Летчик девятаев. Девятаев, михаил петрович

№12, 23.11.1998

ЛЮБОВЬ И ЖИЗНЬ ЛЕГЕНДАРНОГО ЛЕТЧИКА

Неизвестное об известнейшем летчике, уроженце Мордовии Михаиле Девятаеве.

Он убежал от мордовской милиции и стал курсантом речного техникума в Казани.

Новый 1938 год он встретил в застенках НКВД Татарии.

Его друг детства, секретарь Торбеевского РК КПСС, отказал в устройстве на работу.

Другой друг, одноклассник, пытаясь устроить его на работу, сам загремел на 10 лет в тюрьму. Герой войны, совершивший беспримерный побег из секретного ракетного центра на немецком самолете, охранял в 1946 году мордовских спекулянтов от московских жуликов.

Его старший сын записан русским, второй сын и дочь - татары.

Ирек БИККИНИН

Михаил Петрович Девятаев - живая легенда Мордовии.

Все жители нашей республики, независимо от национальности, гордятся своим земляком-мокшанином Михаилом Петровичем Девятаевым. Природа одарила Михаила Петровича громадным запасом здоровья - несмотря на огромные физические и психические нагрузки, перенесенные им в жизни, несмотря на то, что в апреле у него был микроинсульт, несмотря на то, что ему уже восемьдесят второй год, он спокойно выезжает из Казани в Саранск, чтобы присутствовать на спортивных соревнованиях. Совсем недавно, в середине ноября, ему пришлось еще раз приехать в Торбеево - умер его 87-летний двоюродный брат Яков. Потом по просьбе Главы Республики Мордовия Николая Меркушкина Михаил Петрович выступил перед призывниками, отправляющимися служить на атомный крейсер "Адмирал Ушаков", встречался с командиром крейсера.

В свое время я с удивлением узнал, что жена Михаила Петровича татарка. Сколько писали наши мордовские газеты о Девятаеве, а о национальности его супруги ни звука, как в рот воды набрали. Правда, в последнем издании его книги "Побег из ада" (1995 г.) о супруге и детях Михаила Петровича все написано подробно. А среди мордовских газет только "Вечерний Саранск" в номере от 22.10.98 сняла завесу секретности - рассказала о многих ранее не афишируемых фактах из жизни Михаила Петровича и назвала семью Девятаевых мокшано-татарской.

7 октября сбылась моя мечта - я приехал в Казань и познакомился с Михаилом Петровичем, его женой Фаузией Хайрулловной, с сыновьями Алексеем и Александром, дочерью Нелли, с внучками Михаила Петровича. Михаил Петрович дал большое интервью для "Татарской газеты" - 8 октября мы провели около 5 часов за столом, по достоинству оценив кулинарные таланты Фаузии Хайрулловны. 9 октября около 8 часов мы ехали в моей машине в Саранск. За все это время Михаил Петрович рассказал очень много такого, чего не было опубликовано ни в книгах, ни в многочисленных интервью.

Старший сын Девятаевых, Алексей, родился 20 августа 46 года. Второй - Александр - 24 сентября 51 года, а дочь Нелли (Наиля) - 23 июля 57 года. В Саранске неоднократно издавалась книга Девятаева "Побег из ада". Перечитайте эту книгу. В газетной публикации невозможно даже коротко описать все, что выпало на долю Михаила Петровича. Я постараюсь как можно меньше повторять эпизоды из книги.

Всю жизнь Михаила Петровича сопровождали невероятные совпадения. Много раз он чудом оставался жив. Но когда я спросил, не ходит ли он в церковь или мечеть, Михаил Петрович сказал, что он ни в бога, ни в черта, ни в Аллаха не верит. Еще в детстве он усвоил урок атеизма, когда в семье попа, жившего рядом, даже в пост не переставали есть мясо и яйца. Михаил Петрович говорит, что он столько в жизни видел подлости и жестокости, что вряд ли бог допустил бы такое, если бы он был.

Михаила Петровича судьба сводила постоянно с татарами - Саша Мухамедзянов, первый инструктор, с кем он поднялся в небо, командир дивизии полковник Юсупов, показавший в плену пример стойкости и верности Родине, казанец Фатых, которому дали "10 дней жизни" в лагере Заксенхаузен, и который умер от побоев у него на руках. И самая главная женщина в его жизни - тоже татарка. Еще в детстве он бегал смотреть сабантуй в Сургодь, село татарского поэта Хади Такташа.

Рассказывает Михаил Петрович Девятаев:

В 13 лет я увидел настоящий самолет и настоящего летчика. Мне тоже захотелось летать. Вообще для меня число 13 знаменательное - родился тринадцатым ребенком 13 июля 1917 года (хотя в метрике написано, что родился 8 июля), был сбит и пленен тоже 13 июля.

В Казань я попал случайно. В 34 году в августе я и мои друзья Паша Паршин, Миша Бурмистров набрали колосков с убранного поля. А тогда за это сажали. Кто-то донес на нас - приходит милиция, у меня варится каша из свежей ржи. Пока вели до милиции, эту кашу я съел, чугунок только остался. Составили акт, может и не посадили бы, но раз составили акт, надо убегать.

Взяли справки с места жительства и поехали в Казань. Вся наша семья Девятайкины, а мне написали в справке Девятаев. Почему? Наш старший брат в армию пошел в Ташкенте и чтобы не дразнили мордвином, записался русским Девятаевым. Второй брат тоже записался Девятаевым. Когда я пришел в сельсовет, мне тоже написали справку с фамилией Девятаев, хотя я никогда не стеснялся быть мордвином. Отец и мать Девятайкины, все остальные братья тоже Девятайкины.

Приехали в Казань, а на вокзале, когда мы заснули, нас обокрали - остались мы без сухарей.

Пошли в авиационный техникум, а у нас не все документы есть, нас не приняли. Пошли смотреть на пароходы. Посмотрели, а кушать хочется, у нас ни куска хлеба. Видим - рыбаки ловят рыбу, а ершей бросают. А мы голодные, набросились на этих ершей. Один мужик увидел и что-то по-татарски сказал. Видит, не понимаем и говорит по-русски: "Чего это вы сырую рыбу едите, идите сюда". Покормил он нас, мне денег дал, я сбегал, принес ему чекушечку водки.

Видим, бегут ребята в форме. Рыбак говорит: "Вот их в речном техникуме готовят на этих лебедей" и показал на пароходы. Приходим в речной техникум к директору Маратхузину. Жаль, имени-отчества не помню. Если бы не он, судьба у меня была бы совсем другой.

Он сказал, что мы опоздали, а это было 11 августа, что прием документов уже закончен. Посмотрел на нас - мы босиком, одежда тоже еле тело прикрывает - и говорит: "Как же вы будете учиться?"

Хороший человек был Маратхузин. Разрешил нам попробовать сдавать экзамены. Сразу пошли сдавать химию. Абитуриенты сгрудились у дверей, подслушивают, мы сверху навалились, а тут как дверь резко открыли, мы три друга кубарем вкатились в класс.

Химию принимал профессор Мостаченко Анатолий Федорович. Он говорит: "Это что за цирковое представление?" Сам смотрит, мы босые, в бедной одежде. Майка у меня была сшита из флага. А флаг я снял с крыши райисполкома.

А там как раз у доски какую-то реакцию писали и чего-то ошиблись. Профессор говорит мне: "Ну ладно, скажи-ка вот, в чем здесь дело?" Я говорю: "Здесь арифметическая ошибка, а здесь он разложение не знает". Он пятерку мне поставил и дружкам моим тоже.

Мы сразу к физику Богдановичу таким же нахальным способом. Он говорит: "Куда? Подождите своей очереди". Я говорю: "У нас ни хлеба, ничего нет и мы голодные. Если нас не примут, мы уедем".

Посмотрел он, босиком ребята, спросил кое-что, а я физику хорошо знал, тоже пятерку поставил. Русский язык принимала Флера Васильевна. Я пишу сочинение, она через мое плечо смотрит, чего-то у меня с русским языком не выходит. Я ей говорю: "Я семь классов кончил, все предметы на мордовском были. Я на мордовском написал бы, а на русском не знаю". Сам вру, я только четыре класса на мордовском учился, а 5-7 классы на русском. Она посмотрела на мои ноги в цыпках и спрашивает: "А что босиком-то?" "А у меня нет ничего". "И приехали учиться? Ну, ладно, я уж четыре с минусом поставлю вам, вы и на двойку не знаете".

Мы довольные приходим к директору, а там профессор Мостаченко сидит и рассказывает, как мы босиком пришли, да еще кульбит сделали, к тому же хорошо знаем химию. Мы втроем зашли и стоим как солдаты. "Вы кушали?" "Не кушали". Директор звонит повару дяде Сереже: "Здесь ребята голодные есть. Ты их кормить будешь, а они тебе дрова пилить, колоть, воду носить".

Потом Марат Хузин вызвал завхоза и велел поселить нас в общежитии и выдать нам матрасы. Завхоз говорит: "У них документов нет, как я им матрас выдам?" "Выдай за мой счет, я за них отвечаю".

Поселили нас в крайней комнате с еще тремя ребятами из Чувашии. Один из них, Иванов, потом стал начальником Чебоксарской пристани.

Мы подружились с профессором Мостаченко. Он дал мне ботинки, пиджак, потом демисезонное пальто сделал. С профессором мы до самой его смерти дружили. Он умер лет 8 назад. Жил в школе, квартиры не было. Во время войны его обвинили, что у него жена итальянка, дали 58-ю статью и выслали в Кемеровскую область. Когда после войны мы с ним встретились, я к нему стал ходить, чтобы морально его поддержать. Я все-таки здоров был, дрова грузил на баржи, немного зарабатывал и с бутылкой приходил к нему.

Мостаченко вообще-то профессором был в химико-технологическом институте. А речной транспорт - он реку любил, на Волгу приходил, смотрел, предки его все капитаны были.

Друзья мои не выдержали, ушли с первого курса. Миша Бурмистров закончил 10 классов, женился. Погиб на фронте. Паша Паршин закончил Оренбургское зенитно-артиллерийское училище. Погиб в 41 году одной деревне недалеко от Могилева. Тогда же и я бывал в этой деревне, но мы не виделись.

В 1936 году я познакомился с моей будущей супругой, Фаузией Хайрулловной, тогда просто Фаей. Она училась на речном рабфаке на Петрушкином разъезде, а на втором этаже там был клуб наш общий. В речном техникуме ребята учились, а на рабфаке в основном девчонки. В клуб девчат пускали, а посторонних парней нет.

Я хорошо на лыжах ходил, взял первое место на 10 километров, мне в клубе часы вручили. Потом устроили танцы, я пригласил одну красивую девчонку танцевать, так и познакомились с Фаей. Мне было 19, ей 16.

Потом мы ходили с ней в кинотеатр "Звездочка". Смотрю на нее, она очки надела. Фая плохо видела, близорукая была. Потом еще раз ходил провожать ее. Она была татарка, родители жили в Казани. Я ее проводил, они на Комлева жили. После этого мы долго не виделись, ее на танцах не было. Я пошел к ней, оказывается, когда их посылали картошку копать, она простыла. Она была перевязана.

Фаузия Хайрулловна: Когда Миша пришел к нам, родители как увидели его и все, понравился он им. У меня и татары были ухажеры, всякие были, а вот он пришел, они, как его увидели, и все... Папу Миша видел только один раз, когда он меня провожал.

Михаил Петрович: Да, Хайруллу Садыковича я видел только один раз, вечером. Помню, он подошел и спрашивает: "Как у молодежи дела?" Понравился он мне.

Я сейчас расскажу то, что раньше никому не рассказывал. Аэроклуб я закончил, стал инструктором-общественником, но речной техникум тогда так и не закончил. Был я тогда на практике помощником у капитана Темрюкова Николая Николаевича. В 37 году была перепись населения. Я переписывал рабочих лесозавода в Дальнем Устье.

Вот как-то Николай Николаевич привел меня к женщинам. Я ему потом говорю: "Слушай, мы с тобой молодые ребята, нам молодые девки нужны, а ты к старухе меня привел". А с кем я был, энкаведешница оказалась. Николай Николаевич возьми и по пьянке скажи ей. Она обиделась за "старуху" и написала рапорт, дескать, я материалы переписи передал иностранной разведке.

Фаузия Хайрулловна: Не надо было лазить.

Михаил Петрович: А задержали меня прямо на танцах, я с Фаей танцевал. Попросили выйти поговорить и в черную машину. Я в Плетеневской тюрьме сидел. Тем, кто допрашивал, говорю: "Слушайте, вы говорите, я немцам материалы переписи дал. Зачем иностранцам списки рабочих лесозавода?"

Сидел я шесть месяцев. Искали у меня документы, нигде нет документов. Когда меня выпустили, я написал письмо в НКВД: "Вы фашисты, бандиты, убиваете невиновных".

Сходил в аэроклуб. Оказывается, наша группа учлетов вся уехала в Оренбург, учиться на военных летчиков. Я попрощался с Фаей и тоже поехал в Оренбург.

Фаузия Хайрулловна: Он спускается с горы в речной форме, а я иду навстречу. "Здравствуй". "Здравствуй". Миша говорит: "Вот, Фая, ухожу в армию". Я говорю: "Ну что же, иди". Мы с 36 года знакомы были, а дружили только на танцах, ничего же не было.

Михаил Петрович: В Оренбурге мне повезло, встретился Михаил Комаров, инструктор по пилотированию, который у меня в Казани экзамен принимал. Я ему тогда понравился. Он говорит: "Ну что, учишься?" Говорю: "Нет". Не говорю, что сидел.

Он пошел, поговорил с начальником училища и меня приняли в курсанты, зачислили в истребительную группу. Я быстро всех по учебе догнал. Это был уже 38 год, май месяц. Учились летать и стрелять на истребителях И-5 в Благословенке, на летнем аэродроме. Нас 30 человек выпускников Казани отправили на финский фронт. Приехали, только померзли и все. А Михаил Комаров погиб. Мы летали сначала на И-15, потом на И-15бис.

На финском фронте истребителям было делать нечего, финны не летали, сбивать было некого. Я на разведку три раза слетал и все. Только лицо обморозил - на земле 40 градусов, в небе 50 градусов, а кабина открытая, не отапливается. У меня от оспы рябь на лице была. Когда лицо обморозил, некоторые оспинки пропали. Потом, когда в 44 году немцы меня сбили, у меня сильно лицо обгорело и рябь совсем исчезла.

После финской в Торжке мы на И-16 пересели. Очень строгий самолет. Зато маневренный был, изумительно. С Торжка мы перебрались в Ригу. С Риги в Могилев. С Могилева меня направили на курсы командиров звеньев в Молодечно.

Тут и война началась. 22 июня в 9 утра я уже участвовал в воздушном бою над Минском. Позывной мой был - "Мордвин". Я чуть не плакал - мой самолет был весь изрешечен. Через день меня немцы сбили. Мы атаковали бомбардировщики, а они отстреливались. Стреляешь в немца, стреляешь, а он летит. Баки у них были протектированные, двухслойные, с жидкой резиной. Пуля пробивает бак, а бензин не вытекает - резина дырку закрывает, самолет не загорается. А наши баки были простые, одна пуля пробивает бак, бензин начинает вытекать, вторая пуля поджигает самолет и все.

По моим подсчетам, за всю войну я сбил самолетов 18-19, хотя официально за мной 9 немецких самолетов. В 41 году кинофотопулеметов не было, кто будет считать. Я тогда четыре самолета потерял. В августе 41 года мой самолет сбил наш советский же летчик.

Вот как это было. Яша Шнеер, летчик нашего полка, летал неважно и в бою откровенно трусил. Другой командир бы отдал его под трибунал, но наш комполка Захар Плотников был хороший человек и сказал мне: "Миша, возьми Шнеера, подучи его. Если что, у тебя кулаки крепкие, всыпь ему, как надо". А мы тогда стояли под Тулой.

Полетели мы тренироваться. А мы тогда уже летали на "Як-1". У меня, как у командира, была двухсторонняя радиосвязь. Мне с командного пункта поступила команда перехватить немецкий самолет-разведчик Юнкерс-88, летящий в сторону Москвы.

Перехватили мы немца, ударили двумя истребителями. Так Яша сбил свой первый самолет. Очень радовался. Потом на одной тренировке при отработке маневра он неудачно повернул и срубил мне одно крыло. Я выпрыгнул с парашютом, приближаюсь к земле, вижу, лечу прямо на колья, у меня волосы дыбом встали. Но повезло, не напоролся. Мы летали тогда над деревней Мясное.

А вот у Яши парашют не раскрылся. Он как ударился об землю, все его кости разломались. Его когда поднимали, он растягивался как резиновый. В кармане у него нашли серебряный портсигар с гравировкой "Моему учителю и другу Михаилу Девятаеву". Потерял я этот портсигар.

Пятый самолет, подбитый, я довел до части. Но сам был сильно ранен в ногу, потерял много крови, долетел до аэродрома и, еще колеса не коснулись земли, уже отключился. Прямо на крыле самолета мне перелили кровь моего командира Володи Боброва.

Меня отправили в тыл. Сначала в Ростов, потом в Сталинград. Я получил письмо из части, что наш полк отправлен на переформирование в Саратов. Когда наш санитарный поезд остановился в Саратове на сутки, как сказали, я добрался до аэродрома, но наших там уже не было. От поезда я отстал. В Саратовском госпитале мне сделали операцию и направили в Казань, в специальный госпиталь для летчиков. По пути я заехал в Торбеево, к матери Акулине Дмитриевне.

Потом в Рузаевке сел на поезд "500 веселых" Рузаевка-Казань. Народу ездило на нем очень много - и в окошко лезут, и в двери - если залез, до Казани ни в туалет, никуда не сходишь, хоть под себя ходи. Мне мать самогонки в дорогу дала. Бутылку я выпил и в пустую бутылку отлил. Вот так.

В поезде меня присватали уже. Познакомился с лейтенантом медицинской службы. Оказалось, они с Фаей вместе в медучилище учились. Тоже татарка. Она с фронта в положении ехала, а в одежде-то незаметно. Вот она и хотела меня, женить, что ли, на себе. Привезла к себе домой. Маме сказала, дескать, мой жених. Ее тетя замужем была за генералом Александровым, руководителем ансамбля танца и пляски Красной Армии. А я, когда почувствовал вот это хозяйство, от нее на двух костылях бегом.

Госпиталь был в кинотеатре "Вузовец". Сходил на Комлева к Фае, они переехали, не живут уж тут. Потом я пошел в кинотеатр "Электро". А там и танцы были. Я билет взял в кино, ну куда мне на танцы на костылях. Потом повернулся, смотрю, две девушки разговаривают, голос знакомый. Потом ее подруга Дуся говорит: "Чё-то солдат смотрит на нас". Она повернулась. "Фая!" "Миша!" Встретились - почти три года уж не виделись.

"Ты, - говорит, - чё приехал?" "К жене приехал". "К какой?" Костыль из-за спины вытаскиваю, говорю: "Вот к какой жене". "Где?" Я говорю: "Вот в "Вузовце".

Кино посмотрел я, вышел в фойе, смотрю, танцы там. Несмотря на то, что война была, танцы продолжались, жизнь своим чередом шла. Пришел я, сижу там, меня пропустили без билета как-то. Смотрю, Фая танцует с старшим лейтенантом. Она отошла от старшего лейтенанта и ко мне подсела. И вот теперь уж мы поговорили. Танцы кончились, я в госпиталь, она домой. Оказывается, они уже на Чехова жили. Нам идти в одну сторону, трамваи не ходили, снега было много. Договорились в Доме офицеров встретиться.

Пришли в Дом офицеров, а там медичка беременная, которая меня оженить хотела. Они с Фаей в конфликт. Я с Фаей остался.

После Дома офицеров я костыли бросил, ходил только с палочкой. Тяжело было ходить, но я храбрился. Это был январь 42 года.

Потом Фая как-то сказала: "Придете в гости?" "Приду". И вот пришли, мать Фаи, Маймуна Зайдулловна, моя будущая теща, картошечки поджарила и колбаски. О-о-о, объедение! Она очень хорошей поварихой была. Потом еще раз пришел, третий раз, потом так закрутилось. Потом ночевать остался. А официально потом, как на фронт ехать, пойдем, говорю, Фая, бери паспорт с собой. Пошли, расписались, потом сфотографировались. Думаю, все равно на фронте я погибну, хоть жена законная останется.

29 ноября 42 года вышли из ЗАГСа и сфотографировались. Фотограф сказал: "Редчайшая пара". Я с такой фотографией попал в плен. На второй фотографии была Фая и ее сестра Ляля.

По состоянию здоровья меня направили в санитарную авиацию и я еще несколько раз в Казань за самолетами "По-2" прилетал. Уже к жене приезжал.

Хотя я был в санитарной авиации, я вылетал и на бомбежки. Потом одного генерала спас от немцев. Он пистолет подарил.

В 1944 году наконец-то я снова стал истребителем. Случайно встретился с бывшим моим командиром Володей Бобровым, уже полковником. Владимир теперь летал у знаменитого Покрышкина и в два счета устроил так, что меня тоже взяли к Покрышкину.

Переучили меня на американский истребитель "Кобра". Июнь 44-го. Бои жуткие были, каждый день по два, по три боя было. Мокрыми приходили, аж на губах пена коркой засыхала.

В начале июля из Молдавии перелетели мы под Львов и Броды. 13 июля пошло наступление. Часов в 9 вечера, а тогда дни были длинные, мы полетели сопровождать штурмовики "Илы". Когда обратно летели, уже у линии фронта с командного пункта поступил приказ вернуться в такой-то квадрат и встретить эшелон немецких бомбардировщиков. Завязался воздушный бой, там "Мессершмиты" были, "Фокке-Вульфы".

Из облака начал выходить вверх, почувствовал боль. Смотрю - "Фокке-Вульф" на хвосте сидит. Видимо, когда я проскакивал в разрыве облаков, он меня и подцепил. Вижу, Володя Бобров впереди на наборе высоты, а у меня самолет пламенем охватило. Кричу: "Бобёр, наведи меня на восток". Он кричит: "Мордвин, прыгай, сейчас взорвешься".

Я открыл дверцу, а на "Кобре" дергаешь аварийную ручку и дверца падает прямо на крыло. Я то ли об крыло ударился, то ли об стабилизатор - факт, что потерял сознание. Как приземлился, не знаю.

Пришел в себя, лежу на нарах. Немцы все документы, фотографии жены, пистолет, ордена - у меня два ордена Красного Знамени и два Отечественной Войны было - все забрали. Лицо, руки обожжены, болят.

В лагере под Бродами нас хотели избить перебежчики, кто добровольно к немцам уходил. Сергей Вандышев, майор, летчик-штурмовик из Рузаевки, поднялся на тюк инкубаторной стружки и говорит: "Сожгу всех, и себя, и вас". Они ушли, а так искалечили бы нас.

Потом нас собрали летчиков человек десять, чтобы везти в специальный лагерь для советских летчиков. Мы договорились, что попытаемся захватить самолет. Какое там захватить, нас подвезли к "Юнкерсу-52", руки связали сзади и уложили на живот. Так нас доставили в Варшаву, поселили в психиатрической больнице. Там сад такой, хороший урожай яблок был. Это был уже август.

Нас начали обрабатывать. Генерал пришел, отругал капитана из охраны, нас стали хорошо кормить, раздали ордена. Обещали при хорошем поведении выдать оружие.

У меня нога была выбита, я не мог бежать, а Сергей Вандышев, Володя Аристов, сын секретаря ЦК, попытались, но не смогли. Двое других ночью побежали. За ними пустили собак, поймали их.

Генерал приехал, ругался, что не оправдали его доверие. Режим охраны усилили. Потом к нам женщин пустили психически больных, голые, вытворяют такое, что и во сне не приснится. А мы чего, раненые, в крови, у меня лицо, руки обгоревшие, не до этого.

Потом мы попали в Лодзь, лагерь для летчиков. Комендантом этого лагеря был брат Гиммлера. Потом 250 раненых, покалеченных летчиков перевели в Кляйнкенигсбергский лагерь. Там я встретился со своим одноклассником из Торбеева Василием Грачевым, тоже летчиком, штурмовиком. Мы сделали подкоп за колючую проволоку. Нам бы сразу бежать, но мы решили еще подкопаться под комендатуру - оружие взять и всех освободить. Планы были наполеоновские, но нас поймали.

Меня, моего друга Ивана Пацулу и Аркадия Цоуна, как организаторов подкопа, приговорили к расстрелу и отправили в лагерь смерти Заксенхаузен.

Этот лагерь был построен в 36 году недалеко от Берлина для политзаключенных немцев. Там только в "кринкеркоманде" (кирпичной команде) 30 тысяч рабочих было.

Мы брали глину, делали шары, чтобы ни одной капли земли туда не попало. Кирпич получался очень прочный.

Потом меня перевели на испытания обуви. Назывались мы "топтуны". Новейшие ботинки, груз за плечами - 15 килограмм. Целый день ходили. А потом вечером замеряли и записывали, какой износ у ботинок, чистили ваксой. Утром снова то же самое. Норма 250 грамм хлеба - 200 грамм лагерных и обувные фирмы добавляли 50 грамм. Обувь хорошая была. Коричневые, черные ботинки, с шипами, с подковами. Ходить надо было - земля, асфальт, песок, мраморные бесформенные плиты, потом опять песок, земля и вот целый день так по этим камням ходишь-ходишь. По асфальту ничего идешь, а вот по камню, по плитам - тяжело.

Немцы очень жестокие были. Он, может быть, и хороший немец, но за помощь нам он попадал в карцер, а карцеры для немцев были, хуже, чем для нас, так что...

Мне повезло, какие-то люди мой номер заменили на другой и сказали, что отныне я украинец Никитенко Степан Григорьевич, 1921 года рождения, учитель из Дарницы, пригорода Киева. Видимо, этот Степан недавно умер и еще не был зарегистрирован. Если бы не эти люди, я бы в печку попал и из трубы в качестве дыма бы вышел.

Там в крематории жгли дай боже как. Вот смотришь, упал, живой еще человек. А там черный ящик был, четыре ручки. Его туда сунут и тащат в крематорий, сжигать. Вот ты упал, больше не можешь ходить. Ты еще дышишь, ты еще разговариваешь, а тебя в крематорий уже тащат. Когда мы галоши испытывали, некоторые ходят-ходят, падают, его в ящик складывают и нас заставляют нести в крематорий. Вот и все - песня спета этого человека, а ты не будешь нести, тебя тоже туда, прикладом.

Мне еще раз повезло, когда немецкие антифашисты перевели меня из "топтунов" в хозяйственную обслугу - кормить свиней, убирать с огородов брюкву, лук, готовить парники к зиме, возить дрова и продукты.

Однажды всех построили и заставляли раздетыми проходить перед комиссией - отбирали тех, у кого на теле были красивые татуировки. Их убивали и из их кожи делали абажуры, сумки, кошельки и т.д.

Около пятисот человек, в том числе и меня, отобрали для работы на острове Узедом. В Заксенхаузене внутри овчарок не было, а в лагере при аэродроме, куда нас привезли, там овчарки были такие злые, людей жрали, прямо хватали и клочья мяса отдирали. Ох и собаки злые, как они обучали собак, не знаю.

На этом острове с 1935 года располагался секретный ракетный полигон. Здесь были заводские корпуса, стартовые площадки, аэродром, катапульта для управляемых ракет, различные испытательные станции ВВС, сухопутных сил и много другого. Наш лагерь и весь центр назывался Пенемюнде, по названию рыбацкого поселка.

Сначала я работал на разгрузке песка, потом перешел в "бомбен-команду". Мы после бомбежек вытаскивали взрыватели из неразорвавшихся бомб. Наша команда была пятой, четыре предыдущих уже подорвались. Риск был большой, зато в тех домах, откуда мы вытаскивали бомбы, можно было найти продукты, наесться до отвала, прихватить теплого белья. Мы искали оружие, но ничего не нашли, правда, иногда мы находили и золотые вещи, и драгоценные камни, которые должны были сдавать немцам.

Каждую минуту ждешь, вот сейчас тебя разорвет на куски. Думаю, здесь я с ума сойду и самовольно пошел работать в другую группу, "планирен-команда". Они заделывали воронки на взлетно-посадочных полосах после бомбежек, маскировали самолеты.

Понемногу сложилась группа из желающих бежать. План был такой - улететь домой. Летчик - я. Мы присмотрели один "Хейнкель-111" - он всегда был с утра прогретый, полностью заправленный. С самолетной свалки начали таскать таблички с приборных досок, особенно "Хейнкелей". Я присматривался, запоминал, как запускают двигатели. Вот так и готовились, выжидали удобного случая.

Но обстоятельства заставили нас поспешить. Дело в том, что за избиение стукача меня приговорили к "10 дням жизни". Это означало, что за 10 дней меня должны были постепенно забить насмерть. Совсем недавно моего друга Фатыха из Казани, которого перевели вместе со мной из Заксенхаузена, забили в первый же день его "10 дней жизни". Он умер у меня на руках и до утра лежал мертвый рядом со мной.

Когда мне оставалось два "дня жизни", мы смогли осуществить свой план - в обеденный перерыв убили конвоира, забрали его винтовку, с большими трудностями, но запустили двигатели. Я разделся по пояс, чтобы никто не видел полосатой одежды, загнал ребят в фюзеляж и попытался взлететь. Самолет почему-то не поднимался, взлететь не удалось, в конце полосы, когда я развернул самолет обратно, мы едва не свалились в море. Зенитчики побежали к нам, солдаты, офицеры отовсюду. Наверное, думали, что один из их летчиков сошел с ума, тем более, что сидит голым.

Ребята кричат: "Взлетай, погибнем!" Потом приставили штык к правой лопатке. Я как разозлился, схватил за ствол винтовки, вырвал его из их рук и как пошел чесать прикладом, согнал их всех в фюзеляж.

Думаю, если под горку не взлетели, вверх тем более не поднимемся. Я погнал самолет туда, откуда в первый раз начал разгон и начал второй взлет. Самолет опять не слушается. А там только сели с боевого задания "Дорнье-214, 217", думаю, сейчас я врежусь в них, и тут меня осенило, что самолет не взлетает из-за того, что триммеры на посадочном положении. "Ребята, - говорю - давите здесь!" Навалились, все-таки три человека, пересилили. И только так, почти чудом, взлетели. Как взлетели, они на радостях запели "Интернационал" и отпустили штурвал, мы чуть в море не грохнулись. Потом я нашел триммеры элеронов и руля высоты, покрутил их, усилия на штурвал стали нормальными.

Летели в облаках, чтобы не сбили. Лететь в облаках на чужом самолете, когда не разбираешь показания приборов - это очень опасно - несколько раз я допускал срывы и мы едва не врезались в море, но все обошлось. Почему немецкие истребители нас не сбили сразу после взлета, можно только догадки строить, ведь подлетали совсем близко. А потом, когда в облака вошли, я взял курс на северо-запад, на Норвегию.

До Швеции долетели и развернулись в сторону Ленинграда, горючего было много, думаю, долетим. Но я так ослаб, что уже перестал чувствовать управление и повернул в сторону Варшавы, лишь бы до линии фронта долететь. Опять встретились немецкие истребители, они какой-то корабль сопровождали. Я вовремя качнул крыльями, чтобы они увидели желтое брюхо и кресты.

Возле береговой линии нас сильно обстреляли. Хорошо, что мы были на низкой высоте - из-за большого углового перемещения в нас не попали. Потом над лесом к нам начал приближаться "Фокке-Вульф", я скорее снова разделся, а ребята спрятались в фюзеляж, но тут опять стали обстреливать зенитки и ему стало не до нас.

Я стал машину бросать то влево, то вправо и почти совсем потерял высоту. А там через речку мост был. Смотрим, наши солдаты. А прямо по полету в лесу полянка была. Я чудом посадил самолет, прямо воткнул его, аж шасси обломилось.

Пулемет взяли и хотели в лес уйти, вдруг рядом немцы. А мы уж совсем из сил выбились, под снегом вода, грязь, сразу ноги промочили. Вернулись обратно.

Скоро начали подбегать наши солдаты: "Фрицы, сдавайтесь!" Мы выпрыгнули из самолета, наши, как увидели полосатых, одни кости, никакого оружия, нас сразу стали качать, понесли на руках. Это было 8 февраля.

Видят, мы голодные, привели в столовую. Там кур варили, мы и набросились. Врач у меня курицу отбирала, я бы объелся, голодный - и вдруг курицу жирную, сразу нельзя, можно даже умереть. Я тогда весил меньше 39 килограмм. Одни кости.

Пятеро погибли из нас - их сразу в войска послали, четверо в живых осталось. У меня ухудшилось зрение, я стал плохо видеть. От нервов, что ли.

Как командование узнало, что мы прилетели с ракетного центра, меня, как летчика, какой-то полковник повез к генерал-лейтенанту Белякову в Ольденберг.

Я начертил все, что запомнил, все-таки летчик, профессиональная память не подвела. Много рассказывал о запусках ракет "Фау-1" и "Фау-2". Мне довелось даже, в сентябре уже, беседовать с будущим Генеральным конструктором советских космических кораблей Сергеем Павловичем Королевым. Я, конечно, не знал, кто это был. Он назвал себя Сергеевым. Тогда он отправлял целый эшелон из Германии с ракетами, бумагами института немецкого ракетчика Вернера фон Брауна. Я рассказывал ему о подземном заводе в Пенемюнде, ходил с ним по цехам. Мне с ним и водку довелось пить.

А когда я выступал перед будущими космонавтами, Сергей Павлович тоже там был. Тогда Гагарин еще не летал.

Потом мне сказали, что представление о присвоении мне звания Героя Советского Союза подписал именно Королев. Но об этом я узнал только после его смерти.

А тогда, в 45 году, когда у меня все расспросили, отправили на сборный пункт. Потом нас пешком повели из Германии через Польшу и Белоруссию в Псковскую область, на станцию Невель.

Привели к озеру. Вокруг озера лес. Ворота, над ними написано "Добро пожаловать", а кругом колючая проволока.

Говорят: "Ройте себе землянки". Мы сделали землянки, сена накосили, на сене спали. В октябре уже стало холодно. Домой не отпускают, и переписываться нельзя. Ценные вещи, золото, драгоценные камни отобрали.

После перелета столько ценностей мне натаскали ребята. Помню, золотой крест был вот такой, с рубинами. В Ольденберге сейф они нашли, разбили, принесли все. У меня столько бриллиантов было. Целая коробка. Кресты золотые были. Все у меня украли. Я на золотые вещи и сейчас не падкий, а тогда тем более. Парни из деревни, кто с золотом имел дело? Плевать нам на все это было.

Там, в Невеле, содержались бывшие пленные и вывезенные в Германию советские женщины. Нас грузины охраняли. Они были свободными, Сталин дал им свободу.

Потом все-таки меня в декабре отпустили с землянок в Невеле. Мне еще повезло, не посадили. Все-таки не все дураки, хотя дураков у нас много. В бумагах у меня какой-то писарь написал "гаубичный истребительный артиллерийский полк".

Он так расшифровал сокращение ГИАП - "гвардейский истребительный авиационный полк". Приехал в Казань, пришел в Свердловский военкомат, говорю, я летчик, никогда не был артиллеристом. Военком заорал: "Марш отсюда!" и выгнал меня. Вот так я артиллеристом стал. А Фаузия уже ждала. Ей в 44 году пришла бумага, что я пропал без вести. Она не верила, что я погиб, ходила к гадалке. А я смог ей написать только летом 45 года.

Фаузия Хайрулловна: Конечно, я надеялась, что Миша жив. Гадала на кольце, кольцо показало его лицо. Ходила к слепому гадальщику, он сказал: "Проживете долго, трое детей у вас будет, будете жить, как все семьи".

Бумага о том, что мой Миша пропал без вести, теперь в музее лежит. В июне или июле от него пришло письмо, что он в городе Невеле. О них, оказывается, еще писали в фронтовых газетах, как они с плена прилетели.

Михаил Петрович: Приехал я живой и здоровый, а в Казани на работу устроиться не могу - как узнают, что был в плену, сразу от ворот поворот. В феврале 46 года поехал в Мордовию. В Саранске отказали в двух местах. Обратился на механический завод, там мой друг, земляк, солагерник Василий Грачев работал в автопарке механиком или инженером. Мы с ним вместе 7 классов в Торбееве закончили. Такой толковый парень был. Он попросил за меня, но мне отказали, а его самого, боевого офицера-летчика, за то, что был в плену, за измену Родине, выгнали с завода и посадили на 10 лет. Он сидел в тюрьме в Ирбите. Там он и сейчас живет. Стал начальником цеха, потом в профсоюзах работал.

Поехал в Торбеево. Там сразу обратился к своему другу детства Гордееву Александру Ивановичу, третьему секретарю райкома партии. Он очень хорошо принял, позвал к себе в гости вечером. Я рассказал, как в плену был. Он: "Миша, тебе работа будет". Утром, как договорились, прихожу. "Нет здесь для тебя работы. Здесь Волги нет, давай езжай к себе на Волгу".

Я чуть не заплакал. Я на Гордеева не обижаюсь. Он доложил первому секретарю, земляк, мол, давай устроим на работу, летчик, в плену был. А тот: "Таких не надо". Маме говорю: "Я должен в Президиум Верховного Совета попасть, к товарищу Швернику, объяснить, в чем дело, почему. Мне в Москву надо". А денег на билет нет.

Маме говорю: "Давай козу зарежем, продадим, буду богатый, верну". Она говорит: "Что ты, сынок. Вон бабы масло возят в Москву. А жулики у них и масло, и деньги отбирают. А ты здоровый, давай, езжай с ними".

Дали мне в исполкоме пропуск в Москву. Бабы в селах скупали масло, даже в Беднодемьянск ездили, потом для желтизны добавляли морковный сок, все хорошенько смешивали и замораживали. Потом на поезд и в Москву. А там на трамвае на Сухаревский рынок. Я в форме, бабы не боятся. Пока продают, я туда-сюда хожу, посматриваю.

Потом на какой-то швейной фабрике в Подмосковье бабы брали белые нитки, краску. Нитку красили и пучками в Торбееве продавали. Это выгодно очень было, мокшанки раскупали цветную нитку на вышивки.

Помню, мы долго шли где-то по оврагам, по полянам, переночевали где-то. У кого-то купили целый мешок ниток, ворованные, наверное, были. Потом и мне часть ниток дали. Мать продавала.

Вот так я за два с половиной месяца заработал денег и приехал снова в Казань. Вызывают в НКВД и спрашивают: "Ты что в Москве делал?" Говорю: "У брата был". "Телефон есть?" "Есть". Потом опять вызывают: "Что ты врешь? Ты шпионил. Брат тебя не видел 3-4 месяца". А я письма писал в разные инстанции, никаких ответов не было. Потом я перестал писать.

Фаузия Хайрулловна: Меня то и дело в спецчасть вызывали, спрашивали, что он рассказывает. Говорю: "Ничего не рассказывает". "Ну хорошо, когда вы с ним вдвоем, что он говорит?" Тогда время такое было, надо было думать, что говоришь.

Михаил Петрович: Потом все же взяли меня в речной порт, дежурным по вокзалу. Всякое было, пленом этим мне то и дело тыкали. А с 49 года я уже ходил капитаном на катере. Прошел обучение на механика, сдал на отлично, а замещение должности не получил. Нас было тринадцать человек, все получали лишние сто рублей за замещение должности механика и только мне не дали. Директор затона Павел Григорьевич Солдатов говорит: "Мы тебя по ошибке туда послали. Ты, - говорит, - был в плену, скажи спасибо, что мы тебя держим".

После XX съезда КПСС, когда Хрущев развенчал Сталина, вопрос с бывшими пленными был поставлен так - изменников надо карать, а тех, кто не сам сдался, кто не сотрудничал с немцами, их нужно реабилитировать, а заслуги отметить.

Брат моей Фаи, Фатих Хайруллович Муратов, он уже умер, говорит мне: "Миша, давай в Москву напишем о твоей судьбе". Он в Верховном Суде Татарии работал. Я говорю: "Никуда я писать не буду. Сколько я писал после войны - никакого толка. Кому я нужен, тот сам меня найдет".

Журналистам дали задание - искать среди бывших пленных примечательных людей. Завотделом газеты "Советская Татария" Ян Борисович Винецкий тоже ходил по военкоматам. В нашем Свердловском райвоенкомате ему сказали, что, дескать, есть у нас артиллерист, улетел из плена на немецком самолете, привез 9 человек.

Ян Борисович и его друг, собственный корреспондент "Литературной газеты" Булат Миннуллович Гизатуллин, решили прийти и расспросить меня. Булат Гизатуллин затем был министром культуры Татарстана.

Фаузия Хайрулловна: С Ян Борисовичем мы подружились и домами дружили. Хороший был человек. А с Булатом мы были давно знакомы. Он учился в 15-й школе с моим братом Фатихом. Пришли Булат и Ян, стучатся: "Девятаев здесь живет?"

Миша сразу покраснел. Чувствуется, у него нервы на пределе. Ян Борисович говорит: "Я ходил по военкоматам. В Свердловском райвоенкомате военком сказал, что у него один есть, такую автобиографию написал, тут, говорит, вообще ерунда - говорит, что он летчик, а сам артиллерист. Я - говорит, - читаю автобиографию, неужели это может быть?"

А Ян Борисович сам был летчиком, воевал в Испании. Они с Булатом были друзья и решили прийти. Это было 7 часов вечера, октябрь, 56 год. Попросили Мишу рассказать. Он сел и с 7 вечера до 6 утра рассказывал. Мама покойная пять раз самовар ставила.

Он так рассказывал, я сама волей-неволей сидела там же, куда я денусь, с такими подробностями, с какими он никогда нигде не рассказывал. У него такое состояние было.

Потом они часов в 10 шофера пригласили и он тоже сидел, слушал до утра. Ян Борисович такие вопросы задавал, все же он сам летчик. Я дала свой институтский телефон для связи. Так у нас дружба началась.

Потом через месяц-полтора Ян Борисович звонит и говорит: "Скажите Михаилу Петровичу, что я добился разрешения пройти в органы и проверить".

Михаил Петрович: Дело до Игнатьева, секретаря обкома партии дошло. Ян Борисович Винецкий написал большую статью, я прочитал, проверил. Булат сказал: "Не надо в "Советскую Татарию", давай в Москву сразу, в нашу "Литературную газету", сразу на весь мир пойдет".

В "Литературке" обещали под Новый год статью обо мне опубликовать. Потом перенесли ко Дню Красной Армии на 23 февраля. Потом ко мне приехал полковник из журнала ДОСААФ "Патриот": "Михаил Петрович, давай выпьем с тобой. Вот меня прислали проверить материал Винецкого".

Оказывается, еще не верили. Прихожу к Яну Борисовичу, он при мне звонит в Москву. Там сказали, что к 8 марта обязательно выйдет. Не вышла. Потом говорят, что 23 марта будет точно.

Прихожу домой, говорю, завтра статья будет. Сам не верю, утром поехал в железнодорожный вокзал. Там киоскеру даю 10 рублей, беру "Литературок" на всю сумму.

Иду домой, сын Леша встречает: "Папа, вот статья вышла!" Радость какая была.

Начальство сразу зауважало. Директор затона вызывает к себе, выражает почтение, говорит, что меня ждет к телефону министр речного флота СССР Шашков Зосим Алексеевич.А я в то время преподавал на курсах в Аракчино. Там готовили младших специалистов - рулевых, мотористов и т.д. В этот день у меня был последний урок. И пошло, и поехало. Меня перехватил подполковник Георгий Евстигнеев из редакции "Советской авиации". Мы с ним на транспортном самолете Ил-14 улетели в Москву, в министерство речного флота.

А в самолете везли вино. Летчики, как узнали, кого везут, сразу водку, коньяк стали таскать. В общем, когда приземлились в Москве, мы с Жорой не знаем, что делать, как в таком виде к министру идти. Выходим, спрашивают, где Девятаев. Говорю, он там, в кабине. Ловим такси и к Жоре домой. Утром я проснулся, давай голову мыть холодной водой, думаю, как же я пойду к министру с такой мордой.

Министр всех собрал, рассказал им обо мне, как меня с работы выгоняли за плен и говорит: "Пусть Михаил Петрович в кабинет к любому из вас дверь ногой открывает".

Где только я не был тогда в гостях. Мне деньги дали. Купил подарков, приехал домой в Казань.

Когда Героя присвоили, уже в августе, после Москвы поехал в Торбеево. А в Москве я неделю жил на даче у Константина Симонова. На рыбалку ходили, за грибами. Он так долго расспрашивал. Потом мы с Володей Бобровым встретились, командиром моим. А они с Симоновым, оказывается, в Луганске жили на одной улице.

Симонов устроил в мою честь банкет. Подали устрицы, Володя кольнет устрицу и в рот, а мне неудобно, устрицы пищат, а они, дьяволы, товарищи писатели, только жрут. Банкет был дай боже какой. Думаю, дай, узнаю, сколько же заплатит Симонов за вечер. А он взял, на бумажке расписался и все. Он на государственном счету был.

И пошли поездки по стране, встречи с людьми. Помню, пригласили меня в 57 году в поездку по Мордовии. Ездили мы с заместителем министра культуры Сыркиным по разным районам, выступали в Саранске. Только в Германию я ездил десятки раз, много раз ездил туда с Фаей. Один раз, в 1968 году, ездили всей семьей, с детьми.

Фаузия Хайрулловна: Я в юности мечтала стать историком, археологом. Я очень любила историю. А получилось так, что отец умер, а я самая старшая у мамы, после меня еще трое. Мама неграмотная. Жизнь была очень тяжелая и я в 38 году пошла учиться в медучилище. В 39 году закончила училище и до пенсии работала на одном месте - сначала лаборантом, потом старшим лаборантом в Казанском институте эпидемиологии и микробиологии.

Когда я училась в школе, у нас татарский язык был на латинской графике. Тот татарский алфавит назывался "яналиф". Мне и сейчас легче читать на яналифе. Я буду рада, когда татары перейдут снова на латиницу. Вот внуки в школе татарский язык учат, приходят, бабушка, как правильно писать, а сейчас по-татарски пишут русскими буквами и я путаюсь - то ли "э", то ли "е" писать. Для меня это очень трудно. Вот на яналифе было хорошо.

У двоюродной сестры мамы муж был муэдзин мечети "Мэрджени". Их дочь разошлась с первым мужем - татарином и вышла замуж за дядю Петю, русского, очень хорошего человека. Он на фронте погиб.

Так что я в семье не первая пошла за нетатарина. Никто меня никогда этим не упрекал. Вообще у нас все Мишу любили. Моя бабушка, папина мать, она прекрасно говорила по-русски, она все о Казани рассказывала ему.

Михаил Петрович: Мы с ней лет десять вместе в городскую баню ходили. Придем с ней, там татарки ее забирают к себе, моют. А я иду в мужское отделение, парюсь. Потом опять вдвоем домой.

Фаузия Хайрулловна: Она рассказывала нам, как чехи Казань обстреливали из пушек, как захватили, как потом бежали. О каждом доме в Казани она могла рассказать. Моя мама не очень хорошо говорила по-русски, потом научилась. Она родом была из села Чулпыч Сабинского района. А отец родился в деревне Буртасы Тетюш-ского района.

Михаил Петрович: Наши оба сына закончили медицинский институт. Алексей - кандидат медицинских наук. Александр - доктор медицинских наук. Нелли окончила Казанскую консерваторию и преподает фортепьяно и теорию музыки в театральном училище.

Старший работает хирургом при военкомате. У него дочка, с женой разошлись. Дочь зовут Ирина. Правнучку зовут Настя. Правнучка, внучка русские. Алексей записан русским, татарский язык знает в совершенстве. Александр записан татарином, но по-татарски говорит хуже. Дочь Нелли тоже записана татаркой.

Фаузия Хайрулловна: У Александра жену зовут Фирдаус. Она закончила институт культуры. Фирдаус очень красивая, когда в Торбееве была, там сказали, ну прямо татарская княжна. Их дети: старшая Алина, вторая Диана. Старшей 16 лет, учится в 11 классе, младшей 14 лет, учится в 9 классе. Говорят по-татарски прекрасно - они в деревне у Фирдаус росли, в Балыклы Тюлячинского района.

Муж Нелли Рустам Салахович Фасахов работает на кафедре аллергологии в ГИДУВе. Их дочь Дина поступила на первый курс пединститута, изучает английский язык. У них есть еще сын Миша 12 лет и младшая дочь Лейла 11 лет.

Нелли у нас с 4 лет плакала: "Купите мне пианино, я пианино хочу". С 6 лет она пошла учиться в музыкальную школу. Но поступила сначала на исторический факультет университета. Закончила на отлично два курса и не выдержала: "Мама, я ошибку сделала в жизни, мне надо идти в консерваторию". Пришлось папе идти просить, чтобы ее отпустили из университета.

Михаил Петрович: Я ни о чем не жалею. Мы защищали свою Родину, Отечество. Сейчас у меня семья, жена, дети, внуки, правнучка уже есть. Что еще надо? А если бы не воевали, струсили бы, никого бы не было, были бы мы рабы.

Конечно, нельзя сказать, что все у нас в семье было гладко. Бывало, придет письмо от какой-нибудь женщины, Фая давай ревновать. Женщин ко мне приставало много, всяких - и красивых, и при должностях. Конечно, герой, знаменитость.

А мне ничего, кроме своих троих детей, не надо было. Так что ни у одной бабы, даже самой-самой красивой, шансов не было. 56 лет я уже женатый и в самые трудные годы со мной рядом была моя семья, мои дети, мои родственники.

Хорошо сидим! В гостях у Михаила Петровича И Фаузии Хайрулловны. Карим Долотказин родом из Большой Поляны Кадошкинского района и гордится своим знаменитым земляком.

В преддверии 70-летия Великой Победы готовится к выходу в свет новое издание знаменитой автобиографической книги мордовского летчика Михаила Девятаева, совершившего беспрецедентный побег из фашистского концлагеря на угнанном у немцев самолете. Историю подвига советского аса, озаглавленную им как "Побег из ада", будет предварять рассказ о дальнейших судьбах всех участников знаменитого перелета. В книгу войдет множество неизвестных фактов, которые ранее не могли быть опубликованы.

Почему после побега Михаилу Девятаеву вновь пришлось вернуться на лагерные нары? Как получилось, что летчик, воевавший в дивизии Покрышкина, после войны больше ни разу не поднялся в небо? Кто представил его к званию Героя Советского Союза спустя 12 лет после подвига? Об этом и многом другом корреспонденту "РГ" рассказал сын легендарного аса и один из авторов нового издания Александр Девятаев.

Кино не будет?

В Саранск, где его отца считают национальным героем, доктор медицинских наук из Казани Александр Михайлович Девятаев приехал в ходе сбора материалов для книги. В местном Мемориальном музее военного и трудового подвига знаменитому летчику и девяти его товарищам посвящена целая экспозиция.

Только не спрашивайте меня о судьбе кинофильма, посвященного подвигу отца, - сразу предупредил собеседник. - Насколько я знаю, съемки так и не начались. Причина? Денежный вопрос - ищут инвесторов…

О сценарии "Побег в небо. Девятаев" "РГ" писала три года назад. По словам продюсера картины Дениса Филюкова, презентация проекта произвела настоящий фурор. Планировалось, что снимать кино будет Василий Пичул - создатель "Маленькой Веры", а главную роль сыграет Олег Тактаров. О намерении выступить соинвестором картины заявляло и руководство Мордовии, но проект встал.

А жаль - судьба Михаила Девятаева поразительнее самой невероятной фантазии сценариста. В свое время он был занесен в Книгу рекордов Гиннесса - как единственный в мире летчик, который за один и тот же подвиг сначала был посажен за решетку, а затем удостоен высшей государственной награды. Однако те, кто хорошо знаком с биографией героя, считают эту формулировку, мягко говоря, некорректной.

Числился казненным

"Мордвин" - таким был позывной летчика-истребителя авиадивизии Покрышкина старшего лейтенанта Девятаева. Последний раз он вышел на связь 13 июля 1944-го, во время воздушного боя близ Львова: в тот день его самолет был сбит, а сам он с тяжелыми ожогами, без сознания, попал в плен. После первой попытки побега, завершившейся неудачей, участь пленника была решена - его ожидали печи Заксенхаузена. От верной гибели Михаила спас случай - в санитарном бараке парикмахер из числа заключенных заменил бирку смертника на его робе биркой штрафника, принадлежавшую погибшему учителю с Украины Григорию Никитенко. Под этим именем он и числился в лагерных архивах - а летчик Девятаев значился там в списках казненных.

Таких поворотов судьбы в жизни отца было много, - вспоминает Александр Девятаев.

Следующим "кругом ада" стал лагерь смерти Пенемюнде на балтийском острове Узедом. Именно там находился полигон, где фашисты испытывали "оружие возмездия", а значит, покинуть остров заключенные могли лишь через трубу крематория. Того, кто все же решался на отчаянный шаг, ожидала показательная казнь - прямо на плацу перед строем узников на пойманного беглеца спускали овчарок, которые живьем разрывали его в клочья...

Михаилу и девяти его товарищам удалось невозможное. День восьмого февраля 1945 года много лет спустя в книге воспоминаний он восстановит поминутно: как, по его команде расправившись с конвоиром, узники ринулись в стоящий бомбардировщик, как незнакомая машина сначала отказывалась подниматься в воздух, нарезая круги по взлетной полосе, как уже бежали со всех сторон эсэсовцы, как товарищи кричали: "Мишка, ну что же ты?!", как он почувствовал между лопаток леденящий холод штыка, как штурвал не поддавался ослабевшим от голода рукам, и беглецам пришлось укрощать его втроем - пока, наконец, захваченный самолет не взмыл в небо над островом…

"Товарищ Сергеев"

Историки назовут случившееся чудом - бомбардировщик "Хенкель -111", управление которым Девятаев освоил практически уже в воздухе, не смогли сбить ни поднятые по тревоге немецкие истребители, ни советские зенитки. Верный шанс расстрелять беглецов в упор был у попавшегося им навстречу "Фокке-Вульфа" - но у возвращавшегося на аэродром фашистского самолета бензобак был пуст, боекомплект израсходован. Приземлившись по другую сторону фронта, экипаж в полосатых робах передал своим точные координаты ракетных установок "Фау-2", благодаря чему засекреченный полигон был разгромлен. Когда об этом доложили Герингу, он пришел в ярость и приказал отдать под трибунал лагерное начальство Пенемюнде.

Однако родина в те годы не жаловала бывших пленных. Михаил вновь отправился за колючую проволоку - в до боли знакомый Заксенхаузен, где в то время уже находился советский фильтрационный лагерь.

Семеро его товарищей, которые были рядовыми либо не служили вообще, через месяц были отправлены на фронт. До победы дожил лишь один из них. А офицеры - отец, Иван Кривоногов и Михаил Емец - еще долго находились на проверке. В то время и произошла встреча с Сергеем Королевым - отцу его представили как "товарища Сергеева", - рассказывает Александр Девятаев.

В сентябре 45-го авиаконструктор прибыл на Узедом за информацией о секретных разработках вермахта и кто-то из "особистов" вспомнил, что в лагере неподалеку сидит летчик, бежавший с того самого сверхсекретного острова. На бывшем полигоне Пенемюнде они вместе проведут несколько дней. Потом Королев, сам ранее испытавший участь заключенного, отправится в Москву, а Девятаев вернется в лагерный барак. Однако ту встречу конструктор не забыл - добытые беглецом сведения легли в основу создания первой советской ракеты.

Засекреченный подвиг

В ноябре 45-го отца, наконец, демобилизовали. Однако следили за ним "органы" еще долго - слишком уж невероятной казалась рассказанная им история о побеге, - говорит собеседник. - В документах, которые ему выдали после фильтрации, в графе "военная специальность" стояло "артиллерист". Остается лишь гадать, что это было - ошибка или изысканная месть "смершевцев", благодаря которой путь в авиацию отцу был навсегда закрыт. Когда в военкомате он рассказывал, что был на фронте летчиком и сбежал из концлагеря на самолете, ему просто смеялись в лицо. Для 27-летнего парня - боевого офицера, вернувшегося с войны, - это было трагедией.

В Казани, где в ту пору жила семья, Михаилу пришлось устроиться дежурным в речном порту. Позже он много лет трудился там капитаном - водил по Волге суда на водных крыльях.

Очередной крутой поворот в его судьбе произошел в 1957-м, после успешного запуска первого советского спутника. О подвиге Девятаева и его товарищей вышел очерк в "Литературной газете", а вскоре летчику было присвоено звание Героя Советского Союза.

То, что награждение отца Звездой Героя было "благодарностью" Королева, всего лишь гипотеза. Однако на это указывают многие детали, - поясняет Александр Девятаев. - Я до сих пор не видел его наградного листа. Несколько лет назад мы с руководителем архивной службы Мордовии Юрием Юшкиным работали над биографией отца. Запросили всевозможные источники, но нигде не обнаружили документов, которые проливали бы свет на историю его награждения. Это говорит о том, что данные по сей день засекречены - а кто мог это сделать?.. К тому же, побег из плена в ту пору не считался подвигом.

Незадолго до смерти Михаилу Петровичу Девятаеву выпало встретиться с командиром звена "Люфтваффе" Гюнтером Хобомом, который в феврале 1945-го получил приказ "догнать и уничтожить" беглецов из Пенемюнде. Сделать это немецкому асу не удалось. "Того самого русского" Хобом увидел лишь спустя более полувека - в 2002 году, во время съемок документальной ленты о знаменитом побеге с острова Узедом. Тогда бывшие враги впервые посмотрели друг другу в глаза, а потом обнялись и даже выпили по рюмке водки - в знак примирения...

Справка "РГ"

Михаил Петрович Девятаев - Герой Советского Союза, почетный гражданин Республики Мордовия, а также города Казани и немецких городов Вольгаста и Цинновица. После войны Михаил Петрович с супругой Фаиной Хайрулловной вырастили двух сыновей - Алексея и Александра - и дочь Нелли. Похоронен в 2002 году в Казани на Арском кладбище. В его родном селе Торбееве (ныне - райцентр в Мордовии) открыт Дом-музей героя.

Прямая речь

Николай Кручинкин, директор саранского Мемориального музея военного и трудового подвига:

Трофим Сердюков, Иван Кривоногов, Владимир Соколов, Владимир Немченко, Федор Адамов, Иван Олейник, Михаил Емец, Петр Кутергин, Николай Урбанович… Мы собрали сведения о судьбе всех товарищей Девятаева. Из семерых участников перелета, отправленных на фронт, шестеро погибли в апреле 45-го, буквально за несколько дней до победы. Единственный уцелевший - Адамов - был ранен.

Все события в истории совершаются людьми, их поступками, а когда надо - подвигами. И Великая Отечественная война - это подвиг миллионов людей, отстоявших свою землю и свободу. Но, к сожалению, оказывается, что спустя 70 лет после войны потомки практически не знают имён героев, золотыми буквами вписанных в нашу историю. Один из них - Михаил Петрович Девятаев - Герой Советского Союза, летчик, прошедший войну от первого до последнего дня. Проанализировав учебники по истории для начальной и средней школы, я нигде не нашел никакой информации о подвиге М.Девятаева. Поэтому неудивительно, что об этом человеке не знают и студенты 1 и 2 курсов. Также, к своему удивлению, библиотеках своего города, я не нашел книг о Девятаеве и его воспоминаний ”Побег из ада” и “Полет к солнцу” . Они списаны из фондов, так как не пользуются спросом среди читателей. А ведь на примере жизни и подвиге, таких людей, как Девятаев и нужно воспитывать чувство патриотизма. Поэтому я задался целью - узнать как можно больше об этом человеке и его уникальном подвиге, чтобы обязательно рассказать о нем своим будущим ученикам.

Михаил Девятаев родился 8 июля 1917 года в поселке Торбеево Пензенской губернии. Он был 13 ребенком в семье. Успешно окончил речной техникум, но, мечтая быть летчиком, в 1940 году окончил Чкаловскую военно-авиационную школу летчиков. В действующей армии с июня 1941 года. За боевые заслуги в этом же году награждён орденом Красного Знамени. К лету 1944 года он сбил 9 немецких самолётов, 5 раз сбивали его.

13 июля 1944 года в воздушном бою под Львовом был сбит, ранен. В последний момент покинул падающий истребитель с парашютом. Тяжело раненый, попал в плен к немцам. Девятаеву сразу предложили служить фюреру, т. е. изменить Родине. Но он с возмущением ответил: «Среди летчиков предателей не найдёте”. После первой попытки бегства из Лодзинского лагеря был переведен в лагерь смертников Заксенхаузен. Уделом сюда попавших была только смерть. Михаил Девятаев вспоминает в своей книге”Побег из ада”: «как выжил, не знаю. В бараке - 900 человек, нары в три этажа, 200 гр. хлеба, кружка баланды и 3 картофелины - вся еда на день и изнурительная по тяжести работа ”. Но ему повезло, когда самых крепких отобрали и отправили на остров Узедом, где в ракетном центре Пенемюнде шли разработки крылатых ракет”ФАУ- 1” и баллистических ракет “ФАУ - 2”.И в “Пенемюнде”, несмотря на особые условия содержания, он не оставляет мысль о побеге и начинает подбирать людей для его осуществления.

В лагере М. Девятаев упорно подбирал надежных людей для побега с острова. Он говорил о побеге так горячо и убеждённо, что они поверили - взлетим. Работая на аэродроме, стали примечать все подробности его жизни: когда заправляются самолеты, когда команды идут обедать, какой самолет удобней стоит для захвата. Михаил остановился на “Хейнкеле - 111”, который чаще других летал. Надо было во чтобы то ни стало увидеть приборы в машине, и узнать в какой последовательности что включать - ведь счёт времени при захвате идёт на секунды. Экипаж тяжелого двухмоторного бомбардировщика состоял из 6 человек, а беглецам предстояло поднять его силами одного изможденного узника. Обсудили детальный план побега: кто ликвидирует охрану, кто расчехляет моторы. Риск был высок: самолет может оказаться без горючего, могут загородить полосу взлета. Короче один шанс из ста. Помог случай. 7 февраля пленных заставили засыпать воронки от бомб. В 12.00, когда команды летчиков - немцев ушли на обед, до заветного самолёта было 200 шагов. Решительным оказался Иван Кривоногов. Он оглушил единственного охранника, надел его шинель и шапку с козырьком и под видом охранника повел остальных к самолёту, чтобы не вызвать подозрения у охраны на вышках.

У хвостовой двери ударом пробивает Девятаев дыру, просовывает руку и открывает запор. Пленные (их 10 человек) быстро забираются в самолёт, Девятаев садится в кресло пилота. Парашютное гнездо пусто и он сидит в нем, как тощий котёнок. На лицах расположившихся сзади - лихорадочное напряжение: скорее! Владимир Соколов и Иван Кривоногов расчехляют моторы, снимают с закрылков струбцинки…Ключ зажигания на месте. Теперь скорее тележку с аккумуляторами. Подключается кабель. Стрелки сразу качнулись. Поворот ключа, движение ноги - и моторы оживают. Ещё минута и ”Хейнкель” рулит на взлетную полосу. Никакой тревоги на летном поле не видно, так как все привыкли, что этот самолет летает много и часто. Но самолет почему - то долго не взлетал. И вот тогда беглецы увидели на поле панику. За считанные секунды Девятаев сумел всё - таки найти рычаг, благодаря которому самолет смог взлететь. Как только машина оторвалась от бетона, беглецы поняли - спасены! У них всё получилось! А Михаил Девятаев посмотрел на часы: было 12 ч 30 м - весь побег уместился в 21 минуту. Летели над морем, так как понимали, что на суше будут перехвачены истребителями. Высота - около 2 км. От холода и пережитого возбуждения все пассажиры “Хейнкеля” дрожали. Они летели из Германии в Россию по показаниям компаса. Как только заметили, что люди, увидев их самолет, убегают и ложатся - догадались - они в России. Но тут же по ним начали стрелять зенитки. Два снаряда попали в самолет. Он загорелся. Надо было срочно садиться. Михаил Девятаев начал резко снижаться. Перед ним было поле. Самолет днищем пропахал большую часть поля, но все- таки приземлился удачно. И вдруг узники услышали: «Фрицы, хенде хох, сдавайтесь”. Но для них это были очень дорогие слова. ”Мы не фрицы. Мы свои. Из плена. Свои”. Люди с автоматами, в полушубках, подбежав к самолету, были ошеломлены. Десять скелетов в полосатой одежде, обутые в деревянные башмаки, забрызганные кровью и грязью, плакали, повторяя одно только слово: “Братцы, братцы…” В расположение советской части их понесли на руках, ведь весили они по 40 кг.

Он показал советским специалистам места, где производились узлы ракет и откуда они стартовали. Именно за помощь в создании первой советской ракеты Р - 1 С. П. Королев смог представить Девятаева к званию Героя Советского Союза. За свою жизнь М. П. Девятаев награжден орденом Ленина, двумя орденами Красного Знамени, орденами Отечественной войны I и II степеней, медалями.

Михаил Девятаев до своих последних дней жил в Казани. Пока позволяли силы, работал капитаном речного флота, в том числе возглавлял экипажи самых первых отечественных судов на подводных крыльях - “Ракета” и “Метеор”. Участвовал в ветеранском движении, оказывал помощь тем, кто в ней особо нуждался. У него два сына - врачи, дочь - музыкант, внуки.

Через 40 лет после побега М. Девятаев уже вместе со своими сыновьями побывал вновь в Германии, на том месте, где находился лагерь и аэродром. И сказал он тогда им, что на этом окруженном морем клочке земли, он постоянно думал о Родине, и это давало ему силы. И ещё - из любого, даже самого трудного положения в жизни, есть выход. Главное - не отчаиваться и не потерять в себе человека. Детально изучив доступные мне материалы о подвиге Девятаева, я задался вопросом: «Единственным ли был подвиг М. П. Девятаева в годы войны?” И оказалось, что подобные подвиги были!

Одним из первых бежал из фашистского плена летчик - истребитель Николай Кузьмич Лошаков в 1943 году. 27 мая 1943 года его самолёт ЯК - 3 был сбит в ходе ожесточенного воздушного боя, Лошаков выпрыгнул из него с парашютом, но потерял сознание и был захвачен врагом. После долгих и унизительных допросов и истязаний Лошакова отправили работать на запасной аэродром в Псковскую область. Пребывая в заточении, он стал задумываться о побеге и посвятил в свои планы одного из заключенных - Ивана Денисюка, который работал заправщиком.

11 августа 1943 года смельчаки переоделись в немецкую военную форму, забрались в кабину самолёта “Шторх” и вылетели на восток. Фашисты подняли вдогонку истребители, но беглецы были уже далеко. Миновав линию фронта Лошаков посадил свой самолёт в поле у деревни Бритвино Новогородской области.

О подвиге Лошакова страна узнала только в 1961 году, когда на экраны вышел фильм Григорий Чухрая “Чистое небо” , где летчика, совершившего подобный подвиг, сыграл известный актер Евгений Урбанский.

Уроженец республики Чувашия Александр Иванович Костров в 1943 году повторил девятаевский подвиг, улетев из лагеря для военнопленных на самолете “Арадо - 96”.

Только в 1955 году Александра Ивановича Кострова реабилитировали и представили к званию Героя Советского Союза. Вскоре указ был отозван и Костров получил Орден Красного Знамени. Герой оказался забытым, и долгое время проработал до своей смерти на Чебоксарском заводе, обычным слесарем.

Майор советской армии Сергей Вандышев , в 1945 году совершил дерзкий побег на самолете из немецкого концлагеря на острове Рюген, но только в 1994 году Первый президент России присвоил ему звание Героя России. Справедливость восторжествовала только за год 10 месяцев до смерти летчика.

Один из командующих советской авиацией в годы Великой Отечественной войны приводит в своих мемуарах случай побега из лагеря, совершенном летчиком Аркадием Михайловичем Ковязиным в 1944 году.

В 1941 году его самолет был сбит и летчик вместе со своим товарищем - штурманом попал в фашистский плен. Ковязин был отправлен работать на местный аэродром, где познакомился и сдружился с одним из заключенных - Владимиром Крупским. Крупский пользовался доверием коменданта лагеря и сумел устроить Ковязина кочегаром в ангар, где стояли самолёты. В один из ясных дней 1944 года, когда технический персонал ушёл обедать, друзья забрались в заправленный самолет. После нескольких попыток летчик сумел запустить мотор, и взлететь. После своего героического побега Ковязин попал в советский лагерь, где ему удалось пройти все трудности и выстоять. Через многие годы Аркадий Михайлович Ковязин был удостоен ордена Ленина.

Побег группы Москальца, Чкуасели, Карапетяна.

3 июня 1944 года военные летчики Владимир Москалец, Пантелеймон Чкуасели и Арам Карапетян угнали сразу три самолёта с Лидского аэродрома в Белоруссии. Друзья получили доступ к машинам, потому что поступили на службу в немецкие ВВС и сразу решили, что при первой возможности они совершат побег. Побег был подготовлен и проведен при помощи специального отряда НКВД, действовавшего в тылу врага. В городе Лида (Белоруссия) Карапетян познакомился со своим земляком, который работал у немцев водителем. Именно он помог “выйти” лётчикам на отряд, который организовал побег.

Вскоре фашисты решили перебазироваться на новый аэродром, и Карапетян передал через связную просьбу быстрее решать вопрос о побеге. Было решено лететь 3 июля, причем в любую погоду. Взлетели прямо со стоянки поперек взлетной полосы и вскоре сели в намеченном месте. Беглецы вошли в состав партизанского отряда “Неуловимые” и воевали в нем до его расформирования.

В 2005 году стали известны данные еще об одном летчике - Владимире Ивановиче Муратове , бежавшем из неволи. Он попал в плен в мае 1944 года. В числе других военнопленных был отправлен обслуживать военный аэродром в Румынии. Там он сдружился с техником, который обслуживал военные самолеты. Тот подготовил истребитель к взлету и отвлек охрану. Муратов удачно приземлился в расположении советских войск, прошел проверку в особом отделе и вернулся в свою часть, где провоевал до Дня Победы.

В 2007 году в один из музеев города Саранск пришло письмо из города Челябинск. В нем автор утверждал, что его дядя Алексей Инкин в 1944 году повторил подвиг Михаила Девятаева, за что получил от начальства отпуск в родное село, но к сожалению, исследователям “девятаевского” подвига не удалось найти подтверждение этому в военных архивах.

Именно учителя должны формировать гражданскую позицию подрастающего поколения, приобщать к нравственным, духовным ценностям.

(8. 7. 1917 - 24. 11. 2002)

Д евятаев Михаил Петрович - легендарный советский летчик. Родился 8 июля 1917 года в поселке Торбеево (ныне пгт в Мордовии) в семье крестьянина. Мордвин. Член КПСС с 1959 года. Был тринадцатым ребенком в семье. Когда ему исполнилось 2 года, от тифа умер отец. В 1933 году окончил 7 классов средней школы и поехал в Казань, намереваясь поступить в авиационный техникум. Из-за недоразумения с документами ему пришлось учиться в речном техникуме, который он окончил в 1938 году. Одновременно учился в Казанском аэроклубе. В 1938 году Свердловским РВК Казани призван в РККА. В 1940 году окончил Оренбургское военное авиационное училище летчиков им. К.Е.Ворошилова. Направлен служить в Торжок. Позже переведен в Могилев в 237-й истребительный авиационный полк (Западный ОВО).

Участник Великой Отечественной войны с 22 июня 1941 года. Уже на второй день на своем И-16 участвовал в воздушном бою. Боевой счет открыл 24 июня, сбив под Минском пикирующий бомбардировщик Ju-87. Затем защищал небо Москвы. В одном из воздушных боев в районе Тулы в паре с Я.Шнейером сбил Ju-88, но и его Як-1 получил повреждения. Девятаев совершил вынужденную посадку и оказался в госпитале. Недолечившись, сбежал на фронт в свой полк, который в то время базировался уже западнее Воронежа.

23 сентября 1941 года при возвращении с задания Девятаев был атакован?мессершмиттами?. Одного из них сбил, но и сам получил ранение в левую ногу. После госпиталя врачебная комиссия определила его в тихоходную авиацию. Он служил в ночном бомбардировочном полку, затем в санитарной авиации. Только после встречи в мае 1944 года с А.И.Покрышкиным он вновь стал истребителем.

Командир звена 104-го гвардейского истребительного авиационного полка (9-я гвардейская истребительная авиационная дивизия, 2-я воздушная армия, 1-й Украинский фронт) гвардии старший лейтенант Девятаев М.П. в воздушных боях сбил 9 вражеских самолетов. Вечером 13 июля 1944 года вылетел в составе группы истребителей P-39 под командованием майора В.Боброва на отражение налета вражеской авиации. В неравном воздушном бою в районе Львова был ранен в правую ногу, а его самолет подожжен. В последний момент покинул падающий истребитель с парашютом. С тяжелыми ожогами захвачен в плен.

Допрос следовал за допросом. Затем его на транспортном самолете отправили в разведотдел абвера в Варшаву. Не добившись от Девятаева никаких ценных сведений, немцы отправили его Лодзинский лагерь для военнопленных. Позже переведен в лагерь Новый Кенигсберг. Здесь, в лагере с группой товарищей Девятаев начал готовить побег. По ночам подручными средствами - ложками и мисками - они рыли подкоп, на листе железа оттаскивали землю и разбрасывали ее под полом барака (барак стоял на сваях). Но когда до свободы уже оставалось несколько метров, подкоп обнаружила охрана. По доносу предателя организаторов побега схватили. После допросов и пыток их приговорили к смерти.

Девятаев с группой смертников был отправлен в Германию в лагерь смерти Заксенхаузен (под Берлином). Но ему повезло: в санитарном бараке парикмахер из числа заключенных заменил его бирку смертника на бирку штрафника (№104533), убитого охранниками учителя из Дарницы Григория Степановича Никитенко. В группе?топтунов? разнашивал обувь немецких фирм. Позже при помощи подпольщиков был переведен из штрафного барака в обычный. В конце октября 1944 года его в составе группы из 1500 заключенных отправили в лагерь на остров Узедом, где находился секретный полигон Пенемюнде, на котором испытывалось ракетное оружие. Так как полигон был секретным, для узников концлагеря был только один выход - через трубу крематория. В январе 1945 года, когда фронт подошел к Висле, Девятаев вместе с заключенными Иваном Кривоноговым, Владимиром Соколовым, Владимиром Немченко, Федором Адамовым, Иваном Олейником, Михаилом Емецом, Петром Кутергиным, Николаем Урбановичем и Дмитрием Сердюковым начал готовить побег. Был разработан план угона самолета с аэродрома, находившегося рядом с лагерем. Во время работ на аэродроме Девятаев украдкой изучал кабины немецких самолетов. С поврежденных самолетов, валявшихся вокруг аэродрома, снимались таблички от приборов. В лагере их переводили и изучали. Всем участникам побега Девятаев распределил обязанности: кто должен снять чехол с трубки Пито, кто убирать колодки от колес шасси, кто снимать струбцины с рулей высоты и поворота, кто подкатывать тележку с аккумуляторами. Побег был назначен на 8 февраля 1945 года. По пути на работу на аэродром заключенные, выбрав момент, убили конвоира. Чтобы немцы ничего не заподозрили, один их них одел его одежду и стал изображать конвоира. Таким образом удалось проникнуть на стоянку самолетов. Когда немецкие техники отправились на обед, группа Девятаева захватила бомбардировщик He-111H-22. Девятаев запустил двигатели и начал выруливать на старт. Чтобы немцы не увидели его полосатую арестантскую одежду, пришлось раздеться до гола. Но взлететь незамеченными не удалось - кто-то обнаружил тело убитого охранника и поднял тревогу. В сторону?хейнкеля? со всех сторон бежали немецкие солдаты. Девятаев начал разбег, но самолет долго не мог взлететь (позже обнаружилось, что не были убраны посадочные щитки). При помощи товарищей Девятаев что есть силы тянул штурвал на себя. Только в конце полосы?хейнкель? оторвался от земли и на малой высоте пошел над морем. Опомнившись, немцы послали в погоню истребитель, но обнаружить беглецов ему не удалось. Девятаев летел, ориентируясь по солнцу. В районе линии фронта самолет обстреляли наши зенитки. Пришлось идти на вынужденную. ?Хейнкель? совершил посадку на брюхо южнее населенного пункта Голлин в расположении артиллерийской части 61-й армии.

Особисты не поверили, что заключенные концлагеря могли угнать самолет. Беглецов подвергли жесткой проверке, долгой и унизительной. Затем отправили в штрафные батальоны. В ноябре 1945 года Девятаев был уволен в запас. Его не брали на работу. В 1946 году, имея в кармане диплом капитана, с трудом устроился грузчиком в Казанском речном порту. 12 лет ему не доверяли. Он писал письма на имя Сталина, Маленкова, Берии, но все без толку. Положение изменилось, только в конце 50 годов.

В 1957 году он стал одним из первых капитанов пассажирских судов на подводных крыльях?Ракета?. Позже водил по Волге?Метеоры?, был капитаном-наставником. Уйдя на пенсию, он активно участвовал в ветеранском движении, создал Фонд Девятаева , оказывал помощь тем, кто в ней особо нуждался.

Награжден орденом Ленина, 2 орденами Красного Знамени, орденами Отечественной войны 1 и 2 степеней, медалями. Почетный гражданин Республики Мордовия, городов Казани (Россия), Вольгаста и Циновичи (Германия). В Торбеево открыт музей Героя.

Сочинения:
1.Полет к солнцу. - М.: ДОСААФ, 1972.
2.Побег из ада. - Казань: Татарское кн. изд., 1988.

«Ему разрешили упоминать и Пенемюнде, и конструктора Королева только за год до смерти, через 57 лет после полета»

На минувшей неделе состоялась годовщина легендарного побега-полета из фашистского плена Михаила Девятаева с еще 9 товарищами на борту. 8 февраля 1945 года со второго захода, давя аэродромную обслугу, бомбардировщик «Хейнкель-111» оторвался от взлетной полосы сверхсекретной немецкой базы Пенемюнде и самолетов-преследователей. Бежавшие не знали, что угоняют не просто самолет, а пульт запуска ракет «Фау»...

ПРОКЛЯТЫЙ ОСТРОВ

Возле городка Пенемюнде на острове Узедом, в Балтийском море на севере Германии, в годы Второй мировой войны располагались исследовательский институт, ракетная база, завод, аэродром и концлагерь. Его узники были чернорабочими, а иногда и «подопытными кроликами» для испытаний производившихся здесь же, в подземных цехах, печально знаменитых ракет «Фау-1» и «Фау-2». Фюрер называл их своим оружием возмездия. База курировалась лично Германом Герингом , рейхсминистром Имперского министерства авиации, вторым человеком после Адольфа Гитлера в Третьем рейхе. Она была одним из самых секретных военных объектов Германии.

Отсюда немцы бомбили ракетами Европу (Антверпен, Париж), но особенно доставалось англичанам. «Ангелы смерти», «Фау-2», каждая из которых со скоростью звука несла тонну взрывчатки, не давали Уинстону Черчиллю , английскому премьеру, начать активные действия второго фронта под их обстрелами.

17 августа 1943 года британские королевские ВВС впервые совершили налет на Пенемюнде. 597 тяжелых бомбардировщиков сбросили тысячи бомб. Акция позволила задержать серийный выпуск ракет на полгода. И все же в 1944 году массовая бомбардировка Лондона и других городов Великобритании радиоуправляемыми баллистическими ракетами «Фау-2» возобновилась. Около 10 тыс. смертоносных снарядов снова беспрепятственно упали на Британские острова. Англия начала подумывать о выходе из коалиции и нейтралитете.

Перехватывать ракеты на старте не удавалось. Так что единственный способ борьбы с ними был - уничтожить саму базу вместе с ее пусковыми установками и цехами по их производству. Но англо-американские бомбардировки Пенемюнде при всей их активности и масштабам почему-то больше не приносили результата. И еще. Если провести мысленно радиус от острова Узедом до Лондона и очертить круг досягаемости для «Фау-2», то в него войдет не только вся Польша, Прибалтика, но и значительная часть Беларуси, Украины и России, включая Минск, Киев и Санкт-Петербург. Так что угроза, исходящая с острова Узедом, была актуальна и для нас. Надо было проникнуть на проклятый остров и узнать точные координаты цели. Как ни бились мощнейшие разведки союзников над этой задачей, ее им никак не удавалось решить. И вот в сотнях километров от Балтики, над Львовом, 13 июля 1944 года в воздушном бою был сбит и захвачен немцами в плен летчик-истребитель знаменитой дивизии Александра Покрышкина . Пленный пилот через полгода эту задачу выполнил. Звали его .

«А ТЫ ТРОГАТЬ МЕНЯ НЕ МОГИ!»

Уроженец мордовского поселка Торбеево Михаил Девятаев хорошо помнил себя с семи лет. «Мать? Какая добрая она могла быть при 14 детях! (Отец погиб в гражданскую войну, когда Мише, 13-му из детей, было два года, а младший, Вася, «еще был у мамки в животе» - прим. ред. ). Она, как всякая мать, естественно, нам хотела добра и желала хорошего. Но по ее положению, по ее бедности она не могла нас ни обуть, ни одеть. Сама на рынке покупала овцу или какую живность, сама зарежет, обдерет; ливер, голова-ножки, внутренности - для нас; а мясо - на базар, к поезду. Вот так питались... Никогда не болел я. Хорошо помню, у соседей поел лук с огорода, с животом меня схватило, я упал. Сосед этот, дядя Матвей, подошел: «Ты что, Мишенька?» Я говорю: «Дак вот, лучку вашего поел». Смотрю: принес он кружку молока и хлеб. Он знал, что если он меня побьет, то больше у него огорода не будет. А если он хорошо сделает мне, то больше в огород никто не залезет».

За поведение Мишу выгнали из школы, но потом взяли-таки обратно, когда он перед строем обещал исправиться. Потом учился неплохо.

7 августа 1932 года по инициативе генерального секретаря ЦК ВКП (б) Иосифа Сталина был принят «Закон о трех колосках» - так в народе назвали знаменитое постановление ЦИК и СНК СССР «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности». Его незнание не освобождало от ответственности, в том числе и расстрельной. Могло не освободить и семиклассника Мишу, когда в 1933 году они с приятелем набрали этих самых ржаных колосков, оставшихся на убранном поле, и сварили вкуснейшую похлебку. Доесть не дали милиционеры. По пути удалось-таки злополучную похлебку проглотить, но акт в милиции все-таки составили. На время отпустили, и малолетние преступники решили: пора! Рванули в Казань, к своей мечте - в авиационный техникум. Без документов (при побеге не до них!) туда не взяли. Взяли в речной. Директор посмотрел на пришлых оборванцев, на красную девятаевскую майку, сшитую матерью из знамени, украденного Мишей с крыши поселкового исполкома, на их босые грязнущие ноги и внял доводу напористого подростка: «Так вы же все равно кого-нибудь выгоните, ну, тех, кто с документами, а плохо учится».

ПОЗЫВНОЙ - «МОРДВИН»

В 1937 году, на 4-м курсе, 20-летний Девятаев был арестован НКВД за шпионаж. Он ляпнул правду своему приятелю о сомнительной красоте его возрастной подружки, тот по пьяни проговорился. Подружка, осведомительница НКВД, украла у обидчика и сожгла доверенные ему как активисту подписные листы для переписи населения, сказав в конторе, что Девятаев их продал немцам. Через семь месяцев заключения и постоянных допросов Михаила выпустили из барака («А что? Если меня было не за что»). К тому времени состоялись и учеба в авиаклубе, и первый незабываемый самостоятельный полет. В 1938 году Свердловским РВК города Казани Девятев был призван в Красную Армию, в 1940-м окончил Чкаловскую военно-авиационную школу летчиков. 24 июня 1941-го сбил первого фашиста в небе над Минском.

«А еще через день сам попал под огонь «мессершмита» и выпрыгнул с парашютом из горящего «ишака» (истребителя И-16), - пишет, встретившись с Девятаевым, в очерке «Подвиг мордвина из Торбеева» классик советской журналистки Василий Песков . - Не прояви он находчивость, война и жизнь окончились бы для него в этом бою под Минском - «Мессершмит» развернулся расстрелять летчика. Михаил стянул стропы и быстро «колбасой» понесся к земле. В ста метрах он дал парашюту раскрыться и спасся. Потом он еще не один раз покидал горящие самолеты. К лету 44-го года он сбил девять вражеских самолетов. Пять раз сбивали его. У него были прострелены рука и нога. Лежал в госпитале».

Потом были побег из госпиталя, долгие месяцы на «кукурузнике» санитарной авиации и - снова без документов, но по протекции - дивизия легендарного аса Покрышкина. К 1944 году Девятаев был награжден тремя боевыми орденами.

И вот - неравный бой, в наушниках истошный приказ командира: «Мордвин (летный позывной Девятаева - прим. ред. ), прыгай!» Он вывалился с парашютом за борт самолета. В бессознательном состоянии, тяжело раненный, обожженный, Девятаев попал в плен.

ДОБРЫЙ РУССКИЙ ПАРИКМАХЕР

После допроса Михаила Девятаева перебросили в разведотдел абвера, оттуда - в Лодзинский лагерь военнопленных, откуда вместе с группой пленных летчиков он 13 августа 1944 года совершил первую попытку побега. Но беглецы были пойманы, объявлены смертниками и отправлены в лагерь смерти Заксенхаузен. Его бы и уничтожили, но...

А ты, дружище, за что попал? - спросил он и посмотрел в мою карточку. Увидев причину моего направления в концлагерь, он вздохнул, покачал головой. - Понятно... Организация побега и саботаж. За это - крематорий. Точно...

Хоть я и знал, что меня ожидает, от этих слов мне стало не по себе, точно ушат ледяной воды вылили мне на голову.

Не робей, браток, выручим из беды, - сочувственно сказал парикмахер. - Только выполняй все, что скажу.

Новый друг взял у меня бирку с номером, вышел куда-то и через минуту вернулся и подал мне бирку с новым номером.

Вот возьми... Забудь пока свою собственную фамилию. Теперь будешь Никитенко. Карточку я тоже подменил...

Бирка-то чья? - забеспокоился я.

Только что умер один человек. Пусть думают, что это ты. Понимаешь?..

Я кивнул головой: все ясно».

Так по официозно-литературной версии Девятаев стал Григорием Никитенко, учителем из украинской Дарницы. Казанский исследователь Равиль Вениаминов 8 февраля 2015 года написал для «БИЗНЕС Online» об этой книге, что она - «плод трудов двух профессионалов, которые литературно обработали воспоминания героя, одного рецензента, трех редакторов и двух корректоров, не упомянуты только скромные сотрудники главлита - главного управления по делам литературы и издательств». Словом, цензоры. И цензоры, и редакторы в нашем случае отличились то ли повышенной бдительностью, то ли потрясающим отсутствием профессионализма: столько в книге приукрашиваний, нестыковок и прочих огрехов.

А заведующий музеем-мемориалом Великой Отечественной войны в Казанском кремле Михаил Черепанов в беседе с корреспондентом «БИЗНЕС Online» вообще не удержался от ехидного смеха: «Чтобы фашисты допустили, с их-то контрразведкой и гестапо, попадание вражеского недорасстрелянного летчика на секретнейшую базу, да еще с аэродромом! И когда нам говорят, что это какой-то добрый парикмахер подарил ему документы умершего учителя и таким образом обеспечил ему «путевку» в команду маскировки ракет - ну это просто даже не смешно!»

НАСТОЯЩИЙ ПОЛКОВНИК

Тем не менее обратимся снова к книге «Побег из ада» - худо-бедно истина там все-таки присутствует, хотя и в сильно усеченном виде. Девятаев... ну, или, скажем так, главный герой пишет: «Я познакомился, а затем и подружился с двумя смертниками: полковником Николаем Степановичем Бушмановым и политруком Андреем Дмитриевичем Рыбальченко... Они никогда не падали духом, внушали людям веру в нашу победу, организовывали массы заключенных на активную борьбу с врагом в условиях концлагеря... Еще в 1942 году в одном из лагерей военнопленных под Берлином они создали подпольную организацию, которая срывала многие мероприятия немцев, направленные против нашей Родины.

С 1943 года Бушманов и Рыбальченко вели активную работу в берлинском подполье, выпуская и распространяя листовки, призывающие военнопленных и увезенных на работу в Германию иностранных рабочих к активному сопротивлению и саботажу на военных предприятиях - портить станки и оборудование, уничтожать материалы и готовые изделия, выпускать бракованную продукцию.

Через иностранных коммунистов Николай Степанович и Андрей Дмитриевич организовали материальную помощь выбившимся из сил советским патриотам и иностранным антифашистам... Они рассказывали нам о положении на фронтах согласно последним сводкам совинформбюро, принятым подпольным лагерным радиоприемником».

«Да, - продолжает Михаил Черепанов. - Именно после знакомства с этими людьми Михаил Петрович оказался вскоре на базе Пенемюнде под новым именем украинца Никитенко. Уже после войны Герой Советского Союза Девятаев встречался с Бушмановым как со старым другом-однополчанином. И они всегда выказывали друг другу взаимную симпатию. Так кто же такой был на самом деле полковник Бушманов Николай Степанович?

Он родился в 1901 году в Курганской области. В рядах РККА - с 18 февраля 1918 года, тогда же стал коммунистом. Гражданскую войну закончил командиром взвода. С 1931 года - начальник полковой школы. С 1937 года - старший преподаватель тактики специального факультета Военной академии имени Фрунзе. То есть, готовя разведчиков, сам готовился к нелегальной разведывательной работе. С 1938 года полковник Бушманов уже был начальником кафедры академии, кандидатом военных наук. Владел четырьмя языками.

Когда грянула Великая Отечественная, полковник Бушманов служил начальником штаба 32-й армии резервного фронта. 22 октября 1941 года он попал в плен. И в марте 1943 года уже был... помощником начальника Дабендорфской школы РОА (восточный отдел пропаганды особого назначения) в пригороде Берлина Вульгайде. В глубоком тылу врага, в казармах разведшколы вермахта Николай Степанович создает подпольную организацию «Берлинский комитет ВКП (б)» с разветвленной интернациональной агентурной сетью по всей Германии. Организация осуществляла саботаж и диверсии на немецких заводах, имела своих агентов и в РОА, и в легионе «Идель-Урал».

Масштаб подрывной работы не мог остаться без внимания гестапо. 30 июня 1943 года Бушманов был арестован. Содержался в берлинской тюрьме Моабит. В своих письмах казанскому публицисту и писателю-джалилеведу Рафаэлю Мустафину бывший узник описал свое общение в застенке с легендарным татарским поэтом. С ноября 1943 года в статусе смертника Бушманов был переведен в концлагерь Заксенхаузен, где они и встретились с Девятаевым.

Благодаря усилиям товарищей-антифашистов Николай Бушманов дожил до освобождения. Но, как и большинство секретных агентов ГРУ, был осужден по 58 статье за «антисоветскую деятельность» 29 июля 1945 года и приговорен к 10 годам лагерей. Был освобожден 5 декабря 1954 года, но до 25 октября 1955-го находился в ссылке. 1 сентября 1958 года он был реабилитирован Военным трибуналом Московского военного округа, объявлен персональным пенсионером министерства обороны СССР. Работал в центральном архиве министерства обороны СССР. Умер 11 июня 1977 года и похоронен с воинскими почестями на территории Донского монастыря Москвы».

ДЕЙСТВОВАТЬ «ПО ОБСТАНОВКЕ»!

Почему такой матерый разведчик, по мнению Михаила Черепанова - «уровня Зорге», Бушманов остановил свой выбор на Девятаеве для «командировки» в Пенемюнде? Думаю, что гражданские «подвиги» и военные дела, описанные выше, дают на это исчерпывающий ответ. 27-летний неуемный бузотер, настырный, неуступчивый, неимоверно живучий, по-мужицки хваткий и изобретательный, востроглазый, обладающий незаурядной памятью, к тому же несмотря на молодость имеющий огромный опыт боевых вылетов, Михаил Девятаев как нельзя лучше подходил для операции, когда действовать надо было, как говорят военные, «по обстановке», в абсолютной неизвестности, как в кромешной темноте, до секунды и миллиметра контролируемой и простреливаемой фашистами. «По обстановке» - более подробной инструкции не могла дать в этой ситуации ни одна разведка мира, пусть даже и состоящая из сплошных Штирлицев. Правда, в той же книге главный герой рассказывает, что идею захвата самолета ему подсказал политрук Рыбальченко, но насколько это соответствует действительности - спросить, увы, уже не у кого.

В ноябре 1944 года стараниями подпольщиков-разведчиков Девятаев-Никитенко оказался у заветной цели - на базе Пенемюнде. Ему удалось устроиться в «бомбокоманду», которая откапывала и извлекала неразорвавшиеся фугасы. «Володя Соколов был из детского дома и немецкий знал в совершенстве, - рассказывает Девятаев в интервью сайту Doskado. - И немцам сказал, что он не русский, а из немцев Поволжья. Его ставят бригадиром этой команды... Плохо одетые немцы были. На ногах из лыка боты, шинелешка. Мы-то еще бумагой - из-под цемента кули - пользовались, отверстия делали для рук и для головы. Такие вот худенькие были, что в цементный мешок забирались. Но если у нас находили такой мешок, то нас ругали и били даже. А он-то бедный мерзнет! Тут Володя Соколов к немцу подойдет: «Герр камрад, ну что вы мерзнете? Вот вчера ваш друг, Ганс, послал вон туда нас, мы камыша достали, разожгли костер, а потом он туда вон еще послал, на свалку - где разбился самолет. Мы оттуда не только дров принесли, но мы даже каучука от баков взяли, протекторы резиновые. А они горят, как бензин!» Немец позавидовал: «Идите, тоже достаньте». «Разрешите вот этого арестанта взять?» И указывает на меня. «Ну, бери». Володя со мной вместе - туда, на свалку. Я-то в кабину, самолет начинаю изучать, а Володя смотрит, чтобы нас кто не захватил. Вот так мы и изучали. Отрывали надписи, приборы. Куда задвинуть, допустим, жалюзи... Володя у меня за переводчика был - надписи приборные читал».

«Работая на аэродроме, теперь примечали все подробности его жизни: когда заправляются самолеты, когда команды уходят обедать, какая машина удобней стоит для захвата. Остановили внимание на двухмоторном «Хейнкеле-111». Он чаще других летал, - читаем в очерке Василия Пескова. - Случай помог проследить операции запуска. Однажды мы расчищали снег у капонира, где стоял такой же, как «наш», «Хейнкель». С вала я видел в кабине пилота. И он заметил мое любопытство. С усмешкою на лице - смотри, мол, русский зевака, как легко настоящие люди справляются с этой машиной, - пилот демонстративно стал показывать запуск: подвезли, подключили тележку с аккумуляторами, пилот показал палец и отпустил его прямо перед собой, потом пилот для меня специально поднял ногу на уровень плеч и опустил - заработал один мотор. Следом - второй. Пилот в кабине захохотал. Я тоже еле сдерживал ликование - все фазы запуска «Хейнкеля» были ясны».

А «облюбованный» заговорщиками самолет оказался личной машиной коменданта авиационного гарнизона Штейнгофа. И не просто представительским транспортным средством высокого начальника. На нем стоял пульт запуска ракет «Фау».

«Конечно, данный пульт управления ракетами был на базе не один, - отмечает Михаил Черепанов. - Но было потеряно время». Поэтому полет из плена Девятаева и его товарищей пусть ненадолго, но сорвал дальнейшие испытания «оружия возмездия» и дал передышку Англии, изнемогавшей от варварских бомбардировок.

КОНЕЦ ОСИНОГО ГНЕЗДА

Сказать, что побег на самолете из кишащего врагами его же собственного логова был драматичным, значит, не сказать ничего. О нем много написано, достаточно не полениться поэксплуатировать интернетовский поисковик. Ни один самый заковыристый сценарий самого голливудского боевика не сравнится с девятаевскими «действиями по обстановке». Так же, как ни один вымысел не способен превзойти дьявольскую изобретательность самой жизни. В общем, так или иначе, «Хейнкель-111» с десятком военнопленных приземлился на польской земле, уже освобожденной советскими войсками. Беглецы попали в расположение 61-й армии. Волшебное слово «Пенемюнде» привело к стремительному вызову Девятаева к командующему. «Я Белову, генерал-лейтенанту, когда сказал, где надо бомбить, он ахнул, - вспоминал летчик. - Двести метров от берега моря дуйте, я говорю, и попадете. Они [ракетные установки] все замаскированы, они в лесу. А то, что бомбили - это все были не настоящие. Макеты. «Нарисовать сможешь?» «Смогу». Потом он, по-видимому, связался с командующим фронтом. Пять дней, с 13-го числа, бомбили наши и союзники». Последняя ракета ушла с этого полигона 14 февраля 1945 года. База Пенемюнде перестала существовать как боевая единица. Задание было выполнено, советский летчик лишил Гитлера последней надежды на продолжение войны. Фюрер зачислил его в стан личных врагов.

Михаил Петрович Девятаев, доставив стратегически важные разведданные на родину, с февраля по сентябрь 1945 года как немецкий шпион просидел в центральном лагере в Польше. В его рассказ не верили ни контрразведчики СМЕРШ, ни летчики-специалисты. «Сначала пришел какой-то старший лейтенант, потом генерал, - рассказывает бывший узник своих и чужих. - «Вы какую кончали школу у немцев? Кто и где вас готовил? Какое у вас задание? Не может истребитель сразу пересесть на бомбардировщик. Тем более на немецкий!» «Знаешь, а зря тебе кто-то генерала дал», - я ему. Он обиделся...».

ЭКСКУРСИИ ДЛЯ ГЛАВНОГО КОНСТРУКТОРА

«Нас начали в сентябре пешком увозить из центрального концлагеря, - рассказывает Михаил Петрович. - По этапу погнали, не спрашивали... Меня увозили на лошади. Польская территория. Мы: «Пан, давай колбасы, давай водки! Давай табак». А уже потом другие, одетые в форму: «Пан, вы купили ворованную лошадь!». И отобрали лошадь назад. Второй раз мы ее «продали». Третий...

Американский «виллис» догоняет. Старший лейтенант и два солдата меня посадили под охрану и привезли на этот остров [Узедом]. Вот сюда. Аккурат вот на это место. Здесь лагерь наш. Я попал в распоряжение «Сергеева» Сергея Павловича. Это был Королев. Старший лейтенант говорит: «Товарищ полковник, я отвечаю за него». «Марш отсюда! Когда скажу - тогда придешь». Горячий полковник был. 12, 13 и 14 сентября - в это время мы с Королевым ходили, ракеты осматривали. Вот здесь вот - институт фон Брауна».

Королеву с Девятаевым удалось найти и привезти в Казань так называемый смеситель, важнейшую деталь двигателя «Фау-2». Его до сих пор изучают студенты КАИ. На его основе и был сконструирован в Казани в 1945 году первый советский ракетный двигатель. Но это уже совсем другая история, за которую Михаил Девятаев получил звание Героя Советского Союза по представлению Королева лишь в 1957 году, после запуска первого спутника Земли...

«Ему разрешили упоминать и Пенемюнде, и конструктора Королева, и остальные ракетные дела только где-то за год до смерти, через 57 лет после полета, - рассказывает корреспонденту «БИЗНЕС Online» Михаил Черепанов, один из последних близких знакомых легендарного летчика. - В феврале 2001 года в «Красной звезде» появилось очередное интервью Михаила Девятаева «Вертикаль мужества». В нем впервые было упомянуто о том, что во многом из-за подвига российского летчика немецкий ракетный исследовательский центр в Пенемюнде не смог довести до ума так называемое оружие возмездия Гитлера. Вот там впервые он начал называть вещи своими именами. И то далеко не все. А 8 февраля 2002-го, как раз в день побега, он мне звонит: «Срочно хватай видеокамеру - и ко мне! Кое-что расскажу“. И рассказал. Но вопросы остались - слишком большое он дело сделал, чтобы в нем сразу разобраться до конца...»