Краткое содержание рассказа руся. Лиризм прозы И.А

В одиннадцатом часу вечера скорый поезд Москва-Севастополь остановился на маленькой станции за Подольском, где ему остановки не полагалось, и чего-то ждал на втором пути. В поезде, к опущенному окну вагона первого класса, подошли господин и дама. Через рельсы переходил кондуктор с красным фонарём в висящей руке, и дама спросила:

Послушайте. Почему мы стоим?

Кондуктор ответил, что опаздывает встречный курьерский.

На станции было темно и печально. Давно наступили сумерки, но на западе, за станцией, за чернеющими лесистыми полями, всё ещё мертвенно светила долгая летняя московская заря. В окно сыро пахло болотом. В тишине слышен был откуда-то равномерный и как будто тоже сырой скрип дергача.

Он облокотился на окно, она на его плечо.

Однажды я жил в этой местности на каникулах, - сказал он. - Был репетитором в одной дачной усадьбе, верстах в пяти отсюда. Скучная местность. Мелкий лес, сороки, комары и стрекозы. Вида нигде никакого. В усадьбе любоваться горизонтом можно было только с мезонина. Дом, конечно, в русском дачном стиле и очень запущенный, - хозяева были люди обедневшие, - за домом некоторое подобие сада, за садом не то озеро, не то болото, заросшее кугой и кувшинками, и неизбежная плоскодонка возле топкого берега.

И, конечно, скучающая дачная девица, которую ты катал по этому болоту.

Да, всё, как полагается. Только девица была совсем не скучающая. Катал я её всего больше по ночам, и выходило даже поэтично. На западе небо всю ночь зеленоватое, прозрачное, и там, на горизонте, вот как сейчас, всё что-то тлеет и тлеет… Весло нашлось только одно и то вроде лопаты, и я грёб им, как дикарь, - то направо, то налево. На противоположном берегу было темно от мелкого леса, но за ним всю ночь стоял этот странный полусвет. И везде невообразимая тишина - только комары ноют и стрекозы летают. Никогда не думал, что они летают по ночам, - оказалось, что зачем-то летают. Прямо страшно.

Зашумел наконец встречный поезд, налетел с грохотом и ветром, слившись в одну золотую полосу освещённых окон, и пронёсся мимо. Вагон тотчас тронулся. Проводник вошёл в купе, осветил его и стал готовить постели.

Ну и что же у вас с этой девицей было? Настоящий роман? Ты почему-то никогда не рассказывал мне о ней. Какая она была?

Худая, высокая. Носила жёлтый ситцевый сарафан и крестьянские чуньки на босу ногу, плетённые из какой-то разноцветной шерсти.

Тоже, значит, в русском стиле?

Думаю, что больше всего в стиле бедности. Не во что одеться, ну и сарафан. Кроме того, она была художница, училась в Строгановском училище живописи. Да она и сама была живописна, даже иконописна. Длинная чёрная коса на спине, смуглое лицо с маленькими тёмными родинками, узкий правильный нос, чёрные глаза, чёрные брови… Волосы сухие и жёсткие, слегка курчавились. Всё это, при жёлтом сарафане и белых кисейных рукавах сорочки, выделялось очень красиво. Лодыжки и начало ступни в чуньках - всё сухое, с выступающими под тонкой смуглой кожей костями.

Я знаю этот тип. У меня на курсах такая подруга была. Истеричка, должно быть.

Возможно. Тем более что лицом была похожа на мать, а мать, родом какая-то княжна с восточной кровью, страдала чем-то вроде чёрной меланхолии. Выходила только к столу. Выйдет, сядет и молчит, покашливает, не поднимая глаз, и всё перекладывает то нож, то вилку. Если же вдруг заговорит, то так неожиданно и громко, что вздрогнешь.

Тоже молчаливый и сухой, высокий; отставной военный. Прост и мил был только их мальчик, которого я репетировал.

Проводник вышел из купе, сказал, что постели готовы, и пожелал спокойной ночи.

А как её звали?

Это что же за имя?

Очень простое - Маруся.

Ну и что же, ты был очень влюблён в неё?

Конечно, казалось, что ужасно.

Он помолчал и сухо ответил:

Вероятно, и ей так казалось. Но пойдём спать. Я ужасно устал за день.

Очень мило! Только даром заинтересовал. Ну, расскажи хоть в двух словах, чем и как ваш роман кончился.

Да ничем. Уехал, и делу конец.

Почему же ты не женился на ней?

Очевидно, предчувствовал, что встречу тебя.

Нет, серьёзно?

Ну, потому, что я застрелился, а она закололась кинжалом…

И, умывшись и почистив зубы, они затворились в образовавшейся тесноте купе, разделись и с дорожной отрадой легли под свежее глянцевитое полотно простынь и на такие же подушки, всё скользившие с приподнятого изголовья.

Сине-лиловый глазок над дверью тихо глядел в темноту. Она скоро заснула, он не спал, лежал, курил и мысленно смотрел в то лето…

На теле у неё тоже было много маленьких тёмных родинок - эта особенность была прелестна. Оттого, что она ходила в мягкой обуви, без каблуков, всё тело её волновалось под жёлтым сарафаном. Сарафан был широкий, лёгкий, и в нём так свободно было её долгому девичьему телу. Однажды она промочила в дождь ноги, вбежала из сада в гостиную, он кинулся разувать и целовать её мокрые узкие ступни - подобного счастья не было во всей его жизни. Свежий, пахучий дождь шумел всё быстрее и гуще за открытыми на балкон дверями, в потемневшем доме все спали после обеда - и как страшно испугал его и её какой-то чёрный с металлически-зелёным отливом петух в большой огненной короне, вдруг тоже вбежавший из сада со стуком коготков по полу в ту самую горячую минуту, когда они забыли всякую осторожность. Увидав, как они вскочили с дивана, он торопливо и согнувшись, точно из деликатности, побежал назад под дождь с опущенным блестящим хвостом…

Первое время она всё приглядывалась к нему; когда он заговаривал с ней, темно краснела и отвечала насмешливым бормотанием; за столом часто задевала его, громко обращаясь к отцу:

Не угощайте его, папа, напрасно. Он вареников не любит. Впрочем, он и окрошки не любит, и лапши не любит, и простоквашу презирает, и творог ненавидит.

По утрам он был занят с мальчиком, она по хозяйству - весь дом был на ней. Обедали в час, и после обеда она уходила к себе в мезонин или, если не было дождя, в сад, где стоял под березой её мольберт, и, отмахиваясь от комаров, писала с натуры. Потом стала выходить на балкон, где он после обеда сидел с книгой в косом камышовом кресле, стояла, заложив руки за спину, и посматривала на него с неопределённой усмешкой:

Можно узнать, какие премудрости вы изволите штудировать?

Историю Французской революции.

Ах, бог мой! Я и не знала, что у нас в доме оказался революционер.

А что ж вы свою живопись забросили?

Вот-вот и совсем заброшу. Убедилась в своей бездарности.

А вы покажите мне что-нибудь из ваших писаний.

А вы думаете, что вы что-нибудь смыслите в живописи?

Вы страшно самолюбивы.

Есть тот грех…

Наконец предложила ему однажды покататься по озеру, вдруг решительно сказала:

Кажется, дождливый период наших тропических мест кончился. Давайте развлекаться. Душегубка наша, правда, довольно гнилая и с дырявым дном, но мы с Петей все дыры забили кугой…

День был жаркий, парило, прибрежные травы, испещрённые жёлтыми цветочками куриной слепоты, были душно нагреты влажным теплом, и над ними низко вились несметные бледно-зелёные мотыльки. Он усвоил себе её постоянный насмешливый тон и, подходя к лодке, сказал:

Наконец-то вы снизошли до меня!

Наконец-то вы собрались с мыслями ответить мне! - бойко ответила она и прыгнула на нос лодки, распугав лягушек, со всех сторон зашлёпавших в воду, но вдруг дико взвизгнула и подхватила сарафан до самых колен, топая ногами:

Он мельком увидал блестящую смуглость её голых ног, схватил с носа весло, стукнул им извивавшегося по дну лодки ужа и, поддев его, далеко отбросил в воду.

Она была бледна какой-то индусской бледностью, родинки на её лице стали темней, чернота волос и глаз как будто ещё чернее. Она облегчённо передохнула:

Ох, какая гадость! Недаром слово ужас происходит от ужа. Они у нас тут повсюду, и в саду, и под домом… И Петя, представьте, берёт их в руки!

Впервые заговорила она с ним просто, и впервые взглянули они друг другу в глаза прямо.

Но какой вы молодец! Как вы его здорово стукнули!

Она совсем пришла в себя, улыбнулась и, перебежав с носа на корму, весело села. В своём испуге она поразила его красотой, сейчас он с нежностью подумал: да она совсем ещё девчонка! Но, сделав равнодушный вид, озабоченно перешагнул в лодку и, упирая веслом в студенистое дно, повернул её вперёд носом и потянул по спутанной гуще подводных трав на зелёные щётки куги и цветущие кувшинки, всё впереди покрывавшие сплошным слоем своей толстой, круглой листвы, вывел её на воду и сел на лавочку посередине, гребя направо и налево.

Правда хорошо? - крикнула она.

Очень! - ответил он, снимая картуз, и обернулся к ней: - Будьте добры кинуть возле себя, а то я смахну его в это корыто, которое, извините, всё-таки протекает и полно пьявок.

Она положила картуз к себе на колени.

Да не беспокойтесь, киньте куда попало.

Она прижала картуз к груди:

Нет, я его буду беречь!

У него опять нежно дрогнуло сердце, но он опять отвернулся и стал усиленно запускать весло в блестевшую среди куги и кувшинок воду.

К лицу и рукам липли комары, кругом всё слепило тёплым серебром: парный воздух, зыбкий солнечный свет, курчавая белизна облаков, мягко сиявших в небе и в прогалинах воды среди островов из куги и кувшинок; везде было так мелко, что видно было дно с подводными травами, но оно как-то не мешало той бездонной глубине, в которую уходило отражённое небо с облаками. Вдруг она опять взвизгнула - и лодка повалилась набок: она сунула с кормы руку в воду и, поймав стебель кувшинки, так рванула его к себе, что завалилась вместе с лодкой - он едва успел вскочить и поймать её под мышки. Она захохотала и, упав на корму спиной, брызнула с мокрой руки прямо ему в глаза. Тогда он опять схватил её и, не понимая, что делает, поцеловал в хохочущие губы. Она быстро обняла его за шею и неловко поцеловала в щёку…

С тех пор они стали плавать по ночам. На другой день она вызвала его после обеда в сад и спросила:

Ты меня любишь?

Он горячо ответил, помня вчерашние поцелуи в лодке:

С первого дня нашей встречи!

И я, - сказала она. - Нет, сначала ненавидела - мне казалось, что ты совсем не замечаешь меня. Но, слава богу, всё это уже прошлое. Нынче вечером, как все улягутся, ступай опять туда и жди меня. Только выйди из дому как можно осторожнее - мама за каждым шагом моим следит, ревнива до безумия.

Ночью она пришла на берег с пледом на руке. От радости он встретил её растерянно, только спросил:

А плед зачем?

Какой глупый! Нам же будет холодно. Ну, скорей садись и греби к тому берегу…

Всю дорогу они молчали. Когда подплыли к лесу на той стороне, она сказала:

Ну вот. Теперь иди ко мне. Где плед? Ах, он подо мной. Прикрой меня, я озябла, и садись. Вот так… Нет, погоди, вчера мы целовались как-то бестолково, теперь я сначала сама поцелую тебя, только тихо, тихо. А ты обними меня… везде…

Под сарафаном у неё была только сорочка. Она нежно, едва касаясь, целовала его в края губ. Он, с помутившейся головой, кинул её на корму. Она исступлённо обняла его…

Полежав в изнеможении, она приподнялась и с улыбкой счастливой усталости и ещё не утихшей боли сказала:

Теперь мы муж с женой. Мама говорит, что она не переживёт моего замужества, но я сейчас не хочу об этом думать… Знаешь, я хочу искупаться, страшно люблю по ночам…

Через голову она разделась, забелела в сумраке всем своим долгим телом и стала обвязывать голову косой, подняв руки, показывая тёмные мышки и поднявшиеся груди, не стыдясь своей наготы и тёмного мыска под животом. Обвязав, быстро поцеловала его, вскочила на ноги, плашмя упала в воду, закинув голову назад, и шумно заколотила ногами.

Потом он, спеша, помог ей одеться и закутаться в плед. В сумраке сказочно были видны её чёрные глаза и чёрные волосы, обвязанные косой. Он больше не смел касаться её, только целовал её руки и молчал от нестерпимого счастья. Всё казалось, что кто-то есть в темноте прибрежного леса, молча тлеющего кое-где светляками, - стоит и слушает. Иногда там что-то осторожно шуршало. Она поднимала голову:

Постой, что это?

Не бойся, это, верно, лягушка выползает на берег. Или ёж в лесу…

А если козерог?

Какой козерог?

Я не знаю. Но ты только подумай: выходит из лесу какой-то козерог, стоит и смотрит… Мне так хорошо, мне хочется болтать страшные глупости!

И он опять прижимал к губам её руки, иногда как что-то священное целовал холодную грудь. Каким совсем новым существом стала она для него! И стоял и не гас за чернотой низкого леса зеленоватый полусвет, слабо отражавшийся в плоско белеющей воде вдали, резко, сельдереем, пахли росистые прибрежные растения, таинственно, просительно ныли невидимые комары - и летали, летали с тихим треском над лодкой и дальше, над этой по-ночному светящейся водой, страшные, бессонные стрекозы. И всё где-то что-то шуршало, ползло, пробиралось…

Через неделю он был безобразно, с позором, ошеломлённый ужасом совершенно внезапной разлуки, выгнан из дому.

Как-то после обеда они сидели в гостиной и, касаясь головами, смотрели картинки в старых номерах «Нивы».

Ты меня ещё не разлюбила? - тихо спрашивал он, делая вид, что внимательно смотрит.

Глупый. Ужасно глупый! - шептала она.

Вдруг послышались мягко бегущие шаги - и на пороге встала в чёрном шёлковом истрёпанном халате и истёртых сафьяновых туфлях её полоумная мать. Чёрные глаза её трагически сверкали. Она вбежала, как на сцену, и крикнула:

Я всё поняла! Я чувствовала, я следила! Негодяй, ей не быть твоею!

И, вскинув руку в длинном рукаве, оглушительно выстрелила из старинного пистолета, которым Петя пугал воробьёв, заряжая его только порохом. Он, в дыму, бросился к ней, схватил её цепкую руку. Она вырвалась, ударила его пистолетом в лоб, в кровь рассекла ему бровь, швырнула им в него и, слыша, что по дому бегут на крик и выстрел, стала кричать с пеной на сизых губах ещё театральнее:

Только через мой труп перешагнёт она к тебе! Если сбежит с тобой, в тот же день повешусь, брошусь с крыши! Негодяй, вон из моего дома! Марья Викторовна, выбирайте: мать или он!

Она прошептала:

Вы, вы, мама…

Он очнулся, открыл глаза - всё так же неуклонно, загадочно, могильно смотрел на него из чёрной темноты сине-лиловый глазок над дверью, и всё с той же неуклонно рвущейся вперёд быстротой нёсся, пружиня, качаясь, вагон. Уже далеко, далеко остался тот печальный полустанок. И уж целых двадцать лет тому назад было всё это - перелески, сороки, болота, кувшинки, ужи, журавли… Да, ведь были ещё журавли - как же он забыл о них! Всё было странно в то удивительное лето, странна и пара каких-то журавлей, откуда-то прилетавших от времени до времени на прибрежье болота, и то, что они только её одну подпускали к себе и, выгибая тонкие, длинные шеи, с очень строгим, но благосклонным любопытством смотрели на неё сверху, когда она, мягко и легко разбежавшись к ним в своих разноцветных чуньках, вдруг садилась перед ними на корточки, распустивши на влажной и тёплой зелени прибрежья свой жёлтый сарафан, и с детским задором заглядывала в их прекрасные и грозные чёрные зрачки, узко схваченные кольцом тёмно-серого райка. Он смотрел на неё и на них издали, в бинокль, и четко видел их маленькие блестящие головки, - даже их костяные ноздри, скважины крепких, больших клювов, которыми они с одного удара убивали ужей. Кургузые туловища их с пушистыми пучками хвостов были туго покрыты стальным опереньем, чешуйчатые трости ног не в меру длинны и тонки - у одного совсем чёрные, у другого зеленоватые. Иногда они оба целыми часами стояли на одной ноге в непонятной неподвижности, иногда ни с того ни с сего подпрыгивали, раскрывая огромные крылья; а не то важно прогуливались, выступали медленно, мерно, поднимали лапы, в комок сжимая три их пальца, а ставили разлато, раздвигая пальцы, как хищные когти, и всё время качали головками… Впрочем, когда она подбегала к ним, он уже ни о чём не думал и ничего не видел - видел только её распустившийся сарафан, смертной истомой содрогаясь при мысли о её смуглом теле под ним, о тёмных родинках на нём. А в тот последний их день, в то последнее их сидение рядом в гостиной на диване, над томом старой «Нивы», она тоже держала в руках его картуз, прижимала его к груди, как тогда, в лодке, и говорила, блестя ему в глаза радостными чёрно-зеркальными глазами:

А я так люблю тебя теперь, что мне нет ничего милее даже вот этого запаха внутри картуза, запаха твоей головы и твоего гадкого одеколона!

За Курском, в вагоне-ресторане, когда после завтрака он пил кофе с коньяком, жена сказала ему:

Что это ты столько пьёшь? Это уже, кажется, пятая рюмка. Всё ещё грустишь, вспоминаешь свою дачную девицу с костлявыми ступнями?

Грущу, грущу, - ответил он, неприятно усмехаясь. - Дачная девица… Amata nobis quantum amabitur nulla! 1

Это по-латыни? Что это значит?

Этого тебе не нужно знать.

Как ты груб, - сказала она, небрежно вздохнув, и стала смотреть в солнечное окно.

1 Возлюбленная нами, как никакая другая возлюблена не будет! (лат.)

«Ошеломлённый ужасом внезапной разлуки…»

Amata nobis quantum amabitur nulla … Бунин цитирует строчку из стихотворения одного из самых талантливых и значительных поэтов древнего Рима - Гая Валерия Катулла. Вот как начинается это стихотворение (в отличном переводе Сергея Шервинского):

Катулл измученный, оставь свои бредни: Ведь то, что сгинуло, пора считать мёртвым. Сияло некогда и для тебя солнце, Когда ты хаживал, куда вела дева, Тобой любимая, как ни одна в мире.

Исследователи отмечают, что отрывистые интонации стихотворения, вновь и вновь повторяемые Катуллом фразы («Будь мужествен и твёрд» , «Катулл сама твёрдость» , «Пребудь, Катулл, твёрдым» и так далее) придают этим стихам характер заклинания. Да это и есть заклинание. Двадцать лет герой бунинского рассказа пытался быть «мужественным и твёрдым», пока вдруг воспоминания не настигли его на маленьком подмосковном полустанке.

Чёрт его дёрнул пустить их в себя. Да просто вдруг сорвалось с языка: «Однажды я жил в этой местности на каникулах» . Он старался говорить небрежно, как о чём-то несущественном - так, ерунда. «Вида нигде никакого» , да и «за садом не то озеро, не то болото» …

Нарочитая небрежность его могла могла бы обмануть кого угодно, да только не его жену: её вспыхнувшая вдруг и вроде бы беспричинная ревность описана Буниным несколькими штрихами и мастерски. Она вдруг почувствовала, что нечаянно оказалась у какой-то незримой черты в душе своего мужа, но переступить эту черту - он ей никогда не позволит.

Катулл измученный, оставь свои бредни: Ведь то, что сгинуло, пора считать мёртвым.

Пора считать мёртвым … Давно пора: двадцать лет он, измученный, повторял это, словно заклинание: сгинуло, бредни, пора считать мёртвым. Да только оно не мёртвое. Оно - отрезанное по живому. Чёрт бы побрал этот сбой в расписании!..

А утром жена язвительно, нисколько не скрывая своих чувств, спросила его: «Всё ещё грустишь, вспоминаешь свою дачную девицу с костлявыми ступнями?» Девица с костлявыми ступнями, да… Любимая, как ни одна в мире… И он «неприятно усмехнулся» в ответ.

Любимая, ответь, что ждёт тебя в жизни? Кому покажешься прекрасней всех женщин? Кто так тебя поймёт? Кто назовёт милой? Кого ласкать начнёшь? Кому кусать губы? А ты, Катулл, терпи! Пребудь, Катулл, твёрдым!

Как ты груб, в самом деле. Ведь уже далеко-далеко остался тот печальный полустанок…

Валентин Антонов

В оформлении использованы фотографии Сергея Прокудина-Горского из собрания «Российская империя в цвете», сделанные им в 10-х годах прошлого века: «Берёзовая роща», «Васильки во ржи» и «Паровоз» (очень современный тогда и скоростной).

Иван Бунин

Руся

В одиннадцатом часу вечера скорый поезд Москва - Севастополь остановился на маленькой станции за Подольском, где ему остановки не полагалось, и чего-то ждал на втором пути. В поезде, к опущенному окну вагона первого класса, подошли господин и дама. Через рельсы переходил кондуктор с красным фонарем в висящей руке, и дама спросила:

Послушайте, почему мы стоим?

Кондуктор ответил, что опаздывает встречный курьерский.

На станции было темно и печально. Давно наступили сумерки, но на западе, за станцией, за чернеющими лесистыми полями, все еще мертвенно светила долгая летняя московская заря. В окно сыро пахло болотом. В тишине слышен был откуда-то равномерный и как будто тоже сырой скрип дергача.

Он облокотился на окно, она на его плечо.

Однажды я жил в этой местности на каникулах, - сказал он. - Был репетитором в одной дачной усадьбе, верстах в пяти отсюда. Скучная местность. Мелкий лес, сороки, комары и стрекозы. Вида нигде никакого. В усадьбе любоваться горизонтом можно было только с мезонина, Дом, конечно, в русском дачном стиле и очень запущенный, - хозяева были люди обедневшие, - за домом некоторое подобие сада, за садом не то озеро, не то болото, заросшее кугой и кувшинками, и неизбежная плоскодонка возле топкого берега.

И, конечно, скучающая дачная девица, которую ты катал по этому болоту.

Да, все, как полагается. Только девица была совсем не скучающая. Катал я ее все больше по ночам, и выходило даже поэтично. На западе небо всю ночь зеленоватое, прозрачное, и там, на горизонте, вот как сейчас, все что-то тлеет и тлеет... Весло нашлось только одно и то вроде лопаты, и я греб им, как дикарь, - то направо, то налево. На противоположном берегу было темно от мелкого леса, но за ним всю ночь стоял этот странный полусвет. И везде невообразимая тишина - только комары ноют и стрекозы летают. Никогда не думал, что они летают по ночам, - оказалось, что зачем-то летают. Прямо страшно.

Зашумел наконец встречный поезд, налетел с грохотом и ветром, слившись в одну золотую полосу освещенных окон, и пронесся мимо. Вагон тотчас тронулся. Проводник вошел в купе, осветил его и стал готовить постели,

Ну и что же у вас с этой девицей было? Настоящий роман? Ты почему-то никогда не рассказывал мне о ней. Какая она была?

Худая, высокая. Носила желтый ситцевый сарафан и крестьянские чуньки на босу ногу, плетенные из какой-то разноцветной шерсти.

Тоже, значит, в русском стиле?

Думаю, что больше всего в стиле бедности. Не во что одеться, ну и сарафан. Кроме того, она была художница, училась в Строгановском училище живописи. Да она и сама была живописна, даже иконописна. Длинная черная коса на спине, смуглое лицо с маленькими темными родинками, узкий правильный нос, черные глаза, черные брови... Волосы сухие и жесткие слегка курчавились. Все это, при желтом сарафане и белых кисейных рукавах сорочки, выделялось очень красиво. Лодыжки и начало ступни в чуньках - все сухое, с выступающими под тонкой смуглой кожей костями.

Я знаю этот тип. У меня на курсах такая подруга была. Истеричка, должно быть.

Возможно. Тем более, что лицом была похожа на мать, а мать, родом какая-то княжна с восточной кровью, страдала чем-то вроде черной меланхолии. Выходила только к столу. Выйдет, сядет и молчит, покашливает, не поднимая глаз, и все перекладывает то нож, то вилку. Если же вдруг заговорит, то так неожиданно и громко, что вздрогнешь.

Тоже молчаливый и сухой, высокий; отставной военный. Прост и мил был только их мальчик, которого я репетировал.

Проводник вышел из купе, сказал, что постели готовы, и пожелал покойной ночи.

А как ее звали?

Это что же за имя?

Очень простое - Маруся.

Ну и что же, ты был очень влюблен в нее?

Конечно, казалось, что ужасно,

Он помолчал и сухо ответил:

Вероятно, и ей так казалось. Но пойдем спать. Я ужасно устал за день.

Очень мило! Только даром заинтересовал. Ну, расскажи хоть в двух словах, чем и как ваш роман кончился.

Да ничем. Уехал, и делу конец.

Почему же ты не женился на ней?

Очевидно, предчувствовал, что встречу тебя.

Нет, серьезно?

Ну, потому, что я застрелился, а она закололась кинжалом...

И, умывшись и почистив зубы, они затворились в образовавшейся тесноте купе, разделись и с дорожной отрадой легли под свежее глянцевитое полотно простынь и на такие же подушки, все скользившие с приподнятого изголовья.

Сине-лиловый глазок над дверью тихо глядел в темноту. Она скоро заснула, он не спал, лежал, курил и мысленно смотрел в то лето...

На теле у нее тоже было много маленьких темных родинок - эта особенность была прелестна. Оттого, что она ходила в мягкой обуви, без каблуков, все тело ее волновалось под желтым сарафаном. Сарафан был широкий, легкий, и в нем так свободно было ее долгому девичьему телу. Однажды она промочила в дождь ноги, вбежала из сада в гостиную, и он кинулся разувать и целовать ее мокрые узкие ступни - подобного счастья не было во всей его жизни. Свежий, пахучий дождь шумел все быстрее и гуще за открытыми на балкон дверями, в потемневшем доме все спали после обеда - и как страшно испугал его и ее какой-то черный с металлически-зеленым отливом петух в большой огненной короне, вдруг тоже вбежавший из сада со стуком коготков по полу в ту самую горячую минуту, когда они забыли всякую осторожность. Увидав, как они вскочили с дивана, он торопливо и согнувшись, точно из деликатности, побежал назад под дождь с опущенным блестящим хвостом...

Лиризм прозы И.А.Бунина

(на примере рассказа «Руся» из цикла

«Темные аллеи»)

Ищу я в этом мире сочетанья

Прекрасного и вечного.

И.А.Бунин

И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на

сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы.

(Из первого послания апостола Павла к коринфянам )

Проза Бунина почти магически воздействует на читателя. Понять причины этого можно лишь тогда, когда прочтешь произведение не один раз, не торопясь. Одно слово не поймешь – потеряешь смысл фразы.

Особенно это понимаешь, читая рассказы из цикла «Темные аллеи». Как писал сам автор, это «рассказы о любви, о ее «темных» и чаще всего мрачных и жестоких аллеях».

В полном составе эта книга вышла в 1946 году в Париже, и исследователи называют ее единственной в своем роде.

Открытием ХХ века стала лирическая проза, которая словно размывает границы между эпосом и лирикой, когда автор оказывается в кругу своих персонажей, разделяет их беды и тревоги. Таковы и новеллы цикла «Темные аллеи». В рассказе, давшем название циклу, есть такие строчки: «Всякая любовь – великое счастье, даже если она не разделена».

О любви и рассказ «Руся» . Как и в других новеллах, здесь особый, философский способ видения и подачи материала.

В эпическом произведении тоже встречаются лирические отступления, но там все подчинено общему замыслу и сюжетному единству. В лирической же прозе событийность уступает ведущую роль отношению к происходящему.

В рассказе «Руся» событийный ряд прост. В сумерках поезд «Москва – Севастополь» неожиданно делает остановку. В вагоне первого класса к окну подошли господин и дама. Он вспоминает события, которые произошли в дачной усадьбе давным-давно, вспоминает Русю.

В основе рассказа – противопоставление двух миров. Один – привычный, другой – яркий, романтический мир воспоминаний. Описание обедневшей усадьбы подчеркнуто обыденно: («скучная местность»). Интересно, как повтор, вводное слово «конечно» («дом, конечно, в русском стиле»; «И, конечно, скучающая дачная девица, которую ты катал по этому болоту»). С этого момента слышишь подтекстный мотив. Мир обыденный (болото) преображается. Внешне безразличные реплики жены рассказчика скрывают тайный интерес к сопернице. «Он» отгораживается шуткой, непонятной латынью (Amata nobis guantum amabitur nulla!). Переход на латынь, где каждый знак, каждое слово как бы стремится стать символом, – еще одно подтверждение разделения мира надвое и несовпадения мира чувств с миром привычных радостей и обид.

Новелла построена как рассказ в рассказе. Монолог героя свидетельствует о незащищенности человека от воспоминаний. Начиная рассказывать, герой и не подозревает, какую власть все еще имеет над ним прошлое. Слова рассказчика: «Однажды я жил в этой местности» – еще в мире обыденном. Авторское: «Он не спал… и мысленно смотрел в то лето…» – это уже свершившееся преображение. У Бунина «звучащие» слова. Таинственная, шуршащая тишина передается ритмикой фразы, почти в каждой мы слышим свистящие и шипящие звуки («И стоял и не гас за чернотой низкого леса зеленоватый полусвет, слабо отражавшийся в плоско белеющей воде вдали»; «И все где-то что-то шуршало, ползало…»). Символическим становится слово «болото».Юношескую любовь всколыхнуло болото усадебной жизни. В воспоминаниях герой как бы уходит от болота однообразного существования, в которое погружен сам. Счастье любви и воспоминаний возможно лишь вследствие остановки, выхода из размеренности привычной жизни. Поезд, вагон первого класса: все заранее известно, но стоило случиться заминке – и привычный мир отступил.

В лирической прозе ощущается настойчивое стремление к идеалу. Поэтому отсутствует финал в обычном значении. «Прощания с воспоминаниями» так и не получилось. Подтекстно читатель понимает: что-то произошло в душе героя, процесс переоценки ценностей только начался. Когда и чем он закончится, читателю предстоит решить самому.

Когда тебе девятнадцать, это еще не совсем понятно, но то, что рассказы цикла «Темные аллеи» звучат пронзительно, как натянутые струны, значимо. Трагическая неслиянность любящих предстает у Бунина как закономерность человеческого бытия.

Руся (Маруся) – имя героини рассказа.

Возлюбленная нами как никакая другая возлюблена не будет.

В Грассе, на Лазурном берегу, во время страшной войны к Бунину пришло вдохновение. Он написал сборник рассказов «Темные аллеи», который позже считал своим лучшим произведением. Это щемящие сердце рассказы о любви, которая всегда кончается трагически. Именно это придает всем рассказам многомерность и наполнение.

Вторую часть сборника открывает коротким рассказом Бунин - «Руся», краткое содержание которого описывает внезапную любовь двух совершенно юных девушки и юноши.

Незапланированная остановка

Поезд только-только отъехал от Москвы и внезапно остановился под Подольском, пережидая встречный курьерский. Из купе вышли двое, солидные дама и господин, которые остановились у приоткрытого окна.

Мужчина неожиданно сказал, что в молодости жил в этих скучных местах, подрабатывая репетитором. Дама с некоторой долей ядовитости предположила, что там была скучающая девица. Мужчина согласился только отчасти. Сказал, что девушка совсем не скучала, и они по ночам катались на старой протекающей лодке по заросшему болотистому озеру. И кругом - только тишина, писк комаров, и везде летают стрекозы. Дама продолжала расспрашивать о внешности девушки с некоторой долей ревности и обиды, потому что раньше никогда о ней не слышала. Так продолжает свой рассказ Бунин «Руся». Краткое содержание будет состоять в показе неизбежности быстрого конца этой едва зародившейся любви. Мужчина сухо отвечал на расспросы жены о внешности девушки, которая была смугла, темна и строга лицом, как на иконах, с длинной черной косой и по бедности ходившей в простом желтом сарафане. Внешне она походила на мать, которая была женщиной странной и меланхоличной, молчаливой. В ее обществе молодой человек, бывший репетитором их младшего сына, чувствовал себя напряженно. Поезд тронулся, и муж с женой направились в купе. Женщина продолжала допрашивать, почему они не поженились. Чтобы отвязаться, мужчина довольно грубо сказал, что он уехал, и все закончилось.

Нахлынувшие воспоминания

Жена быстро заснула, а муж лежал и курил, и перед ним из глубин подсознания всплывали драгоценные картины прошлого, которые он навсегда, казалось, спрятал, но которые встали сейчас въявь. Так продолжает повесть Бунин «Руся» (краткое содержание рассказа можно описать словами другого поэта: мое былое встало, как вчера.) Вот летний дождь. Руся, вся промокшая под свежим пахучим густым дождем и бесконечно красивая, вбегает в комнату, и юноша, обезумевший от невыразимого счастья, бросается снимать с нее промокшую обувь. И забежавший в это время черный с металлически-зеленым отливом петух, - все осталась в памяти. Самая незначительная подробность.

Как начинался роман

Руся первая обратила внимание на молодого человека. У нее у первой появилось желание привлечь его внимание. Ее чувство как бы индуцировало не ждавшего ничего молодого человека. Он только отвечал на ее действия, не проявляя инициативы сам. Как показывает Бунин, Руся (краткое содержание рассказа об этом говорит) со всем нерастраченным пылом юности отдалась пришедшему к ней чувству. Она кокетливо с юношей заигрывала, расспрашивая, что он читает, иронизировала по каждому поводу, ожидая ответа, и, наконец, пригласила его покататься на лодке. Опасаясь отказа своему чувству, она усвоила постоянный насмешливый тон в разговоре: ну, не заинтересуется мной, и не очень-то мне и надо.

Первая поездка на лодке

Только на лодке, когда из нее юноша выбросил огромного ужа, Руся впервые заговорила просто, как сейчас сказали бы, без «приколов», и они впервые посмотрели друг другу в глаза. Руся и раньше поражала красотой, но сейчас он подумал о ней впервые с нежностью.

А она взяла его картуз, прижала к груди и пообещала его беречь. Снова сердце юноши дрогнуло. Вдруг ненадежная старая лодка стала заваливаться, и молодые люди невольно оказались совсем рядом. Поцелуи оказались неизбежными у этой не ведавшей, что она творит, пары. Так говорит Бунин. Руся, краткое содержание рассказа являет это со всей полнотой, совершенно забылась в своем счастье.

Катанье по ночам

На следующий день в саду Руся его спросила о том, любит ли он. И, не отдавая себе отчета, молодой человек соврал, что с первой встречи. А ведь, как показывает Бунин, не было этого. Девушка его первоначально заинтересовала мало. Только приложенные ею усилия вызвали его внимание и ответное чувство. Ночью Руся (Бунин) - краткое содержание не может упустить эту деталь - соблюдая осторожность, потому что за ней следит мама, пришла к лодке с пледом, чтобы они не замерзли и уплыли на другой берег. Молодые люди были совсем одни. И опять Руся проявила инициативу, расстелив плед и притянув юношу к себе.

Тонко и целомудренно опишет Бунин проявление их любви и наивные слова Руси, что теперь они женаты. Счастье обоих было хрупкое и нестерпимое - это краткое содержание рассказа «Руся». Бунин нашел такие слова о юной паре, что веришь в чистоту и наивность молодости.

Позорный конец

Прошла всего неделя, и молодые люди сидели в доме и рассматривали картинки. Вдруг мягкими шагами в комнату ворвалась мать Руси с пугачом в руках, которым пугали воробьев, и выстрелила, потом ударила молодого человека в лоб и стала громко кричать, что Руся навсегда останется с ней: «Выбирай, дочь, или он, или я».

Снова в вагоне

Да, все это было, да только двадцать лет назад. Осталась горечь несбывшегося. В ресторане он много пил, жена была привычной и неизбежной, с которой он не испытывал полноты жизни. Обыденная дюжинная женщина, с которой можно только спокойно существовать. Того счастья, которое описал Бунин "Руся"), краткое содержание рассказа это показывает, у него нет и никогда не будет. О неизбежности конца надо помнить даже в самые сладкие моменты. Любовь - одно из самых наших трагических чувств.