Цитаты и афоризмы из книг венедикта ерофеева.

24 октября 1938 года родился советский писатель, автор знаменитой поэмы «Москва — Петушки» Ерофеев Венедикт Васильевич. Разумеется, что в его творчестве есть и другие не менее известные произведения, и сегодня мы решили вспомнить из них самые яркие цитаты и афоризмы.

«Надо чтить, повторяю, потемки чужой души, надо смотреть в них, пусть даже там и нет ничего, пусть там дрянь одна — все равно: смотри и чти, смотри и не плюй…».

«Москва-Петушки»

«Человек не может любить, он может только хотеть любить того или иного человека — и в зависимости от размеров охоты — убедить себя в большей или меньшей степени в том, что он действительно любит данного человека».

«Записки психопата»

«Междометия — самые старые из человеческих выражений, поэтому их надо уважать. «Ой» и «тьфу» намного старше Добра и Истины и следовательно почтеннее намного».

«Бесполезное ископаемое»

«Ничто не вечно, кроме позора» — Венедикт Ерофеев

«Я все могу понять, если захочу простить… У меня душа, как у троянского коня пузо, многое вместит. Я все прощу, если захочу понять».

«Москва-Петушки»

«Самый большой грех по отношению к ближнему — говорить ему то, что он поймет с первого раза».

«Бесполезное ископаемое»

«Вот еще Гегель был. Это я очень хорошо помню: был Гегель. Он говорил: «Нет различий, кроме различия в степени между различными степенями и отсутствием различия». То есть, если перевести это на хороший язык: «Кто же сейчас не пьет?» Есть у нас что-нибудь выпить, Петр?».

«Москва-Петушки»

«Бесполезное ископаемое, вот кто я» — Венедикт Ерофеев

«Четверых убил, шестерых изнасиловал, короче, вел себя непринужденно».

«Бесполезное ископаемое»

«…Молодым — все дороги открыты, и в пивную тоже…».

«Записки психопата»

«В этом мире честных‑честных людей что делать мне, любящему говорить неправду?».

«Бесполезное ископаемое»

«В этом мире я только подкидыш» — Венедикт Ерофеев

«Это не для меня, это для менее сложных натур».

«Записки психопата»

«У вас вот лампочка. А у меня сердце перегорело, и то я ничего не говорю».

«Бесполезное ископаемое»

«— Вы — немножко поэт?
— А у вас и от этого лечат?»

«Вальпургиева ночь»

«У меня было какое-то важное дело на душе» — Венедикт Ерофеев

«…Если бы я знал, что у меня в перспективах — обычная человеческая жизнь, я бы давно отравился или повесился».

«Записки психопата»

«Обожаю простые удовольствия. Это последнее прибежище сложных натур».

«Бесполезное ископаемое»

«Я очень люблю читать! В мире столько прекрасных книг! Я, например, пью месяц, пью другой, а потом возьму и прочитаю какую-нибудь книжку, и так хороша покажется мне эта книжка, и так дурен кажусь я сам себе, что я совсем расстраиваюсь и не могу читать, бросаю книжку и начинаю пить, пью месяц, пью другой, а потом…».

«Москва-Петушки»

Самым известным его произведением является псевдоавтобиографическая поэма в прозе «Москва — Петушки». Ее главный герой — алкоголик-интеллектуал, который едет в электричке к любовнице и ребенку. По пути он знакомится с разными людьми и интенсивно распивает с ними спиртные напитки (верней, пьет все, что попадается под руку), после чего пускается в длинные монологи об алкоголизме, культуре, литературе, истории, философии и политике. Лексика поэмы представляет собой синтез библеизмов, советских штампов, цитат из художественной литературы и трудов по марксизму-ленинизму, а также нецензурной брани.

Поэма была написана в 1969-70-х годах. Впервые ее издали в Иерусалиме в 1973, затем в 1977 в Париже. В Советском Союзе произведение Ерофеева официально появилось лишь во времена Перестройки (до этого распространялось исключительно в самиздате).

На сегодняшний день «Москва — Петушки» является одним из наиболее ярких произведений литературы постмодернизма. Поэма переведена на многие языки мира, по ней ставят спектакли в российских и европейских театрах.

Надо чтить потемки чужой души, надо смотреть в них, пусть даже там и нет ничего, пусть там дрянь одна — все равно: смотри и чти, смотри и не плюй...

У каждого свой вкус — один любит распускать сопли, другой утирать, третий размазывать.

Наше завтра светлее, чем наше вчера и наше сегодня. Но кто поручится, что наше послезавтра не будет хуже нашего позавчера?

Если уж мы прожили тридцать лет, надо попробовать прожить еще тридцать, да, да. «Человек смертен» — таково мое мнение. Но уж если мы родились — ничего не поделаешь, надо немножко пожить. «Жизнь прекрасна» — таково мое мнение.

Больше пейте, меньше закусывайте. Это лучшее средство от самомнения и поверхностного атеизма.

Жизнь человеческая не есть ли минутное окосение души? И затмение души тоже. Мы все как бы пьяны, только каждый по-своему, один выпил больше, другой — меньше. И на кого как действует: один смеется в глаза этому миру, а другой плачет на груди этого мира. Одного уже вытошнило, и ему хорошо, а другого только еще начинает тошнить.

Вот еще Гегель был. Это я очень хорошо помню: был Гегель. Он говорил: «Нет различий, кроме различия в степени между различными степенями и отсутствием различия». То есть, если перевести это на хороший язык: «Кто же сейчас не пьет?» Есть у нас что-нибудь выпить, Петр?

Если человек умен и скучен, он не опустится до легкомыслия. А если он легкомысленен да умен — он скучным быть себе не позволит.

Я очень люблю читать! В мире столько прекрасных книг! Я, например, пью месяц, пью другой, а потом возьму и прочитаю какую-нибудь книжку, и так хороша покажется мне эта книжка, и так дурен кажусь я сам себе, что я совсем расстраиваюсь и не могу читать, бросаю книжку и начинаю пить, пью месяц, пью другой, а потом...

Икота — выше всякого закона. И как поразила вас недавно внезапность ее начала, так поразит вас ее конец, который вы, как смерть, не предскажете и не предотвратите.

Пить просто водку, даже из горлышка, — в этом нет ничего, кроме томления духа и суеты. Смешать водку с одеколоном — в этом есть известный каприз, но нет никакого пафоса. А вот выпить стакан «Ханаанского бальзама» — в этом есть и каприз, и идея, и пафос, и сверх того еще метафизический намек.

И немедленно выпил…

Венедикт Ерофеев вел записные книжки почти всю жизнь: из них роди-лись «Москва — Петушки» и другие его произведения, они же стали главным источником, рассказывающим о жизни писателя и о становлении его стиля. Их публи-кация — сначала в виде небольших подборок, а затем и целиком — началась сразу после смерти Ерофеева. Книжки наполнены выписками из прочитан-ного, репликами друзей и случайных знакомых, дневниковыми записями, номерами телефонов и списками долгов, афоризмами, шутками и каламбурами. Здесь Ерофеев оттачивал свой стиль, и многие записи почти без изменений перешли в его сочинения; другие же, ничуть не хуже, так и остались, аккуратно выписанные в отдельные блокноты. В записных книжках Венедикт Ерофеев предстает грустным философом, любителем парадоксов, и читать их не менее интересно, чем «Москву — Петушки».

1. О поводе выпить

Заметка 1978 года может показаться шутливой, но это не единственный слу-чай, когда Ерофеев собирается отметить какую-либо неожиданную памятную дату. В других записях упоминаются 150-летие великого наводнения 1824 года в Петер-бурге, 70-летие премьер-министра Вьетнама Фам Ван Донга, 90-летие «лежащего на дне Яика» Василия Чапаева и даже своеобразный пушкинский юбилей — 150-летие того дня, когда Пушкин получил у Николая I ссуду на печатание «Истории Пуга-чева».

Такая любовь писателя к неочевидным юбилеям объясняется и его страстью к точным датам, и стремлением соотнести собственную биографию с истори-ческими событиями, и, наверное, чисто бытовой необходимостью найти повод для выпивки. Но главная причина лежит все-таки в эстетической плоскости — не случайно все памятные даты, которые упоминает Ерофеев, выглядят откро-венно иронично.

В конце 1960-х годов Советский Союз захлестнула волна юбилеев, связанных с событиями Октябрьской революции и Гражданской войны, а кульминацией стало празднование столетия со дня рождения Ленина (кстати, именно эту дату имеют в виду члены бригады по прокладке кабеля в «Москве — Петушках», когда под руководством Венички торжественно клянутся «по случаю предсто-ящего столетия покончить с производственным травматизмом»). Об этом же Ерофеев с грустью пишет в записной книжке 1969-1970 годов:

«Раз начав, уже трудно остановиться. 50 лет установления советской власти в Актюбинске, 25 лет львовско-сандомирской операции etc., etc. Все ширится мутный поток унылых, обалбесивающих юбилеев».

Предлагая «спрыснуть» очередную годовщину, Ерофеев делает попытку спаро-ди--ровать официальный советский язык, обессмыслив его. И таким образом, быть может, сделать свое существование рядом с ним чуть более приемлемым.

2. О пользе алкоголя

«О необходимости вина, т. е. от многого было б избавление, если бы, допустим, в апреле 17 г. Ильич был бы таков, что не смог бы влезть на броневик. Т. е. задача в том, чтоб пьяным перестать пить, а их заставить»

За типичной для Ерофеева шутливой формой скрывается серьезное содержа-ние. Алкоголь как естественный ограничитель — одна из постоянных тем его записей. Пьяный человек мало на что способен, а значит, меньше вероятность, что он совершит какую-нибудь подлость. Исторический трезвый Ленин — жесток и безжалостен, Ленин из ерофеевской зарисовки вызывает смех и, пожа-луй, даже симпатию.

Идея про Ленина, который напился так, что в самый ответственный момент не смог забраться на броневик и произнести свою историческую речь, похожа на анекдот. В определенном смысле это и есть анекдот, цель которого — с помо-щью юмора оживить застывшую историческую личность. Вероятно, именно для этого Ерофеев страницами выписывает цитаты из писем Ленина и Крупской, выбирая самые смешные. Например, такую: «Все же мне жалко, что я не мужчина, я бы в десять раз больше шлялась» Надежда Крупская — Марии Ульяновой, речь в письме идет о прогулках в окрестностях Шушенского. .

Из этих выписок за два февральских дня 1988 года сложилась «Моя маленькая лениниана» — последнее законченное сочинение Ерофеева. И хотя его часто относят к постмодернизму, на самом деле это скорее попытка очеловечить советский официоз доступными писателю средствами. Услышав слово «пост-модернизм», Ерофеев, наверное, скривился бы не меньше, чем от вопроса, считает ли он себя русским интеллигентом Из интервью Игорю Болычеву. Цит. по: Венедикт Ерофеев. Собрание сочинений в 2 томах. Т. 2. С. 277. .

3. О смешении жанров

«Не смех со слезами, но утробное ржание с тихим всхлипыванием в подушку, трагедию с фарсом, музыку со сверхпрозаизмом, и так, чтоб это было исподтишка и неприметно. Все жанры слить в один, от рондо до пародии, на меньшее я не иду»

Интересно, что Ерофеев объединяет даже не противоположности, а крайние точки: «Не смех со слезами, но утробное ржание с тихим всхлипыванием в по-душку…» В этом фрагменте выражена как его любовь ко всему ненормаль-ному, выходящему за рамки привычного, так и ненависть к «золотой сере-дине». Об этом же и цитата из «Пер Гюнта» Ибсена, которую Ерофеев выписывает в 1961 году:

Пикантность-то и дорога нам, людям,
Когда нормальным сыты мы по горло.
Привычное нас больше не пьянит.
Лишь крайность — худобы или дородства,
Иль юности иль старости — способна
Ударить в голову, а середина
Лишь вызвать тошноту способна Перевод Анны и Петра Ганзен. .

Пикантность, непривычность, неприличность — вот ерофеевская стихия. Она нужна, чтобы поразить читателя, вывести его из равновесия. Крайность «ударяет в голову», как знаменитые Веничкины коктейли с их фантастиче-ски-ми и несоединимыми ингредиентами — дезинсекталем для уничтожения мел-ких насекомых, клеем БФ, тормозной жидкостью. Собственно, все твор-че-ство Ерофеева в каком-то смысле и есть такой коктейль — смешение разных жанров («от рондо до пародии»), языковых регистров и стилистических пластов.

4. Об обыденности горя

«У вас вот лампочка. А у меня сердце перегорело, и то я ничего не говорю»

В грубовато-ироничной форме, как будто это реплика ворчуна-электрика, Еро-феев высказывает нечто действительно для себя важное. «Настоящей страстью Вени было горе. Он предлагал писать это слово с прописной буквы, как у Цве-та-евой: Горе», — пишет Ольга Седакова, вспоминая эпизод в «Москве — Пе-тушках», в котором Веничка сравнивает себя с героиней картины Крамского «Неутеш-ное горе ». Там Веничка утверждает, что те «скорбь» и «страх», кото-рые обычные люди испытывают в исключительные моменты жизни, напри-мер из-за смерти близких, он ощущает все время. Горе для него превра-щается в обыденность, в нечто привычное, но не теряющее при этом своей остроты.

В таком контексте становится понятна и эта запись. «Перегоревшее» сердце для Ерофеева — ситуация такая же будничная, как для дру-гих — перегорев-шая лампочка. Но если лампочку можно заменить, то с серд-цем это сделать слож-нее. Безнадежность этой ситуации хорошо выражена в записи 1973 года на эту же тему:

«Сравни их тяжесть и безвыходность и мою, дурацкую. У них завтра зарплата — а сегодня нечего жрать. А у меня ленинградская блокада».

5. О любимом первенце

«А Тихонов бы все напутал. Он в Афинах был бы Брут, а в Риме — Периклес»

Вадим Тихонов, «любимый первенец» «Любимым первенцем» автор назвал Тихо-нова в посвящении к «Москве — Петушкам». Писатель имел в виду, что Тихонов стал для него кем-то вроде первого ученика. , которому писатель посвятил «Москву — Петушки», стал не только персонажем главной книги Ерофеева, но и постоянным героем записных книжек. Отличительная особенность «Вади» — дремучая необразованность. Тихонов действительно был не слишком эрудированным: он кое-как окончил среднюю школу, слыл хулиганом, и мему-аристы часто вспоминают о его безграмотности и дурных манерах. Необразо-ванность и невоспитанность Тихонова, очевидно, были постоянным поводом для шуток среди друзей и, возможно, причиной той иррациональной любви, которую испытывал к нему Ерофеев.

Ерофеев в записных книжках отмечает, что его приятель путает изобретателя Генри Форда и химика Эрнеста Резерфорда, композитора Оффенбаха и фи-лософа Фейербаха, актрису Веру Марецкую и балерину Майю Плисецкую, художника Рембрандта и политика Вилли Брандта. Ерофеев даже не упускает случая рассказать об этом швейцарской исследовательнице, автору диссерта-ции о «Москве — Петушках» Текст письма приведен в: Светлана Гайсер-Шнитман. Венедикт Ерофеев: «Москва — Петушки», или «The Rest is Silence». Bern; Frankfurt am Main; New York; Paris. 1989 . Он как будто противопоставляет Тихонова известному шутливому описанию интеллигента, который способен отличить Гоголя от Гегеля, Гегеля от Бебеля, Бебеля от Бабеля и далее по списку. Тихо-нов же, наоборот, не знает ничего. Вот и в цитируемом фрагменте он изде-ва-тельски уподобляется Чаадаеву из известного пушкинского стихотво-рения, но если Чаадаев «в Риме был бы Брут, в Афинах Периклес», то Тихонов и здесь бы все напутал.

6. О подходящих сравнениях

«Игорь Авдиев, длинный, как жизнь акына Джабаева, бородатый, как анекдот»

В записных книжках Ерофеева часто упоминается и другой его друг, Игорь Авдиев. Он имел эксцентричную внешность: очень высокий, с длинной густой бородой. Высоким был и сам Ерофеев. «…В Игоре метр девяносто семь, а в Вене было метр восемьдесят семь (он обычно говорил: метр восемьдесят восемь)», — вспоминала его вторая жена Галина Носова. «Мы с Авдиевым оба длинны. Но он длинен, как декабрьская ночь, а я — как июньский день», — пишет сам Ерофеев, с помощью типичных для него сравнений передавая не только сходство в их внешности, но и различие: у Ерофеева волосы были русые, у Авдиева — иссиня-черные.

В основе этих сравнений лежит простой каламбур: длинным часто называют высокого и, как правило, худого человека, но одновременно длинной может быть жизнь — например, советского поэта Джамбула Джабаева, прожившего 99 лет. Для создания того же эффекта можно использовать не разные значения одного и того же слова, а устойчивые языковые выражения: человек может стать бородатым, как анекдот, длинным, как рубль, или высоким, как награда. Так и рождается ерофеевская шутка.

Писатель, кажется, и сам понимал незатейливость подобных каламбуров. «Надо привыкать шутить по-„Крокодильски“», — замечает Ерофеев в записи от 1966 года. Однако в основе некоторых его каламбуров лежит не только при-ми-тивный юмор, но и характерное для него стремление к обновлению языка и умение точно описать внешность или характер:

«Он самый строгий и самый длинный из нас, как литургия Василия Великого — самая длинная и самая строгая из всех литургий».

Нет сомнений, что в этой заметке речь тоже идет об Игоре Авдиеве. Если Тихонов у Ерофеева, как правило, изображается неучем, то Авдиева как героя записных книжек писателя отличает глубокая и очень серьезная религи-оз-ность. Ерофеев мог написать «высокий, как каланча» или «строгий, как выго-вор», но выбрал иной вариант. Получился, может быть, не самый смешной каламбур, зато достаточно точное описание.

7. О неоднозначности

«Это о *** [проститутках] или не о *** [проститутках]? У Дидро: „Самый счастливый человек тот, кто дает счастье наибольшему количеству людей“»

Источник этого афоризма — отрывной календарь за 1976 год . Случайное со-брание разнообразных цитат, годовщин и бесполез-ной информации обо всем на свете — абсолютно ерофеевский формат. Из этого календаря Ерофеев не только выписывает понравившиеся афоризмы, но и уз-нает о грядущем 70-летии премьер-министра Вьетнама Фам Ван Донга, которое собирается «спрыснуть», о том, что Александр Македонский, помимо прочего, был изо-бретателем мороженого, а общая протяженность книжных полок хранилища Ленинской библиотеки составляет более 400 километров. Любовь к чтению отрывных календарей, вероятно, появилась у Ерофеева еще в детстве. Вот как об этом вспоминает сестра писателя Нина Фролова:

«Книг особых у нас не было, поэтому читали все подряд, что под руку попадается; был у нас маленький отрывной календарь, который вешают на стену и каждый день отрывают по листочку. Веничка этот кален-дарь — все 365 дней — полностью знал наизусть еще до школы; напри-мер, скажешь ему: 31 июля — он отвечает: пятница, восход, заход солнца, долгота дня, праздники и все, что на обороте написано».

8. О молчании

«Не надо спешить с публикацией и обнародованием чего бы то ни было. Ньютон, открывший всемирное тяготение, ознакомил с ним людей 20 лет спустя»

Эта запись сделана в 1974 году; совсем скоро тема творческого молчания станет для Ерофеева чрезвычайно болезненной. Написанные в 1969 году «Москва — Петушки» были опубликованы за границей в 1973-м («Моя проза — в розлив с 1970 г. и с 1973 навынос», — шутил сам писатель), в том же 1973-м в самиз-датском журнале «Вече» вышло его эссе о философе Василии Розанове — а сле-ду-ющий его текст, пьеса «Вальпургиева ночь», появится только через 12 лет. Все это время Ерофеев будет мучиться от творче-ской немоты и невозможности создать что-то равновеликое «Петушкам» — его творческому дебюту и opus magnum. Александр Леонтович пишет в своих воспоминаниях о Ерофееве:

«Он вообще был невероятно талантлив, и я думаю, что реализовался хорошо, если на один процент. Моя жена говорила ему по поводу „Петушков“: „Ты, как Терешкова Имеется в виду Валентина Терешкова — советская космонавтка, первая женщина, побывавшая в космосе. , полетел один раз — и все“. Он прямо весь изворачивался — ему было очень обидно, — но ничего не отвечал».

Ерофееву оставалось только горько шутить, как он делал это в записной книжке 1978 года:

«„Почему молчишь целых пять лет?“ — спрашивают. Отвечаю, как прежде графья отвечали: „Не могу не мол-чать!“ Отсылка к манифесту Льва Толстого «Не могу молчать». ».

9. Об отношениях с Богом

«Об одном только я попросил Господа Бога — „в виде исключения“ сделать это лето градуса на полтора попрохладнее обычного. Он ничего твердого мне не обещал»

Комический эффект этого фрагмента строится на всемогуществе адресата и ничтожности самой просьбы, подчеркнутой нецелым числом, на которое Ерофеев просит снизить температуру, — «градуса на полтора попрохладнее обычного». Вдобавок Господь «ничего твердого» обещать не может, как будто просьба кажется ему трудновыполнимой или чреватой чересчур обремени-тельными хлопотами. Ерофеев рисует себя надоедливым канючащимпроси-телем, а Бога — то ли мелким чинов-ником, то ли уставшим родителем, кото-рый не может решить, разрешить ли ребенку еще сладкого. Ерофеев любил именно эту форму жалоб на погоду: ту же форму «градуса на полтора» он ис-пользовал и позже, но с обратным знаком:

«Я попросил Господа Бога сделать ну хоть на полтора градуса теплее обычного. Он ничего твердого мне не обещал».

10. О течении времени

«Здесь так хочется спать от вина, что рассказываешь, например, анекдот о Чапаеве, скажешь „ча“, а „па“ уже не успеваешь»

Пример любимой Ерофеевым гиперболической конструкции. Здесь он в харак-терной для себя манере обновляет затершиеся языковые клише вроде «в один миг» или «и глазом моргнуть не успеешь». Можно сказать «и глазом моргнуть не успеешь — уже темно», а можно так:

«И как быстро наступает тьма в этом ноябре. Я размахнулся — было еще светло, а как ****** [выпил] — полная темнота».

Ерофеев В. Собрание сочинений в 2 томах.

Седакова О. Несколько монологов о Венедикте Ерофееве.

В енедикт Ерофеев (1938 - 1990) - советский писатель-постмодернист, автор знаменитой поэмы в прозе «Москва - Петушки ». По сюжету этой псевдоавтобиографической книги главный герой (алкоголик-интеллектуал) едет в электричке к любовнице и ребенку. По пути он знакомится с разными людьми, распивает с ними спиртные напитки и пускается в длинные монологи об алкоголизме, культуре, литературе, истории, философии и политике. Лексика поэмы представляет собой синтез библеизмов, советских идеологических штампов, нецензурной брани и цитат из художественных произведений и трудов по марксизму-ленинизму.

На сегодняшний день «Москва - Петушки» является одним из наиболее ярких произведений русского постмодернизма. Поэма переведена на многие языки, по ней ставят спектакли в российских и европейских театрах.

Мы отобрали из нее 12 цитат:

Надо чтить потемки чужой души, надо смотреть в них, пусть даже там и нет ничего, пусть там дрянь одна - все равно: смотри и чти, смотри и не плюй...

У каждого свой вкус - один любит распускать сопли, другой утирать, третий размазывать.

Наше завтра светлее, чем наше вчера и наше сегодня. Но кто поручится, что наше послезавтра не будет хуже нашего позавчера?

Если уж мы прожили тридцать лет, надо попробовать прожить еще тридцать, да, да. «Человек смертен» - таково мое мнение. Но уж если мы родились - ничего не поделаешь, надо немножко пожить. «Жизнь прекрасна» - таково мое мнение.

Больше пейте, меньше закусывайте. Это лучшее средство от самомнения и поверхностного атеизма.

Жизнь человеческая не есть ли минутное окосение души? И затмение души тоже. Мы все как бы пьяны, только каждый по-своему, один выпил больше, другой - меньше. И на кого как действует: один смеется в глаза этому миру, а другой плачет на груди этого мира. Одного уже вытошнило, и ему хорошо, а другого только еще начинает тошнить.

Вот еще Гегель был. Это я очень хорошо помню: был Гегель. Он говорил: «Нет различий, кроме различия в степени между различными степенями и отсутствием различия». То есть, если перевести это на хороший язык: «Кто же сейчас не пьет?» Есть у нас что-нибудь выпить, Петр?

Если человек умен и скучен, он не опустится до легкомыслия. А если он легкомысленен да умен - он скучным быть себе не позволит.

Я очень люблю читать! В мире столько прекрасных книг! Я, например, пью месяц, пью другой, а потом возьму и прочитаю какую-нибудь книжку, и так хороша покажется мне эта книжка, и так дурен кажусь я сам себе, что я совсем расстраиваюсь и не могу читать, бросаю книжку и начинаю пить, пью месяц, пью другой, а потом...

Икота - выше всякого закона. И как поразила вас недавно внезапность ее начала, так поразит вас ее конец, который вы, как смерть, не предскажете и не предотвратите.

Пить просто водку, даже из горлышка, - в этом нет ничего, кроме томления духа и суеты. Смешать водку с одеколоном - в этом есть известный каприз, но нет никакого пафоса. А вот выпить стакан «Ханаанского бальзама» - в этом есть и каприз, и идея, и пафос, и сверх того еще метафизический намек.

И немедленно выпил…