Екатерина Дашкова. Непростая судьба удивительной женщины

(17 марта по старому стилю) 1743 года (по другим сведениям — в 1744 году) в Санкт‑Петербурге.

Дочь графа Романа Воронцова от брака с Марфой Сурминой, она рано лишилась матери и была взята на воспитание в дом дяди — вице‑канцлера Михаила Воронцова. Девочка получила хорошее домашнее образование, прекрасно владела европейскими языками и увлекалась сочинениями французских просветителей.

В 1758 году сблизилась с будущей императрицей Екатериной II и стала ее преданной сторонницей. Активно участвовала в перевороте 1762 года, приведшем Екатерину II на престол.

В 1759 году вышла замуж за князя Михаила Дашкова.

Против ожиданий княгини, первенствующее место при дворе и в государственных делах заняли другие лица. Вместе с тем охладели и отношения императрицы к Дашковой, которая удалилась от двора. Некоторое время княгиня провела в подмосковной деревне, а в 1768 году совершила поездку по России.

В 1794 году Дашкова вновь впала в немилость императрицы за публикацию в "Российском Феатре" трагедии Якова Княжнина "Вадим Новгородский" (1793). Отношения с Екатериной II ухудшились, и Дашкова уехала в имение Троицкое Калужской губернии.

В 1796 году император Павел I отстранил Дашкову от всех ее должностей и выслал в имение Коротово Новгородской губернии.

В 1801 году при Александре I опала была снята. На предложение членов Российской академии вновь занять место президента Дашкова ответила отказом .

Княгиня жила попеременно в Москве и Санкт‑Петербурге, вела обширную переписку, сотрудничала в журнале "Друг просвещения" (1804-1806), в 1808 году — в "Вестнике Европы", "Русском вестнике" и других журналах под разными псевдонимами. Последние годы ее жизни прошли в работе над мемуарами, которые на русском языке были изданы только в 1859 году Александром Герценом.

Екатерина Романовна рано овдовела — ее супруг Михаил Дашков скончался в 1764 году. В этом браке родились дочь и двое сыновей, один из которых умер в младенчестве.

Материал подготовлен на основе информации открытых источников

Статс-дама, президент С.-Петербургской Академии Наук и Российской Академии, дочь графа Романа Илларионовича Воронцова и супруги его, графини Марфы Ивановны, урожденной Сурминой, род. 17 марта 1744 г. в Петербурге, ум. 4 января 1810 г. в Москве. 1744-й год, как год своего рождения, неоднократно прямо указывает сама княгиня Дашкова; по некоторым другим указаниям она родилась в 1743 г. Она была крестницей императрицы Елизаветы Петровны и великого князя, впоследствии императора, Петра Феодоровича. Лишившись матери в апреле 1745 г., она воспитывалась в доме своего дяди, канцлера гр. М. Илл. Воронцова, вместе с его дочерью, впоследствии графинею Строгановой. При учении их главное внимание обращено было на иностранные языки; русский преподавался, по свидетельству кн. Дашковой, урывками, и ученицы знали его плохо. Молодая графиня была одарена недюжинными способностями и характером. С детства проявляла она большую любознательность и к 15-и годам прочла уже многое из сочинений Монтескье, Бейля, Вольтера, Буало, Гельвеция. Вместе с тем, она уже тогда обнаружила признаки того честолюбия, которым отмечена вся ее жизнь и деятельность. Кн. Дашкова рассказывает, что во время кори, постигшей ее на 13-м году, когда она была вполне отделена от своей семьи, под влиянием одиночества произошла резкая перемена в ее характере: она стала серьезна и задумчива; сама кн. Дашкова объясняет это тем, что не была удовлетворена присущая ей потребность "быть любимою и интересовать собою тех, кого любила" (je voulais être aimée, je voulais intéresser tous ceux que j"aimais); но вся дальнейшая деятельность кн. Дашковой отмечена вовсе не проявлениями любвеобильной души, а именно - проявлениями энергичного характера и сильного, можно сказать, беспокойного честолюбия; поэтому мы думаем, что из рассказа Дашковой надо заимствовать указание, что эти особенности ее характера проявлялись уже в детстве, но принимать объяснение, какое она сама дает этим особенностям - нельзя.

По рассказу кн. Дашковой, любовь ее к чтению и довольно значительные познания обратили на нее внимание сначала И. И. Шувалова, который стал снабжать ее книгами, а затем и некоторых дипломатов, которые посещали дом канцлера, ее дяди, и которых она жадно распрашивала о многом, ее интересовавшем; от этих лиц услышала о ней великая княгиня Екатерина Алексеевна и заинтересовалась ею. В зиму 1758-1759 года великая княгиня, во время одного из своих посещений дома канцлера, долго разговаривала с молодой графиней и с этих пор, по словам Дашковой, установились между ними дружеские отношения.

В мае 1759 г. гр. Ек. Ром. Воронцова вышла замуж за князя Михаила (Кондрата) Ивановича Дашкова и до лета 1761 г. прожила в Москве и в имениях своего мужа, в кругу его семьи. По словам кн. Дашковой, мать ее мужа не знала иностранных языков, и Е. Р. Дашкова, желая ей угодить, выучилась за это время хорошо по-русски. В феврале 1760 г. родилась у нее дочь Наталья, а 1 февраля 1761 г. сын Михаил, умерший в младенчестве. 28 июня 1761 г. ровно за год до восшествия на престол Екатерины II, Дашкова с мужем приехала обратно в Петербург и немедленно получила приглашение бывать при дворе великого князя и его супруги. Императрица Елизавета часто и сильно болела; несомненно было, что скоро воцарится Петр Феодорович; он был в явном разладе с женою, а старшая сестра княгини Дашковой, графиня Елизавета Романовна Воронцова, была открыто его фавориткою. Великий князь встретил Дашкову очень дружелюбно, отношением к себе сестры Дашкова тоже была вполне довольна. Но она не захотела воспользоваться приглашением великого князя вступить в его ближайший кружок и интересовалась несравненно более обществом великой княгини. Вероятно, к этому времени относится начало литературной деятельности Дашковой. Она говорит, что в письмах ее к великой княгине помещено было ею много русских и французских стихотворений, обращенных к будущей Императрице; они не были никогда напечатаны. Первыми напечатанными произведениями Дашковой являются: перевод "Опыта об эпической поэзии", Вольтера (напечатан в журнале "Невинное упражнение", 1763, стр. 13-21, 51-56, 99-111 и 145-155, с некоторыми различиями в заголовках отдельных статей) и стихотворная подпись к портрету Екатерины, гравированному Чемесовым: "Природа в свет Тебя стараясь произвесть" и т. д. Одновременно кн. Дашкова готовилась выступить и на другом поприще: по собственным словам ее, она стала задумываться о том, что ожидает Россию и Екатерину после смерти Елизаветы Петровны: невозможность того, чтобы Петр Феодорович царствовал сколько-нибудь продолжительное время, была очевидна для всякого мыслящего человека. За несколько дней до кончины Елизаветы Петровны, когда положение императрицы было уже совершенно безнадежно, кн. Дашкова - так она сама рассказывает - явилась ночью к великой княгине Екатерине Алексеевне и умоляла ее открыть ей, какой у нее план действий на случай смерти императрицы, и уверяла, что будет самою верною и преданною ее помощницей во всяком ее предприятии; по словам Дашковой, великая княгиня была тронута этим, но еще не имела никакого определенного плана. Насколько верно такое утверждение кн. Дашковой относительно великой княгини - это, конечно, вопрос другой; но несомненно, во всяком случае, что она ничего определенного не сказала Дашковой. В недавно изданной записке Императрицы Екатерины о первых днях царствования Петра Феодоровича, читаем следующие строки, относящиеся к вышеизложенному: "При самой кончине государыни императрицы Елисаветы Петровны прислал ко мне князь M. И. Дашков, тогдашний капитан гвардии, сказать: повели, мы тебя возведем на престол. Я приказала ему сказать: ради Бога не начинайте вздор, что Бог захочет, то и будет, а ваше предприятие есть рановременное и не созрелая вещь. К Дашкову же езжали и в дружбе и согласии находились все те, кои потом имели участие в моем восшествии... Княгиня же Дашкова с самого почти ребячества ко мне оказывала особливую привязанность".

В момент смерти императрицы княгиня Дашкова была больна. Новый император на третий день по воцарении посетил канцлера, тоже больного, и через пажа пригласил кн. Дашкову бывать у него по вечерам. Так как она, отговариваясь болезнью, не явилась и после неоднократного повторения этого приглашения, то гр. Елизавета Романовна написала ей письмо, что император начинает гневаться, считает болезнь, будто бы препятствующую Дашковой являться, притворною; после этого Дашкова стала посещать вечера императора; императрица на этих вечерах не бывала.

Между тем поведение Петра Феодоровича быстро вызывало и усиливало недовольство против него. Дашкова рассказывает, что она была душою всего заговора, низведшего Петра и возведшего Екатерину. Она передает, что после того, как император на одном параде строго и несправедливо отнесся к ее мужу, она устроила, что муж ее был послан в Константинополь с известием о воцарении нового государя; по словам Дашковой, она имела в виду не подвергать мужа опасности в случае неудачи революции, которая, "точно по какому-то наитию", представлялось ей неизбежною и в которой она хотела действовать одна и на свой только страх. Она говорит, что она своими беседами воодушевила Пассека, Бредихина, Рославлева и других, что она привлекла на сторону заговора гетмана Разумовского, Н. И. Панина и кн. М. Н. Волконского, причем Панин, будто бы, даже очень удивлялся, что она зашла так далеко, ничего не сообщая о своих действиях императрице. 27 июня 1762 г. вечером у Дашковой сидел H. И. Панин, когда приехал Г. Г. Орлов и сообщил об аресте Пассека; Дашкова, по ее словам, немедленно распорядилась, чтобы А. Орлов ехал за императрицею в Петергоф и после того серьезно и даже строго выговаривала Ф. Орлову, который приехал к ней, будто бы с тем, чтобы посоветоваться - необходимо ли ехать за императрицей немедленно. Очень возможно и даже вероятно, что Дашкова со многими разговаривала в том духе, как рассказывает, возможно, что вечером 27 июня было то, что она передает; но есть все основания думать, что значение и роль ее в событиях 28 июня были велики лишь в ее собственных глазах, а не на самом деле. Неудовольствие было всеобщим; если не каждый собеседник Дашковой, с которым она разговаривала о необходимости переворота, тотчас же отвечал ей, что он и сам так же думает, то это могло быть просто следствием осторожности и вовсе еще не доказывает, что Дашкова эту мысль и внушала своему собеседнику. Кроме того, излагая с чрезвычайною подробностью многие свои разговоры и с Петром Феодоровичем и с Екатериною Алексеевною, наконец с Орловым 27 июня, а отчасти и с другими лицами, Дашкова ограничивается самыми короткими и общими сообщениями, как только начинает говорить, что она внушала ранее тем или другим лицам относительно необходимости переворота. Императрица Екатерина в письме к С. Понятовскому, в письме, написанном в самые первые дни по восшествии на престол, заявляет, что Дашкова ошибается, думая, что все доходило до императрицы через нее; "шесть месяцев была я в сношениях со всеми вождями заговора, пишет она, прежде чем Дашкова узнала хоть одно имя". У самой Дашковой встречается признание, что она из всех Орловых знала до 28 июня только Григория и что только на другой день после переворота она поняла, какие отношения существуют между ним и Екатериной, - и это достаточно доказывает, что несправедливо приписывать Дашковой то значение, какое она себе присваивает. Уже Соловьев очень правдоподобно объясняет поведение Орловых 27 июня тем, что Орловы наблюдали, что делает, в решительный момент, сестра фаворитки императора. Но все-таки Соловьев признает за Дашковой роль, как кажется, более значительную, чем ту, какую она в действительности играла; он основывается на том, что Дашкова получила награду, больше которой не получил никто. Но это вполне естественно объясняется тем, что, за участие в таком опасном деле, женщину, к тому же молодую и знатную, конечно, необходимо и совершенно законно было вознаградить непропорционально высоко сравнительно с другими участниками. Наконец, решающее значение по вопросу о степени участия Дашковой в перевороте 28 июня имеет одно показание, идущее, можно сказать, от самой Дашковой и записанное значительно ближе ко времени этого события, чем изложение его, сделанное Дашковой в мемуарах. В 1770 г., тотчас после пребывания Дашковой в Париже, записал свои впечатления о знакомстве с нею Дидро. Изложение его внушает полнейшее доверие; передавая, например, два эпизода с оговоркою, что он излагает их почти дословно с рассказа Дашковой, Дидро, действительно, говорит почти дословно то же, что читаем в мемуарах и Дашковой. По словам Дидро, Дашкова не признавала важным в революции ни свое участие, ни участие кого-либо другого; больше всех, по ее словам, содействовал успеху переворота Петр Феодорович своим поведением; она говорила Дидро, что дело зашло очень далеко без ведома и императрицы, и ее самой, что за три часа до начала революции никто не поверил бы что она начнется раньше, чем через три года; "quelques heures avant, говорит она, personne de nous ne savait quand et comment finir ce que nous désirions ". По-видимому, так именно и представлялось Дашковой ее участие в событиях 28 июня в ближайшее к перевороту время; лишь впоследствии думаем мы, у нее, развилось убеждение, что участие ее в революции было так значительно; очень может быть, что кн. Дашкова, с течением времени, убедила и сама себя в этом. В ночь на 28 июня кн. Дашкова спокойно спала дома и явилась к Екатерине уже тогда, когда императрица перешла из Казанского собора во дворец; встреча была самая дружественная; императрица тут же передала Дашковой орден св. Екатерины, т. е. пожаловала ее в статс-дамы; Дашкова сопровождала императрицу и в ее походе к Ораниенбауму; в августе ей было выдано 24000 p. Ho добрые отношения сохранились недолго: Дашкова ехала в Москву в одном экипаже с императрицею, но в Москве отношения между ними сразу же стали очень натянутыми; Дашкова обвиняет в этом Орловых; имя ее затем стало примешиваться ко всем заговорам первых лет Екатерининского царствования, до заговора Мировича включительно. Нет никаких оснований думать, чтобы в этих слухах была хотя бы доля истины; вернее, что Дашкова только слишком откровенно выражала свое неудовольствие в тех случаях, когда ей казалось, что она имеет поводы к нему, а, как показывает вся ее дальнейшая жизнь, сохранить с нею полное согласие было почти невозможно. К неудовольствиям же, при таком характере, конечно было немало поводов, когда приходилось распределять среди приближенных к новой императрице влияние, почести и власть; Державин сообщает слух, что кн. Дашкова требовала себе первого места после государыни и желала даже заседать в Сенате; других указаний на такие претензии Дашковой нет, и мы считаем невозможным им верить; но тем не менее известие, передаваемое Державиным, характерно, как выражение взгляда современников на Дашкову. Впрочем, отношения между нею и двором не были испорчены окончательно; когда 12 мая 1763 г. у Дашковой родился сын Павел, его крестили императрица и великий князь Павел Петрович. В конце 1763 г. Дашковы вернулись в Петербург; кн. M. И. Дашков был вскоре назначен командовать одним из отрядов, действовавших в Польше, а 17 августа 1764 г. умер. Положение княгини Дашковой было очень не легкое. Ее отец и братья почти порвали с нею отношения, обвиняя ее не только в том, что она не старалась устроить лучшую судьбу для своей сестры, Елизаветы, но и в том, что она присвоила себе драгоценности, подаренные гр. Елизавете Романовне императором; с императрицею отношения оставались холодными. Дашкова переехала в 1765 г. в Москву, - и здесь быстро поссорилась со старой княгиней Дашковой, матерью своего покойного мужа. В 1768 г. она съездила в Киев, в 1769 г. вернулась в Петербург и получила позволение ехать за границу, чего давно уже добивалась; императрица прислала даже ей на дорогу 4000 p.; кн. Дашкова осталась очень недовольна этою, по ее словам, смехотворною суммой. Вообще, кажется, основательны показания многих свидетелей, что кн. Дашкова отличалась чрезвычайною скупостью; в записках своих она постоянно говорит о своих ограниченных средствах, о тех заботах, которые доставляли ей необходимость находить средства; но, вместе с тем, она постоянно располагала суммами, по тому времени значительными.

За границу отправилась кн. Дашкова incognito, под фамилией Михайловой; объясняет она это желанием избегнуть необходимости посещать дворы, что, впрочем, не помешало ей представляться едва ли не при каждом дворе, резиденцию которого она проезжала. Выехав из Москвы в декабре 1769 г., кн. Дашкова через Ригу, Кенигсберг и Данциг прибыла в Берлин; здесь провела она два месяца и неоднократно приглашена была ко двору. Отсюда через Вестфалию и Ганновер проехала она в Спа; здесь завязалось у нее знакомство с лордом и леди Суссек, и госпожою Гамильтон, с которою она сохранила дружеские отношения почти на всю жизнь. Из Спа кн. Дашкова совершила поездку в Англию, где посетила Лондон, Бристоль и Оксфорд, затем, через Брюссель и Антверпен, приехала в ноябре 1770 г. в Париж, где провела 17 дней, в течение которых, по собственным словам виделась с Дидро почти непрерывно последние 10 или 12 дней, - по словам Дидро он был у Дашковой четыре раза. Затем Дашкова посетила Лион, Марсель, Монпелье, осматривая повсюду все достопримечательное, приехала в Женеву, где была у Вольтера, который, по ее словам, принял ее чрезвычайно хорошо, затем отправилась водой по Рейну, в Калсруэ принята была очень милостиво герцогом и герцогиней Баденскими, и, после довольно продолжительной остановки в Спа, через Дрезден и Берлин, где снова была при дворе, возвратилась в 1772 г. в Россию. Императрица приняла Дашкову очень милостиво и пожаловала ей 10000 p., а потом через несколько времени еще 60000.

В этот приезд свой в Россию кн. Дашкова возобновила свои литературные связи и знакомства. В 1-й и во 2-й частях издания "Опыта трудов вольного российского собрания" (СПб. 1774-1775) она поместила статьи: "Письмо к другу", "Опыт о торге, г. Гюма", "О шутке" (перевод с английского), "Путешествие одной российской знатной госпожи по некоторым английским провинциям"; ей же приписывается "Речь об обязанностях, которые имеют ученые общества присоединять к физическим наблюдениям и нравственные" (СПб. 1776); в этот же приезд она вступила в Вольное российское собрание при Московском университете, учрежденное в 1771 г.

Осенью 1774 г. Дашкова переехала в Москву, а летом следующего года у нее опять произошло какое-то неудовольствие с императрицей, которая прибыла в Москву на празднование мира. Дашкова снова просила разрешения ехать за границу для окончания воспитания сына, и разрешение было ей дано императрицею с невероятною холодностью. До отъезда кн. Дашкова выдала дочь свою замуж за Щербинина. Впоследствии отношения ее к дочери были чрезвычайно дурные; кн. Дашкова имела с дочерью множество столкновений и лишила ее всякого участия в наследстве. Рассорилась Дашкова впоследствии и со своим сыном; а так как и в своих Записках, и в своих разговорах, - как мы узнаем из дневника Храповицкого, - она много распространяется о том, какое прекрасное воспитание дает она детям, то мы не можем не видеть в этом нового свидетельства того, как неверно понимала она совершавшееся у нее перед глазами или как неверно излагает она свои впечатления.

На этот раз кн. Дашкова ехала через Вильно и Варшаву; здесь познакомилась она с королем польским Станиславом Августом и отзывается о нем с величайшею похвалою. В Берлине Дашкова снова была принимаема при дворе, и затем приехала в Спа, куда вскоре прибыла и приятельница ее, г-жа Гамильтон. Отсюда кн. Дашкова отправилась в Англию и поселилась в Эдинбурге, где сын ее поступил в университет. С 1776 г. по 1779 г. кн. Дашкова провела в Шотландии, совершая лишь небольшие поездки в местности, почему-либо заслуживавшие внимания. Кн. Дашкова вспоминала это время как самый веселый период своей жизни; здесь жила она, окруженная приятными ей людьми и часто принимала у себя лучших профессоров Эдинбургского университета; "кроткая и спокойная веселость, составляющая основу моего характера, удивляла всех, кто часто меня посещал", говорит она в своих Записках. В мае 1779 г. молодой князь Дашков выдержал экзамены и получил степень magister artium (maître des arts); впрочем, уверения кн. Дашковой, что сын ее обнаружил познания, которые всех удивили, возбуждают сильное сомнение; да и сама княгиня сообщает, что в Дублине он продолжал с учителями повторять тех римских и греческих классиков, которых изучал в университете. С июня 1779 г. до начала 1780 Дашковы провели в Дублине, затем посетили Корк, Лимерик, и другие важнейшие города Ирландии, приехали в Лондон, где были представлены королевской фамилии, посетили важнейшие города Бельгии, Голландии, представлены были принцу Оранскому, и, наконец, прибыли в Париж. Здесь кн. Дашкова была представлена королеве Марии Антуанетте и возобновила свое знакомство с Дидро, г-жой Неккер, виделась и с Рюльером, от знакомства с которым в первый ее приезд удержал ее Дидро, основательно указав ей, что согласие ее принять Рюльера будет в глазах многих как бы признанием, что Рюльер верно изложил события в своей "Histoire ou anecdotes sur la Révolution de Russie en 1762". Дашкова не устояла теперь от искушения познакомиться с автором книги, которая в свое время произвела большой и совершенно незаслуженный шум; ознакомившись впоследствии с его книгою, она написала против нее возражения, опровергающие многие частности в рассказе Рюльера, и в своих мемуарах высказывается даже, что считает произведение Рюльера подложным и уверена, что Рюльер не мог написать этой книги: так много в ней лжи и неточностей. В этом, несомненно, Дашкова ошибалась: книга, известная под именем Рюльера, бесспорно написана им.

В марте 1780 г. Дашкова покинула Париж и направилась в Италию, причем молодой князь Дашков имел позволение осматривать во всех подробностях все укрепления и другие военные сооружения, лежавшие на их пути. Через Женеву, Лозанну и Мон-Сенис они прибыли в Турин, затем через Геную, Милан, Парму, Модену и Флоренцию проехали в Пизу, где провели три месяца, потом съездили в Ливорно, Сиенну и Рим. Кн. Дашкова представлялась при всех дворах, через резиденции которых приходилось ей проезжать, представлялась и папе. Из Рима Дашковы совершили поездку в Неаполь, осмотрели развалины Помпеи, причем Дашкова говорит, что именно она подала королю неаполитанскому мысль устроить музей, где были бы собраны по возможности все добытые в Помпее предметы древности. Во время этой поездки кн. Дашкова была в переписке с императрицей; Дашкова хлопотала, чтобы сын ее был принят в русскую военную службу на условиях, сколь возможно льготных; вместе с тем она посылала императрице описания и планы некоторых благотворительных учреждений, которые показались ей особенно замечательными; императрица отвечала ей очень милостиво. Из Неаполя снова через Рим, затем через Болонью, Феррару, Венецию, Падую и Верону Дашкова приехала в Вену. Здесь она была представлена императору Иосифу и познакомилась с кн. Кауницем, которого заставила, по ее словам, держаться с нею любезнее, чем он держался с кем-либо, даже и с самим папою, во время пребывания его в Вене. Отсюда через Прагу, Дрезден, Берлин, Мемель и Ригу кн. Дашкова летом 1782 г. вернулась в Петербург.

С этого времени кн. Дашкова уже более не покидала России и удержалась при дворе более 10 лет, хотя и этот период ее жизни не был свободен от неприятных столкновений ее с разными лицами. Но, по-видимому, кн. Дашкова с течением времени утратила, хотя до некоторой степени, излишнюю подвижность, охоту неудержимо резко, и обыкновенно необдуманно, выдвигаться на первый план. Кроме того, двадцатилетнее царствование Екатерины, с внешней стороны уже бесспорно блестящее, не могло не внушить Дашковой сознания, что если даже когда-то Екатерина и была ей обязана, то все-таки все положение императрицы создано уже ею самою; и сознание этого, вероятно, внушало Дашковой большую сдержанность. С другой стороны, и сама Дашкова представлялась теперь, после продолжительных путешествий, личностью особенно интересною; по самому складу своего ума она приобрела много сведений, развила в себе широкие интересы, научные и литературные: это облегчило в значительной степени создание для Дашковой такой обстановки, таких отношений к ней окружающих, которыми она могла быть довольна. Императрица осыпала ее знаками своего внимания. Немедленно Дашкова принята была в интимный кружок императрицы; Екатерина подарила ей 25000 руб. и разрешила ей, по словам Дашковой - предложила, купить на казенный счет дом и будто бы даже рекомендовала на выбор два дома, из которых один стоил 68000 руб. Дашкова пожелала купить меньший, в 40000 р.; когда же покупка его не устроилась, купила еще меньший в 30000 p.; она считала после этого, что сохранила для казны свыше 30000 р. и только зависти фаворита Ланского приписывала то, что императрица не вознаградила ее за это. 24 января 1783 г. последовал именной указ сенату: "дирекция над С.-Петербургскою Академиею Наук препоручается статс-даме княгине Дашковой." По словам Дашковой, предложение императрицы принять эту должность было для нее совершенною нeожиданностью, и она долго, но тщетно, отказывалась от такого назначения; тем не менее, по изложению самой же Дашковой оказывается, что она немедленно по вступлении в управление Академией знала уже все ее важнейшие нужды и недостатки. Заслуги ее по управлению Академиею несомненны, хотя несомненно и то, что сама Дашкова ценила их слишком высоко. За свое двенадцатилетнее управление она улучшила финансовую часть академического хозяйства, добилась уплаты должных Академии сумм, увеличила продажу академических изданий, уменьшив их цену, и таким образом получила большие доходы; она расплатилась со многими важнейшими долгами Академии и даже сберегла до 161000 p. денег; из числа их 100000 p. положено было в банк, для того, чтобы на проценты с 40000 - содержать воспитанников при Академической гимназии, на проценты с 30000 - выдавать пенсии служившим при Академии; проценты с остальных 30000 предполагалось обратить на вознаграждение профессорам за читаемые ими публичные лекции; кроме того, кн. Дашкова возвела два новых дома для нужд Академии. Новых сколько-нибудь крупных ученых предприятий она не начала, но энергически поддерживала прежние, особенно - работы по составлению лучшего географического атласа России. Важнейшую ее заслугу составляет возобновление при Академии общедоступных курсов, по примеру читавшихся прежде, но прекратившихся при ее предшественнике. Ежегодно в течение четырех летних месяцев читались курсы на русском языке по нескольким предметам: Котельников читал алгебру, геометрию, механику, Озерецковский - естественную историю, Соколов и Захаров - химию, Кононов и Гурьев - физику, Севергин - минералогию и т. д.; общество обнаружило к этим чтениям большой интерес: число слушателей постоянно возрастало и нередко академическая зала не могла вместить всех, желавших слушать курсы. Из числа упомянутых выше лекторов Севергин, Кононов и Захаров были, за несколько лет до того, когда они выступили лекторами, отправлены кн. Дашковой за границу для завершения своего научного образования. При управлении Академиею Наук кн. Дашкова руководствовалась преимущественно советами И. И. Лепехина, одного из самых выдающихся русских ученых того времени, и выбор такого советника только делает ей честь. Вообще управление Академиею является одним из лучших дел Дашковой и было ведено ею, бесспорно, с большим тактом.

В первый же год управления своего Академией Наук кн. Дашкова основала при ней журнал "Собеседник любителей российского слова". В журнале этом участвовали все лучшие силы тогдашней русской литературы - Державин, Фонвизин, Херасков, Княжнин, Капнист и др., деятельною сотрудницею являлась и сама императрица Екатерина, которая доставила более половины всего того, что было напечатано в "Собеседнике": здесь она поместила свои "Были и Небылицы" и "Записки касательно русской истории" (в "Собеседнике" они доведены до 1224 г., а в отдельном издании - до 1276 г.). Журнал этот привлек такое внимание русской публики, каким не пользовалось ни одно издание раньше; печатался он в количестве 1850 экземпляров, число по тому времени громадное; в Москве два первые номера, в первые же два месяца по выходе, разошлись в количестве около 300 экземпляров помимо тех, на которые получатели подписались. Журнал этот выходил ежемесячно, начиная с мая 1783 г. и прекратился шестнадцатою книжкою, вышедшею в сентябре 1784 г. На замену "Собеседнику" с июля 1786 г. стал выходить при Академии Наук журнал "Новые ежемесячные сочинения" под редакциею, последовательно, Румовского, Озерецковского и Протасова; наконец, с 1787 г. возобновлено было и специальное ученое издание Академии: "Nova acta Academiae Petropolitanae Scienciarum". В двух первых изданиях кн. Дашкова принимала деятельное участие и поместила в них несколько статей: "Послание к слову Так ", "О смысле слова: воспитание" и некоторые другие, - точно выделить все произведения кн. Дашковой, обыкновенно неподписанные, едва ли возможно. С 1781 г. по 1793, не прямо при Академии Наук, но с ее поддержкою выходило издание "Российский Феатр" - всего вышло его 43 части; в 1786 г. напечатана была комедия кн. Дашковой: "Тоисиоков, или Человек бесхарактерный", в которой кн. Дашкова метила на кого-то из придворных Екатерины II - на Л. А. Нарышкина или на И. И. Шувалова. Все эти литературные предприятия, не имея большого научного значения, принесли, однако, существенную пользу, ибо сближали деятельность Академии с обществом и содействовали распространению в обществе серьезных интересов.

1783-й год вообще является самым плодотворным в деятельности кн. Дашковой, и, кажется, на него же падает наиболее продолжительный период хороших отношений Дашковой к императрице. 24 января этого года, как уже сказано, кн. Дашкова назначена была директором Академии Наук, затем сопровождала императрицу с Фридрихсгам на свидание с королем шведским, а к осени того же года по ее мысли основана была Российская Академия. Давно уже ощущалась потребность в специальной разработке русского языка, после того особенно, как он, с начала ХVІІІ века, подвергся сильному влиянию западноевропейских языков; эту цель преследовало Российское собрание, существовавшее в среде академиков с 1735 г. по 1743 г., затем Вольное российское собрание в Москве, возникшее в 1771 г. Княгине Дашковой, бесспорно, делает большую честь, что она поняла эту потребность и постаралась ей удовлетворить. Однажды, в августе 1783 г., в одной беседе с императрицею кн. Дашкова затронула вопрос о необходимости содействовать развитию русского языка и так убедительно и ясно говорила императрице о необходимости для этого специального учреждения, что императрица поручила ей представить записку по этому поводу. Княгиня Дашкова наскоро набросала несколько замечаний и отправила их императрице; императрица нашла их достаточными для того, чтобы служить в общих чертах уставом для нового учреждения, и утвердила их 30 сентября 1783 г., как положение о Российской Академии; княгиня Дашкова одновременно с этим была назначена президентом и этой Академии.

21 октября 1783 г. Российская Академия имела свое первое собрание. Оно открылось речью княгини Дашковой, о которой она сама так отозвалась в своей автобиографической записке, доставленной ею Евгению (Болховитинову): "замечательна речь ее, говоренная при открытии Российской Академии, которою она твердо доказывает ее горящую (sic) любовь к отечеству, ее знание российского языка и желание, чтобы оный улучшился и процветал"; но академик М. И. Сухомлинов указал, что в этой речи, небольшой по объему и очень цветистой, немало дословных заимствований из Ломоносовского посвящения его грамматики великому князю Павлу Петровичу. Державин говорит, что речь эта была написана для Дашковой кем-то другим.

Но, во всяком случае, Российскою Академиею Дашкова занялась очень энергично и сделала в ней очень много. Почти все члены были избираемы по ее рекомендации, и в Академии этой соединился, без преувеличения можно сказать, весь цвет тогдашней русской интеллигенции. В числе членов академии, избранных в 1783-1785 гг., были такие иерархи, как Гавриил (Петров), Иннокентий (Нечаев), писатели, как Державин, Фонвизин, Херасков, Княжнин, Богданович, Хемницер, такие ученые, как Румовский, Лепехин, Озерецковский, Котельников, Десницкий, Болтин, Щербатов, наконец - такие деятели администрации, как И. И. Шувалов, Олсуфьев, Елагин, Безбородко, Г. А. Потемкин, И. И. Мелиссино, Ф. И. Янкович ди Мириево и др. Из числа 364 заседаний Академии, бывших во время управления ею Дашковой, 263 состоялись в присутствии кн. Дашковой, а из числа пропущенных большинство она пропустила вследствие отъездов своих из Петербурга; много раз заседания отдельных комиссий Российской Академии происходили у нее на дому, и она немало потратила своих денег на нужды Академии.

Задачею Российской Академии было очищение и обогащение русского языка; для этого Академия должна была "прежде всего сочинить российскую грамматику, российский словарь, риторику и правила стихотворения"; самою неотложною работой признано было составление словаря, и к нему немедленно приступили. Почти все академики, и княгиня Дашкова не менее никого другого, приняли участие в работах по словарю. Члены Академии взяли на себя выбрать слова каждый на одну или несколько букв азбуки; княгиня Дашкова собирала слова на буквы Ц, Ш, Щ; слова выбирались из разных прежних словарей и других книг; в числе этих последних прежде всего использованы были, как узнаем из собственноручной записки княгини Дашковой: - "Маргарит духовный", "Большой Наказ", "Учреждение о губерниях"", "История российская", "Собеседник", "Симфония на четыре евангелия", "Военный устав царя Ивана Васильевича" (sic), "Судебник" (по-видимому, надо читать: "Военный устав", "Царя Ивана Васильевича Судебник"), затем списан был "Лексикон, имеющийся в иностранной коллегии", было заказано выписать по алфавиту все слова из симфонии на Библию. Кроме того, некоторые академики принимали на себя собирание слов, относящихся до какой-нибудь отдельной специальности или части; так, княгиня Дашкова приняла на себя составление списка слов, относящихся к охоте. Собранные слова были напечатаны в алфавитном порядке и разосланы всем членам Академии для дополнений. Получился таким образом материал по тому времени громадный, небывалых размеров. В 1789 г. приступлено было к печатанию словаря, и в 1794 г. он был закончен. Это был "Словарь российской Академии, расположенный по словопроизводному порядку". Издание это в свое время не избегло нареканий; между прочим, многие восставали против того, что он расположен был не по алфавиту, а по словопроизводству; впрочем в том же заседании 5 августа 1794 г., в котором рассматривалось окончание первого издания словаря, положено было приступить ко второму его изданию в алфавитном порядке. Историк Российской Академии, акад. М. И. Сухомлинов, говорит, что "словарь, изданный академией составлял в свое время ее гордость и славу; позднейшие поколения ученых и писателей отзываются о нем также с большим уважением, находя, что академия верно поняла свое призвание и принесла существенную пользу тогдашней нашей литературе".

Работы над словарем вела кн. Дашкова опять уже не пользуясь особенными милостями Екатерины. Отношения их испортились немедленно вслед за открытием Российской Академии. Л. A. Нарышкин в ближайшем кружке императрицы подсмеялся очень зло над речью Дашковой при торжестве открытия; Дашкова узнала об этом и выразила свое неудовольствие по этому поводу в такой резкой форме, что императрица прекратила печатание в "Собеседнике" своих "Былей и Небылиц" (с декабря 1783 г.) и вытребовала от Дашковой ненапечатанные еще, но уже сданные в редакцию листы; неоднократные, самые почтительнейшие просьбы и извинения Дашковой не могли склонить императрицу к перемене принятого решения. С первого же года управления академиями у Дашковой начались неприятные столкновения с тогдашним генерал-прокурором, кн. А. А. Вяземским; Дашкова обвиняет его в излишней придирчивости, но, по-видимому, сама княгиня слишком мало желала обращать внимание на установленные порядки в отношениях своих, как президента академий, к другим высшим правительственным местам. В 1785-1786 г. Дашкова была обрадована продолжительным пребыванием у нее в Петербурге, Москве и в ее подмосковном Троицком, своей приятельницы, г-жи Гамильтон; но затем снова ее постигает ряд неприятностей: сначала неудовольствия с дочерью, затем, в 1788 г., женитьба ее сына, без ее ведома, на дочери откупщика Алферова, страшно поразившая княгиню; наконец, в 1793 г. большие неприятности доставила ей трагедия "Вадим", напечатанная в 39-й части "Российского Феатра", Княжнина. Собственно говоря, в произведении этом нет ничего возмутительного, но Екатерина, как и все другие государственные деятели того времени, была под впечатлением происшествий во Франции и взглянула на трагедию Княжнина чрезвычайно сурово; княгине Дашковой она сделала очень резкое замечание за напечатание этой пьесы. Отношения императрицы к Дашковой окончательно испортились. 14 августа 1794 г. в заседании Академии Наук кн. Дашкова заявила, что, с соизволения императрицы, она уезжает в двухлетний отпуск; академики очень трогательно с нею простились. 3 мая 1796 г. кн. Дашкова в последний раз присутствовала на заседании Российской Академии; вскоре за тем она уехала в свои имения. 31 октября 1796 г. последовал указ императрицы о продлении отпуска кн. Дашковой еще на год; более она уже не видалась с Екатериною.

Император Павел немедленно по воцарении своем, уже 12 ноября 1796 г., отставил Дашкову от всех должностей; а когда, в начале декабря 1796 г., она приехала из своей деревни в Москву, к ней явился московский генерал-губернатор, M. M. Измайлов, и сообщил, что император приказывает ей жить в своих деревнях. В конце декабря того же года, собираясь ехать в Москву на коронацию, император приказал кн. Дашковой из ее подмосковной выехать в имение ее сына, Коротово, новгородской губернии. 26 декабря 1796 г. кн. Дашкова туда выехала и провела около года в довольно бедной и суровой обстановке; весною 1798 г. она получила позволение вернуться в свою подмосковную, после того, как обратилась, по совету кн. Н. В. Репнина, с письмом к императрице Марии Феодоровне.

После смерти Павла Петровича опала с кн. Дашковой, само собою разумеется, была немедленно снята; 11 мая 1801 г. Российская Академия постановила просить кн. Дашкову "как виновницу ее существования, доказавшую примерное усердие к российскому слову и ревностное попечение о благосостоянии академий, стать снова во главе ее"; нет сомнения, такая честь была очень приятна кн. Дашковой, но она отклонила предложение, не чувствуя уже в себе прежних сил. На коронации в Москве она играла видную роль, как первая статс-дама; затем, до кончины, она жила то в Петербурге, то в Москве, более в Москве, первенствуя в высшем московском обществе и занимаясь отчасти литературою; в это время кн. Дашкова пожертвовала в Московский университет богатую минералогическую коллекцию, но она погибла в 1812 г. За время от 1804 по 1806 г. она сотрудничала в журнале "Друг просвещения", а несколько ранее, в 1799 г., написала комедию "Свадьба Фабиана или алчность к богатству наказанная", служившую продолжением драмы Коцебу "Бедность и благородство души"; наконец, в 1803-1808 г., во время пребывания у нее в Троицком девицы Вильмот, кузины г-жи Гамильтон, кн. Дашкова продиктовала ей свои Записки. Последние годы жизни княгини были печальны и унылы: она была совершенно одинока; отношения с дочерью и с сыном были у нее самые неприязненные; кн. Дашкова не пожелала даже посетить сына, когда он умирал в 1807 г. в Москве; дочь свою она лишила наследства и главную часть своего состояния передала своему двоюродному племяннику, гр. Ивану Илларионовичу Воронцову, принявшему фамилию Воронцова-Дашкова. Скончалась кн. Дашкова 4 января 1810 г. в Москве, схоронена в с. Троицком.

О значении деятельности кн. Дашковой в качестве президента двух академий мы уже говорили. Что касается деятельности литературной, то произведения княгини Дашковой не представляют ничего выдающегося даже для своего времени; из всего написанного ею имеют действительно важное значение лишь ее мемуары - "Mon histoire"; любопытны также отчасти замечания ее на книгу Рюльера. Мемуары кн. Дашковой написаны первоначально по-французски; в последнее время они изданы, с подлинной рукописи, в XXI т. "Архива кн. Воронцова"; ранее этого они появились на английском языке дважды (в 1840 г. и 1858 г.), на немецком (в 1857), на французском (в 1859) и в русском переводе, с предисловием А. И. Герцена, в Лондоне, в 1859 г. Написаны они, почти несомненно, на основании каких-нибудь, современных событиям, записок или заметок. В тексте нет на это никаких указаний, но, несомненно, кн. Дашкова подобные заметки вела; часть их даже и напечатана в "Опыте трудов российского собрания", как мы выше говорили, под названием "Путешествие одной российской знатной госпожи..." Существование каких-либо записок мы должны предполагать и ввиду замечательной хронологической точности и отсутствия в записках Дашковой сколько-нибудь заметных противоречий или ошибок в хронологии и географии. Не всегда даны в них годы и числа того или другого прибытия или отбытия княгини; но всегда можно, по ее рассказу, установить не только годы, но иногда времена года того или другого факта и при этом совершенно не приходится наталкиваться на противоречия. Такая точность в изложении событий, через 10-15 лет, заставляет нас думать, что в основу изложения положены какие-нибудь современные записи. Что касается окраски или оценки многих излагаемых в записках фактов, то в этом отношении кн. Дашкова отличалась крайней субъективностью: она никогда не стремилась представить факт в его объективном значении, а совершенно довольствовалась передачею своего впечатления от него. Из писем английской издательницы, мисс Брэдфорд, урожденной Вильмот, к брату кн. Дашковой, гр. С. P. Воронцову, мы узнаем, что, по мнению гр. Воронцова, опубликование этих мемуаров не может принести чести кн. Дашковой. Такой приговор нельзя не признать слишком суровым. Деятельность кн. Дашковой и ее характер известны теперь в истинном свете и помимо ее записок; ясны и многие несимпатичные черты характера княгини; поэтому мемуары ее уже не имеют никакого обличительного для памяти княгини значения, но они вполне сохраняют интерес, как превосходный материал для характеристики этой, бесспорно, незаурядной личности; да во всяком случае они и не рисуют автора в свете особенно непривлекательном.

Княгиня Екатерина Романовна Дашкова представляет собою далеко не самую крупную, но несомненно заметную и, во всяком случае, восьма оригинальную фигуру среди деятелей Екатерининского царствования. Особенно замечательна ее энергия, решительность, активность ее характера. Не колеблясь вступала она на самые необычные пути и создала себе совершенно необыкновенную карьеру: в 16 лет она - участница в заговоре против царствующего государя, в 38 лет - президент двух академий: едва ли можно указать другую женщину, которая на своем жизненном пути была бы в положениях, более отличающихся одно от другого. И создала себе эти положения кн. Дашкова почти исключительно благодаря своей энергичности и решительности. Характер у нее бесспорно господствовал над умом. Не ум указывал ей цели, к которым бы она стремилась, не рассуждением создавала она себе программу действий: руководил княгинею Дашковой постоянно ее характер, темперамент; ум же ее должен был только применяться к той обстановке, которую создавал для Дашковой ее характер. Во время своих далеких и продолжительных странствований по Европе кн. Дашкова обнаружила широкие интересы, приобрела довольно разнообразные сведения и всею своею деятельностью доказала свою способность правильно понимать различные, довольно отвлеченные вопросы, если только они были безразличны с точки зрения ее тщеславия; по своим знаниям и интересам она стала, бесспорно, в первых рядах русской интеллигенции конца ХVІІІ в. Несомненно, у нее ум был далеко недюжинный, но более разносторонний и широкий, чем сильный и глубокий. Идеи ее не только не самостоятельны и не оригинальны, но нередко не имеют никакой сколько-нибудь значительной цены. Она, например, много беседовала с Дидро; но в "Записках" своих ничего не сообщает любопытного и оригинального из разговоров этого замечательного и занимательного человека, хотя очень подробно излагает свои возражения ему на его замечания по поводу крепостного права в России. Возражения эти не только вовсе не сильны, но и вовсе не оригинальны; это общие места в устах очень многих тогдашних защитников существовавшего строя. Между тем кн. Дашкова хочет нас уверить, что слова ее произвели сильнейшее впечатление на Дидро (Quelle femme vous êtes! - будто бы сказал Дидро: Vous bouleversez des idées que j"ai chéries et nourries pendant 20 ans!) Не раз кн. Дашкова заявляет, что она большая поклонница английских порядков, - но поведение ее относительно императрицы Екатерины, немедленно после обоих возвращений из-за границы, доказывает, что она вовсе не прониклась действительно ценными идеями, лежавшими в основе английских учреждений, а увлеклась лишь внешнею стороною жизни англичан, богатством и комфортом их обстановки. Не может быть ни малейшего сомнения в том, что возражения, представленные Дашковой Дидро, нимало его не убедили; но Дашкова и в этом случае, и во многих других подобных, думает уверить читателя в вещах совершенно невозможных и этим лишь обнаруживает свое неуменье взвешивать и ценить силу доказательств, подтверждающих известные положения, а следовательно - и эти самые положения. Люди вообще нечасто бывают способны к критике самих себя; Дашкова же к этому была абсолютно неспособна, особенно если было задето ее самолюбие или честолюбие; эта полная неспособность к критике, даже просто к проверке себя, является одной из характерных черт ума Дашковой и одним из доказательств, что ум у нее играл совершенно второстепенную роль по отношению к характеру. Всякий факт, с которым приходилось кн. Дашковой сталкиваться, всякую мысль, пришедшую ей в голову, кн. Дашкова немедленно оценивала, и нередко оценивала верно; но раз она признала нечто за должное или за недолжное, за полезное или бесполезное - никакой проверки для нее уже не существовало. Эти свойства ума соединялись у кн. Дашковой еще с чрезвычайным честолюбием и даже с суетностью - если только не вызывались ими: ей всегда хотелось быть центром совершающихся на ее глазах событий; были ли это события важные, или мелкие - это было для нее вопросом уже второстепенным; но всегда в своих записках, и по-видимому в своих глазах, она и является центром, около которого группируются все остальные люди - как величины, уже сравнительно очень незначительные. Если ей что-нибудь не удается - в ее глазах это объясняется совершенно необычными интригами и усилиями разных лиц повредить ей, усилиями, которые вызваны завистью к ней; если ей делают какую-нибудь любезность, оказывают какой-нибудь знак внимания - в ее изложении это обращается всегда в нечто совершенно необычное, ни для кого другого не делаемое; вместе с тем, она принимает всякую любезность, всякий комплимент непременно за чистую монету, странным образом забывая, что сама-то иногда говорила не вполне искренно, а вставляя в какую-нибудь по виду изысканную любезность какую-нибудь колкость или намек. Благодаря таким свойствам характера она решительно ни с кем не уживалась - а это служит несомненным доказательством, что виновата в неприятностях, по крайней мере очень часто, была она сама. Она имела друзей в Англии, т. е. имела друзьями таких людей, с которыми ей почти не приходилось видаться, но со всеми, с кем приходилось жить ей сколько-нибудь долго, она непременно ссорилась. Все современники единогласно свидетельствуют о ее невыносимом характере; он отравил ей самой жизнь более, чем кому-либо. Но эти несимпатичные черты не мешают беспристрастному наблюдателю признать, что кн. Дашкова принесла несомненную и значительную пользу русскому просвещению и всему русскому обществу в качестве президента двух академий, и ценить ее удивительную энергию, благодаря которой она достигла того, чего, пожалуй, не достигла никакая другая женщина.

Главнейшим источником для биографии кн. Дашковой служат ее записки, разные издания которых указаны в тексте; затем письма ее, рассеянные в разных томах "Архива кн. Воронцова", в "Русском Архиве", в "Чтениях Московского общ. истории и древностей", в "Библиографическом Словаре русских писательниц" и в статье В. С. (Семевского) в "Русской Старине", 1873 г., № 3, перечислено все, напечатанное до того времени о кн. Дашковой. Из сочинений, важных для жизнеописания кн. Дашковой, отметим особенно: Сухомлинов, "Ист. Росс. академии", 8 томов, особенно тт. І и VIII; Пекарский, "Материал для истории жур. и литер. деят. Екатерины II", в приложении к III т. "Записок Академии Наук"; статья Д. И. Иловайскаго, в "Отечественных Записках", 1859, №№ 9 и 12, и в "Собрании сочинений"; Афанасьева, "Литерат. труды кн. Е. Р. Дашковой", в "Отечественных Записках", 1860, № 3; Суворин А. А., "Кн. Е. Р. Дашкова"; Шумигорский, "Императрица-публицист", Бильбасов, "История Екатерины II", т. I, II, XII (обозрение литературы). Упомянутая выше записка Екатерины II издана E. C. Шумигорским, в "Русской Старине", 1898 г., тт. І, II, 98, стр. 25-37; несколько любопытных писем - в девятом выпуске "Собрания бумаг" П. И. Щукина; об управлении Дашковой Академией Наук - см. отзывы К. С. Веселовского, "Русская Старина", 1898, т. 93, стр. 227-234. Описание наружности кн. Дашковой - в статье Дидро: "Sur la princesse Dashkoff", в "Oeuvres complètes", v. XVII, 487-494, Paris, 1876 г. - переведено со старого издания в упомянутой статье В. Семевского; о ее портретах - Ровинский, "Словарь русских гравир. портретов", І.

Н. Чечулин.

{Половцов}

Дашкова, княгиня Екатерина Романовна

Президент Российской академии. Родилась 17 марта 1743 г. в СПб. (дочь гр. Р. Илларионовича Воронцова). Воспитывалась в доме дяди, вице-канцлера Мих. Ил. Воронцова. "Превосходное", по понятиям того времени, воспитание ее ограничивалось обучением новым языкам, танцам и рисованию. Только благодаря охоте к чтению Д. сделалась одной из образованнейших женщин своего времени. Любимые писатели ее были Бэль, Монтескье, Буало и Вольтер. Поездки за границу и знакомство со знаменитыми писателями много способствовали ее дальнейшему образованию и развитию. С ранних лет Д. постоянно занимали вопросы политики. Еще в детстве она рылась в дипломатических бумагах своего дяди и следила за ходом русской политики. Время интриг и быстрых государственных переворотов способствовало развитию в ней честолюбия и желания играть историческую роль. До некоторой степени Д. это и удалось. Знакомство с вел. кн. Екатериной Алексеевной (1758 г.) и личное к ней расположение сделало Д. преданнейшей ее сторонницей. Их связывали также и литературные интересы. Окончательное сближение с Екатериной произошло в конце 1761 г. по вступлении на престол Петра III. Задумав государственный переворот и вместе с тем желая до времени оставаться в тени, Екатерина избрала главными союзниками своими Гр. Гр. Орлова и княгиню Д. Первый пропагандировал среди войск, вторая - среди сановников и аристократии. Благодаря Д. были привлечены на сторону императрицы гр. Н. И. Панин, гр. К. Г. Разумовский, И. И. Бецкий, Барятинский, А. И. Глебов, Г. Н. Теплов и др. Когда переворот совершился, другие лица, против ожиданий Д., заняли первенствующее место при дворе и в делах государственных; вместе с тем охладели и отношения императрицы к Д. Некоторое время спустя после смерти своего мужа, бригадира кн. Мих. Ив. Дашкова (1764), E. P. провела в подмосковной деревне, а в 1768 г. предприняла поездку по России. В декабре 1769 года ей разрешено было заграничное путешествие. Д. в течение 3-х лет посетила Германию, Англию, Францию, Швейцарию, часто виделась и беседовала с Дидро и Вольтером. 1775-1782 гг. она снова провела за границей ради воспитания своего единственного сына, окончившего курс в Эдинбургском унив. В Англии Д. познакомилась с Робертсоном и Адамом Смитом; она снова посетила Париж, Швейцарию и Германию, а также Италию. В это время отношение ее к императрице несколько улучшилось. Д. было предложено место директора спб. Академии наук и художеств. По мысли Д. была открыта Российская академия (21 окт. 1783 г.), имевшая одною из главных целей усовершенствование русского яз.; в ней кн. Д. была первым президентом. Новое неудовольствие императрицы Д. навлекла напечатанием в "Российском театре" (издававшемся при Академии) трагедии Княжнина "Вадим" (1795). Трагедия эта была изъята из обращения. В том же 1795 г. Д. выехала из СПб. и жила в Москве и подмосковной своей деревне. В 1796 г., тотчас по восшествии на престол, имп. Павел устранил Д. от всех занимаемых ею должностей и приказал жить в новгородском ее имении. Только при содействии имп. Марии Федоровны Д. разрешено было поселиться в Калужской губ., а потом и в Москве. В Москве же, не принимая более участия в литературных и политических делах, Д. скончалась 4 янв. 1810 г. Наибольшего внимания заслуживает не политическая роль Д., продолжавшаяся весьма недолго, а деятельность ее в академии и в литературе. По назначении директором академии Д. в речи своей выражала уверенность, что науки не будут составлять монополию академии, но "присвоены будучи всему отечеству и вкоренившись, процветать будут". С этою целью по ее инициативе были организованы при академии публичные лекции (ежегодно, в течение 4-х летних месяцев), имевшие большой успех и привлекавшие большое число слушателей. Д. увеличила число студентов-стипендиатов академии с 17 до 50 и воспитанников академии художеств - с 21 до 40. В продолжение 11 лет директорства Д. академическая гимназия проявляла свою деятельность не только на бумаге. Несколько молодых людей отправлены были для довершения образования в Геттинген. Учреждение так называемого "переводческого департамента" (взамен "собрания переводчиков" или "российского собрания") имело целью доставить русскому обществу возможность читать лучшие произведения иностранных литератур на родном языке. В это-то именно время и появился целый ряд переводов, по преимуществу с классич. яз. По почину Д. был основан журнал "Собеседник любителей российского слова", выходивший в 1783 и 1784 (16 книжек) и носивший сатирическо-публицистический характер. В нем участвовали лучшие литературные силы: Державин, Херасков, Капнист, Фонвизин, Богданович, Княжнин. Здесь помещены были "Записки о русск. истории" имп. Екатерины, ее же "Были и небылицы", ответы на вопросы Фонвизина, "Фелица" Державина. Самой Д. принадл. надпись в стихах к портр. Екатерины и сатирическое "Послание к слову: так". Другое, более серьезное издание: "Новые ежемесячные сочинения" начато было с 1786 г. (прод. до 1796 г.). При Д. начата новая серия мемуаров акад. под загл. "Nova acta acad. scientiarum petropolitanae" (с 1783 г.). По мысли Д. издавался при акад. сборник: "Российский Феатр". Главным научным предприятием российской акд. было изд. "Толкового словаря русск. яз.". В этом коллективном труде Д. принадлежат собирание слов на буквы ц, ш, щ, дополнения ко многим другим буквам; она также много трудилась над объяснением слов (преимущественно обозначающих нравственные качества). Сбережение многих акад. сумм, умелое экономическое управление акад. - несомненная заслуга Д. Лучшей оценкой ее может служить то, что в 1801 г., по вступлении на престол имп. Александра I, члены Российской акад. единогласно решили пригласить Д. снова занять председательское кресло в акад. (Д. отказалась от этого предложения). Кроме названных литературных трудов, Д. писала стихи на рус. и франц. яз. (большей частью в письмах к имп. Екатерине), перевела "Опыт о эпическ. стихотворств" Вольтера ("Невинное упражнение", 1763, и отд., СПб., 1781), переводила с англ. (в "Опытах трудов вольного российского собрания", 1774), произнесла несколько акад. речей (написанных под сильным влиянием речей Ломоносова). Некоторые ее статьи напечатаны в "Друге просвещения" 1804-06 г. и в "Новых ежемесячных сочинениях". Ей принадлежат также комедия "Тоисиоков, или человек бесхарактерный", написанная по желанию Екатерины для эрмитажного театра (1786), и драма "Свадьба Фабиана, или алчность к богатству наказанная" (продолжение драмы Коцебу: "Бедность и благородство души"). В Тоисиокове (человеке, желающем "и то и сио") видят Л. А. Нарышкина, с которым Д. вообще не ладила, а в противополагаемой ему по характеру героине Решимовой - автора комедии. Важным историческим документом являются мемуары Д., изданные сначала на англ. яз. г-жей Вильмот в 1840 г., с дополнениями и изменениями. Французский текст мемуаров, принадлежащий несомненно Д., появился только недавно ("Mon histoire", в "Архиве кн. Воронцова", кн. XXI). Сообщая очень много ценных и интересных сведений о перевороте 1762 г., о собственной жизни за границей, придворных интригах и т. д., кн. Д. не отличается беспристрастием и объективностью. Восхваляя имп. Екатерину, она почти не дает никаких фактических оснований такому восхвалению. Нередко сквозит в Записках как бы обвинение императрицы в неблагодарности. Далеко не оправдывается фактами подчеркиваемое бескорыстие автора мемуаров.

Ср. Д. Иловайский, "Биогр. Д.", в его "Сочинениях" (1884); А. Н. Афанасьев, "Литерат. труды Д." ("Отеч. зап." 1860, № 3), "Директор акад. наук Дашкова" в "Чтен. общ. ист." (1867, I); M. Сухомлинов, "Ист. Росс. акад.", ч. 1; В. Семевский ("Русск. стар." 1874, 8); Добролюбов, "О Собеседн." (соч. т. 1); Галахов ("Отеч. зап." 1856, 11, 12); Пекарский, "Материалы для истории журн. деят. имп. Екатерины", в VIII т. "Записок акад. наук"; "Рус. арх." 1880, III кн., 1881, I и II; "Архив кн. Воронцова", кн. XXI (СПб. 1888); А. С. Суворин, "Кн. Е. Р. Дашкова", вып. 1, СПб. 1888.

А. Л-ко.

{Брокгауз}

Дашкова, княгиня Екатерина Романовна

президент Императорской Академии Наук (1783-96), статс-дама Екат. II, писательница; р. 17 марта 1743, † 4-го янв. 1810.

{Половцов}

Дашкова, княгиня Екатерина Романовна

(урожденная Воронцова, 1743-1810) - президент Академии наук и Российской академии, статс-дама Екатерины II. Д. воспитывалась в доме дяди, канцлера Михаила Илларионовича Воронцова и с детских лет настолько пристрастилась к чтению, что к 15 годам была знакома с сочинениями Вольтера, Гельвеция и др. французских писателей 18 в.; однако до замужества не умела говорить по-русски. Любовь к чтению сблизила ее с будущей императрицей Екатериной II, тогда еще великой княгиней (1758). В короткое царствование Петра III, когда семья Воронцовых занимала первенствующее положение при дворе, а сестра Дашковой, Елизавета Воронцова, была фавориткой императора, сама Д. решительно примкнула к кружку Екатерины и деятельно вербовала ей сторонников среди сановников и аристократии. В перевороте 28/VI 1762 она играла эффектную, но далеко не столь решающую роль, какую она приписывает себе в своих "Записках". После восшествия на престол Екатерина щедро наградила Д. За два заграничных путешествия(1769-72 и 1775-1782) Д. познакомилась со многими выдающимися писателями и учеными (м. пр. с Вольтером, Дидро, Адамом Смитом и др.). По возвращении из второго путешествия Д. была назначена директором (президентом) Академии наук. Занимая этот пост с 1783 по 1796, Д. значительно улучшила хозяйственное положение Академии, энергично поддерживала ее ученые предприятия - командировки молодых ученых за границу, издание научных трудов Академии, работы по составлению географического атласа России, чтение общедоступных лекций по точным наукам и т. д. В 1783 Д. был основан журнал "Собеседник любителей российского слова" (до 1784 вышло 16 кн.), а в 1786 взамен его "Новые ежемесячные сочинения"; в обоих изданиях принимали участие лучшие писатели того времени (Державин, Фонвизин, Херасков и др.); печатались также статьи и самой Д. В 1783 Д. была назначена президентом учрежденной по ее мысли для разработки русского языка Российской академии. Наравне с прочими академиками Д. принимала участие в составлении "Словаря Российской академии, расположенного по словопроизводному порядку", главного труда Академии, который закончился печатанием в 1794. В 1793 в выходившем при Академии журнале "Российский феатр" была напечатана трагедия Княжнина "Вадим Новгородский". Напуганная событиями Франц. революции, Екатерина заподозрила в ней революционные тенденции, и по сенатскому указу трагедия была сожжена рукою палача, а Д. получила вскоре отпуск на два года и уже не возвращалась более в Академию. Павел отставил Д. от всех должностей с предписанием безвыездно жить в новгородском имении, и только по просьбе императрицы ей было разрешено поселиться в подмосковном имении. Со вступлением на престол Александра I опала с Д. была снята, и она до смерти проживала то в Москве то в Петербурге, занимаясь литературой. Из литературного наследия Д. до настоящего времени сохранили свое значение ее "Записки", · написанные по-французски и с подлинной рукописи напечатанные в XXI томе "Архива князя Воронцова" (первоначально появилось два англ. перевода - в 1840 и 1859; в 1859 вышел рус. пер. в издании и со статьей А. И. Герцена, в Лондоне). Лучшее. изд. "Записок" выпущено под ред. Н. Д. Чечулина (СПб, 1907). Несмотря на крайний субъективизм, "Записки" Д. являются весьма ценным источником для истории царствования Екатерины II.

Словарь русского языка XVIII века

XVIII век в истории России можно с полным основанием назвать «женским веком». Почти три его четверти страной управляли женщины — Екатерина I , Анна Иоанновна , Елизавета Петровна и Екатерина II . Но не только в политике они вышли на первые роли. Именно в этот период Россия стала первой страной в мире, где руководство Академией наук было доверено женщине. «Первопроходцем» стала Екатерина Дашкова.

Она родилась 28 марта 1743 года в семье графа Романа Воронцова , генерала и члена Сената. Род Воронцовых издревле относился к русской элите, и многочисленные родственники Екатерины занимали высокие сановные посты.

Отец девочки, Роман Воронцов, был известен как любитель развлечений и светской жизни, не слишком утруждавший себя заботами о семье. Екатерине было два года, когда умерла её мать, и отец передал младшую дочь на воспитание родственникам.

Михаил Илларионович Воронцов. Портрет кисти художника Алексея Антропова. Фото: Public Domain

Заботы о девочке на себя взял дядя, вице-канцлер Михаил Илларионович Воронцов . Он дал Екатерине наилучшее, по меркам того времени, образование. Впрочем, девушек той эпохи не перегружали научными знаниями. Однако Екатерина, полюбившая чтение, занялась самообразованием, благо богатая дядина библиотека этому способствовала.

Но поначалу её судьба ничем не отличалась от судеб других девиц из высшего общества. В 16 лет она вышла замуж за молодого красавца, князя Михаила Дашкова , потомка Рюриковичей , и была отослана мужем к родным, в провинциальную на тот момент Москву.

Как вспоминала сама Дашкова, в Москве на первых порах ей пришлось нелегко. Как и многие представители петербургской знати, Екатерина очень плохо изъяснялась по-русски, в то время как свекровь её не владела ни одним иностранным языком.

Доверенное лицо императрицы

И быть бы Екатерине Дашковой заурядной «дамой света» в Москве, если бы в 1758 году её не представили великой княгине Екатерине Алексеевне, супруге наследника престола Петра Фёдоровича . Великой княгине молодую девушку отрекомендовали как «юную особу, которая почти всё время проводит за учением».

Несмотря на то, что Дашкова была младше будущей императрицы на 14 лет, они стали подругами. Екатерину Алексеевну немало удивила тяга девушки к научным знаниям, а также её интересные и весьма разумные суждения о политике. Дашкова же, очевидно, сумела понять, что будущее России отнюдь не в Петре Фёдоровиче, а в её новой подруге, которая отнюдь не собирается мириться с ролью нелюбимой жены императора.

Дашкова сумела заслужить доверие великой княгини, несмотря на то, что её родная сестра, Елизавета Романовна Воронцова-Полянская , была одной из фавориток Петра III . Но родственным связям Дашкова предпочла верность старшей подруге.

Юная Дашкова была причастна к заговору, который возвёл на престол Екатерину II. Однако степень её причастности остаётся спорной. Императрица и Дашкова в своих воспоминаниях описывали это весьма по-разному. Екатерина II писала, что Дашкова отвечала лишь за связь с офицерами низшего звена, не посвящёнными во все детали переворота 1762 года, да и сама не имела сведений о настоящих планах заговорщиков. Сама Дашкова претендовала на роль главной движущей силы «революции», утверждая, что благодаря ей на сторону Екатерины перешли практически все главные сановники и аристократы.

Подобные противоречия объясняются конфликтом новоявленной императрицы с бывшей подругой. Екатерине II пришлась не по вкусу критика Дашковой в адрес её фаворита, графа Орлова.

В результате Дашкова очень быстро оказалась в опале и удалилась в деревню.

«Агент влияния» Екатерины Великой

В 1764 году Екатерину Дашкову постиг новый удар — умер муж, и она осталась вдовой с двумя детьми на руках. Тем не менее она сумела справиться с житейскими трудностями.

В 1769 году при сохранявшемся отчуждении между двумя Екатеринами Дашкова получила разрешение на выезд за границу. Так началось её трёхлетнее путешествие по странам Европы, в ходе которого она познакомилась с лучшими мыслителями эпохи — Дидро, Вольтером и другими. Все они отмечали глубокие знания и необычайный ум княгини Дашковой, а также её чрезвычайно одобрительные отзывы о Екатерине II.

Эти отзывы со временем помогут самой Дашковой — императрица, состоявшая в переписке с теми же Вольтером и Дидро , осталась довольной тем, что бывшая подруга выступает в Европе как её собственный «агент влияния».

Но ум Дашковой совмещался с импульсивным, подчас взрывным характером. Существует легенда: однажды в Пруссии, в гостинице, Дашкова обнаружила в номере картину, на которой русские солдаты на поле боя просят пощады у пруссаков. Мириться с такой «пропагандой» Екатерина не пожелала. Купив краски, она за ночь перекрасила мундиры солдат, после чего же уже пруссаки просили пощады у побеждающих русских воинов.

Второе путешествие Дашковой в Европу началось в 1775 году и продлилось целых семь лет. Главной его целью было обучение сына в Эдинбургском университете. В эту поездку Дашкова продолжила общение с лучшими научными умами Европы, что впоследствии помогло ей в годы работы директором Академии наук.

Парадный портрет Воронцовой-Дашковой изображает её рядом с книгами, намекая на учёность. Фото: Public Domain

Мать языка русского

По возвращении Дашковой в Россию Екатерина Великая вернула ей своё расположение. В 1783 году императрица, которой очень импонировала идея Дашковой о превращении русского языка в один из великих литературных языков Европы, назначает её директором Петербургской академии наук.

На этом посту она проявила себя блестящим управленцем. Ей удалось если не полностью прекратить, то значительно уменьшить внутренние распри среди научного сообщества и направить деятельность Академии «на процветание Отечества».

Именно Дашкова стала инициатором проведения регулярных публичных научных лекций, что способствовало популяризации науки среди широких слоёв населения. Было увеличено количество студентов — академических стипендиатов, большое количество молодых россиян стало отправляться на учёбу за границу.

В октябре 1783 года по инициативе Екатерины Дашковой была создана Императорская Российская Академия. В отличие от Академии наук, новое учреждение должно было сосредоточиться не на точных, а на гуманитарных науках, в первую очередь на исследовании русского языка. Новую академию возглавила также Дашкова, сосредоточившая в своих руках все нити управления русской наукой.

Главным трудом, созданным под руководством Дашковой, стал «Словарь Академии Российской, словопроизводным порядком расположенный» — первый толковый словарь русского языка. На его создание ушло шесть лет.

Дашкова учредила при Российской Академии целый департамент переводчиков, которые переводили на русский язык лучшие произведения мировой литературы. Также по инициативе Екатерины Малой, как называли Дашкову в России, был основан журнал «Собеседник любителей российского слова», к работе в котором привлекли лучших русских литераторов той эпохи, таких как Денис Фонвизин и Гавриил Державин .

Дашкова сама активно трудилась в качестве переводчика, лично участвовала в создании толкового словаря, предложила использовать печатную букву «Ё». Всё это она успешно совмещала с административной деятельностью, приведя в полный порядок финансы Академии наук.

Позднее признание

Успешная деятельность по управлению русской наукой завершилась для Екатерины Дашковой новой опалой. Она в очередной раз не сочла нужным скрывать своё негативное отношение к фавориту императрицы — её последнему возлюбленному Платону Зубову . Фаворит, в свою очередь, постарался настроить Екатерину Великую против подруги. Повод представился в 1795 году, когда издательство Академии наук опубликовало трагедию Якова Княжнина «Вадим Новгородский». Императрице донесли, что произведение критикует государственные устои, разгневанная Екатерина потребовала его изъятия, а заодно отстранила Дашкову от управления Академией.

Воцарение после смерти Екатерины Великой Павла I только усугубило положение Дашковой. Новый император, помнивший, что Дашкова была одной из участниц свержения его отца, отправил немолодую уже женщину в ссылку.

Её государственная деятельность завершилась окончательно. Последние годы своей жизни она провела в своём имении в Калужской губернии.

В 1801 году, когда после очередного дворцового переворота на трон взошёл Александр I, встал вопрос о том, кто возглавит Академию наук. Академики были единодушны — лучше, чем Екатерина Дашкова, кандидатуры быть не может.

Однако Екатерина Романовна, которой было уже под шестьдесят, ответила решительным отказом. Возможно, посчитала, что для российской науки уже сделала всё, что могла. А быть может, решила, что на её век императорских милостей и опал уже достаточно.

Екатерины Романовны Дашковой не стало 16 января 1810 года. Мирская слава проходит быстро — уже в конце XIX века никто точно не знал, где именно похоронена первая женщина — руководитель Академии наук. Лишь в 1999 году учёным и энтузиастам удалось обнаружить её усыпальницу и восстановить захоронение, чтобы каждый, кто знает и помнит историю своей страны, мог бы поклониться одной из великих дочерей России.

, Государственный деятель

Дашкова Екатерина Романовна (17 (28) марта 1743, по другим сведениям 1744, Санкт-Петербург - 4 (16) января 1810, Москва), урождённая Воронцова, в замужестве княгиня Дашкова. Подруга и сподвижница императрицы Екатерины II, участница государственного переворота 1762 года (после совершения переворота Екатерина II охладела к подруге и княгиня Дашкова не играла заметной роли в делах правления). Одна из заметных личностей Российского Просвещения. В её мемуарах содержатся ценные сведения о времени правления Петра III и о воцарении Екатерины II («Mon Histoire, Mémoires de la princesse Dachkoff» изданы на французском в Париже (1804-1805); «Мемуары княгини Дашковой», изданы в 1840 в Лондоне).

Родилась 17 марта 1743 г.; дочь графа Романа Илларионовича Воронцова. Воспитывалась в доме дяди, вице-канцлера Михаила Илларионовича Воронцова. "Превосходное", по понятиям того времени, воспитание ее ограничивалось обучением новым языкам, танцам и рисованию. Только благодаря охоте к чтению Дашкова сделалась одной из образованнейших женщин своего времени. Любимые писатели ее были Бейль, Монтескье, Буало и Вольтер. Поездки за границу и знакомство с знаменитыми писателями много способствовали ее дальнейшему развитию. С ранних лет ее занимали вопросы политики. Еще в детстве она рылась в дипломатических бумагах своего дяди и следила за ходом русской политики. Время интриг и быстрых государственных переворотов способствовало развитию в ней честолюбия и желания играть историческую роль.

Русский язык красотою, изобилием, важностью и разнообразными родами мер в стихотворстве, каких нет в других, превосходит многие европейские языки, а потому и сожалительно, что россияне, пренебрегая столь сильный и выразительный язык, ревностно домогаются говорить или писать несовершенно, языком весьма низким для твердости нашего духа и обильный чувствований сердца. До какого бы цветущего состояния довели россияне свою литературу, если бы познали цену языка своего!

Дашкова Екатерина Романовна

Знакомство с великой княгиней Екатериной (1758) и личное к ней расположение сделало Дашкову преданнейшей ее сторонницей. Их связывали также и литературные интересы. Окончательное сближение с Екатериной произошло в конце 1761 г., по вступлении на престол Петра III. Задумав государственный переворот, Екатерина избрала главными союзниками своими Григория Григорьевича Орлова и княгиню Дашкову. Первый пропагандировал среди войск, вторая - среди сановников и аристократии. Благодаря Дашковой были привлечены на сторону императрицы граф Н.И. Панин, граф К.Г. Разумовский, И.И. Бецкий, Барятинский, А.И. Глебов, Г.Н. Теплов и другие. Когда переворот совершился, другие лица, против ожиданий Дашковой, заняли первенствующее место при дворе и в делах государственных; вместе с тем охладели и отношения императрицы к Дашковой. Некоторое время спустя после смерти своего мужа, бригадира князя Михаила Ивановича Дашкова (1764), Дашкова провела в подмосковной деревне, а в 1768 г. предприняла поездку по России. В декабре 1769 г. ей разрешено было заграничное путешествие.

В течение 3 лет она посетила Германию, Англию, Францию, Швейцарию, часто виделась и беседовала с Дидро и Вольтером. 1775 - 1782 годы она снова провела за границей, ради воспитания своего единственного сына, окончившего курс в Эдинбургском университете. В Англии Дашкова познакомилась с Робертсоном и Адамом Смитом. В это время отношения ее к императрице несколько улучшились, и ей было предложено место директора Петербургской Академии Наук и Художеств. По мысли Дашковой была открыта Российская Академия (21 октября 1783 г.), имевшая одной из главных целей усовершенствование русского языка; Дашкова была ее первым президентом.

Новое неудовольствие императрицы Дашкова навлекла на себя напечатанием в "Российском Феатре" (издававшемся при академии) трагедии Княжнина "Вадим" (1795). Трагедия эта была изъята из обращения. В том же 1795 г. Дашкова выехала из Петербурга и жила в Москве и подмосковной своей деревне. В 1796 г., тотчас по восшествии на престол, император Павел устранил Дашкову от всех ее должностей и приказал жить в новгородском ее имении.

Только при содействии императрицы Марии Феодоровны Дашковой разрешено было поселиться в Калужской губернии, а потом и в Москве.
В Москве, не принимая более участия в литературных и политических делах, Дашкова скончалась 4 января 1810 г.
Наибольшего внимания заслуживает не политическая роль Дашковой, продолжавшаяся весьма недолго, а деятельность ее в академии и в литературе. По назначении директором академии Дашкова произнесла речь, в которой выразила уверенность, что науки не будут составлять монополию академии, но "присвоены будучи всему отечеству и вкоренившись, процветать будут". С этой целью были организованы при Академии публичные лекции (ежегодно, в течение 4 летних месяцев), имевшие большой успех и привлекавшие много слушателей.

Дашкова увеличила число студентов-стипендиатов Академии с 17 до 50, воспитанников Академии Художеств - с 21 до 40. В продолжение 11 лет директорства Дашковой академическая гимназия проявляла свою деятельность не только на бумаге. Несколько молодых людей отправлены были для довершения образования в Геттинген. Учреждение так называемого "переводческого департамента" (взамен "собрания переводчиков" или "российского собрания") имело целью доставить русскому обществу возможность читать лучшие произведения иностранных литератур на родном языке. В это именно время появился целый ряд переводов, по преимуществу с классических языков.

По почину Дашковой был основан журнал "Собеседник любителей российского слова", выходивший в 1783 - 1784 годах (16 книжек) и носивший сатирическо-публицистический характер. В нем участвовали Державин, Херасков, Капнист, Фонвизин, Богданович, Княжнин. Здесь помещены были "Записки о русской истории" императрицы Екатерины, ее же "Были и небылицы", ее ответы на вопросы Фонвизина. Самой Дашковой принадлежит надпись в стихах к портрету Екатерины и сатирическое "Послание к слову: так".

Другое, более серьезное издание: "Новые ежемесячные сочинения" выходило с 1786 до 1796 г. При Дашковой начата новая серия мемуаров Академии, под заглавием "Nova acta acad. scientiarum petropolitanae" (с 1783 г.). По мысли Дашковой издавался при Академии сборник: "Российский Феатр". Главным научным предприятием Российской Академии было издание "Толкового словаря русского языка". В этом коллективном труде Дашковой принадлежит собирание слов на буквы "ч", "ш", "щ", дополнения ко многим другим буквам; она также много трудилась над объяснением слов (преимущественно обозначающих нравственные качества).

Сбережение академических сумм, умелое экономическое управление Академией - несомненная заслуга Дашковой. В 1801 г., по вступлении на престол императора Александра I, члены Российской Академии единогласно решили пригласить Дашкову снова занять председательское кресло в Академии, но Дашкова отказалась. Она писала стихи на русском и французском языках (большей частью в письмах к императрице Екатерине), перевела "Опыт о эпическом стихотворстве" Вольтера ("Невинное упражнение", 1763, и отдельно, Санкт-Петербург, 1781), переводила с английского (в "Опытах трудов вольного российского собрания", 1774), произнесла несколько академических речей (написанных под сильным влиянием речей Ломоносова).

Некоторые ее статьи напечатаны в "Друге Просвещения" 1804 - 06 годов и в "Новых ежемесячных сочинениях". Ей принадлежат также комедия "Тоисиоков, или Человек бесхарактерный", написанные по желанию Екатерины для эрмитажного театра (1786), и драма "Свадьба Фабиана, или Алчность к богатству наказанная" (продолжение драмы Коцебу "Бедность и благородство души"). В Тоисиокове (человеке, желающем "и то и сио") видать Л.А. Нарышкина, с которым Дашкова вообще не ладила, а в противополагаемой ему по характеру героине Решимовой - автора комедии.

Важным историческим документом являются мемуары Дашковой, изданные сначала на английском языке госпожой Вильмот в 1840 г., с дополнениями и изменениями. Французский текст мемуаров, принадлежащий несомненно Дашковой, появился позднее ("Mon histoire", в "Архиве князя Воронцова", книга XXI). Сообщая очень много ценных и интересных сведений о перевороте 1762 г., о собственной жизни за границей, придворных интригах и т. д., мемуары Дашковой не отличаются беспристрастием и объективностью. Восхваляя императрицу Екатерину, она почти не дает никаких фактических оснований такому восхвалению. Нередко сквозит в "Записках" как бы обвинение императрицы в неблагодарности. Далеко не оправдывается фактами подчеркиваемое бескорыстие самой Дашковой.

Дашкова скончалась 16 января 1810 года и была погребена в храме Живоначальной Троицы в селе Троицком в Калужской губернии. К концу XIX века следы надгробия были практически затеряны. 22 октября 1999 года по инициативе МГИ им. Е. Р. Дашковой надгробие было восстановлено и освящено архиепископом Калужским и Боровским Климентом. Установлено место, где она была погребена: «в трапезной части церкви „в левой стороне трапезной, против столба“, в её северо-восточном углу в склепе, расположенном под полом. Устройство усыпальницы представителей княжеских родов в храме соответствовало русской мемориальной традиции.

На стене трапезной между вторым и третьим окнами была помещена медная доска, на которой был текст эпитафии, составленный племянницей Дашковой Анной Исленьевой: „Здесь покоятся тленные останки княгини Екатерины Романовны Дашковой, урожденной графини Воронцовой, штатс-дамы, ордена св. Екатерины кавалера, императорской Академии наук директора, Российской Академии президента, разных иностранных Академий и всех российских ученых обществ члена. Родилась 1743 года марта 17, скончалась 1810 января 4. Сие надгробие поставлено в вечную ей память от приверженной к ней сердечной и благодарной племянницы Анны Малиновской, урожденной Исленьевой“. В настоящее время церковь восстановлена, на могиле сделана надгробная плита».

Екатерина Романовна Дашкова - фото

Екатерина Романовна Дашкова - цитаты

Русский язык красотою, изобилием, важностью и разнообразными родами мер в стихотворстве, каких нет в других, превосходит многие европейские языки, а потому и сожалительно, что россияне, пренебрегая столь сильный и выразительный язык, ревностно домогаются говорить или писать несовершенно, языком весьма низким для твердости нашего духа и обильный чувствований сердца. До какого бы цветущего состояния довели россияне свою литературу, если бы познали цену языка своего!

Чем более человек умен и знающ, тем осторожнее.

У женщин решительный молодец скорее удачу получит.

История жизни
Екатерина Романовна Дашкова родилась в 1743 (1744?) г. в Петербурге. Она рано потеряла мать. Отец ее, граф Роман Илларионович Воронцов (генерал-поручик и сенатор), детьми своими интересовался значительно меньше, чем светскими развлечениями. Из пяти детей после смерти матери дома остался только один – старший сын Александр (впоследствии крупный государственный деятель). Второй сын – Семен Воронцов (будущий известный дипломат, русский посол в Англии) воспитывался у деда. Старшие дочери были назначены фрейлинами и жили при дворе. Екатерину, самую младшую, взял на воспитание дядя – Михаил Илларионович Воронцов, в ту пору вице-канцлер, а с 1758 г. «великий канцлер».
Вероятно, девочке повезло, что она не осталась в отчем доме. Роман Воронцов, человек не слишком высоких нравственных правил, для просвещенных людей своего круга служил и неким эталоном невежества. Не случайно его имя упоминает вице-президент Адмиралтейской коллегии И.Г. Чернышев в письме будущему куратору Московского университета И.И. Шувалову в связи с событием 26 июля 1753 г. В тот день при безоблачном небе был убит молнией во время опытов по изучению атмосферного электричества Г.В. Рихман. Ломоносов выразил опасение, что сей случай может быть истолкован «противу приращений наук», и, словно вторя ему, И.Г. Чернышев пишет: «Любопытен я знать теперь, что говорит об электрической машине Роман Ларионович: он и прежде, когда мы еще не знали, что она смертоносна, ненавидел ее».
И еще штрих к портрету. Назначенный наместником Владимирской, Пензенской и Тамбовской губерний, Роман Воронцов до того разорил поборами эти земли, что слух о его «неукротимом лихоимстве» дошел до императрицы.
Сохранился анекдот о том, что во время праздничного обеда по случаю дня рождения графа Романа ему при гостях был вручен подарок от государыни – длинный пустой кошелек. Роман Илларионович не перенес афронта и вскоре скончался. Нашелся, правда, стихотворец, сочинивший эпитафию, где прославил именно те добродетели, коих очевидно начисто был лишен Р.И. Воронцов, – бескорыстие и сострадание к ближним. Но эта эпитафия, напечатанная в журнале, во главе которого стояла дочь покойного, не изменила мнения о Р. Воронцове – за ним прочно закрепилась кличка: «Роман – большой карман».
О матери Е.Р. Дашковой – Марфе Ивановне, урожденной Сурминой, известно немного. Слыла она красавицей и плясуньей и будто бы попала в число тех девушек, которых привели к императрице Анне, чтобы продемонстрировать ей русскую пляску. Девушки так испугались грозной подруги Бирона, что и плясать не смогли: ноги приросли к полу. Дочь волжского купца Марфа Ивановна обладала значительными капиталами, которые нередко выручали мотовку Елизавету Петровну до восшествия той на престол да в какой-то мере и способствовали этому событию: к помощи невестки не раз прибегал М.И. Воронцов, лицо близкое великой княжне (в годы царствования Елизаветы Петровны М.И. Воронцов стал одним из наиболее влиятельных вельмож). «Семья Воронцовых, – пишет Герцен, – принадлежала к тому небольшому числу олигархического барства, которые вместе с наложниками императриц управляли тогда, как хотели, Россией, круто переходившей из одного государственного быта в другой. Они хозяйничали в царстве точно так, как теперь у богатых помещиков дворовые управляют дальними и ближними волостями»
Екатерина Романовна воспитывалась вместе со своей двоюродной сестрой, дочерью канцлера. «Мой дядя не жалел денег на учителей. И мы – по своему времени – получили превосходное образование: мы говорили на четырех языках, и в особенности владели отлично французским; хорошо танцевали, умели рисовать; некий статский советник преподавал нам итальянский язык, а когда мы изъявили желание брать уроки русского языка, с нами занимался Бехтеев; у нас были изысканные и любезные манеры, и потому немудрено было, что мы слыли за отлично воспитанных девиц. Но что же было сделано для развития нашего ума и сердца? Ровно ничего...»
Началом своего нравственного воспитания Дашкова считает время первой разлуки с домом канцлера.
В деревне девушка находит обширную библиотеку.
«Глубокая меланхолия, размышления над собой и над близкими мне людьми изменили мой живой, веселый и даже насмешливый ум», – вспоминала Дашкова. Она со всей страстью отдается чтению. С тех пор и на всю жизнь ее лучшие друзья – книги.
Она возвращается в дом дяди повзрослевшей. Часто задумывается. Ищет уединения. К ней посылают докторов... Со всех сторон девушку терзают нелепыми расспросами родные, твердо уверенные, что тут не без «сердечной тайны». «А она просит об одном, – говорит Герцен, – чтоб ее оставили в покое: она тогда читала «De l`entendement» («Об уме» Гельвеция. – Л.Л.)»
В эти годы складывается ее характер. Она независима, самолюбива (иногда – резка), впечатлительна, доверчива... Она не миловидна и не грациозна, ей неинтересны балы, где живой ум и оригинальность суждений котируются несравненно ниже светской болтовни. К тому же она решительно отказывается белиться и румяниться, как было тогда принято, и, пожалуй, это ее первая маленькая фронда, первая попытка не быть «как все».
Рано выйдя из-под опеки гувернантки, девушка теперь предоставлена самой себе...
К 15 годам у нее собрана библиотека в 900 томов. Особенно радуется она приобретению словаря Луи Морери, разящего существующий порядок оружием юмора, и знаменитой «Энциклопедии», многие из составителей которой станут впоследствии ее друзьями. «Никогда драгоценное украшение не доставляло мне больше наслаждения, чем эти книги...»
Но не только из книг черпает Екатерина Романовна познания, сделавшие ее вскоре образованнейшей женщиной своего времени.
Ее «безжалостная наблюдательность» находит в доме дяди, первого сановника государства, где бывает немало заезжих знаменитостей, богатую пищу. Она не упускает случая расспросить обо всем, что касается законов, нравов, образа правления...
«...Я сравнивала их страны с моей родиной, и во мне пробудилось горячее желание путешествовать; но я думала, что у меня никогда не хватит на это мужества, и полагала, что моя чувствительность и раздражительность моих нервов не вынесут бремени болезненных ощущений уязвленного самолюбия и глубокой печали любящего свою родину сердца...»
Прекрасный психологический портрет юной Дашковой дает писатель-историк Д.Л. Мордовцев. «Рано проявилось в ней неясное сознание своей силы и чувство богатых внутренних задатков, и это обнаружилось в ней, с одной стороны, какою-то гордостью, признанием за собой чего-то большего, чем то, что в ней думали видеть, а с другой – страстным желанием раздела чувств, впечатлений, знаний – желанием дружбы и любви. Но отзыва на все это она не могла найти ни в ком: с воспитанницей своей она не сошлась душою, а других родных никого близко не имела, и только глубокую дружбу воспитала она в себе к своему брату Александру, к которому питала это чувство всю жизнь, как и вообще все ее привязанности отличались полнотою и какою-то законченностью: она всякому чувству отдавалась вся»7.
На 16-м году девица Воронцова выходит замуж за блестящего гвардейца князя Михаила Дашкова.
В «Записках» сохранился рассказ о том, как Екатерина Романовна, возвращаясь из гостей в сопровождении хозяев дома (в эту прекрасную ночь решили пройтись пешком, кареты следовали поодаль), впервые увидела рослого гвардейского офицера, имя которого ей суждено было прославить. Это рассказ о любви с первого взгляда, о «божьем промысле» и безоблачном счастье.
Имеется и другой, «сниженный» вариант изложения того же события. «Однажды князь Дашков, один из самых красивых придворных кавалеров, слишком свободно начал говорить любезности девице Воронцовой. Она позвала канцлера и сказала ему: «Дядюшка, князь Дашков делает мне честь, просит Моей руки». Не смея признаться первому сановнику империи, что слова его не заключали в себе именно такого смысла, князь женился на племяннице канцлера...»
Насколько точно описал секретарь французского посольства в Петербурге Клод Рюльер предысторию замужества Екатерины Романовны, пожалуй, не столь уж существенно. Даже если это просто исторический анекдот, он знакомит нас с чертами, которые и точно были с младых ногтей присущи Дашковой: находчивостью и решительностью.
«Лета тысяча семьсот пятьдесят девятого февраля во второй на десять день генерал-поручик действительный камергер и кавалер Роман Ларионов сын Воронцов сговорил я дочь свою, девицу Катерину Романову, в замужество лейб-гвардии Преображенского полку за подпоручика князь Михаила Иванова сына Дашкава, а в приданое ей, дочери моей, дал ценою вещей, а именно...»
За «сговорной» идет перечень, который начинается образом спасителя «в серебряной ризе кованой и вызолоченной» (далее следуют венчальная роба, епанчи, мантильи, роброны, исподние юбки, ночные корнеты, «пять перемен на постелю белья» и четыре дюжины «утиральников») и финиширует мужским шлафроком.
«...А всего приданого по цене и с деньгами на двадцать на две тысячи на девятьсот на семнадцать рублев...
Сговорную писал санкт-петербургской крепостной конторы писец Петр Иванов... По сей рядной принял я, князь Михайла Дашков, все исправно» Свадьба прошла тихо: была больна жена канцлера, двоюродная сестра императрицы Елизаветы.
Дашкова попадает в патриархальную московскую семью, воспринимающую ее, петербуржку, чуть ли не как иностранку.
«Передо мной открылся новый мир, новая жизнь, которая меня пугала тем более, что она ничем не походила на все то, к чему я привыкла. Меня смущало и то обстоятельство, что я довольно плохо изъяснялась по-русски, а моя свекровь не знала ни одного иностранного языка».
Чтобы угодить свекрови, Екатерина Романовна берется за изучение русского языка.
Первые годы супружеской жизни Дашковой проходят вдали от двора... Мужа она горячо любит, и, когда по приказу великого князя (будущего Петра III), он должен на короткое время уехать в Петербург, «безутешна при мысли о горестной разлуке и печальном прощании».
На обратном пути Дашков заболевает и, не желая пугать жену, которая ждет ребенка, заезжает в Москве к тетке. Но Екатерина Романовна каким-то образом узнает о болезни мужа и решает во что бы то ни стало немедленно его увидеть. Она упрашивает повивальную бабку проводить ее, уверяя, что в противном случае пойдет одна и никакая сила в мире ее не остановит. Подавляя приступы боли, цепляясь за перила, она тайком выбирается из дома, проходит пешком несколько улиц, доходит до дома тетки и только тут, увидев больного, лишается чувств.
Часом позже у нее родился сын.
Приводя этот эпизод, Герцен говорит: «Женщина, которая умела так любить и так выполнять волю свою, вопреки опасности, страха и боли, должна была играть большую роль в то время, в которое она жила, и в той среде, к которой принадлежала»
В 1761 г. после двухлетнего отсутствия Дашковы возвращаются в Петербург. Завершается царствование Елизаветы Петровны. Официальный наследник престола – великий князь Петр популярностью не пользуется. Да это и понятно: Петр не умеет соблюсти даже необходимый минимальный декорум. Он наводняет гвардию голштинскими генералами, о которых Дашкова говорит, что они «набирались большой частью из прусских унтер-офицеров или немецких сапожников, покинувших родные дома. Кажется, никогда в России не бывало генералов менее достойных своего чина, за исключением гатчинских генералов Павла...»
В глубине души Петр Федорович все тот же голштинский князек Карл-Петер-Ульрих, кумиром которого был Фридрих II.
Натура неуравновешенная, истерическая, он ни с чем не желает считаться. Он пренебрегает православными церковными обрядами, откровенно демонстрирует неприязнь к своей августейшей супруге и связь с веселой толстушкой Елизаветой Воронцовой, «Романовной», как он ее величал (старшей сестрой Дашковой, ни в чем с ней, впрочем, не схожей), не скрывает намерения отделаться от жены, не интересуется сыном.
Вскоре происходит и первое столкновение, принесшее Дашковой славу, женщины смелой, как скажет она сама в своих «Записках», репутацию искренней и стойкой патриотки.
На одном из дворцовых обедов в присутствии 80 гостей Петр, уже в достаточной степени пьяный, решил преподать присутствующим урок нравственности. «Под влиянием вина и прусской солдатчины, – рассказывает Дашкова, – он стал разглагольствовать на тему о том, что некоему конногвардейцу, у которого была как будто связь с племянницей Елизаветы, следовало бы отрубить голову, чтобы другим офицерам неповадно было ухаживать за фрейлинами и царскими родственниками».
Голштинские приспешники не замедлили выразить свое одобрение. Но Дашкова не считает нужным молчать. Она возражает Петру: вряд ли подобное «преступление» заслуживает смертной казни, в России, к счастью, отмененной, да и не забыл ли Петр Федорович, что он еще не царствует? «...Взоры всех присутствующих устремились па меня. Великий князь в ответ показал мне язык...»
Герцен считает этот застольный поединок началом политической карьеры Дашковой. Ее популярность в гвардейских кругах растет.
Но если Петр Федорович глубоко несимпатичен Дашковой, то женой его она ослеплена. «Я увидела в ней женщину необыкновенных дарований, далеко превосходившую всех других людей, словом – женщину совершенную...»
Дашкова рассказывает, что однажды Петр Федорович, заметивший антипатию к нему и к «Романовне», которую юная княгиня и не считала необходимым скрывать, и явное предпочтение, отдаваемое Екатерине, отвел ее в сторону и сказал: «Дитя мое, вам бы очень не мешало помнить, что гораздо лучше иметь дело с честными простаками, как я и ваша сестра, чем с великими умниками, которые выжмут сок из апельсина, а корку выбросят вон».
Сколько написано о трезвом уме, хладнокровии и чарующей улыбке Екатерины – в исторических сочинениях, мемуарах и даже депешах послов! Эти, казалось бы, личные качества становились оружием дипломата.
Расчетливое обаяние, великолепное, ни разу не обманувшее умение разбираться в людях немало содействовали ее удачам. Она обладала даром быть такой, какой только и следует быть в данных обстоятельствах и именно с этим человеком, чтобы убедить, пленить, привлечь. Причем в отношении самых разных, как пишет академик Тарле, «до курьеза непохожих друг на друга людей» – от Дидро, Вольтера, Державина до Станислава-Августа и Иосифа II, от ультрароялиста до фанатика-якобинца.
Сохранилось 46 писем Екатерины к Дашковой. Они подписаны: «Ваш преданный друг», «Ваш неизменный друг»... Письма Дашковой Екатерина из предосторожности тут же сжигала: в те годы за ней велась постоянная слежка.
Любопытно, что даже историк Д.И. Иловайский, несвободный от монархических пристрастий, отмечает юношеский восторженный энтузиазм Дашковой и «игру в чувства», искусственность, «присутствие задних мыслей» в дружеских излияниях Екатерины. «Так пишут... к женщине, которой отличные способности и гордую энергичную натуру очень хорошо понимают и которую хотят приковать к своим интересам...»
Екатерине это вполне удается: Дашкова горячо к ней привязывается. Молодой женщине импонирует образованность Екатерины («я смело могу утверждать, что, кроме меня и великой княгини, в то время не было женщин, занимавшихся серьезным чтением»), общность их увлечения писателями-просветителями. Они единодушны в том, что просвещение – залог общественного блага, мечтают о наступлении «царства разума», рассуждают о необходимости ограничить самодержавие «определенными твердыми законами», о «государе, любящем и уважающем своих подданных...» «...Легко представить, до какой степени она должна была увлечь меня, существо 15-летнее и необыкновенно впечатлительное...»
Юная Дашкова ослеплена Екатериной, демагогическое красноречие которой привлекало к ней умы и гораздо более зрелые, политиков более искушенных!
В одну из декабрьских ночей 1761 г., когда стало известно, что Елизавете осталось жить недолго, Дашкова, в жестокой простуде, закутанная в шубу, в валенках пробирается тайком в деревянный дворец на Мойке, по черной лестнице проникает в апартаменты Екатерины и, жарким шепотом заверяя ее в своей слепой преданности, в своем рвении и энтузиазме, уговаривает «действовать во что бы то ни стало».
Какая наивность! Екатерина уже действует. Действует планомерно и давно. С тех самых дней, должно быть, когда она, полунищая принцесса Софья-Августа-Фредерика Анхальт-Цербстская, впервые попадает в Россию, навсегда в нее влюбляется, самоуверенно задумывает, не имея ни малейших прав на русский престол, здесь царствовать, и царствовать одна, и начинает умно и тонко плести сеть интриг при хмельном и беспечном дворе Елизаветы. (Любопытно, что среди встречавших на границе невесту наследника русского престола, будущую Екатерину II, был, очевидно, и Карл-Фридрих-Иероним Мюнхгаузен, герой многочисленных «Мюнхгаузиад», состоявший в ту пору на русской службе.)
25 декабря 1761 г. Елизавета скончалась.
Петербург мрачен...
Веселится один Петр Федорович, теперь уже император Петр III – «самое неприятное из всего неприятного, что оставила после себя императрица Елизавета», как остроумно заметил историк В.О. Ключевский. Он по-прежнему кутит и кривляется, придирается к офицерам по поводу одному ему заметных непорядков в их новых – на прусский лад – мундирах, передразнивает церковнослужителей да поднимает на смех знатных старух, дежуривших шесть недель у траурного ложа той, что была некогда «роскошной и сластолюбивой императрикс Елисавет».
Он дурачится и во время похорон.
«...Нарочно отстанет от везущего тело одра, пуста оного вперед сажен на тридцать, потом изо всей силы добежит; старшие камергеры, носящие шлейф епанчи его черной, паче же обер-камергер граф Шереметьев... не могши бежать за ним, принуждены были епанчу пустить, и как ветром ее раздувало, то сие Петру III пуще забавно стало, и он повторял несколько раз сию шутку, от чего сделалось, что я и все за мною идущие отстали от гроба, и наконец принуждены были послать остановить всю церемонию...», – писала Екатерина.
Дашкова рассказывает о том, как на одной из обычных дворцовых пьянок, еще до заключения официального мира с Пруссией, Петр откровенно хвастался тем, что во время войны он сообщал Фридриху обо всех тайных повелениях, посылаемых в русскую действующую армию.
«Поутру быть первым капралом на вахтпараде, затем плотно пообедать, выпить хорошего бургундского вина, провести вечер со своими шутами и несколькими женщинами и исполнять приказания прусского короля – вот что составляло счастие Петра III, и все его семимесячное царствование представляло из себя подобное бессодержательное существование изо дня в день, которое не могло внушать уважения...»
28 июня 1762 г. силами гвардейских полков Петр III был свергнут и на престол была возведена Екатерина.
Какова роль Дашковой в этом перевороте? Должно быть, меньшая, чем, судя по «Запискам», представляется ей самой.
Через мужа, служившего в Преображенском полку, она знала многих гвардейских офицеров, недовольных Петром, подогревала это недовольство разговорами об опасности, которая грозит Екатерине и наследнику, если Петр узаконит свои отношения с Елизаветой Воронцовой (а он якобы собирался это сделать).
Среди близких Дашковой молодых гвардейцев – поручик Пассек и капитан Бредихин из Преображенского полка, офицеры-измайловцы – Ласунский, братья Рославлевы... Роль всех их в последующих событиях оказалась несравненно менее значительной, чем той части гвардии, недовольство которой разжигали и направляли братья Орловы, более тесно связанные и с низшими военными чинами, и с душой заговора – Екатериной.
А Екатерине Романовне казалось, что она стоит во главе целой партии заговорщиков, и эта ее «партия» – единственная! Она ведь твердо решила, что совершит государственный переворот и они с Екатериной Алексеевной осуществят прекрасные рекомендации своих философских наставников!
Бывало от молодой самоуверенности Дашкова даже пыталась открыть глаза на готовящиеся перемены людям, несравненно более опытным и лучше ориентированным, чем в ту пору она, – гетману Малороссии командиру измайловцев Кириллу Григорьевичу Разумовскому и воспитателю великого князя – Никите Ивановичу Панину – и вовлечь их в свою «партию».
Некоторые биографы Дашковой, Герцен в их числе, утверждают, что в этом последнем случае Екатерина Романовна добилась успеха, вскружив голову своему почтенному родственнику (Панины доводились двоюродными дядями Михаилу Дашкову). Вряд ли такое утверждение справедливо: Никита Иванович был чересчур осмотрительным политиком, чтобы его можно было куда-нибудь «вовлечь».
Умный и осторожный вельможа уговаривает племянницу не совершать необдуманных поступков: действовать надо «законно», через сенат. Впрочем, антипатии к Петру III он не скрывает. Еще при императрице Елизавете ее фаворит И.И. Шувалов и Н.И. Панин помышляли о том, чтобы выслать Петра из России в его Голштинию (по одним вариантам – с супругой, по другим – одного), а наследником престола объявить Павла. Елизавета Петровна была как будто бы в курсе этих планов, да сомневалась...
Была в курсе их и жена наследника. «...Н.И. (Панин. – Л.Л.) мне тотчас о сем дал знать, сказав мне при том, что больной императрице, если б представили, чтоб мать с сыном оставить, а отца выслать, то большая на то вероятность, что она на то склониться может...»
Не до конца доверяя своей юной родственнице, восторженность и нетерпение которой казались ему для политика неподходящими, Никита Иванович скрыл от нее, что в последние месяцы не раз беседовал с Екатериной Алексеевной (имел к ней доступ как воспитатель великого князя), развивал перед ней свой план передачи престола Павлу Петровичу и назначения самой ее (до совершеннолетия сына) регентшей, хвалил институт конституционной монархии, симпатией к которому проникся за годы службы в Швеции.
Отвергнутая жена Петра внимательно слушала и Никиту Ивановича не оспаривала; ей в ту пору грозила опасность несравненно более реальная, чем стать «всего лишь» правительницей: арест, изгнание, заточение в монастырь... (Впрочем, пройдут годы, и при определенных обстоятельствах Екатерина подчеркнет, что, выслушивая Панина, она никогда не давала ему обещания удовольствоваться ролью регентши.)
Но не только с хитроумным Паниным, Екатерина не откровенна и с юной своей поклонницей, хоть и не сомневается в ту пору в ее беззаветной преданности. Она обманывала Дашкову еще во время их ночной встречи на Мойке: скрыла, что давно составила план действий и что Григорий Орлов уже начал вербовать офицеров. Она ограничивается чувствительной сценой: умоляет Дашкову не подвергать себя из-за нее опасности, рыдая, заключает в свои объятия... Дашкова не замечает фальши в чересчур уж упорных заверениях Екатерины: она говорит другу только чистую правду, нет, она не хочет ничего предпринимать, вся ее надежда исключительно на бога.
Роль, которую Екатерина предоставляет играть Дашковой в июньских событиях 1762 г., скорее эффектная, чем значительная.
Дашковой не было в петергофском павильоне Монплезир ранним утром 28 июня, когда разбуженная спокойным голосом Алексея Орлова: «Пора вставать, все готово, чтоб провозгласить вас», Екатерина, быстро надев будничное черное платье, села в коляску. Лошади помчали ее в Петербург.
Екатерина Романовна, в то время, была у себя дома; заснула она поздно – разволновалась: подвел портной, не принес вовремя «мужское платье». Утром она мирно спала и, что «началось», не знала.
Она не была рядом с Екатериной и когда та, уже поддержанная Измайловским, Семеновским и Преображенским полками, направилась по Невской «першпективе» в Казанскую церковь, а после благодарственного молебна и провозглашения ее «самодержавнейшею императрицею всея России» перешла в Зимний дворец, незадолго перед тем достроенный, где началась церемония приношения присяги.
Исход дерзкого предприятия был фактически уже предрешен, когда, разбуженная небывалым шумом, Екатерина Романовна появилась в Зимнем. «...Мы бросились друг другу в объятия: «Слава богу! Слава богу!»... Я не знаю, был ли когда смертный более счастлив, чем я в эти минуты...»
Вечером того же 28 июня обе Екатерины, одетые в гвардейские мундиры старого петровского покроя, верхом, во главе нескольких полков, выезжают из Петербурга в Петергоф, чтобы сразиться с защитниками фактически низложенного и все же остававшегося еще императором Петра III. Дашкова как будто даже несколько раз выхватывала шпагу.
Зачем Екатерине нужна была Дашкова?
Екатерина была немкой, и в ту пору ей еще следовало об этом помнить; Дашкова принадлежала к высшему кругу русской аристократии: дочь сенатора, племянница канцлера, княгиня... Дружба с Дашковой укрепляла в глазах многих позицию жены Петра III. А в рискованной и расчетливой игре, которую вела в те дни Екатерина Алексеевна, ей не следовало пренебрегать ни одним козырем, она это отлично понимала. Итак, они отправились бок о бок, чтобы вступить «в сражение, которому не суждено было состояться.
Немногочисленная свита, окружавшая Петра в любимом его Ораниенбауме, куда он в ту ночь поехал поразвлечься, быстро таяла. Вельможи, которых он посылал к Екатерине с письмами – поначалу грозными, затем – увещевательными и наконец жалостливыми, видя, какой оборот приняли события, от него отрекались и присягали новой государыне. (В числе немногих, остававшихся верными Петру III, был канцлер Воронцов, за что вскоре и подвергся домашнему аресту; Екатерине он присягнул только после смерти Петра.)
Перепуганный Петр немного пометался и, окончательно сбитый с толку разноречивыми советами, отрекся от всех прав на престол. В одном из последних писем он умолял Екатерину сохранить ему скрипку, любимую собачку, арапа и Елизавету Воронцову, выражал намерение поселиться в уединении и стать философом...
А обе дамы – Екатерина и Дашкова – на пути в Петергоф отдыхают на одной кровати, разостлав на ней плащ гвардейского капитана, в захудалом Красном Кабачке, и Екатерина читает Дашковой проекты своих первых манифестов.
Нечего и говорить, что Дашкова в восторженном, приподнятом состоянии духа. «Я была счастлива, что революция завершилась без пролития крови. Множество чувств, обуревавших меня, неимоверное физическое напряжение, которое я испытала в 18 лет при моем слабом здоровии и необычайной впечатлительности, все это не позволяло мне ни видеть, ни слышать, ни тем более наблюдать происходившее вокруг меня».
Дашкова наивно убеждена, что участвует в революции. Именно к революции она ведь и готовилась. «...Я была поглощена выработкой своего плана и чтением всех книг, трактовавших о революциях в различных частях света...» – пишет Екатерина Романовна о времени, предшествовавшем перевороту.
Даже значительно разочаровавшись в Екатерине, полвека спустя, она продолжает считать 28 июня 1762 г. «самым славным и достопамятным днем» для своей родины.
Но мечты о доверительной дружбе с императрицей и о влиянии на судьбы отечества рушатся.
Понадобились не дни, а часы, чтобы Дашкова убедилась: Екатерина не полностью доверяла ей, действовала за ее спиной.
«Княгиня Дашкова, младшая сестра Елизаветы Воронцовой, хотя она хочет приписать себе всю честь этого переворота, – писала Екатерина Понятовскому, – была на весьма худом счету благодаря своей родне, а ее девятнадцатилетний возраст не вызывал к ней большого доверия. Она думала, что все доходит до меня не иначе как через нее. Наоборот, нужно было скрывать от княгини Дашковой сношения других со мной в течение шести месяцев, а в четыре последние недели ей старались говорить как можно менее». В том же письме Екатерина отдает должное уму Дашковой: «Правда, она очень умна, но ум ее испорчен чудовищным тщеславием и сварливым характером...»
В очерке, посвященном Дашковой, Б.И. Краснобаев, приводя это письмо, подчеркивает, как разнятся здесь характеристика «младшей сестры Елизаветы Воронцовой» и восторженные оценки, на которые не скупилась Екатерина в письмах к Дашковой. «А ведь совсем недавно она писала ей: «Во всей России едва ли отыщется друг, более достойный Вас», «Нельзя не восхищаться Вашим характером...» Но теперь речь шла о реальной власти, об охране этой власти от малейших посягательств на ее авторитет и абсолютность. И сразу рухнули и дружба, и совместные мечты, и чувство благодарности».
На следующее же утро после переворота Дашкова узнает, что существовали люди, несравненно более близкие к Екатерине, чем она.
Неожиданно наткнувшись во внутренних апартаментах Летнего дворца на Григория Орлова, который, лежа на диване, небрежно распечатывал секретные государственные бумаги, Дашкова сперва недоумевает, даже пробует высказать свое возмущение. А поняв характер взаимоотношений с государыней, вспыхивает к Орлову неукротимой ревнивой ненавистью. С годами этой ненависти суждено было все более разгораться: ладить с фаворитами Екатерины Дашкова так никогда и не научилась. Впрочем, пройдет немного времени и Екатерина Романовна, как и все ее здравомыслящие современники, поймет: на Екатерину II никто не влияет – ей служат.
Остроумно написал о самовластии Екатерины II хорошо ее изучивший де Линь: «Сколько говорят о петербургском кабинете. Я не знаю меньшего... в нем лишь несколько дюймов. Он простирается от виска до виска, от носа – до корней волос...»
«Все делается волей императрицы...» – сообщала Дашкова брату в мае 1766 г. Александр Романович Воронцов, в ту пору посланник в Голландии, намеревался вернуться в Россию, чтоб служить в Коллегии иностранных дел; Дашкова отговаривает его: «Простите, мой дорогой друг, если дружба и самая большая нежность требуют, чтоб я сказала вам искренно, что вовсе не одобряю ваше желание... Имея какой угодно ум и способности, тут ничего нельзя сделать, т[ак] к[ак] здесь нельзя ни давать советы, ни проводить систему: все делается волею императрицы – и переваривается господином Паниным, а остальные члены коллегии или переводят из газет или переписывают бумаги Панина...»
В том же письме есть полные горечи строки, свидетельствующие о начавшемся отрезвлении, разочаровании Дашковой в своем кумире: «Маска сброшена... Никакая благопристойность, никакие обязательства больше не признаются...»
Но в первые часы нового царствования юному «Преображенскому поручику» еще некогда предаваться горьким мыслям. Солдаты вломились в дворцовые погреба и черпают касками бургундское – Дашкова устремляется туда и увещевает их. Надо повидать маленькую дочь. Надо наведаться к отцу. Возле его дома она обнаруживает вооруженную охрану, весьма многочисленную, присланную, чтобы стеречь Елизавету Воронцову. Дашкова вызывает офицера и приказывает уменьшить стражу; тот беспрекословно подчиняется.
Этот эпизод послужил поводом для первого открытого выражения недовольства Екатерины: императрица делает Дашковой выговор за самоволие и за то, что она позволила себе говорить в присутствии солдат по-французски. (Екатерина в ту пору особенно стремилась демонстрировать приверженность ко всему русскому.) Правда, чтобы подсластить пилюлю, она тут же награждает Дашкову орденом св. Екатерины.
«...Я вас упрекнула за вашу опрометчивость, а теперь награждаю вас за ваши заслуги, – сказала она, собираясь возложить на меня орден.
Я не стала на, колени, как это полагалось в подобных случаях, и ответила:
– Простите мне, ваше величество, то, что я вам сейчас скажу. Отныне вы вступаете в такое время, когда, независимо от вас, правда не будет доходить до ваших ушей. Умоляю вас, не жалуйте мне этого ордена: как украшению я не придаю ему никакой цены; если же вы хотите вознаградить меня им за мои заслуги, то я должна сказать, что, какими бы ничтожными они ни являлись по мнению некоторых лиц, в моих глазах им нет цены и за них нельзя ничем вознаградить, так как меня никогда нельзя было и впредь нельзя будет купить никакими почестями и наградами.
Ее величество поцеловала меня.
– Позвольте мне, по крайней мере, удовлетворить мое чувство дружбы к вам.
Я поцеловала ей руку и очутилась в офицерском мундире, с лентой через плечо, с одной шпорой, похожая на четырнадцатилетнего мальчика».
Это первое столкновение и одна из последних чувствительных сцен, происшедших между императрицей и Дашковой.
Екатерина «отдалилась от нее, – говорит Герцен, – с быстротой истинно царской неблагодарности».
Общие возвышенные мечты о благе отечества, доверительное обсуждение совместных планов о будущих «просвещенных преобразованиях», где Дашковой, само собой, отводилось место рядом с ее державной подругой, – все это было вчера. И за мечты, да и за реальность – преданность, находчивость, отвагу молодой женщины в деле, которое в случае неудачи грозило ей эшафотом, – Екатерина сочла возможным расплатиться в буквальном смысле этого слова. Известна записка: «Выдать княгине Дашковой за ее ко мне и к отечеству отменные заслуги 24 000 рублей». (В деньгах Дашковы нуждались: князь Михаил, щеголь и кутила, наделал долгов на сумму не меньшую – еле хватило, чтобы выкупить у кредиторов его векселя.)
Дистанция между Екатериной «великой» и Екатериной «малой», как прозвали Дашкову, была означена. И бесповоротно.
Во время коронации она занимает самое скромное место, какое полагалось жене полковника, – в последнем ряду. Правда, вскоре получает высокое звание статс-дамы, чему не придает особого значения. В письме в Лондон брату Александру событие это упомянуто между прочим.
«Любезной братец.
Я не хотела пропустить, чтоб Вам не сообщить, что вчерашнего дня государыня изволила благополучно окороноваться и после обедни изволила жаловать произвождениями... всех армейских генералов и всех тех, которые в знатном сем происшествии участие имели. Меня изволила пожаловать в статс-дамы, князя Мих. Иван. в камер-юнкеры и оставляя притом ему полк его. Прошу ко мне прислать три дюжины ножей без черенков, но одно железо, для того что железо здесь дурно делают, а аглицкия эти лезвия я приделаю к серебряным моим черенкам; а за оныя, так как и за часы, я по. счету здесь, кому назначишь, заплачу. В прочем остаюсь с искренней любовью Вам, государь мой братец, верный друг княгиня Дашкава».
(Письмо запечатано черным сургучом: продолжался траур по императрице Елизавете Петровне.)
Во время короткого царствования Петра III князь Михаил стараниями жены был отправлен послом в Константинополь. Екатерина Романовна опасалась за него, так как Петр успел выразить Дашкову свое недовольство за какой-то промах на одном из разводов. Однако существовали, очевидно, и другие причины, по которым ей хотелось отослать мужа подальше от двора. Удалось это, увы, ненадолго.
Сразу же после воцарения Екатерины князь Дашков был отозван из Константинополя и получил командование Кирасирским полком, где полковником числилась сама императрица. По ее желанию Дашковы переезжают во дворец. Вечерами у них собирается маленькое общество. Часто бывает государыня.
Екатерина Романовна очень любила музыку и по-настоящему чувствовала ее. Она музицирует; поет. Екатерина Алексеевна и князь Михаил, оба к музыке совершенно равнодушные, устраивают пародийные дуэты – они называли это «небесной музыкой» – фальшивят и резвятся вовсю. Должно быть, нелегкими оказались для молодой женщины эти несколько месяцев дворцовой жизни: дочь Дашковых, Анастасия Щербинина, рассказывала Пушкину на балу в своем доме в 1831 г., что ее отец был влюблен в Екатерину.
Не был ли рассказ Щербининой бальной болтовней, рассчитанной на то, чтобы заинтересовать поэта, а заодно и отомстить своей знаменитой матери, с которой Анастасия упорно враждовала («Мучительница моя, безбожная дочь!..» – яростно восклицала Дашкова в одном из предсмертных писем)?
Но если рассказ Щербининой отражал подлинные семейные дела Дашковых тех первых месяцев екатерининского царствования, то можно представить себе, каким источником двойного разочарования должны они были быть для Дашковой.
«Знаю только два предмета, которые были способны воспламенить бурные инстинкты, не чуждые моей природе: неверность мужа и грязные пятна на светлой короне Екатерины», – писала она много лет спустя своей приятельнице миссис Гамильтон.
Почему же о «грязных пятнах светлой короны» Дашкова в «Записках» умалчивает? Ведь довелось ей увидеть их немало.
Дашкова села за свои мемуары уже в старости, в 1805...1806 гг. Прошло много лет с того счастливого для нее дня, когда юная заговорщица; полная самых радужных надежд, под звуки военной музыки и колокольный звон въехала рядом с Екатериной в столицу.
Теперь Екатерина Романовна прекрасно понимала, что надежды не сбылись. И не только в том смысле, что самой ей была уготована трудная человеческая судьба: ранняя смерть мужа, горький разлад с детьми, немилость сильных мира сего, одинокая старость. В этой трудной судьбе были и счастливые, «неженские» свершения, наполнявшие воспоминания гордостью, годы, когда она стояла во главе двух Академий.
Надежды не сбылись в главном для Дашковой: жизнь наносила удары по ее вере в Екатерину как идеал в плане человеческом и общественном, по ее вере в «просвещенного монарха», «создателя блага» подданных, в «философа на троне», пресекшего самовластие «разумными законами» и опирающегося во всех начинаниях на рекомендации просвещенных советчиков (Дашкова отводила себе среди них не последнюю роль)...
Жизнь нанесла сокрушительные удары по этим прекраснодушным иллюзиям и основательно их поколебала. И все же Дашкова долго не могла окончательно с ними расстаться.
Ни неизменная ее заинтересованность в общественной жизни, ни острый ум, ни собственная судьба не способствовали безоговорочному принятию ею истины: «Нет и до скончания мира примера, может быть, не будет, чтобы царь упустил добровольно что-ли[бо] из своея власти, седяй на престоле» .
Автор этих слов, великий современник Дашковой Александр Радищев к тому времени, когда она сама взялась за свои воспоминания, уже окончил земной путь.
Была создана книга, рисующая процесс преодоления либеральных идей, – «Путешествие из Петербурга в Москву».
Была написана ода «Вольность», «совершенно ясно бунтовская, где царям грозится плахой», как правильно оценила ее перепуганная государыня.
А Дашкова в «Записках», нередко противореча самой себе, снова идеализирует то, что, пожалуй, давно перестало быть для нее идеалом. Она будто следует в них романтическому шиллеровскому призыву, который вряд ли знала (иначе непременно упомянула бы – очень уж он ей близок): «Уважай мечты своей юности!»
Вот почему не лишенные достоверности в описании придворной атмосферы в период царствования Петра III (характеристика Дашковой совпадает здесь со свидетельствами других современников), «Записки» сплошь да рядом перестают быть историческим документом, когда Дашкова переходит к Екатерине и своему участию в событиях 1762 г. Она описывает то время так, как ей хочется его видеть спустя полстолетия.
Отсюда, из этой дали, личные обиды и разочарования едва различимы, они блекнут, корона Екатерины снова кажется Дашковой «светлой», и она, насколько может, пытается не видеть ее «грязные пятна» – «бесчестие царствования Екатерины», как скажет она в одном из поздних писем.
На восьмой день царствования Екатерины Петр III был убит, задушен в наглухо занавешенной комнате ропшинского дворца, куда его отправили под охраной врагов – гвардейских офицеров Алексея Орлова, Федора Барятинского, Михаила Баскакова.
Дашкова не хочет верить в причастность Екатерины к убийству. «Слишком рано пришла эта смерть для Вашей славы и для моей» – вот, если верить «Запискам», ее единственные слова, обращенные к императрице. «Для Вашей и для моей...» – Дашковой еще казалось, что обе эти «славы» – рядом.
С того дня Екатерина Романовна откровенно игнорировала Алексея Орлова, а он ее вроде бы побаивался. Почти полстолетия не утихала вражда между этими двумя столпами екатерининской эпохи. «Она не простила ему, что сорок два года тому назад он запятнал ее революцию», – замечательно точно сказал Герцен. Сменятся три царя, прежде чем они помирятся. Старик Орлов-Чесменский придет на поклон к старухе Дашковой, и она впервые взглянет на знаменитый, покрытый одним алмазом портрет императрицы на груди убийцы ее мужа: «Екатерина улыбается с него в своей вечной благодарности».
Закавычены не слова Дашковой. Она бы их себе никогда не позволила. Эти слова принадлежат молодой ирландке Кэтрин Уильмот, на воспоминания которой мы уже ссылались. Кэтрин Уильмот и ее сестра Мэри гостили тогда у Дашковой и были свидетельницами сцены примирения, поразившей их своей театральностью. Они сопровождали Екатерину Романовну и на празднество, устроенное старым екатерининским вельможей в честь долголетнего своего врага в его московском доме близ Донского монастыря.
Молодым девушкам, жившим интересами уже нового, XIX в., этот фантастический пир с иллюминацией, ряжеными дворовыми, карликами и карлицами, роговой музыкой и перегруженными столами показался историческим спектаклем об ушедшем «осьмнадцатом столетии». Дашкова же целиком принадлежала этому «безумному и мудрому» (так назвал его Радищев) XVIII веку.
Возвращаясь мыслями к «своей революции» и к следующим за ней годам, она, как уже говорилось, тщательно обходит все, что может омрачить память о них.
Дашкова охраняет нравственный престиж государыни гораздо ревностней, чем делала это при жизни сама Екатерина. Впрочем, императрица тщательно берегла покаянное письмо Алексея Орлова, быть может ею самою и инспирированное. Письмо это хранилось в специальной шкатулке, Дашкова его видела.
«Матушка милосердная государыня!
Как мне изъяснить, описать, что случилось: не поверишь верному своему рабу, но как перед богом скажу истину. Матушка! Готов идти на смерть, но сам не знаю, как эта беда случилась. Погибли мы, когда ты не помилуешь. Матушка, его нет на свете. Но никто сего не думал, и как нам задумать поднять руки на государя. Но, государыня, свершилась беда. Он заспорил за столом с князь Федором; не успели мы разнять, а его уже и не стало. Сами не помним, что делали; но все до единого виноваты, достойны казни. Помилуй меня хоть для брата. Повинную тебе принес, и разыскивать нечего. Прости или прикажи скорее окончить. Свет не мил: прогневили тебя и погубили душу навек».
Заслуживает внимания и судьба этого документа. Письмо Алексея Орлова было найдено среди бумаг Екатерины на пятый день после ее смерти внуком Александром и А.А. Безбородко (в 1797...1799 гг. – канцлером) и передано императору Павлу. Тот прочитал письмо, вернул Безбородко, а на следующий день опять его «востребовал» да и бросил в камин.
Но Дашкова-то, естественно, знала не копию, а оригинал. Должно быть, Екатерина его показывала – для «пресечения слухов».
Только мимоходом говорится в «Записках» и о другом кровавом эпизоде начала царствования Екатерины II – убийстве Ивана VI Антоновича, этой русской «железной маски».
Провозглашенный в двухмесячном возрасте императором, свергнутый Елизаветой Петровной, он содержался в Шлиссельбургской крепости как «секретный узник». Существовало предписание, согласно которому Иван Антонович должен был быть убит, в случае если кто-нибудь попытается его освободить. Такую попытку и предпринял в 1764 г. В.Я. Мирович.
Историю Мировича изучил В.В. Стасов, выдающийся художественный критик и серьезный исследователь русской старины.
Внук одного из приспешников Мазепы, Василий Мирович, приехал из Малороссии в Петербург ходатайствовать о возвращении ему фамильных земель, конфискованных еще Петром I. Просил он слезно: «сколько из милости ея императорского величества пожаловано будет...» Екатерина отказала. Отменять Петровы указы ей было ни к чему.
Тогда Мирович решил предпринять что-нибудь такое-этакое, что прославило бы его и вывело из нищеты. («...Его жажда была еще более распалена невозможностью быть при дворе, присутствовать на придворных балах и театрах», – писал Стасов.)
До Мировича и раньше доходили слухи о том, что «настоящий царь» – в Шлиссельбурге. Он задумал освободить Ивана Антоновича и возвести его на престол.
Пока Мирович с горстью солдат наводил на крепость где-то ими раздобытую пушку, тюремщики выполнили предписание, данное им два года назад (значит, Екатериной!): они вошли в камеру, где спал убогий Иван Антонович, и закололи его.
Мирович был казнен – «отрублением головы» – 15 сентября 1764 г. на Обжорном рынке. Три капрала и трое рядовых, его помощники, были прогнаны сквозь строй 10 раз и сосланы на каторжные работы. Убийцы же получили повышение по службе и «сделались столько ненавистны всей русской публике, что, когда они потом появлялись при дворе, каждый высказывал им презрение и отвращение», – цитирует Стасов немецкого историка и географа А.Ф. Бюшинга, жившего тогда в Петербурге.
Авантюрный характер всего предприятия, веселая уверенность Мировича в безнаказанности – он смеялся и на допросах, и чуть ли не перед самой казнью – да и многие другие обстоятельства наводили на мысль, что за спиной Мировича кто-то стоял. Какой-то подстрекатель, который искал повод для уничтожения Ивана Антоновича. Многие современники считали, что исполнялась «императрицына воля».
Для Дашковой подобная мысль недопустима. И хотя в деле Мировича сама Екатерина Романовна оказалась лицом пострадавшим (об этом чуть ниже), касаясь его «Записках», она преследует единственную цель – обелить императрицу. Слухи о причастности Екатерины II к убийству шлиссельбургского узника, уже второго российского императора, хоть в малой мере смущавшего покой государыни, Дашкова склонна объяснить кознями «извне».
«...За границей, искренно ли или притворно, приписали всю эту историю ужасной интриге императрицы, которая будто бы обещаниями склонила Мировича на его поступок и затем предала его. В мое первое путешествие за границу в 1770 году мне в Париже стоило большого труда оправдать императрицу в этом двойном предательстве. Все иностранные кабинеты, завидуя значению, какое приобрела Россия в царствование просвещенной и деятельной государыни, пользовались всяким самым ничтожным поводом для возведения клеветы на императрицу...»
Ничего не пишет Екатерина Романовна и о похищении княжны Таракановой и скорой ее гибели в Петропавловской крепости.
Полотно художника Флавицкого сохранило для нас это имя, когда-то, в 70-х годах XVIII в., широко известное.
Наводнение, прекрасная узница в нарядном платье – все это остается в памяти с первых, детских посещений Третьяковской галереи.
Единственная реальность здесь – сам факт петербургского наводнения: оно имело место в 1777 г. Женщины, называвшей себя княжной Таракановой, тогда уже не было на свете, она погибла двумя годами раньше. Да и вряд ли эта несчастная, заключенная в полутемную камеру под круглосуточный надзор двух караульных солдат, измученная «строгостью содержания, уменьшением пищи, одежды и других нужных потребностей» (из доклада ее тюремщика, князя Голицына, Екатерине, требовавшей строгих допросов узницы), походила на героиню картины Флавицкого.
Кем была она, узница Петропавловской крепости? История ее не до конца ясна.
В 1770-х годах в Иране, потом на Балканах, затем в Западной Европе объявилась какая-то молодая женщина, образованная, красивая, состоятельная. Она кочевала из страны в страну, меняла покровителей и имена. То она фрейлен Франк, то мадам де Тремуйль, то дочь турецкого султана, то принцесса Азовская, то... – это была роковая фантазия! – русская, княжна Тараканова, дочь Елизаветы Петровны от тайного брака ее с Разумовским и, значит, претендентка на российский престол.
Претензии ее поддерживал князь Радзивилл. Может быть, еще кто-то играл этой дорогой куклой. Но всерьез ее в общем-то никто не принимал. Никто, кроме Екатерины.
Не будем забывать, что «принцесса Володимирская» – она и так себя величала – промелькнула в истории в грозные для русской царицы годы – годы Пугачевского восстания. «Принцесса» называла себя сестрой Пугачева и заявляла – в письмах Панину, Орлову-Чесменскому и др. и в фантастических манифестах – о намерении с помощью Пугачева вернуть себе «родительский престол».
Попытки отнять у нее трон, сколь бы легкомысленны и нереальны они ни были, Екатерина всегда решительно пресекала. Она приказывает «схватить бродяжку». Выбор падает снова на Алексея Орлова. Генерал-адмирал, герой Чесмы и Наварина, поручением не побрезговал. Он едет в Пизу, где находилась в то время княжна Тараканова, знакомится с ней, притворяется влюбленным. Как-то после обеда у английского консула в Ливорно Орлов предлагает ей и ее спутникам осмотреть русский военный корабль, галантно вызывается сопровождать их. (По некоторым версиям – на корабле был инсценирован обряд венчания.)*. И... мышеловка захлопнулась. С корабля княжна Тараканова – будем называть ее так – попадает прямо в Петропавловскую крепость. Через семь месяцев ее уже нет в живых.
Сохранилось письмо Голицына Екатерине о том, что арестантка страдает чахоткой и вряд ли долго протянет. Должно быть, письмо было написано тогда, когда с Таракановой решили покончить. Екатерина тщательно берегла и этот оправдательный документ.
У Елизаветы Петровны и Разумовского, насколько известно, не было детей. Но полулегендарное их потомство еще долго тревожило покой Екатерины II.
Ходили слухи о какой-то монахине Досифее из московского Ивановского монастыря о том, что будто она и есть родная дочь Елизаветы Петровны и Разумовского – княжна Тараканова. Что якобы была она насильственно пострижена Екатериной и живет в полном уединении, даже богослужения совершаются для нее одной в потайной церкви над монастырскими воротами.
Какая-то Досифея действительно жила в этом монастыре, предназначавшемся для знатных вдов и сирот. На похороны ее в 1810 г. съехалась многочисленная родня Разумовских. Кто была она? Имела ли отношение к императрице Елизавете?..
Княжна Тараканова, должно быть, личность мифическая, хотя и можно найти это имя в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона, где сказано, что именно инокиня Досифея и есть «подлинная Тараканова», дочь Елизаветы, в отличие от самозванки, столь ловко «отловленной» Алексеем Орловым.
Ни о чем, что могло бы повредить славе кумира ее юности, Дашкова не упоминает в «Записках». Должно быть, она действительно не допускала мысли о причастности Екатерины к этим кровавым событиям и тогда, когда писала свои воспоминания, и в те годы, когда события эти были еще у всех на устах.
«Оттого-то, между прочим, что она верила и хотела верить в идеальную Екатерину, – пишет Герцен, – она и не могла удержаться в милости. А она была бы славным министром. Бесспорно одаренная государственным умом, она, сверх своей восторженности, имела два больших недостатка, помешавшие ей сделать карьеру: она не умела молчать, ее язык резок, колок и не щадит никого, кроме Екатерины; сверх того, она была слишком горда, не хотела и не умела скрывать своих антипатий, словом, не могла «принижать своей личности», как выражаются московские староверы» 34.
Уже вскоре после коронации Екатерины II Дашкова в немилости. Ей не прощают ни смелости высказываний, ни желания участвовать в государственных делах, ни популярности. Екатерина «великая» не забывает, что в тот самый июньский день, который решил ее судьбу, солдаты па руках пронесли через всю площадь до самого Зимнего дворца Екатерину «малую» – 18-летнюю Дашкову.
Вокруг Дашковой создается атмосфера подозрительности, недоверия.
Ее имя мелькает в депешах иностранных послов. Ее считают заговорщицей, подстрекательницей. Любое проявление недовольства приписывают ее участию или влиянию.
Полагают, что, имея все основания быть обиженной, она со своим «сумасшедшим нравом» (Г.Р. Державин), «каприсами и неумеренным поведением» (М.И. Воронцов) способна на любые сумасбродные выходки.
«Будучи лишь 22 лет от роду, она уже участвовала в полдюжине заговоров, первый из них удался, но, не получив заслуженной, по ее мнению, награды, она принялась за новые».
Вряд ли можно полностью доверять этому донесению, отправленному в 1767 г. из Петербурга в Лондон. Оно не столько характеризует Дашкову, сколько «славу» о ней в придворных и дипломатических кругах.
И все же на чем-то основывалась эта «слава».
1763 год... Обнаглевший Григорий Орлов метит на русский престол. Германский император заблаговременно уже пожаловал ему титул князя Священной римской империи.
Старик Бестужев, прежний великий канцлер, готовит петицию на имя императрицы: Екатерину умоляют довершить ее «благодеяния русскому народу» избранием супруга, ведь наследник слаб здоровьем. Собирают подписи.
Среди гвардейских офицеров, возмущенных скоропалительным возвышением Григория Орлова, зреет заговор. Решено убить Орловых, если только петиция Бестужева будет принята.
Очень возможно, что в хоре возмущенных голосов звучал и голос Дашковой. С фаворитом у нее отношения открыто враждебные. Как бы то ни было, в один весенний день секретарь императрицы приезжает к Дашковым и тайком от Екатерины Романовны, которая лежит больная, передает ее мужу следующую многозначительную записку: «Я искренне желаю не быть в необходимости предать забвению услуги княгини Дашковой за ее неосторожное поведение. Напомните ей это, когда она снова позволит себе нескромную свободу языка, доходящую до угроз».
Как непохожа эта записка «самодержицы всея Руси» на письма, сплошь состоящие из нежных слов и заверений в вечной дружбе, на которые так щедра была великая княгиня!
Двор уезжает в Петербург, Дашковы остаются в Москве. По словам Дидро, буквально записавшего рассказ Екатерины Романовны, только болезнь спасла ее от ареста.
В месяцы, предшествовавшие заговору Мировича, Екатерина Романовна с детьми жила во флигеле, а дом занимал Н.И. Панин. Мирович бывал у Панина. Не через этого ли доверенного человека, воспитателя великого князя Павла, передавались намеки и посулы государыни?!
Когда начался суд, распространились слухи, что вдохновительницей Мировича была все та же Дашкова и что только влиянию Панина обязана она своим спасением.
Английский посланник Букингем писал: «Захвачены печатные прокламации, которые одобряют предполагавшуюся революцию, и княгиню Дашкову подозревают в участии во всем этом. Очень вероятно, что, настойчиво требуя пытки Мировича, барон Черкасов и другие члены верховного судилища имели в виду раскрытие виновности Дашковой, о чем тогда носилось много слухов...»
Приводя эти слова Букингема в своей «Истории Брауншвейгского семейства», В.В. Стасов решительно отметает «предположение о зачине Дашковой в этом деле».
«...Уже в 1763 году дружба между нею и Екатериною рушилась, императрица не выносила более ее смелого, самостоятельного ума и нрава... Можно было... предположить, что участие Дашковой осталось нераскрыто... вследствие могущественного влияния Панина, которого, по тогдашним всеобщим слухам, она считалась не только незаконной дочерью, но и любовницей. Но... трудно вообразить себе, чтоб какое бы то ни было влияние Панина на императрицу в состоянии было перевесить в ней страх, ненависть к предприимчивой сопернице, чтоб он в то же время в состоянии был совершенно исказить дело в закрыть от императрицы настоящие его пружины...»
Любопытно, что сплетню (Дашкова – Панин) разнес по миру пресловутый Джованни-Джакопо Казанова, приезжавший в 1765...1766 годах в Россию. Он посетил Дашкову в ее деревне. «У меня было письмо мадам Лольо к княгине Дашковой, удаленной из Петербурга после того, как она оказала содействие своей государыне в восшествии на престол, который она надеялась разделить с нею... Мне сказали, что Панин – отец княгини; до тех пор я упорно думал, что он ея возлюбленный...»
Так начинается отрывок из мемуаров Казановы о Дашковой; они были написаны, когда Екатерина Романовна уже возглавляла Петербургскую академию наук, что, надо заметить, сильно раздражало знаменитого венецианца.
«Кажется, Россия есть страна, где отношения обоих полов поставлены совершенно навыворот: женщины тут стоят во главе правления, председательствуют в ученых учреждениях, заведывают государственной администрацией и высшею политикой. Здешней стране недостает одной только вещи, – а этим татарским красоткам – одного лишь преимущества, именно: чтобы оне командовали войсками!»37.
Надо полагать, что Екатерину II вдвойне устраивали любые слухи, отводящие от нее подозрение в «зачине» шлиссельбургского дела, и слухи эти всячески поддерживались и раздувались.
«Я увидела, что мой дом или, скорее, дом графа Панина был окружен шпионами Орловых; я жалела, что императрицу довели до того, что она подозревала лучших патриотов...»
Вокруг Дашковой сгущается атмосфера подозрительности и недоброжелательства. Она одна. Князь Дашков отправлен во главе войск в Польшу. С родственниками-Воронцовыми – отношения натянутые: ей не могут простить крушение карьеры сестры.
От двора она отдалена. Ее нет на бесчисленных празднествах – балах, приемах, гуляньях, которые устраивала и поощряла Екатерина II в первые годы своего правления. Если императрица и вспоминает о вчерашней союзнице, то только с иронией.
Пожалуй, если бы Дашкова и была еще тогда в фаворе, она бы все равно не удержалась. Век Екатерины начался как век веселый, век празднеств и пиров... Дашкова таким настроениям соответствовать не могла по самой своей натуре. Да и судьба в те годы обрушила на нее много лиха. В Москве умирает ее старший сын, остававшийся на попечении бабушки. А осенью того же года, когда случилась «мировическая авантюра», Екатерина Романовна пережила самое тяжелое горе в своей жизни: в Польше умер ее муж. «...Я 15 дней находилась между жизнью и смертью...»
20-летняя вдова остается с двумя детьми и многочисленными долгами; делать их князь Дашков был мастак. «...Меня долго держали в неведении относительно расстроенного материального положения, в котором мы с детьми находились...»
Едва оправившись от болезни, Дашкова решает расплатиться с кредиторами и восстановить благосостояние семьи. Раз поставив себе цель, она борется за ее осуществление со свойственной ей поразительной энергией.
Она переезжает из Петербурга в Москву, до, оказывается, что в Москве ей негде жить: свекровь отдала свой дом дочери. Екатерина Романовна решает поселиться с детьми в подмосковной деревне, но выясняется, что дом там развалился и для жилья непригоден. Тогда она приказывает выбрать крепкие бревна и построить маленький деревянный домик, куда вскоре и перебирается.
Она продает все, что у нее имелось ценного, оставив себе... «из серебра только вилки и ложки на четыре куверта», и за пять лет расплачивается с долгами князя Михаила.
«Если бы мне сказали до моего замужества, что я, воспитанная в роскоши и расточительности, сумею в течение нескольких лет (несмотря на свой двадцатилетний возраст) лишать себя всего и носить самую скромную одежду, я бы этому не поверила; но подобно тому, как я была гувернанткой и сиделкой моих детей, я хотела быть хорошей управительницей их имений, и меня не пугали никакие лишения...»
После смерти мужа Дашкова пять лет почти безвыездно живет в деревне. Хозяйственна, расчетлива, практична.
Об этом ее первом, и лишь отчасти добровольном, изгнании известно совсем мало.

Во главе двух академий
Лия ЛОЗИНСКАЯ
Екатерина «малая»