Как найти смысл жизни франкл. Доктор вершинной психологии

Человек не должен спрашивать, в чём смысл его жизни, но, скорее должен осознать, что он сам и есть тот, к кому обращён этот вопрос.
Виктор Франкл

Вопросы, как в нашем «цивилизованном обществе» мог появиться фашизм и газовые камеры и в каких закоулках душ «обычных людей» таится такая не поддающаяся осмыслению жестокость, так и не нашли ответа. Как и вопрос, какие люди сумели выжить в концлагерях, и не просто выжить, а сохранить и развить лучшие душевные качества.

Еще до войны Франкл практически закончил разработку теории о стремлении к смыслу как главной движущей силы развития личности. В лагере смерти эта теория получила самое мощное подтверждение, которое только можно представить. Выживали и оставались людьми отнюдь не те, у кого были крепкое здоровье или мощное телосложение, а те, кто сумел найти смысл, ради которого стоило жить.

«Что было делать? Мы должны были пробуждать волю к жизни, к продолжению существования, к тому, чтобы пережить заключение. Но в каждом случае мужество жить или усталость от жизни зависела исключительно от того, обладал ли человек верой в смысл жизни, в своей жизни. Девизом всей проводившейся в концлагере психотерапевтической работы могут служить слова Ницше: «Тот, кто знает, „зачем“ жить, преодолеет почти любое „как“».
Виктор Франкл

Большинство людей, прошедших через концлагерь, хотели только одного - забыть об этом навсегда. Франкл же с ошеломляющей честностью описал всё, что ему довелось пережить там. На страницах книги «Сказать жизни „Да!“. Психолог в концлагере» он анализирует состояние заключённых и своё собственное и излагает основы своего терапевтического метода.

Вопрос, на который отвечает эта книга - как найти смысл во всех проявлениях жизни, включая немыслимо страшные.

После трёх лет, проведенных в концлагерях, Франкл вернулся в Вену. В 1947 году женился на Элеоноре Катарине Швиндт. Вторая жена Франкла была католичкой. Такие браки в то время были редки.Супруги с уважением относились к религиозным традициям друг друга, вместе посещали церковь и синагогу, праздновали Рождество и Хануку. У них родилась дочь Габриэль, которая впоследствии стала детским психологом.

В 1955 году Франкл стал профессором неврологии и психиатрии Венского Университета. Он читал лекции в Гарварде, опубликовал 32 книги, переведённые на множество языков и стал обладателем 29 почетных докторских степеней.

Виктор Франкл ушел из жизни в 1998 году в возрасте 92 лет. Это событие осталось практически незамеченным мировой прессой, внимание которой было приковано к истории гибели принцессы Дианы, по совпадению произошедшей в те же дни. За несколько лет до этого он посетил Москву. Так описал его писатель и психотерапевт Владимир Леви:

«Легкий, сухой, изящный, упруго-подвижный, вневозрастный, с лучезарным лицом и летающими руками, он был похож на какую-то инопланетную птицу. Читал, вернее, почти пропевал свои лекции-импровизации на английском языке молодым голосом с такими ясными, мощными интонациями и такой выразительной мимикой и жестикуляцией, что его можно было понимать и без слов. Жить в земном теле ему оставалось еще только шесть лет. Но невозможно было даже и помыслить, что этот гений жизни может когда-нибудь умереть - он казался вечным. Таким же и оказался».

Свою всемирно известную книгу «Сказать жизни „ДА“. Психолог в концлагере» Виктор Франкл закончил ещё в 1945 году. Мы рекомендуем эту страшную, но в то же время невероятно светлую и оптимистичную книгу всем тем, кто задаётся вопросами смысла своего существования. Вот несколько цитат и неё.

О чём книга

…Это рассказ больше о переживаниях, чем о реальных событиях. Цель книги - раскрыть, показать пережитое миллионами людей. Это концентрационный лагерь, увиденный «изнутри», с позиции человека, лично испытавшего все, о чем здесь будет рассказано. О том, как мучительная лагерная повседневность отражалась на душевном состоянии обычного, среднего заключенного.

Крушение иллюзий, чёрный юмор и деградация

… рушились иллюзии, одна за другой. И тогда явилось нечто неожиданное: черный юмор. Мы ведь поняли, что нам уже нечего терять, кроме этого до смешного голого тела. Еще под душем мы стали обмениваться шутливыми (или претендующими на это) замечаниями, чтобы подбодрить друг друга и прежде всего себя. Кое-какое основание для этого было - ведь все-таки из кранов идет действительно вода!

Кроме черного юмора появилось еще другое чувство, что-то вроде любопытства. Лично мне такая реакция на чрезвычайные обстоятельства была уже знакома совсем из другой области. В горах, при обвале, отчаянно цепляясь и карабкаясь, я в какие-то секунды, даже доли секунды испытывал что-то вроде отстраненного любопытства: останусь ли жив? Получу травму черепа? Перелом каких-то костей? И в Аушвице у людей на короткое время возникало состояние некой объективизации, отстраненности, мгновения почти холодного любопытства, почти стороннего наблюдения, когда душа как бы отключается и этим пытается защититься, спастись. Нам становилось любопытно, что же будет происходить дальше. Как, например, мы, совершенно голые и мокрые, выйдем отсюда наружу, на холод поздней осени?

Безвыходность ситуации, ежедневная, ежечасная, ежеминутная угроза гибели - все это приводило почти каждого из нас, пусть даже мельком, ненадолго, к мысли о самоубийстве. Но я, исходя из моих мировоззренческих позиций, о которых еще будет сказано, в первый же вечер, прежде чем заснуть, дал себе слово «не бросаться на проволоку». Этим специфическим лагерным выражением обозначался здешний способ самоубийства - прикоснувшись к колючей проволоке, получить смертельный удар тока высокого напряжения.

Через несколько дней психологические реакции начинают меняться. Пережив первоначальный шок, заключенный понемногу погружается во вторую фазу - фазу относительной апатии, когда в его душе что-то отмирает.

Апатия, внутреннее отупение, безразличие - эти проявления второй фазы психологических реакций заключенного делали его менее чувствительным к ежедневным, ежечасным побоям. Именно этот род нечувствительности можно считать необходимейшей защитной броней, с помощью которой душа пыталась оградить себя от тяжелого урона.

Вполне понятно поэтому, что в состоянии такого психологического пресса и под давлением необходимости всецело концентрироваться на непосредственном выживании вся душевная жизнь сужалась до довольно примитивной ступени. Психоаналитически ориентированные коллеги из числа товарищей по несчастью часто говорили о «регрессии» человека в лагере, о его возвращении к более примитивным формам душевной жизни.

Об унижении

Причиняемая побоями телесная боль была для нас, заключенных, не самым главным (точно так же, как для подвергаемых наказанию детей). Душевная боль, возмущение против несправедливости - вот что, несмотря на апатию, мучило больше. В этом смысле даже удар, который приходится мимо, может быть болезненным. Однажды, например, мы в сильную метель работали на железнодорожных путях. Уже хотя бы ради того, чтобы не замерзнуть окончательно, я очень прилежно трамбовал колею щебенкой, но в какой-то момент остановился, чтобы высморкаться. К несчастью, именно в этот момент конвоир обернулся ко мне и, конечно, решил, что я отлыниваю от работы.

Самым болезненным для меня в этом эпизоде был не страх дисциплинарного взыскания, битья. Вопреки уже полнейшему, казалось бы, душевному отупению, меня крайне уязвило то, что конвоир не счел то жалкое существо, каким я был в его глазах, достойным даже бранного слова: как бы играя, он поднял с земли камень и бросил в меня. Я должен был понять: так привлекают внимание какого-нибудь животного, так домашней скотине напоминают о её обязанностях - равнодушно, не снисходя до наказания.

О внутренней опоре

Психологические наблюдения показали, что, помимо всего прочего, лагерная обстановка влияла на изменения характера лишь у того заключенного, кто опускался духовно и в чисто человеческом плане. А опускался тот, у кого уже не оставалось больше никакой внутренней опоры. Но зададим теперь вопрос: в чем могла и должна была заключаться такая опора?

Латинское слово «finis» имеет, как известно, два значения: конец и цель. Человек, который не в состоянии предвидеть конец этого его временного существования, тем самым не может и направить жизнь к какой-то цели. Он уже не может, как это вообще свойственно человеку в нормальных условиях, ориентироваться на будущее, что нарушает общую структуру его внутренней жизни в целом, лишает опоры. Сходные состояния описаны в других областях, например у безработных. Они тоже в известном смысле не могут твердо рассчитывать на будущее, ставить себе в этом будущем определенную цель. У безработных горняков психологические наблюдения выявили подобные деформации восприятия того особого времени, которое психологи называют «внутренним временем» или «переживанием времени».

Внутренняя жизнь заключенного, не имеющего опоры на «цель в будущем» и потому опустившегося, приобретала характер какого-то ретроспективного существования. Мы уже говорили в другой связи о тенденции возвращения к прошлому, о том, что такая погруженность в прошлое обесценивает настоящее со всеми его ужасами. Но обесценивание настоящего, окружающей действительности таит в себе и определенную опасность - человек перестает видеть хоть какие-то, пусть малейшие, возможности воздействия на эту действительность. А ведь отдельные героические примеры свидетельствуют, что даже в лагере такие возможности иногда бывали. Обесценивание реальности, сопутствующее «временному существованию» заключенных, лишало человека опоры, заставляя окончательно опуститься, пасть духом - потому что «все равно все впустую». Такие люди забывают, что самая тяжелая ситуация как раз и дает человеку возможность внутренне возвыситься над самим собой. Вместо того чтобы рассматривать внешние тяготы лагерной жизни как испытание своей духовной стойкости, они относились к своему настоящему бытию как к чему-то такому, от чего лучше всего отвернуться, и, замкнувшись, полностью погружались в свое прошлое. И жизнь их шла к упадку.

Конечно, немногие способны среди ужасов концлагеря достичь внутренних высот. Но такие люди были. Им удавалось при внешнем крушении и даже в самой смерти достичь такой вершины, которая была для них недостижима раньше, в их повседневном существовании.

Можно сказать, что большинство людей в лагере полагали, что все их возможности самоосуществления уже позади, а между тем они только открывались. Ибо от самого человека зависело, во что он превратит свою лагерную жизнь - в прозябание, как у тысяч, или в нравственную победу - как у немногих.

О надежде и любви

Первая жена Виктора Франкла Тилли Гроссер погибла в концлагере

Километр за километром мы с ним идем рядом, то утопая в снегу, то скользя по обледенелым буграм, поддерживая друг друга, слыша брань и понукания. Мы не говорим больше ни слова, но мы знаем: каждый из нас думает сейчас о своей жене. Время от времени я бросаю взгляд на небо: звезды уже бледнеют, и там, вдали, сквозь густые облака начинает пробиваться розовый свет утренней зари. А пред моим духовным взором стоит любимый человек. Моя фантазия сумела воплотить его так живо, так ярко, как это никогда не бывало в моей прежней, нормальной жизни. Я беседую с женой, я задаю вопросы, она отвечает. Я вижу её улыбку, её ободряющий взгляд, и - пусть этот взгляд бестелесен - он сияет мне ярче, чем восходящее в эти минуты солнце.

И вдруг меня пронзает мысль: ведь сейчас я впервые в жизни понял истинность того, что столь многие мыслители и мудрецы считали своим конечным выводом, что воспевали столь многие поэты: я понял, я принял истину - только любовь есть то конечное и высшее, что оправдывает наше здешнее существование, что может нас возвышать и укреплять!

Да, я постигаю смысл того итога, что достигнут человеческой мыслью, поэзией, верой: освобождение - через любовь, в любви! Я теперь знаю, что человек, у которого нет уже ничего на этом свете, может духовно - пусть на мгновение - обладать самым дорогим для себя - образом того, кого любит. В самой тяжелой из всех мыслимо тяжелых ситуаций, когда уже невозможно выразить себя ни в каком действии, когда единственным остается страдание, - в такой ситуации человек может осуществить себя через воссоздание и созерцание образа того, кого он любит. Впервые в жизни я смог понять, что подразумевают, когда говорят, что ангелы счастливы любовным созерцанием бесконечного Господа.

Промерзшая земля плохо поддается, из-под кирки летят твердые комья, вспыхивают искры. Мы еще не согрелись, все еще молчат. А мой дух снова витает вокруг любимой. Я еще говорю с ней, она еще отвечает мне. И вдруг меня пронзает мысль: а ведь я даже не знаю, жива ли она! Но я знаю теперь другое: чем меньше любовь сосредоточивается на телесном естестве человека, тем глубже она проникает в его духовную суть, тем менее существенным становится его «так-бытие» (как это называют философы), его «здесь-бытие», «здесь-со-мной-присутствие», его телесное существование вообще. Для того, чтобы вызвать сейчас духовный образ моей любимой, мне не надо знать, жива она или нет. Знай я в тот момент, что она умерла, я уверен, что все равно, вопреки этому знанию, вызывал бы ее духовный образ, и мой духовный диалог с ним был бы таким же интенсивным и так же заполнял всего меня. Ибо я чувствовал в тот момент истинность слов Песни Песней: «Положи меня, как печать, на сердце твое… ибо крепка, как смерть, любовь» (8: 6).

О красоте

Те, кто сохранил способность к внутренней жизни, не утрачивал и способности хоть изредка, хоть тогда, когда предоставлялась малейшая возможность, интенсивнейшим образом воспринимать красоту природы или искусства. И интенсивность этого переживания, пусть на какие-то мгновения, помогала отключаться от ужасов действительности, забывать о них. При переезде из Аушвица в баварский лагерь мы смотрели сквозь зарешеченные окна на вершины Зальцбургских гор, освещенные заходящим солнцем. Если бы кто-нибудь увидел в этот момент наши восхищенные лица, он никогда бы не поверил, что это - люди, жизнь которых практически кончена. И вопреки этому - или именно поэтому? - мы были пленены красотой природы, красотой, от которой годами были отторгнуты.

Об обесценивании личности

Человек, не способный последним взлетом чувства собственного достоинства противопоставить себя действительности, вообще теряет в концлагере ощущение себя как субъекта, не говоря уже об ощущении себя как духовного существа с чувством внутренней свободы и личной ценности. Он начинает воспринимать себя скорее как частичку какой-то большой массы, его бытие опускается на уровень стадного существования. Ведь людей, независимо от их собственных мыслей и желаний, гонят то туда, то сюда, поодиночке или всех вместе, как стадо овец. Справа и слева, спереди и сзади тебя погоняет небольшая, но имеющая власть, вооруженная шайка садистов, которые пинками, ударами сапога, ружейными прикладами заставляют тебя двигаться то вперед, то назад. Мы дошли до состояния стада овец, которые только и знают, что избегать нападения собак и, когда их на минутку оставят в покое, немного поесть. И подобно овцам, при виде опасности боязливо сбивающимся в кучу, каждый из нас стремился не оставаться с краю, попасть в середину своего ряда, в середину своей колонны, в голове и хвосте которой шли конвоиры. Кроме того, местечко в центре колонны обещало некоторую защиту от ветра. Так что то состояние человека в лагере, которое можно назвать стремлением раствориться в общей массе, возникало не исключительно под воздействием среды, оно было и импульсом самосохранения. Стремление каждого к растворению в массе диктовалось одним из самых главных законов самосохранения в лагере: главное - не выделиться, не привлечь по какому-нибудь малейшему поводу внимание СС!

О доброте и свободе выбора

Есть достаточно много примеров, часто поистине героических, которые показывают, что можно преодолевать апатию, обуздывать раздражение. Что даже в этой ситуации, абсолютно подавляющей как внешне, так и внутренне, возможно сохранить остатки духовной свободы, противопоставить этому давлению свое духовное Я. Кто из переживших концлагерь не мог бы рассказать о людях, которые, идя со всеми в колонне, проходя по баракам, кому-то дарили доброе слово, а с кем-то делились последними крошками хлеба? И пусть таких было немного, их пример подтверждает, что в концлагере можно отнять у человека все, кроме последнего - человеческой свободы, свободы отнестись к обстоятельствам или так, или иначе.

И это — «так или иначе» у них было. И каждый день, каждый час в лагере давал тысячу возможностей осуществить этот выбор, отречься или не отречься от того самого сокровенного, что окружающая действительность грозила отнять, - от внутренней свободы. А отречься от свободы и достоинства - значило превратиться в объект воздействия внешних условий, позволить им вылепить из тебя «типичного» лагерника.

Достоевский как-то сказал: я боюсь только одного - оказаться недостойным моих мучений. Эти слова вспоминаешь, думая о тех мучениках, чье поведение в лагере, чье страдание и сама смерть стали свидетельством возможности до конца сохранить последнее - внутреннюю свободу. Они могли бы вполне сказать, что оказались «достойны своих мучений». Они явили свидетельство того, что в страдании заключен подвиг, внутренняя сила. Духовная свобода человека, которую у него нельзя отнять до последнего вздоха, дает ему возможность до последнего же вздоха наполнять свою жизнь смыслом. Ведь смысл имеет не только деятельная жизнь, дающая человеку возможность реализации ценностей творчества, и не только жизнь, полная переживаний, жизнь, дающая возможность реализовать себя в переживании прекрасного, в наслаждении искусством или природой.
Сохраняет свой смысл и жизнь - как это было в концлагере, - которая не оставляет шанса для реализации ценностей в творчестве или переживании. Остается последняя возможность наполнить жизнь смыслом: занять позицию по отношению к этой форме крайнего принудительного ограничения его бытия.
Созидательная жизнь, как и жизнь чувственная, для него давно закрыта. Но этим еще не все исчерпано. Если жизнь вообще имеет смысл, то имеет смысл и страдание. Страдание является частью жизни, точно так же, как судьба и смерть. Страдание и смерть придают бытию цельность.

О смысле жизни и смысле страданий

Вся сложность в том, что вопрос о смысле жизни должен быть поставлен иначе. Надо выучить самим и объяснить сомневающимся, что дело не в том, чего мы ждем от жизни, а в том, чего она ждет от нас.

Говоря философски, тут необходим своего рода коперниканский переворот: мы должны не спрашивать о смысле жизни, а понять, что этот вопрос обращен к нам - ежедневно и ежечасно жизнь ставит вопросы, и мы должны на них отвечать - не разговорами или размышлениями, а действием, правильным поведением.

Ведь жить - в конечном счете значит нести ответственность за правильное выполнение тех задач, которые жизнь ставит перед каждым, за выполнение требований дня и часа.

После того как нам открылся смысл страданий, мы перестали преуменьшать, приукрашать их, то есть «вытеснять» их и скрывать их от себя, например, путем дешевого, навязчивого оптимизма. Смысл страдания открылся нам, оно стало задачей, покровы с него были сняты, и мы увидели, что страдание может стать нравственным трудом, подвигом в том смысле, какой прозвучал в восклицании Рильке: «Сколько надо еще перестрадать!». Рильке сказал здесь «перестрадать», подобно тому как говорят: сколько дел надо еще переделать.

О двух типах людей

Если мы говорим о человеке, что он - из лагерной охраны или, наоборот, из заключенных, этим сказано еще не все. Доброго человека можно встретить везде, даже в той группе, которая, безусловно, по справедливости заслуживает общего осуждения. Здесь нет четких границ! Не следует внушать себе, что все просто: одни - ангелы, другие - дьяволы. Напротив, быть охранником или надсмотрщиком над заключенными и оставаться при этом человеком вопреки всему давлению лагерной жизни было личным и нравственным подвигом. С другой стороны, низость заключенных, которые причиняли зло своим же товарищам, была особенно невыносима.

Из всего этого мы можем заключить, что на свете есть две «расы» людей, только две! - люди порядочные и люди непорядочные. Обе эти «расы» распространены повсюду, и ни одна человеческая группа не состоит исключительно из порядочных или исключительно из непорядочных; в этом смысле ни одна группа не обладает «расовой чистотой!» То один, то другой достойный человек попадался даже среди лагерных охранников.

Мы изучили человека так, как его, вероятно, не изучило ни одно предшествующее поколение. Так что же такое человек? Это существо, которое всегда решает, кто он. Это существо, которое изобрело газовые камеры. Но это и существо, которое шло в эти камеры, гордо выпрямившись, с молитвой на устах.

Венский врач и психотерапевт Виктор Франкл (1905-1997) впервые столкнулся с вопросом о помощи человеку в поиске смысла своего существования, работая как психиатр с людьми, пытавшимися покончить с жизнью, но возвращенными к ней. Переживший нацистский концлагерь, В. Франкл по праву считается основателем третьей венской психотерапевтической школы логотерапии. Если первая школа: психоанализ З. Фрейда, - рассматривала человека с позиций его природных телесных влечений, вторая: индивидуальная психология А. Адлера, - акцентировала внимание на стремлении человека к власти, логотерапия В. Франкла возлагала на терапевта непростую задачу: побудить человека задуматься о цели и смысле своей жизни и осознать ответственность за собственную судьбу.

По мнению многих психологов и психиатров в возникновении и течении душевных заболеваний трудно разграничить органическую, наследственную составляющую и влияние жизненных обстоятельств. Логотерапия В. Франкла противостоит психоаналитической идее биологического детерминизма душевных страданий. Вот что В. Франкл пишет о шизофрении в книге «Психотерапия на практике» (Франкл, 2000):

«Необходимо учесть также большое количество различных факторов предрасположенности человека к заболеванию, и в первую очередь фактор наследственности, однако и в этом случае нужно помнить о совете Рудольфа Аллерса, который считал, что фактору наследственности ни в коем случае не следует придавать слишком большого значения, ибо это может помешать врачу использовать все свои возможности для лечения пациента.

Никто из практикующих врачей не станет спорить с тем, что при лечении психозов методы психотерапии должны существенно отличаться от методов, используемых при лечении неврозов; однако и в том и в другом случае психиатр обязан использовать все здоровые силы, имеющиеся у больного, чтобы вместе с ним сообща справиться с болезнью. Известный австрийский психиатр Генрих Когерер был первым, кто указал именно на этот путь и доказал, насколько важным является полное доверие пациента врачу. В очень многих случаях возникновение такого доверия может стать отличным профилактическим средством, что позволит даже при многих факторах предрасположенности человека к болезни уберечь его от шизофрении (стр. 78)

В. Франкл говорил об уважении достоинства в каждом человеке, вне зависимости от его физического состояния. Если заболевание слишком тяжело и контакт затруднен, таких людей нужно поддерживать своей близостью и любовью. Способность к подобному служению для истинного священника или психотерапевта, на мой взгляд, совершенно необходима.

«В задачу врача входят не только профилактика психических заболеваний и лечение, но также и организация ухода за неизлечимыми больными. Именно в тех случаях, когда психиатр уже не состоянии помочь пациенту выздороветь, он должен помнить сам (и научить этому других), что даже при полном разрушении сознания больного, когда наступает так называемая финальная стадия шизофрении, необходимо оказывать больному всяческие знаки человеческого внимания и уважения. И даже в том случае, когда пациент находится в психиатрической лечебнице весьма продолжительное время, когда он утратил большинство человеческих ценностей, нужно сделать все возможное для того, чтобы этот несчастный сохранил свое человеческое достоинство (там же, стр. 78)

Сам В. Франкл во времена нацизма спас в венской психиатрической больнице много больных, которых режим Гитлера хотел уничтожить просто из-за их состояния.

Мне хотелось бы не только рассмотреть концепцию помощи человеку, развиваемую В. Франклом, но и познакомить читателей с его беседой с Пинхасом Лапиде (1922-1997), израильским историком, теологом и дипломатом. Мне представляется это важным, т.к. пока перевода записи беседы на русский язык еще не сделано. Сама беседа состоялась в 1984 г., а ее запись была найдена в архиве В. Франкла только в 2004 г. Оригинал записи беседы содержится в книге P.Lapide, V.Frankl «Gottsuche und Sinnfrage» (2005). Мой перевод выполнен по итальянскому изданию (Frankl, Lapide, 2006).

Как и В. Франкл, П. Лапиде выжил во вторую мировую войну. Он внимательно изучал отношения между христианством и иудаизмом, ища способы примирения и сотрудничества религий. Диалог Франкла и Лапиде получился искренним и глубоким, и в нем В. Франкл открывает, как нигде больше, свою позицию в отношении веры. В книгах, он старался сохранять позицию ученного и врача, не используя в обсуждении вопроса о смысле жизни религиозные идеи. Однако, он никогда не высказывался против религии, всегда, если так можно выразиться, оставляя эту дверь открытой. В диалоге с Лапиде, Франкл говорит о своих переживаниях и убеждениях более откровенно, особенно, в том, что касается его отношения к Богу.

Уже в предисловии к публикации диалога, Франкл и Лапиде заявляют, что духовность помогает людям, занимаясь спасением души, а психология содействует ее исцелению.

«Психотерапия и богословие, наука и вера так долго противостояли друг другу или игнорировали друг друга, что наступило время, начать открытый диалог между теми, кто посвятил себя спасению души, к чему призывает религия, и теми, кто готов помочь человеку в решении его жизненных проблем, как это делает психотерапия. Нам было очень важно понять, что вера и наука – это два разных пути в едином поиске истины, которая, шаг за шагом, побуждает нас идти дальше, но которую, здесь на земле, мы никогда не осознаем полностью» (предисловие).

В начале диалога В. Франкл заявляет:

«Исцеление и спасение души имеют разное значение, также как цели психотерапии и религии относятся к разным сферах бытия» (предисловие),

Но потом поясняет, что религия - это высшее измерение, которое включает в себя психологию, и не противоречит ей.

Лапиде приглашает религию и психологию к сотрудничеству:

«Не пора ли начать работать вместе? Есть одна ясная вещь: психологические науки, в общем, ищут пути обретения человеком благополучия, целостности., Способы лечения; религии стремятся к спасению людей, На иврите «благо» и «спасение» обозначаются одним словом, поскольку в иудаизме разделять душу и тело не принято. Человек един, и иудаизм видит его только в его целостности, совокупности. Поэтому благополучие и спасение человека нераздельны; по сути, это одно и то же» (стр. 61).

В течение диалога о своем отношении к Богу Франкл говорит очень мягко:

«Мысли о Боге посетили меня впервые, когда я нашёл для себя его определение: Бог - спутник наших самых интимных монологов. Но разве эти монологи, на самом деле, являются таковыми; разве они - не диалоги с другим, с полностью Другим? Вопрос остаётся открытым» (стр. 31).

Поражает деликатность, с которой Франкл затрагивает тему Бога и молитвы. Так же, как К. Юнг, он не призывает никого к вере, тем более к принятию определённой религии. Он лишь указывает на духовное измерение, которое каждый человек может в себе открыть. В. Франкл не видит непреодолимой преграды между возможностью диалога верующего с Богом и обращения психолога к совести и ответственности каждого из нас. В поддержке человека в самые трудные моменты его жизни духовное измерение может только помочь. Это говорит Франкл в очень трогательном отрывке:

«Бог так велик, что может унизиться, сделать Себя маленьким и войти в самую несчастную душу. Наверное, вы уже знаете историю человека, с детства страдавшего шизофренией, которую я приводил в одной из своих книг. Когда его ко мне привели, у него были постоянные галлюцинации и частые приступы острого беспокойства. Я спросил его: «Медсестра рассказала мне, что в состоянии волнения вы можете себя контролировать. Как вы это делаете?». После долгого молчания он ответил: «Я это делаю во имя любви Божьей». Тогда, наконец, я понял, что имел в виду С.Кьеркегор, говоря: «Даже если безумие предложило мне костюм шута, я могу остаться верным моему Богу до конца». Какая абсолютность!

Я видел больных, страдавших манией, в тяжелейшем состоянии, лежавших на мокром сене в собственных испражнениях. В Звокарне, психиатрическом отделении клиники Терезина, я встретился с молодой женщиной, которую знал раньше в Вене, где она была проституткой, обслуживавшей части СС. Она страдала маниакально-депрессивным расстройством. В последние часы своей жизни пациентка была очень возбуждена и, не переставая, просила у меня прощения, хотя я не мог понять, за что. Это напомнило мне сцену смерти Маргариты в первой части «Фауста». Я видел, как она, сжавшись в комок на грязном сене, молилась по израильскому бревиарию, хотя, с точки зрения психиатров, ее сознание тогда было спутанным. Вот, что для меня значит: Бог может войти в самую несчастную душу» (стр. 44-45).

В беседе Франкл делится своим молитвенным опытом. Лапиде прямо спрашивает его: «Позвольте мне личный вопрос, в концлагере Вы молились?» , - на что Франкл отвечает: «Можно я отвечу Вам другим вопросом: а где я не молился?» . И когда Лапиде спрашивает, придала ли ему молитва силу, Франкл отвечает:

«Не могу точно это сказать. Я не имею в виду, что молитва придавала мне сил. Я сказал бы, что я был доволен тем, что у меня была сила молиться. То, что я для себя смел бы определить как молитву, следует понимать в совсем бескорыстном смысле, так что я не смог бы сказать, что она даёт мне силу. Для меня молиться - значит видеть вещи, действительно «sub specie aeternitatis», то есть, совсем независящими от меня. Для меня молитва является знаком одобрения свыше. Она позволяет видеть вещи в перспективе, возвращающей им смысл, даже если речь идет о человеческой жестокости» (стр. 77-78).

Мне кажется, описание Франклом своего молитвенного опыта может помочь многим скептикам испытать себя в духовном измерении, открыться ему. Ведь В. Франкл не считает молитву вступлением в сделку с Богом, как часто можно слышать от неверующих, но видит в ней возможность постичь перспективу своего существования, позволяющую по-новому отнестись даже к самым ужасным ситуациям человеческой жизни.

В. Франкл говорит о бескорыстии молитвы:

«Диалог совершенно честный и в уединении: вот что для меня значит молиться. Наверное, не важно ожидать что-то при этом получить. Главное - сохранить веру в конечную полноту смысла, независимо от того, сохранилась ли у человека надежда или она иссякла. Чаще всего молитва и надежда посещают нас в момент отчаяния. Говорю «чаще всего», поскольку так было со мной, но, думаю, то же самое происходит со всеми людьми. Не знаю, склонен ли я к молитве в счастливые моменты больше, чем в трудные. Подозреваю, что да. Кому же мне говорить: «Как я рад! Как красиво!», - самому себе? Кому изливать душу, говоря: «Как ужасно!», - опять себе?» (стр.78-79).

Христианство всегда утверждало бескорыстие молитвы, воплощение в ней настоящей любви и дружбы с Богом, которые не зависят от того, легко или трудно молящемуся в данный период. К сожалению, даже некоторые верующие люди неправильно понимают или переживают молитву, видя в ней, скорее, холодный договор в надежде получить что-то от Бога. Я, как священник, не устаю указывать на необходимость понимания истинной сути молитвы. Научившись бескорыстным отношениям с Богом, люди будут такими же со своими ближними; это - взаимосвязанные вещи.

Франкл описывает простой способ молитвы, доступный всем: войти в свою душу и открыть самые интимные чувства, которые больше никто не может понять. Мне кажется, что, эту внутреннюю работу проделывают многие атеисты, не отдавая себе отчёт в том, что они, по сути, творят молитву.

Отношения между психологией и религией Виктор Франкл видит так:

«В принципе, было бы достаточно, если бы мы перестали блокировать процесс поиска смысла. Скажу так: у психиатра нет задачи вернуть человеку способность веровать, обратить его к религии. Было бы достаточно, если бы психиатры перестали утверждать, что Бог есть только отцовский образ, а религия представляет собой невроз навязчивости человечества. Было бы хорошо, если бы педагоги перестали препятствовать молодежи в поиске смысла, сводя на нет весь их энтузиазм» (стр. 36) .

Франкл не скрывает своей позиции в отношении воинствующего атеизма, который встречается в некоторых психологических школах и подходах вроде бихевиоризма, и указывает на опасность любых форм детерминистского описания человеческого поведения:

«Если меня: студента или профессора, - учат детерминизму, предлагая верить в то, что человек - это только продукт наследственности, среды, или каких-то влияний, тогда, действительно я не свободен и, соответственно, впоследствии, я ни за что не несу ответственности. Почему же мне тогда нельзя совершать преступления, почему я должен жить, задумываясь о смысле?» (стр. 36).

Указывая на связь психологии и религии, Виктор Франкл, как и Юнг, в своих произведениях часто говорит о «подсознательном Боге». В диалоге с Лапиде он приводит интересный пример:

«Существование подсознательного Бога можно даже доказать с помощью метода радиографии. Вы знаете как? Об этом мне рассказал рабби Блюменталь, который одно время был раввином в Баварии, а сейчас он - доцент педагогики в Иерусалиме. Рабби Блюменталь в конце 1940-х годов поместил в журнале Иерусалима статью, подтверждающую мою теорию о подсознательном Боге: Вот история рабби Блюменталя. В службу скорой помощи в Иерусалиме приходит женщина, жалующаяся на спазмы в желудке и кишечнике. Интересно, что спазмы появлялись только тогда, когда она ела свинину. Сначала врач решил, что женщина страдает аллергией или чем-то в этом роде. Во время радиографического исследования женщине предложили съесть свинину, и спазмы были зарегистрированы. Когда же ей предложили кошерное мясо, спазмы не возникали. Наконец, пациентке дали говядину, говоря, что это свинина, и спазмы снова возникали. Иначе говоря, спазмы возникали, когда женщина верила, что ест запретную пищу. Тогда я подумал: в самом деле, радиография доказывает существование подсознательной религиозности!

Именно тут открывается подсознательная религиозность. Это значит, что мы, даже не считая себя верующими, принимаем Бога подсознательно, в том смысле, что отношения с Богом у человека есть всегда. Говоря о подсознательном Боге, я имею в виду, что Его присутствие в нашей жизни не всегда осознается. Подсознательны, то есть отрицаемы сознательно (и скрыты от нас), наши отношения с Богом, но не сам Бог подсознателен». (стр.59).

Такой род бессознательного опыта атеистов, так же, как опыт сновидений, о котором писал Юнг, является чисто психологическим. Напротив, духовные лица убеждены, что Бог присутствует во всех людях, но при этом они опираются на слова Библии и опыт работы с верующими.

Я имел и имею счастье работать с очень разными людьми, разными по культуре, языку, национальности, социальному статусу. Несмотря на это разнообразие, могу заметить сходство в поиске Бога ими всеми и сходство понимания роли Бога в их жизни. Я уверен, что внутреннее чувство, интуиция, подводят всех нас к универсальным богословским идеям, а Церковь просто указывает на них и описывает словами. Сама же их сущность заключается в человеческом чувстве веры.

Виктор Франкл критически относился к пренебрежению современной психологии, духовными аспектами личности. Однако, по его мнению, в атеистической традиции существует такое понятие, как совесть, и именно она может оказаться важнейшим инструментом познания истины. В поисках истины человек может ошибаться, но совесть подсказывает нам верный путь к ней, связанный с выходом в трансцендентное.

Франкл много говорит о ценности любви, противопоставляя ее эгоизму, и эти его мысли также созвучны идеалам христианства. Критикуя позицию А. Маслоу, В. Франкл пишет:

«Самореализация возможна только по мере того, как я теряю себя, забываю себя и больше не вижу себя. Я должен знать, ради чего мне реализоваться. Иначе говоря, я должен полностью посвятить себя чему-то или кому-то. Если забыть об этом, человек будет видеть только самого себя, а это не есть мотивация к самореализации. Тогда она превращается в самоцель.

То же самое происходит с поисками удовольствия или счастья. Если у меня нет причины для счастья, я не смогу быть счастливым. Чем больше я ищу счастье, тем больше отдаляю его. Для того, чтобы понять это, достаточно преодолеть распространенное предубеждение, согласно которому человек в глубине души стремится только быть счастливым. На самом деле, человек хочет иметь причину для счастья. Когда она возникает, тогда и появляется ощущение счастья…

То же самое происходит с самореализацией: кто считает её своей конечной целью, не понимает, что человек, в конце концов, реализуется только по мере того, как находит смысл в мире вокруг себя…

Тогда здесь возникает вопрос не только о самореализации, но и «становлении самим собой». Это - самый длинный путь, который можно пройти, открываясь миру, вещам и людям, не замыкаясь в самом себе» (стр. 27).

Многие психологи считают, что самореализация и достижение личностной зрелости возможны только в том случае, когда человек «уходит от себя», отказываясь от эгоцентризма, и обращается к любви к Другому. Священники также говорят о любви к ближнему как действенном способе залечивания собственных душевных ран.

Это не значит, что стремление к личному счастью нужно осуждать; важно, какой путь для его обретения мы избираем. Есть одна заповедь, общая для иудеев и христиан: «Возлюби ближнего своего, как самого себя». Люди ее понимают очень по-разному, но суть в том, что любовь к себе и другим нераздельны. Конечно, эту заповедь не стоит понимать слишком буквально. В жизни случаются различные ситуации, предполагающие преимущественное внимание то к ближним, то к себе, и поиск «золотой середины» требует от человека серьезной духовной работы. Однако, путь роста в любви и забвении себя помогает всем и всегда. В этом меня убеждают как наблюдения за людьми, которых я сопровождаю в качестве духовного лица, так и за самим собой.

Еще одна тема, затронутая В. Франклом и П. Лапиде - это тема прощения. На первый взгляд, ее можно отнести к сфере этики и религии, однако, всё больше и больше психологов обращаются к ней, как к ключу ко многим проблемам своих клиентов и как к средству, возвращающему мир в их сердца.

В беседе с Лапиде Франкл ссылается на свое выступление перед Обществом врачей Вены в 1949 г. после освобождения из Освенцима:

«Тогда я говорил, что моя задача была - свидетельствовать перед ними, рассказывая о нескольких венских врачах, погибших в концлагерях. Они являли собой пример настоящих врачей, которые жили и умерли, как врачи, не способные остаться равнодушными к чужому страданию. Они страдали сами, страдали достойно, и умели сострадать своим ближним. Среди их предсмертных слов не было ни одного слова ненависти. Из их уст звучали только слова смирения и прощения. Ведь то, что они ненавидели, ненавидим и мы: это мировое зло, а не люди, ставшие мучителями. Надо прощать людей, но ненавидеть систему, которая ведет одних из нас к вине, а других к смерти. Разве не лучше не осуждать других? Пока мы судим и осуждаем, зло в мире никогда не иссякнет» (стр. 38-39).

Когда человек, переживший Освенцим, говорит о прощении, к его мнению стоит прислушаться. Прощение - это один из основных принципов христианства, и священники должны всегда указывать на этот путь, какой бы трудной ни была ситуация, с которой столкнула человека жизнь.

Беседуя с людьми, приходившими ко мне, я видел, как трудно им было прощать, но мир в сердце они обретали только на долгом и нелегком пути прощения. Для христиан это не только ценность. Это дар, о котором нужно просить Бога в молитве, но обрести его могут только те, кто действительно открыт прощению.

Заключенные-врачи, о которых рассказывает Виктор Франкл, демонстрировали истинную эмпатию, сострадая своим пациентам, не смотря ни на что. Мне кажется, что на это способны только те, для кого духовное служение или психологическая помощь являются истинным призванием, позволяющим оставаться со страждущими до конца, даже ценой собственной жизни.

Другая важная тема для Франкла как бывшего узника концлагеря это - тема страдания. Она очень важна и для психологов, к которым обращаются именно страдающие люди. И, хотя Виктор Франкл не говорит о религии прямо, его понимание сущности страдания, практически, совпадает с христианской и многими другими ее религиозными трактовками.

«Уже несколько десятилетий назад я высказал парадоксальную мысль что самая высокая реализация смысла находится в страдании, то есть, не несмотря на страдание, а в страдании и через страдание» (стр.55) .

С точки зрения христианства это не значит, что мы должны намеренно мучить себя или принимать страдание, как наказание Бога. Христиане принимают страдание, которого невозможно избежать, и находят в нем смысл, опираясь на веру и с помощью молитвы.

В западной гедонистической культуре присутствует тенденция к избеганию страдания, и психотерапия считает своей миссией помощь человеку в обретении субъективного благополучия. На мой взгляд, тем самым упускается возможность развития в нас собственно человеческого начала, способности к любви, солидарности и надежде.

В связи с отношением к страданию, Франкл также обращается к общим для всех людей непростым темам вины и смерти:

«В прошлом году на Третьем всемирном конгрессе логотерапии в университете Регенсбурга, я делал доклад «В защиту трагического оптимизма». В тот раз я защищал оптимизм, несмотря на его трагические аспекты, несмотря на вечную триаду страдания, вины и смерти, их неразрывность в мире. Только от нас самих зависит, сможем ли мы переосмыслить их, преобразовать страдание во внутренний триумф и воспринять смертность, как стимул к ответственному действию, расти, исходя из собственного чувства вины, и становиться другими, более достойными звания Человека. Тогда неизбежность смерти укажет нам путь к ответственному поведению, чувство вины поможет личностному прогрессу, а страдание даст внутреннее освобождение. Другими словами , необходимо “to make the best of it”; «the best» здесь означает «optimum». Если так, оптимизм существует, несмотря на трагизм жизни» (стр. 57) .

Эти слова Франкла близки мне как христианину, и я сам таким же образом отвечаю на экзистенциальные вопросы, задаваемые мне прихожанами.

Диалог с П. Лапиде Франкл завершает искренними словами, в которых формулирует свое отношение к религии как психолога:

«Я доверяю вам то, что никогда раньше не говорил, и о чём даже никогда раньше не думал, чтобы Вы поняли мою позицию. Можно было бы все упростить и дискредитировать логотерапию, сказав, что это - личная идеология, видение мира и жизни, личная религиозность господина Франкла, который вовсе не является учёным, и хотел бы, чтобы сегодня религия вернулась, так сказать, через заднюю дверь, после того, как, мы, наконец, избавились от ненавистных священников, и т.д. Для логотерапии религия может быть только жизненной данностью, а не идеологией, нуждающейся в защите. Этот предмет очень ей дорог по одной простой причине. В отношении к логотерапии, logos значит «дух» и, в другом значении, «смысл». Дух следует понимать, как измерение феноменов чисто человеческих; логотерапия запрещает считать его чем-то, что нам не присуще, как следует из биологизаторского понимания человека.

Логотерапия не дискредитирует религию, считая её, подобно Фрейду, коллективным маниакальным неврозом, который подавляет человечество, и трактуя Бога как воплощение отцовской фигуры. Логотерапия делает по-другому. Принимая всерьёз религиозность так же, как, например, сексуальность, и т.п., логотерапия окрепла за годы, или, я должен был бы сказать, десятилетия своего существования. Только сейчас, вспоминая прошлое, я имею право сказать впервые в своей жизни: логотерапия стала стержневой основой мировоззрения всех американских пастырей, всех священников и раввинов. Как выразился один из них: «Этот психиатр с венским акцентом прямо говорит, что человек ищет, прежде всего, смысл, а не удовольствие. Это не только вопрос либидо, или конфликта между супер-эго, эго и бессознательным, и т.д.; не только результат воздействия окружаюшей среды, или биохимии, или чего-то подобного. Он говорит, на самом деле, вещи религиозного характера, так же, как Эйнштейн, сказавший, что верить в смысл жизни, значит быть религиозным. То же самое имел в виду Виттгенштейн, для которого верить в Бога означало верить в то, что в жизни есть смысл». Да, логотерапия существенно укрепила позиции американских пастырей» (стр. 81-82).

Общеизвестно, что именно благодаря Виктору Франклу, священнослужители стали принимать психологию.

о. Даниеле Солаццо

Отрывок итоговой работы по программе «Психология и духовное развитие человека» в

В иктор Эмиль Франкл - человек, спасший тысячи жизней. Талантливый психиатр, невролог и психолог, он создал логотерапию (направление экзистенциального анализа, основанное на поиске смысла жизни для пациента). По мнению врача, самоубийцы, наркоманы и алкоголики лишены цели, ради которой могли бы жить, что и приводит к трагическим последствиям.

Франкл назвал три пути, благодаря которым человек может сделать свою жизнь более осмысленной: созидание, получение нового опыта и, собственно, нахождение смысла в самой жизни, в том числе и в страданиях. Последний, крайний путь, Франкл открыл, будучи узником нацистского концлагеря, где старался не только выжить сам, но и помочь заключенным. Он, а также другие психологи и социальные работники, оказавшиеся Терезиенштадте, организовали специальную службу помощи и создали целую информационную сеть, благодаря которой узнавали о суицидальных склонностях других узников лагеря смерти.

«Что было делать? Мы должны были пробуждать волю к жизни, к продолжению существования, к тому, чтобы пережить заключение. Но в каждом случае мужество жить или усталость от жизни зависела исключительно от того, обладал ли человек верой в смысл жизни, в своей жизни. Девизом всей проводившейся в концлагере психотерапевтической работы могут служить слова Ницше: «Тот, кто знает, „зачем“ жить, преодолеет почти любое „как“» , - вспоминал врач в книге «Воля к смыслу».

Виктор Франкл был освобождён 27 апреля 1945 года американскими войсками, а в этом же году закончил всемирно известную монографию «Сказать жизни „ДА“. Психолог в концлагере» . Цитаты из этой и других его работ мы собрали для нашего материала.

Известные звуковики

Я видел смысл своей жизни в том,
чтобы помогать другим увидеть смысл в жизни

Виктор Франкл

На протяжении всей истории человечества всегда находились люди, озабоченные поиском смысла жизни . Каких только гипотез не выдвигалось в ответ на вопрос: «Зачем живет человек?» . Одним из интереснейших исследователей смысла жизни был австрийский психиатр, психолог и невролог Виктор Эмиль Франкл (годы жизни 1905 – 1997). Его метод психологической помощи называется логотерапия (экзистенциальный анализ), который стал базой для основания Третьей Венской школы психотерапии.

Виктор Франкл

Виктор Франкл. Страницы биографии

Виктор Франкл родился в Вене, в еврейской семье гражданских служащих и с юности проявлял живой интерес к психологии. Его дипломная работа в гимназии была посвящена психологии философского мышления. После окончания гимназии Виктор учился на медицинском факультете Венского университета по специальности невролог и психиатр. Особенно его притягивала психология депрессий и самоубийств . В ранние годы его привлекли идеи Зигмунда Фрейда (с которым он даже состоял в переписке) и Альфреда Адлера, но впоследствии им была создана собственная школа.

Еще в 20-е годы он предложил термин «логотерапия» , а впоследствии равноценно использовалось и название его метода «экзистенциальный анализ». Слово «логос» Виктор Франкл понимал не только как «слово», а метод логотерапии не просто как «лечение словом». Греческая основа слова «логос» подразумевает, что слово – это не просто вербальный акт, а квинтэссенция идеи, смысла . Собственно, это и есть сам смысл. Такое понимание «слова» проясняло для него значение евангельского: «В начале было слово…»

Франкл работал в области клинической психиатрии и в 1930 году получил степень доктора медицины. Именно в это время была заложена основа экзистенциального анализа.

Его работа с пациентами велась в русле психологической помощи пациентам, склонным к депрессиям и суициду . Так, он создал специальную программу поддержки студентов в напряженный период получения аттестатов. Во время его работы с этой программой среди венских студентов не было отмечено ни одного случая суицида.

В 1933 году он провел интереснейшее исследование так называемого «невроза безработицы» (термин В.Ф.), который является актуальной проблемой и на сегодняшний день. В 1933-37 годах Виктор Франкл возглавлял в одной из Венских клиник отделение по предотвращению самоубийств, где его пациентками были около 30 тысяч женщин, склонных к суициду.

Есть мнение, что именно Виктор Франкл – автор термина «воскресный невроз» . Это подавленное состояние, пустота, апатия, скука, которые люди часто испытывают в конце недели. Франкл считал, что это состояние происходит из экзистенциального вакуума, когда человек чувствует потерю цели и смысла деятельности.

Его интереснейшая исследовательская работа была прервана Второй Мировой войной. 25 сентября 1942 года Франкл вместе с семьей был депортирован в концлагерь Терезиенштадт (причиной стало его еврейское происхождение), где ему было поручено организовать психологическую помощь вновь прибывающим узникам концлагеря. Этой деятельности он посвятил все время пребывания в лагере вместе с другими психиатрами и социальными работниками из Центральной Европы. Служба, которую он создал втайне от СС, имела задачу преодоления шока на начальном этапе жизни в лагере.

В центре его внимания были наиболее незащищенные от психологического стресса люди: психопаты, асоциальные личности, эпилептики, а также пожилые и больные люди. Была организована служба информации, которая при обнаружении у заключенных суицидальных мыслей или попыток покончить с собой, сразу же сообщала об этом доктору Франклу. Так что группа психологической помощи активно предотвращала самоубийства.

Суть терапии, которую Виктор Франкл проводил в лагере, была в обращении к смыслу жизни. Человек, находящийся в экстремальных условиях между жизнью и смертью, должен был ответить на вопрос: «В чем смысл его жизни, а также смысл страдания и смерти?» Люди задавали тревожный вопрос: «Переживем ли мы лагерь?» И второй вопрос, который звучал так: «Имеют ли смысл эти страдания, эта смерть?» Если на первый вопрос они отвечали отрицательно, то все дальнейшие страдания и попытки пережить лагерные ужасы теряли всякий смысл. «Нет» в ответ на второй вопрос лишало смысла само выживание.

Виктор Франкл стремился к тому, чтобы объективный взгляд на то, что происходит в лагере, помог людям выжить. Внутренняя сила заключенного восстанавливалась, когда отыскивалась некая цель в будущем.Слова Ницше «Если есть «Зачем» жить, можно вынести почти любое «Как» стали девизом его успешной терапии. Тот, кто не видел смысла и цели своей жизни, терял точку опоры и практически всегда погибал.

Почти чудом (но чудом закономерным) оказалось то, что сам доктор Франкл вышел из лагеря несломленный духом, сохранив себя, свою личность. Из его семьи выжили только он и его сестра. В лагере он смог проверить на практике свою теорию смысла жизни. И вряд ли какая-либо еще теория была столь дорого оплачена. Плодом его усилий стала книга «Психолог в концлагере» , которая увидела свет после войны.

Суть логотерапии Виктора Франкла

В одном из писем к своей ученице и поклоннице Марии Бонапарт Зигмунд Фрейд обронил ставшую впоследствии известной фразу: «Если человек задумался о смысле жизни, значит, он серьезно болен» . Понимать ее можно двояко. На мой взгляд, гораздо ближе к реальности такое ее понимание: проблемы и неурядицы заставляют человека задуматься о том, зачем он пришел в эту жизни, заняться переоценкой ценностей.

Виктор Франкл пошел дальше. Он назвал поиск смысла жизни путем к психическому здоровью, а потерю этого смысла причиной множества жизненных бед человека. Его самая известная книга называется именно так: «Человек в поисках смысла» .

Фрейд говорил о стремлении человека к удовольствию как движущей силе жизни. Франкл выдвинул идею воли к смыслу. Он предположил, что у человека есть врожденное желание придать своей жизни как можно больше смысла , проявить как можно больше ценностей. Именно это желание является наиболее духовным в человеке, тем, что отличает нас от животного, ведь животное не обременяет себя вопросами смысла.

Который выпустило издательство «Альпина нон-фикшн».

«Логотерапия и экзистенциальный анализ: статьи и лекции»

В двадцатые годы нашего века Освальд Шпенглер написал книгу, которая впоследствии стала бестселлером. Она называлась «Закат Европы». Его пророчество не исполнилось, однако вполне воплотилось другое, которое он давал уже в тридцатые годы. Согласно этому его прогнозу, еще до окончания нашего века интеллектуалы перестанут увлекаться наукой и технологией как сегодня, а посвятят себя размышлениям о смысле жизни. Итак, в настоящее время это пророчество становится реальностью, но в довольно негативном смысле. Даже в международных масштабах все больше усиливаются сомнения в осмысленности бытия-в-мире. Эмпирическое исследование, недавно проведенное в США, показало, что 80% студентов колледжей страдают от выраженного чувства утраты смысла. Более того, по другим данным, ежегодно более полумиллиона подростков в США предпринимают попытки самоубийства. Но что же такое самоубийство, как не отрицательный ответ на вопрос о смысле жизни?

Как все это следовало бы объяснить? Максимально краткая формулировка такова: индустриальное общество стремится удовлетворять человеческие потребности, а общество потребления, кроме того, пытается создавать новые потребности, которые затем сможет удовлетворить. Однако одна потребность - причем, пожалуй, самая человеческая из всех человеческих потребностей - остается неудовлетворенной, это потребность видеть смысл в жизни - либо, точнее говоря, в любой жизненной ситуации, с которой мы сталкиваемся, - а также реализовывать его, когда это только возможно. Сегодня людям, в целом, всего хватает для жизни, но они не могут найти то, ради чего стоило бы жить. А без «зачем» жизнь становится пресной, кажется бессмысленной. Формируется так называемый «экзистенциальный вакуум». Причем такая ситуация прослеживается не только на Западе, но и на Востоке. Я как раз вернулся из Москвы, где впервые побывал несколько лет назад, еще при Брежневе - поэтому могу сравнить сложившуюся там обстановку не только с западной, но и с существовавшей ранее. Более 70 лет в СССР поддерживался тезис Маркса «Религия - опиум для народа». Но тем временем сам марксизм в этой стране превратился в религию. Однако с упадком принудительной марксистской идеологии более не было смысла в том, чтобы воспитывать повиновение ей, а напротив, я бы сказал - воспитание повиновения следовало бы заменить воспитанием совести . Но на воспитание совести требуется время, а в этот промежуточный период на Востоке образуется дополнительный вакуум, еще более глубокое чувство утраты смысла. Ведь совесть, если хотите, - это же «орган смысла», привитый к человеческой душе, функция которого - в каждой конкретной ситуации воплощать смысловую возможность, заключенную в этой ситуации, «теплящуюся» в ней. Сегодня врачам уже известна такая патология, как вакатное разрастание; в этом случае один орган атрофируется, причем в этом органе - скажем, в сердце - гибнут мышечные клетки, а освободившееся в результате пространство заполняется жировой тканью. В массовой психологии также наблюдаются случаи подобного вакатного разрастания в экзистенциальный вакуум, и в результате такого разрастания развивается «патология духа времени».

«Сегодня людям, в целом, всего хватает для жизни, но они не могут найти то, ради чего стоило бы жить»

«Они гробят себя - убивают друг друга - и ширяются» (англ.).

Однажды, будучи в США, я подыскивал аутентичную информацию для предстоящего доклада и поэтому поинтересовался у одного таксиста, что он думает о молодом поколении. Таксист кратко и емко описал свой опыт по этому поводу, сказав: «They kill themselves - they kill each other - and they take dope». Этой краткой фразой он действительно охарактеризовал те эксцессы, которые задают тон настроениям, царящим среди современной молодежи: «депрессия - агрессия - зависимость». Фактически это означает: «суицидальные наклонности - агрессивность - наркозависимость». Что касается самоубийства, я немного разбираюсь в этой теме. В течение десяти лет я сотрудничал с основанной Вильгельмом Бернером «Психологической консультацией для уставших от жизни», кроме того, в течение четырех лет я руководил в крупнейшей австрийской психиатрической больнице женским отделением для пациенток с тяжелой депрессией, которые поступали в наше учреждение после попыток самоубийства. По моим подсчетам, за этот период я должен был иметь дело как минимум с 12 000 случаев. Причем в каждом отдельном случае мне приходилось отвечать на вопрос, можно ли окончательно выписать пациентку либо она продолжает относиться к группе риска. Всякий раз такое решение требовалось принимать за считаные минуты. Пациентка сидела передо мной, а я тем временем листал ее историю болезни, а затем спрашивал: «Вы же знаете, что оказались здесь потому, что пытались покончить с собой?» «Да», - отвечала она. «Вы по-прежнему подумываете о том, чтобы свести счеты с жизнью?» - «Нет, нет». Тогда я перехватываю инициативу и спрашиваю: «Почему нет?» В тот же миг происходит следующее: иная пациентка отводит взгляд, смущенно ерзает в кресле и только после некоторой паузы отвечает: «Доктор, можете спокойно меня выписывать». Такая женщина явно остается в числе потенциальных самоубийц. По-видимому, не существует ничего, что могло бы удержать пациентку от новой попытки суицида, ничего, что свидетельствовало бы против возможного рецидива. Другие собеседники сразу же реагировали на мой вопрос, указывая, что они должны поберечь свою семью, либо что должны справиться с другими обязанностями или задачами, либо что я сам добился того, что они смогли выйти из депрессивного состояния здоровыми людьми. Так, одного из пациентов я выписал с легким сердцем; он знал, каково пойти на самоубийство по принципу «почему бы и нет», знал, как преодолеть такое «почему». Как выразился однажды Ницше, «у кого есть зачем жить, сумеет выдержать почти любое как».

1945 год

Когда в 1944 г. меня перевели из концлагеря Терезиенштадт в Освенцим, мои шансы на выживание - согласно новейшим современным исследованиям - составляли всего 1:29. Я должен был как-либо это ощущать. Не самым ли очевидным выходом в таком случае было «броситься на проволоку», то есть совершить самое обычное концлагерное самоубийство? Ведь через окружавшую лагерь изгородь из колючей проволоки был пропущен электрический ток. Тогда я подумал: «Кто во всем мире может гарантировать, что я действительно не выйду оттуда живым?» Пожалуй, никто. Но пока есть возможность, я несу ответственность за то, чтобы жить именно так, как будто выживание мне гарантировано. Я несу эту ответственность перед теми, кто, возможно, ждет моего возвращения и ради кого я обязан приложить все усилия, чтобы оправдать их ожидания. Только потом выяснилось (я узнал об этом лишь после возвращения в Вену), что вся моя семья погибла и уже некому было меня ждать. Мой отец погиб в Терезиенштадте, брат - в Освенциме, первая жена - в Берген-Бельзене, а мать удушили в газовой камере Освенцима.

Однако затем я осознал, что если не кто-то, то хотя бы что-то меня здесь ожидало. В Освенциме я практически подготовил к печати рукопись моей первой книги («Доктор и душа»), после чего надеялся, что как минимум это «дитя моего духа» меня переживет. Это и было то самое «зачем», ради которого стоило выживать! После возвращения пришло время восстановить рукопись. Я с головой ушел в работу. Текст стал моей докторской диссертацией.

«Что же касается самопознания, необходимо остерегаться его гипертрофии, чтобы оно не вырождалось в упражнение в гиперрефлексии»

Эти личные воспоминания демонстрируют, что я пониманию под самотрансценденцией: фундаментально-антропологический феномен, заключающийся в том, что человеческое бытие всегда распространяется за собственные пределы на что-то, чем само не является; на что-то - или на кого-то; на смысл, который кажется достойным осуществления, либо на человека, которому ты предан в своей любви; ведь лишь в служении делу или в любви к другому человеку мы только и становимся людьми и в полной мере реализуем себя. Итак, самореализация может быть достигнута не напрямую, а только окольным путем. Сначала должна быть причина, в качестве следствия которой и происходит такая самореализация. Одним словом, самореализации нельзя достичь, она должна последовать. Однако если она является следствием реализации смысла, то можно также понять, что во времена, когда значительная часть человеческой популяции не способна найти в своей жизни какой-либо смысл, «окольный путь» больше не прокладывается, а подыскивается маршрут покороче. Такие люди напоминают бумеранги: несмотря на распространенный миф о том, что бумеранг всегда возвращается к охотнику после броска, на самом деле это происходит, лишь если бумеранг не попадет в цель, то есть не свалит добычу. Аналогично обстоит дело с самореализацией: особенно пекутся о ней люди, которые, испытав фрустрацию при поиске смысла, возвращаются сами к себе, замыкаются на себя, сами себя «рефлексируют», но в данном случае не только форсируют самонаблюдение, но и усиленно преследуют самореализацию, а поскольку именно такая форсированная интенция отличается выраженной контрпродуктивностью, эти люди рано или поздно неизбежно терпят неудачу.

Что касается самореализации, я бы хотел также выразить отношение к так называемому самопознанию в той трактовке, в какой оно является обязательной составляющей психотерапевтического образования. Действительно, образование - не единственное предварительное условие, требуемое для психотерапевтической практики. Кроме образования для этого нужна, во-первых, личная одаренность, которую следует сразу привнести в работу, и, во-вторых, личный опыт, который сперва необходимо приобрести. Что же касается самопознания, необходимо остерегаться его гипертрофии, чтобы оно не вырождалось в упражнение в гиперрефлексии. Но и без учета этого самопознание имеет границы, даже априорные границы. В данном случае «Я» непосредственно сравнивается с собой, я бы сказал - некритически. Здесь не помогает и активно продвигаемое «разглядывание собственных чувственных состояний» (Хайдеггер). Ведь прав был Гете, говоря: «Как можно познать себя? Не путем созерцания, но только путем деятельности. Попробуй исполнить свой долг, и ты узнаешь, что в тебе есть. Что же есть твой долг? Требование дня».
Здесь было бы уместно высказать предупреждение (в особенности касающееся групповой психотерапии) о необходимости обдумать одну фразу Шиллера, который однажды сказал: «Когда душа так говорит, то ах, душа уже не говорит». Кроме того, во время сеансов участники охотно открывают друг другу душу. Если же, напротив, тот или иной участник будет вести себя стеснительно, он должен быть готов, что другие участники подвергнут его своеобразной мучительной инквизиции.

Виктор Франкл, 1940 год

Подходим ко второму аспекту патологии духа времени - наркозависимости. Насколько сложно лечить такую зависимость, настолько же важно обеспечивать ее профилактику, что, кстати, относительно легко. Мы должны всего лишь исходить из того, что, в принципе, наркозависимость возникает по двум причинам: из-за любопытства и так называемого «группового давления». Когда в 1938 г. мой начальник - директор университетской психиатрической лечебницы Отто Пецль - поручил мне исследовать только что полученный амфетамин (в свое время препарат называли «бензедрин», затем - «первитин») на предмет его эффективности при лечении психических заболеваний, мне было очень сложно противиться искушению, чтобы не принять хотя бы одну таблетку самому; вероятно, я инстинктивно осознавал опасность пристраститься к наркотику, хотя в то время такая зависимость была еще практически неизвестна. В любом случае понятно, почему именно молодые люди не могут противиться любопытству и не испробовать, как именно на них подействует та или иная химическая субстанция. Что же касается группового давления, легко себе представить, как поведет себя школьник, наблюдающий, как на перемене его однокашники мчатся в курилку (недавно такие комнаты были устроены австрийским министерством образования во всех школах); конечно, он не станет «отставать» от них, а захочет засвидетельствовать, что и сам он «дозрел» и заслуживает места в компании курильщиков. Он этим гордится! Причем никто не обратил его внимание на то, как сильно он мог бы гордиться, если бы не поддался примеру курильщиков, а нашел в себе силы противостоять такому искушению. Вероятно, именно на этой «высшей» гордости решили сыграть в США, когда в студенческих газетах на целую полосу публиковалась такая социальная реклама: студентка испытующе глядит на читателя и издевательски (по-английски) спрашивает: «Вы достаточно подкованы, чтобы рассуждать об «экзистенциальном вакууме» Виктора Франкла, но при этом у вас не хватает сил просто бросить курить?» Этот довольно нетривиальный призыв к «высшей» гордости действительно не прошел бесследно.

«Когда все бессмысленно, контраргументов против насилия не существует»

В 1961 г. в Гарвардском университете был такой случай. Профессор Гордон Олпорт, избранный на пост президента Американской психологической ассоциации, спросил меня: «Господин Франкл, у нас работает молодой профессор по имени Тимоти Лири. Вопрос в том, должны ли мы его уволить, так как он пропагандирует галлюциноген, вещество под названием «диэтиламид лизергиновой кислоты» (ЛСД). Вы бы его уволили?» Я ответил утвердительно. «Согласен с вами, но факультетское большинство меня не поддержало, выступая во имя академической свободы преподавания». Такой итог голосования спровоцировал настоящую глобальную наркотическую лавину! Вновь пришлось убедиться, насколько прав я был, когда заострял внимание моих американских друзей на следующем: «Свобода, в том числе свобода преподавания, - это еще не вся история, а лишь полуправда, одна сторона медали. Ее оборотная сторона - ответственность; ведь свобода рискует выродиться, если не находится под контролем ответственности». Поэтому я настоятельно пожелал бы вам дополнить статую Свободы, стоящую на Восточном побережье вашей страны, и для этого воздвигнуть на Западном побережье «статую Ответственности».

Наконец, что касается третьего аспекта патологии духа времени, я хотел бы обратиться к ситуации, которая совсем недавно произошла в Эссене. Там случилась вспышка насилия, причем виновниками оказались молодые люди. На вопрос, почему они пошли на преступления, те просто спросили: «А почему нет?» Уже знакомый случай: их просто ничего не удерживало от таких поступков. Когда все бессмысленно, контраргументов против насилия не существует.

В бывшей ГДР есть город, где существует специальный «кризисный телефон». Вплоть до «воссоединения» им часто пользовались в основном люди, у которых возникали острые вопросы, связанные с сексом. При этом вопросы в основном касались - цитирую дословно - «депрессии - насилия - алкоголизма». Как видим, эта триада практически совпадает с тремя обсуждавшимися выше аспектами «депрессия - агрессия - зависимость». Также примечательно, что рассматриваемые авторы полагают: наблюдаемая ими трехчастная клиническая картина в конечном счете лежит в основе так называемого отсутствия жизненных ориентиров. Но что такое отсутствие жизненных ориентиров, как не отсутствие достойного представления о человеке, отсутствие такой антропологии, в которой нашлось бы место человеческому измерению, тому самому, в котором обретаются феномены, специфичные именно для человека. Причем это измерение - процитирую название моей любимой книги из наследия Фрейда - находится «по ту сторону принципа удовольствия».

После того как мы определили самотрансцендентность человеческого существования как фундаментально-антропологический феномен, дефицит этого явления в рамках психоаналитического представления о человеке наиболее явно прослеживается, пожалуй, именно там, где Фрейд излагает свою сексуальную теорию. Как и любое влечение, половой инстинкт направлен на определенную «цель» и «объект влечения». Цель - это разрядка, а объект влечения - это партнер, удовлетворяющий его. Однако для достижения этой цели вполне хватило бы и мастурбации, а если бы речь шла не более чем об объекте, любом объекте, то можно было бы удовлетвориться и проституткой. Однако все это не затрагивает человеческой плоскости; ведь согласно второй версии кантовского категорического императива, человека нельзя использовать как обычное средство для достижения цели. Но и в тех случаях, когда партнер постигается во всей его человечности, махровым цветом распускается промискуитет; ведь лишь после того, как кто-либо вдобавок осознает неповторимость и уникальность партнера, это служит залогом исключительности и долговечности отношений, то есть любви и верности, так как эта неповторимость и уникальность («этость» по Дунсу Скоту) понятна лишь тому, кто любит своего партнера.

Примечательно, что - если верить результатам последних эмпирических изысканий - большая часть современной молодежи понимает секс именно как один из вариантов выражения любви. Однако наряду с «потусторонней частью принципа удовольствия» существует и «посюсторонняя» часть этого принципа, регулирующая поведение человека, которому секс служит не для выражения любви, а для удовлетворения похоти. Удовольствие превращается в самоцель, и именно такое искажение его изначального статуса, если не сказать «извращение», приводит к фиаско. Ведь чем важнее для кого-то удовольствие, тем сильнее оно от него ускользает. Более общая формулировка: чем упорнее гонишься за счастьем, тем сильнее его прогоняешь. Причем именно из этого момента в большинстве случаев проистекает этиология нарушений потенции и оргазма. Похоть нельзя сделать целью, она должна оставаться средством. Удовольствие как таковое возникает автоматически, если для него есть причина, иными словами, удовольствия также нельзя достичь, оно может только воспоследовать. Удовольствие также «добывается», так сказать, окольным путем, а при любой попытке срезать этот путь ты оказываешься в тупике.

Франкл в Альпах, 1960 год

Но невротик не тяготеет к уже рассмотренному выше «разглядыванию собственных чувственных состояний», то есть к форсированной интроспекции, а склонен к чрезмерной ретроспекции. Альфред Адлер любил позабавить нас одной из своих шуток. Как-то ночью в общей спальне туристического лагеря какая-то женщина начинает хныкать: «Господи, как же я хочу пить...» Наконец кто-то поднимается и приносит ей из кухни стакан воды. Наконец, все снова засыпают, но через некоторое время женщина вновь начинает ныть: «Господи, как я хотела пить...» Невротик также постоянно возвращается в прошлое, вспоминает о своем детстве, о воспитании, рассуждает о «комплексе злых родителей» (Элизабет Лукас), перекладывает на других вину за свой невроз. В действительности лонгитюдные эмпирические исследования, независимо проведенные в Колумбийском и Калифорнийском университетах, подтвердили, что неблагоприятные впечатления, приобретенные в раннем детстве, отнюдь не оказывают на дальнейшую жизнь такого судьбоносного влияния, какое им приписывали ранее. Вспоминаю диссертацию одной аспирантки, обучавшейся в Университете Сан-Франциско: из этой работы следует, что трагическое детство впоследствии ни в коем случае не должно нанести серьезного вреда; скорее вопреки ему удается выстроить вполне «счастливую», «успешную» и «осмысленную» жизнь. Автор опирается на обширный материал из биографий бывших узников концлагерей, и она знает, о чем пишет: в детстве ей пришлось некоторое время провести в Освенциме. Кроме того, она реферирует совершенно независимые результаты исследований, взятые у двух разных авторов.

Разве не прослеживаются в цитируемых эмпирических доказательствах мотивационные теории так называемых трех венских школ психотерапии? Разве не указывает «счастье» на принцип удовольствия, «успех» - на волю к власти, а «осмысленность» - на волю к смыслу?

Остановимся на воле к смыслу и зададимся вопросом: есть ли объективные доказательства в пользу существования воли к смыслу, подобные тем доказательствам чувства утраты смысла, о которых мы говорили в начале этой работы, - как люди могли бы страдать из-за этого столь распространенного сегодня состояния, если бы в глубине души каждый из них не испытывал потребность в смысле? Обращаюсь к вам: каким образом природа могла привить человеку потребность в смысле, если бы на самом деле не существовало смысла, точнее говоря - смысловых возможностей, которые, так сказать, только и дожидаются, пока мы воплотим их в реальность. При этом вы, вероятно, заметили, что я опираюсь на прекрасные слова Франца Верфеля: «Жажда - это доказательство существования такой вещи, как вода» («Украденное небо»). Однако вопрос о том, в чем заключается смысл жизни, при всей своей бесхитростности подводит нас к другому вопросу: в чем заключается самый мудрый тактический ход в этом мире? Конечно же, такого «хода» быть не может, поскольку, как и в шахматах, каждый ход определяется игровой ситуацией и - не в последнюю очередь - личностью шахматиста. Примерно такая же ситуация складывается и со смыслом: чтобы не вступать в схоластические «споры об универсалиях», хотелось бы сказать, что смысл - это не универсалия, а в каждом отдельном случае уникум, чем и определяется его «неукоснительный характер», обязательность смыслового призыва, обусловленная неповторимостью каждой конкретной ситуации и уникальностью оказавшегося в ней человека. Однако, каким бы уникальным ни казался тот или иной случай, не существует положения, в котором не скрывался бы потенциальный смысл, даже если он заключается лишь в том, чтобы засвидетельствовать человеческую способность превратить трагическую триаду «страдание - вина - смерть» в личностный триумф. Именно в таком отношении осмысленность человеческого бытия-в-мире является даже безусловной.

Дамы и господа, насколько невыносимы бывают страдания на фоне кажущейся бессмысленности жизни, настолько актуален сегодня и вопрос о смысле. Однако, чтобы ответить на него, требуется своеобразный коперниканский переворот, а именно - новая формулировка проблемы; ведь в конечном итоге вопрошаемыми являемся мы с вами, мы должны отвечать на вопросы, которые ставит перед нами жизнь. Но стоит нам однажды ответить на такой вопрос - и мы сделаем это раз и навсегда! Мы сохраним этот ответ в нашем прошлом. Ничто нельзя обратить вспять и «отменить» то или иное событие. Все, что осталось в прошлом, не утрачено безвозвратно, а, напротив, надежно сохранено. Добавлю: как правило, мы видим, если можно так выразиться, лишь сжатую пашню прошлого, но не замечаем целых амбаров с прошлым, в которые давно уже снесли весь урожай: созданные нами творения, осуществленные дела, пережитую любовь и - не в последнюю очередь - страдания, которые мы перенесли с достоинством и смелостью.