Его двойник поселился на страницах романа. Достоевский «Двойник» – анализ
Петербург, осень. Титулярный советник Яков Петрович Голядкин направляется к врачу Крестьяну Ивановичу Рутеншпицу. На приёме советник жалуется на общество, в котором ценятся интриги и лесть, тогда как он, будучи абсолютно бесхитростным, не может достичь там высот. Но он не огорчён, так как горд собой за свою честность. Доктор в смятении от его рассуждений, Голядкин же решает, что Крестьян Иванович просто глуп.
Голядкин направляется домой и по дороге видит до странности знакомую походку прохожего. Этого незнакомца он будет видеть еще несколько раз, пока не найдет его у себя в квартире и не поймет, что это его абсолютный двойник. На работе никто не смутится от присутствия двух идентичных людей с одинаковыми именами. Голядкин приглашает двойника к себе домой, где, радуясь гостю, предастся мечтам об их совместной дружной жизни.
Голядкин вскоре пожалел о своей симпатии к двойнику, так как Голядкин-младший начал выслуживаться перед их начальством нечестными способами и публично унижать его. Старший Голядкин пытается объясниться с младшим, но ему это не удается.
Придя на работу на следующий день, Голядкин замечает любопытные и презрительные взгляды коллег, от чего ему становится неуютно. Увидев близнеца, протянувшего ему рук, Старший радуется, но понимает, что это была ловушка – двойник снова оскорбляет его перед всеми, обвиняя в каком-то дурном поступке.
Расстроенный, Голядкин роняет из кармана лекарство, выписанное ему доктором, и пузырёк разбивается. После этого он направляется к Берендееву домой. Его на удивление холодно принимают, но тут выходит злосчастный двойник и приглашает его пройти. Кто-то кричит «Едет!». В дом входит доктор Рутеншпиц и уводит Якова Петровича. Оза каретой, увозящей их все дальше, поначалу бежит Голядкин-младший, но вскоре пропадает. Яков Петрович понимает, что перед ним сидит другой Крестьян Петрович, не тот, которого он знает, и осознает, что он это уже давно предчувствовал.
В «Двойнике» Достоевскому Ф.М. в полной мере удалось раскрыть проблему «двойничества» и душевного «подолья», характерного для его дальнейшего творчества.
Картинка или рисунок Двойник
Другие пересказы для читательского дневника
- Краткое содержание Мальчик и война Искандер
Временной период, который описывается в данном произведение является Абхазской войной, которая происходила в 1992 году. В то время, человек повествующий читателям эту историю проживал вместе со своим дядей в Гаграх
- Краткое содержание Аверченко Виктор Поликарпович
Произведение писателя представляет собой ироничный рассказ, повествующий о событиях, произошедших в небольшом российском городе, куда наведывается суровый и справедливый контролирующий инспектор для проведения ревизионного контроля.
- Краткое содержание Зощенко Беда
В этом юмористическом рассказе с главным героем, действительно, происходит беда… но такая, что «смех и грех». И случается всё в самом финале.
- Краткое содержание Пушкин Повести Белкина
Среди многочисленных произведений А.С.Пушкина есть небольшой цикл под общим названием «повести Белкина». Белкин - вымышленный персонаж, умерший в 1828 году, по замыслу Александра Сергеевича, является автором данных 5 повестей
Может показаться, и в некоторой степени это так и есть, что произведение Ф. М. Достоевского «Двойник», написанное в 1846 году, представляет собой длинную, очень мрачную и скучную повесть из жанра классической эпохи романтизма о доппельгангере, двойнике человека - темной стороне личности и антиподе ангела-хранителя. В таких произведениях у некоторых авторов их герой может не отбрасывать тени и не отражаться в зеркале. Это зачастую предвещало смерть персонажа. Двойник становится воплощением теневого бессознательного содержания (это привычки, желания, инстинкты и прочее) с его «приличными и приятными» представлениями о самом себе. Этот двойник начинает питаться за счет протагониста и по мере его ослабления и увядания становится сильнее, самоувереннее, вытесняет его и занимает его место.
Анализ повести
Очень непростым для понимания сделал свое уникальнейшее произведение «Двойник» Достоевский. Краткое содержание его будет представлено немного ниже.
Однако в нем есть над чем подумать и поразмыслить, ведь Достоевский слишком глубоко копается в человеческой душе, пытаясь вытащить наружу из нее все, что многие из нас не хотят видеть и замечать. И поэтому сразу прийти к правильным выводам не так-то и легко.
Достоевскому было 24 года, когда он написал эту повесть, или поэму, как он ее сам назвал. Она была издана в журнале «Отечественные записки» вслед за «Бедными людьми». В образе героя Голядкина писатель использовал черты характера писателя Я. П. Буткова, судьба которого была немного схожа с жизнью главного героя. А писал он в основном на тему маленького человека - мелкого чиновника, столичной бедноты, который постоянно находился в материальной нужде, вечно дрожащий с начальствующими людьми. Он знал эту тему очень хорошо, так как сам был таким.
«Двойник» (Достоевский): краткое содержание
Главный герой - Яков Петрович Голядкин - занимает должность титулярного советника. Сам по себе он человек безвредный, простодушный и мягкий. Про себя он неоднократно говорил, что человек он прямолинейный, не интриган и маски надевает только на маскарад, как это принято в светских кругах. Эти качества он при каждом случае в разговоре пытается выдать за собственные добродетели.
Голядкин чувствует себя человеком маленьким, слабым и не защищенным. Его неосознанные страхи, ущемленные амбиции и комплексы проявили в нем болезненную мнительность и склонность видеть обиду в словах, жестах и действиях. Ему постоянно кажется, что кругом плетутся интриги против него, что под него копают.
Прием у Рутеншпица
Однажды серым осенним днем герой просыпается у себя дома, подходит к зеркалу, смотрится в него и видит там свою «заспанную, подслеповатую и довольно оплешивевшую фигуру», но, как бы то ни было, остается ею доволен. И тут же он достает свой бумажник и насчитывает в нем 750 рублей со словами, что там знатная сумма.
Так начинает свое развитие повесть Достоевского «Двойник». Краткое содержание далее повествует о том, что герой собирается и едет на прием к своему доктору - Крестьяну Ивановичу Рутеншпицу.
При встрече он начинает разговаривать с ним отрывисто, сбивчиво и постоянно путается. Называет себя смиренным и незатейливым человеком, который любит спокойствие, а не светский шум, где нужно уметь комплимент раздушевный составить, а хитростям он этим не учился. Дальше он без остановки начинает говорить о том, что он человек маленький, не интриган, чем и гордится. Голядкин возмущен сватовством племянника его начальника - Андрея Филипповича. Мол, слухи идут, про «близкого знакомого», что тот дал подписку жениться, а он уже с другой стороны жених, а невеста просто бесстыдная немка Каролина Ивановна. Потом Яков Петрович уходит, думая, что доктор глуп и ничего не понимает, что оставляет Крестьяна Ивановича в полном недоумении.
А дальше Голядкин отправляется на званный обед и бал к статскому советнику Берендееву Олсуфию Ивановичу в честь дня рождения Клары Олсуфьевны - его дочери. Но слуга на пороге заявляет ему, что его не велено пускать. Тогда Яков Петрович решается тайком проникнуть внутрь. На балу многолюдно, и взоры людей сразу останавливаются на Голядкине. Он от страха забивается в угол и чувствует себя букашкой. А потом его и вовсе выдворяют на улицу.
Некто
А дальше краткое содержание «Двойника» Достоевского продолжается описанием природы. Ночь была ужасная, ноябрьская, туманная, холодная и мокрая. Голядкин спасается от «своих врагов» бегством. Он так же хотел убежать и от самого себя или вовсе «уничтожиться». На минуту он было остановился и стал смотреть в мутную черную воду реки.
Вот тут-то и появляется тот самый его загадочный двойник. Достоевский (краткое содержание также передает это) свое произведение насыщает очень одним очень странным и любопытным событием.
Вдруг расстроенный Яков Петрович замечает, что по тротуару с легкой притрусочкой идет прохожий, который потом еще несколько раз встретится ему по дороге. И самым ужасным было для него встретить незнакомца у себя дома. И этот Некто оказался его двойником во всех отношениях - еще один Голядкин Яков Петрович.
А утром он встретил его в своем отделении на работе. Это был новый сотрудник с такой же фамилией и внешностью, однако среди сослуживцев он не вызывал никаких недоумений.
После работы двойник изъявил желание объясниться с Яковом Петровичем, который сразу пригласил его к себе домой.
Обед
Хозяин обхаживает гостя, поит пуншем и кормит обедом и так проникается к нему симпатией, что предлагает с ним быть родными братьями, начать вести интриги в пику врагам, а заодно и хитрить. Рано утром гость незаметно ушел. Теперь двойник Голядкина начинает выслуживаться перед начальством самым низким образом, плетет коварные интриги, перед другими чиновниками унижает его: то щипает за щеку, то щелкает по брюшку.
Настоящий Голядкин таких оскорблений снести никак не мог: после службы, увидев двойника на лестнице, он пытается завязать с ним разговор, но тот бесцеремонно садится в карету и уезжает.
Теперь часто бегает у начальства по важным и особым делам этот двойник. Достоевский краткое содержание странных событий накаляет до невозможности. Изведенный до крайности, Яков Петрович пишет своему двойнику-обидчику письмо, в котором просит объясниться. Петрушке он наказывает узнать его адрес. Слуга в скором времени сообщает, что тот живет на Шестилавочной улице, однако Голядкин понимает, что это его адрес, и решает, что бездельник Петрушка пьян и совсем не соображает, что говорит.
Письмо от женщины
Утром Голядкин проспал и опоздал на службу. В своем отделении он передает письмо господину двойнику Якову Петровичу. Сослуживцы смотрят на настоящего Голядкина с надменным любопытством, а он ищет у всех сочувствия, но не находит. Со своим двойником он пытается объясниться в кофейной, но все напрасно.
После Голядкин обнаруживает у себя письмо от Клары Олсуфьевны, которая слезно просит спасти ее и назначает ему встречу. Он полез к себе в карман и нашел пузырек с лекарством, которое ему прописал Крестьян Иванович несколько дней назад. Оно выпадает из рук и разбивается.
Яков Петрович нанимает карету и едет сначала к его превосходительству, чтобы просить защиты, но его выдворяют в переднюю. Тогда Голядкин устремляется к Берендееву и ждет сигнала от Клары Олсуфьевны. Но вскоре его замечают гости, и его двойник просит зайти к Олсуфию Ивановичу. Тот заходит и садится возле него. Вскоре в толпе проносится: «Едет, едет!» В комнате появляется Крестьян Иванович, который и увозит с собой Якова Петровича. В это время за каретой бежит двойник, но вскоре и он исчезает. А главный герой с ужасом понимает, что Крестьян Петрович какой-то не такой, совсем не похожий на прежнего. Голядкин понимает, что он уже давно это предчувствовал.
Вот такую грустную нотку вносит в свое произведение Федор Достоевский. «Двойник» (краткое содержание, как видим, закончилось очень печально для главного героя) - это то произведение, которым можно было бы блистательно закончить свое литературное поприще, как сказал бы критик Белинский. Однако для Достоевского оно стало только началом...
Признаюсь, что приглашение выступить на международном психо-онкологическом семинаре в Риме с небольшой вариацией на тему психоаналитической интерпретации <Двойника> Достоевского вызвало у меня двойственное чувство. Сама возможность предложить вниманию специалистов, работающих с пациентами, которые страдают раковым заболеванием, психоаналитический взгляд на <Петербургскую поэму> - пожалуй, самое загадочное и сбивающее с толку произведение Достоевского - вдохновляла и вызывала желание немедленно взяться за работу. В то же время я испытал неловкость: <Смогу ли я, не будучи ни специалистом по Достоевскому, ни онкологом, справиться с такой амбициозной задачей?> Ведь попытки психологического анализа <Двойника> уже предпринимались, причем такими крупными специалистами, как О. Ранк (1914), Н.Е. Осипов (1927), М.М. Бахтин (1929), Л. Кольберг (1963), М. Джоунс (1990/1998), Л. Брегер (1989). И почти каждый из них указывал на множество вопросов, возникающих при чтении этого текста. Эти вопросы заводят в тупик даже самого внимательного и хорошо подготовленного читателя.
Пытаясь понять свою реакцию, я подумал о внутреннем конфликте, который, похоже, был вызван уже самим фактом такого приглашения. Как если бы внутри меня произошло мимолетное столкновение между тем, что можно было бы условно назвать моим амбициозным, стремящимся к признанию <я>, и его более скромным и стеснительным антиподом. Это небольшое открытие принесло определенное облегчение. Похоже, первая реакция была чем-то вроде моего персонального <разогрева> к предстоящему докладу о <Двойнике> - произведении, в котором его <единственный истинный герой >, титулярный советник Яков Петрович Голядкин (в своем роде, литературный потомок гоголевского Ковалева с его Носом), человек самолюбивый, претенциозный и, одновременно, весьма уязвимый и сомневающийся, в буквальном смысле разрывается между своими грандиозными амбициями и сознанием собственной незначительности. Его раздвоенность определяется, с одной стороны, чувством мучительной зависти, ревности, униженности, стремлением укрыться, спрятаться от социальной и психической реальности, зарыться в толпе, остаться незаметным, и противостоящим этому желанием - утвердить себя, преуспеть, вскарабкаться по лестнице общественного признания и, может быть, даже заполучить руку Клары Олсуфьевны, дочери своего начальника, статского советника Берендеева. В самоощущении Голядкина доминируют два состояния - переживание униженной расчеловеченности, ужас быть осмеянным, оплеванным, низведенным до статуса вещи (<грязной ветошки>) и безнадежная попытка скрыться за грандиозными защитами. Последние, если и повышают его ранг, то лишь до статуса <ветошки с амбицией >, живые чувства которой оказываются глубоко спрятанными.
Чтобы защитить себя от неприятных неожиданностей, он и сам пытается смотреть на других, имея на вооружении <страшный вызывающий взгляд,: взглядом так и назначенный с тем, чтоб испепелить разом в прах всех врагов его> . Этот взгляд должен был <вполне выражать независимость господина Голядкина> , говорить, что >господин Голядкин совсем ничего, что он сам по себе, как и все, и что его изба во всяком случае с краю> .
Однако с неотвратимой неизбежностью он снова и снова сам становится жертвой проекции и зеркального отражения вовне этого <страшного> взгляда. Сам этот взгляд как будто воплощает продукт сменяющих друг друга неудачных попыток проекции и интроекции не способного ни на какое сочувствие, ненавистного, преследующего архаичного объекта:
<Андрей Филиппович ответил господину Голядкину таким взглядом, что если б герой наш не был уже убит вполне, совершенно, то был бы непременно убит в другой раз, - если б это было только возможно>.
В таком убитом состоянии он изгнан и выброшен на улицу. С присущей Достоевскому выразительностью писатель описывает переживание внутреннего распада и потери реальности:
<Господин Голядкин был убит, - убит вполне, в полном смысле слова, и если сохранил в настоящую минуту способность бежать, то единственно по какому-то чуду, по чуду, которому он сам, наконец, верить отказывался. <:> Если б теперь посторонний, незаинтересованный какой-нибудь наблюдатель, взглянул бы так себе, сбоку, на тоскливую побежку господина Голядкина, то и тот бы разом проникнулся всем страшным ужасом его бедствий и непременно сказал бы, что господин Голядкин глядит теперь так, как будто сам от себя куда-то спрятаться хочет, как будто сам от себя убежать куда-нибудь хочет. Да! оно было действительно так. Скажем более: господин Голядкин не только желал теперь убежать от себя самого, но даже совсем уничтожиться, не быть, в прах обратиться. <:> Положение его в это мгновение походило на положение человека, стоящего над страшной стремниной, когда земля под ним обрывается, уж покачнулась, уж двинулась, в последний раз колышется, падает, увлекает его в бездну, а между тем у несчастного нет ни силы, ни твердости духа отскочить назад, отвесть свои глаза от зияющей пропасти; бездна тянет его, и он прыгает, наконец, в нее сам, сам ускоряя минуту своей же погибели.>
На пике этого отчаянного положения расползающееся сознание Голядкина действительно повисает над бездной. Его шаткая идентичность терпит крах. Его <я> распадается, раскалывается на части. Первоначально лишь смутное присутствие кого-то или чего-то далекого (или давным-давно случившегося) и одновременно близкого нарастает с катастрофической быстротой:
<С неизъяснимым беспокойством начал он озираться кругом; но никого не было, ничего не случилось особенного, - а между тем: между тем ему показалось, что кто-то сейчас, сию минуту, стоял здесь, около него, рядом с ним, тоже облокотясь на перила набережной, и - чудное дело! - даже что-то сказал ему, что-то скоро сказал, отрывисто, не совсем понятно, но о чем-то весьма к нему близком, до него относящемся.>
Повесть завершается окончательным коллапсом идентичности Голядкина на балу в доме Берендеевых, откуда то ли в дом скорби, то ли в преисподнюю забирает его Крестьян Иванович Рутеншпиц, пользующий его врач-немец и в своем роде Мефисто повести (тоже что-то вроде <подмененного> или <двойника>) :
<Он обмер: два огненные глаза смотрели на него в темноте, и зловещею, адскою радостию блестели эти два глаза. Это не Крестьян Иванович! Кто это? Или это он? Он! Это Крестьян Иванович, но только не прежний, это другой Крестьян Иванович! Это ужасный Крестьян Иванович!..<:>
Ви получаит казенный квартир, с дровами, с лихт и с прислугой, чего ви недостоин, - строго и ужасно, как приговор, прозвучал ответ Крестьяна Ивановича.
Герой наш вскрикнул и схватил себя за голову. Увы! он это давно уже предчувствовал! >.
Феномен двойника. Некоторые психоаналитические формулировки
Тема двойничества имеет самые глубокие и древние корни в культуре. Она отчетливо представлена и в религии, и в мифологии, и в фольклоре, и в современном искусстве. Понятие двойника, по-видимому, имеется у всех народов. Среди самых известных примеров лишь бегло упомянем понятие Ка у древних египтян, понятие другое "я" у греков и римлян (лат.: alter-ego), двойника (Doppelganger ) у германских народов и фэтч у шотландцев. По мнению Борхеса (1992), который, судя по всему, знаком с классической работой на данную тему Отто Ранка (1914) , двойник возникает, чтобы схватить (fetch ) человека и привести его к погибели. Действительно, явление собственного двойника трактовалось как особый мистический знак. Чаще всего встреча <хозяина> со своим <двойником> воспринималась как предвестник несчастья и близкой смерти. Иногда она была знаком обретения человеком пророческого дара.
Представления о двойниках занимают немалое место в магических традициях Тибета, Сибири, Индонезии, Европы, Америки и Африки. Широко распространены легенды и предания о <двойниках> правителей и их наследников, крупных полководцев и исторических личностей. Некоторые из этих преданий нашли отражение в памятниках истории и беллетристике. Новейшие успехи в области генетики и прорывы в технологии клонирования, столь будоражащие наше сознание (и бессознательное), также, по-видимому, затрагивают извечную общечеловеческую фантазию о двойниках.
Тема двойника, нередко возникающая в виде идеи утраты собственной идентичности и обнаружения ее в ком-то другом, играла немаловажную роль в творчестве, а также в бессознательных фантазиях целого ряда писателей (помимо Достоевского, это Гофман, Гоголь, По, Мопассан, Уайльд, Конрад, Беккет, Стивенсон, Борхес, Калвино, Агота Кристофф и др.) и художников (например, Россетти, Ван Гог). Она неистощима для театра (достаточно вспомнить шекспировскую <Комедию ошибок>, мольеровского <Амфитриона> или эксперименты Беккета) и кинематографа (помимо практически повседневной эксплуатации этой темы в массовом кино, она поднималась, например, и такими художниками, как Хичкок, Куросава, Кесьлевский).
Наверное, ни один человек не может быть абсолютно уверенным в незыблемости собственной идентичности, поскольку в иных ситуациях все люди, хотя бы мимолетно, способны испытать тревожащее чувство временно й или пространственной неустойчивости ощущения себя, трудности удержания своего <я> в границах собственного физического или психологического <тела>. Эти переживания могут носить транзиторный характер или приобретать патологические очертания, когда нарушается проверка реальности. К таким переживаниям, помимо интересующего нас феномена двойника - состояния, когда самоощущение человека характеризуется переживанием симбиотического сочетания с кем-то еще, с неким близнецом или зеркальным отражением себя, можно отнести и такие явления, как: деперсонализация , наиболее экстремальной формой которой является возникновение множественной личности; дереализация, которую можно концептуализировать в терминах проекции человеком на окружающий мир в целом или на его отдельные аспекты отколовшихся фрагментов своего диссоциированного, растворяющегося, расползающегося образа <я>; фантазию о собственной подмененности, когда человек фантазирует, что он не является настоящим ребенком своих родителей, что его усыновили, перепутали при рождении (подменили) с другим ребенком или что он продукт искусственного оплодотворения и т. д.
В психоанализе тема двойника была впервые поднята О. Ранком и З. Фрейдом. Они поместили феномен двойника в контекст нарциссических проблем, т. е. в контекст фундаментальных проблем отношений человека с самим собой и глубоких нарушений этих отношений. Фрейд обозначил данную тему в работе <О жутком> (1919), описав двойника как поднимающееся из бессознательного другое <я>, которое может быть как враждебным, так и дружественным. Ввиду своей бессознательной природы проявившее себя <другое я> одновременно и противоположно, и комплементарно по отношению к сознательному <я>. Но именно Ранку (1914, 1925) принадлежит первенство в попытке детального исследования феномена <жуткого> двойника в литературе, мифах и суевериях. Несмотря на то, что в те годы концептуальный аппарат психоанализа ограничивался ранней теорией инстинкта (все влечения трактовались как либидинальные, понятия репрезентации себя и объекта отсутствовали, а представления о нарциссизме значительно уступали современным), Ранк делает ряд блестящих и по-современному звучащих формулировок. Он говорит, что дубль может репрезентировать <я> индивида, отдельные его аспекты или людей, воспринимающихся как его <эквиваленты>. Потенциально дубль может быть и любим. Однако, поскольку феномен дубля , как правило, опирается на патологический нарциссизм, служащий серьезным препятствием для объектной любви, то любовь в отношениях с ним неустойчива и легко сменяется чувствами ненависти и отвращения.
Ранк пришел к заключению, что феномен двойничества коренится в ранних отношениях ребенка с матерью (в сегодняшней терминологии - с симбиотической, фузионной, поглощающей архаической и матерью младенческого периода). Хотя, с точки зрения Ранка, дубль может также воплощать и репрезентацию отца или сиблинга, если они являлись фигурами нарциссической привязанности. Очень часто двойник возникает как защита от смерти и одновременно как ее репрезентация. Так или иначе, в феноменах двойничества Ранк обнаруживает весьма устойчивую связь между непереносимым страхом смерти и патологическим (а в какой-то степени и первобытным) нарциссизмом. Ранк подошел к пониманию, что для нарциссической личности (в современной терминологии - для его грандиозного <я>) идея смерти, собственной конечности и неотвратимой утраты себя непереносима и содержит в себе угрозу глубочайшего нарциссического повреждения. С его точки зрения, даже самоубийство и добровольный поиск смерти можно рассматривать как попытку освободиться от <непереносимой танатофобии>. Поэтому для Ранка в основе темы дубля лежит вызванная смертельной угрозой проекция нарциссической личностью (а также ребенком или первобытным человеком) дубликата своего <я>. Такая проекция обслуживает массивное отрицание неотвратимости смерти, так же как обещание защиты от окончательной и необратимой утраты самого себя.
После Ранка тема двойника, так или иначе, затрагивается при обсуждении нарушений идентичности, диссоциативных расстройств, механизмов расщепления и образования фальшивого <я> (Fairbairn , 1952; Arlow , 1960; Winnicott , 1960; Volkan , 1981; Akhtar , 1992; Brenner , 1994); феноменов зеркального отражения в ранних отношениях ребенка с матерью и его окружением (Winnicott , 1967; Kohut , 1971 1977, 1984; Лакан , 1978/1999); феноменов зеркального, идеализирующего или близнецового переноса (Kohut , 1971); функций и структуры нарциссических фантазий, к которым можно отнести и феномен воображаемого компаньона (Nagera , 1969; Bach , 1971) и фантазий о близнеце (Burlingham , 1952; Boris , 1987; Sabbadini , 1988).
<Двойник>
Другими условиями, повышающими вероятность возникновения темы двойника, воображаемого компаньона или близнеца могут быть ситуации множественного материнства или усыновления приемных детей; наличие в семье реальных близнецов или наличие близнецов у родителей, а также феномен так называемого замещающего ребенка (Sabbadini , 1988). Последний феномен может возникать у детей, родители (или один из них) которых уже теряли ребенка. Перенесшие утрату родители могут ре-инвестировать живущего ребенка теми ожиданиями, проекциями, а также сознательными и бессознательными фантазиями, которые ранее принадлежали умершему ребенку. Нередко с замещающим ребенком обращаются, скорее, как с версией умершего или живым воплощением памяти о нем, а не как с человеком, обладающим собственной уникальностью и неповторимостью.
Поскольку объем настоящего доклада не позволяет предложить более развернутый обзор весьма обширной психоаналитической литературы, посвященной феномену двойника, далее я ограничусь лишь некоторыми комментариями по поводу <Двойника> Достоевского.
<Двойник> и Достоевский. Брегер vs Фрейд.
Мне представляется, что в контексте интерпретации <Двойника> сегодняшние психоаналитические представления о первичной сцене и о более ранних (по сравнению с классическим вариантом) элементах эдиповой структуры позволяют не противопоставлять, а интегрировать отцовскую линию (версия Фрейда) и линию матери-сиблинга (версия Брегера). В своем анализе Брегер не привлекает понятия первичной сцены. Тем не менее, на мой взгляд, такая формулировка звучала бы вполне совместимо с его предположением, что идеализированная любовь Достоевского к матери могла подрываться соперниками, и это должно было <усиливать в нем эгоизм, ярость и желание убить их и ее> (p.78). Брегер также полагает, что эта сторона его личности могла быть подвержена определенной диссоциации, поскольку чувство ярости могло переживаться им как неприемлемое, угрожающее его отношениям с матерью и другими.
Отношения с Другим. Первичная сцена.
Погружаясь в пространство текста <Двойника>, читатель c неизбежностью и дискомфортом для себя обнаруживает, что все попытки Голядкина установить контакт с другими (доктором Рутеншпицем, столоначальником Антоном Антоновичем, его превосходительством и всеми остальными) обречены на провал. Причина невозможности коммуникации с другими кроется в том, что Голядкин не знает и не понимает того, что с ним происходит. Можно сказать, что у Голядкина вообще нет контакта с <внешними> другими. Он их просто не слышит, так же как и они не слышат его спутанных и причудливых коммуникаций.
В свое время еще М.М. Бахтин отметил (1929/1994), что в этом произведении все <действующие> лица, кроме Голядкина и его двойника, не принимают никакого реального участия в действии. Вся интрига всецело разворачивается в пределах самосознания Голядкина. Все остальные персонажи только поставляют сырой материал, подбрасывают топливо, вращающее его самосознание. Для Бахтина - это повесть о том, <как Голядкин хотел обойтись без чужого сознания, без признанности другим, хотел обойти другого и утвердить себя сам, и что из этого вышло> (c.116). Действие ни на минуту, ни на слово, ни на тон не выходит за круг одного разложившегося голядкинского сознания, в котором звучат и мучительно перебивают друг друга три голоса: 1) его нуждающееся в признании и униженное отвержением <я>; 2) фиктивный, замещающий голос, симулирующий самодостаточность и независимость, и 3) не признающий его чужой голос, который, однако, реально не представлен вне Голядкина, поскольку в произведении нет ни одной другой ощутимо автономной (незеркальной) фигуры.
На мой взгляд, и в тексте, и в сознании Голядкина другой представлен не как внешний другой (<другой, чем я>). Другой существует здесь в качестве чуждого - потустороннего другого (extraneous other), который воспринимается как неведомый мистический, ужасающий, угрожающий и вторгающийся одновременно извне и изнутри. Примерно в такой же терминологии Гаддини (1992) описывает переживания ребенком первичной сцены, в которых другой предстает перед ним в виде монструозной, спутанной и мистифицированной материнской фигуры. Мать возникает в фантазии младенца как смутный совокупный и совокупленный образ. В травмированном восприятии ребенка именно от этой недифференцированной фигуры постепенно отпочковываются и остальные персонажи первосцены - отец и другие дети, поскольку первичная сцена бессознательно ассоциируется у ребенка как с последующей беременностью матери, так и с появлением на свет его новых соперников. Чужеродность другого в первичной сцене может быть источником мощной тревоги и ужаса.
Положение Голядкина в начале произведения, пытающегося с черного хода проникнуть на <вальтасаровский>, <вавилонский> пир в честь Клары Олсуфьевны, напоминает многократно описанное в психоаналитической литературе положение ребенка на пороге родительской спальни - ребенка, перед которым реально или фантазийно открывается первичная сцена:
<Дело в том, что он находился теперь в весьма странном, чтоб не сказать более, положении. Он, господа, тоже здесь, то есть не на бале, но почти что на бале <:> Он, господа, стоит в уголку, забившись в местечко хоть не потеплее, но зато потемнее, закрывшись отчасти огромным шкафом и старыми ширмами, между всяким дрязгом, хламом и рухлядью, скрываясь до времени и покамест только наблюдая за ходом общего дела в качестве постороннего зрителя. Он, господа, только наблюдает теперь; он, господа, тоже ведь может войти: почему же не войти? Стоит только шагнуть, и войдет, и весьма ловко войдет. Сейчас только, - выстаивая, впрочем, уже третий час на холоде, между шкафом и ширмами, между всяким хламом, дрязгом и рухлядью:>
Из залы до него долетают возбужденные голоса и звуки. Затем он проскальзывает внутрь, чтобы увидеть <царицу праздника, Клару Олсуфьевну, краснеющую как вешняя роза, румянцем блаженства и стыдливости>. Он встречает ее в окружении Андрея Филипповича (начальника отделения в том служебном месте, где числился и наш герой) и его племянника Владимира Петровича. Обоих Голядкин считает своими врагами, поскольку убежден, что они хотят устроить женитьбу племянника на Кларе Олсуфьевне. Племянник предстает в глазах Голядкина как <нещечек>, у которого <на губах еще молоко не обсохло>. В каком-то смысле, и дядя (отцовская фигура), и племянник (младший сиблинг), и Клара Олсуфьевна, <едва переводящая дух от усталости, с пылающими щеками и глубоко волнующейся грудью>, и неистовый танец-полька, в которой <всё заволновалось, замешалось, засуетилось>, - все это вместе напоминает предложенное Гаддини описание первичной сцены и ассоциирующегося с ней рождения маленького соперника. Как уже говорилось, центральное место в этой сцене занимает комбинированная и смутно воспринимаемая, недифференцированная фигура совокупной матери-отца-младенца.
На мой взгляд, в <Двойнике> Достоевский предпринял совершенно уникальный и новаторский для своего времени эксперимент. Он сотворил текст, который воссоздает атмосферу коллапса <триангулярного пространства> (Britton, 1995; Кадыров, 2000) - состояния, близко связанного с непереносимым опытом первичной сцены. В этом состоянии сама идея связи между родителями становится трудно переносимой, с точки зрения психики ребенка. На более обобщенном уровне можно сказать, что в результате становятся невозможными и наблюдение за объектными отношениями с позиции третьего, и способность, вступая в отношения с объектом, хотя бы психологически допускать наличие какого-то другого третьего, наблюдающего за этими отношениями. Коллапс триангулярного (по сути, эдипова) пространства подразумевает также деструкцию и рефлексивного пространства. В результате такого распада <субъективное и объективное видение перестают быть различимыми, и человек теряет способность различать идею события и само событие, или он может иметь раздвоенное параллельное видение любой ситуации:, когда нечто кажется и истинным и ложным одновременно> (Britton , 1995, p.93).
В клинической работе с такими пациентами уплощается и <аналитическое пространство>. Не остается места для рефлексивной, т. е. <незакольцованной> на самом пациенте мысли. Поскольку отвергается сама идея независимых отношений с третьим объектом, то действия другого интерпретируются лишь в эгоцентрической плоскости (точнее, в плоскости нарциссического солипсизма), т. е. как действия либо во благо, либо во вред собственному <я>. Одна из паранойяльных формул, вырастающих на этой почве: <Если не за меня, то против меня>. Именно в кругу деструкции рефлексивного пространства и вращается самосознание несчастного Голядкина. По этому же кругу в качестве его невольного двойника проходит и читатель. В этом, мне кажется, и состоит уникальный литературный эксперимент Достоевского, к сожалению, недостаточно оцененный его современниками.
Безусловно, <Двойника> можно воспринимать как литературную трансформацию личного опыта самого Достоевского, личность которого была отмечена значительным внутренним дуализмом. Однако я хочу согласиться с Брегером в его убеждении, что когда психоаналитическая критика склонна обращаться с литературным текстом как с симптомом, а с его автором - как с пациентом, то мы имеем дело с наихудшим вариантом применения нашего метода. Брегер убежден, что в своих произведениях Достоевский в первую очередь сам выступает в качестве автора-психоаналитика, проводящего блестящий анализ и самоанализ. Что касается последнего, то в <Двойнике>, как и в других работах, писатель высвечивает и пародирует свои собственные проблематичные стороны, доводя их до гротеска. Тем самым он приобретает конструктивную дистанцию, контроль по отношению к ним и вводит их в контакт с внутренней и внешней реальностью. Можно сказать, что именно такая работа позволяла ему обрести необходимые инсайты, объективность в восприятии себя и других, а также отстоять то рефлексивное пространство, которое так обогатило современную культуру.
В заключение своего доклада о <Двойнике> Достоевского хочу выразить надежду, что в процессе предстоящего обсуждения и в ходе всего семинара мы хотя бы отчасти сможем прояснить элементы <двойственности>, с которой каждый из нас сталкивается в своей клинической работе с пациентами.
«Двойник» — повесть Ф. М. Достоевского.
История создания
Работа над произведением началась летом 1845 г. и затянулась до января 1846 г., ввиду значительности замысла, хотя автор планировал завершить повесть к осени. В ноябре Достоевский, сообщая брату Михаилу о своих творческих планах, отводит в них «Двойнику» ведущую роль. Высокая оценка «идеи» повести, несмотря на признание неудачи в «форме», не меняется с течением времени: в записных тетрадях периода работы над романом «Подросток» писатель называет Голядкина «главнейшим подпольным типом» (таким образом, им открывается целая галерея персонажей — от Подпольного до Смешного Человека), в «Дневнике писателя» за 1877 г., признавая повесть «совсем неудавшейся», оговаривает, что «...идея ее была довольно светлая, и серьезнее этой идеи я никогда ничего в литературе не проводил». Чувствуя, что «в 46-м году... формы не нашел и повести не осилил», «лет пятнадцать спустя» (на самом деле в мае 1862 г., 16 лет спустя после первой публикации «Двойника» в №2 «Отечественных записок» за 1846 г.) Достоевский принимается за его переработку для готовящегося собрания своих сочинений. Первоначальное решение о переделке «формы» в целом не осуществляется из-за выполнения обязательств в связи со смертью брата, М.М. Достоевского, и начавшейся работы над «Преступлением и наказанием». Второй вариант «Двойника» (отдельное издание — СПб., 1866) является не переработкой, а сокращением первого: опущены распространенные названия глав, исключены два письма (гл. X, XII), как и во всех произведениях раннего периода, готовившихся к собранию сочинений, произведена стилевая правка.
Анализ повести «Двойник» Достоевского
«Двойник», согласно авторскому определению, «петербургская поэма». Тем самым произведение Достоевского вводится в контекст особого идейно-стилистического образования — «петербургских повестей» (или «петербургских легенд»), начиная от новеллы Пушкина «Уединенный домик на Васильевском» и поэмы «Медный всадник», имеющей подзаголовок «петербургская повесть». Непосредственными предшественниками Голядкина в русской литературе становятся персонажи повестей Гоголя — Поприщин («Записки сумасшедшего»), майор Ковалев («Нос»), Акакий Акакиевич («Шинель»). Несомненное влияние на замысел «Двойника» оказало знакомство Достоевского с опубликованной в альманахе «Вчера и сегодня» (кн. I за 1845 г.) неоконченной повестью М.Ю. Лермонтова «Штосс».
Основной особенностью «петербургской повести» является парадоксальное сочетание подчеркнутой обыденности (герой ее чаще всего — рядовой обыватель, мелкий чиновник) и фантастики. Легендарные персонажи — призраки, ходячие трупы, упыри, ожившие статуи, портреты и восковые персоны, выращенные в колбах гомункулусы, ведьмы и черти — в «петербургских повестях» вписаны в реальность, имеют точные адреса, положение в обществе и чин.
Достоевский неоднократно отмечал как основную черту Петербурга именно соединение «прозаичности» и «фантастичности». Развернутые описания города в этом ключе даны им в «Зимних заметках о летних впечатлениях» и «Подростке». «Петербургские типы», особо выделенные Достоевским, — «гордый» Германн и «смиренный» Евгений; атмосфера призрачности связана с образом тлетворных испарений «финского болота», отсутствием воздуха в буквальном и метафорическом смысле.
Голядкин соединяет в себе черты обоих типов: его «амбиция» проистекает из желания заявить себя, не быть «ветошкой». В то же время он не умеет заявить себя иначе, чем это диктует ему общее правило — вытесняя «врагов». Не случайно «двойник», «Голядкин-младший», материализуется из «ноябрьской, мокрой, туманной, дождливой, снежливой», чреватой наводнением (мотив «Медного всадника») ночи именно тогда, когда терпят фиаско наиболее решительные попытки «Голядкина-старшего» продвинуться и «посрамить врагов», вопреки декларируемой им идее смирения («всякий должен быть доволен собственным местом»). Чем одержимее идеей вражьих поисков становится «Голядкин-старший», чем больше мер для их предотвращения он предпринимает, тем увереннее и успешнее действует его двойник. Интересно, что по мере возрастания одержимости Голядкин все больше поминает черта («черт знает», «черти заварили кашу какую», «черт побрал»). Финал повести буквализирует чертыхания героя: «страшный незнакомец» в «карете, запряженной четверней лошадей», приезжает за Голядкиным и в ответ на его согласие («я вверяюсь вполне... и вручаю судьбу мою») забирает: «два огненные глаза смотрели на него в темноте, и зловещею, адскою радостию блестели эти два глаза». Появление черта в «Двойнике» мотивировано безумием героя, не случайно для других персонажей это не черт, а доктор Крестьян Иванович Рутеншпиц, забирающий Голядкина в «казенный дом». В то же время читателю, в соответствии с двойственностью «петербургской легенды», оставлена возможность двоякого толкования: «другой Крестьян Иванович», «страшный Крестьян Иванович» — настоящий пришелец из ада, получающий душу героя. Появление доктора в начале повести не случайно, тем самым герою предоставлена возможность выбора, не использованная им: Голядкин приходит к Рутеншпицу «исповедаться», но «исповедь» становится обвинением «врагов», шанс спастись остается не использованным. «Не тот», «другой», «пасквиль», каким воспринимает двойника «настоящий» Голядкин, сам становится настоящим и превращает подлинного в свое подобие.
Двойничество в поздних романах Достоевского («двойник» Версилова в «Подростке», черт Ивана в «Братьях Карамазовых») приобретает ярко выраженный метафизический оттенок: появление «двойника» — крайнее следствие «широкости», совмещения в душе героя «идеала мадонны и идеала содомского», приводящее к расколу личности. Подобный «раскол» исследуется в романе «Преступление и наказание» (на что указывает и «говорящая» фамилия героя). В романе «Бесы» двойничество рассматривается в еще одном аспекте — самозванства. Как полагает К.В. Мочульский, правка, предпринятая Достоевским при подготовке текста «Двойника» к изданию в составе собрания сочинений, включала в том числе и уничтожение всяких параллелей с Григорием Отрепьевым, что объяснялось возникновением и разработкой замысла «Бесов» и желанием писателя размежевать образы Ставрогина и Голядкина.
Фантастическая повесть «Двойник» относится к раннему творчеству Достоевского. Она написана в 1846 году и позже дорабатывалась автором перед изданием её в составе собрания сочинений. Писатель неоднократно подчёркивал, что идея повести представляется ему значительной, и серьёзнее он «ничего в литературе не проводил». Сделаем сейчас краткий анализ повести "Двойник".
Сюжет и композиция повести «Двойник» Достоевского
Сюжет повести заключается в том, что у маленького чиновника, Якова Петровича Голядкина, начинается раздвоение личности. Повествование развивается в двух планах: внешняя и внутренняя жизнь героя. Внешние события обыкновенны: беседа с доктором о возможной женитьбе, посещение службы, визит к предполагаемой невесте. Внутренняя жизнь полна тревог, забот, страхов. Голядкину кажется, что двойник всячески мешает ему: например, продвигается по службе, бессовестно используя бумаги, подготовленные несчастным героем. Развитие внутреннего сюжета во многом происходит за счёт монологов Якова Петровича.
Анализ повести "Двойник" обязательно должен включать в себя обсуждение композиции. Её можно считать зеркальной. Начинается повесть «Двойник» с разговора Голядкина и доктора, заканчивается тем, что доктор увозит своего пациента. Если вначале врач Крестьян Иванович представлялся ему дружески расположенным, то в финале кажется страшным и враждебным. Приход к статскому советнику тоже построен по принципу зеркального отражения событий. За три дня, что разделяют первые и последние события, герой изменился, и мир выглядит для него неузнаваемым.
Главный герой в анализе повести «Двойник» Достоевского
Фамилия Якова Петровича Голядкина образована от древнерусского «голядка», что в словаре В.Даля объясняется как «голь», «нищета». Главный герой – маленький человек, незначительный чиновник, образ типичный для литературы XIX века. Он обнаруживает отчётливую связь с героем повести Гоголя «Шинель» Акакием Акакиевичем Башмачкиным. Общей является их забитость, робость, застенчивость. Но герой Достоевского сложнее. Он хочет вырваться из угнетающей атмосферы, подняться от «маленького человека» до представителя «высшего света». В этом ему должна поспособствовать выгодная женитьба на Кларе Олсуфьевне, дочери чиновника Берендеева. Будучи осмеянным, выгнанным с бала в доме «невесты», куда ему с трудом удалось проникнуть, Голядкин не отказывается от этой навязчивой идеи, которая и приводит его к сумасшествию. Так появляется в повести двойник.
Если вы делаете анализ повести "Двойник" Достоевского, то учитывайте, что известный литературовед М.М. Бахтин отмечал, что понятие двойничества основано на пародировании. То есть двойник призван показать сущность персонажа, раскрыть его глубинные стремления. Голядкин-младший начинает активно действовать, воплощать те желания, которые не смог реализовать Голядкин-старший. Двойник становится отражением низменных побуждений, таящихся в сознании маленького чиновника, задавленного своим социальным положением. Тем самым Достоевский открывает тему человеческого «подполья».
В Голядкине-младшем сняты все нравственные запреты. Это тоже видно из анализа повести. Он готов выслуживаться, лебезить, льстить, подличать, подлизываться к начальству. Все очарованы им и не замечают его подлости. Он пронырлив, вертляв, готов обмануть и унизить Голядкина-старшего. Но тот всё равно согласен в любую минуту мирно договориться с ужасным двойником. Здесь писатель психологически точен: двойник любым способом пробивается в высшее общество, куда не может попасть наш герой. Двойник – alter-ego героя, ненавистное ему, но отказаться от тёмной стороны своей личности он не может.
Вы прочитали анализ повести "Двойник" Достоевского, и в этой статье мы постарались кратко и понятным языком донести главные мысли, помогающие ясно представить себе замысел автора и его цели. Больше материала вы найдете, посетив наш литератный блог .
Также вас, скорее всего, заинтересует
