Иеромонах Дамаскин (Христенсен) - Не от мира сего.

Рябинин допросил пятерых свидетелей и чувствовал себя физически опустошённым, словно побывал в лапах громадного паука. Казалось бы, следователь должен наполняться информацией. Но добытые сведения не стоили затраченных сил и были нужны только для дела - к знаниям о человеке они ничего не прибавляли. Преступление совершилось из-за людской склоки. Подобные дела Рябинин не любил и с удовольствием брался только за те, которые порождались человеческими страстями.

Часы уже показывали четыре. Всё-таки он хорошо поработал, распутав клубок мелочных дрязг и сплетен, который мешал людям не один год. Теперь не хотелось ни думать, ни делать ничего серьёзного - только о чепухе и чепуху. И хотелось тишины, следователю на его работе захотелось тишины…

Он вытянул под столом ноги, распахнул пиджак и снял очки. Мир совсем успокоился: потерял чёткие грани стальной сейф, оплавились углы двери, стал шире стол, и белый вентилятор расплылся в загадочный цветок. Счастливое состояние опустилось на Рябинина. Но оно опустилось с тихой грустью. Так уж бывало у него всегда: где намёк на умиротворённость, там незаметно и вроде бы в стороне появлялась грусть, как зарница в тихий вечер.

Рябинин не верил в тишину. Да и какой мир на его работе… Приходилось воевать с плохим в человеке, а эта война самая трудная. Он верил, что люди скоро покончат с мировыми и локальными войнами и тогда объявят беспощадную войну своим недостаткам. И эта война будет последняя. А пока он должен сидеть в своём кабинете-окопе. Только иногда душа вдруг отключалась от работы. Тогда приходила грусть - это душа ещё помнила, что есть иная жизнь, не в кабинете-окопе. Но для себя Рябинин в такую жизнь не верил.

Зазвонил телефон.

Он надел очки и снял трубку. Торопливый женский голос спросил:

Батоны по тринадцать копеек завозить?

Подождите, - весело сказал Рябинин. - Вы не туда попали.

Эти тринадцатикопеечные батоны слизнули и покой, и грусть. Жизнь кипела, да и его сейф был набит неотложными и отложенными делами. Но сейчас Рябинин с удовольствием поколол бы дров, поносил бы воды или покопал бы землю, как это делал в юные годы; с удовольствием нагрузил бы тело, оставив мозг в праздности.

Опять затрещал телефон. Он медленно взял трубку - его номер отличался на единицу от какой-то булочной, поэтому частенько звонили насчёт сухарей и косхалвы.

Батоны по тринадцать копеек…

Да вы неверно набираете, - перебил Рябинин.

А куда попадаю?

Совсем в другую организацию.

Если не секрет, в какую?

Не секрет. В прокуратуру.

А вы прокурор?

Нет, следователь.

Всю жизнь мечтала познакомиться со следователем, - жеманно сообщил голос, сразу потеряв хлопотливость.

Считайте, что ваша мечта сбылась.

Это же заочно… А вы симпатичный?

Нет, я в очках.

А по телевизору следователи всегда симпатичные и без очков.

Меня поэтому по телевизору и не показывают, - признался Рябинин, - Девушка, батоны-то по тринадцать копеек ждут? Всего хорошего!

Он положил трубку и улыбнулся: девчонка, наверное, диспетчер, тоже к концу дня устала, и ей тоже хочется расслабиться, как и ему.

Телефон зазвонил почти сразу. Но, расслабляясь, не стоит переходить границу.

Следователь, - сказала она, - вы не хотите со мной поговорить?

Мы же с вами поговорили. Мне надо работать. И не забудьте про батоны. Скоро люди пойдут с работы.

Хотите, я принесу вам горячую булку? - предложила девица.

Спасибо, у меня от них изжога. Всего хорошего. Не звоните, пожалуйста.

Он положил трубку и встряхнулся - надо действительно чем-то заняться. Полно скопилось работы, не требовавшей мысли. Те зрители, которые привыкли видеть на экранах симпатичных следователей без очков, не подозревали, что у этих следователей пятьдесят процентов времени уходит на техническую работу. Выписать повестки, снять и разослать копии, подшить дела, наклеить фотографии, запаковать вещественные доказательства, заполнить многочисленные анкеты… Рябинин эту бездумную работу терпеть не мог, поэтому она скапливалась, как уценённые товары в магазине.

Он тяжело поднялся, намереваясь пойти к сейфу, но телефон зазвонил, словно не хотел его отпускать. Всегда что-нибудь мешает, когда не хочется работать. Но и говорить с разбитной девицей тоже не хотелось - глупостей он сегодня наслушался.

Рябинин снял трубку и грубовато спросил:

Я говорю со следователем?

Он бросил трубку, хотя та была не виновата. Затем поднялся и наконец пошёл к сейфу - только успел открыть его, как телефон опять зазвонил. Рябинин продолжал спокойно разгребать кипу анкет, присланных Институтом усовершенствования следователей для какого-то социологического обследования.

Телефон звонил настойчиво. Была бы подушка или что-нибудь мягкое, он накрыл бы его. Сидеть без дела звон не мешал, но заполнять анкеты под ритмичное дзиньканье…

Он молча взял трубку.

Почему вы не хотите со мной говорить? - печально спросила девушка.

Я всегда так говорю, - вроде бы удивилась она.

Что вы от меня хотите? - сурово спросил Рябинин.

Мне надо сообщить, что на Озёрной улице… в доме сорок пять… квартира три… находится мёртвый человек… по-вашему, труп.

Рябинин автоматически записал адрес в календарь, ещё никак не оценив сказанное: всё, что касалось трупов, он привык запоминать или записывать. Её голос чем-то настораживал.

Так, - сказал он и уже деловито спросил: - Квартира коммунальная?

Отдельная.

Труп мужчины?

Нет, женщины.

Смерть какая? Естественная?

Смерть… от верёвки. Повешение.

А вы… родственница? - осторожно спросил он.

Трубка промолчала.

А как вы попали в квартиру?

Я здесь живу.

А кто вы?

Трубка опять помолчала, но теперь молчала дольше, словно девушка раздумывала, назвать ли себя.

Я… этот труп.

Рябинин улыбнулся. Разыграли его чудесно, поэтому сразу простил нахальную девицу. Мистификацию он мог оценить, даже столь мрачную.

Очень хотите познакомиться? - спросил Рябинин.

Я пока жива… но только пока.

Все мы живы только пока, - вздохнул он.

Товарищ следователь, я сейчас должна погибнуть.

Разумеется, из-за любви? - иронично поинтересовался Рябинин.

У меня к вам просьба, - не выходила девушка из тона.

Вы что - очень несимпатичны? - перебил он.

Но я не шучу.

Конечно, кто же смертью шутит. Давайте поговорим о любви. Я работаю до шести. Так что можем встретиться. Конечно, если вы симпатичная и несудимая.

Рябинин с фальшивым сожалением отодвинул анкеты - он честно пытался работать. Придётся всё-таки отдохнуть, благо собеседница попалась интересная. Эту остроумную девицу можно только переговорить.

Товарищ следователь, я хочу умереть и поэтому звоню…

Тогда делайте это организованно, - опять перебил Рябинин. - Берите такси и поезжайте в морг, захватив посмертную записку.

Боже, неужели я говорю со следователем…

Рябинин на чём-то споткнулся. Он даже замолчал. Приятный голос… Конечно, голос. Не могла же булочница так долго говорить не своим голосом, который превратился в грустный и даже нежный.

Девушка, - произнёс он, сам не зная, что хочет сказать.

Товарищ следователь, - чуть слышно сказала она, но чуть побыстрее, как заканчивают разговор, когда спешат, - Моя мама на даче, будет только завтра. Я хочу, чтобы вы приехали и всё оформили до неё. Пусть она не видит.

«Не от мира сего» — биография отца Серафима (Роуза), написанная его учеником и последователем иеромонахом Дамаскином (Кристенсеном). Серафим (Роуз) — без преувеличения удивительный человек. Обычный американец, рожденный в Калифорнии в семье протестантов, он проделал путь к православию, став основателем монастыря, миссионером и одним из самых известных богословов.

Дамаскин (Кристенсен) пишет об удивительной судьбе Серафима (Роуза): "Так кто же этот человек, которого на сытом, свободном Западе знают лишь единицы, а в голодной страдалице России почитают миллионы? Кто этот проникновенный философ духа, точно вышедший из древнего патерика? Кто этот отшельник, избравший монашескую жизнь в пустыни, чье имя в России овеяно легендами?

Ответ прост: человек, ставший в православии отцом Серафимом, — обычный, «стопроцентный» и, главное, честный американец. Вырос он в Южной Калифорнии, недалеко от Голливуда и Диснейленда, в семье, где и слыхом не слыхивали о православии (тем более русском). Мать желала сыну одного — преуспеяния в жизни, а отец — счастья.

Биография Евгения — отнюдь не рядовое жизнеописание, а пример того, как может всколыхнуться душа, затронь Господь самую трепетную ее струнку — чувство праведности. […] С «младых ногтей» восстал он против главенства в западной жизни сугубо мирских, материальных ценностей, сухой расчетливости, против бездушного, неглубокого и невнимательного отношения к человеку. Его протест совпал с бунтарскими настроениями передовой интеллигенции, богемы и битников, то есть тех, кого впоследствии прозвали поколением «сердитых молодых людей». Он тоже изведал и неприкаянность, и отчаяние, и нигилизм, и неприятие существующих законов. Но, в отличие от других, не впал в жалость к самому себе и не стал бежать действительности — помешали ему честность, прямодушие, готовность поступиться своим благополучием, то есть черты, свойственные простому американскому парню. Они же не дали найти ему духовной пристанище в экзотическом буддистском «просветлении». Страждущая душа не утолилась, но лишь когда Господь явил Себя будущему о. Серафиму, в чутком сердце того произошел поворот от новомодных бунтарских настроений к древнему, апостольскому православию. Придя же к нему окончательно, он не задумываясь порвал все связи с внешним, суетным миром, в том числе и с чиновничьим церковным мышлением. И все ради того, чтобы познать и почувствовать суть истинного, не от мира сего, христианства. Он проторил путь и для других американцев, внемлющих исконно американскому зову к праведности. […]

Игумен Герман (Подмошенский) (друг и соратник Серафима [Роуза]) «Воспоминания об отце Серафиме (Роузе)» в

Не от мира сего

Жизнь и учение иеромонаха Серафима (Роуза) Платинского.

По благословению Высокопреосвященнейшего Августина, Архиепископа Львовского и

Галицкого

С разрешения и благословения игумена Германа (Подмошенского)

ТОГДА ПИЛАТ опять вошел в преторию, и призвал Иисуса, и сказал Ему: Ты Царь Иудейский? Иисус отвечал ему: от себя ли ты говоришь это, или другие сказали тебе о Мне? Пилат отвечал: разве я Иудей? Твой народ и первосвященники предали Тебя мне; что Ты сделал? Иисус отвечал: Царство Мое не от мира сего; если бы от мира сего было Царство Мое, то служители Мои подвизались бы за Меня, чтобы Я не был предан Иудеям; но ныне Царство Мое не отсюда. Пилат сказал Ему: итак Ты Царь? Иисус отвечал: ты говоришь, что Я Царь; Я на то родился и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать об истине; всякий, кто от истины, слушает гласа Моего.

Евангелие от Иоанна 18:33–37.

Предисловие

В России знают и любят о. Серфима (Роуза), и особенно те, кто не отошел от веры предков - Православия. Говорят, книги его меняют судьбы людей.

Один православный из США, пробывший несколько месяцев в России, рассказывает: «Как только узнавали, что я из Америки, непременно спрашивали, знаком ли я с о. Серфимом Роузом. Поразительно! Похоже, его знают все, даже дети. А его работы, равно и самое жизнь, полагают крайне важными для нынешнего возрождения Руси».

Упреждая дух безбожия, охватывающий современный мир, о. Серафим обращался к народу России не стыдиться своей древней веры, вселяющей силу и отвагу в борьбе. Он взывал к сердцам и душам, указывая, что не напрасны долгие годы гонений и страданий, что суть очищение.

Недавно монах из старинного русского Валаамского монастыря заметил: «Не было бы отца Серафима (Роуза) - мы бы не выжили».

Более 10 лет назад работы о. Серафима впервые попали из Америки в Россию. Кое?что перевели, и нелегально машинописные странички полетели во все уголки страны. С наступлением более либеральных времен его произведения печатают не таясь, немалыми тиражами, как в журналах, так и отдельными книгами; о них рассказывают по радио и телевидению; их можно купить даже у торговцев в метро и на улице. И, вероятно, можно без преувеличения сказать, что он сейчас - самый известный православный писатель в России. Его портреты встречаются повсюду, а во вновь открывшейся Оптиной пустыни, в той самой келье, где старец Амвросий принимал Достоевского, Толстого и Гоголя, ныне помещена его фотография.

Знают и почитают его и в иных православных странах, до недавнего прошлого тоже находившихся под гнетом коммунистов. Вот что пишет один сербский монах: «Еп. Амфилохий - афонский молчальник и учитель сердечной молитвы - заметил однажды, что о. Серафим наделен редчайшим для простого смертного даром - даром духовного размышления».

ТАК КТО же этот человек, которого на сытом, свободном Западе знают лишь единицы, а в голодной страдалице России почитают миллионы? Кто этот проникновенный философ духа, точно вышедший из древнего патерика? Кто этот отшельник, избравший монашескую жизнь в пустыни, чье имя в России овеяно легендами?

Ответ прост: человек, ставший в Православии о. Серафимом - обычный, «стопроцентный» и, главное, честный американец. Вырос он в Южной Калифорнии, недалеко от Голливуда и

Диснейленда, в семье, где и слыхом не слыхивали о Православии (тем более русском). Мать желала сыну одного - преуспеянии в жизни, а отец - счастья.

Биография Евгения - отнюдь не рядовое жизнеописание, а пример того, как может всколыхнуться душа, затронь Господь самую трепетную ее струнку - чувство праведности.

Врожденная честность - движитель праведности - и помогла о. Серафиму пробить брешь во мраке сегодняшней жизни не только для своих сограждан, но и для людей в далеких заморских странах, порабощенных коммунизмом.

С «младых ногтей» восстал он против главенства в западной жизни сугубо мирских, материальных ценностей, сухой расчетливости, против бездушного, неглубокого и невнимательного отношения к человеку. Его протест совпал с бунтарскими настроениями передовой интеллигенции, богемы и битников, т. е. тех, кого впоследствии прозвали поколением «сердитых молодых людей». Он тоже изведал и неприкаянность, и отчаяние, и нигилизм, и неприятие существующих законов. Но, в отличие от других, не впал в жалость к самому себе и не стал бежать действительности - помешали ему честность, прямодушие, готовность поступиться своим благополучием, т. е. черты, свойственные простому американскому парню. Они же не дали найти ему духовной пристанище в экзотическом буддистском «просветлении». Страждущая душа не утолилась, но лишь когда Господь явил Себя будущему о. Серафиму, в чутком сердце того произошел поворот от новомодных бунтарских настроений к древнему, апостольскому православию. Придя же к нему окончательно, он не задумываясь порвал все связи с внешним, суетным миром, в том числе и с чиновничьим церковным мышлением. И все ради того, чтобы познать и почувствовать суть истинного, не от мира сего, христианства. Он проторил путь и для других американцев, внемлющих исконно американскому зову к праведности.

Но есть и еще одна черта о. Серафима, особенно дорогая сердцу православных христиан, томившихся за «железным занавесом». Он знал, что означает страдание, и умел страдать, по свидетельству его многолетнего сотаинника в монашестве. Познав силу искупительного страдания, явленную на примерах современных мучеников и исповедников он сознательно избирает тот же путь и не только внешне, через тяготы монаха–отшельника, но и внутренне, «болезнованием сердца» - отличительный признак христианской любви. Прежде он страдал, не в силах обрести Истину, теперь же - во имя Истины.

Я, автор этих строк, - духовное чадо о. Серафима. Его стараниями я возвратился в лоно Христовой любви. Я, как и о. Серафим, не удовольствовался наносным, поверхностным христианством, которое предлагает современное общество. Как и он, я подпал влиянию молодых в ту пору бунтарских течений, а потом так же свернул на тропу буддизма. Не укажи мне о. Серафим единственно верного пути - пламенным мечом страдания за истину, уничтожающим все препятствия, чинимые нашим западным миропониманием, - я бы, подобно большинству сверстников, продолжил бесцельное существование, исполненное «тихого отчаяния». Или, поддавшись духу времени, избрал бы какое?нибудь новомодное верование, «удобное» душе.

В скромной монастырской церкви у гроба о. Серафима, глядя на излучающее свет и покой лицо почившего, я не сдерживал благодарных слез: ведь это он открыл мне Истину - бесценное сокровище, ради которого стоит отказаться от всего мирского сребра и злата.

Пишу я эти строки 10 лет спустя после его кончины. Как много успел сделать о. Серафим за столь короткую (всего 48 лет) жизнь, которая повлияла на жизни миллионов людей, в том числе и мою.

Всю жизнь чувствовал скуку, а вернее всю что помню на данный момент… В последнее время мои воспоминания стали пропадать, не то чтобы я получил склероз, суть в том, что я забываю порой даже то, что было 3 дня назад…

Я всегда обладал хорошей памятью на мелочи, спроси меня, что было неделю назад в таком-то месте, и я все бы рассказал, сейчас же этого не получится сделать. И ведь элементарно простых вещей не помню, даже то, на что я трачу деньги, они просто пропадают или просто появляются…

В голове тяжесть, на душе пустота, постоянная лень и безразличие ко всему вокруг. Появляется ощущение, словно я утратил то, что успел за недолгий период обрести, ничего не хочется, ничего не развлекает и ведь главное то, что все идет как по маслу, словно раньше я просто сопротивлялся миру, а теперь слился с ним и стал чем-то похожим на простого человека, а вернее мне хотят это внушить, внушить то, что я часть этого мира…

Началось все 3 месяца назад, я стал жить отдельно от родителей и переехал во Владивосток. Казалось бы, началась новая жизнь, а рутинное прошлое позади, но в том то и проблема, что все стало слишком просто и хорошо, а что еще более странно, я не знаю почему, а если по сути, не могу вспомнить.

Я всегда был странным, меня часто считали нелюдимым и друзей у меня почти не было, но тут каждый второй пытается завести со мной разговор и проявляет различные признаки симпатии…

Да, я стал замечать непонятную симпатию людей вокруг меня, к слову сказать обладаю я не самой привлекательной внешностью, обычный паренек с черными волосами в возрасте 17 лет, с карими глазами и острыми чертами лица, все стало так легко и обычно, теперь я студент и жизнь изменилась. Все идет так словно я собрался уходить, а этот мир не хочет меня отпускать.

Но беспокойство в себе я заметил лишь тогда, когда задал себе вопрос: «А может ли у меня быть то, что я сейчас имею, моя ли это жизнь?».

Я решил вспомнить как пришел к тому что имею сейчас, когда и почему стал таким, популярным что ли, и вот тут-то я и обнаружил проблему с воспоминаниями, о которых я сказал раньше.

Я ненавидел общество, ее систему, ненавидел ограничения, которых по сути то и не было, ненавидел этику и ненавижу все это сейчас…

Например, табу на мат, что это такое? Простой стереотип, навязанный обществом. Что такое образование? Это промывка мозгов системой общества, не все, но львиная доля. А что такое жизнь обычного человека и в чем цель? Вот на этот вопрос я часто слышу ответ типа: «Семья», «Успех» и т.п.

Какая семья? Такую цель ставить перед собой могут лишь муравьи одержимые инстинктом продолжения рода. Успех? Это лишь оправдание для тех, кто еще не выбрал семью.

А вот зачем существует общество? Общество — это система мира с несуществующими ограничениями и правилами. Это сама программа, в которой ты должен просто выполнить свою роль. А главная проблема, что у таких как я здесь изначально ничего нет. Нет ничего кроме права существовать с рождения.

Да именно такие мысли держатся у меня в голове с возраста лет 13-14. Вы можете сказать, что я пессимист, ан-нет, я всего лишь реалист немного посмотревший на мир со стороны, всего лишь тот, кому не лень столько думать, а вернее это то единственное чем можно заниматься если все лень.

Что заставляет меня жить? Ожидание чего-то нового… и это не ожидания новинок в политике или обществе, это нечто иное, нечто, что я не могу описать так просто.

В общем, я немного отошел от темы, жизнь, не смотря на изменения стала для меня ничуть не интереснее после последних трех месяцев. Жизнь обычного студента, обычная еда, обычные делишки, обычная учеба, но вот отношение мира ко мне поменялось, а задобрить меня у него не получается…

Уже почти 18 лет ожиданий… Сами по себе люди не меняются, меняться может только мода и поведение при смене поколений.

17 лет мир пустой и не таил в себе ничего как вдруг он решил уделить мне знаки внимания, или что это, я не знаю…

Попытка удержать меня здесь и превратить в обычного человека, так я это вижу пока что, т.к. другого объяснения своим потерям памяти я так просто не могу найти.

На учебе мне не дается только, бесполезная донельзя, по крайней мере для гуманитарной науки, математика, да еще и высшая, абсолютно непонятная людская муть. Но, благодаря все той же внезапно возросшей популярности для меня есть кому писать практические работы по этой дисциплине.

Я открываю дверь из колледжа и делаю шаг навстречу темной погоде, целый день стоит странный туман, идет какой-то необычно мелкий морось, моя нога опускается в лужу, недостаточно глубокую чтобы промочить кроссовок, но достаточную для того, чтобы брызги от нее задели брюки.

Идти до общаги совсем недалеко. Прохожусь по плацу колледжа, тихий и мокрый ветер дует в спину. Надеваю глубокий капюшон красной толстовки на голову, шелест деревьев создает спокойствие и расслабляющее воздействие на уставшую, после пар, голову. Я вышел немного позже обычного поэтому вокруг было пусто, не души. Воздух пах зимним воздухом вперемешку с ароматом желтых листьев и мокрой земли, на дворе середина осени.

Пара пролетов по лестнице в горку и вот я уже на пороге общежития. Поднявшись на пятый этаж захожу в свою комнату, падаю на кровать, ужасно хочется спать. Мало того, что не высыпаюсь, так еще и погода на голову давит.

Ставлю будильник на четыре часа и закрываю глаза, разум сразу опускается в непроглядную темноту, еще пара мгновений и я засну, но не успеваю, звонит телефон, я, не глядя на экран, отвечаю:

Я стараясь очнуться от неудавшегося сна отвечаю: - Привет, все хорошо, живу потихоньку…

Приподнимаюсь над кроватью перекладывая трубку на другое ухо и замечаю, что номер не определился.