Как было имя гулливера попавшего к лилипутам. Анализ книги «Путешествия Гулливера» (Д

Джонатан Свифт

Путешествия Гулливера

Часть первая

Путешествие в Лилипутию

Трёхмачтовый бриг «Антилопа» отплывал в Южный океан.

На корме стоял корабельный врач Гулливер и смотрел в подзорную трубу на пристань. Там остались его жена и двое детей: сын Джонни и дочь Бетти.

Не в первый раз отправлялся Гулливер в море. Он любил путешествовать. Ещё в школе он тратил почти все деньги, которые присылал ему отец, на морские карты и на книги о чужих странах. Он усердно изучал географию и математику, потому что эти науки больше всего нужны моряку.

Отец отдал Гулливера в учение к знаменитому в то время лондонскому врачу. Гулливер учился у него несколько лет, но не переставал думать о море.

Врачебное дело пригодилось ему: кончив учение, он поступил корабельным врачом на судно «Ласточка» и плавал на нём три с половиной года. А потом, прожив года два в Лондоне, совершил несколько путешествий в Восточную и Западную Индию.

Во время плавания Гулливер никогда не скучал. У себя в каюте он читал книги, взятые из дому, а на берегу приглядывался к тому, как живут другие народы, изучал их язык и обычаи.

На обратном пути он подробно записывал дорожные приключения.

И на этот раз, отправляясь в море, Гулливер захватил с собой толстую записную книжку.

На первой странице этой книжки было написано: «4 мая 1699 года мы снялись с якоря в Бристоле».

Много недель и месяцев плыла «Антилопа» по Южному океану. Дули попутные ветры. Путешествие было удачное.

Но вот однажды, при переходе в Восточную Индию, корабль настигла страшная буря. Ветер и волны погнали его неизвестно куда.

А в трюме уже кончался запас пищи и пресной воды.

Двенадцать матросов умерли от усталости и голода. Остальные едва передвигали ноги. Корабль бросало из стороны в сторону, как ореховую скорлупку.

В одну тёмную, бурную ночь ветер понёс «Антилопу» прямо на острую скалу. Матросы заметили это слишком поздно. Корабль ударился об утёс и разбился в щепки.

Только Гулливеру и пяти матросам удалось спастись в шлюпке.

Долго носились они по морю и наконец совсем выбились из сил. А волны становились всё больше и больше, и вот самая высокая волна подбросила и опрокинула шлюпку.

Вода покрыла Гулливера с головой.

Когда он вынырнул, возле него никого не было. Все его спутники утонули.

Гулливер поплыл один куда глаза глядят, подгоняемый ветром и приливом. То и дело пробовал он нащупать дно, но дна всё не было. А плыть дальше он уже не мог: намокший кафтан и тяжёлые, разбухшие башмаки тянули его вниз. Он захлёбывался и задыхался.

И вдруг ноги его коснулись твёрдой земли.

Это была отмель. Гулливер осторожно ступил по песчаному дну раз-другой – и медленно пошёл вперёд, стараясь не оступиться.

Идти становилось всё легче и легче. Сначала вода доходила ему до плеч, потом до пояса, потом только до колен. Он уже думал, что берег совсем близко, но дно в этом месте было очень отлогое, и Гулливеру ещё долго пришлось брести по колено в воде.

Наконец вода и песок остались позади.

Гулливер вышел на лужайку, покрытую очень мягкой и очень низкой травой. Он опустился на землю, подложил под щёку ладонь и крепко заснул.

Когда Гулливер проснулся, было уже совсем светло. Он лежал на спине, и солнце светило прямо ему в лицо.

Он хотел было протереть глаза, но не мог поднять руку; хотел сесть, но не мог пошевелиться.

Тонкие верёвочки опутывали всё его тело от подмышек до колен; руки и ноги были крепко стянуты верёвочной сеткой; верёвочки обвивали каждый палец. Даже длинные густые волосы Гулливера были туго намотаны на маленькие колышки, вбитые в землю, и переплетены верёвочками.

Гулливер был похож на рыбу, которую поймали в сеть.

«Верно, я ещё сплю», – подумал он.

Вдруг что-то живое быстро вскарабкалось к нему на ногу, добралось до груди и остановилось у подбородка.

Гулливер скосил один глаз.

Что за чудо! Чуть ли не под носом у него стоит человечек – крошечный, но самый настоящий человечек! В руках у него – лук и стрела, за спиной – колчан. А сам он всего в три пальца ростом.

Вслед за первым человечком на Гулливера взобралось ещё десятка четыре таких же маленьких стрелков.

От удивления Гулливер громко вскрикнул.

Человечки заметались и бросились врассыпную.

На бегу они спотыкались и падали, потом вскакивали и один за другим прыгали на землю.

Минуты две-три никто больше не подходил к Гулливеру. Только под ухом у него всё время раздавался шум, похожий на стрекотание кузнечиков.

Но скоро человечки опять расхрабрились и снова стали карабкаться вверх по его ногам, рукам и плечам, а самый смелый из них подкрался к лицу Гулливера, потрогал копь– ём его подбородок и тоненьким, но отчётливым голоском прокричал:

– Гекина дегуль!

– Гекина дегуль! Гекина дегуль! – подхватили тоненькие голоса со всех сторон.

Но что значили эти слова, Гулливер не понял, хотя и знал много иностранных языков.

Долго лежал Гулливер на спине. Руки и ноги у него совсем затекли.

Он собрал силы и попытался оторвать от земли левую руку.

Наконец это ему удалось. Он выдернул колышки, вокруг которых были обмотаны сотни тонких, крепких верёвочек, и поднял руку.

В ту же минуту кто-то внизу громко пропищал:

– Тольго фонак!

В руку, в лицо, в шею Гулливера разом вонзились сотни стрел. Стрелы у человечков были тоненькие и острые, как иголки.

Гулливер закрыл глаза и решил лежать не двигаясь, пока не наступит ночь.

«В темноте будет легче освободиться», – думал он.

Но дождаться ночи на лужайке ему не пришлось.

Недалеко от его правого уха послышался частый, дробный стук, будто кто-то рядом вколачивал в доску гвоздики.

Молоточки стучали целый час. Гулливер слегка повернул голову – повернуть её больше не давали верёвочки и колышки – и возле самой своей головы увидел только что построенный деревянный помост. Несколько человечков прилаживали к нему лестницу.

Потом они убежали, и по ступенькам медленно поднялся на помост человечек в длинном плаще.

За ним шёл другой, чуть ли не вдвое меньше ростом, и нёс край его плаща. Наверно, это был мальчик-паж. Он был не больше Гулливерова мизинца.

Последними взошли на помост два стрелка с натянутыми луками в руках.

– Лангро дегуль сан! – три раза прокричал человечек в плаще и развернул свиток длиной и шириной с берёзовый листок.

Сейчас же к Гулливеру подбежали пятьдесят человечков и обрезали верёвки, привязанные к его волосам.

Гулливер повернул голову и стал слушать, что читает человечек в плаще. Человечек читал и говорил долго-долго. Гулливер ничего не понял, но на всякий случай кивнул головой и приложил к сердцу свободную руку.

Путешествие в Лилипутии

Отец Гулливера имел небольшое имение в Ноттингемпшире. У него было 5 сыновей. Гулливер среди них — третий. Он учился в Кембридже очень старательно, но расходы на образование для его отца, мужа небогатого, были слишком большим бременем, и через три года сын пришлось бросить учебу и пойти в науку в лондонский хирурга. Время от времени его отец присылал сыну немного денег, и тот тратил их на изучение навигации и математике, потому что они полезны для тех, кто решил путешествовать. Он думал, что рано или поздно ему представится такая судьба.

Вскоре Гулливер переехал в Лейдена, где он тщательно изучает медицину. Вернувшись домой, нанялся врачом на корабль «Ласточка». Там прослужил три года, постоянно путешествуя. Приехав в Англию, он поселился в Лондоне, нанял часть небольшого дома и женился на Мэри Бертон — второй дочерью владельца магазина.

Но через два года врачебная практика Гулливера стала подаваться, и, посоветовавшись с женой, он решил снова отправиться в море. Шесть лет работал врачом на двух кораблях, посетил Индию и Вест-Индию, присматривался к обычаям людей и изучал чужие языки.

Последнее путешествие было не очень счастливая, и он решил осесть дома, при жене и детях. Три года ждал, что дела улучшатся, но в конце

4 мая 1699 он отплыл из Бристоля на судне «Антилопа». Но уже 5 ноября шквал разбил корабль о скалу.

Гулливер плыл наугад. Наконец, крайне изможденный, он почувствовал под ногами землю. Но пройдя с милю, не наткнулся нигде на признаки жилья или людей. Ужасно усталый, он крепко заснул на целых 9 часов.

Днем он хотел встать, но не смог и пошевелиться: руки, ноги и длинные волосы были привязаны к земле. Все тело было опутано тонкими веревочками. Гулливер мог смотреть только вверх, и солнце слепило его. Вокруг слышался какой-то шум. Вскоре то живое оказалось у него на груди. Это был человечек дюймов шести ростом, с луком и стрелой в руках и с колчаном за плечами. Вслед за ним двигалось с полсотни таких же человечков. Гулливер удивленно воскликнул — и они в испуге бросились врассыпную. Но вскоре они вернулись, и один из них решился предстать перед самым лицом Гулливера и крикнул: «Гекина дегул! Но Гулливер ничего не понял.

Наконец после долгих усилий великану повезло разорвать веревочки и извлечь из земли колышки, которыми была привязанная левая рука. В ту же минуту он почувствовал, что у него впилась с сотня стрел, колючих, как иглы. Некоторые человечки пытались колоть копьями в бока. К счастью, куртку с буйволиная кожи они не смогли проколоть. Заметив, что Гулливер движется, человечки перестали стрелять. Повернув голову, великан увидел помост футов на полтора высотой с двумя или тремя лестницами. С этого полка один из человечков, видимо какая важная персона, обратился к Гулливера, потом они перерезали веревки, которыми была перевязана голова. Оратор был среднего возраста и будто выше ростом, чем те трое, что его сопровождали.

Гулливер почти умирал с голоду, потому что он ел в последний раз за несколько часов перед тем, как покинул корабль. Он знаками попросил есть. Гурго (такой титул был у вельможи) понял его. Вскоре сотни туземцев-лилипутов уже несли ему еду. Затем Гулливер дал знак, что хочет пить, и ему подкатили три бочки, в каждой было по полпинты легкого вина.

Чуть позже перед Гулливером появился почтенный чиновник, посланец императорского величества. Государственный совет принял перевезти великана в столицу. Гулливера должны были доставить туда как пленного. Великана склонило ко сну, он спал долго, потому что в бочки с вином было подсыпаны сонного зелья.

Лилипуты — незаурядные математики и достигли личных успехов в механике благодаря поддержке и поощрению императора. 500 плотников и инженеров построили огромный повез для Гулливера. Но наибольшие трудности заключались в том, чтобы поднять его и положить на платформу. Для этого туземцы вкопали 80 столбов в один фут высотой, к ним привязали прочные канаты (не толще шпагата) с крючками на концах, а их задели за веревки, которыми обвили шею, руки, ноги и туловище великана. 900 сильных человечков тянули канаты, и через три часа Гулливер уже лежал на платформе, крепко привязан к ней. Во время этой операции он спал глубоким сном. 1500 сильнейших лошадей тянули повез в полумиле от того места, где лежал Гулливер.

На площади, где остановился повез, стоял старинный храм, считавшийся самым во всем государстве. Его использовали для различных общественных нужд. Гулливеру его суждено было за жилье. Но он едва туда мог пролезть. Великана было посажено на 91 цепь размером с цепочка на часах дамы. Но Гулливер убедился, что порвать его не сможет, и огорчился.

Пейзаж был приятный. Вся местность казалась сплошным садом. Слева Гулливер увидел город, напоминавший театральную декорацию.

Император уже сошел с башни и верхом приближался к Гулливера. Этим он подвергал себя опасности. По его приказу в великана подвезли еду и напитки. Ростом император был почти на целый ноготь выше всех придворных. Его величество неоднократно обращался к Гулливера, но тот не понимал его. Когда император вернулся в город, к великану приставили стражу, имевшая охранять его от толпы. Ибо если он сидел у дверей своего жилища, некоторые решился стрелять, и одна стрела чуть не попала ему в левый глаз. Полковник с караула решил, что наибольшей карой будет отдать дебоширов Гулливера. И тот, получив нож, попереризав веревочки, которыми были связаны пленные, и отпустил их. Это произвело хорошее впечатление.

В ночь пришлось Гулливером залезть в помещение и лечь спать прямо на землю. Через две недели по приказу императора изготовлено было постель: на телегах привезли 600 матрасов обычного размера.

Когда о прибытии Гулливера стало известно по всей стране, посмотреть на него приходили все туземцы. «Деревни опустели почти полностью, и, если бы император не издал специальных приказов и распоряжений, сельское хозяйство страны очень упадок бы».

Между тем император неоднократно созывал государственный совет, где обсуждали вопрос о дальнейшей судьбе Гулливера. Содержать его было очень дорого. Это могло бы даже привести к голоду в стране. Не раз при дворе склонялись к мысли уморить Гулливера голодом или засыпать лицо и руки отравленными стрелами, от чего можно быстро погибнуть. Но такой огромный труп, гниющих, вызвал бы к различным пошерстить, которые впоследствии распространились бы и всю страну.

Когда же два офицера доложили императору о случае с хулиганами, тот сразу же издал указ, обязывающий все села на 900 ярдах от столицы приставлять для Гулливера утрам коров, овец и другую живность вместе с соответствующим количеством хлеба, вина и различных напитков. Прислуживать поставили 600 человек. Ученым было поручено научить великана их языка, и вскоре он уже мог объясниться с императором. Первое, о чем он попросил, — это была воля. Император ответил, что всему свое время. Однако обещал, что с Гулливером будут вести себя хорошо, но обыщут, потому что оружие, если оно соответствует такому большому человеку, должна быть очень опасной. Гулливер согласился и посадил двух чиновников, которые будут проводить обыск, к себе в карман. Два кармашка не были обысканы, так как Гулливер государств там вещи, нужные только ему. Чиновники составили подробный список того, что нашли. Когда императору его прочитали, прежде всего он потребовал, чтобы великан вытащил из ножен саблю и пистолет. Гулливер предупредил, чтобы император не пугался, и выстрелил в воздух. Это произвело впечатление куда больше, чем сабля. Таким образом Гулливер остался оружия. Так же он отдал и часы, а также монеты, складной нож, бритву, табакерку, носовой платок и записную книжку.

Туземцы постепенно перестали бояться Гулливера. Он хорошо подучился их языка и мог уже разговаривать с ними. Однажды императору пришла мысль порадовать великана зрелищем тамошних игр. Наиболее развлекли его канатные плясуны. «В этой игре участвуют только кандидаты на какую высокую должность или те, кто хочет предотвратить великой милости при дворе». «Когда кто-то, то умерев, то попав в немилость (что случается довольно часто), освобождает должность, то пять или шесть кандидатов просят у императора разрешения развлечь его и двор танцами на канате, и тот, кто быстрее подпрыгнет и не упадет, получает должность ».

Была у них еще одно развлечение: император кладет на стол три шелковые нити (синюю, красную, зеленую), ими награждают тех, кого он захочет определить особой лаской. Претенденты должны пролезать под горизонтальной палкой или прыгать через нее, в зависимости от того, поднимает ее император или опускает. Кто выполняет все штуки дольше и с наибольшей быстротой, то получает в награду нить, носит вместо пояса.

За два-три дня перед увольнением Гулливера к его величеству прибыл гонец с сообщением о том, что они нашли на берегу странную вещь, что, вероятно, относится Мужчине Гори. Гулливер обрадовался, понял, что это его шляпа.

Через два дня после этого император придумал себе оригинальную развлечение: приказав Гулливером стать вроде колосса Родосского, расставить ноги, а под ним выстроил войско и провел церемониальным маршем. В параде приняли участие 3000 пехотинцев и 1000 всадников.

Наконец его величество поставил вопрос о даровании свободы Гулливером в кабинете министров, но Скайреш Болголам, один из чиновников, почему стал смертельным врагом великана и возражал против этого. Вынужден согласиться с большинством министров, он составил текст условий, на которых Гулливер должен был быть освобожден. Гулливер не имел права оставить владения без официального разрешения. Он не будет вступать в столицу без предупреждения жителей за два часа, не ложиться на лугах и полях. Он не имеет права принимать лилипутов на руки без их согласия. Если возникнет необходимость, то Гулливер должен быть сообщником в борьбе с враждебным островом Блефуску, должен помогать при сооружении императорских зданий и доставлять спешные распоряжения. Этот документ был прочитан Гулливером и затем торжественно снят с него цепи.

Получив свободу, Гулливер попросил разрешения осмотреть Милдендо — столицу Лилипуты. Он продвигался очень оборежно.

Императорский дворец стоял в центре столицы, на перекрестке двух главных улиц. Гулливер очень хотел увидеть покои императора, но для этого ему понадобились стулья, построенные из крупнейших деревьев парка. Тогда он увидел найрозкишни покои, которые только можно представить. У них были императрица и молодые принцы, окруженные свитой. Ее императорское величество улыбнулась Гулливера и ласково протянула в окно руку для поцелуя.

Однажды утром к Мужчину Горы приехал главный секретарь в тайных делах Фелдресел. Он рассказал Гулливером, что 70 месяцев назад в империи образовались две враждующие партии, известные под названием Тремексенив и Слемексенив, от высоких и низких каблуков на башмаках, чем они отличаются друг от друга. Его величество велел предоставлять правительственные должности только тем, кто носит низкие каблуки.

Ненависть между обеими партиями дошло до того, что члены одной не станут ни есть, ни пить за столом, ни разговаривать с членами другой.

Но Тремексены, или Высокие Каблуки, преобладают числом. Вся власть пока в руках императора, но преемник трона симпатизирует высоких каблуках. Во всяком случае один из его каблуков выше второй. И среди этих междоусобиц еще и угрожает нападение войска из Блефуску — второй великой державы мира, почти такой же большой, как Лилипутии. Уже 36 месяцев эти государства находятся в состоянии ожесточенной войны, и вот по какой причине.

Лилипуты разбивали яйца, перед тем как их съесть, с тупого конца. Однако, когда дед его величества таким образом разбил яйцо и урезал себе палец, издали указ, чтобы все подданные разбивали яйца только с острого конца. Монархи Блефуску всегда подстрекали народ Лилипутии на мятежи, а когда мятежи подавляли, давали приют изгнанникам. По поводу этой полемики изданы сотни томов. Императоры Блефуску не раз подавали протесты, обвиняя правительство Лилипуты в религиозной расколе и нарушении основного догмата великого пророка Ластрога. Но в Аль-коране, книге книг, написано: «Все истинно верующие да разбивают яйца с того конца, с какого удобнее». А это решает верховный судья империи. Из этого конфликта началась кровавая война. Враг построил многочисленный флот и готовится высадиться на берегу Лилипутии. Император хотел, чтобы Гул-ливер поддержал его в войне. Но тот не посчитал нужным вмешиваться в партийные распри, однако готов отдать жизнь, защищая его высочество и великую державу Лилипутии от вражеского нашествия.

Империя Блефуску — это остров к северо-востоку от Лилипуты. Узнав о нападении, Гулливер избегал показываться на берегу. В Блефуску о нем ничего не знали. Он расспросил найосвидчениших моряков о глубине пролива. Великан пошел на северо-восточный берег, откуда видно было Блефуску, лег за бугорком и увидел с полсотни высоких кораблей и большую силу транспортов, стоявших на якорях. Гулливер велел приставить свиток крепкого каната и много железных брусьев. Канат был с нашу веревку толщиной, а брусья — как прутик для плетения. Великан сплел канат втрое, с той же целью поскручивал вместе по три железные прутики, загнув конце крючками. Прицепил 50 крючков до 50 канатов и направился на северо-восточный берег. За полчаса перед притоком в самой кожаной куртке вошел в воду, сняв камзол, черевекы и чулки. Менее чем за полчаса Гулливер пришел флота. Увидев его, враги так перепугались, что попрыгали в море и вплавь добрались до берега, где их собралось не менее 30 тысяч. Тогда Гулливер взял свое орудие, позачипав крючки за отверстия, которые были в носу каждого корабля, а веревки от них связал воедино. Пока великан возился с этим, враги пускали тысячи стрел. Больше он боялся за глаза. Вдруг он вспомнил об очках — их не заметили императорские смотрители при обыске. Многие стрел попали в стекла очков, но не причинили им особого вреда. Тогда Гулливер решительно перерезал якорные канаты, затем, взяв связаны воедино веревки с крючками, легко поезд 50 крупнейших вражеских военных кораблей.

Блефускианци остолбенели. Заметив, что весь флот плывет вслед за Гулливером, сняли страшный крик. А великан, целый и невредимый, прибыл со своей добычей к королевскому порта Лилипуты.

Император и весь его двор чуть не упали духом, когда увидели вражеский флот, быстро к ним приближается. Но вскоре страхи развеялись, ибо с каждым шагом пролив милишала и уже было видно Гулливера. За этот подвиг он был награжден титулом нардака — наивысшей почетной наградой в империи.

Честолюбие монархов не имеет границ, и император выразил желание, чтобы Гулливер нашел возможность и привел в его порты остальные вражеских кораблей. Однако великан пытался отговорить его от такого намерения, приводя в многочисленные политические аргументы, так и соображения о справедливости, и решительно отказался быть орудием порабощения независимого народа. Мудрые министры в государстве стали на сторону Гулливера.

Император не простил этого великану. С тех пор его величество и вражеская клика министров начали интригу против Гулливера, которая через два месяца едва не привела к его гибели.

Недели через три после этих событий из Блефуску торжественно прибыла делегация, просила мира, и вскоре был подписан договор на условиях, очень выгодных императору Лилипуты. После этого от имени своего императора послы из Блефуску пригласили Гулливера посетить их государство. Тот на первом же приеме у императора Лилипуты обратился с просьбой разрешить побывать в Блефуску. Его величество сделал это неохотно.

то в полночь у дверей дома Гулливера прозвучали шаги тысячной толпы. Несколько придворных, протиснувшись сквозь толпу, умоляли Гулливера идти во дворец, потому что в покоях императорского величества вспыхнул пожар. Тот мгновенно вскочил на ноги. К стенам покоев уже приставили лестницы и нанесли множество ведер, но вода была не близко. Гулливер мог бы легко потушить пожар, накрыв дворец своим камзолом, но оставил его дома, потому торопился. И этот роскошный дворец непременно сгорел дотла, если бы не пришла в голову счастливая мысль.

Гулливер сходил по нужде и сделал это так ловко, что минуты за три весь огонь погас. Но императрица была страшно возмущена поступком Гулливера. Она поселилась в самой отдаленной части дворца, твердо решив никогда не посещать своих бывших покоев, и торжественно пообещала отомстить.

Гулливер намерен в этом разделе подробно описать Лилипутию и некоторые сведения общего характера. Средний рост туземцев немного меньше, чем шесть дюймов, и ему точно соответствует величина как животных, так и растений. Но природа приспособила глаза лилипутов именно до таких размеров, и они видят прекрасно, но только вблизи.

Лилипуты пишут не так, как европейцы — слева направо, не так, как арабы — справа налево, не так, как китайцы — сверху вниз, а так, как английские дома — наискосок, через страницу.

Мертвых они прячут, ставя головой вниз, ибо придерживаются мнения, что через одиннадцать тысяч лун мертвецы воскреснут. А в то время земля должна перекинуться низом вверх. И лилипуты станут на ноги.

За все преступления против государства наказывают здесь чрезвычайно строго, но если на суде доказана невиновность обвиняемого, то викажчика отдают на позорную казнь, а с его имущества стягивают пеню в пользу невинного, и о безобидности объявляют во всем городе.

Мошенничество они считают тяжкое преступление, чем кража, и поэтому наказывают за него смертью, потому осторожность и бдительность могут уберечь имущество от вора, но против ловкого мошенничества честность нечем защищаться.

Там каждый, кто подаст достаточные доказательства в течение 73 месяцев точно выполнял все законы страны, получает право на определенные льготы согласно своему состоянию и жизни и получает пропорциональную сумму денег из специальных средств. Кроме того, ему дают титул снилпела, т.е. законника, не переходит к наследникам.

Назначая кого-либо на государственную должность, лилипуты больше внимания обращают на моральные качества, чем на способности. Они считают, что правдивость, справедливость, умеренность и другие подобные качества — по силам каждому и что эти качества, при опыте и хороших намерениях, делают каждого способным служить своей стране, кроме тех случаев, когда требуются специальные знания. Неверие в божественное провидение так же делает человека непригодным для общественной должности. Позорный обычай назначать на высокие должности тех, кто хорошо танцует на канате, или ползает под жезлом впервые ввел дед нынешнего императора.

Неблагодарность считается в Лилипутии уголовным преступлением, по мнению лилипутов, тот, кто воздает злом благодетелю, есть враг и всем остальным людям, которым он ничего не обязан, а потому он заслуживает смерти.

Их взгляды на обязанности родителей и детей сильно отличаются от имеющихся в стране Гулливера. Лилипуты считают, что родителям меньше, чем кому-либо другому, можно доверять воспитание их детей, и поэтому в каждом городе есть общественные воспитательные заведения, куда все родители, кроме крестьян и рабочих, должны отдавать своих детей и где они выращиваются и воспитываются, пока им пройдет 20 месяцев, т.е. в том возрасте, когда, по мнению лилипутов, зарождаются определенные способности. Эти школы бывают нескольких видов — в зависимости от пола детей и состояния их родителей. Учителя там очень опытные и готовят детей к жизни в соответствии с общественного положения родителей и их собственных способностей и наклонностей. Родители могут видеться со своими детьми только два раза в год, каждый раз не более часа. Целовать детей разрешают только при свидании и прощании, а воспитатель внимательно следит за тем, чтобы детям ничего не нашептывали, не говорили ласкательных слов и не приносили игрушек, сладостей и т.д.

Гулливер не заметил никакой разницы в их воспитании, обусловленной различием пола, разве что физические упражнения для девочек не такие тяжелые.

Крестьяне и рабочие держат детей дома, потому что им придется только пахать и обрабатывать землю, и их воспитание не имеет большого значения для общества. Однако для старых и немощных устроено приюты, и поэтому нищенство — ремесло, неизвестное в империи.

Далее Гулливер пишет о подробностях своей жизни и быта в стране, где пробыл 9 месяцев и 13 дней. Он сам себе сделал стол и стул из крупнейших деревьев королевского парка. Две сотни швей шили ему рубашки с найцупкишого полотна, они должны составлять в несколько раз. Мерки снимали с большого пальца его правой руки, потому что в лилипутов математически точно вычислен, что обвод большого пальца вдвое больше окружности запястья, видимо запястья вдвое больше окружности шеи и видимо шеи вдвое больше окружности состояния.

Одежду шили триста портных. «Когда камзол был готов, он напоминал одеяла, которые шьют английские дамы из лоскутков материи, с той разницей, что был весь одного цвета».

Триста поваров варили пищу в небольших домиках, построенных возле дома Гулливера. Одной тарелки с блюдами хватало на один глоток. Однажды его угостили таким огромным окороком, что его стало укусить аж на три раза, но это был редкий случай.

Однажды император заявил, что хочет пообедать с Гулливером в сопровождении жены, молодых принцев и принцесс. Тот ел больше, чем обычно, желая поразить двор. И Флимпен, лорд-канцлер казначейства, враг великана, потом отметил, что содержание Мужчину Горы уже стоило его величества более 1,5 миллиона жажду (крупнейшая в Лилипуты золотая монета), и посоветовал императору избавиться Гулливера при первой возможности.

И вскоре чужак заметил, что теряет благосклонность его величества.

В этом разделе Гулливер сообщает о тайных интриг, что аж два месяца велись против него.

Именно когда он собирался посетить императора Блефуску, однажды вечером совершенно секретно прибыл к нему почтенный придворный и, не называя своего имени, потребовал свидания. Он сказал, что Гулливера обвиняют в государственной измене и других преступлениях, за которые наказывают смертью, и показал обвинительный акт. Рада решила выколоть Гулливеру оба глаза, такое наказание какой мере удовлетворила бы правосудия. А впоследствии, так считал император, можно будет наказать его еще тяжелее. Через три дня до Гулливера отправят секретаря, и он прочитает обвинительный акт.

Когда его высочество уехала, Гулливер остался крайне обеспокоен и обескуражен. Наконец он остановился на таком решении. Имея официальное разрешение его величества посетить императора Блефуску, он написал секретарю, который был его приятелем, письмо, сообщая, что уезжает. Не дожидаясь ответа, он в тот же день отправился к морскому берегу, где стоял флот. Там конфисковал военный корабль, привязал к его носу канат, поднял якоря, разделся, положил в корабль свою одежду и, перебирая судно за собой, добрался до королевского порта Блефуску, где народ уже ждал его. Император Блефуску в сопровождении августейшей семьи и самых значительных вельмож отправился навстречу. Гулливер сказал его величеству, что прибыл к ним согласно обещанию и с разрешения императора, его обладателя, ради высокой чести увидеть такого мощного монарха.

Через три дня по прибытии в Блефуску, Гулливер заметил на расстоянии пивлигы в открытом море нечто похожее на перевернутую лодку. Он пригнал его к берегу. Лодка была громадного размера, как считали блефускианци. Тогда Гулливер сказал императору, что эта лодка послала ему его судьба, чтобы дать возможность добраться до какого места, откуда он сможет вернуться на родину, и попросил его величество дать нужные для оборудования судна материалы, а заодно и разрешение выехать. Тот согласился.

Через некоторое время посланец из Лилипутии прибыл в Блефуску с копией обвинительного акта. Император Блефуску по трехдневном совещании послал очень вежливый ответ с множеством извинений. Он писал, что выслать Гулливера связанного, как хорошо понимает его брат, не имеет возможности и что вскоре оба монарха смогут облегчением вздохнуть, потому великан нашел на берегу огромное судно, на котором может отправиться в море.

С этим ответом посланец вернулся в Лилипутии.

Это заставило Гулливера поторопиться и выехать раньше, чем собирался, а двор охотно помогал ему в этом. 500 мастеров сшили два парусов, Гулливер сделал снасти, большой камень приспособил вместо якоря.

Через месяц, когда все уже было готово, его величество подарил Гулливеру свой портрет во весь рост, который великан сейчас же спрятал в перчатку, чтобы не повредить. В лодку было положено сто воловьих и триста овечьих туш, соответствующий запас хлеба и напитков и столько готовых блюд, сколько смогли приготовить четыреста поваров.

24 сентября 1701 в шесть часов утра Гулливер напялил паруса. Вскоре он увидел судно. Нелегко выразить радость, охватившая его, когда увидел английский флаг. На судне Гулливер встретил своего давнего товарища и все рассказал ему, что произошло, но тот не поверил ему, думая, что пережитые невзгоды помрачила ум приятеля. Но Гулливер достал из кармана коров и овец, которые взял с собой.

В Англии он заработал немалые деньги, показывая свой скот разным уважительным лицам и просто интересным, а перед тем как отправиться во вторую путешествие, продал за шестьсот фунтов.

Пробыв с женой и детьми только два месяца, он попрощался и сел на купеческий корабль «Приключение». С описанием этого путешествия читатель сможет ознакомиться во второй части путешествий.

Путешествия в некоторые отдалённые страны света Лемюэля Гулливера, сначала хирурга, а потом капитана нескольких кораблей.

«Путешествия Гулливера» - произведение, написанное на стыке жанров: это и увлекательное, чисто романное повествование, роман-путешествие (отнюдь, впрочем, не «сентиментальное», которое в 1768 г. опишет Лоренс Стерн); это роман-памфлет и одновременно роман, носящий отчётливые черты антиутопии - жанра, который мы привыкли полагать принадлежащим исключительно литературе XX столетия; это роман со столь же отчётливо выраженными элементами фантастики, и буйство свифтовского воображения воистину не знает пределов.

Будучи романом-антиутопией, это и роман в полном смысле утопический тоже, в особенности его последняя часть. И наконец, несомненно, следует обратить внимание на самое главное - это роман пророческий, ибо, читая и перечитывая его сегодня, прекрасно отдавая себе отчёт в несомненной конкретности адресатов свифтовской беспощадной, едкой, убийственной сатиры, об этой конкретике задумываешься в последнюю очередь. Потому что все то, с чем сталкивается в процессе своих странствий его герой, его своеобразный Одиссей, все проявления человеческих, скажем так, странностей - тех, что вырастают в «странности», носящие характер и национальный, и наднациональный тоже, характер глобальный, - все это не только не умерло вместе с теми, против кого Свифт адресовал свой памфлет, не ушло в небытие, но, увы, поражает своей актуальностью. А стало быть - поразительным пророческим даром автора, его умением уловить и воссоздать то, что принадлежит человеческой природе, а потому носит характер, так сказать, непреходящий.

В книге Свифта четыре части: его герой совершает четыре путешествия, общая длительность которых во времени составляет шестнадцать лет и семь месяцев. Выезжая, точнее, отплывая, всякий раз из вполне конкретного, реально существующего на любой карте портового города, он неожиданно попадает в какие-то диковинные страны, знакомясь с теми нравами, образом жизни, житейским укладом, законами и традициями, что в ходу там, и рассказывая о своей стране, об Англии. И первой такой «остановкой» оказывается для свифтовского героя страна Лилипутия. Но сначала - два слова о самом герое. В Гулливере слились воедино и некоторые черты его создателя, его мысли, его представления, некий «автопортрет», однако мудрость свифтовского героя (или, точнее, его здравомыслие в том фантастически абсурдном мире, что описывает он всякий раз с неподражаемо серьёзно-невозмутимой миной) сочетается с «простодушием» вольтеровского Гурона. Именно это простодушие, эта странная наивность и позволяет Гулливеру столь обострённо (то есть столь пытливо, столь точно) схватывать всякий раз, оказываясь в дикой и чужой стране, самое главное. В то же время и некоторая отстранённость всегда ощущается в самой интонации его повествования, спокойная, неспешная, несуетная ироничность. Словно он не о собственных «хождениях по мукам» рассказывает, а взирает на все происходящее как бы с временной дистанции, причём достаточно немалой. Одним словом, иной раз возникает такое чувство, будто это наш современник, некий неведомый нам гениальный писатель ведёт свой рассказ. Смеясь над нами, над собой, над человеческой природой и человеческими нравами, каковые видятся ему неизменными. Свифт ещё и потому является современным писателем, что написанный им роман кажется принадлежащим к литературе, которую именно в XX столетии, причём во второй его половине, назвали «литературой абсурда», а на самом деле её истинные корни, её начало - вот здесь, у Свифта, и подчас в этом смысле писатель, живший два с половиной века тому назад, может дать сто очков вперёд современным классикам - именно как писатель, изощрённо владеющий всеми приёмами абсурдистского письма.

Итак, первой «остановкой» оказывается для свифтовского героя страна Лилипутия, где живут очень маленькие люди. Уже в этой, первой части романа, равно как и во всех последующих, поражает умение автора передать, с психологической точки зрения абсолютно точно и достоверно, ощущение человека, находящегося среди людей (или существ), не похожих на него, передать его ощущение одиночества, заброшенности и внутренней несвободы, скованность именно тем, что вокруг - все другие и все другое.

В том подробном, неспешном тоне, с каким Гулливер повествует обо всех нелепостях, несуразностях, с какими он сталкивается, попав в страну Лилипутию, сказывается удивительный, изысканно-потаённый юмор.

Поначалу эти странные, невероятно маленькие по размеру люди (соответственно столь же миниатюрно и все, что их окружает) встречают Человека Гору (так называют они Гулливера) достаточно приветливо: ему предоставляют жилье, принимаются специальные законы, которые как-то упорядочивают его общение с местными жителями, с тем чтобы оно протекало равно гармонично и безопасно для обеих сторон, обеспечивают его питанием, что непросто, ибо рацион незваного гостя в сравнении с их собственным грандиозен (он равен рациону 1728 лилипутов!). С ним приветливо беседует сам император, после оказанной Гулливером ему и всему его государству помощи (тот пешком выходит в пролив, отделяющий Лилипутию от соседнего и враждебного государства Блефуску, и приволакивает на верёвке весь блефусканский флот), ему жалуют титул нардака, самый высокий титул в государстве. Гулливера знакомят с обычаями страны: чего, к примеру, стоят упражнения канатных плясунов, служащие способом получить освободившуюся должность при дворе (уж не отсюда ли позаимствовал изобретательнейший Том Стоппард идею своей пьесы «Прыгуны», или, иначе, «Акробаты»?). Описание «церемониального марша»... между ног Гулливера (ещё одно «развлечение»), обряд присяги, которую он приносит на верность государству Лилипутия; её текст, в котором особое внимание обращает на себя первая часть, где перечисляются титулы «могущественнейшего императора, отрады и ужаса вселенной», - все это неподражаемо! Особенно если учесть несоразмерность этого лилипута - и всех тех эпитетов, которые сопровождают его имя.

Далее Гулливера посвящают в политическую систему страны: оказывается, в Лилипутии существуют две «враждующие партии, известные под названием Тремексенов и Слемексенов», отличающиеся друг от друга лишь тем, что сторонники одной являются приверженцами... низких каблуков, а другой - высоких, причём между ними происходят на этой, несомненно весьма значимой, почве «жесточайшие раздоры»: «утверждают, что высокие каблуки всего более согласуются с... древним государственным укладом» Лилипутии, однако император «постановил, чтобы в правительственных учреждениях... употреблялись только низкие каблуки...». Ну чем не реформы Петра Великого, споры относительно воздействия которых на дальнейший «русский путь» не стихают и по сей день! Ещё более существенные обстоятельства вызвали к жизни «ожесточеннейшую войну», которую ведут между собой «две великие империи» - Лилипутия и Блефуску: с какой стороны разбивать яйца - с тупого конца или же совсем наоборот, с острого. Ну, разумеется, Свифт ведёт речь о современной ему Англии, разделённой на сторонников тори и вигов - но их противостояние кануло в Лету, став принадлежностью истории, а вот замечательная аллегория-иносказание, придуманная Свифтом, жива. Ибо дело не в вигах и тори: как бы ни назывались конкретные партии в конкретной стране в конкретную историческую эпоху - свифтовская аллегория оказывается «на все времена». И дело не в аллюзиях - писателем угадан принцип, на котором от века все строилось, строится и строиться будет.

Хотя, впрочем, свифтовские аллегории конечно же относились к той стране и той эпохе, в какие он жил и политическую изнанку которых имел возможность познать на собственном опыте «из первых рук». И потому за Лилипутией и Блефуску, которую император Лилипутии после совершенного Гулливером увода кораблей блефусканцев «задумал... обратить в собственную провинцию и управлять ею через своего наместника», без большого труда прочитываются отношения Англии и Ирландии, также отнюдь не отошедшие в область преданий, по сей день мучительные и губительные для обеих стран.

Надо сказать, что не только описанные Свифтом ситуации, человеческие слабости и государственные устои поражают своим сегодняшним звучанием, но даже и многие чисто текстуальные пассажи. Цитировать их можно бесконечно. Ну, к примеру: «Язык блефусканцев настолько же отличается от языка лилипутов, насколько разнятся между собою языки двух европейских народов. При этом каждая из наций гордится древностью, красотой и выразительностью своего языка. И наш император, пользуясь преимуществами своего положения, созданного захватом неприятельского флота, обязал посольство [блефусканцев] представить верительные грамоты и вести переговоры на лилипутском языке». Ассоциации - Свифтом явно незапланированные (впрочем, как знать?) - возникают сами собой...

Хотя там, где Гулливер переходит к изложению основ законодательства Лилипутии, мы слышим уже голос Свифта - утописта и идеалиста; эти лилипутские законы, ставящие нравственность превыше умственных достоинств; законы, полагающие доносительство и мошенничество преступлениями много более тяжёлыми, нежели воровство, и многие иные явно милы автору романа. Равно как и закон, полагающий неблагодарность уголовным преступлением; в этом последнем особенно сказались утопичные мечтания Свифта, хорошо знавшего цену неблагодарности - и в личном, и в государственном масштабе.

Однако не все советники императора разделяют его восторги относительно Человека Горы, многим возвышение (в смысле переносном и буквальном) совсем не по нраву. Обвинительный акт, который эти люди организуют, обращает все оказанные Гулливером благодеяния в преступления. «Враги» требуют смерти, причём способы предлагаются один страшнее другого. И лишь главный секретарь по тайным делам Рельдресель, известный как «истинный друг» Гулливера, оказывается истинно гуманным: его предложение сводится к тому, что достаточно Гулливеру выколоть оба глаза; «такая мера, удовлетворив в некоторой степени правосудие, в то же время приведёт в восхищение весь мир, который будет приветствовать столько же кротость монарха, сколько благородство и великодушие лиц, имеющих честь быть его советниками». В действительности же (государственные интересы как-никак превыше всего!) «потеря глаз не нанесёт никакого ущерба физической силе [Гулливера], благодаря которой [он] ещё сможет быть полезен его величеству». Сарказм Свифта неподражаем - но гипербола, преувеличение, иносказание абсолютно при этом соотносятся с реальностью. Такой «фантастический реализм» начала XVIII века...

Или вот ещё образчик свифтовских провидений: «У лилипутов существует обычай, заведённый нынешним императором и его министрами (очень непохожий... на то, что практиковалось в прежние времена): если в угоду мстительности монарха или злобе фаворита суд приговаривает кого-либо к жестокому наказанию, то император произносит в заседании государственного совета речь, изображающую его великое милосердие и доброту как качества всем известные и всеми признанные. Речь немедленно оглашается по всей империи; и ничто так не устрашает народ, как эти панегирики императорскому милосердию; ибо установлено, что чем они пространнее и велеречивее, тем бесчеловечнее было наказание и невиннее жертва». Все верно, только при чем тут Лилипутия? - спросит любой читатель. И в самом деле - при чем?..

После бегства в Блефуску (где история повторяется с удручающей одинаковостью, то есть все рады Человеку Горе, но и не менее рады от него поскорее избавиться) Гулливер на выстроенной им лодке отплывает и... случайно встретив английское купеческое судно, благополучно возвращается в родные пенаты. С собой он привозит миниатюрных овечек, каковые через несколько лет расплодились настолько, что, как говорит Гулливер, «я надеюсь, что они принесут значительную пользу суконной промышленности» (несомненная «отсылка» Свифта к собственным «Письмам суконщика» - его памфлету, вышедшему в свет в 1724 г.).

Вторым странным государством, куда попадает неугомонный Гулливер, оказывается Бробдингнег - государство великанов, где уже Гулливер оказывается своеобразным лилипутом. Всякий раз свифтовский герой словно попадает в иную реальность, словно в некое «зазеркалье», причём переход этот происходит в считанные дни и часы: реальность и ирреальность расположены совсем рядом, надо только захотеть...

Гулливер и местное население, в сравнении с предыдущим сюжетом, словно меняются ролями, и обращение местных жителей с Гулливером на этот раз в точности соответствует тому, как вёл себя сам Гулливер с лилипутами, во всех подробностях и деталях, которые так мастерски, можно сказать, любовно описывает, даже выписывает Свифт. На примере своего героя он демонстрирует потрясающее свойство человеческой натуры: умение приспособиться (в лучшем, «робинзоновском» смысле слова) к любым обстоятельствам, к любой жизненной ситуации, самой фантастической, самой невероятной - свойство, какового лишены все те мифологические, выдуманные существа, гостем которых оказывается Гулливер.

И ещё одно постигает Гулливер, познавая свой фантастический мир: относительность всех наших представлений о нем. Для свифтовского героя характерно умение принимать «предлагаемые обстоятельства», та самая «терпимость», за которую ратовал несколькими десятилетиями раньше другой великий просветитель - Вольтер.

В этой стране, где Гулливер оказывается даже больше (или, точнее, меньше) чем просто карлик, он претерпевает множество приключений, попадая в итоге снова к королевскому двору, становясь любимым собеседником самого короля. В одной из бесед с его величеством Гулливер рассказывает ему о своей стране - эти рассказы будут повторяться не раз на страницах романа, и всякий раз собеседники Гулливера снова и снова будут поражаться тому, о чем он будет им повествовать, представляя законы и нравы собственной страны как нечто вполне привычное и нормальное. А для неискушённых его собеседников (Свифт блистательно изображает эту их «простодушную наивность непонимания»!) все рассказы Гулливера покажутся беспредельным абсурдом, бредом, подчас - просто выдумкой, враньём. В конце разговора Гулливер (или Свифт) подвёл некоторую черту: «Мой краткий исторический очерк нашей страны за последнее столетие поверг короля в крайнее изумление. Он объявил, что, по его мнению, эта история есть не что иное, как куча заговоров, смут, убийств, избиений, революций и высылок, являющихся худшим результатом жадности, партийности, лицемерия, вероломства, жестокости, бешенства, безумия, ненависти, зависти, сластолюбия, злобы и честолюбия». Блеск!

Ещё больший сарказм звучит в словах самого Гулливера: «...мне пришлось спокойно и терпеливо выслушивать это оскорбительное третирование моего благородного и горячо любимого отечества... Но нельзя быть слишком требовательным к королю, который совершенно отрезан от остального мира и вследствие этого находится в полном неведении нравов и обычаев других народов. Такое неведение всегда порождает известную узость мысли и множество предрассудков, которых мы, подобно другим просвещённым европейцам, совершенно чужды». И в самом деле - чужды, совершенно чужды! Издёвка Свифта настолько очевидна, иносказание настолько прозрачно, а наши сегодняшние по этому поводу естественно возникающие мысли настолько понятны, что тут не стоит даже труда их комментировать.

Столь же замечательно «наивное» суждение короля по поводу политики: бедный король, оказывается, не знал её основного и основополагающего принципа: «все дозволено» - вследствие своей «чрезмерной ненужной щепетильности». Плохой политик!

И все же Гулливер, находясь в обществе столь просвещённого монарха, не мог не ощущать всей унизительности своего положения - лилипута среди великанов - и своей, в конечном итоге, несвободы. И он вновь рвётся домой, к своим родным, в свою, столь несправедливо и несовершенно устроенную страну. А попав домой, долго не может адаптироваться: своё кажется... слишком маленьким. Привык!

В части третьей книги Гулливер попадает сначала на летающий остров Лапуту. И вновь все, что наблюдает и описывает он, - верх абсурда, при этом авторская интонация Гулливера - Свифта по-прежнему невозмутимо-многозначительная, исполнена неприкрытой иронии и сарказма. И вновь все узнаваемо: как мелочи чисто житейского свойства, типа присущего лапутянам «пристрастия к новостям и политике», так и вечно живущий в их умах страх, вследствие которого «лапутяне постоянно находятся в такой тревоге, что не могут ни спокойно спать в своих кроватях, ни наслаждаться обыкновенными удовольствиями и радостями жизни». Зримое воплощение абсурда как основы жизни на острове - хлопальщики, назначение которых - заставить слушателей (собеседников) сосредоточить своё внимание на том, о чем им в данный момент повествуют. Но и иносказания более масштабного свойства присутствуют в этой части книги Свифта: касающиеся правителей и власти, и того, как воздействовать на «непокорных подданных», и многого другого. А когда Гулливер с острова спустится на «континент» и попадёт в его столицу город Лагадо, он будет потрясён сочетанием беспредельного разорения и нищеты, которые бросятся в глаза повсюду, и своеобразных оазисов порядка и процветания: оказывается, оазисы эти - все, что осталось от прошлой, нормальной жизни. А потом появились некие «прожектёры», которые, побывав на острове (то есть, по-нашему, за границей) и «возвратившись на землю... прониклись презрением ко всем... учреждениям и начали составлять проекты пересоздания науки, искусства, законов, языка и техники на новый лад». Сначала Академия прожектёров возникла в столице, а затем и во всех сколько-нибудь значительных городах страны. Описание визита Гулливера в Академию, его бесед с учёными мужами не знает себе равных по степени сарказма, сочетающегося с презрением, - презрением в первую очередь в отношении тех, кто так позволяет себя дурачить и водить за нос... А лингвистические усовершенствования! А школа политических прожектёров!

Утомившись от всех этих чудес, Гулливер решил отплыть в Англию, однако на его пути домой оказался почему-то сначала остров Глаббдобдриб, а затем королевство Лаггнегг. Надо сказать, что по мере продвижения Гулливера из одной диковинной страны в другую фантазия Свифта становится все более бурной, а его презрительная ядовитость - все более беспощадной. Именно так описывает он нравы при дворе короля Лаггнегга.

А в четвёртой, заключительной части романа Гулливер попадает в страну гуигнгнмов. Гуигнгнмы - это кони, но именно в них наконец находит Гулливер вполне человеческие черты - то есть те черты, каковые хотелось бы, наверное, Свифту наблюдать у людей. А в услужении у гуигнгнмов живут злобные и мерзкие существа - еху, как две капли воды похожие на человека, только лишённые покрова цивильности (и в переносном, и в прямом смысле), а потому представляющиеся отвратительными созданиями, настоящими дикарями рядом с благовоспитанными, высоконравственными, добропорядочными конями-гуигнгнмами, где живы и честь, и благородство, и достоинство, и скромность, и привычка к воздержанию...

В очередной раз рассказывает Гулливер о своей стране, об её обычаях, нравах, политическом устройстве, традициях - и в очередной раз, точнее, более чем когда бы то ни было рассказ его встречает со стороны его слушателя-собеседника сначала недоверие, потом - недоумение, потом - возмущение: как можно жить столь несообразно законам природы? Столь противоестественно человеческой природе - вот пафос непонимания со стороны коня-гуигнгнма. Устройство их сообщества - это тот вариант утопии, какой позволил себе в финале своего романа-памфлета Свифт: старый, изверившийся в человеческой природе писатель с неожиданной наивностью чуть ли не воспевает примитивные радости, возврат к природе - что-то весьма напоминающее вольтеровского «Простодушного». Но Свифт не был «простодушным», и оттого его утопия выглядит утопично даже и для него самого. И это проявляется прежде всего в том, что именно эти симпатичные и добропорядочные гуигнгнмы изгоняют из своего «стада» затесавшегося в него «чужака» - Гулливера. Ибо он слишком похож на еху, и им дела нет до того, что сходство у Гулливера с этими существами только в строении тела и ни в чем более. Нет, решают они, коль скоро он - еху, то и жить ему должно рядом с еху, а не среди «приличных людей», то бишь коней. Утопия не получилась, и Гулливер напрасно мечтал остаток дней своих провести среди этих симпатичных ему добрых зверей. Идея терпимости оказывается чуждой даже и им. И потому генеральное собрание гуигнгнмов, в описании Свифта напоминающее учёностью своей ну чуть ли ни платоновскую Академию, принимает «увещание» - изгнать Гулливера, как принадлежащего к породе еху. И герой наш завершает свои странствия, в очередной раз возвратясь домой, «удаляясь в свой садик в Редрифе наслаждаться размышлениями, осуществлять на практике превосходные уроки добродетели...».

ПУТЕШЕСТВИЕ В ЛИЛИПУТИЮ

1
Трехмачтовый бриг «Антилопа» отплывал в Южный океан.

На корме стоял корабельный врач Гулливер и смотрел в подзорную трубу на пристань. Там остались его жена и двое детей: сын Джонни и дочь Бетти.
Не в первый раз отправлялся Гулливер в море. Он любил путешествовать. Еще в школе он тратил почти все деньги, которые присылал ему отец, на морские карты и на книги о чужих странах. Он усердно изучал географию и математику, потому что эти науки больше всего нужны моряку.
Отец отдал Гулливера в учение к знаменитому в то время лондонскому врачу. Гулливер учился у него несколько лет, но не переставал думать о море.
Врачебное дело пригодилось ему: кончив учение, он поступил корабельным врачом на судно «Ласточка» и плавал на нем три с половиной года. А потом, прожив года два в Лондоне, совершил несколько путешествий в Восточную и Западную Индию.
Во время плавания Гулливер никогда не скучал. У себя в каюте он читал книги, взятые из дому, а на берегу приглядывался к тому, как живут другие народы, изучал их язык и обычаи.
На обратном пути он подробно записывал дорожные приключения.
И на этот раз, отправляясь в море, Гулливер захватил с собой толстую записную книжку.
На первой странице этой книжки было написано: «4 мая 1699 года мы снялись с якоря в Бристоле».

2
Много недель и месяцев плыла «Антилопа» по Южному океану. Дули попутные ветры. Путешествие было удачное.
Но вот однажды, при переходе в Восточную Индию, корабль настигла буря. Ветер и волны погнали его неизвестно куда.
А в трюме уже кончался запас пищи и пресной воды. Двенадцать матросов умерли от усталости и голода. Остальные едва передвигали ноги. Корабль бросало из стороны в сторону, как ореховую скорлупку.
В одну темную, бурную ночь ветер понес «Антилопу» прямо на острую скалу. Матросы заметили это слишком поздно. Корабль ударился об утес и разбился в щепки.
Только Гулливеру и пяти матросам удалось спастись в шлюпке.
Долго носились они по морю и наконец совсем выбились из сил. А волны становились все больше и больше, и вот самая высокая волна подбросила и опрокинула шлюпку. Вода покрыла Гулливера с головой.
Когда он вынырнул, возле него никого не было. Все его спутники утонули.
Гулливер поплыл один куда глаза глядят, подгоняемый ветром и приливом. То и дело пробовал он нащупать дно, но дна все не было. А плыть дальше он уже не мог: намокший кафтан и тяжелые, разбухшие башмаки тянули его вниз. Он захлебывался и задыхался.
И вдруг ноги его коснулись твердой земли. Это была отмель. Гулливер осторожно ступил по песчаному дну раз-другой — и медленно пошел вперед, стараясь не оступиться.

Идти становилось все легче и легче. Сначала вода доходила ему до плеч, потом до пояса, потом только до колен. Он уже думал, что берег совсем близко, но дно в этом месте было очень отлогое, и Гулливеру еще долго пришлось брести по колено в воде.
Наконец вода и песок остались позади. Гулливер вышел на лужайку, покрытую очень мягкой и очень низкой травой. Он опустился на землю, подложил под щеку ладонь и крепко заснул.

3
Когда Гулливер проснулся, было уже совсем светло. Он лежал на спине, и солнце светило прямо ему в лицо.
Он хотел было протереть глаза, но не мог поднять руку; хотел сесть, но не мог пошевелиться.
Тонкие веревочки опутывали все его тело от подмышек до колен; руки и ноги были крепко стянуты веревочной сеткой; веревочки обвивали каждый палец. Даже длинные густые волосы Гулливера были туго намотаны на маленькие колышки, вбитые в землю, и переплетены веревочками.
Гулливер был похож на рыбу, которую поймали в сеть.

«Верно, я еще сплю», — подумал он.
Вдруг что-то живое быстро вскарабкалось к нему на ногу, добралось до груди и остановилось у подбородка.
Гулливер скосил один глаз.
Что за чудо! Чуть ли не под носом у него стоит человечек — крошечный, но самый настоящий человечек! В руках у него — лук и стрела, за спиной — колчан. А сам он всего в три пальца ростом.
Вслед за первым человечком на Гулливера взобралось еще десятка четыре таких же маленьких стрелков.
От удивления Гулливер громко вскрикнул.

Человечки заметались и бросились врассыпную.
На бегу они спотыкались и падали, потом вскакивали и один за другим прыгали на землю.
Минуты две-три никто больше не подходил к Гулливеру. Только под ухом у него все время раздавался шум, похожий на стрекотание кузнечиков.
Но скоро человечки опять расхрабрились и снова стали карабкаться вверх по его ногам, рукам и плечам, а самый смелый из них подкрался к лицу Гулливера, потрогал копьем его подбородок и тоненьким, но отчетливым голоском прокричал:
— Гекина дегуль!
— Гекина дегуль! Гекина дегуль! — подхватили тоненькие голоса со всех сторон.
Но что значили эти слова, Гулливер не понял, хотя и знал много иностранных языков.
Долго лежал Гулливер на спине. Руки и ноги у него совсем затекли.

Он собрал силы и попытался оторвать от земли левую руку.
Наконец это ему удалось.
Он выдернул колышки, вокруг которых были обмотаны сотни тонких, крепких верёвочек, и поднял руку.
В ту же минуту кто-то громко пропищал:
— Только фонак!
В руку, в лицо, в шею Гулливера разом вонзились сотни стрел. Стрелы у человечков были тоненькие и острые, как иголки.

Гулливер закрыл глаза и решил лежать не двигаясь, пока не наступит ночь.
«В темноте будет легче освободиться», — думал он.
Но дождаться ночи на лужайке ему не пришлось.
Недалеко от его правого уха послышался частый, дробный стук, будто кто-то рядом вколачивал в доску гвоздики.
Молоточки стучали целый час.
Гулливер слегка повернул голову — повернуть ее больше не давали веревочки и колышки — и возле самой своей головы увидел только что построенный деревянный помост. Несколько человечков прилаживали к нему лестницу.

Потом они убежали, и по ступенькам медленно поднялся на помост человечек в длинном плаще. За ним шел другой, чуть ли не вдвое меньше ростом, и нес край его плаща. Наверно, это был мальчик-паж. Он был не больше Гулливерова мизинца. Последними взошли на помост два стрелка с натянутыми луками в руках.
— Лангро дегюль сан! — три раза прокричал человечек в плаще и развернул свиток длиной и шириной с березовый листок.
Сейчас же к Гулливеру подбежали пятьдесят человечков и обрезали веревки, привязанные к его волосам.
Гулливер повернул голову и стал слушать, что читает человечек в плаще. Человечек читал и говорил долго-долго. Гулливер ничего не понял, но на всякий случай кивнул головой и приложил к сердцу свободную руку.
Он догадался, что перед ним какая-то важная особа, по всей видимости королевский посол.

Прежде всего Гулливер решил попросить у посла, чтобы его накормили.
С тех пор как он покинул корабль, во рту у него не было ни крошки. Он поднял палец и несколько раз поднес его к губам.
Должно быть, человечек в плаще понял этот знак. Он сошел с помоста, и тотчас же к бокам Гулливера приставили несколько длинных лестниц.
Не прошло и четверти часа, как сотни сгорбленных носильщиков потащили по этим лестницам корзины с едой.
В корзинах были тысячи хлебов величиной с горошину, целые окорока — с грецкий орех, жареные цыплята — меньше нашей мухи.

Гулливер проглотил разом два окорока вместе с тремя хлебцами. Он съел пять жареных быков, восемь вяленых баранов, девятнадцать копченых поросят и сотни две цыплят и гусей.
Скоро корзины опустели.
Тогда человечки подкатили к руке Гулливера две бочки с вином. Бочки были огромные — каждая со стакан.
Гулливер вышиб дно из одной бочки, вышиб из другой и в несколько глотков осушил обе бочки.
Человечки всплеснули руками от удивления. Потом они знаками попросили его сбросить на землю пустые бочки.
Гулливер подбросил обе разом. Бочки перекувырнулись в воздухе и с треском покатились в разные стороны.
Толпа на лужайке расступилась, громко крича:
— Бора мевола! Бора мевола!
После вина Гулливеру сразу захотелось спать. Сквозь сон он чувствовал, как человечки бегают по всему его телу вдоль и поперек, скатываются с боков, точно с горы, щекочут его палками и копьями, прыгают с пальца на палец.
Ему очень захотелось сбросить с себя десяток-другой этих маленьких прыгунов, мешавших ему спать, но он пожалел их. Как-никак, а человечки только что гостеприимно накормили его вкусным, сытным обедом, и было бы неблагородно переломать им за это руки и ноги. К тому же Гулливер не мог не удивляться необыкновенной храбрости этих крошечных людей, бегавших взад и вперед по груди великана, которому бы ничего не стоило уничтожить их всех одним щелчком. Он решил не обращать на них внимание и, одурманенный крепким вином, скоро заснул.
Человечки этого только и ждали. Они нарочно подсыпали в бочки с вином сонного порошка, чтобы усыпить своего огромного гостя.

4
Страна, в которую буря занесла Гулливера, называлась Лилипутия. Жили в этой стране лилипуты.
Самые высокие деревья в Лилипутии были не выше нашего куста смородины, самые большие дома были ниже стола. Такого великана, как Гулливер, в Лилипутии никто никогда не видел.
Император приказал привезти его в столицу. Для этого-то Гулливера и усыпили.
Пятьсот плотников построили по приказу императора огромную телегу на двадцати двух колесах.
Телега была готова в несколько часов, но взвалить на нее Гулливера было не так-то просто.
Вот что придумали для этого лилипутские инженеры.
Они поставили телегу рядом со спящим великаном, у самого его бока. Потом вбили в землю восемьдесят столбиков с блоками наверху и надели на эти блоки толстые канаты с крючками на одном конце. Канаты были не толще обыкновенной бечевки.
Когда все было готово, лилипуты принялись за дело. Они обхватили туловище, обе ноги и обе руки Гулливера крепкими повязками и, зацепив эти повязки крючками, принялись тянуть канаты через блоки.
Девятьсот отборных силачей были собраны для этой работы со всех концов Лилипутии.
Они упирались в землю ногами и, обливаясь потом, изо всех сил тянули канаты обеими руками.
Через час им удалось поднять Гулливера с земли на полпальца, через два часа — на палец, через три — они взвалили его на телегу.

Полторы тысячи самых крупных лошадей из придворных конюшен, каждая ростом с новорожденного котенка, были запряжены в телегу по десятку в ряд. Кучера взмахнули бичами, и телега медленно покатилась по дороге в главный город Лилипутии — Мильдендо.
Гулливер все еще спал. Он бы, наверно, не проснулся до конца пути, если бы его случайно не разбудил один из офицеров императорской гвардии.
Это случилось так.
У телеги отскочило колесо. Чтобы приладить его, пришлось остановиться.
Во время этой остановки нескольким молодым людям вздумалось посмотреть, какое лицо у Гулливера, когда он спит. Двое взобрались на повозку и тихонько подкрались к самому его лицу. А третий — гвардейский офицер,- не сходя с коня, приподнялся на стременах и пощекотал ему левую ноздрю острием своей пики.
Гулливер невольно сморщил нос и громко чихнул.
— Апчхи! — повторило эхо.
Храбрецов точно ветром сдуло.
А Гулливер проснулся, услышал, как щелкают кнутами погонщики, и понял, что его куда-то везут.
Целый день взмыленные лошади тащили связанного Гулливера по дорогам Лилипутии.
Только поздно ночью телега остановилась, и лошадей отпрягли, чтобы накормить и напоить.
Всю ночь по обе стороны телеги стояла на страже тысяча гвардейцев: пятьсот — с факелами, пятьсот — с луками наготове.
Стрелкам приказано было выпустить в Гулливера пятьсот стрел, если только он вздумает пошевелиться.
Когда наступило утро, телега двинулась дальше.

5
Недалеко от городских ворот на площади стоял старинный заброшенный замок с двумя угловыми башнями. В замке давно никто не жил.
К этому пустому замку лилипуты привезли Гулливера.
Это было самое большое здание во всей Лилипутии. Башни его были почти в человеческий рост. Даже такой великан, как Гулливер, мог свободно проползти на четвереньках в его двери, а в парадном зале ему пожалуй, удалось бы вытянуться во весь рост.

Здесь собирался поселить Гулливера император Лилипутии. Но Гулливер этого еще не знал. Он лежал на своей телеге, а со всех сторон к нему бежали толпы лилипутов.
Конная стража отгоняла любопытных, но все-таки добрых десять тысяч человечков успело прогуляться по ногам Гулливера, по его груди, плечам и коленам, пока он лежал связанный.
Вдруг что-то стукнуло его по ноге. Он чуть приподнял голову и увидел нескольких лилипутов с засученными рукавами и в черных передниках. Крошечные молоточки блестели у них в руках. Это придворные кузнецы заковывали Гулливера в цепи.
От стены замка к его ноге они протянули девяносто одну цепочку такой толщины, как делают обыкновенно для часов, и замкнули их у него на щиколотке тридцатью шестью висячими замками. Цепочки были такие длинные, что Гулливер мог гулять по площадке перед замком и свободно вползать в свой дом.
Кузнецы кончили работу и отошли. Стража перерубила веревки, и Гулливер встал на ноги.

— А-ах, — закричали лилипуты. — Куинбус Флестрин! Куинбус Флестрин!
По-лилипутски это значит: «Человек-Гора! Человек-Гора!»
Гулливер осторожно переступил с ноги на ногу, чтобы не раздавить кого-нибудь из местных жителей, и осмотрелся кругом.
Никогда еще ему не приходилось видеть такую красивую страну. Сады и луга были здесь похожи на пестрые цветочные клумбы. Реки бежали быстрыми, чистыми ручейками, а город вдали казался игрушечным.
Гулливер так загляделся, что не заметил, как вокруг него собралось чуть ли не все население столицы.
Лилипуты копошились у его ног, щупали пряжки башмаков и так задирали головы, что шляпы валились на землю.

Мальчишки спорили, кто из них добросит камень до самого носа Гулливера.
Ученые толковали между собой, откуда взялся Куинбус Флестрин.
— В наших старых книгах написано, — сказал один ученый, — что тысячу лет тому назад море выбросило к нам на берег страшное чудовище. Я думаю, что и Куинбус Флестрин вынырнул со дна моря.
— Нет, — отвечал другой ученый, — у морского чудовища должны быть жабры и хвост. Куинбус Флестрин свалился с Луны.
Лилипутские мудрецы не знали, что на свете есть другие страны, и думали, что везде живут одни лилипуты.
Ученые долго ходили вокруг Гулливера и качали головами, но так и не успели решить, откуда взялся Куинбус Флестрин.
Всадники на вороных конях с копьями наперевес разогнали толпу.
— Пеплам селян! Пеплам селян! — кричали всадники.
Гулливер увидел золотую коробочку на колесах. Коробочку везла шестерка белых лошадей. Рядом, тоже на белой лошади, скакал человечек в золотом шлеме с пером.
Человечек в шлеме подскакал прямо к башмаку Гулливера и осадил своего коня. Конь захрапел и взвился на дыбы.
Сейчас же несколько офицеров подбежали с двух сторон к всаднику, схватили его лошадь под уздцы и осторожно отвели подальше от Гулливеровой ноги.
Всадник на белой лошади был император Лилипутии. А в золотой карете сидела императрица.
Четыре пажа разостлали на лужайке бархатный лоскут, поставили маленькое золоченое креслице и распахнули дверцы кареты.
Императрица вышла и уселась в кресло, расправив платье.
Вокруг нее на золотых скамеечках уселись ее придворные дамы.
Они были так пышно одеты, что вся лужайка стала похожа на разостланную юбку, вышитую золотом, серебром и разноцветными шелками.
Император спрыгнул с коня и несколько раз обошел вокруг Гулливера. За ним шла его свита.
Чтобы лучше рассмотреть императора, Гулливер лег на бок.

Его величество был по крайней мере на целый ноготь выше своих придворных. Он был ростом в три с лишним пальца и, наверно, считался в Лилипутии очень высоким человеком.
В руке император держал обнаженную шпагу чуть покороче вязальной спицы. На ее золотой рукоятке и ножнах блестели бриллианты.
Его императорское величество закинул голову назад и о чем-то спросил Гулливера.
Гулливер не понял его вопроса, но на всякий случай рассказал императору, кто он такой и откуда прибыл.
Император только пожал плечами.
Тогда Гулливер рассказал то же самое по-голландски, по-латыни, по-гречески, по-французски, по-испански, по-итальянски и по-турецки.
Но император Лилипутии, как видно, не знал этих языков. Он кивнул Гулливеру головой, вскочил на коня и помчался обратно в Мильдендо. Вслед за ним уехала императрица со своими дамами.
А Гулливер остался сидеть перед замком, как цепная собака перед будкой.
К вечеру вокруг Гулливера столпилось по крайней мере триста тысяч лилипутов — все городские жители и все крестьяне из соседних деревень.
Каждому хотелось посмотреть, что такое Куинбус Флестрин — Человек-Гора.

Гулливера охраняла стража, вооруженная копьями, луками и мечами. Страже было приказано никого не подпускать к Гулливеру и смотреть за тем, чтобы он не сорвался с цепи и не убежал.
Две тысячи солдат выстроились перед замком, но все-таки кучка горожан прорвалась сквозь строй.
Одни осматривали каблуки Гулливера, другие швыряли в него камешки или целились из луков в его жилетные пуговицы.
Меткая стрела поцарапала Гулливеру шею, вторая стрела чуть не попала ему в левый глаз.
Начальник стражи приказал поймать озорников, связать их и выдать Куинбусу Флестрину.
Это было страшнее всякого другого наказания.
Солдаты связали шестерых лилипутов и, подталкивая тупыми концами пик, пригнали к ногам Гулливера.
Гулливер нагнулся, сгреб всех одной рукой и сунул в карман своего камзола.
Только одного человечка он оставил у себя в руке, осторожно взял двумя пальцами и стал рассматривать.
Человечек ухватился за палец Гулливера обеими руками и пронзительно закричал.
Гулливеру стало жаль человечка. Он ласково улыбнулся ему и достал из жилетного кармана перочинный ножик, чтобы разрезать веревки, которыми были связаны руки и ноги лилипута.
Лилипут увидел блестящие зубы Гулливера, увидел огромный нож и закричал еще громче. Толпа внизу совсем притихла от ужаса.
А Гулливер тихонько перерезал одну веревку, перерезал другую и поставил человечка на землю.
Потом он по очереди отпустил и тех лилипутов, которые метались у него в кармане.
— Глюм глефф Куинбус Флестрин! — закричала вся толпа.
По-лилипутски это значит: «Да здравствует Человек-Гора!»

А начальник стражи послал во дворец двух своих офицеров, чтобы доложить обо всем, что случилось, самому императору.

6
Между тем во дворце Бельфаборак, в самой дальней зале, император собрал тайный совет, чтобы решить, что делать с Гулливером.
Министры и советники спорили между собой девять часов.
Одни говорили, что Гулливера надо поскорее убить. Если Человек-Гора порвет свою цепь и убежит, он может растоптать всю Лилипутию. А если он не убежит, то империи грозит страшный голод, потому что каждый день он будет съедать больше хлеба и мяса, чем нужно для прокормления тысячи семисот двадцати восьми лилипутов. Это высчитал один ученый, которого пригласили в тайный совет, потому что он очень хорошо умел считать.
Другие доказывали, что убить Куинбуса Флестрина так же опасно, как и оставить в живых. От разложения такого громадного трупа может начаться чума не только в столице; но и во всей империи.
Государственный секретарь Рельдрессель попросил у императора слова и сказал, что Гулливера не следует убивать по крайней мере до тех пор, пока не будет построена новая крепостная стена вокруг Мельдендо. Человек-Гора съедает хлеба и мяса больше, чем тысяча семьсот двадцать восемь лилипутов, но зато он, верно, и работать будет по крайней мере за две тысячи лилипутов. Кроме того, в случае войны он может защитить страну лучше, чем пять крепостей.
Император сидел на своем троне под балдахином и слушал, что говорят министры.
Когда Рельдрессель кончил, он кивнул головой. Все поняли, что слова государственного секретаря ему понравились.
Но в это время встал со своего места адмирал Скайреш Болголам, командир всего флота Лилипутии.
— Человек-Гора, — сказал он, — самый сильный из всех людей на свете, это правда. Но именно поэтому его и следует казнить как можно скорее. Ведь если во время войны он вздумает присоединиться к врагам Лилипутии, то десять полков императорской гвардии не смогут с ним справиться. Сейчас он еще в руках лилипутов, и надо действовать, пока не поздно.

Казначей Флимнап, генерал Лимток и судья Бельмаф согласились с мнением адмирала.
Император улыбнулся и кивнул адмиралу головой — и даже не один раз, как Рельдресселю, а два раза. Видно было, что эта речь понравилась ему еще больше.
Судьба Гулливера была решена.
Но в это время дверь открылась, и в залу тайного совета вбежали два офицера, которых прислал к императору начальник стражи. Они стали перед императором на колени и доложили о том, что случилось на площади.
Когда офицеры рассказали, как милостиво обошелся Гулливер со своими пленниками, государственный секретарь Рельдрессель опять попросил слова.

Он произнес еще одну длинную речь в которой доказывал, что бояться Гулливера не следует и что живой он будет гораздо полезнее императору, чем мертвый.
Император решил помиловать Гулливера, но приказал отнять у него огромный нож, о котором только что рассказали офицеры стражи, а заодно и всякое другое оружие, если оно будет найдено при обыске.

7
Обыскать Гулливера было поручено двум чиновникам.
Знаками они объяснили Гулливеру, чего требует от него император.
Гулливер не стал с ними спорить. Он взял обоих чинов-ников в руки и опустил сначала в один карман кафтана, затем в другой, а потом перенес их в карманы штанов и жилета.
Только в один потайной карман Гулливер не пустил чи-новников. Там были у него спрятаны очки, подзорная труба и компас.
Чиновники принесли с собой фонарь, бумагу, перья и чернит. Целых три часа возились они в карманах у Гулливера, рассматривали вещи и составляли опись.
Окончив свою работу, они попросили Человека-Гору вынуть их из последнего кармана и спустить на землю.
После этого они поклонились Гулливеру и понесли составленную ими опись во дворец. Вот она — слово в слово:
«Опись предметов,
найденных в карманах Человека-Горы:
1. В правом кармане кафтана мы нашли большой кусок грубого холста, который по своей величине мог бы служить ковром для парадной залы дворца Бельфаборак.
2. В левом кармане обнаружили огромный серебряный сундук с крышкой. Эта крышка так тяжела, что мы сами не могли поднять ее. Когда по нашему требованию Куинбус Флестрин приподнял крышку своего сундука, один из нас забрался внутрь и тут же погрузился выше колен в какую-то желтую пыль. Целое облако этой пыли поднялось вверх и заставило нас чихать до слез.
3. В правом кармане штанов находится огромный нож. Если поставить его стоймя, он окажется выше человеческого роста.
4. В левом кармане штанов найдены невиданная в наших краях машина из железа и дерева. Она так велика и тяжела, что, несмотря на все наши усилия, нам не удалось сдвинуть ее с места. Это помешало нам осмотреть машину со всех сторон.
5. В правом верхнем кармане жилета оказалась целая кипа прямоугольных, совершенно одинаковых листов, сделанных из какого-то неизвестного нам белого и гладкого материала. Вся эта кипа — вышиною в половину человеческого роста и толщиною в три обхвата — прошита толстыми веревками. Мы внимательно осмотрели несколько верхних листов и заметили на них ряды черных таинственных знаков. Мы полагаем, что это буквы неизвестной нам азбуки. Каждая буква величиной с нашу ладонь.
6. В левом верхнем кармане жилета мы нашли сеть размерами не менее рыболовной, но устроенную так, что она может закрываться и открываться наподобие кошелька. В ней лежит несколько тяжелых предметов из красного, белого и желтого металла. Они разной величины, но одинаковой формы — круглые и плоские. Красные — вероятно, из меди. Они так тяжелы, что мы вдвоем едва могли поднять такой диск. Белые — очевидно, серебряные — поменьше. Они похожи на щиты наших воинов. Желтые — должно быть, золотые. Они немногим больше наших тарелок, но очень увесисты. Если только это настоящее золото, то они должны стоить очень дорого.
7. Из правого нижнего кармана жилета свешивается толстая металлическая цепь, по-видимому серебряная. Эта цепь прикреплена к большому круглому предмету, находящемуся в кармане и сделанному из того же металла. Что это за предмет, неизвестно. Одна его стенка прозрачна, как лед, и сквозь нее отчетливо видны двенадцать черных знаков, расположенных по кругу, и две длинные стрелы.
Внутри этого круглого предмета, очевидно, сидит какое-то таинственное существо, которое не переставая стучит не то зубами, не то хвостом. Человек-Гора объяснил нам — частью словами, а частью движениями рук, — что без этого круглого металлического ящика он бы не знал, когда ему вставать утром и когда ложиться вечером, когда начинать работу и когда ее кончать.
8. В левом нижнем кармане жилета мы видели вещь, похожую на решетку дворцового сада. Острыми прутьями этой решетки Человек-Гора расчесывает себе волосы.
9. Закончив обследование камзола и жилета, мы осмотрели пояс Человека-Горы. Он сделан из кожи какого-то громадного животного. С левой стороны на нем висит меч длиной в пять раз более среднего человеческого роста, а с правой — мешок, разделенный на два отделения. В каждом из них можно легко поместить троих взрослых лилипутов.
В одном из отделений мы нашли множество тяжелых и гладких металлических шаров величиной с человеческую голову; другое до краев полно какими-то черными зернами, довольно легкими и не слишком крупными. Мы могли поместить у себя на ладони несколько десятков этих зерен.
Такова точная опись вещей, найденных при обыске у Человека-Горы.
Во время обыска вышеназванный Человек-Гора вел себя вежливо и спокойно».
Под описью чиновники поставили печать и подписались:
Клефрин Фрелок. Марси Фрелок.

Жизнь обыкновенного доктора Лемюэля Гулливера оказывается весьма насыщенной событиями, причем происходящее совершенно не зависит от его желания и воли.

Отправляясь в путь на корабле из какого-либо английского порта, мужчина неожиданно попадает в некие удивительные государства, живущие по собственным правилам и законам. Сначала судьба забрасывает его в страну Лилипутию, населенную людьми чрезвычайно маленького роста.

Окружающие Гулливера крохотные существа встречают его достаточно дружелюбно, определяется, каким образом он будет обитать среди них без ущерба для лилипутов. Они даже обеспечивают его кормление, что весьма непросто для членов этого сообщества, ведь рацион Человека-Горы, как они называют гостя, по сравнению с их собственными нормами питания просто огромен.

В свою очередь, доктор помогает маленьким обитателям Лилипутии, без труда выйдя в пролив и доставив с собой на веревке весь морской флот враждующей с лилипутами страны Блефуску. Этот поступок приводит к весьма благосклонному отношению к нему со стороны местного императора.

Гулливер изучает обычаи приютившего его государства, хотя они и кажутся весьма забавными и даже нелепыми. Он узнает и о том, что в стране имеются две политические партии, хотя их позиции отличаются только по вопросу рациональности употребления высоких либо низких каблуков, чему лилипуты придают огромное значение.

Столь же смехотворна и причина непрекращающегося конфликта между Лилипутией и Блефуску, представители двух миниатюрных народов не в силах достигнуть согласия по поводу того, с какого конца, острого или тупого, стоит осуществлять разбитие яиц. Гулливер с легкостью проводит параллель политической системы этой страны со своей родной Великобританией, где не перестают оставаться непримиримыми врагами члены партии тори и вигов.

Однако отнюдь не всем лилипутам нравится то, в какой степени император приблизил к себе и возвысил чуждого им Человека-Гору. Маленькие люди, состоящие в правительстве, составляют против него обвинительное заключение, где все его услуги рассматриваются как преступления, в связи с чем представители лилипутского высшего света требуют беспощадной казни Гулливера, в качестве наиболее мягкой кары для него предлагается выкалывание глаз.

Врач вынужден срочно бежать в Блефуску, но и там вся история повторяется в точности, сначала миниатюрные жители страны рады огромному, по их представлениям, человеку, но затем начинают видеть в нем врага и мечтают лишь об избавлении от гостя.

Мужчина самостоятельно конструирует лодку и, отплыв от недружественных берегов, встречает корабль английских купцов, который и доставляет его в родные края. Домой с ним прибывают и крошечные овечки, крайне быстро размножающиеся и способные, по мнению Гулливера, принести немалую пользу суконной отрасли отечественной промышленности.

Но его приключения на этом вовсе не заканчиваются. Далее судьба приводит Гулливера в страну великанов, где уже он сам ощущает себя беззащитным лилипутом. Доктор понимает, что здесь ему на каждом шагу угрожает гибель, и он вынужден приспосабливаться к новым условиям существования и гигантским людям, среди которых ему весьма непросто находиться.

Однако через некоторое время странный гость и в этом государстве оказывается приглашенным к королевскому двору, и король великанов охотно разговаривает с необычным и странным для него созданием, которое он видит в Гулливере.

Англичанин рассказывает ему об обычаях своей страны, об ее историческом прошлом и сегодняшнем политическом устройстве, его слова искренне поражают властелина гигантов, он не в силах себе представить, чтобы подобные вещи были возможны в действительности.

Но для самого Гулливера его жизнь в этом краю унизительна, его тяготит зависимость и полное отсутствие свободы. Он снова совершает побег и оказывается в Британии, хотя в течение длительного времени врачу все вокруг кажется чересчур маленьким и незаметным.
Тем не менее, ему не суждено надолго задержаться дома.

Приключения Гулливера продолжаются на некоем летающем острове под названием Лапуту, в столице очередного встретившегося на его пути государства его потрясает беспредельная нищета и разорение, царящие повсеместно. Правда, иногда он видит и определенные оазисы, где еще сохраняются порядок и относительное благосостояние, вскоре доктор понимает, что они являются единственным свидетельством прежней достойной жизни в этих местах.

Гулливеру становится известно о том, что все беды на Лапуту начались с появления лиц, называющих себя «прожектерами» и стремившимися все изменить. Результаты их деятельности оказываются весьма печальными, и путешественнику доводится даже побывать в Академии прожектеров и попытаться пробудить в них здравый смысл, хотя и безрезультатно.

Следующей невероятной страной для странника становится край гуигнгмов или коней, однако обладающих вполне приятными и милыми человеческими чертами. Гулливер наконец оказывается среди тех, кто по-настоящему ему нравится, но вскоре он видит, что коням прислуживают создания, называемые еху и с виду абсолютно ничем не отличающиеся от людей. Но в то же время они являются совершенно нецивилизованными, дикими, беспредельно грубыми и безобразными существами, живущими только самыми примитивными животными инстинктами.

Врач снова повествует о своей стране, на этот раз беседуя с благородными конями, которые, слушая его, от души недоумевают и возмущаются тем, как можно в такой степени игнорировать естественные и прекрасные законы природы. Обитель гуигнгмов можно считать своеобразной утопией, и Гулливер мечтает провести остаток дней именно здесь, однако в реальности его желание оказывается несбыточным.

Кони созывают генеральное собрание, как принято у них в случае необходимости принятия важных решений. В результате длительных совещаний они приходят к выводу, что их гость чересчур похож на еху, и именно по этой причине должен находиться среди этих чудовищ, а не среди достойных и порядочных созданий, к которым гуигнгмы причисляют себя.

Их нисколько не интересует, что сходство их визитера с существами «третьего сорта» является исключительно внешним. После изгнания из этого сообщества Гулливер окончательно возвращается на родину, проводя отныне время в своем любимом садике за размышлениями о жизни, людях, добродетелях и пороках.