Дети подземелья содержание.

Сочинение «Дети подземелья» (краткое содержание его мы будем рассматривать в настоящей статье) прекрасно тем, что хотя это и подростковая проза, но она дает очень много и взрослому читателю. Если же ее листает ребенок, то она учит его некоторому канону человеческого поведения: нельзя предавать друзей, надо оставаться твердым и верным своим убеждениями. И большого, и малого читателя «Дети подземелья» учат быть человечным и не отворачиваться от чужого горя, несмотря на социальные предрассудки.

В. Г. Короленко «Дети подземелья» (краткое содержание этого произведения) спешит предстать перед нами во всей красе.

Глава 1. Замок и часовня

Дело происходит в небольшом городке Княжье-Вено. Это место не было обычным, его опоясывали пруды. В одном из них стоял остров, а на острове том был заброшенный замок, который страшно смотрел на город пустотой глазниц своих окон. Древнее строение было еще хоть куда, и в нем жила беднота. Но однажды в кругах нищеты произошло «классовое расслоение»: бедняки благородного происхождения или те, кто раньше обслуживал графов, выгнали тех, кто не служил в высоких кругах, а в их жилах не было замечено «голубой крови». Среди последних были и герои второго плана повествования: Тыбурций Драб и его дети: Валек (7-летний мальчик) и Маруся (3-летняя) девочка.

«Изгнанники» были вынуждены искать себе другой приют и нашли его в подземелье «среди серых камней» прямо над старой часовенкой, которая так же, как замок, пугала местных жителей своей внешностью. Интересно отметить, что жители городка боялись больше старинных строений, нежели населяющих их людей. К люмпенам они относились настороженно, но без явного страха.

Также в первой главе сочинения «Дети подземелья» (краткое содержание, к сожалению, не может вместить в себя всех фактов) много места отводится описанию Тыбурция Драба: его внешности и потрясающей образованности, взявшейся неизвестно откуда.

Глава 2. Вася и его отец

Главный же герой повествования паренек по имени Вася. Он стал бродягой и «уличником» не по нужде, а в известной степени с горя: у мальчика рано умерла мать, оставив маленькую девочку и сына, отец (судья, уважаемый человек) потерял всякий интерес к жизни после смерти жены. И если дочке он еще уделял внимание, потому что она была похожа на мать и будила в нем некоторые светлые воспоминания о супруге, то мальчик был брошен на волю случая. Вася - мальчик с тонкой душевной организацией тяжело переживал разрыв с отцом и его охлаждение к нему. Оттого, наверное, он и начал странствовать.

«Дети подземелья» (краткое содержание также настраивает на подобный лад) - чрезвычайно трогательное и проникновенное сочинение. Щедро В.Г. Короленко рисует образ несчастного, но нравственно здорового и чуткого ребенка. Главное в этом образе то, что Вася, фигурально говоря, человек двух миров: с одной стороны, он мальчик из благополучной семьи. С детства за ним ходили слуги, он никогда не знал, что значит голодать. Другими словами, ему всегда сопутствовали все прелести обеспеченной жизни. С другой же стороны, он - дитя улиц, брошенное отцом без внимания и "с шести лет испытывавшее уже ужас одиночества". На этом опыте разворачивается дальнейшее повествование.

Вторая глава произведения «Дети подземелья» (краткое содержание, надеемся, это демонстрирует) посвящена фактически психологическому портрету главного героя.

Глава 3. Вася, Валек, Маруся

Когда Вася исследовал все потаенные уголки города и странствование как таковое ему немного наскучило, он решил изучить terra Incognita (лат. неизвестная земля) - старую часовню с прилегающим к ней кладбищем.

Конечно, одному было идти туда страшновато, поэтому он созвал небольшой мальчишеский консилиум. Ребят соблазнила тайна, скрытая в часовне (разумеется, о ней ходило по городу много легенд), и обещанные яблоки из судейского сада.

Не будем утомлять читателя подробностями похода и приступа часовни, который осуществили ребята. Главное то, что Вася попал в темное и страшное строение, а его «коллеги» струхнули и сбежали. Тайны герой не обнаружил, но зато познакомился с замечательными ребятами: Валеком и Марусей. На момент встречи Валеку было уже 9, как и Васе, а Марусе почти 5, но пока 4, как и сестре сына судьи.

Из рассказа Валека Вася узнал, что обнаруженные в часовенке дети - это часть тех «изгнанников», которых выселили из замка. Вася говорит, что будет навещать своих новых знакомых как можно чаще и приносить с собой яблоки из родного сада. Валек ему словно нехотя позволяет совершать добрые дела. Вопросы же о доме, обращенные к маленькому нищему, тот обходит «благородным молчанием».

В третьей глава завязываются отношения, которые станут двигателем дальнейших событий повести, так ее выстроил Короленко. «Дети подземелья» (краткое содержание имеется в виду) идут дальше.

Глава 4. Игры детей открывают страшную тайну

Так оно и шло какое-то время. Вася приходил к ребятам, они играли, особенно его визитам радовалась девочка, которой он приносил разные «вкусности». В один из таких дней главный герой обнаружил, что худоба, нетвердая походка 4-летней Маруси не случайны - девочка больна. Но чем конкретно, не ясно, понятно, что жизнь из нее вытягивают «серые камни», проще говоря, подземелье.

Это главное, чем запоминается четвертая глава. И все-таки прекрасна проза Короленко. «Дети подземелья»: краткое содержание и анализ мужественно дошли до середины.

Глава 5. В подземелье

Валек решается и показывает Васе место их с Марусей обитания, т.е. они спускаются в подземелье. Но происходит и еще что-то более важное: у главного героя случается внутренний нравственный конфликт - он узнает, что Валек и другие нищие живут воровством. Казалось бы, очевидная истина, но для мальчика 9-ти лет из хорошей семьи было не так-то просто понять, что его ближайший друг - вор.

Поэтому даже после того как Валек проводил Василия в «святая святых», последний не мог играть с детьми, как и прежде. Их забавы быстро сошли на нет, а сам Вася рано вернулся домой и лег в постель, засыпал он весь в слезах. Плакал мальчик оттого, что некоторым людям приходится жить так, как живут его друзья.

Глава 6. Знакомство Васи с отцом семейства - Тыбурцием Драбом

Дети-бродяги не смогли бы все равно долго скрывать дружбу с Васей от отца. И «хозяин дома» в один из дней все-таки обнаружил у себя чужака. Удивительно, но он проявил неожиданное благородство во время знакомства для человека, который ведет подобный образ жизни. Правда, радушие хозяин выказал только тогда, когда был уверен, что Василий никому не разболтал об укрытии. Тыбуций был очень высокого мнения об отце мальчика, он сказал, что это, пожалуй, единственный судья, у которого есть сердце. Но сначала Драб проверил паренька «на вшивость» и тот с честью выдержал испытание. Глава заканчивается обедом, в котором принимает участие и сын судьи.

Тыбурций Драб - замечательный персонаж, созданный писателем В.Г. Короленко. «Дети подземелья» (краткое содержание по главам не передает всего очарования образа мудрого бездомного) обязательно надо читать полностью.

Глава 7. Болезнь Маруси входит в критическую фазу

Наступила очередная осень. Погода испортилась, а меж тем Васе понадобилось чаще выбираться из дома и навещать своих друзей. Но дело было не только в скверной погоде: Януш - предводитель «аристократов», засевших в замке (вернее, в его развалинах), наведался к судье и рассказал ему о том, что его сын ходит в подземелье. Отец Васи ему, конечно, не поверил, но визиты в "дурное общество" стали опасны для мальчика. Это было тем более плохо, так как девочка Маруся совсем разболелась. Василию было нестерпимо смотреть, как медленно исчезает из бытия девочка, к которой он привязался как к сестре.

И тем не менее, он рассказал о сплетнях старика Януша Драбу. Тот сказал, что это очень скверно, ибо судья хоть и человек очень хороший и порядочный, но против закона он не пойдет.

Диалогом между Васей и Драбом заканчивается седьмая глава, но не наш рассказ. «Дети подземелья» (краткое содержание содержит еще одну главу) продолжаются.

Глава 8. Финал истории

В кульминации, естественно, Марусе стало хуже. И Вася был так добр, что приносил в подземелье свои игрушки, но они мало помогали девочке забыть о болезни. Тогда мальчик обратился за помощью к своей сестренке. У нее была роскошная барышня (кукла) - подарок умершей матери. Сначала Соня (так звали девочку) не хотела отдавать свою любимицу, но потом Василий все-таки сломил сопротивление сестры.

Сказать, что Марусе понравилась кукла, значит, не сказать ничего. Кукла оказала на нее эффект "живой воды". Сестренка Валека не только поднялась с кровати, но и начала ходить по полу подземелья своими босыми ногами.

Жаль, что ремиссия длилась недолго. Через некоторое время Маруся снова слегла, а у Васи из-за куклы возникли дома проблемы. Причем Соня была в этом совсем не виновата, слуги заподозрили неладное, да и отец стал волноваться, ведь это подарок горячо любимой им жены.

В итоге Вася попал под домашний арест. А закончился он пристрастным допросом судьи своего сына, но тот ни словом не опорочил своих друзей и не выдал тайны исчезновения куклы. Отец все больше сжимал плечо и делал все больнее сыну, но не по злому умыслу, а лишь потому, что не мог справиться с бушевавшим внутри гневом. В разгар напряженного действа с улицы Васю стал выкликать Тыбурций Драб. Затем он вошел в кабинет и после непродолжительного диалога с судьей, они вдвоем отправились с другую комнату, где сам Драб и рассказал всю историю безутешному мужу. Конечно, предварительно «Отец семейства» вернул куклу и пригласил Васю на прощание с Марусей. Тыбурций сказал: «Приходи к нам попрощаться с моей девочкой. Отец отпустит тебя. Она… она умерла». «Дети подземелья» (краткое содержание по главам не передает всего драматизма происходящего) достигают в этой точки предела трагичности.

По большому счету это конец истории. Далее следует описание церемонии прощания, а в заключении В.Г. Короленко от лица мальчика говорит, что бродяги вскоре покинули подземелье. Валек и его отец растворились где-то в мире. Старая часовня обрушилась, проломив потолок подземелья, а на кладбище, располагающемся рядом, сохранилась в приличном виде только одна могила (нетрудно понять, какая именно). На нее очень часто приходили Соня, Вася и их отец.

Владимир Короленко

Дети подземелья

1. Развалины

Моя мать умерла, когда мне было шесть лет. Отец, весь отдавшись своему горю, как будто совсем забыл о моем существовании. Порой он ласкал мою маленькую сестру Соню и по-своему заботился о ней, потому что в ней были черты матери. Я же рос, как дикое деревцо в поле, - никто не окружал меня особенно заботливостью, но никто и не стеснял моей свободы.

Местечко, где мы жили, называлось Княжье-Вено, или, проще, Княж-городок. Оно принадлежало одному захудалому, но гордому польскому роду и напоминало любой из мелких городов Юго-западного края.

Если вы подъезжаете к местечку с востока, вам прежде всего бросается в глаза тюрьма, лучшее архитектурное украшение города. Самый город раскинулся внизу над сонными, заплесневшими прудами, и к нему приходится спускаться по отлогому шоссе, загороженному традиционной «заставой» . Сонный инвалид лениво поднимает шлагбаум , - и вы в городе, хотя, быть может, не замечаете этого сразу. "Серые заборы, пустыри с кучами всякого хлама понемногу перемежаются с подслеповатыми, ушедшими в землю хатками. Далее широкая площадь зияет в разных местах темными воротами еврейских «заезжих домов»; казенные учреждения наводят уныние своими белыми стенами и казарменно-ровными линиями. Деревянный мост, перекинутый через узкую речушку, кряхтит, вздрагивая под колесами, и шатается, точно дряхлый старик. За мостом потянулась еврейская улица с магазинами, лавками, лавчонками и с навесами калачниц. Вонь, грязь, кучи ребят, ползающих в уличной пыли. Но вот еще минута - и вы уже за городом. Тихо шепчутся березы над могилами кладбища, да ветер волнует хлеба на нивах и звенит унылою, бесконечною песней в проволоках придорожного телеграфа.

Речка, через которую перекинут упомянутый мост, вытекала из пруда и впадала в другой. Таким образом, с севера и юга городок ограждался широкими водяными гладями и топями. Пруды год от году мелели, зарастали зеленью, и высокие, густые камыши волновались, как море, на громадных болотах. Посредине одного из прудов находится остров. На острове - старый, полуразрушенный замок.

Я помню, с каким страхом я смотрел всегда на это величавое дряхлое здание. О нем ходили предания и рассказы один другого страшнее. Говорили, что остров насыпан искусственно, руками пленных турок. «На костях человеческих стоит старое замчище», - передавали старожилы, и мое детское испуганное воображение рисовало под землей тысячи турецких скелетов, поддерживающих костлявыми руками остров с его высокими пирамидальными тополями и старым замком. От этого, понятно, замок казался еще страшнее, и даже в ясные дни, когда, бывало, ободренные светом и громкими голосами птиц, мы подходили к нему поближе, он нередко наводил на нас припадки панического ужаса, - так страшно глядели черные впадины давно выбитых окон; в пустых залах ходил таинственный шорох: камешки и штукатурка, отрываясь, падали вниз, будя гулкое эхо, и мы бежали без оглядки, а за нами долго еще стоял стук, и топот, и гоготанье.

А в бурные осенние ночи, когда гиганты-тополи качались и гудели от налетавшего из-за прудов ветра, ужас разливался от старого замка, и царил над всем городом.

В западной стороне, на горе, среди истлевших крестов и провалившихся могил, стояла давно заброшенная часовня. У нее кое-где провалилась крыша, стены осыпались, и вместо гулкого с высоким тоном медного колокола совы заводили в ней по ночам свои зловещие песни.

Было время, когда старый замок служил даровым убежищем всякому бедняку без малейших ограничений. Все, что не находило себе места в городе, потерявшее по той или другой причине возможность платить хотя бы и жалкие гроши за кров и угол на ночь и в непогоду, - все это тянулось на остров и там, среди развалин, преклоняло свои победные головушки, платя за гостеприимство лишь риском быть погребенными под грудами старого мусора. «Живет в замке» - эта фраза стала выражением крайней степени нищеты. Старый замок радушно принимал и покрывал и временно обнищавшего писца, и сиротливых старушек, и безродных бродяг. Все эти бедняки терзали внутренности дряхлого здания, обламывая потолки и полы, топили печи, что-то варили и чем-то питались - вообще как-то поддерживали свое существование.

Однако настали дни, когда среди этого общества, ютившегося под кровом седых развалин, пошли раздоры. Тогда старый Януш, бывший некогда одним из мелких графских служащих, выхлопотал себе нечто вроде звания управляющего и приступил к преобразованиям. Несколько дней на острове стоял такой шум, раздавались такие вопли, что по временам казалось - уж не турки ли вырвались из подземных темниц. Это Януш сортировал население развалин, отделяя «добрых христиан» от безвестных личностей. Когда наконец порядок вновь водворился на острове, то оказалось, что Януш оставил в замке преимущественно бывших слуг или потомков слуг графского рода. Это были все какие-то старики в потертых сюртуках и «чамарках» , с громадными синими носами и суковатыми палками, старухи, крикливые и безобразные, но сохранившие при полном обнищании свои капоры и салопы. Все они составляли тесно сплоченный аристократический кружок, получивший право признанного нищенства. В будни эти старики и старухи ходили с молитвой на устах по домам более зажиточных горожан, разнося сплетни, жалуясь на судьбу, проливая слезы и клянча, а по воскресеньям они же длинными рядами выстраивались около костелов и величественно принимали подачки во имя «пана Иисуса» и «панны Богоматери».

Привлеченные шумом и криками, которые во время этой революции неслись с острова, я и несколько моих товарищей пробрались туда и, спрятавшись за толстыми стволами тополей, наблюдали, как Януш во главе целой армии красноносых старцев и безобразных старух гнал из замка последних, подлежавших изгнанию жильцов. Наступал вечер. Туча, нависшая над высокими вершинами тополей, уже сыпала дождиком. Какие-то несчастные темные личности, запахиваясь изорванными донельзя лохмотьями, испуганные, жалкие и сконфуженные, совались по острову, точно кроты, выгнанные из нор мальчишками, стараясь вновь незаметно шмыгнуть в какое-нибудь из отверстий замка. Но Януш и старые ведьмы с криком и ругательством гоняли их отовсюду, угрожая кочергами и палками, а в стороне стоял молчаливый будочник, тоже с увесистою дубиной в руках.

И несчастные темные личности поневоле, понурясь, скрывались за мостом, навсегда оставляя остров, и одна за другой тонули в слякотном сумраке быстро спускавшегося вечера.

С этого памятного вечера и Януш и старый замок, от которого прежде веяло на меня каким-то смутным величием, потеряли в моих глазах всю свою привлекательность. Бывало, я любил приходить на остров и хоть издали любоваться его серыми стенами и замшенною старою крышей. Когда на утренней заре из него выползали разнообразные фигуры, зевавшие, кашлявшие и крестившиеся на солнце, я и на них смотрел с каким-то уважением, как на существа, облеченные тою же таинственностью, которою был окутан весь замок. Они спят там ночью, они слышат все, что там происходит, когда в огромные залы сквозь выбитые окна заглядывает луна или когда в бурю в них врывается ветер.

Я любил слушать, когда, бывало, Януш, усевшись под тополями, с болтливостью семидесятилетнего старика начинал рассказывать о славном прошлом умершего здания.

Моя мать умерла, когда мне было шесть лет. Отец, весь отдавшись своему горю, как будто совсем забыл о моем существовании. Порой он ласкал мою маленькую сестру Соню и по-своему заботился о ней, потому что в ней были черты матери. Я же рос, как дикое деревцо в поле, - никто не окружал меня особенно заботливостью, но никто и не стеснял моей свободы.

Местечко, где мы жили, называлось Княжье-Вено, или, проще, Княж-городок. Оно принадлежало одному захудалому, но гордому польскому роду и напоминало любой из мелких городов Юго-западного края.

Если вы подъезжаете к местечку с востока, вам прежде всего бросается в глаза тюрьма, лучшее архитектурное украшение города. Самый город раскинулся внизу над сонными, заплесневшими прудами, и к нему приходится спускаться по отлогому шоссе, загороженному традиционной «заставой». Сонный инвалид лениво поднимает шлагбаум, - и вы в городе, хотя, быть может, не замечаете этого сразу. "Серые заборы, пустыри с кучами всякого хлама понемногу перемежаются с подслеповатыми, ушедшими в землю хатками. Далее широкая площадь зияет в разных местах темными воротами еврейских «заезжих домов»; казенные учреждения наводят уныние своими белыми стенами и казарменно-ровными линиями. Деревянный мост, перекинутый через узкую речушку, кряхтит, вздрагивая под колесами, и шатается, точно дряхлый старик. За мостом потянулась еврейская улица с магазинами, лавками, лавчонками и с навесами калачниц. Вонь, грязь, кучи ребят, ползающих в уличной пыли. Но вот еще минута - и вы уже за городом. Тихо шепчутся березы над могилами кладбища, да ветер волнует хлеба на нивах и звенит унылою, бесконечною песней в проволоках придорожного телеграфа.

Речка, через которую перекинут упомянутый мост, вытекала из пруда и впадала в другой. Таким образом, с севера и юга городок ограждался широкими водяными гладями и топями. Пруды год от году мелели, зарастали зеленью, и высокие, густые камыши волновались, как море, на громадных болотах. Посредине одного из прудов находится остров. На острове - старый, полуразрушенный замок.

Я помню, с каким страхом я смотрел всегда на это величавое дряхлое здание. О нем ходили предания и рассказы один другого страшнее. Говорили, что остров насыпан искусственно, руками пленных турок. «На костях человеческих стоит старое замчище», - передавали старожилы, и мое детское испуганное воображение рисовало под землей тысячи турецких скелетов, поддерживающих костлявыми руками остров с его высокими пирамидальными тополями и старым замком. От этого, понятно, замок казался еще страшнее, и даже в ясные дни, когда, бывало, ободренные светом и громкими голосами птиц, мы подходили к нему поближе, он нередко наводил на нас припадки панического ужаса, - так страшно глядели черные впадины давно выбитых окон; в пустых залах ходил таинственный шорох: камешки и штукатурка, отрываясь, падали вниз, будя гулкое эхо, и мы бежали без оглядки, а за нами долго еще стоял стук, и топот, и гоготанье.

А в бурные осенние ночи, когда гиганты-тополи качались и гудели от налетавшего из-за прудов ветра, ужас разливался от старого замка, и царил над всем городом.

В западной стороне, на горе, среди истлевших крестов и провалившихся могил, стояла давно заброшенная часовня. У нее кое-где провалилась крыша, стены осыпались, и вместо гулкого с высоким тоном медного колокола совы заводили в ней по ночам свои зловещие песни.

Было время, когда старый замок служил даровым убежищем всякому бедняку без малейших ограничений. Все, что не находило себе места в городе, потерявшее по той или другой причине возможность платить хотя бы и жалкие гроши за кров и угол на ночь и в непогоду, - все это тянулось на остров и там, среди развалин, преклоняло свои победные головушки, платя за гостеприимство лишь риском быть погребенными под грудами старого мусора. «Живет в замке» - эта фраза стала выражением крайней степени нищеты. Старый замок радушно принимал и покрывал и временно обнищавшего писца, и сиротливых старушек, и безродных бродяг. Все эти бедняки терзали внутренности дряхлого здания, обламывая потолки и полы, топили печи, что-то варили и чем-то питались - вообще как-то поддерживали свое существование.

Однако настали дни, когда среди этого общества, ютившегося под кровом седых развалин, пошли раздоры. Тогда старый Януш, бывший некогда одним из мелких графских служащих, выхлопотал себе нечто вроде звания управляющего и приступил к преобразованиям. Несколько дней на острове стоял такой шум, раздавались такие вопли, что по временам казалось - уж не турки ли вырвались из подземных темниц. Это Януш сортировал население развалин, отделяя «добрых христиан» от безвестных личностей. Когда наконец порядок вновь водворился на острове, то оказалось, что Януш оставил в замке преимущественно бывших слуг или потомков слуг графского рода. Это были все какие-то старики в потертых сюртуках и «чамарках», с громадными синими носами и суковатыми палками, старухи, крикливые и безобразные, но сохранившие при полном обнищании свои капоры и салопы. Все они составляли тесно сплоченный аристократический кружок, получивший право признанного нищенства. В будни эти старики и старухи ходили с молитвой на устах по домам более зажиточных горожан, разнося сплетни, жалуясь на судьбу, проливая слезы и клянча, а по воскресеньям они же длинными рядами выстраивались около костелов и величественно принимали подачки во имя «пана Иисуса» и «панны Богоматери».

Привлеченные шумом и криками, которые во время этой революции неслись с острова, я и несколько моих товарищей пробрались туда и, спрятавшись за толстыми стволами тополей, наблюдали, как Януш во главе целой армии красноносых старцев и безобразных старух гнал из замка последних, подлежавших изгнанию жильцов. Наступал вечер. Туча, нависшая над высокими вершинами тополей, уже сыпала дождиком. Какие-то несчастные темные личности, запахиваясь изорванными донельзя лохмотьями, испуганные, жалкие и сконфуженные, совались по острову, точно кроты, выгнанные из нор мальчишками, стараясь вновь незаметно шмыгнуть в какое-нибудь из отверстий замка. Но Януш и старые ведьмы с криком и ругательством гоняли их отовсюду, угрожая кочергами и палками, а в стороне стоял молчаливый будочник, тоже с увесистою дубиной в руках.

Очень легко рассуждать на какие-то темы, когда на все смотришь только со своей стороны. Но если научиться смотреть шире, постараться поставить себя на место других людей, то понимаешь, что не все так однозначно. Поневоле задумаешься, что важнее: комфорт или любовь, деньги или теплота души? И таких вопросов может быть очень много. Когда читаешь повесть Владимира Короленко «Дети подземелья», чувствуешь, насколько глубоко она проникает в сердце. И уже не можешь смотреть на этот мир так, как раньше.

В повести писатель рассказывает о семье, которая живет очень бедно. Дети, Валек и Маруся, с самого детства знают, что такое нищета. У них нет ничего, и, казалось бы, они очень несчастны. Но они умеют радоваться жизни, умеют любить. Их отец, вынужденный нарушать закон, чтобы прокормить их, может дать им заботу, тепло и ласку, которая так нужна детям. Ребята знакомятся с мальчиком Васей, отец которого работает судьей. И хотя у Васи нет переживаний о том, что он будет есть завтра, он несчастен. Мальчик очень устал от холодности и равнодушия своего отца. Дети поддерживают друг друга, становятся хорошими друзьями. Валек и Маруся остаются добрыми, несмотря на то, что окружающие их люди относятся к ним брезгливо. Эта повесть напоминает о человеческих чувствах, о дружбе и любви, о сострадании и помощи, заставляя вспомнить о том, что действительно важно.

Произведение относится к жанру Рассказ, Проза. Оно было опубликовано в 1885 году издательством АСТ. Книга входит в серию "Внеклассное чтение". На нашем сайте можно скачать книгу "Дети подземелья" в формате epub, fb2, pdf, txt или читать онлайн. Рейтинг книги составляет 4.3 из 5. Здесь так же можно перед прочтением обратиться к отзывам читателей, уже знакомых с книгой, и узнать их мнение. В интернет-магазине нашего партнера вы можете купить и прочитать книгу в бумажном варианте.

Русский писатель, публицист и общественный деятель Владимир Галактионович Короленко (1853–1921) родился в Житомире в семье чиновника судебного ведомства. Его детство и юность прошли в Житомире и Ровно. Окончив гимназию, в 1871 году юноша приехал в Петербург и поступил в Технологический институт. Однако из-за недостатка средств учебу пришлось оставить, будущий писатель перебивался случайными заработками: чертежными работами, корректурой.

В 1873 году Короленко переехал в Москву и поступил в Петровскую академию на лесное отделение. Через три года за участие в студенческих волнениях он был исключен из академии и выслан из Москвы. Вплоть до Февральской революции 1917 года жизнь писателя состояла из череды арестов и ссылок.

Литературным дебютом Короленко стала газетная статья об уличном происшествии в 1878 году. Еще через год увидел свет его первый рассказ – «Эпизоды из жизни “искателя”».

С тех пор Короленко не переставал писать до самого конца жизни. Писатель большого и яркого дарования, он вошел в историю русской литературы как автор многочисленных повестей, рассказов, художественных очерков, а также как критик и публицист.

Литературное наследие Короленко велико и многообразно, однако самыми известными его произведениями стали повести «В дурном обществе» (1885), «Слепой музыкант» (1886), «Река играет» (1892).

В 1900 году Владимир Галактионович стал почетным академиком по разряду изящной словесности. Но в 1902 году он вместе с А. П. Чеховым отказался от этого звания – в знак протеста против отмены академией выборов М. Горького.

Творчество Короленко отличают страстная защита обездоленных, мотив стремления к лучшей жизни для всех, воспевание душевной стойкости, мужества и упорства, высокий гуманизм. За высокие душевные качества современники называли писателя «прекраснодушным Дон-Кихотом» и «нравственным гением».

В книгу вошли две хрестоматийные повести писателя.

«Дети подземелья» – сокращенный вариант повести «В дурном обществе» – затрагивает вечные темы дружбы, любви и добра. Дружба сына судьи и бездомного мальчишки изначально обречена на провал, но способна пробудить в душе первого искреннее сострадание к людям.

В «Слепом музыканте» победоносно звучит мотив преодоления физических и нравственных недугов. Великая сила музыки помогает слепому от рождения Петрусю найти смысл жизни.

Моя мать умерла, когда мне было шесть лет. Отец, весь отдавшись своему горю, как будто совсем забыл о моем существовании. Порой он ласкал мою маленькую сестру Соню и по-своему заботился о ней, потому что в ней были черты матери. Я же рос как дикое деревцо в поле, – никто не окружал меня особенно заботливостью, но никто и не стеснял моей свободы.

Местечко, где мы жили, называлось Княжье-Вено, или, проще, Княж-городок. Оно принадлежало одному захудалому, но гордому польскому роду и напоминало любой из мелких городов Юго-Западного края.

Если вы подъезжаете к местечку с востока, вам прежде всего бросается в глаза тюрьма, лучшее архитектурное украшение города. Самый город раскинулся внизу над сонными, заплесневшими прудами, и к нему приходится спускаться по отлогому шоссе, загороженному традиционной «заставой ». Сонный инвалид лениво поднимает шлагбаум, – и вы в городе, хотя, быть может, не замечаете этого сразу. Серые заборы, пустыри с кучами всякого хлама понемногу перемежаются с подслеповатыми, ушедшими в землю хатками. Далее широкая площадь зияет в разных местах темными воротами еврейских «заезжих домов»; казенные учреждения наводят уныние своими белыми стенами и казарменно-ровными линиями. Деревянный мост, перекинутый через узкую речушку, кряхтит, вздрагивая под колесами, и шатается, точно дряхлый старик. За мостом потянулась еврейская улица с магазинами, лавками, лавчонками и с навесами калачниц. Вонь, грязь, кучи ребят, ползающих в уличной пыли. Но вот еще минута – и вы уже за городом. Тихо шепчутся березы над могилами кладбища, да ветер волнует хлеба на нивах и звенит унылою, бесконечною песней в проволоках придорожного телеграфа.

Речка, через которую перекинут упомянутый мост, вытекала из пруда и впадала в другой. Таким образом, с севера и юга городок ограждался широкими водяными гладями и топями. Пруды год от году мелели, зарастали зеленью, и высокие, густые камыши волновались, как море, на громадных болотах. Посередине одного из прудов находится остров. На острове – старый, полуразрушенный замок.

Я помню, с каким страхом я смотрел всегда на это величавое дряхлое здание. О нем ходили предания и рассказы один другого страшнее. Говорили, что остров насыпан искусственно, руками пленных турок. «На костях человеческих стоит старое замчище», – передавали старожилы, и мое детское испуганное воображение рисовало под землей тысячи турецких скелетов, поддерживающих костлявыми руками остров с его высокими пирамидальными тополями и старым замком. От этого, понятно, замок казался еще страшнее, и даже в ясные дни, когда, бывало, ободренные светом и громкими голосами птиц, мы подходили к нему поближе, он нередко наводил на нас припадки панического ужаса, – так страшно глядели черные впадины давно выбитых окон; в пустых залах ходил таинственный шорох: камешки и штукатурка, отрываясь, падали вниз, будя гулкое эхо, и мы бежали без оглядки, а за нами долго еще стоял стук, и топот, и гоготанье.

А в бурные осенние ночи, когда гиганты-тополи качались и гудели от налетавшего из-за прудов ветра, ужас разливался от старого замка и царил над всем городом.

В западной стороне, на горе, среди истлевших крестов и провалившихся могил, стояла давно заброшенная часовня. У нее кое-где провалилась крыша, стены осыпались, и вместо гулкого с высоким тоном медного колокола совы заводили в ней по ночам свои зловещие песни.

Было время, когда старый замок служил даровым убежищем всякому бедняку без малейших ограничений. Все, что не находило себе места в городе, потерявшее по той или другой причине возможность платить хотя бы и жалкие гроши за кров и угол на ночь и в непогоду, – все это тянулось на остров и там, среди развалин, преклоняло свои победные головушки, платя за гостеприимство лишь риском быть погребенными под грудами старого мусора. «Живет в замке» – эта фраза стала выражением крайней степени нищеты. Старый замок радушно принимал и покрывал и временно обнищавшего писца, и сиротливых старушек, и безродных бродяг. Все эти бедняки терзали внутренности дряхлого здания, обламывая потолки и полы, топили печи, что-то варили и чем-то питались – вообще как-то поддерживали свое существование.

Однако настали дни, когда среди этого общества, ютившегося под кровом седых развалин, пошли раздоры. Тогда старый Януш, бывший некогда одним из мелких графских служащих, выхлопотал себе нечто вроде звания управляющего и приступил к преобразованиям. Несколько дней на острове стоял такой шум, раздавались такие вопли, что по временам казалось – уж не турки ли вырвались из подземных темниц. Это Януш сортировал население развалин, отделяя «добрых христиан» от безвестных личностей. Когда наконец порядок вновь водворился на острове, то оказалось, что Януш оставил в замке преимущественно бывших слуг или потомков слуг графского рода. Это были все какие-то старики в потертых сюртуках и «чамарках », с громадными синими носами и суковатыми палками, старухи, крикливые и безобразные, но сохранившие при полном обнищании свои капоры и салопы. Все они составляли тесно сплоченный аристократический кружок, получивший право признанного нищенства. В будни эти старики и старухи ходили с молитвой на устах по домам более зажиточных горожан, разнося сплетни, жалуясь на судьбу, проливая слезы и клянча, а по воскресеньям они же длинными рядами выстраивались около костелов и величественно принимали подачки во имя «пана Иисуса» и «панны Богоматери».