Бальмонт русский язык в сокращении с ударением. Константин Дмитриевич Бальмонт «Русский язык
«Русский язык» Константин Бальмонт
Язык, великолепный наш язык.
Речное и степное в нем раздолье,
В нем клекоты орла и волчий рык,
Напев, и звон, и ладан богомолья.В нем воркованье голубя весной,
Взлет жаворонка к солнцу - выше, выше.
Березовая роща. Свет сквозной.
Небесный дождь, просыпанный по крыше.Журчание подземного ключа.
Весенний луч, играющий по дверце.И снова ровный гул широких вод.
Кукушка. У колодца молодицы.
Зеленый луг. Веселый хоровод.
Канун на небе. В черном - бег зарницы.Костер бродяг за лесом, на горе,
Про Соловья-разбойника былины.
«Ау!» в лесу. Светляк в ночной поре.
В саду осеннем красный грозд рябины.Соха и серп с звенящею косой.
Сто зим в зиме. Проворные салазки.
Бежит савраска смирною рысцой.
Летит рысак конем крылатой сказки.Пастуший рог. Жалейка до зари.
Родимый дом. Тоска острее стали.
Здесь хорошо. А там - смотри, смотри.
Бежим. Летим. Уйдем. Туда. За дали.Чу, рог другой. В нем бешеный разгул.
Ярит борзых и гончих доезжачий.
Баю-баю. Мой милый. Ты уснул?
Молюсь. Молись. Не вечно неудачи.Я снаряжу тебя в далекий путь.
Как хорошо в чужих краях вздохнуть
О нем - там, в синем - о родном пороге.Подснежник наш всегда прорвет свой снег.
В размах грозы сцепляются зарницы.
К Царь-граду не ходил ли наш Олег?
Не звал ли в полночь нас полет Жар-птицы?И ты пойдешь дорогой Ермака,
Пред недругом вскричишь: «Теснее, други!»
Тебя потопит льдяная река,
Но ты в века в ней выплывешь в кольчуге.Поняв, что речь речного серебра
Не удержать в окованном вертепе,
Пойдешь ты в путь дорогою Петра,
Чтоб брызг морских добросить в лес и в степи.Гремучим сновиденьем наяву
Ты мысль и мощь сольешь в едином хоре,
Венчая полноводную Неву
С Янтарным морем в вечном договоре.Ты клад найдешь, которого искал,
Зальешь и запоешь умы и страны.
Не твой ли он, колдующий Байкал,
Где в озере под дном не спят вулканы?Добросил ты свой гулкий табор-стан,
Свой говор златозвонкий, среброкрылый,
До той черты, где Тихий океан
Заворожил подсолнечные силы.Ты вскликнул: «Пушкин!» Вот он, светлый бог,
Как радуга над нашим водоемом.
Ты в черный час вместишься в малый вздох.
Но Завтра - встанет! С молнией и громом!
Анализ стихотворения Бальмонта «Русский язык»
Знаковое для творчества К. Д. Бальмонта стихотворение «Русский язык» написано 3 июля 1924 года в Шатэлейоне во Франции. Однако впечатления, которые легли в его основу, были собраны задолго до этого. Еще в феврале-июне 1916 года Константин Дмитриевич совершил большое путешествие по Сибири. Чувства, бережно хранимые поэтом, дали пищу для многих произведений, вошедших впоследствии в сборник «Голубая подкова. Стихи о Сибири» (1934). Именно здесь впервые появляется новая сущность в творчестве Бальмонта – русский язык как полноценный герой стихотворений.
В произведении Бальмонт выступает как рассказчик. Поэт знакомит читателя со своим героем и последовательно раскрывает его черты. На протяжении шестнадцати строф-четверостиший образ русского языка наполняется звуками, красками и обрастает плотью. Такой подход неслучаен – для поэта родной язык уже не является простым набором слов. Это полноценное существо, душа целого народа, которая объединяет русских людей во всем мире.
Поэтому стихотворение начинается с восхваления русского языка. Бросается в глаза местоимение «наш». Автор сразу показывает свое отношение, словно поднимая язык как знамя в стремлении сплотить всех под ним. Это слово еще не раз встретится читателю в разных формах – «наш Олег», «подснежник наш», «над нашим водоемом».
Композиционно стихотворение можно разделить на две части. В первую входят строфы с первой по восьмую. В этих четверостишиях собраны символы, в которых русский язык раскрывается как целостный образ. Поскольку для поэта речь и Родина – идентичные понятия, то все, что представляет образ родной земли, входит и в язык. Все эти картины, от которых пробуждается душа:
В нем воркованье голубя весной,
Взлет жаворонка к Солнцу выше, выше.
Березовая роща, свет сквозной.
напоминают автору о родной речи.
Отдельно следует упомянуть яркий образ Богородицы, заключенный в следующих строках:
В нем Та, что приняла не взмах меча,
А семь мечей в провидящее сердце.
В нем можно увидеть сразу несколько символов: и светлый лик Божьей Матери, и образ самой Святой Руси, и намек на строчки стихотворения Марины Цветаевой «Семь мечей пронзили сердце…» (1918). Все эти образы для автора – драгоценность, которую он бережно хранит и воспевает в своем творчестве.
Турне поэта по русской земле началось на Украине и закончилось на Дальнем Востоке. Константин Дмитриевич проехал через Томск, посетил Байкал, добрался до Владивостока. Этот путь легко проследить в стихотворении «Русский язык». Вторая часть произведения повторяет маршрут поэта. Она начинается словами:
Я снаряжу тебя в далекий путь.
Из тесноты идут вразброд дороги.
В этих строфах наряду с описанием красот родных просторов автор упоминает великих людей, которые сделали много для России и русского языка, а потому навечно остались в народной памяти. Рассказчик здесь предстает как бесплотный дух, который перелетает из одного времени в другое, стремительно проносится над горами, реками и равнинами.
Бальмонт начинает повествование с легенды об Олеге и его походе на Царь-град, ведь именно с этого момента началось восхождение Руси к подлинному величию и единству.
Следующая веха – поход Ермака, присоединивший огромные сибирские просторы. Автор сравнивает неуязвимость родного языка с этим историческим персонажем, который хоть и погиб героически, но не умер в сердцах.
Автор не просто перечисляет географические названия. Они звучат словно заклинания, возрождая в памяти великолепные по красоте картины русской природы. Нужно помнить, что в годы написания этого стихотворения Бальмонт находился в тяжелой для него эмиграции. Поэтому погружение в русский язык служило ему отдушиной, возможностью хотя бы ненадолго вернуться домой. «Как хорошо в чужих краях вздохнуть о нем», признается поэт.
Мое - Ей
Приветствую тебя, старинный крепкий стих,
Не мною созданный, но мною расцвеченный,
Весь переплавленный огнем души влюбленной,
Обрызганный росой и пеной волн морских.
Ты в россыпи цветов горишь, внезапно тих.
Мгновенно мчишься вдаль метелью разъяренной.
И снова всходишь в высь размерною колонной,
Полдневный обелиск, псалом сердец людских.
Ты полон прихотей лесного аромата,
Весенних щебетов и сговора зарниц.
Мной пересозданный, ты весь из крыльев птиц.
И рифма, завязь грез, в тебе рукой не смята.
От Фета к Пушкину сверкни путем возврата
И брызни в даль времен дорогой огневиц.
Я видел много чаровниц,
Со мной гадавших о грядущем.
Я по густым скитался пущам.
Взглянул на много чуждых лиц
В глуши неведомых станиц.
Смотря украдкой из бойниц,
В боях участвовал я разных.
Я медлил в россыпях алмазных.
Я с тем же сердцем падал ниц
В огнях враждующих божниц.
Я слушал шепоты черниц,
Уважил все чужие храмы,
Все голубые фимиамы.
И птицей, выше верениц,
Рассек преграды всех границ.
Но, слыша острый свист синиц,
Всегда лечу душой в родное.
Я вновь не в осени, а в зное.
И внемлю песне молодиц
Над мглой серебряных криниц.
Как мертвый, восстающий из гробниц,
Познавший власть явиться не скелетом,
А юношей, и в плоть и в кровь одетым,
Мечтающим о пламенях девиц, -
Как клекот потревоженных орлиц,
Пророчеством вскипевший непропетым, -
Как быстрый конь, бегущий белым светом
За табуном горячих кобылиц, -
Я знаю, что таинственная дверца
Из смерти в жизнь, из тьмы до бытия,
Есть правда растворившегося Я.
Понять, что верно в лике иноверца.
Пронзить свое пылающее сердце.
Вскричать, чужую боль приняв: "Моя!"
Игрою тонкого тканья
В чужие я вникаю души.
И боль в душе моей все глуше.
А радость - влажный звон ручья.
Власть претворения - моя.
Ползет ли предо мной змея,
Я пеньем ворожу над нею,
И в колдованьи цепенею.
Свою отраву затая,
Она как тень. Она моя.
Земля вселенская - ничья.
Она - в своей лишь литургии.
Всем сердцем я в моей России.
Металл расплавленный - струя.
Но эта кузница - моя.
В огне, задымленный, куя,
Верховной волей созиданья
Могу перековать страданье
В венец и в пламя лезвия.
Я весь - Ея! Она - моя!
Из всех слов могучего и первородного русского языка, полногласного, кроткого и грозного, бросающего звуки взрывным водопадом, журчащего неуловимым ручейком, исполненного говоров дремучего леса, шуршащего степными ковылями, поющего ветром, что носится, и мечется, и уманивает сердце далеко за степь, пересветно сияющего серебряными разливами полноводных рек, втекающих в Синее Море, - из всех несосчитанных самоцветов этой неисчерпаемой сокровищницы, языка живого, сотворенного и, однако же, без устали творящего, больше всего я люблю слово - Воля. Так было в детстве, так и теперь. Это слово - самое дорогое и всеобъемлющее.
Уже один его внешний лик пленителен. Веющее в, долгое, как зов далекого хора, о, ласкающее л, в мягкости твердое, утверждающее я. А смысл этого слова - двойной, как сокровища в старинном ларце, в котором два дна. Воля есть воля-хотение, и воля есть воля-свобода. В таком ларце легко устраняется разделяющая преграда двойного дна и сокровища соединяются, взаимно обогащаясь переливаниями светов. Один смысл слова воля, в самом простом изначальном словоупотреблении, светит другому смыслу, в меру отягощает содержательностью и значительностью его живую существенность.
Некогда некто русский, устав от тесноты дома, сказал: "Выйду в поле, и моя воля". А другой русский, усмехнувшись, может быть, доброй, а может, и недоброй усмешкой, примолвил: "В поле две воли". Кто кого. Ты силен, и я не слаб. Есть в груди сердце, а в горле голос, есть желанье расправить свои руки, как крылья. Давай-ка поборемся. Кто кого осилит. И та способность человеческой души, которая сказывается в созиданье присловий, пословиц и поговорок и в позднейшем счете переходит в создание песни и целостной, мирообъемлющей, жизненной мудрости, начинает играть, как ребенок игрушкой, мячом или камнем, как искатель клада играет и работает своим взрывающим и режущим заступом, - творческий язык, любящий многообразие своих достижений, создает крылатые слова. Всякому своя воля. Воля - свой бог. Божьей воли не переволишь. В чем гостю воля, в том ему и честь. Воля губит, неволя изводит. Вольный свет на волю дан. Дай уму волю, а он и две возьмет.
Ум и чувство, ища исхода в слове, всегда желают многогранности. Смотря в зеркало народной речи, легко противопоставлять одну пословицу другой, оспаривать одну поговорку другою. И однако же. Народная речь именно о пословице говорит пословицами. Пословица недаром молвится. Пословица плодуща и живуща. От пословицы не уйдешь. Пословица не судима. Это именно так, и когда поэт глубоко чувствует, у него возникает стих, близящийся к такому или к сродному словесному лику. Личное воспоминание встает во мне сейчас. Ночью 12 декабря 1917 года я был в Москве. Шел снег за окном, было вьюжно, я осматривал умственным оком все, что пережила за истекший год Россия, что пережил, в частности, я сам, и писал поэму "Воздушный остров". Мне вспоминается одна строфа из нее:
Не сдержать травинке ветра в поле,
Не удержит бурю малый цвет.
Конечно, когда я писал свою поэму, я был далек от помышления о каких-либо пословицах и поговорках. В эту жуткую зимнюю ночь в декабрьской Москве, все еще бессильной понять целиком, что октябрь свершился, я, так же как тысячи, как десятки тысяч людей родственного духовного склада, переживал в душе крестную муку, и она частично вырвалась через эти, повторенные многими, строки:
Мы в неволе видим сон о воле,
Но на воле в вольном воли нет.
Припоминая это сейчас, я соображаю также, что задолго до этих строк какой-то русский человек - верно, мужик, ибо мужицкого добра много мы берем, - сказал, явственно увидев свое или чужое своеволие, попавшее в неволю: "Воля наволюется вволю".
Говоря - воля, русская речь вполне отдает себе отчет, что и воля-свобода и воля-хотение суть два талисмана, беспредельно желанные, но неизбежно нуждающиеся в точно определенных пределах, будь то строгий устав правильно обоснованной жизни или же великий искус и подвиг личного внутреннего самоограничения. И русская няня ласково скажет детям: "Ишь, расшалились. Вольница. Спать пора". А русский народ, кроме того, звал вольницей всех уходивших к волжскому раздолью от московской тесноты. И зовет вольницей разгулявшихся весельчаков. И зовет вольницей разбойников. А ярославец, сказавши - вольный, разумеет - Леший. Что же касается этого изумрудного самодура лесов, любящего кружить прямолинейных людей, о нем существует народное слово, являющееся обворожительным и красноречивым противоречием: "Леший нем, но голосист".
Художественное противоречие, восхищающее вкус верный и изысканный, вовсе не есть противоречие, но особенный путь души достигать красоты. Когда ребенок, захваченный глубоким чувством, лепечет своей матери: "Я люблю тебя больше всех на свете", а отец, услыхав его лепет, спросит: "А меня?", ребенок, не колеблясь, ответит: "И тебя больше всех на свете". Эти божески-верные слова покажутся противоречием лишь тому, кто тусклыми своими глазами не умеет читать слова человеческие и божеские. Пока мы говорим и рассуждаем о воле, вокруг этого слова ткется мгла жути. Но марево исчезает сразу, когда смелый скажет: "Волей свершаются подвиги", - когда мудрец скажет: "Мир как воля", - когда няня скажет ребенку: "Солнышко светит. Пойдем-ка на волю!", - когда ребенок, радуясь весне и проникаясь мудростью, наклонной к щедрости, выпустит из клетки на волю своего любимого щегленка, а поздней, сознав эту высокую радость освобождения, роднящую ребенка с великим итальянцем, обнявшим все стихии мира, будет читать с восторгом в детской книжке западающие навсегда в память стихи:
Вчера я растворил темницу
Воздушной пленницы моей:
Я рощам возвратил певицу,
Я возвратил свободу ей.
Она исчезла, утопая
В сияньи голубого дня,
И так запела, улетая,
Как бы молилась за меня.
(Туманский)
Улетела в небо или в лес. Туда, где правит Леший, а Леший нем, но голосист. Немота, которая имеет голос, молчание - говорящее, безмолвие - исполненное красноречия. Русский народ так определил лес, что в этом определении есть и указание на основную тайну мира. Немой мир ищет голоса и веяньем ветра, плеском волн, перекличкой птиц, жужжаньем жуков, ревом зверя, шорохом листьев, шепотом травинок, разрывающим все небо гимном грома, дает своей внутренней ищущей воле вырваться на волю.
Раскроем забытую книгу забытого великого русского писателя, которого теперь не читает почти никто и слава которого, в сознательные десятилетия русской жизни, всегда была затенена славами других наших великих писателей. Я говорю о любимце моего детства, вновь ставшем моим любимцем теперь, . В книге "Записки ружейного охотника Оренбургской губернии" (издание 1886 года, СПб.) он говорит: "Все хорошо в природе, но вода - красота всей природы. Вода жива, она бежит или волнуется ветром: она движется и дает жизнь и движение всему ее окружающему. Разнообразны явления вод... Из вершины высокой первозданной горы, сложенной из каменного дикого плитняка, бьет светлая холодная струя, скачет вниз по уступам горы и, смотря по ее крутизне, образует или множество маленьких водопадов, или одно, много два, большие падения воды. Если она сжата каменьями, то гнется узкою лентою; если катится с плиты, то падает широким занавесом; если же поверхность горы не камениста и не крута, то вода выроет себе постоянное небольшое русло, - и как все живо, зелено и весело вокруг него! Неизвестно откуда возьмутся несвойственные горам травы, цветы, кусты и деревья, незабудки, дикий нарцисс, кукушкины слезки, тальник и березка" (111). "Я сказал о воде, что она "краса природы"; почти то же можно сказать о лесе. Полная красота всякой местности состоит именно в соединении воды с лесом. Природа так и поступает: реки, речки, ручьи и озера почти всегда обрастают лесом или кустами" (248). "Отраден вид густого леса в знойный полдень, освежителен его чистый воздух, успокоительна его внутренняя тишина, и приятен шелест листьев, когда ветер порой пробегает по его вершинам. Его мрак имеет что-то таинственное, неизвестное; голоса зверя, птицы и человека изменяются в лесу, звучат другими, странными звуками" (252).
Любовно приникая к многоликой иконе бытия, Аксаков говорит, как родной брат индуса, которому любы все живые существа: "На ветвях деревьев, в чаще зеленых листьев и вообще в лесу живут пестрые, красивые, разноголосые, бесконечно разнообразные породы птиц: токуют глухие и простые тетерева, пищат рябчики, хрипят на тягах вальдшнепы, воркуют, каждая по-своему, все породы диких голубей, взвизгивают и чокают дрозды, заунывно, мелодически перекликиваются иволги, стонут рябые кукушки, постукивают, долбя деревья, разноперые дятлы, трубят желны, трещат сойки, свиристели, лесные жаворонки, дубоноски, и все многочисленное, крылатое, мелкое певчее племя наполняет воздух разными голосами и оживляет тишину лесов; на сучьях и в дуплах деревьев птицы вьют свои гнезда и выводят детей; для той же цели поселяются в дуплах куницы и белки, враждебные птицам, и шумные рои диких пчел" (253).
Вот полнота великорусской, чистой, медлительной речи, в меру вводящей и чувство тревоги, где слова коротки и ударенье - на последнем слоге словосочетаний, - "шумные рои диких пчел", - и чувство созерцательного спокойствия, где слова размерно вырастают и ударенье в последнем слове - на втором слоге от конца, как в стихе, что называется хорей, - "кукушкины слезки, тальник и березка", - и чувство замедленной напевности, как в стихе, что называется дактиль, с удареньем на третьем слоге от конца, - "изменяются в лесу, звучат другими, странными звуками".
Этот дактилизм, перемежаемый хореизмом, или, чтобы избегнуть иностранных слов, мне ненавистных и мне навязанных, эта трехслоговая замедленность, перемежаемая замедленностью двухслоговой, является ключом свода. Это ключ истинной, исконной, чистой, превосходнейшей русской речи, языка Великой России, один из главных талисманов, обусловливающих его певучее чарование. Ключ - не самый замок, не дверь, не вход; красота терема - внутри терема.
Но я забегаю вперед. Слово уводит, и не всегда его нужно слушаться. Я хочу вернуться к моему любимцу. Меня дивит и восхищает великий русский писатель, который через сто лет говорит со мной живым голосом и являет своей речью - неподдельной, как степь, как сад, как болото, как лес, как река, - что он один из всех любит Природу во всем ее Божеском объеме и, как художник, как охотник, как рыболов, как следопыт, знает все. Слушавший целую жизнь свою голос Матери-Земли знает все. Верное слово расскажет, как красив, любимец русской старины, белый лебедь, начнет ли он купаться, начнет ли потом охорашиваться, распустит ли крыло по воздуху, как будто длинный косой парус. Расскажет, как сторожевой гусь подает тревогу, а если шум умолк, говорит совсем другим голосом, и вся стая засыпает, - как страстно любит жадный селезень, чья голова и шея точно из зеленого бархата с золотым отливом, - как, взлетая, срывается с земли стрепет, встрепенется, взлетит и трепещет в воздухе, как будто на одном месте, а сам быстро летит вперед, - как с вышины, недоступной иногда глазу человеческому, падает крик отлетных журавлей, похожий на отдаленные звуки витых медных труб, - как, влюбленный, кричит, точно бешеный, с неистовством, с надсадой, коростель, быстро перебегая, так что крик его слышен сразу отовсюду, - как плавает, смелыми кругами, в высоте небесной, загадочная птица, копчик, - как токует в краснолесье глухарь, - как токует, еще Державиным воспетый, тетерев, дальним глухим своим голосом давая чувствовать общую гармонию жизни в целой природе, - как рябчики любят текучую воду, сядут на деревьях над лесною речкой, слушают журчанье, грезят и спят, - как приятно воркует лесной голубь, вяхирь, - по зарям и по ветру слышно издалека, - а горлинка, похожая на египетского голубя, с которым охотно понимается, воркует не так глухо и густо, а тише и нежнее, - как дрозд, большой рябинник, весело закличет "чок, чок, чок", - как звонко поют в зеленых кустах соловьи на берегах Бугуруслана.
От существ, чья сущность крылья и голос, к существам безгласным. Любовная рыбья пляска. Многоликое сонмище золотистых, а чаще серебряных водных существ, научивших первичного человека радости плавать в лодке. От самой маленькой рыбки верховодки, едва в вершок, до ненасытимых исполинских двухпудовых щук. Таинственный ход рыбы, станицами, в водополье, против течения, против водопадной быстрины, а когда вода дрогнет, то есть пойдет на убыль, такой же стремительный ход назад. Мир существ, настолько враждебных звуку, что стоит, находясь на берегу, сказать слово, шепнуть, и рыба уходит в глубину. Существа, настолько страдающие от резкого звука, что, когда под прозрачным льдом рыба стоит и спит в холодной воде близко ото льда, рыбак ударяет в этом месте обухом топора об лед, рыба, оглушенная звуком, впадает в обморочное состояние и, как мертвая, перевертывается вверх животом, лед разрубают и рыбу берут руками. Недаром говорится: "Нем как рыба". Но действительно ли рыба лишена голоса? Разве есть что-нибудь в мире, что не обращалось бы к вниманию с той или иною речью? Рыба немая и, однако, сказала влюбленному поэту: "Зови свою милую рыбкой". И разве не рыбий хвост у русалок, а ночью они поют:
Любо нам порой ночною
Дно речное покидать,
Любо вольной головою
Высь речную разрезать.
Что, сестрицы, в поле чистом
Не догнать ли их скорей?
Плеском, хохотом и свистом
Не пугнуть ли их коней?
(Пушкин)
И в прямом смысле рыба - немая, да не всякая и не всегда. Морские рыбаки об этом знают, а ученые люди с их слов записывают. "Рыба Trigla производит чистые продолжительные звуки в пределах почти целой октавы. Звук, производимый Sciaena aquila напоминает звуки флейты или органа. Гул Umbrina в европейских морях слышен, как рассказывают, с глубины двадцати сажен. Рошельские рыбаки уверяют, что одни только самцы издают эти звуки во время нереста" (пора любовной рыбьей пляски) (Дарвин. СПб., 1899. Т. 2. С. 240).
Звук, рождаемый существом будто бы бесстрастным - в миг страсти. Вечная "Песнь Песней", которую поют все и всё. Веером распускаемый, стоокий павлиний хвост; красующиеся движения улиток перед объятием; бесстрашная любовь паука, который за сладкий миг нередко бывает тотчас же съеден паучихой; воспетая поэтами цикада; поединки цветокрылых бабочек, издающих резкий краткий скрип вражды; рыцарские пляски длинноклювых турухтанов на родном болоте; пение всех певчих птиц, знающих точно, что пение - власть, ворожащая воле, волящей над волей, вот уже склоняющейся; заморская южная птичка - колокольчик, звенящая за несколько миль; человекоподобная обезьяна гиббон, чей голос, похожий на скрипку, владеет полной гаммой; маленькая певучая мышь, чьи песни записаны в нотах, знающая разницу между полутонами и поющая в строго мажорном тоне. Свершающаяся в тысячелетиях сказка любви, сила страсти, рвущаяся к выражению, воля к счастью и к жизни, рождающая вскрик, вспев, песню, слово.
Первое человеческое слово было пропето. Оно родилось из восторга, из страха, из страсти, из своеволия. Мир есть воля, мир есть страсть, и мир есть мысль. Так решила, братская нам, древняя Индия. Так оно и есть и пребудет. Из своеволия, страха и восторга пропелось первое наше слово, наяву приснившееся первому нашему предку, который достоин называться человеком.
Тот предок был такой же, как гиббон,
Но не гиббон, а брат гиббона сводный,
Средь обезьян властитель благородный,
Взлюбивший в ветках тихий листозвон.
К ветрам любил прислушиваться он,
К журчанью птиц, к игре волны свободной,
Во всем искал он цепи звуков, сходной
С тем, что ему привиделось как сон.
Он первый поднял голову высоко
И беспричинно так ее держал.
Вверху был круг, велик, лучист и ал.
Как исполина огненное око.
Он вдруг запел, себя пугаясь сам.
Так звук Земли раскрылся Небесам.
Если, говоря о тайне, исходить из простого размышления и пытаться построить правдоподобные или очевидные доказательства, можно сказать следующее. Дитя человека, ребенок, хранит в своем теле и в проявлениях своей телесно-духовной жизни множество указаний на потерявшегося в незапамятном прошлом человека, который не был похож на теперешнего. Близок ли был тот незапамятно-далекий наш предок более всего к зверю, птице, рыбе, змее, червю, к демону или к ангелу, об этом говорить, в порядке правдоподобных или очевидных доказательств, пожалуй, не стоит. Но что ребенок весьма многим напоминает и указует наше дальнее дикое прошлое, это слишком очевидно. Какой же издает он первый звук, рождаясь? Вопль, вскрик. Первый звук нашего многозвучия есть крик. К какому же строю звучания ближе этот крик? К говоримому слову или к сорвавшемуся с правильной своей основы пению? Конечно, крик ближе к пению, нежели к говоримому слову. А когда по истечении нескольких месяцев ребенок начинает произносить отдельные слоги, еще не соединяя их ни в слова, ни в связь слов и еще не связуя их с определенными представлениями, когда он впервые произносит эти радующие мать и няню ма, на, да, разве он их говорит? Он их поет, он произносит их всегда напевно.
Притом. Все звуки Природы, гул Океана, равномерный плеск Моря, ветер и голос грозы, малейшее журчание тончайшего, как ниточка, ручейка, шелесты и шорохи деревьев и трав, рев, и вой, и ворчанье зверя, перекличка птиц, жужжание мух, и жуков, и пчел - все звуки Природы к какому разряду звучаний относятся? К слову они близки, говоримому или к музыке, поющей и звучащей? Безусловно к музыке, безусловно к пению, смешанному с музыкой или поющему одиноко, без сопутствия музыкального инструмента. Я уже не говорю о том безмолвном красноречии, которое с убедительностью захватывающей и ворожащей исходит из зеленого величия молчащего в полдень леса, из диких гранитных громад, венчанных снегами, резных гор, из голубого свода дневного неба, из торжественного передвижения светил по небу ночному. Это красноречие - не из разряда речи словесной, оно из музыки, слышимой душе. Если ж все природные голоса ткут основу музыки и пения, какой же был голос того первичного природного человека, который, превозмогши в себе, под напором чувства, говорящую немоту звериного, коснулся переплеснувшей через роковую черту душой божеского в человеческом? В первый раз заговоря, он запел.
И наконец. Я полагаю, что все произошло из жажды музыки. Разве наша Земля, столь изумительная, несмотря на наше человеческое, не есть псалом к Вечности, стих, пропетый в воздухе Огнем и Водой?
В великий мировой час, коего минуты измеряются тысячелетиями, в разных местах свеже-красивой, желанной Земли возник один человеческий язык, и другой, непохожий, и третий, и много. Из всех человеческих языков, сколько их ни есть на Земле, каждый, являясь внутренним сложным зодчеством человеческой души, обуянной вдохновением, являет свою красоту, видимую целиком лишь избранным из тех, кто родился в окруженье этого языка, в его воздухе, под единственным солнцем, ему светившим в его зарождении. Страна не поймет страну, ни язык не поймет язык, а все они красивы, и, быть может, это очень хорошо, что черная пантера и серый жаворонок не понимают друг друга и нисколько друг о друге не думают. Но возлюбивший ли иероглифы, солнцепронзенный язык зверопоклонного Египта, - зачаровавшийся ли в клинопись, колдовской язык звездочетного Вавилона, - или гортанный язык древних евреев, такой страстный, что он не называет предметы, а словесно хватает их, - или полетный арабский язык, полный ястребиного клекота и тонкого перестука копыт легконогого коня, - или нежнейший язык самозамкнутого Китая, похожий на малые позванивания серебряного колокольчика, - или братский нам, полнозвучный язык древней Индии, до сегодня плененной богами и сказками, - все языки, являясь откровеньем Божества, пожелавшего заглянуть в человеческое, прекрасны, первоисточны, самоценны, единственны, а в здешней, изношенной, бледно-солнечной части Земли, что зовется Европой и давно забыла, как журчат подземные ключи, самый богатый, и самый могучий, и самый полногласный, конечно же, русский язык.
Метальный, звонкий, самогудный,
Разгульный, меткий наш язык.
(Языков)
Я знаю, что сожженный в старой Москве выходец из Германии Квирин Кульман, мечтатель, потерявший рассудок над богомудрствованиями Бёме, думал так же высоко о языке немецком, как я о русском. Немцу так и полагается. С простосердечием трогательным он говорит: "Мы убедились, что на основании глубокомысленных соображений ученейшие люди передавали высшие создания мысли на родном языке: греки писали по-гречески, римляне по-латыни, евреи по-еврейски, а мавры по-арабски, потому что они, по природе, лучше понимали свой язык, нежели чужой". Но, прибавляет он, "немецкий язык в самом деле язык божественный, слова его удивительны, величие невыразимо, разнообразные изменения слов бесконечны. Сравнивать его с другими иностранными языками кажется неразумным: он согласен только с самим собою" (Тихонравов Н.С. Т. 2. Москва, 1898). Сравнивать, быть может, ничто ни с чем не нужно, но можно сопоставлять. Меня по-своему трогает этот простодушный бред сожженного ни за что мечтателя. Мне ближе слова отличного французского рассказчика и одного из первых ознакомителей Франции с Россией, Проспера Мериме: "Русский язык, который, насколько я могу о нем судить, есть самый богатый из языков Европы, создан, по-видимому, для выражения оттенков наитончайших. Одаренный удивительной сжатостью, которая соединяется с ясностью, он такой, что ему довольно одного слова, чтобы сочетать несколько мыслей, которые на другом языке требовали бы целых фраз. Французский язык, усиленный греческим и латинским, призвав к себе на помощь все свои областные наречия Севера и Юга, язык Рабле, наконец, только он один может дать представление об этой гибкости и этой силе выразительности. Легко понять, что инструмент столь чудесный оказывает значительное влияние на талант писателя, который чувствует себя способным владеть им искусно. Он необходимо услаждается живописностью своих выражений" (Prosper Merimee. Nouvelles. Paris, 1866. P. 315).
Мне еще ближе полные старинной живописности и серьезной важности слова нашего гениального холмогорского мужика, обнявшего, как Гёте, множество горизонтов. Во введении к первой "Российской грамматике" Ломоносов говорит: "...Карл, римский император, говаривал, что ишпанским языком с Богом, французским с друзьями, немецким с неприятелями, итальянским с женским полом говорить прилично. Но если бы он российскому языку был искусен, то, конечно, к тому присовокупил бы, что им - со всеми оными говорить пристойно, ибо нашел бы в нем великолепие ишпанского, живость французского, силу немецкого, нежность итальянского и сжатую изобразительность греческого и латинского".
Пожалуй, не читал ли Мериме первую "Российскую грамматику" ?
Прикасаясь к русскому языку, в малом его огляде, как глядишь в хрустальную горку, где собраны с детства любимые талисманы и памятки, - как смотришь в глубокий родник, который журчит, и его слышишь, а откуда он течет, не знаешь, - я хочу сказать лишь немногое и не как ученый исследователь. Я не анатом русского языка, я только любовник русской речи. У поэта слишком часто слишком простой путь к вещам мира сего. Но что ж? Я скажу, как мои Белые Братья из Зеленого Вертограда:
Мы пожалуй и простые,
Если истина проста,
Если волны золотые
Есть простая красота.
Мы пожалуй неучены,
Да на что ж ученость нам,
Если сердце слышит звоны,
Что проходят по цветам.
Богопочитание. Благословение. Славословие мирозданию. Завладение. Внуки Велесовы. Илья Муромец. Микула Селянинович. Соловей Будимирович. Троица Единосущная. Русь - царство хрестьянское. Наваждение окаянное. Междоусобица. Покаяние. Откровение. Подвиги бранные. Искус мучительный. Отречение. Звоны колокольные. Родимый мой батюшка. Родимая матушка.
Какие они длинные, тягучие, ворожащие, внушающе-певучие - исконные русские слова. Это подлинные русские слова, и в наших двух тысячелетиях, из которых мы помним одно, эти слова жили, перебрасывались, тихонько подходили, колдовали, брали, ворожили, внушали книгу Голубиную, подползали змеей подколодного, ширяли в поднебесье быстрым соколом.
Восходила туча сильна грозная,
Выпадала книга Голубиная,
И не малая, не великая,
Долины книга сороку сажен,
Поперечены двадцати сажен.
По той книге по божественной
Соходилися, соезжалися...
(Стих о Голубиной книге)
Возьмем ли мы духовный стих, или былину про богатырей, или народную песню недавнего времени, или "Слово о полку Игореве", или пословицы, поговорки, загадки, или отдельные места летописи, те, где сквозь дымную церковно-славянскую слюду просвечивает напевное естество чистого русского языка, или тех создателей и укрепителей русской прозы, язык которых наиболее исконный и первородный, в вольности уставный, великорусский, основной, - Карамзин, Аксаков, Печерский, - или тех поэтов, чей поэтический язык наиболее перед другими близится к народному говору, к народному словесному пути и напевной повадке, - мы везде увидим то, что я называю пристрастием русского языка к дактилизму, перемежаемому хореизмом, или, более по-русски, трехслоговою замедленностью, перемежаемой замедленностью двухслоговой. Я говорю, что напевность великорусской речи, основанная на музыкальной любви русского народа к трехслоговой замедленности, поражает меня в простой ежедневной народной речи и в наилучших образцах нашей литературной прозы, литературный же стих, наилучший наш стих, как мы, люди образованные, понимаем это слово, по большей части избегает ее. Литературный стих, пушкинский, ямбичен, он коротко ударен, а не напевен, он основан на двухслоговой ударности. Былинный же стих и стих народной песни для литературного слуха звучит так, что часто представляется лишь певучею прозой.
Это любопытно рассмотреть в подробности и прежде всего точно понять условные определительные выражения, которые я хотел бы установить.
Взглянем на основные наши стихотворные размеры - я говорю о стихе нашей словесности письменной, не о стихе, который пелся и поется, не ища записи.
Короткий слог и долгий. Ямб.
Тяжело-звонкое скаканье
По потрясенной мостовой.
(Пушкин)
Стих выразительный, живописный, я сказал бы, сабельный, ударный. Весь явный и завершенный, совсем не таинственный. Долгий слог и короткий. Хорей.
Парки бабье лепетанье.
Спящей ночи трепетанье,
Жизни мышья беготня, -
Что тревожишь ты меня?
(Пушкин)
Стих гораздо более выразительный и включающий в себя таинственность. В нем есть пляска, в зависимости от чтения торжественная или буйная. Слог с ударением, за которым следует слог без ударения, отвечает великорусской наклонности к полногласию. Конец стиха не сжат.
Короткий, долгий и короткий. Амфибрахий.
По синим волнам океана,
Лишь звезды блеснут в небесах...
(Лермонтов)
Пленительный размер, в нем есть качанье старинного вальса и морской волны. Ударный слог, предводимый и сопровождаемый неударными, движется так мягко, что очаровывает плавностью.
Короткий, короткий и долгий. Анапест.
И схоронят в сырую могилу,
Как пройдешь ты тяжелый свой путь...
(Некрасов)
Размер, полный угрюмой выразительности, тяжелого и рассчитанного удара. Стих, как рука с мечом, которая медленно приподнимается, замахивается и сражает. Обратный лик дактиля, обратный ток чувства.
Долгий, короткий и короткий. Дактиль.
Ночка сегодня морозная, ясная.
В горе стоит над рекой
Русская девица, девица красная
Щупает прорубь ногой.
(Некрасов)
Трехслоговая замедленность. Размер самый таинственный. Стих глянет на тебя, и кажется, что он посмотрел на душу полным взором, и в полвзора, и в четверть взора. Песня спелась, еще не хочет конца, и еще поется, и все не хочет конца, и допевается. Русский дух, полюбивший в веках широкое пространство, своей географией так спутавший свою историю, любящий найденную новую целину, и вот уже тянущийся к новой, что подальше, и еще к новой, должен был полюбить в своей речи дактилическую напевность, трехслоговую замедленность.
Несколько примеров из первоистоков нашего общего самоцветного богатства устранят призрак голословности. Вольга, он же Олег, он же вещий оборотень, Волх Всеславич, умевший для завладения миром принимать лик и льва, и орла, и могучей щуки, пропет былиной.
Закатилось красное солнышко
За горушки высокие, за моря широкие,
Рассаждались звезды частые по светлу небу.
Это - когда рождался Вольга. А когда он выбирает себе дружину, былина поет:
Тридцать молодцов без единого,
Сам Вольга был во тридцатыих.
"Дружина, скаже, моя добрая, хоробрая.
Слушайте большого братца, атамана-то..."
Тридцатыих и атамана-то здесь более чем выразительны. Песня, для достижения трехслоговой замедленности, изменяет обычное словопроизношение.
Возьмем книгу народных песен (Шейн П.В. Великорусе в своих песнях... СПб., 1888). Мы тотчас увидим, что в родной моей Владимирской губернии поют или пели: "Как под белою под березою - Бел горюч камень разгорается"; в Тверской и оттуда по всей России: "Спится мне, младешенькой, дремлется"; в Смоленской: "Ах, да у соловушки крылья примахалися, - Примахалися, - Ах, да сизы перушки, ах, да поломалися, - Поломалися"; в Курской: "Чарочки по столику похаживают"; в Рязанской: "Я поеду в Москву-город на ярманку"; в Московской - тут, пожалуй, я не найду ничего, но уже из Вятской области доносится: "В хороводе были мы, - Были мы, - Сокола мы видели, - Видели"; а из Тульской: "Чики, чики, чикалочки, - Едет мужик на палочке"; и снова из моей родной Шуи: "Первенчики, друженчики, - Летали голубенчики, - По солоду, по молоду".
Сидит в келье монах, и зовут его старым именем Нестор, медленно он выводит буквы, записывая повесть Руси рукою, привыкшей истово креститься, и не столько он являет светлое зеркало минувшего, сколько ткет паутины и затенения, но сквозь синюю мглу ладанного воздуха, через поблескиванья церковной позолоты, через слюдяное оконце засматривая, вижу я и слышу, что и здесь ворожит понравившаяся мне с детства трехслоговая замедленность родной моей речи, сменяемая замедленностью двухслоговой: "Изгнаша Варяги за море, и не даша им дани, и почаша сами в собе володети, и не бе в них правды, и вста род на род, и быша в них усобице, и воевати почаша сами на ся... И мужи его (Олега) по Русскому закону кляшася оружьем своим, и Перуном, богом своим, и Волосом, скотьем богом, и утвердиша мир... и повеси щит свой в вратех показуа победу, поиде от Царяграда".
Из другого монастыря, Бог весть зачем туда попавшая, не в монастыре пропетая, из рук монастырского отшельника в руки царского сановника переданная, запись-песня, сгоревшая в великом пожаре Москвы и все же сохранившаяся, песня, повитая под трубами, концом копия воскормленная, под шеломом взлелеянная, полная ржанья коней, орлиного клекота, ворчания волков и лисиц, оскалившихся на червленые щиты, вся сияя кровавыми зорями и синими молниями, вся овеянная бранным серебром и белыми хоругвями, шумит и звенит издалече эта песня перед зорями. "Слово о полку Игореве", наша песня, наших дней, и Гзак бежит серым волком, а Кончак ему след правит к Дону великому. О, Русская земля, ты уже за холмами, за холмом, за шеломенем. И плачет Ярославна: "О, ветре, ветрило! чему, господине, насильно вееши?"
Не такой же ли голос, любовно наши русские слова, как няня дитя, качающий, истово их произносящий, размерно, хотя и не в стих, голос жертвенно сожженного, говорит в житии, им самим написанном? Из тюрьмы к тюрьме, от пытки к пытке, из Сибири в Сибирь же, и вновь из Сибири, совершая свой путь, протопоп Аввакум повествует: "Страна варварская, иноземцы не мирные... Курочка у нас черненька была: по два яичка на день приносила робяти на пишу Божиим повелением, нужде нашей помогая: Бог так строил. На нарте везучи, в то время удавили по грехом. И нынеча жаль мне курочки той, как на разум придет. Ни курочка, ни то чудо было: во весь год по два яичка давала, сто рублев при ней плюново дело. Жалею. И та курочка, одушевленное Божие творение, нас кормила, а сама с нами кашку сосновую из котла тут же клевала, или и рыбки прилучится, и рыбку клевала, и нам против того два яичка на день давала. Слава Богу, вся сотворившему благая. И не просто она нам и досталася".
Напевность прозаической русской речи, выражающаяся в том, что русский бессознательно выбирает, подчиняясь внутреннему своему чувству, логически ударяемое, подчеркиваемое слово с ударением на третьем слоге от конца, и таковое же слово, то есть звуковым ликом сродное, ставит как завершительное в словосочетании, кончает им фразу, - эта особенность нашего благозвучия сказывается не у всех наилучших наших повествователей. И конечно, она достигает напряженности не всегда, а вызывается определенным душевным состоянием. Я думаю, что такое состояние можно определить как мерную лиричность взнесенного чувства и умудренного сознания. Это пристрастие к трехслоговой замедленности, повторяю, ярче всего сказывается у Карамзина, Аксакова и Мельникова-Печерского. "История государства Российского". Уже самое заглавие великого создания великого создателя нашей прозы отмечено печатью дактилизма. Первая фраза предисловия не оставляет сомнения в том, любит ли он трехслоговую замедленность: "История в некотором смысле есть священная книга народов: главная, необходимая; зерцало их бытия и деятельности; скрижаль откровений и правил; завет предков к потомству; дополнение, изъяснение настоящего и пример будущего". А если мы будем рассматривать каждый законченный отрывок страницы - то, что мы называем варварским словом абзац, - и назовем последнее слово каждого отрывка концовкой, мы заметим упорное пристрастие к концовке дактилической и хореической, - ямбическая концовка стоит обыкновенно лишь там, где этого безусловно требует смысл изложения. Вот концовки предисловия "Истории государства Российского": будущего, счастие, общества, чувствительность, нами, лучшего, внимание, прелестные, удовольствием, Летописи, образом, души, непроницаемость, место, яснее, урочищем, судей, человеческой. То есть из восемнадцати слов одно лишь слово с ударением на последнем слоге, и то лишь по причине следующей. Вся фраза гласит: "Где нет любви, нет и души". Из пословицы слова не выкинешь.
Если мы возьмем знаменитый роман Печерского "В лесах", с его исконным, подлинным, смолистым, многозернистым языком, эту картину самоочерченного, самоцельного, изнутри светящегося русского быта, мы увидим родственное тому, что мы видим в языке Карамзина, что мы видим в наипревосходнейшем русском, в языке Аксакова, и сразу, с чувством утоления, читаем: "Судя по людскому наречному говору - новгородцы в давние Рюриковы времена там поселились. Преданья о Батыевом разгроме там свежи. Укажут и "тропу Батыеву" - и место невидимого града Китежа на озере Светлом Яре. Цел тот город до сих пор - с белокаменными стенами, златоверхими церквами, с честными монастырями, с княженецкими узорчатыми теремами, с боярскими каменными палатами, с рубленными из кондового, негниющего леса, домами. Цел град, но невидим. Не видать грешным людям славного Китежа".
После благозвучных слов и словосочетаний, только что прозвучавших после благочестивых имен созидателей единственного по звучности языка Великой России, любезного своей нежной и мощной гармонией даже тем чужестранцам, которые, не зная его, но с детства привыкши к своему красивому и звучному языку, естественно восприимчивы к музыкальному благозвучию языка чужого, - французы, испанцы, итальянцы инстинктивно благосклонны к русскому языку и часто, вовсе его не понимая, пленяются им, - жутко прикоснуться слухом и глазом к сумасшественному состоянию родного языка и к умалишенному его начертанию.
Откуда вот это? "...Чтобы ощутить индивидуальное и творческое в словоупотреблении поэта, надо владеть общими с ним лексемами литературной речи. Лексема по аналогии с фонемой и морфемой - это семантическая единица говора, как осознаваемая хотя бы потенциально совокупность значений и их оттенков, связанных с известным сигналом словом... Такой метод стилистики я называю ретроспективно-проекционным... принцип морфологической схематизации, лежащий в основе ретроспективно-проекционного метода исторической стилистики, должен корректироваться, с одной стороны, ясным разумением исторической перспективы, с другой, предварительным функционально-имманентным изучением языковой деятельности исследуемых писателей..." Пресвятой Николай Угодник, помоги мне! Вывези меня на купринских пегих лошадях из царства нежитей и адского окружения! Этот сатанинский набор слов, притязающий быть научным и в самоослеплении полагающий являть из себя словосочетание языка русского, оттуда же, где Россия превратилась в РСФСР, а потом обернулась в СССР, где, протестующе манифестируя триумф коммунистической идеи и манифестацией пропагандно гипнотизируя весь комплекс цивилизации, солидаризируются ВЦИК, ЧК, Сорабис, Рабфаки, Центрогук и Комсомол. Да, приведенный мною отрывок о методе стилистики взят мною из очерка профессора Виноградова "Наблюдения над стилем Жития протопопа Аввакума", помещенного в сборнике "Русская речь", изданном в нынешнем году в Петербурге, под редакцией профессора Л.В. Щербы. Я не знаю, хороши или плохи очерки этих профессоров. Знакомый словесник, зная, что я размышляю о русском языке и что я очень люблю протопопа Аввакума, дал мне эту книгу. Я хотел бы ее прочесть и готов гневаться на себя, что прочесть ее не могу. Но, увы, это не рисовка, это так, это безусловная невозможность. Я читаю либо с полною свободой, либо с достаточной легкостью прозу и стихи на десяти иностранных языках, но я не умею читать русские книги, написанные на иностранном наречии, самое имя коего мне неизвестно и которое мне отвратительно своей беззаконной безымянностью.
Убогий набор будто научных слов, мною приведенный и ставший непреоборимою для меня преградой между мной, русским поэтом, и между Виноградовым, современным русским ученым-словесником, есть, к сожалению, достаточно общепринятый язык, обычный в книгах русских ученых. Но это не русский язык, это - воровской шурум-бурум старьевщиков, у которых в обширной торбе много настоящего добра, но, говоря лишь о слове, лишь о святыне языка, всего больше - старых поношенных негодных тряпок, затасканных кафтанов с чужого плеча. Хранители сокровища портят сокровища. Пастухи, призванные пасти неоцененное стадо, добротности единственной и численности несосчитанной, суть не пастыри, а волки в овечьей шкуре. Но разве можно обворовывать и забрасывать грязью, и сором, и шелухой, и неуклюжими обломками чужого мертвого дерева нашу честь, наше достоинство, нашу жизнь, нашу душу, залог самого бытия нашего на Земле, русский язык?
Пусть об этом скажет несколько слов тот, кто был жизнетворческим солнцем нашей поэзии, кто был научен Ломоносовым, Державиным, Дмитриевым, Жуковским, Батюшковым, Карамзиным, и больше их всех - своей няней Ариной Родионовной, раскрывшей ему сказочный мир, словесную казну русского народа, и еще больше - своим несравненным гением, своей горячей африканской и русской кровью. Обсуждая предисловие Лемонте к французскому переводу басен Крылова, Пушкин говорит: "Как материал словесности, язык славяно-русский имеет неоспоримое превосходство пред всеми европейскими... Сам по себе уже звучный и выразительный... Простонародное наречие необходимо должно было отделиться от книжного; но впоследствии они сблизились, и такова стихия, данная нам для сообщения наших мыслей... Предки наши в течение двух веков стоная под татарским игом, на языке родном молились русскому Богу..." И говоря, что русская поэзия достигла уже высокой степени, Пушкин прибавляет укоризну, которая была горьким пророчеством и осталась им: "Умы не могут довольствоваться одними играми гармонии и воображения, но ученость, политика и философия еще по-русски не изъяснялись; метафизического языка у нас вовсе не существует... леность наша охотно выражается на языке чужом, которого механические формы давно готовы и всем известны".
Безумно-злое дело - и дело непостижимо-неумное - повседневно вводит в русский язык целое сонмище иностранных слов, которые легко могут быть заменены исконно-русскими уже существующими и полноценными, или источно-русскими, которые дремлют в основе русского языка несосчитанными рядами и могут быть разбужены каждую минуту творческою волей, - корневые слова, родниковые, прячущиеся в земле, в темной неизвестности, но предрешенно уже существующие, как желудь, только что подобранный мною в лесу и лежащий на моем письменном столе, малая памятка для умственной забавки, есть не только желудь, но и целый дуб, лишь брось я его в час надлежащий в рыхлую землю, - и все вырезы листьев этого дуба, весь лик его ствола и могучие кряжистые разветвления его рук, жаждущих воздушной всеохватной ощупи, уже существуют в этом желуде.
Безумно-злое дело - и дело необъяснимо-неумное - совершила русская Академия, измыслив нескладное, безобразное так называемое новое правописание и услужливо дав этого уродливого недоноска пестовать и холить той недоброй мамке, которая не есть няня, а только всего Баба Яга и зовется большевизмом. Новое правописание, разрушая мудрое, продуманное, веками зодчески рассчитанное и строго расчисленное построение старого правописания, само по себе является источником порчи русского слова, и говоримого, и записываемого, а в руках супостатов всего подлинно русского, задавшихся целью разрушать, а если можно, и вовсе истребить Россию как Россию, это расхлябанное правописание есть, конечно, орудие распространения невежества и одно из средств разложения.
Есть ученые друзья нового правописания, есть ученые враги. Не мне взвешивать доводы тех и других, я говорю лишь как поэт. А также и от самого простого человеческого чувства, которое, помня, что все богатство русской словесности - и державинская ода "Бог", переведенная давно на восточные языки, и первоутренние стихи Батюшкова, и "Семейная хроника" Аксакова, и жуткие прорицания Гоголя, и "Три ключа" Пушкина, и "Ангел" Лермонтова, и воздушные, как осенние паутинки и как крылья бабочек, строки Фета, и железный гуд ночных колоколов Тютчева, и серебряная музыка Тургенева, и создания Достоевского и Толстого, которые своею властной рукой так постучали в тяжелую дверь Запредельного, что весь Земной шар услышал этот звук, - помня, что все это наше родовое добро создавалось и существовало в таком-то определенном внешнем лике, в лике внутреннем - лишь в этом лике, с детства полюбленном, может чувство принять и любить это свое добро.
Мне радостно, однако, вспомнить сейчас из простого курса лекций по истории русского языка, слова А.И. Соболевского о доисторическом бытии звука ѣ, как краткого закрытого о, близкого к у, о бытии звукаѣ, как краткого закрытого е, близкого к и, об историческом разнозвучии звуков ѣ и е, настолько явном, что "в нотных кондакарях, где буквы в словах повторяются согласно тому, как они должны были повторяться или протягиваться в пении, мы находим такие написания, как грѢхов" (Лекции. Киев, 1888. С. 40). Мне радостно также сообщить чрезвычайной ценности наблюдение, о котором сказал мне один ученый-языковед, перед глазами коего прошло достаточно живых примеров. Языковед сообщает, что иностранцы, изучающие русский язык под его наблюдением, изучают его медленно, если изучение опирается на новое правописание, изучение идет гораздо успешнее при пользовании правописанием старым, и в этом последнем случае чужеземцы быстро разбираются в самом родословном древе русского языка, а не только преуспевают в попугайном его запоминании. Полагаю, что, естественно, будет убежденным врагом новой безграмотной грамоты всякий, кто любит слова как живые существа.
Для меня русская грамота, как я ее узнал, икона. Какой же верующий будет изменять свою икону или подрисовывать ее? Для ревнителей старины нашего северного края, старообрядцев, или, что то же, раскольников, - хотя они вовсе не раскольники, - такие обряды, как двуперстное крестное знамение, сугубая аллилуйя и ходы посолонь, суть догматы и не подлежат обсуждению. Икона русской грамоты для меня не подлежит обсуждению. Новой же, в 1919 году в Москве, я посвятил в одно майское утро следующий сонет.
Защита слова Ъ, о, твердый знак,
Без Ъ все слово - пьяный обнаженный.
Разумный страж, веками подкрепленный,
Дом без замка не может быть никак.
Без Ъ все слово - срезанное "Квак"!
Бесхвостый конь, и пес, хвоста лишенный.
Без Ъ лишь коммунист умалишенный
Все буквы грудит в общий кавардак.
Изменчивого Е расцвет и скрепа,
Лицо в лицо, глядит на честных Ѣ.
Того лишь варвар не сумел понять.
Взамен θ два круга Ф нелепо.
I с точкой, тонкий жезлик, наконец,
Двойною палкой пишет лишь слепец.
Говоря о русском языке, его разуме, выражающемся в мудро-красивом строительстве, я невольно коснулся и его безумных состояний, выражающихся в распаде. Очистимся от скверны и припомним благоговейную молитву, которую перед смертью на чужбине, истосковавшись в безлюбье, написал Тургенев.
РУССКИЙ ЯЗЫК
Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о Судьбах моей родины, - ты один мне поддержка и опора, о, великий, могучий, правдивый и свободный русский язык. - Не будь тебя - как не впасть в отчаяние, при виде всего, что совершается дома? - Но нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу.
Говоря о русском языке, я еще не ответил на два вопроса, которые сам себе поставил в своем рассуждении: Кто из русских писателей самый русский и как возникает стих?
О, я задал себе опасный вопрос. Кто из русских писателей самый русский? Мне очевидно, как отвечает любовь в этом случае. Я указываю опять на ребенка, который говорит матери: "Я люблю тебя больше всех на свете", и тотчас же говорит то же самое отцу. Я вспоминаю также, что в "Записках об ужении рыбы" Аксаков говорит в 1-й главе: "Лошок - самая маленькая рыбка", а 2-ю главу, о верходке, или, что то же, верховодке, он начинает словами: "Это также самая маленькая рыба". Чтобы ответить на вопрос, кто самый русский из наших писателей, надо прежде выяснить, что, собственно, есть русский человек, русская душа. А русская душа и для русского - загадка. Можно, однако, безоговорочно сказать, что не правы те, кто стал бы утверждать, что самый русский поэт - Ломоносов или Кольцов, ибо они вышли из народа. Не менее не правы те многочисленные русские и иностранцы, которые полагают: одни - что самый русский - Достоевский, другие - что самый русский - Лев Толстой. Мне жутко говорить, я преклоненно чту и люблю наших двух исполинов, и Достоевский особенно глубинно искусился в русской душе, но - как же Достоевский, когда, умнейший человек, он в творчестве - воплощенное безумие и срыв, а истинный, исконный русский человек всегда, испокон веков, побезумствует-побезумствует, да и войдет в свой устав и не стронется с него, будет тих, и мудр, и кроток, как пасечник на пчельнике, жмурящийся на солнышко и слушающий, как жужжат пчелы, приготовляющие сладкий мед и богомольный воск. Быть может, Достоевский не успел себя довершить. Что ж говорить о том, кто что не успел. Это вода темная. Русской душе хочется воды светлой. И как же Лев Толстой, если он не любил и не понимал стихов, а русская душа только и делает в веках, что поет песню, поет духовный стих, поет и частушку, и каждое свое историческое переживание превращает в поэму, - и как же Толстой, когда русский человек решителен и полон самозабвенной любви, а он всю жизнь колебался и, зная, как прекрасна любовь души, всю жизнь искал, кого бы, что бы полюбить, но горько чувствовал, что душа его холодна. Толстой и Достоевский все время ходят по краю бездны или в самой бездне, но полномерно успокоенное чувство хочет другого и знает лучшее.
Воплотители величайшей гармонии русского духа, его солнечной основы, его зеркальной ясности, его слияния с Природой, чей волевой мирозданный станок размерно творит в веках, поставляя жужжание мошки в тот же ряд, где и дикие пропасти человеческой души, создатели самой чистой, первородной русской речи - самый русский поэт Пушкин, самый русский прозаик Аксаков.
А как возникает стих, как куется этот золотой обруч, связующий обрученьем и святым венчаньем воленье души с таинством мира и других душ, об этом сказал почти на все вопросы отвечающий Пушкин. В указанном уже очерке он говорит: "Поэзия бывает исключительно страстью немногих, родившихся поэтами: она объемлет и поглощает все наблюдения, все усилия, все впечатления их жизни".
К этим алмазным, исчерпывающим словам что же можно прибавить? Разве стих, ибо слово должно начинаться и кончаться стихом, - стих, говорящий, что нет местничества среди тех, кто каждый по-своему ткет покров Мировой Красоты.
Знающий счастье и боль,
Смолу превращая в янтарь,
Каждый поэт есть король,
Каждый мыслитель - царь.
В пенье мы равны все,
Нет преимуществ меж птиц.
Чу! коростель в овсе,
Жаворонок, радость денниц.
Поет соловей, поет
Так, что он всеми воспет.
Но им не окончился счет,
И много в мире примет.
Разве без ласточки мы
Можем любить весну?
Разве в безгласье зимы
Не будит снегирь тишину?
И в час, как весь мир потух,
И новая стала пора,
Был нужен Христу петух,
Чтоб церковь построить Петра.
Ты думал, быть может, что он
Простой деревенский певец?
Так нет, без него бы наш сон
Был мертвым сном для сердец.
И от моря до моря крыло
Протянет под утро Стратим.
Но скворец так лепечет светло,
И лебедь так бел перед ним.
Птицы мы Божьи все,
У каждой сердце - свирель.
Чу! коростель в овсе,
Он нравится мне, коростель.
Бальмонт, Константин Дмитриевич (1867-1942) - поэт-символист, переводчик, эссеист, один из виднейших представителей русской поэзии Серебряного века.
Кошелева А.Л.
Константин Дмитриевич Бальмонт (1867-1942) родился на Владимирщине, в деревне Гумнищи Отец будущего поэта, владелец небогатого имения, был страстным охотником, беспечным хозяином и мало интересовался воспитанием сына Мать, напротив, родом из генеральской семьи, получила хорошее по тому времени образование, была человеком весьма деятельным и высоко культурным. Она и окружила сына строгой и нежной заботливостью и, по воспоминаниям поэта, очень рано ввела его в "мир музыки, словесности, истории, языкознания". Предметом страстного увлечения подростка Константина Бальмонта была поэзия русских и зарубежных классиков. Можно сказать, что в родном имении и начался его творческий путь. Первые поэтические пробы представляли собой пересказ мотивов певцов некрасовской школы, позднее предметом для подражания стала лирика Пушкина, Лермонтова, Тютчева. Гете, Шелли, Э. По. В середине 80-х годов начинающий поэт познакомился с В. Короленко, который принял рачительное участие в становлении его литературной судьбы.
Осенью 1886 года Бальмонт поступил на юридический факультет Московского университета. Однако проучился там недолго: за участие в студенческих беспорядках его исключили и после трехдневного заключения в Бутырской тюрьме выслали в Шую. Бытовые неурядицы, неудачная женитьба и как следствие - нервное расстройство с попыткой самоубийства. В марте 1890 года Бальмонт выбросился из окна третьего этажа. Он остался жив, но целый год бьл прикован к постели.
В этом же году в Ярославле вышел первый сборник его стихов, который не принес автору ни удовлетворения, ни успеха. Он скупил почти весь тираж и сжег его. Однако литературное творчество не оставил. Поэт переводит на русский язык стихи Шелли и Эдгара По, новеллы Гофмана и драмы Кальдерона, истории скандинавской литературы Горна и истории итальянской литературы Гаспари. В 1892 году К. Бальмонт возвращается на собственную поэтическую тропу, а в 1894 году выходит новая книга лирики Под северным небом", принесшая автору немалую удачу, Благожелательно отозвалась критика и о последующих сборниках стихов, выходивших один за другим. Прежде всего подчеркивалось изящество формы образной речи, ее музыкальность. Такие сборники, как "Б безбрежности" (1895), "Тишина" (1898), "Горящие звезды" (1900), "Будем как солнце", "Только любовь" (1903), сделали имя поэта Бальмонта одним из самых популярных среди собратьев по перу, а 90-е-900-е годы стали вершинными в его творчестве. В начале 900-х годов брюсовское издательство "Скорпион" выпустило двухтомник Бальмонта, а спустя несколько лет там же было опубликовано его Полное собрание стихов в десяти томах (1908-1913) Одновременно поэт выступает и как автор статей о литературе (книги "Горные вершины", 1904, "Белые зарницы", 1908; и др.). Творчество К. Бальмонта высоко оценивали М. Горький и А. Блок, С. Городецкий и А. Белый, А. Анненский и Вяч. Иванов. Популярным становилось его имя и за границей, куда он выезжал с лекциями по русской и зарубежной литературе. Страстный путешественник, Бальмонт побывал в самых отдаленных уголках планеты - в Мексике, США, па Канарских островах.
К. Бальмонт - поэт старшей плеяды русских символистов, выразитель импрессионистических тенденций в символизме. Лирический герой его поэзии движим стремлением окунуться в "безбрежность" мира, в бесконечное его разнообразие, поклониться всем богам и стихиям, изведать высшую полноту и интенсивность переживания каждого мгновения, каждой "мимолетности" жизни, В стихотворений "Завет бытия" (190!) поэт заявил, что его поэтическая программа завещена ему самой природой:
Поклонение стихиям было связано у Бальмонта с культом красоты, безразличием к этическим ценностям, равнодушием к социальным проблемам и попыткой возвысить" безусловную свободу демонической, все преступающей личности:
В лирике Бальмонта запечатлены наиболее текучие, бесплотные, подвижные стихии - света, воздуха. Причем поэт стремился передать прежде всего слитное, совокупное ощущение светя, запаха, звука: в его стихах солнце "пахнет травами", "светит звонами"; сам поэт "сладко плачет" и "дышит луной". Природа, таким образом, изображается не столько в ее конкретной зримости, сколько как стихия вне места и времени, пребывающая в абсолютной чистоте и вечности. Внимание поэта привлекали не явления природы, а ее изначальные и неизменные свойства. Предмет его лирического изложения не ветер в поле или ночной осенний ветер, а ветер вообще, "ветрянность" во всех ее проявлениях ("Ветер"); не ручей или море, а вода, дрожащая и в капле росы, и в океане, и вмещающая "бесконечные лики... и безмерность своей глубины" ("Вода"); не дерево или деревья, а "древесность". Символический стих Константина Бальмонта где-то даже сближается с мифом. В стихотворении "Славянское Древо" он воспевает мифопоэтические мировое древо, отвлеченно вобравшее в себя "все известные породы деревьев".
Стихи Бальмонта несли в себе прозрение, пророчество. Они свидетельствовали о какой-то высшей реальности, которая питает человеческую надежду или вызывает страх отчаяние:
Одной из сквозных, структурообразующих тем его творчества является тема солнца. Солнцу, которое дарит нам жизнь, красоту, поэт посвятил циклы стихов, сборники "Будем как солнце" и "Сонеты солнца, меда и луны". Животворящая идея выражена в типично бальмонтовской форме, совместившей в себе философическую публицистичность с элементами пластической живописи:
Чистый, дневной свет, источаемый сквозь туман неведомым небом, - характерная символическая деталь в космических пейзажах поэта, окутанных облаком воображения и формирует общую, судьбоносную тональность произведения, сообщая ей светлое или трагическое звучание:
Богатое, необычное воображение поэта помогало ему воспроизвести нежные, зыбкие состояния природы или в животворных лучах солнца, или в таинственном сиянии луны: мягкое шуршание камышей, мление сонного воздуха, "радугой пронизанный туман", "счастье легко дрожащих трав", волшебные пейзажи, сотканные из "лунных сияний" и "трепещущих очертаний" ("Фантазия").
Бальмонт привнес в русскую поэзию множество новых, чисто экзотических тем. В его лирике впервые зазвучал мотив сострадания ущербным созданиям природы: кривым кактусам, побегам белены. Едва ли не первым он воспел тигра, леопарда, пантеру, альбатроса, скорпиона, болотную лилию, орхидею, даже одноклеточных (инфузории, радиолярии). По богатству поэтической флоры и фауны, " по непосредственности эстетического чувства природы его стих занял ведущее место в отечественной словесности.
Причем он никогда не ограничивался только описанием. Поэт стремился проникнуть в самую суть, "душу" животного или растительного мира, а главное - соотнести этот мир с миром человеческим и Вселенной в целом Через внешние природные образы он пытался осмыслить свою творческую индивидуальность Можно назвать немало портретно-психологических зарисовок, в которых опорная деталь, как травило, строится на прямом сопоставлении внутреннего и вещного, в виде звучной информационно-иносказательной фразы, напоминающей собой лаконичное пословичное выражение: "я - играющий гром"; "я - нежный иней охлаждения"; "я ведь только облачко, полное огня". И даже свою высокую поэтическую и жизненную программу, смысл жизни поэт К. Бальмонт не мыслит вне той необычной среды, которая называется природа:
Вольный размах поэтического мышления, образные обобщения Бальмонта создали особый, космический тип символизма в русской поэзии начала века. В поэзии Бальмонта встречается и такое, когда безмерное, почти космическое он стремится заключить в малом, земном. Это можно проследить на примере стихотворения "Опричники", выполненною в жанре своеобразной философической реплики. Сначала несколькими штрихами дается характеристика и атмосферы эпохи Ивана Грозного: "Когда опричники... //Когда невинных жгли... // Когда, облив шута горячею водою..." А затем чуткая душа поэта неожиданно гуманную гармонию, умиротворение за пределами.
Поэт не принял безумной жестокости людей и не захотел, чтобы эта исходило от Бога:
Трудно оторваться поэту от земной плоти - природы. Природа у Бальмонта - это явь Вселенной Она населена ветром, огнем, водой, светом, тьмой, звездами, растениями.
Образные лики природы, живые и условные, обрисованы в одухотворенно сценической манере, соотнесены с человеком, его фантазией:
Ветер, огонь, вода и даже солнце у поэта возведены в ранг лирических сущностей, и сами говорят о себе как типичные персонажи, представшие и взору и мысли поэта:
Воссоединение лирического "я" с природой, с Вселенной выражено в стихе на основе символико-метафорического сближения. Жизнь человека уподоблена веяниям природы, а природа, в свою очередь, видит, чувствует, мыслит на языке человеческого мироощущения Бальмонтовская природа живет прощальными криками гусиных и журавлиных стай ("Осень"), звучанием моря и музыкой леса ("Рождение музыки"), стонами кукушки и тоскою поэта по родине ("дюнные сосны").
Стих К. Бальмонта символичен по своей внутренней, сюжетно-образной сути. Это поддерживается недосказанностью изложения, некоей непроясненностью переживаний героя, происходящих на лоне природы, ситуацией одиночества и почти постоянной отстраненности его от жизни обыденной, мирской, когда страдающий поэт доверяет свои думы травам, соснам, птицам - всему окружающему миру ("Береза". "Одолень-трава", "Зов" и др.).
Символический стиль Бальмонта закреплен в его живом, поэтическом слове, мысль кажется изломанной, манерной, но никогда не теряет при этом своей чистой образности и точности. Лучше всего об этом сказал сам поэт:
Бальмонтовская метафора всегда свежа и неожиданна певец сумел найти в своей душе "бесконечный расцвет златоока", ветер у него не просто дует, а "бьет дыханьем твердь"; вал "мятежится"; путники жаждут "качанья немых кораблей"; для них "развернула свой свиток седая печаль".
Столь же необычные, яркие и оригинальные эпитеты "бесстрастная звезда", "непонятная лазурь", "звучная волна".
И все это передается чарующей музыкой слога, его напевностью, виртуозностью, которые усиливаются размеренными как выдох ассонансами:
или повторением одного и того же аллитерирующего звука в начале слова:
Стихи эти составлены из назывных предложений, каждое из которых начинается в середине одной строки и заканчивается в середине следующей. Точки на стыке их, казалось, должны нарушить плавное течение интонации, но этого не происходит, потому что точка у Бальмонта "поется". У него есть стихотворение, которое так и названо - "Безглагольность". Почти полное отсутствие глаголов и придает стиху, поэтике в целом импрессионистическую красочность образов и музыкальность:
Бальмонт наполнил русский стих магией образных звуков и речений, органично соединивших в своем словаре книжное и фольклорное. Это и сделало художественно ценным его волшебную ворожбу со словом, которым он воспел родную землю:
Последние два десятилетия своей жизни К. Д. Бальмонт провел в эмиграции. Очень тосковал о родине. В статье "Воля России", которая открывала первый номер русского журнала, издаваемого в Праге (1924 г.), Бальмонт писал о трагической судьбе русского народа, его "прекраснейших творцов" - писателей: Пушкине, Лермонтове, Гоголе, Кольцове, Никитине, Успенском Г., Батюшкове, Некрасове, Тургеневе, Толстом, Достоевском - "богатства души и одаренности, соединенное с тем роковым даром..." И сам К. Д. Бальмонт умирал в оккупированном гитлеровцами Париже, мучительно переживая за судьбу России и судьбу своей незащищенной поэзии. И только в наши дни его муза стала снова доступна русскому читателю. И это возвращение еще одно доказательство ее исключительной Художественной значимости.
Кошелева А.Л. Константин Дмитриевич Бальмонт (1867-1942) родился на Владимирщине, в деревне Гумнищи Отец будущего поэта, владелец небогатого имения, был страстным охотником, беспечным хозяином и мало интересовался воспитанием сына Мать, напротив
Урок по литературному чтению в 4 классе по УМК "Начальная школа 21 века".
Тема урока: К.Д. Бальмонт "Русский язык"
Обучающие:
Продолжить работу над произведениями К.Д.Бальмонта;
Учить различать стихи поэта по темам;
Закрепить понятия «строфа», «эпитет», «метафора», «олицетворение»;
Вспомнить изученные сказки, былины, легенды о героях, о героях которых
говорится в стихотворении;
отрабатывать навык выразительного чтения.
Развивающие:
Развивать речевые умения учащихся, образное и логическое мышление,
творческие способности, умения анализировать, обобщать;
Формировать читательскую самостоятельность.
Воспитывающие:
Воспитание патриотического отношения к родному языку, к Родине;
Воспитание необходимых учебных качеств: усидчивости, дисциплинированности, взаимоуважения.
Скачать:
Предварительный просмотр:
Шкапо Надежда Валерьевна
Муниципальное образовательное учреждение
«Средняя общеобразовательная с углублённым
Изучением отдельных предметов г. Пушкино»
Московской области
Конспект урока по литературному чтению.
Константин Дмитриевич Бальмонт «Русский язык»
(по программе «Начальная школа 21 века» 4 класс)
Задачи:
Обучающие:
Продолжить работу над произведениями К.Д.Бальмонта;
Учить различать стихи поэта по темам;
Закрепить понятия «строфа», «эпитет», «метафора», «олицетворение»;
Вспомнить изученные сказки, былины, легенды о героях, о героях которых
Говорится в стихотворении;
отрабатывать навык выразительного чтения.
Развивающие:
Развивать речевые умения учащихся, образное и логическое мышление,
Творческие способности, умения анализировать, обобщать;
Формировать читательскую самостоятельность.
Воспитывающие:
Воспитание патриотического отношения к родному языку, к Родине;
Воспитание необходимых учебных качеств: усидчивости, дисциплинированности, взаимоуважения.
Ход урока
I. Организационный момент.
Здравствуйте, ребята. Садитесь.
Ребята, готовы к уроку?
На вас надеюсь я друзья!
Мы хороший дружный класс,
Всё получится у нас!
Мы с вами сейчас выполним несколько упражнений, которые помогут настроиться на
Работу:
а) «кнопки мозга»;
б) «кнопки энергетического баланса»;
в) «думающая шляпа».
(эти упражнения являются кинезиологическими, они и ряд других систематически используются на уроках)
II. Повторение изученного материала (актуализация знаний)
Посмотрите на доску и прочитайте тему урока.
Над каким произведением будем работать? («Русский язык»)
Сегодня на уроке мы вспомним темы изученных стихотворений Константина Дмитриевича Бальмонта, познакомимся с новым произведением «Русский язык», выясним значения трудных слов, поработаем над художественными средствами, которые использовал поэт в стихотворении «Русский язык».
Вспомним, на какие темы писал Бальмонт. Возьмите карточки. Напишите тему и название произведения.
(Дети работают самостоятельно. Приложение 1.)
Проверим, о чём писал поэт в своих стихотворениях? (фронтальная проверка, учащиеся отвечают, учитель прикрепляет карточки с соответствующим ответом на доску или можно использовать программу Microsoft Office Power Point).
Посмотрите, на какие разнообразные темы писал автор. А можно ли по названию произведения определить тему? (да)
Да, как правило тема выносится в заголовок.
А теперь мы знакомимся с новым произведением Константина Дмитриевича Бальмонта «Русский язык».
Значение этих слов посмотрели в словарях некоторые ребята (4 учащихся читают значения слов – по 2 значения каждый).
Посмотрите, здесь краткое значение этих слов. (Учитель показывает на доску, где есть на карточках значения слов. Можно опять использовать программу Microsoft Office Power Point).
III. Первичное восприятие текста.
Откройте учебники на стр.213.
Я прочту стихотворение Константина Дмитриевича Бальмонта «Русский язык», а вы внимательно послушайте. Можно следить.
(чтение учителем стихотворения, звучит музыка Э. Грига «Утро» из сюиты «Пер Гюнт»)
Как вам стихотворение? (ответы детей)
IV. Работа с текстом произведения.
Обратимся к тексту произведения, попробуем выяснить, что такое русский язык в понимании поэта.
1 ученик 1 и 2 строфы
2 ученик 3 и 4 строфы
3 ученик 5 и 6 строфы
Прочитайте строчку, в которой говорится о былинном герое. («…Про Соловья-разбойника былины…»)
Назовите произведение, в котором один из главных героев Соловей-разбойник. (Илья Муромец и Соловей-разбойник)
Для поэта русский язык – это язык русских былин.
(На доске: «русский язык – это …). Учитель прикрепляет карточку «былин» или используется программа Microsoft Office Power Point)
4 ученик 7 и 8 строфы
Вам ничего не напоминают строчки:
Баю-баю. Мой милый. Ты уснул? (колыбельная песня)
Родной язык колыбельных песен, только он может передать всю любовь и нежность матери к своему ребёнку. Для автора нашего стихотворения русский язык становится языком колыбельных песен.
(учитель прикрепляет карточку «колыбельных песен» или используется программа Microsoft Office Power Point)
Продолжаем.
5 ученик 9 и 10 строфы
О каком Олеге идёт речь в этих строках?
Какое произведение вспоминаем? (А.С. Пушкин «Песнь о вещем Олеге»)
Вспоминая «Песнь о вещем Олеге», мы вспоминаем её автора, великого национального поэта Александра Сергеевича Пушкина, так русский язык, в понимании Бальмонта,- это язык поэзии Пушкина.
Прочитайте строчку, которая отправит нас в сказочный мир. («…Не звал ли в полночь нас полёт Жар-птицы?)
О каком произведении может идти речь? (П.П. Ершов «Конёк-горбунок»)
Узнавая сказку «Конёк-горбунок», мы вспоминаем и русские народные сказки и замечательный русский язык, которым они написаны. Так русский язык становится языком сказок.
(учитель прикрепляет карточку «сказок» или используется программа Microsoft Office Power Point)
А строчка «И ты пойдёшь дорогой Ермака…» помогает вспомнить какое произведение? («Легенда о Ермаке»)
Так в стихотворении утверждается мысль о том, что русский язык – это и язык русских легенд.
(учитель прикрепляет карточку «легенд» или используется программа Microsoft Office Power Point)
6 ученик 11 и 12 строфы
7 ученик 13 и 14 строфы
8 ученик 15 и 16 строфы
Чьё имя вы услышали в этих строках? (имя Петра I)
Какое историческое событие, очень важное в развитии нашего государства, описывается здесь? (Семён Дежнев открыл пролив, отделяющий Азию от Америки и соединяющий Северный Ледовитый и Тихий океаны. Более того, если Берингу не удалось пройти всего пролива, а пришлось ограничиться плаванием только в его южной части, Семен Дежнев прошел его весь, с севера на юг, по всей его длине. Семен Дежнев известен также открытием Камчатки, которую присоединит к российскому государству его земляк Владимир Атласов . Ерофей Хабаров совершил ряд походов в Приамурье, составил «Чертёж реке Амуру» и положил начало заселению русскими людьми этой территории.)
И Пётр I, и Семён Дежнёв, и Ерофей Хабаров, и многие другие замечательные люди посвятили свою жизнь служению России, её величию, её процветанию, её независимости. И поэтому Бальмонт не мог не сказать в своём стихотворении об этом. И русский язык, в понимании поэта, - это язык великих исторических событий и выдающихся исторических деятелей.
(учитель прикрепляет карточку «исторических событий» или используется программа Microsoft Office Power Point)
Но понятие «русский язык» - ещё шире, глубже, многообразнее.
Я вам прочитаю строки, попробуйте догадаться, о чём идёт речь?
В нём воркованье голубя весной,
Взлёт жаворонка к солнцу – выше, выше.
Берёзовая роща. Свет сквозной.
Журчание подземного ключа.
(поэт говорит о природе, о небе, о земле и т.д.)
Совершенно верно. Поэт описывает здесь природу России, неповторимую её красоту. Русский язык стал для него языком родной природы.
(учитель прикрепляет карточку «родной природы» или используется программа Microsoft Office Power Point)
И ещё мне хочется обратить ваше внимание на следующие строки:
Как вы думаете, с чем ещё связано понятие «русский язык» для поэта? (с родным домом)
Русский язык для него – язык Родины, родного дома. России.
(учитель прикрепляет карточку «Родины» или используется программа Microsoft Office Power Point)
Теперь немного отдохнём. Встали и выполним упражнения:
а) «перекрёстные движения»;
б) «сова».
Давайте посмотрим, как такое удивительно тонко восприятие языка удалось передать поэту. Какие художественные средства использовал автор?
Вспомните и назовите известные вам художественные приёмы. (метафора, олицетворение, сравнение, эпитет)
А теперь найдём их в тексте и назовём.
Что такое логическое ударение?
Пауза?
Почему это так важно?
Дома, готовя это стихотворение для выразительного чтения, обращайте внимание на логические ударения, паузы, темп и ритм чтения.
IV. Обобщение
Так что же такое русский язык в понимании Константина Дмитриевича Бальмонта?
Русский язык – это язык…Вместе (хором прочитывают получившуюся схему)
V. Итог урока.
Как вы думаете, почему такое необычное стихотворение могло появиться в творчестве поэта. Может быть, вам поможет его биография? (поэт много путешествовал, вынужден был жить за границей, тосковал по Родине)
Я с вами согласна. Действительно, Бальмонт много путешествовал и побывал во многих странах. И где бы он не был, всегда тосковал по России. Поэт знал более 30 языков, и когда он сравнивал их, понимал, что такого многообразия художественных средств нет ни в одном языке.
Несмотря на то, что Константин Дмитриевич эмигрировал из России, он продолжал любить свою Родину. И все эти чувства он выразил в стихотворении «Русский язык».
И закончить наш урок я хочу отрывком из стихотворения в прозе Ивана Сергеевича Тургенева «Русский язык».
Я выбрала его не случайно. Мне показалось. Что слова писателя очень созвучны с замыслом Константина Дмитриевича Бальмонта.
«Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей Родины, – ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык».
VI. Ваше домашнее задание будет подготовиться к выразительному чтению (запись домашнего задания).
Спасибо за урок.
Приложение 1.
Язык, великолепный наш язык.
Речное и степное в нем раздолье,
В нем клекоты орла и волчий рык,
Напев и звон и ладан богомолья.
В нем воркованье голубя весной,
Взлет жаворонка к солнцу - выше, выше.
Березовая роща. Свет сквозной.
Небесный дождь, просыпанный по крыше.
Журчание подземного ключа.
Весенний луч, играющий по дверце.
В нем Та, что приняла не взмах меча,
А семь мечей - в провидящее сердце.
И снова ровный гул широких вод.
Кукушка. У колодца молодицы.
Зеленый луг. Веселый хоровод.
Канун на небе. В черном - бег зарницы.
Костер бродяг за лесом, на горе,
Про Соловья-разбойника былины.
«Ау?» в лесу. Светляк в ночной поре.
В саду осеннем красный грозд рябины.
Соха и серп с звенящею косой.
Сто зим в зиме. Проворные салазки.
Бежит савраска смирною рысцой.
Летит рысак конем крылатой сказки.
Пастуший рог. Жалейка до зари.
Родимый дом. Тоска острее стали.
Здесь хорошо. А там - смотри, смотри.
Бежим. Летим. Уйдем. Туда. За дали.
Чу, рог другой. В нем бешеный разгул.
Ярит борзых и гончих доезжачий.
Баю-баю. Мой милый! Ты уснул?
Молюсь. Молись. Не вечно неудачи.
Я снаряжу тебя в далекий путь.
Из тесноты идут вразброд дороги.
Как хорошо в чужих краях вздохнуть
О нем - там, в синем - о родном пороге.
Подснежник наш всегда прорвет свой снег.
В размах грозы сцепляются зарницы.
К Царьграду не ходил ли наш Олег?
Не звал ли в полночь нас полет Жар-птицы?
И ты пойдешь дорогой Ермака,
Пред недругом вскричишь: «Теснее, други!»
Тебя потопит льдяная река,
Но ты в века в ней выплывешь в кольчуге.
Поняв, что речь речного серебра
Не удержать в окованном вертепе,
Пойдешь ты в путь дорогою Петра,
Чтоб брызг морских добросить в лес и в степи.
Гремучим сновиденьем наяву
Ты мысль и мощь сольешь в едином хоре,
Венчая полноводную Неву
С Янтарным морем в вечном договоре.
Ты клад найдешь, которого искал,
Зальешь и запоешь умы и страны.
Не твой ли он, колдующий Байкал,
Где в озере под дном не спят вулканы?
Добросил ты свой гулкий табор-стан,
Свой говор златозвонкий, среброкрылый -
До той черты, где Тихий океан
Заворожил подсолнечные силы.
Ты вскликнул: «Пушкин!» Вот он, светлый бог,
Как радуга над нашим водоемом.
Ты в черный час вместишься в малый вздох.
Но Завтра - встанет! С молнией и громом!
Приложение 2.
Оформление доски
К.Д. Бальмонт писал стихи | Константин Дмитриевич Бальмонт (1867-1942) «Русский язык» | Вертеп - кукольный театр для уличных представлений |
О природе: «Снежинка», «К зиме», «Камыши» | Портрет писателя | Жалейка – музыкальный инструмент |
О Родине: «Россия» | Русский язык – это язык… | Ярит – приводит в ярость |
Ладан – ароматическая смола |
||
Сказочные: «У чудищ» | былин | Савраска – лошадь красно-рыжего цвета |
колыбельных песен | ||
О рождении стихов «Как я пишу стихи» | сказок | Рысак – породистая лошадь, которая бежит рысью |
легенд | ||
исторических событий | Доезжий – надсмотрщик над охотничьими собаками |
|
родной природы | ||
родного дома | Зарница – отблеск дальних границ |
|
Список использованных источников
1. Ефросинина Л.А. Учебная хрестоматия. Литературное чтение. Ч.II.-М.:Вента-Граф,2009.
2. Ожегов С.И. Толковый словарь.-М.:Оникс, 2010.
3. Тургенев.И.С. Избранное. Классическая библиотека "Современника".-М.: Современник,1979.
4.
http://poiskm.ru/?q=%D0%93%D1%80%D0%B8%D0%B3+%D1%83%D1%82%D1%80%D0%BE&c=search&xbds=1
"Поэт открыт душою миру, а мир наш - солнечный, в нем вечно свершается праздник труда и творчества, каждый миг создаётся солнечная пряжа, - и кто открыт миру, тот, всматриваясь внимательно вокруг себя в бесчисленные жизни, в несчетные сочетания линий и красок, всегда будет иметь в своём распоряжении солнечные нити и сумеет соткать золотые и серебряные ковры."
К. Д. Бальмонт
Т.С. Петрова. Образ русского языка в творчестве К.Д. Бальмонта
«…Все языки, являясь откровением Божества, пожелавшего заглянуть в человеческое, прекрасны, первоисточны, самоценны, единственны, а в здешней, изношенной, бледно-солнечной части Земли, что зовётся Европой и давно забыла, как журчат подземные ключи, самый богатый, и самый могучий, и самый полногласный, конечно же, русский язык» . Так писал о своём родном языке К.Д. Бальмонт в статье «Русский язык. Воля как основа творчества», опубликованной в 1924 году в Париже. Известный не только как поэт, прозаик, литературный критик, но и как переводчик более чем с 20-и языков, Бальмонт имел основания для такого заявления. Необыкновенная филологическая одарённость Бальмонта бесспорна, хотя он не был теоретиком-лингвистом. «Я не анатом русского языка, я только любовник русской речи», – определяет он в той же статье . Чувством языка и поэтическим складом натуры прежде всего объясняется его восприятие языковой сути как духовного явления, выраженного в живом строе: в семантике слов, их взаимодейственной связи, звучании. В статье «Без русла», тоскуя по родине, он пишет: «Там везде говорят по-русски; это язык моего отца и моей матери, это язык моей няни, моей первой любви, почти всех моих Любовей, почти всех мгновений моей жизни, которые вошли в моё прошлое как неотъемлемое свойство, как основа моей личности» .
Он считает, что в каждом языке есть слова, с которыми органично связан «ряд образов, исчерпывающих и выразительных» . Сущностный характер языка, по Бальмонту, проявляется уже в его звучании, отражающем внутренний склад самого народа. «Какие они длинные, тягучие, ворожащие, внушающе-певучие – исконные русские слова», – удивляется поэт . В ряду таких слов приводятся и русские, и старославянские, глубинно связанные с историей народа, с православием: «Богопочитание. Благословение. Славословие мирозданию. <…> Междоусобица. Покаяние. Откровение. <…> Родимый мой батюшка. Родимая матушка» .
Напевность русской речи Бальмонт непосредственно соотносит с эмоциональным строем, который определяет как «мерную лиричность взнесённого чувства и умудрённого сознания» . Он убеждён в существовании органичной связи между обликом слова и пониманием его, любовью к нему («…лишь в этом лике, с детства полюбленном, может чувство принять и любить это своё добро» ).
В очерке «Волга» читаем: «…скажешь “Волга” – и вот уже русское сердце плывёт в неоглядности. Что такое Волга, мы не знаем, – Волога ли она, то есть Влага, или Воля, или что ещё. Но в пяти звуках этого слова для русского чувства столько значений, внушений, воспоминаний и надежд, что сосчитать их нельзя» . В рассказе «Белый сон» представляется, как от одного только слова «в кибитке» раскрывается душа и рождается стихотворение.
«Ум и чувство, ища исхода в слове, всегда желают многогранности», – считает поэт. Именно этим определяется суть любимого им слова Воля. Особый, символический характер этого слова подчёркивается написанием с заглавной буквы и соотносится со звуковым строем: «Веющее В, долгое, как зов далёкого хора, О, ласкающее Л, в мягкости твёрдое, утверждающее Я». Выявляя два смысла этого слова («воля есть воля-хотение, и воля есть воля-свобода»), Бальмонт подчёркивает сопряжение этих смыслов в выражении творческой энергии как «основной тайны мира» . Само сотворение мира из Великой безгласности – через музыкальную, певческую стихию – представляется поэту как сотворение языка («В великий мировой час, коего минуты измеряются тысячелетиями, в разных местах свеже-красивой, желанной Земли возник один человеческий язык, и другой, непохожий, и третий, и много» ).
Признавая в самом слове творящую силу, Бальмонт в целом ряде работ рассматривает звуковой строй словообраза как проявление его внутренней, смысловой энергии. Это выражается, во-первых, в звукосимволизме самого слова: «Ветер любит вольность и любит шелест, веяньем своим велит возвращаться звукам в волнообразно-повторной напевности» .
Во-вторых, с этим словом на основании образных соответствий сопрягаются другие, представляя в фонетическом и смысловом соотношении единый звукообраз: «Едва слово заговорит о ветре, оно невольно играет легковейным звуком В или цепкими, шуршащими, шероховатыми звуками С, З, Ш, Щ, живописующе передающими шорохи листвы» .
В доказательство Бальмонт приводит славянские пословицы и поговорки, а также стихи русских поэтов, прежде всего – Пушкина, считая, что именно Пушкин открыл в русской поэзии «закон, строящий поэтическое выражение на особой музыкальной основе» . Особенность поэтической силы образов, созданных по этому закону, в их внушающей энергии, не поддающейся рациональному восприятию. Такой образ иконичен, он не ограничивается элементарной изобразительностью. Он содержит ту ёмкость собственно выразительности, которую не передать и не воспринять по-другому, – то, что Бальмонт называет «звуковой тайной». Он пишет о строках пушкинского стихотворения «Вновь я посетил…»: «“Брегам отлогим”… Какая гордая твёрдость звука. И эта полногласная смена нот “ви-во-ве”. Тут визг ветра и ржавой части устаревшей мельницы. Тут ворот ветхий вращается, тяжёлый ворот, навой» .
Бальмонт подчёркивает именно русский характер этих соответствий и одноприродность явлений мира и творчества: «Веял ветер и говорил. Слушал певец и выслушал. Выведал тайновесть – и вложил её в слова. И вот слова, перевиваясь, поют, вещая, и вложенная в их буквы звуковая повесть, повторно ведя своим веретеном, ведёт» .
Своё творчество он представляет осуществлением того же процесса, воплощением тех же закономерностей: «Я смотрю в затоны моей весны, туда, где купавы, заглядываю, и нежный голос поёт.
Я – вольный ветер, я вечно вею,
Волную волны, ласкаю ивы,
В ветвях вздыхаю, вздохнув, немею,
Лелею травы, лелею нивы» .
В поэтическом (и вообще в художественном) слове Бальмонт видит не узоры и украшения, а воплощение «величайшей гармонии русского духа» .
Стихотворение 1924 года «Русский язык» представляет ряд именно иконических образов, в совокупности заключающих в себе не просто собирательный образ России, но самим звучанием создающих образ русского языка:
Язык, великолепный наш язык.
Речное и степное в нём раздолье.
В нём клёкоты орла и волчий рык,
Напев, и звон, и ладан богомолья… .
Метафорический строй стихотворения передаёт соединение в русском языке контрастных проявлений, рисует его развитие как путь, открытый новым возможностям, по сути – безграничным:
…Поняв, что речь речного серебра
Не удержать в окованном вертепе,
Пойдёшь ты в путь дорогою Петра,
Чтоб брызг морских добросить в лес и степи.
Говоря о неповторимости русского языка, Бальмонт отмечает в нём величайшую тайну, поскольку «русская душа и для русского – загадка» .
В 1912 году Бальмонт писал из-за границы: «Если воистину я что-нибудь сделал для России, это не более как малость, а я хотел бы сделать для неё, я хотел бы сделать для торжества художественного русского слова в сто, в несчётность раз больше» .
ПРИМЕЧАНИЯ:
1. Бальмонт, К.Д. Где мой дом: Стихотворения, художественная проза, статьи, очерки, письма. М., 1992.
2. Бальмонт, К.Д. Светлый час: Стихотворения и переводы. М., 1992.
