Франсуа вийон краткая биография. Однажды в Блуа

Вийон был вором. И даже можно сказать - был убийцей.

Ему было немногим более двадцати лет, когда он подрался из-за девушки прямо на паперти церкви. Его соперник ножом рассек ему губу - тогда Франсуа бросил камень в обидчика. Бросок был роковым - парень был убит. Вийон срочно покидает Париж. Начинается его бродяжническая жизнь.

Во Франции тогда было смутное время. Страна была разорена войной с англичанами. Народ умирал от голода. Шайки разбойников бродили по дорогам. Судьи быстро судили, а палачи торопливо вешали.
Бежав из Парижа, Вийон прибился к одной из банд. В 1456 году король Карл VII согласился помиловать поэта за его слезное ходатайство. Вийон вернулся и стал студентом Сорбонны, как он говорил, «бедным школяром». Но руководила им вовсе не тяга к знаниям, просто по закону «школяры» были неподсудны королевскому суду. Вийон таким образом пытался избежать тюрьмы, ведь поведение его не было благочестивым. Он водился с самым известным разбойником Монтиньи, которого позднее приговорили к повешению за убийство, с известными ворами Лупа и Шолляром, с шулером Гара.

Бедность заставляла его воровать - и он научился это делать мастерски, приятели звали его «отцом-кормильцем», так как Вийон всегда мог достать окорок или бочонок вина.

Через некоторое время, после ограбления монаха-августинца, Франсуа опять вынужден был бежать из Парижа. Его поймали и приговорили к повешению. Ожидая казни, он написал «Балладу повешенных»:

Вот мы висим печальной чередой,
Над нами воронья глумится стая,
Плоть мертвую на части раздирая,
Рвут бороды, пьют гной из наших глаз...
Не смейтесь, на повешенных взирая,
А помолитесь Господу за нас!

В 1461 году Вийону исполнилось тридцать лет. Он встретил их в тюрьме близ Орлеана. Только что взошедший на престол Людовик XI приказал освободить поэта. Вийон пожелал молодому королю двенадцать сыновей.
Хотя поэт и был благодарен помогавшим ему сильным мира сего, но по натуре своей он был очень независимым человеком и предпочитал воровать, чем пресмыкаться перед королем или принцем. Во многих своих стихах он издевался над власть имущими. Правда, и самоиронии у него было достаточно:

Я - Франсуа, чему не рад,
Увы, ждет смерть злодея,
И сколько весит этот зад,
Узнает скоро шея.

— выдающийся французский поэт эпохи Возрождения. Это был первый французский поэт в эпоху средневековья, который не витал в облаках, не сочинял хвалебные оды. В прямой, доступной для народа форме, с огромной долей иронии, любя, страдая и негодуя, он воспевал грубую правду жизни. Настоящее имя поэта — Франсуа де Монкорбье, родился он в Париже в 1431 году. Дошедшие до нас сведения о первых и последних годах жизни поэта весьма скудны. Согласно некоторых источников, его мать, уроженка провинции Берри, после смерти мужа отдала мальчика на воспитание родственникам. Его усыновил и дал свою фамилию капеллан церкви св. Бенедикта Гийом де Вийон. В 1449 году Франсуа Вийон получил диплом бакалавра, после окончания в 1452 году Парижского университета — диплом магистра свободных искусств.

Будучи студентом, Вийон вел довольно разгульный образ жизни, принимал участие во всех весьма сомнительных проделках. В июне 1455 года в результате пьяной драки из-за женщины он смертельно ранил молодого священника Филиппа Сермуаза и бежал из Парижа. Время вынужденного изгнания он проводит в любовных утехах с аббатисой монастыря Пор-Рояль. К этому времени Вийон успел прославиться не только дурными поступками, но и своими стихами. В январе 1456 года он был помилован и вернулся в Париж. Здесь он вновь попадает в плохую компанию и становится соучастником крупнейшего ограбления в Наваррском коллеже. В конце этого же года, боясь наказания, он снова бежит из Парижа.

В это же время им создано первое крупное произведение — шутливое послание друзьям, собутыльникам. Свою поэму он назвал «Les legs» («Лэ»), впоследствии известное как Малое Завещание. Легкий, шутливо-ироничный, иносказательный тон поэмы, потрясающая отточенность стиха заметно выделяют Вийона на фоне других поэтов того времени. Последующие несколько лет Вийон проводит в компании воров и подонков общества, скитаясь по всей Франции. В этот период он написал семь баллад на воровском жаргоне, к сожалению, их практически нельзя расшифровать.

В 1460 году он чудом избегает смертной казни в Орлеанской тюрьме — была объявлена амнистия по поводу приезда в город дочери герцога Орлеанского. В связи с этим событием Вийон напишет «Послание Марии Орлеанской». Новая королевская амнистия 1461 года спасла Вийона от очередного наказания. Выйдя из тюрьмы в Мэн-сюр-Луаре, он возвращается в Париж. В 1461 году он напишет свои потрясающие произведения «Epitaphe» и «Testament», названное позже Большое завещание. «Testament» традиционно повторяет завещание поэта, где он в шутливо-ироничной форме завещает кружку пива, пустой кошелек или вывеску кабака, что тесно связано с его похождениями. От лица кутилы и вышибалы в виде пародий представлены картины попоек и притонов Парижа. Одним из потрясающих контрастов в «Testament» является молитва от имени простой, набожной женщины — матери Вийона. В «Epitaphe» (Эпитафия) реальность переходит в гротеск. Здесь говорят повешенные, над которыми глумится стая воронья, раздирая мертвую плоть и выклевывая глаза. Но вот стираются границы гротеска и идет обращение к людям не смеяться над повешенными, а помолиться за них Господу.

Лучшие лирические произведения поэта наполнены глубоким философским содержанием — «я знаю все, но только не себя», многие строки его балад стали крылатыми — «смеюсь сквозь слезы». Несмотря на то, что в произведениях поэта нет откровенного социального протеста, социальная значимость его творчества заключается в потрясающих картинах нищеты и порока, изображенных в его произведениях. Попадая в тюрьму, Вийон зачастую обращался за помощью к известным друзьям, которые добивались его освобождения. В начале 1463 года поэт вновь попадает в тюрьму Шатле за уличную драку. Его в очередной раз приговаривают к повешению, позже парламент заменил казнь на изгнание из Парижа на целых десять лет. Потом следы поэта теряются. В 1489 году в Париже впервые были напечатаны стихи Франсуа Вийона.

Вийон оказался среди «деклассированных», однако был вхож и в дом парижского прево Робера д’Эстутвиля, где собирались поэты. В честь своего покровителя Вийон сочинил брачную песнь с акростихом из имени его супруги («Баллада Прево-младожену»). К середине 1450-х он уже достиг известности в качестве поэта. Будучи студентом , Вийон принимал участие в разгульной студенческой жизни; вскоре оказался замешанным в уголовных преступлениях .

Недолгое время он находился при дворе Карла Орлеанского в Блуа . Для альбома баллад на тему «От жажды умираю над ручьем», заданную Карлом Орлеанским поэтам его окружения и многократно разработанную самим герцогом, Вийон написал знаменитые стихи, известные под названием «Баллада поэтического состязания в Блуа». По условиям конкурса, поэты должны были написать шуточное стихотворение, но стихотворение Вийона оказалось не шуточным, а полным философского трагизма:

От жажды умираю над ручьём. Смеюсь сквозь слезы и тружусь, играя. Куда бы ни пошёл, везде мой дом, Чужбина мне - страна моя родная. Я знаю всё, я ничего не знаю. Мне из людей всего понятней тот, Кто лебедицу вороном зовёт. Я сомневаюсь в явном, верю чуду. Нагой, как червь, пышней я Всех господ. Я всеми принят, изгнан отовсюду. Я скуп и расточителен во всём. Я жду и ничего не ожидаю. Я нищ, и я кичусь своим добром. Трещит мороз - я вижу розы мая. Долина слёз мне радостнее рая. Зажгут костер - и дрожь меня берёт, Мне сердце отогреет только лед. Запомню шутку я и вдруг забуду, Кому презренье, а кому почёт. Я всеми принят, изгнан отовсюду. Не вижу я, кто бродит под окном, Но звезды в небе ясно различаю. Я ночью бодр, а сплю я только днем. Я по земле с опаскою ступаю, Не вехам, а туману доверяю. Глухой меня услышит и поймёт. Я знаю, что полыни горше мёд. Но как понять, где правда, где причуда? А сколько истин? Потерял им счет. Я всеми принят, изгнан отовсюду. Не знаю, что длиннее - час иль год, Ручей иль море переходят вброд? Из рая я уйду, в аду побуду. Отчаянье мне веру придаёт. Я всеми принят, изгнан отовсюду. (И. Г. Эренбург «Французские тетради».)

Влияние Вийона

Первой книгой французской лирики, выпущенной типографским способом, были стихи Вийона.

Громадное влияние Вийон оказал на поэтов конца средневековья и начала Возрождения (Пьер Грэнгуар , Клеман Маро , даже Рабле), а затем влиял на сатириков и реалистов XVII века (Матюрен Ренье , Лафонтен , отчасти Мольер).

С похвалой отзывались о Вийоне Буало и Вольтер ; в XIX веке Вийону поклонялись и романтики (Т. Готье) и Беранже , сильно напоминающий Вийона; среди парнасцев особенно близки к Вийону по характеру своей поэзии Ж. Ришпен , М. Роллина ; немало общего с Вийоном у Поля Верлена и его друга Тристана Корбьера .

Отрывок, характеризующий Вийон, Франсуа

Пьер не остался обедать, а тотчас же вышел из комнаты и уехал. Он поехал отыскивать по городу Анатоля Курагина, при мысли о котором теперь вся кровь у него приливала к сердцу и он испытывал затруднение переводить дыхание. На горах, у цыган, у Comoneno – его не было. Пьер поехал в клуб.
В клубе всё шло своим обыкновенным порядком: гости, съехавшиеся обедать, сидели группами и здоровались с Пьером и говорили о городских новостях. Лакей, поздоровавшись с ним, доложил ему, зная его знакомство и привычки, что место ему оставлено в маленькой столовой, что князь Михаил Захарыч в библиотеке, а Павел Тимофеич не приезжали еще. Один из знакомых Пьера между разговором о погоде спросил у него, слышал ли он о похищении Курагиным Ростовой, про которое говорят в городе, правда ли это? Пьер, засмеявшись, сказал, что это вздор, потому что он сейчас только от Ростовых. Он спрашивал у всех про Анатоля; ему сказал один, что не приезжал еще, другой, что он будет обедать нынче. Пьеру странно было смотреть на эту спокойную, равнодушную толпу людей, не знавшую того, что делалось у него в душе. Он прошелся по зале, дождался пока все съехались, и не дождавшись Анатоля, не стал обедать и поехал домой.
Анатоль, которого он искал, в этот день обедал у Долохова и совещался с ним о том, как поправить испорченное дело. Ему казалось необходимо увидаться с Ростовой. Вечером он поехал к сестре, чтобы переговорить с ней о средствах устроить это свидание. Когда Пьер, тщетно объездив всю Москву, вернулся домой, камердинер доложил ему, что князь Анатоль Васильич у графини. Гостиная графини была полна гостей.
Пьер не здороваясь с женою, которую он не видал после приезда (она больше чем когда нибудь ненавистна была ему в эту минуту), вошел в гостиную и увидав Анатоля подошел к нему.
– Ah, Pierre, – сказала графиня, подходя к мужу. – Ты не знаешь в каком положении наш Анатоль… – Она остановилась, увидав в опущенной низко голове мужа, в его блестящих глазах, в его решительной походке то страшное выражение бешенства и силы, которое она знала и испытала на себе после дуэли с Долоховым.
– Где вы – там разврат, зло, – сказал Пьер жене. – Анатоль, пойдемте, мне надо поговорить с вами, – сказал он по французски.
Анатоль оглянулся на сестру и покорно встал, готовый следовать за Пьером.
Пьер, взяв его за руку, дернул к себе и пошел из комнаты.
– Si vous vous permettez dans mon salon, [Если вы позволите себе в моей гостиной,] – шопотом проговорила Элен; но Пьер, не отвечая ей вышел из комнаты.
Анатоль шел за ним обычной, молодцоватой походкой. Но на лице его было заметно беспокойство.
Войдя в свой кабинет, Пьер затворил дверь и обратился к Анатолю, не глядя на него.
– Вы обещали графине Ростовой жениться на ней и хотели увезти ее?
– Мой милый, – отвечал Анатоль по французски (как и шел весь разговор), я не считаю себя обязанным отвечать на допросы, делаемые в таком тоне.
Лицо Пьера, и прежде бледное, исказилось бешенством. Он схватил своей большой рукой Анатоля за воротник мундира и стал трясти из стороны в сторону до тех пор, пока лицо Анатоля не приняло достаточное выражение испуга.
– Когда я говорю, что мне надо говорить с вами… – повторял Пьер.
– Ну что, это глупо. А? – сказал Анатоль, ощупывая оторванную с сукном пуговицу воротника.
– Вы негодяй и мерзавец, и не знаю, что меня воздерживает от удовольствия разможжить вам голову вот этим, – говорил Пьер, – выражаясь так искусственно потому, что он говорил по французски. Он взял в руку тяжелое пресспапье и угрожающе поднял и тотчас же торопливо положил его на место.
– Обещали вы ей жениться?
– Я, я, я не думал; впрочем я никогда не обещался, потому что…
Пьер перебил его. – Есть у вас письма ее? Есть у вас письма? – повторял Пьер, подвигаясь к Анатолю.
Анатоль взглянул на него и тотчас же, засунув руку в карман, достал бумажник.
Пьер взял подаваемое ему письмо и оттолкнув стоявший на дороге стол повалился на диван.
– Je ne serai pas violent, ne craignez rien, [Не бойтесь, я насилия не употреблю,] – сказал Пьер, отвечая на испуганный жест Анатоля. – Письма – раз, – сказал Пьер, как будто повторяя урок для самого себя. – Второе, – после минутного молчания продолжал он, опять вставая и начиная ходить, – вы завтра должны уехать из Москвы.
– Но как же я могу…
– Третье, – не слушая его, продолжал Пьер, – вы никогда ни слова не должны говорить о том, что было между вами и графиней. Этого, я знаю, я не могу запретить вам, но ежели в вас есть искра совести… – Пьер несколько раз молча прошел по комнате. Анатоль сидел у стола и нахмурившись кусал себе губы.
– Вы не можете не понять наконец, что кроме вашего удовольствия есть счастье, спокойствие других людей, что вы губите целую жизнь из того, что вам хочется веселиться. Забавляйтесь с женщинами подобными моей супруге – с этими вы в своем праве, они знают, чего вы хотите от них. Они вооружены против вас тем же опытом разврата; но обещать девушке жениться на ней… обмануть, украсть… Как вы не понимаете, что это так же подло, как прибить старика или ребенка!…
Пьер замолчал и взглянул на Анатоля уже не гневным, но вопросительным взглядом.
– Этого я не знаю. А? – сказал Анатоль, ободряясь по мере того, как Пьер преодолевал свой гнев. – Этого я не знаю и знать не хочу, – сказал он, не глядя на Пьера и с легким дрожанием нижней челюсти, – но вы сказали мне такие слова: подло и тому подобное, которые я comme un homme d"honneur [как честный человек] никому не позволю.
Пьер с удивлением посмотрел на него, не в силах понять, чего ему было нужно.
– Хотя это и было с глазу на глаз, – продолжал Анатоль, – но я не могу…
– Что ж, вам нужно удовлетворение? – насмешливо сказал Пьер.
– По крайней мере вы можете взять назад свои слова. А? Ежели вы хотите, чтоб я исполнил ваши желанья. А?
– Беру, беру назад, – проговорил Пьер и прошу вас извинить меня. Пьер взглянул невольно на оторванную пуговицу. – И денег, ежели вам нужно на дорогу. – Анатоль улыбнулся.
Это выражение робкой и подлой улыбки, знакомой ему по жене, взорвало Пьера.
– О, подлая, бессердечная порода! – проговорил он и вышел из комнаты.
На другой день Анатоль уехал в Петербург.

Пьер поехал к Марье Дмитриевне, чтобы сообщить об исполнении ее желанья – об изгнании Курагина из Москвы. Весь дом был в страхе и волнении. Наташа была очень больна, и, как Марья Дмитриевна под секретом сказала ему, она в ту же ночь, как ей было объявлено, что Анатоль женат, отравилась мышьяком, который она тихонько достала. Проглотив его немного, она так испугалась, что разбудила Соню и объявила ей то, что она сделала. Во время были приняты нужные меры против яда, и теперь она была вне опасности; но всё таки слаба так, что нельзя было думать везти ее в деревню и послано было за графиней. Пьер видел растерянного графа и заплаканную Соню, но не мог видеть Наташи.
Пьер в этот день обедал в клубе и со всех сторон слышал разговоры о попытке похищения Ростовой и с упорством опровергал эти разговоры, уверяя всех, что больше ничего не было, как только то, что его шурин сделал предложение Ростовой и получил отказ. Пьеру казалось, что на его обязанности лежит скрыть всё дело и восстановить репутацию Ростовой.
Он со страхом ожидал возвращения князя Андрея и каждый день заезжал наведываться о нем к старому князю.
Князь Николай Андреич знал через m lle Bourienne все слухи, ходившие по городу, и прочел ту записку к княжне Марье, в которой Наташа отказывала своему жениху. Он казался веселее обыкновенного и с большим нетерпением ожидал сына.
Чрез несколько дней после отъезда Анатоля, Пьер получил записку от князя Андрея, извещавшего его о своем приезде и просившего Пьера заехать к нему.
Князь Андрей, приехав в Москву, в первую же минуту своего приезда получил от отца записку Наташи к княжне Марье, в которой она отказывала жениху (записку эту похитила у княжны Марьи и передала князю m lle Вourienne) и услышал от отца с прибавлениями рассказы о похищении Наташи.
Князь Андрей приехал вечером накануне. Пьер приехал к нему на другое утро. Пьер ожидал найти князя Андрея почти в том же положении, в котором была и Наташа, и потому он был удивлен, когда, войдя в гостиную, услыхал из кабинета громкий голос князя Андрея, оживленно говорившего что то о какой то петербургской интриге. Старый князь и другой чей то голос изредка перебивали его. Княжна Марья вышла навстречу к Пьеру. Она вздохнула, указывая глазами на дверь, где был князь Андрей, видимо желая выразить свое сочувствие к его горю; но Пьер видел по лицу княжны Марьи, что она была рада и тому, что случилось, и тому, как ее брат принял известие об измене невесты.
– Он сказал, что ожидал этого, – сказала она. – Я знаю, что гордость его не позволит ему выразить своего чувства, но всё таки лучше, гораздо лучше он перенес это, чем я ожидала. Видно, так должно было быть…
– Но неужели совершенно всё кончено? – сказал Пьер.
Княжна Марья с удивлением посмотрела на него. Она не понимала даже, как можно было об этом спрашивать. Пьер вошел в кабинет. Князь Андрей, весьма изменившийся, очевидно поздоровевший, но с новой, поперечной морщиной между бровей, в штатском платье, стоял против отца и князя Мещерского и горячо спорил, делая энергические жесты. Речь шла о Сперанском, известие о внезапной ссылке и мнимой измене которого только что дошло до Москвы.
– Теперь судят и обвиняют его (Сперанского) все те, которые месяц тому назад восхищались им, – говорил князь Андрей, – и те, которые не в состоянии были понимать его целей. Судить человека в немилости очень легко и взваливать на него все ошибки другого; а я скажу, что ежели что нибудь сделано хорошего в нынешнее царствованье, то всё хорошее сделано им – им одним. – Он остановился, увидав Пьера. Лицо его дрогнуло и тотчас же приняло злое выражение. – И потомство отдаст ему справедливость, – договорил он, и тотчас же обратился к Пьеру.
– Ну ты как? Все толстеешь, – говорил он оживленно, но вновь появившаяся морщина еще глубже вырезалась на его лбу. – Да, я здоров, – отвечал он на вопрос Пьера и усмехнулся. Пьеру ясно было, что усмешка его говорила: «здоров, но здоровье мое никому не нужно». Сказав несколько слов с Пьером об ужасной дороге от границ Польши, о том, как он встретил в Швейцарии людей, знавших Пьера, и о господине Десале, которого он воспитателем для сына привез из за границы, князь Андрей опять с горячностью вмешался в разговор о Сперанском, продолжавшийся между двумя стариками.
– Ежели бы была измена и были бы доказательства его тайных сношений с Наполеоном, то их всенародно объявили бы – с горячностью и поспешностью говорил он. – Я лично не люблю и не любил Сперанского, но я люблю справедливость. – Пьер узнавал теперь в своем друге слишком знакомую ему потребность волноваться и спорить о деле для себя чуждом только для того, чтобы заглушить слишком тяжелые задушевные мысли.
Когда князь Мещерский уехал, князь Андрей взял под руку Пьера и пригласил его в комнату, которая была отведена для него. В комнате была разбита кровать, лежали раскрытые чемоданы и сундуки. Князь Андрей подошел к одному из них и достал шкатулку. Из шкатулки он достал связку в бумаге. Он всё делал молча и очень быстро. Он приподнялся, прокашлялся. Лицо его было нахмурено и губы поджаты.
– Прости меня, ежели я тебя утруждаю… – Пьер понял, что князь Андрей хотел говорить о Наташе, и широкое лицо его выразило сожаление и сочувствие. Это выражение лица Пьера рассердило князя Андрея; он решительно, звонко и неприятно продолжал: – Я получил отказ от графини Ростовой, и до меня дошли слухи об искании ее руки твоим шурином, или тому подобное. Правда ли это?
– И правда и не правда, – начал Пьер; но князь Андрей перебил его.
– Вот ее письма и портрет, – сказал он. Он взял связку со стола и передал Пьеру.
– Отдай это графине… ежели ты увидишь ее.
– Она очень больна, – сказал Пьер.
– Так она здесь еще? – сказал князь Андрей. – А князь Курагин? – спросил он быстро.
– Он давно уехал. Она была при смерти…
– Очень сожалею об ее болезни, – сказал князь Андрей. – Он холодно, зло, неприятно, как его отец, усмехнулся.
– Но господин Курагин, стало быть, не удостоил своей руки графиню Ростову? – сказал князь Андрей. Он фыркнул носом несколько раз.
– Он не мог жениться, потому что он был женат, – сказал Пьер.
Князь Андрей неприятно засмеялся, опять напоминая своего отца.
– А где же он теперь находится, ваш шурин, могу ли я узнать? – сказал он.
– Он уехал в Петер…. впрочем я не знаю, – сказал Пьер.
– Ну да это всё равно, – сказал князь Андрей. – Передай графине Ростовой, что она была и есть совершенно свободна, и что я желаю ей всего лучшего.
Пьер взял в руки связку бумаг. Князь Андрей, как будто вспоминая, не нужно ли ему сказать еще что нибудь или ожидая, не скажет ли чего нибудь Пьер, остановившимся взглядом смотрел на него.
– Послушайте, помните вы наш спор в Петербурге, – сказал Пьер, помните о…
– Помню, – поспешно отвечал князь Андрей, – я говорил, что падшую женщину надо простить, но я не говорил, что я могу простить. Я не могу.
– Разве можно это сравнивать?… – сказал Пьер. Князь Андрей перебил его. Он резко закричал:
– Да, опять просить ее руки, быть великодушным, и тому подобное?… Да, это очень благородно, но я не способен итти sur les brisees de monsieur [итти по стопам этого господина]. – Ежели ты хочешь быть моим другом, не говори со мною никогда про эту… про всё это. Ну, прощай. Так ты передашь…
Пьер вышел и пошел к старому князю и княжне Марье.
Старик казался оживленнее обыкновенного. Княжна Марья была такая же, как и всегда, но из за сочувствия к брату, Пьер видел в ней радость к тому, что свадьба ее брата расстроилась. Глядя на них, Пьер понял, какое презрение и злобу они имели все против Ростовых, понял, что нельзя было при них даже и упоминать имя той, которая могла на кого бы то ни было променять князя Андрея.
За обедом речь зашла о войне, приближение которой уже становилось очевидно. Князь Андрей не умолкая говорил и спорил то с отцом, то с Десалем, швейцарцем воспитателем, и казался оживленнее обыкновенного, тем оживлением, которого нравственную причину так хорошо знал Пьер.

В этот же вечер, Пьер поехал к Ростовым, чтобы исполнить свое поручение. Наташа была в постели, граф был в клубе, и Пьер, передав письма Соне, пошел к Марье Дмитриевне, интересовавшейся узнать о том, как князь Андрей принял известие. Через десять минут Соня вошла к Марье Дмитриевне.
– Наташа непременно хочет видеть графа Петра Кирилловича, – сказала она.
– Да как же, к ней что ль его свести? Там у вас не прибрано, – сказала Марья Дмитриевна.
– Нет, она оделась и вышла в гостиную, – сказала Соня.
Марья Дмитриевна только пожала плечами.
– Когда это графиня приедет, измучила меня совсем. Ты смотри ж, не говори ей всего, – обратилась она к Пьеру. – И бранить то ее духу не хватает, так жалка, так жалка!
Наташа, исхудавшая, с бледным и строгим лицом (совсем не пристыженная, какою ее ожидал Пьер) стояла по середине гостиной. Когда Пьер показался в двери, она заторопилась, очевидно в нерешительности, подойти ли к нему или подождать его.
Пьер поспешно подошел к ней. Он думал, что она ему, как всегда, подаст руку; но она, близко подойдя к нему, остановилась, тяжело дыша и безжизненно опустив руки, совершенно в той же позе, в которой она выходила на середину залы, чтоб петь, но совсем с другим выражением.
– Петр Кирилыч, – начала она быстро говорить – князь Болконский был вам друг, он и есть вам друг, – поправилась она (ей казалось, что всё только было, и что теперь всё другое). – Он говорил мне тогда, чтобы обратиться к вам…
Пьер молча сопел носом, глядя на нее. Он до сих пор в душе своей упрекал и старался презирать ее; но теперь ему сделалось так жалко ее, что в душе его не было места упреку.
– Он теперь здесь, скажите ему… чтобы он прост… простил меня. – Она остановилась и еще чаще стала дышать, но не плакала.
– Да… я скажу ему, – говорил Пьер, но… – Он не знал, что сказать.
Наташа видимо испугалась той мысли, которая могла притти Пьеру.
– Нет, я знаю, что всё кончено, – сказала она поспешно. – Нет, это не может быть никогда. Меня мучает только зло, которое я ему сделала. Скажите только ему, что я прошу его простить, простить, простить меня за всё… – Она затряслась всем телом и села на стул.
Еще никогда не испытанное чувство жалости переполнило душу Пьера.
– Я скажу ему, я всё еще раз скажу ему, – сказал Пьер; – но… я бы желал знать одно…
«Что знать?» спросил взгляд Наташи.
– Я бы желал знать, любили ли вы… – Пьер не знал как назвать Анатоля и покраснел при мысли о нем, – любили ли вы этого дурного человека?
– Не называйте его дурным, – сказала Наташа. – Но я ничего – ничего не знаю… – Она опять заплакала.
И еще больше чувство жалости, нежности и любви охватило Пьера. Он слышал как под очками его текли слезы и надеялся, что их не заметят.
– Не будем больше говорить, мой друг, – сказал Пьер.
Так странно вдруг для Наташи показался этот его кроткий, нежный, задушевный голос.
– Не будем говорить, мой друг, я всё скажу ему; но об одном прошу вас – считайте меня своим другом, и ежели вам нужна помощь, совет, просто нужно будет излить свою душу кому нибудь – не теперь, а когда у вас ясно будет в душе – вспомните обо мне. – Он взял и поцеловал ее руку. – Я счастлив буду, ежели в состоянии буду… – Пьер смутился.

Я — Франсуа, чему не рад.
Увы, ждет смерть злодея,
И сколько весит этот зад,
Узнает скоро шея.

Франсуа Вийон (1431 или 1432 — 1463)
Франсуа Вийон – великий поэт, вор, преступник, авантюрист. К нему почему-то часто проникаются сентиментальной жалостью, как к жертве собственного неуемного, необузданного характера. Биографы обычно указывают на то, что о жизни поэта мы знаем только из его собственных стихов и из судебных документов, официально зафиксировавших некоторые эпизоды из жизни поэта. Другими словами, мы слишком мало знаем, чтобы обсуждать или осуждать Вийона как человека. Безусловно, ни о каком осуждении и речи быть не может. Однако не будем забывать – воров никогда и нигде не жаловали. И в свое время законы в отношении любителей пожировать на чужой счет были очень суровые. Негуманное время было – Средневековье. Впрочем, из сохранившихся документов известно, что за последнее преступление Вийон был в очередной раз помилован, после чего исчез и из истории, и из литературы. Дальнейшая судьба поэта нам не ведома.

Франсуа Вийон родился в Париже в 1431 году. Примерно за пару месяцев до того была сожжена на костре «ведьма» Жанна д’Арк. Шла к завершению Столетняя война.

Настоящее имя Вийона – Франсуа де Монкорбье (или Лож). В восемь лет мальчик потерял отца. О матери его известно только то, что она умерла около 1460 года. Однако растить сына в одиночку вдова не имела средств. К счастью, ей помог священник Гийом де Вийон, капеллан церкви Сен-Бенуа-ле-Бетурне. Некоторые биографы поэта полагают, что священник был родственником семьи, некоторые считают, что Гийом взял Франсуа к себе учеником. Подопечный выполнял обязанности слуги, пел в церковном хоре, был секретарем. За это его кормили, одевали, обучали различным наукам, в том числе латыни, грамматике и арифметике. Франсуа до последних дней глубоко чтил Гийома де Вийона и был ему благодарен. Тем более что капеллан дал мальчику свою фамилию.

В двенадцать лет, за год до окончания Столетней войны, Франсуа стал посещать школу факультета словесных наук (подготовительный факультет Парижского Университета) и летом 1452 года получил степень лиценциата и магистра искусств. Степень эта обеспечивала ее обладателю весьма скромное общественное положение. Чтобы сделать карьеру, средневековый студент должен был продолжить образование на юридическом факультете и стать доктором канонического права.

Ко времени получения степени Вийон был уже широко известен как драчун, гуляка и пройдоха. Возможно, что участвовал он и в столкновениях студентов с властями, пытавшимися в ту пору ограничить права и вольности Парижского университета.

В противостоянии властей и университета особо ярким был эпизод, связанный с так называемой «Чертовой тумбой». В Париже на улице Мартруа Сен-Жерве перед домом уважаемой мадемуазель Катрин де Брюйе постоянно находился никому не нужный прямоугольный камень. Госпожа де Брюйе считала его своей собственностью. Но однажды ночью школяры Латинского квартала ради шутки утащили его. Камень почему-то нашли возле церкви Сен-Бенуа-ле-Бетурне, почему-то кое-кто полагал, что баловство было организовано Вийоном. Катрин де Брюйе разозлилась и подала в суд. Чиновники же решили припомнить студентам все прошлые проказы и взялись за дело весьма основательно. Виновникам грозило стояние у позорного столба.
Тем временем мадемуазель заказала и установила на том же месте новую тумбу. Обозленные студенты украли ее в первую же ночь и отнесли на территорию Сорбонны, куда и приволокли первую. Оба камня превратились в местные достопримечательности. На них даже стали возлагать венки. Наводить порядок явилась городская стража во главе с прево. Школяров для начала отлупили, затем арестовали. На выручку им поспешили лихие казуисты – университетские юристы. Начался ужасный скандал, и руководство университета решительно встало на сторону своих подопечных. Несколько чиновников уволили, одному даже отрубили руку в назидание. Университет победил.

Роковым днем в жизни Вийона стало 5 июня 1455 года. Это был день праздника Тела Господня. Вечером Франсуа спокойно сидел на пороге своего дома и беседовал со священником по имени Жюль и девушкой по имени Изабелла. И тут появились двое его знакомых – священник Филипп Сермуаз и магистр Жан Ле Марди. Сермуаз явно искал ссоры. Он неожиданно несколько раз ударил Вийона кулаком в лицо. Свидетели тут же убежали. Заливаясь кровью, молодой человек выхватил кинжал, пырнул противника в живот и попытался убежать. В пылу драки Сермуаз даже не заметил, что ранен, и погнался следом. Через день он умер, перед смертью простив своего невольного убийцу.

Вийон подал сразу два прошения о помиловании, но одновременно, не желая идти в тюрьму, предпочел бежать из Парижа. Неизвестно, где он скрывался все эти месяцы, но, видимо, с этого времени и пошел Франсуа по преступной дорожке.

Помилование было получено в январе 1456 года. Причем за Вийона хлопотали друзья. Высказываются даже предположения, что он уже был известен в столице как поэт и имел своих почитателей.

Вернувшись в столицу, нищий клирик ударился в загул. Он стал посещать многочисленные университетские трактиры, таверны, бордели. Там Вийон мог развлекаться, практически не тратя денег.

А в конце 1456 года поэт принял участие в ограблении Наваррского коллежа, откуда вместе с тремя сообщниками он похитил пятьсот золотых экю, принадлежавших теологическому факультету. Вийон только стоял на страже, но и этого было достаточно. Участвуя в краже, поэт скорее всего пытался достать необходимую сумму для путешествия в Анжер, где находился тогда Рене Анжуйский, герцог Прованса, Анжу, Бара и Лоррейна и король Иерусалимский и Сицилийский. Искренний покровитель художников и поэтов, сам писал французскую прозу на придворные и романтические темы. Вийон намеревался стать придворным поэтом герцога. Прогнали ли Франсуа сразу или ему было отказано в результате неудачной аудиенции, неизвестно. Но из Анжера ему пришлось уехать в никуда.

А в Париже пропажу денег обнаружили только в марте 1457 года. Началось следствие. Имена участников ограбления стали известны только в мае. Однако поэт к тому времени уже сбежал из города. Началось его пятилетнее скитание. Накануне побега Франсуа написал знаменитое «Малое Завещание», в котором изобразил дело так, будто в странствия его погнала неразделенная любовь. Некоторые биографы высказывают предположение, что возлюбленной поэта была некая Катрин де Воссель. На его признания она отвечала насмешками, публичными оскорблениями и побоями. Семья Катрин проживала вблизи Наваррского коллежа, недалеко от Сен-Бенуа-ле-Бетурне.

Вернувшись в Париж, Вийон был вынужден скрываться. Помогал ему все тот же Гийом де Вийон. В подполье, зимой 1461-1462 годов поэтом было создано его главное произведение – «Большое Завещание».

Но Франсуа уже надорвал себе здоровье в годы долгих скитаний. Он был тяжело болен, без средств и без каких-либо надежд на будущее. Вдобавок поэт узнал, что его возлюбленная Катрин де Воссель предпочла ему богача Итье Маршана, своего человека при дворе Карла Французского, брата нового короля.

В октябре 1462 года Вийона поймали за кражу и посадили в тюрьму Шатле. Там открылось, что он разыскивается по делу о краже в Наваррском коллеже. Университетское начальство согласилось, чтобы поэт постепенно возместил коллежу украденную сумму. Последняя кража тоже не тянула на суровое наказание. И Франсуа отпустили.

Декабрьским вечером 1462 года Вийон пришел на ужин к старому знакомому школяру Робену Дожи. Были там еще два приятеля, один из них Роже Пишар, известный как человек буйного нрава. Хорошо подгулявшая четверка со скуки напала на дом восьмидесятилетнего именитого горожанина Парижа нотариуса Франсуа Ферребука и ранила старика кинжалом. Пострадавший выжил и подал в суд. Трое из четырех преступников были приговорены к повешению.

Осужденные подали апелляцию в парламент.

«Судом рассмотрено дело, которое ведет парижский Прево по просьбе магистра Франсуа Вийона, протестующего против повешения и удушения.

В конечном итоге эта апелляция рассмотрена, и ввиду нечестивой жизни вышеозначенного Вийона следует изгнать на десять лет за пределы Парижа».

В ожидании решения парламента Вийон написал знаменитую «Балладу о повешенных».

Самое позднее 8 января 1463 года поэт Франсуа Вийон покинул Париж и навсегда исчез из истории и литературы.

На русский язык его поэзию переводили А. С. Пушкин, В. Я. Брюсов, Сергей Пинус, Илья Эренбург, Николай Гумилев. В советский период – Ф. Мендельсон, Всеволод Рождественский, Валерий Перелешин, Сергей Петров, Алексей Парин, Юрий Корнеев, Елена Кассирова и другие.

БАЛЛАДА ПРИМЕТ

Перевод Ильи Эренбурга

Я знаю, кто по-щегольски одет,
Я знаю, весел кто и кто не в духе,
Я знаю тьму кромешную и свет,
Я знаю — у монаха крест на брюхе,
Я знаю, как трезвонят завирухи,
Я знаю, врут они, в трубу трубя,
Я знаю, свахи кто, кто повитухи,

Я знаю летопись далеких лет,
Я знаю, сколько крох в сухой краюхе,
Я знаю, что у принца на обед,
Я знаю — богачи в тепле и в сухе,
Я знаю, что они бывают глухи,
Я знаю — нет им дела до тебя,
Я знаю все затрещины, все плюхи,
Я знаю все, но только не себя.

Я знаю, кто работает, кто нет,
Я знаю, как румянятся старухи,
Я знаю много всяческих примет,
Я знаю, как смеются потаскухи,
Я знаю — проведут тебя простухи,
Я знаю — пропадешь с такой, любя,
Я знаю — пропадают с голодухи,
Я знаю все, но только не себя.

Я знаю, как на мед садятся мухи,
Я знаю Смерть, что рыщет, все губя,
Я знаю книги, истину и слухи,
Я знаю все, но только не себя.

БАЛЛАДА ИСТИН НАИЗНАНКУ

Перевод Ильи Эренбурга

Мы вкус находим только в сене
И отдыхаем средь забот,
Смеемся мы лишь от мучений,
И цену деньгам знает мот.
Кто любит солнце? Только крот.
Лишь праведник глядит лукаво, Красоткам нравится урод,

Лентяй один не знает лени,
На помощь только враг придет,
И постоянство лишь в измене.
Кто крепко спит, тот стережет,
Дурак нам истину несет,
Труды для нас — одна забава,
Всего на свете горше мед,
И лишь влюбленный мыслит здраво.

Кто трезв, тем море по колени,
Хромой скорее всех дойдет,
Фома не ведает сомнений,
Весна за летом настает,
И руки обжигает лед.
О мудреце дурная слава,
Мы море переходим вброд,
И лишь влюбленный мыслит здраво.

Вот истины наоборот:
Лишь подлый душу бережет,
Глупец один рассудит право,
Осел достойней всех поет,
И лишь влюбленный мыслит здраво.

ЭПИТАФИЯ ВИЙОНА (БАЛЛАДА ПОВЕШЕННЫХ) (ЭПИТАФИЯ, НАПИСАННАЯ ВИЙОНОМ ДЛЯ НЕГО И ЕГО ТОВАРИЩЕЙ В ОЖИДАНИИ ВИСЕЛИЦЫ)

Перевод Ильи Эренбурга

Ты жив, прохожий. Погляди на нас.
Тебя мы ждем не первую неделю.
Гляди — мы выставлены напоказ.
Нас было пятеро. Мы жить хотели.
И нас повесили. Мы почернели.
Мы жили, как и ты. Нас больше нет.
Не вздумай осуждать — безумны люди.
Мы ничего не возразим в ответ.

Дожди нас били, ветер тряс и тряс,
Нас солнце жгло, белили нас метели.
Летали вороны — у нас нет глаз.
Мы не посмотрим. Мы бы посмотрели.
Ты посмотри — от глаз остались щели.
Развеет ветер нас. Исчезнет след.
Ты осторожней нас живи. Пусть будет
Твой путь другим. Но помни наш совет:
Взглянул и помолись, а бог рассудит.

Господь простит — мы знали много бед.
А ты запомни — слишком много судей.
Ты можешь жить — перед тобою свет,
Взглянул и помолись, а бог рассудит.


БАЛЛАДА О ЗАВИСТЛИВЫХ ЯЗЫКАХ
перевод Ю. Корнеева
В смертельной смеси ртути с мышьяком,
В селитре, в кислоте неразведенной,
В свинце, кипящем в чугуне большом,
В дурманяшем настое белладонны,
В кровях жидовки, к блудодейству склонной,
В отжимках из застиранных штанов,
В соскребках с грязных ног и башмаков,
В поганой слизи ядовитых тварей,
В моче лисиц, волков и барсуков

В мозгах кота, что ест — и то с трудом,
По старости давно зубов лишенный,
В слюне, что бешеным излита псом,
Иль в пене с морды клячи запаленной,
Иль в жиже из болотины зловонной,
Где не сочтешь пиявок, комаров,
Лягушек, жаб и водяных клопов,
Где крысы пьют, где бедный скот мытарят
Пронзительные жала оводов,
Пусть языки завистливые сварят.
В гнилой крови, цирюльничьим ножом
В прилив при полнолунье отворенной,
Что высыхает в миске под окном
И кажется то черной, то зеленой,
В ошметках плоти, катом изъязвленной,
В вонючих выделеньях гнойников,
В остатках содержимого тазов,
Где площиц, подмываясь, девки шпарят,
Как знает завсегдатай бардаков,
Пусть языки завистливые сварят.
Принц, для столь важной цели из портков
Пяток-другой пахучих катышков
Добыть не поскупится даже скаред,
Но прежде в кале хрюшек и хряков
Пусть языки завистливые сваря

БАЛЛАДА О ТОЛСТУХЕ МАРГО
перевод Ю.Корнеева
Слуга и «кот» толстухи я, но, право,
Меня глупцом за это грех считать:
Столь многим телеса ее по нраву,
Что вряд ли есть другая ей под стать.
Пришли гуляки — мчусь вина достать,
Сыр, фрукты подаю, все, что хотите,
И жду, пока лишатся гости прыти,
А после молвлю тем, кто пощедрей:
«Довольны девкой? Так не обходите
Притон, который мы содержим с ней».
Но не всегда дела у нас на славу:
Коль кто, не заплатив, сбежит, как тать,
Я видеть не могу свою раззяву,
С нее срываю платье — и топтать.
В ответ же слышу ругань в бога мать
Да визг: «Антихрист! Ты никак в подпитье?»-
И тут пишу, прибегнув к мордобитью,
Марго расписку под носом скорей
В том, что не дам на ветер ей пустить я

Но стихла ссора — и пошли забавы.
Меня так начинают щекотать,
И теребить, и тискать для растравы,
Что мертвецу — и то пришлось бы встать.
Потом пора себе и отдых дать,
А утром повторяются событья.
Марго верхом творит обряд соитья
И мчит таким галопом, что, ей-ей,
Грозит со мною вместе раздавить и
Притон, который мы содержим с ней.
В зной и в мороз есть у меня укрытье,
И в нем могу — с блудницей блудник — жить я.
Любовниц новых мне не находите:
Лиса всегда для лиса всех милей.
Отрепье лишь в отрепье и рядите —
Нам с милой в честь бесчестье…
Посетите Притон, который мы содержим с ней.

Одна из баллад на цветном (воровском) жаргоне. Жаргон парижских воров 15 века перевести на литературный язык довольно сложно. Ю. Корнеев перевел цветные баллады на воровской харгон российских воров 20 века.

Мухлюя, скок лепя иль тыря,
Попризадумайтесь, жулье,
Чем платит жулик в этом мире
За жульническое житье.
А потому сорвал свое
И не осли — мотай от псов
Да поскорей столкни шурье,
Чтоб не прихлопнул мухолов.
Коль долго станешь, слам транжиря,
Мудохаться с барыгой ты,
Срисуют враз тебя, фуфыря,
Сгребут и вытряхнут менты,
А сядешь — и тебе кранты.
Поэтому и будь готов
Лечь в дрейф иль сигануть в кусты,
Чтоб не прихлопнул мухолов.
Хиляй с опаской, земко зыря,
Не топает ли сзади хвост,
Или тебе на киче в сыри,
Блюдя семь дней в неделю пост,
Ждать на хомут петлю внахлест
С компанией таких же лбов.
Остерегайся ж, коль не прост,
Чтоб не прихлопнул мухолов.
На хазе, лежбише, хавире,
Принц-коновод, учи воров
Шары распяливать пошире,
Чтоб не прихлопнул мухолов.
По этой ссылке можно прослушать песни Окуджавы и Ключникова, посвящённые поэту, а также песню Сергея Волкова на стихи Вийона.