Мандельштам краткая биография по годам. Осип Мандельштам - биография

Иосиф Мандельштам

русский поэт, прозаик и переводчик, эссеист, критик, литературовед; один из крупнейших русских поэтов XX века

Краткая биография

Ранние годы

Осип Мандельштам родился 15 января 1891 года в Варшаве в еврейской семье. Отец, Эмилий Вениаминович (Эмиль, Хаскл, Хацкель Бениаминович) Мандельштам (1856-1938), был мастером перчаточного дела, состоял в купцах первой гильдии, что давало ему право жить вне черты оседлости, несмотря на еврейское происхождение. Мать, Флора Овсеевна Вербловская (1866-1916), была музыкантом. В 1896 году семья была приписана в Ковно.

В 1897 году семья Мандельштамов переехала в Петербург. Осип получил образование в Тенишевском училище (закончил в 1907 году), российской кузнице «культурных кадров» начала XX века.

В августе 1907 г. подал прошение о приёме вольнослушателем на естественное отделение физико-математического факультета Санкт-Петербургского университета, но, забрав документы из канцелярии, в октябре уехал в Париж.

В 1908-1910 годы Мандельштам учится в Сорбонне и в Гейдельбергском университете. В Сорбонне посещает лекции А. Бергсона и Ж. Бедье в Collège de France.Знакомится с Николаем Гумилёвым, увлечён французской поэзией:старофранцузским эпосом, Франсуа Вийоном, Бодлером и Верленом.

В промежутках между зарубежными поездками бывает в Петербурге, где посещает лекции по стихосложению на «башне» у Вячеслава Иванова.

К 1911 году семья начала разоряться и обучение в Европе сделалось невозможным. Для того, чтобы обойти квоту на иудеев при поступлении в Петербургский университет, Мандельштам крестится у методистского пастора в Выборге.

Учёба

10 сентября 1911 года он зачислен на романо-германское отделение историко-филологического факультета Петербургского университета, где обучается с перерывами до 1917 года. Учится безалаберно, курс не оканчивает.

Стихи времени Первой мировой войны и революции (1916-1920) составили вторую книгу «Tristia» («Скорбные элегии», заглавие восходит к Овидию), вышедшую в 1922 году в Берлине.

В 1923 году выходит «Вторая книга» и с общим посвящением «Н. Х.» - жене. В 1922 году в Харькове вышла отдельной брошюрой статья «О природе слова».

С мая 1925 по октябрь 1930 года наступает пауза в поэтическом творчестве. В это время пишется проза, к созданному в 1923 году «Шуму времени» (в названии обыгрывается блоковская метафора «музыка времени») прибавляется варьирующая гоголевские мотивы повесть «Египетская марка» (1927). На жизнь зарабатывает стихотворными переводами.

В 1928 году печатается последний прижизненный поэтический сборник «Стихотворения», а также книга его избранных статей «О поэзии».

Командировки на Кавказ

В 1930 году заканчивает работу над «Четвёртой прозой». Н. Бухарин хлопочет о командировке Мандельштама в Армению. В Эривани поэт знакомится с учёным, биологом-теоретиком Борисом Кузиным, между ними завязывается тесная дружба. Встреча описана Мандельштамом в «Путешествии в Армению». Н. Я. Мандельштам считала, что эта встреча оказалась «судьбой для всех троих. Без неё - Ося часто говорил, - может, и стихов бы не было». Позднее Мандельштам писал о Кузине: «Личностью его пропитана и моя новенькая проза, и весь последний период моей работы. Ему и только ему я обязан тем, что внёс в литературу период т. н. „зрелого Мандельштама“». После путешествия на Кавказ (Армения, Сухум, Тифлис) Осип Мандельштам возвращается к написанию стихов.

Поэтический дар Мандельштама достигает расцвета, однако он почти нигде не печатается. Заступничество Б. Пастернака и Н. Бухарина дарит поэту небольшие житейские передышки.

Самостоятельно изучает итальянский язык, читает в подлиннике «Божественную комедию». Программное поэтологическое эссе «Разговор о Данте » пишется в 1933 году. Мандельштам обсуждает его с А. Белым.

В «Литературной газете», «Правде», «Звезде» выходят разгромные статьи в связи с публикацией мандельштамовского «Путешествия в Армению» («Звезда», 1933, № 5).

Аресты, ссылки и гибель

В ноябре 1933 года Осип Мандельштам пишет антисталинскую эпиграмму «Мы живём, под собою не чуя страны», которую читает полутора десяткам человек.

Борис Пастернак называл этот поступок самоубийством:

Как-то, гуляя по улицам, забрели они на какую-то безлюдную окраину города в районе Тверских-Ямских, звуковым фоном запомнился Пастернаку скрип ломовых извозчичьих телег. Здесь Мандельштам прочёл ему про кремлёвского горца. Выслушав, Пастернак сказал: «То, что вы мне прочли, не имеет никакого отношения к литературе, поэзии. Это не литературный факт, но акт самоубийства, который я не одобряю и в котором не хочу принимать участия. Вы мне ничего не читали, я ничего не слышал, и прошу вас не читать их никому другому».

Кто-то из слушателей донёс на Мандельштама. Следствие по делу вёл Николай Шиваров.

В ночь с 13 на 14 мая 1934 года Мандельштама арестовывают и отправляют в ссылку в Чердынь (Пермский край). Осипа Мандельштама сопровождает жена, Надежда Яковлевна. В Чердыни Осип Мандельштам совершает попытку самоубийства (выбрасывается из окна). Надежда Яковлевна Мандельштам пишет во все советские инстанции и ко всем знакомым. При содействии Николая Бухарина в результате вмешательства в дело самого Сталина Мандельштаму разрешают самостоятельно выбрать место для поселения. Мандельштамы выбирают Воронеж. Живут в нищете, изредка им помогают деньгами немногие не отступившиеся друзья. Время от времени О. Э. Мандельштам подрабатывает в местной газете, в театре. В гостях у них бывают близкие люди, мать Надежды Яковлевны, артист В. Н. Яхонтов, Анна Ахматова. Здесь он пишет знаменитый цикл стихотворений (т. н. «Воронежские тетради»).

В мае 1937 года заканчивается срок ссылки, и поэт неожиданно получает разрешение выехать из Воронежа. Они с женой возвращаются ненадолго в Москву. В заявлении секретаря Союза писателей СССР Владимира Ставского 1938 года на имя наркома внутренних дел Н. И. Ежова предлагалось «решить вопрос о Мандельштаме», его стихи названы «похабными и клеветническими». Иосиф Прут и Валентин Катаев были названы в письме как «выступавшие остро» в защиту Осипа Мандельштама.

В начале марта 1938 года супруги Мандельштам переезжают в профсоюзную здравницу Саматиха (Егорьевский район Московской области, ныне отнесено к Шатурскому району). Там же в ночь с 1 на 2 мая 1938 года Осип Эмильевич был арестован вторично и доставлен на железнодорожную станцию Черусти, которая находилась в 25 километрах от Саматихи. Оттуда его доставили во Внутреннюю тюрьму НКВД. Вскоре его перевели в Бутырскую тюрьму.

Следствием по делу установлено, что Мандельштам О. Э. несмотря на то, что ему после отбытия наказания запрещено было проживать в Москве, часто приезжал в Москву, останавливался у своих знакомых, пытался воздействовать на общественное мнение в свою пользу путём нарочитого демонстрирования своего «бедственного» положения и болезненного состояния. Антисоветские элементы из среды литераторов использовали Мандельштама в целях враждебной агитации, делая из него «страдальца», организовывали для него денежные сборы среди писателей. Мандельштам на момент ареста поддерживал тесную связь с врагом народа Стеничем, Кибальчичем до момента высылки последнего за пределы СССР и др. Медицинским освидетельствованием Мандельштам О. Э. признан личностью психопатического склада со склонностью к навязчивым мыслям и фантазированию. Обвиняется в том, что вел антисоветскую агитацию, то есть в преступлениях, предусмотренных по ст. 58-10 УК РСФСР. Дело по обвинению Мандельштама О. Э. подлежит рассмотрению Особого Совещания НКВД СССР.

2 августа Особое совещание при НКВД СССР приговорило Мандельштама к пяти годам заключения в исправительно-трудовом лагере.

Из пересыльного лагеря Владперпункт (Владивосток) он послал последнее в своей жизни письмо брату и жене:

Дорогой Шура!

Я нахожусь - Владивосток, СВИТЛ, 11 барак. Получил 5 лет за к. р. д. по решению ОСО. Из Москвы, из Бутырок этап выехал 9 сентября, приехали 12 октября. Здоровье очень слабое. Истощен до крайности. Исхудал, неузнаваем почти. Но посылать вещи, продукты и деньги не знаю, есть ли смысл. Попробуйте все-таки. Очень мерзну без вещей.Родная Надинька, не знаю, жива ли ты, голубка моя. Ты, Шура, напиши о Наде мне сейчас же. Здесь транзитный пункт. В Колыму меня не взяли. Возможна зимовка.

Родные мои, целую вас.

Шурочка, пишу ещё. Последние дни я ходил на работу, и это подняло настроение.

Из лагеря нашего как транзитного отправляют в постоянные. Я, очевидно, попал в «отсев», и надо готовиться к зимовке.

И я прошу: пошлите мне радиограмму и деньги телеграфом.

27 декабря 1938 года, не дожив совсем немного до своего 48-летия, Осип Мандельштам скончался в пересыльном лагере. (Варлам Шаламов указывает, что Мандельштам мог скончаться 25-26 декабря. В рассказе Шаламова «Шерри Бренди» речь идёт о последних сутках неназванного поэта. После смерти поэта ещё около двух суток заключённые в бараке получали на него пайку как на живого - распространённая в то время в лагерях практика. По косвенным признакам и названию рассказа можно сделать вывод, что рассказ написан о последних сутках Осипа Мандельштама). Тело Мандельштама до весны вместе с другими усопшими лежало непогребённым. Затем весь «зимний штабель» был захоронен в братской могиле.

Исследователи творчества поэта отмечали «конкретное предвидение будущего, столь свойственное Мандельштаму», и то, что «предощущение трагической гибели пронизывает стихи Мандельштама». Предвидением собственной судьбы стало переведенное Мандельштамом ещё в 1921 году стихотворение грузинского поэта Н. Мицишвили:

Когда я свалюсь умирать под забором в какой-нибудь яме,
И некуда будет душе уйти от чугунного хлада –
Я вежливо тихо уйду. Незаметно смешаюсь с тенями.
И собаки меня пожалеют, целуя под ветхой оградой.
Не будет процессии. Меня не украсят фиалки,
И девы цветов не рассыплют над черной могилой…

Я прошу Вас: 1. Содействовать пересмотру дела О. Э. Мандельштама и выяснить, достаточны ли были основания для ареста и ссылки.

2. Проверить психическое здоровье О. Э. Мандельштама и выяснить, закономерна ли в этом смысле была ссылка.

3. Наконец, проверить, не было ли чьей-нибудь личной заинтересованности в этой ссылке. И ещё - выяснить не юридический, а скорее моральный вопрос: достаточно ли было оснований у НКВД, чтобы уничтожать поэта и мастера в период его активной и дружественной поэтической деятельности.

Свидетельство о смерти О. Э. Мандельштама было вручено его брату Александру в июне 1940 года ЗАГСом Бауманского района Москвы.

Реабилитирован посмертно: по делу 1938 года - в 1956 году, по делу 1934 года - в 1987 году.

Местонахождение могилы поэта до сих пор точно неизвестно. Вероятное место захоронения - старый крепостной ров вдоль речки Саперки (спрятанной в трубу), ныне аллея на ул. Вострецова в городском районе Владивостока - Моргородок.

Поэтика Мандельштама

Периодизация творчества

Л. Гинзбург (в книге «О лирике») предложила различать три периода творчества поэта. Эту точку зрения разделяет большинство мандельштамоведов (в частности, М. Л. Гаспаров):

1. Период «Камня» - сочетание «суровости Тютчева» с «ребячеством Верлена».

«Суровость Тютчева» - это серьёзность и глубина поэтических тем; «ребячество Верлена» - это лёгкость и непосредственность их подачи. Слово - это камень. Поэт - архитектор, строитель.

2. Период «Тристий», до конца 1920-х годов - поэтика ассоциаций. Слово - это плоть, душа, оно свободно выбирает своё предметное значение. Другой лик этой поэтики - фрагментарность и парадоксальность.

Мандельштам писал позже: «Любое слово является пучком, смысл из него торчит в разные стороны, а не устремляется в одну официальную точку». Иногда по ходу написания стихотворения поэт радикально менял исходную концепцию, иногда попросту отбрасывал начальные строфы, служащие ключом к содержанию, так что окончательный текст оказывался сложной для восприятия конструкцией. Такой способ письма, выпускающий объяснения и преамбулы, был связан с самим процессом создания стихотворения, содержание и окончательная форма которого не были автору «предзаданы». (См., например, попытку реконструкции написания «Грифельной оды» у М. Л. Гаспарова.)

3. Период тридцатых годов XX века - культ творческого порыва и культ метафорического шифра.

«Я один пишу с голоса», - говорил о себе Мандельштам. Сначала к нему «приходил» метр («движение губ», проборматыванье), и уже из общего метрического корня вырастали «двойчатками», «тройчатками» стихи. Так создавались зрелым Мандельштамом многие стихи. Замечательный пример этой манеры письма: его амфибрахии ноября 1933 года («Квартира тиха, как бумага», «У нашей святой молодёжи», «Татары, узбеки и ненцы», «Люблю появление ткани», «О бабочка, о мусульманка», «Когда, уничтожив набросок», «И клёна зубчатая лапа», «Скажи мне, чертёжник пустыни», «В игольчатых чумных бокалах», «И я выхожу из пространства»).

Н. Струве предлагает выделить не три, а шесть периодов:

• Запоздалый символист: 1908-1911
• Воинствующий акмеист: 1912-1915
• Акмеист глубинный: 1916-1921
• На распутье: 1922-1925
• На возврате дыхания: 1930-1934
• Воронежские тетради: 1935-1937

Эволюция метрики Мандельштама

М. Л. Гаспаров описывал эволюцию метрики поэта следующим образом:

• 1908-1911 - годы ученья, стихи в традициях верленовских «песен без слов». В метрике преобладают ямбы (60 % всех строк, четырёхстопный ямб преобладает). Хореев - около 20 %.
• 1912-1915 - Петербург, акмеизм, «вещественные» стихи, работа над «Камнем». Максимум ямбичности (70 % всех строк, однако господствующее положение 4-стопный ямб делит с 5- и 6-стопным ямбом).
• 1916-1920 - революция и гражданская война, выработка индивидуальной манеры. Ямбы слегка уступают (до 60 %), хореи возрастают до 20 %.
• 1921-1925 - переходный период. Ямб отступает ещё на шаг (50 %, заметными становятся разностопные и вольные ямбы), освобождая место экспериментальным размерам: логаэду, акцентному стиху, свободному стиху (20 %).
• 1926-1929 - пауза в поэтическом творчестве.
• 1930-1934 - интерес к экспериментальным размерам сохраняется (дольник, тактовик, пятисложник, свободный стих - 25 %), но вспыхивает бурное увлечение трёхсложниками (40 %). Ямба −30 %.
• 1935-1937 - некоторое восстановление метрического равновесия. Ямбы вновь возрастают до 50 %, экспериментальные размеры спадают на нет, но уровень трёхсложников остаётся повышенным: 20 %

Мандельштам и музыка

В детстве, по настоянию матери, Мандельштам учился музыке. Глазами рождавшегося в нём поэта высокой книжной культуры он даже в строчках нотной записи видел поэтизированные зрительные образы и писал об этом в «Египетской марке»: «Нотное письмо ласкает глаз не меньше, чем сама музыка слух. Черныши фортепианной гаммы, как фонарщики, лезут вверх и вниз … Миражные города нотных знаков стоят, как скворешники, в кипящей смоле… » В его восприятии ожили «концертные спуски шопеновских мазурок » и «парки с куртинами Моцарта», «нотный виноградник Шуберта» и «низкорослый кустарник бетховенских сонат », «черепахи » Генделя и «воинственные страницы Баха», а музыканты скрипичного оркестра, словно мифические дриады , перепутались «ветвями, корнями и смычками ».

Музыкальность Мандельштама и его глубокая соприкосновенность с музыкальной культурой отмечались современниками. «В музыке Осип был дома » - написала Анна Ахматова в «Листках из дневника». Даже когда он спал, казалось, «что каждая жилка в нём слушала и слышала какую-то божественную музыку ».

Близко знавший поэта композитор Артур Лурье писал, что «живая музыка была для него необходимостью. Стихия музыки питала его поэтическое сознание ». И. Одоевцева цитировала слова Мандельштама: «Я с детства полюбил Чайковского, на всю жизнь полюбил, до болезненного исступления… Я с тех пор почувствовал себя навсегда связанным с музыкой, без всякого права на эту связь… », а сам он писал в «Шуме времени»: «Не помню, как воспиталось во мне это благоговенье к симфоническому оркестру, но думаю, что я верно понял Чайковского, угадав в нём особенное концертное чувство ».

Мандельштам воспринимал искусство поэзии родственным музыке и был уверен, что в своём творческом самовыражении истинным композиторам и поэтам всегда по дороге, «которой мучимся, как музыкой и словом ».

Музыку настоящих стихов он слышал и воспроизводил при чтении собственной интонацией вне зависимости от того, кто их написал. М. Волошин ощутил в поэте это «музыкальное очарование »: «Мандельштам не хочет разговаривать стихом, - это прирождённый певец… Голос Мандельштама необыкновенно звучен и богат оттенками… »

Э. Г. Герштейн рассказывала о чтении Мандельштамом последней строфы стихотворения «Лето» Б. Пастернака: «Как жаль, что невозможно сделать нотную запись, чтобы передать звучанье третьей строки, эту раскатывающуюся волну первых двух слов („и арфой шумит“), вливающуюся, как растущий звук органа, в слова „ураган аравийский“… У него вообще был свой мотив. Однажды у нас на Щипке как будто какой-то ветер поднял его с места и занёс к роялю, он заиграл знакомую мне с детства сонатину Моцарта или Клементи с точно такой же нервной, летящей вверх интонацией… Как он этого достигал в музыке, я не понимаю, потому что ритм не нарушался ни в одном такте… »

«Музыка - содержит в себе атомы нашего бытия », писал Мандельштам и является «первоосновой жизни ». В своей статье «Утро акмеизма» Мандельштам писал: «Для акмеистов сознательный смысл слова, Логос, такая же прекрасная форма, как музыка для символистов ». Скорый разрыв с символизмом и переход к акмеистам слышался в призыве - «…и слово в музыку вернись » («Silentium», 1910).

По мнению Г. С. Померанца«пространство Мандельштама… подобно пространству чистой музыки. Поэтому вчитываться в Мандельштама без понимания этого квазимузыкального пространства бесполезно »:

Нельзя дышать, и твердь кишит червями,
И ни одна звезда не говорит,
Но видит бог, есть музыка над нами…
…И мнится мне: весь в музыке и пене,
Железный мир так нищенски дрожит…
…Куда же ты? На тризне милой тени
В последний раз нам музыка звучит!

«Концерт на вокзале» (1921)

В литературе и литературоведении XX века

Исключительную роль в сохранении поэтического наследия Мандельштама 1930-х годов сыграл жизненный подвиг его жены, Надежды Мандельштам, и людей, ей помогавших, таких как Сергей Рудаков и воронежская подруга Мандельштамов - Наталья Штемпель. Рукописи хранились в ботиках Надежды Яковлевны и в кастрюлях. В своём завещании Надежда Мандельштам фактически отказала Советской России в каком-либо праве на публикацию произведений Мандельштама.

В кругу Анны Ахматовой в 1970-е годы будущего лауреата Нобелевской премии по литературе Иосифа Бродского называли «младшим Осей». По мнению Виталия Виленкина, из всех поэтов-современников «только к одному Мандельштаму Анна Андреевна относилась как к какому-то чуду поэтической первозданности, чуду, достойному восхищения».

По оценке Николая Бухарина, высказанной в письме Сталину в 1934 году, Мандельштам - «первоклассный поэт, но абсолютно несовременен».

До начала перестройки воронежские стихи Мандельштама 1930-х годов в СССР не издавались, но ходили в списках и перепечатках, как в XIX веке, или в самиздате.

Мировая слава приходит к поэзии Мандельштама до и независимо от публикации его стихов в Советской России.

С 1930-х годов его стихи цитируются, множатся аллюзии на его стихи в поэзии совершенно разных авторов и на многих языках.

Мандельштама переводит на немецкий один из ведущих европейских поэтов XX века Пауль Целан.

Французский философ Ален Бадью в статье «Век поэтов» причислил Мандельштама к ряду из шести поэтов, взявших на себя в XX веке ещё и функцию философов (остальные пятеро - это Малларме, Рембо, Тракль, Пессоа и Целан).

В США исследованием творчества поэта занимался Кирилл Тарановский, который проводил в Гарварде семинар по поэзии Мандельштама.

Владимир Набоков называл Мандельштама «единственным поэтом Сталинской России».

По утверждению современного российского поэта Максима Амелина: «При жизни Мандельштам считался третьестепенным поэтом. Да, его ценили в собственном кругу, но его круг был очень мал».

Адреса

В Санкт-Петербурге - Петрограде - Ленинграде

• 1894 - Невский проспект, 100;
• 1896-1897 - Максимилиановский переулок, 14;
• 1898-1900 - доходный дом - Офицерская улица, 17;
• 1901-1902 - доходный дом - улица Жуковского, 6;
• 1902-1904 - доходный дом - Литейный проспект, 49;
• 1904-1905 - Литейный проспект, 15;
• 1907 год - доходный дом А. О. Мейера - Николаевская улица, 66;
• 1908 год - доходный дом - Сергиевская улица, 60;
• 1910-1912 - доходный дом - Загородный проспект, 70;
• 1913 год - доходный дом - Загородный проспект, 14; Кадетская линия, 1 (с ноября).
• 1914 год - доходный дом - Ивановская улица, 16;
• 1915 год - Малая Монетная улица;
• 1916-1917 - квартира родителей - Каменноостровский проспект, 24А, кв. 35;
• 1917-1918 - квартира М. Лозинского - Каменноостровский проспект, 75;
• 1918 - Дворцовая набережная, 26, общежитие Дома учёных;
• осень 1920 - 02.1921 года - ДИСК - проспект 25-го Октября, 15;
• лето 1924 года - квартира Марадудиных в дворовом флигеле особняка Е. П. Вонлярлярского - улица Герцена, 49, кв. 4;
• конец 1930 - 01.1931 года - доходный дом - 8-я линия, 31;
• 1933 год - гостиница «Европейская» - улица Ракова, 7;
• осень 1937 года - писательский жилищный кооператив (б. дом Придворного конюшенного ведомства) - набережная канала Грибоедова, 9.

В Москве

• Театральная пл., гостиница «Метрополь» (в 1918 - «2-й Дом Советов»). В номер 253 не позднее июня 1918, по переезде в Москву, О. М. поселился в качестве работника Наркомпроса.
• Остоженка, 53. Бывший «Катковский лицей». В 1918-1919 гг. здесь размещался Наркомпрос, где работал О. Э.
• Тверской бульвар, 25. Дом Герцена. О. Э. и Н. Я. жили здесь в левом флигеле с 1922 по август 1923, а затем в правом флигеле с января 1932 по октябрь-ноябрь 1933.
• Савельевский пер., 9 (бывший Савеловский. С 1990 - Пожарский пер.). Квартира Е. Я. Хазина, брата Надежды Яковлевны. О. Э. и Н. Я. жили здесь в октябре 1923 г.
• Б. Якиманка 45, кв.8. Дом не сохранился. Здесь Мандельштамы снимали комнату в конце 1923 - в первой половине 1924 гг.
• Профсоюзная, 123А. Санаторий ЦЕКУБУ (Центральная комиссия по улучшению быта учёных). Санаторий существует поныне. Мандельштамы здесь жили дважды - в 1928 и в 1932 гг.
• Кропоткинская наб., 5. Общежитие ЦЕКУБУ. Дом не сохранился. Весной 1929 г. О. Э. жил здесь (здание упомянуто в «Четвёртой прозе»).
• М. Бронная, 18/13. С осени 1929 по начало 1930 (?) О. Э. и Н. Я. жили в квартире «ИТРовского работника» (Э. Г. Герштейн)
• Тверская, 5 (по старой нумерации - 15). Ныне в этом здании - театр им. М. Н. Ермоловой. Редакции газет «Московский комсомолец», «Пятидневка», «Вечерняя Москва» где работал О. Э.
• Щипок, 6-8. О. Э. и Н. Я. жили в служебной квартире отца Э. Г. Герштейн. Данных о сохранности дома нет.
• Старосадский пер. 10, кв.3. Комната А. Э. Мандельштама в коммунальной квартире. В конце 1920-х, начале 1930-х Мандельштамы часто жили и бывали здесь.
• Большая Полянка, 10, кв. 20 - с конца мая и до октября 1931 года у архитектора Ц. Г. Рысса в квартире с видом на Кремль и на храм Христа Спасителя.
• Покровка, 29, кв. 23 - с ноября до конца 1931 года в съёмной комнате, за которую Мандельштам так и не смог заплатить.
• Лаврушинский пер. 17, кв.47. Квартира В. Б. и В. Г. Шкловских в «писательском доме». В 1937-1938 гг. О. Э. и Н. Я. всегда находили здесь приют и помощь. По этому адресу Н. Я. была вновь прописана в Москве в 1965 г.
• Русановский пер.4, кв. 1. Дом не сохранился. Квартира писателя Ивича-Бернштейна, давшего приют О. Мандельштаму после Воронежской ссылки.
• Нащокинский пер. 3-5, кв.26 (бывшая ул. Фурманова). Дом снесен в 1974 году. На торцевой стене соседнего дома остался след его крыши. Первая и последняя собственная квартира О. Мандельштама в Москве. Мандельштамы въехали в неё, вероятно, осенью 1933. Видимо, здесь же было написано стихотворение «Мы живем, под собою не чуя страны…». Здесь же в мае 1934 О. Э. был арестован. Короткое время Мандельштамы здесь вновь останавливались, вернувшись из ссылки в 1937 году: их квартира была уже занята другими жильцами. В 2015 году на соседнем здании (Гагаринский переулок, 6) установлен знак «Последний адрес» в память о Мандельштаме.
• Новослободская 45. Бутырская тюрьма. Ныне - Следственный изолятор (СИЗО) № 2. Здесь в течение месяца содержался О. Э. в 1938 г.
• Лубянская пл. Здание ВЧК-ОГПУ-НКВД. Ныне здание ФСБ РФ. Во время своих арестов в 1934 и в 1938 гг. О. Э. содержался здесь.
• Черемушкинская ул. 14, корп.1, кв.4. Московская квартира Н. Я., где, начиная с 1965 г., она проживала последние годы жизни.
• Рябиновая ул. Кунцевское кладбище. Старая часть. Участок 3, захоронение 31-43. Могила Н. Я. и кенотаф (памятный камень) О. Э. Сюда привезена и захоронена земля, извлеченная из братской могилы заключённых лагеря «Вторая речка».

В Воронеже

• Проспект Революции, 46 - здесь в гостинице «Центральная» остановились Мандельштамы после прибытия в Воронеж в июне 1934 г.
• Ул. Урицкого - О. Э. удалось снять летнюю терраску в частном доме в привокзальном посёлке, где они с женой прожили с июля по октябрь, до наступления холодов.
• Ул. Швейников, 4б (бывшая 2-я Линейная ул.) - так называемая «яма Мандельштама» (по написанному им в 1935 г. стихотворению). С октября 1934 г. Мандельштамы снимали комнату у агронома Е. П. Вдовина.
• Угол проспекта Революции и ул. 25 лет Октября - комнату («меблирашку» - по воспоминаниям Н. Я. Мандельштам) они снимали у сотрудника НКВД с апреля 1935 г. по март 1936 г. В этой комнате в феврале 1936 г. навещала поэта А. А. Ахматова. На месте старого дома построена многоэтажка.
• Ул. Фридриха Энгельса, 13. В одной из квартир этого дома с марта 1936 г. Мандельштамы снимали комнату. Напротив дома в 2008 г. установлен бронзовый памятник поэту.
• Ул. Пятницкого (бывшая ул. 27 февраля), д.50, кв. 1 - последний адрес Мандельштама в Воронеже. Отсюда Мандельштам в мае 1937 г. после окончания срока высылки выехал в Москву. Дом разрушен.

Наследие и память

Судьба архива

Условия жизни и судьба О. Э. Мандельштама отразились и на сохранении его архивных материалов.

Хроническая бездомность сопутствовала поэту в послереволюционные годы. Часть рукописей из тех, которые ему приходилось возить с собой, погибла в Крыму уже в 1920 году.

Личные документы и творческие материалы забирались при арестах в 1934 и 1938 годах. В годы ссылки в Воронеже Мандельштам передал для сохранения часть своего архива, в том числе и автографы ранних стихотворений С. Б. Рудакову. В связи со смертью Рудакова на фронте судьба их осталась неизвестной.

Часть биографических и деловых документов пропала в годы войны в Калинине, где они были оставлены Н. Я. Мандельштам в связи со спешной эвакуацией из города накануне его оккупации.

Значительная часть собрания спасённых документов в 1973 году была переправлена по решению вдовы поэта на хранение во Францию и в 1976 году передана безвозмездно в собственность Принстонскому университету.

После смерти Н. Я. Мандельштам летом 1983 года - её архив, хранившийся у одного из её друзей и содержавший около 1500 листов документов, книги с автографами, фотокопии и негативы, был конфискован КГБ.

Эти и другие сохранённые в России материалы сосредоточены в основном в крупных хранилищах - РГАЛИ (фонд 1893), ИМЛИ РАН (фонд 225) и ГЛМ (фонд 241). Частично документы, связанные с жизнью и творчеством Мандельштама, хранятся и в других архивах и частных коллекциях России, Украины, Армении, Грузии, Франции, Германии и других стран.

С учётом распылённости архивного наследия поэта и с целью «выявления, описания и размещения в интернете всех или максимально большого числа сохранившихся творческих и биографических материалов Осипа Мандельштама независимо от того, где бы они ни находились физически» по инициативе Мандельштамовского общества был задуман и осуществляется совместно с Оксфордским университетом интернет-проект «Воссоединенный виртуальный архив Осипа Мандельштама ». Объём документов, подлежащих сканированию и размещению в открытом доступе для всех исследователей, оценивается в 10-12 тысяч листов.

Мандельштамовское общество

В 1991 г. с целью сохранения, изучения и популяризации творческого наследия поэта было основано Мандельштамовское общество , которое объединило профессиональных исследователей и ценителей творчества О. Э. Мандельштама. Учредителями общественной организации стали русский Пен-центр и общество «Мемориал». Первыми председателями были С. С. Аверинцев, а после его смерти - М. Л. Гаспаров.

Члены общества проводят тематические заседания и конференции. Среди известных публикаций Мандельштамовского общества - издание в 1993-1999 гг. собрания сочинений Мандельштама в 4 томах, серийные издания - «Записки Мандельштамовского общества », «Библиотека Мандельштамовского общества », сборники статей и материалов конференций.

В середине 1990-х годов Мандельштамовское общество выступило с идеей создания Мандельштамовской энциклопедии , концепция которой была поддержана Российским государственным гуманитарным университетом и издательством «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН). В редколлегию готовящегося издания входили и предполагаемые авторы ключевых статей Аверинцев и Гаспаров. Последний до своей кончины в 2005 г. успел подготовить около 130 статей об отдельных стихотворениях поэта.

Работа над энциклопедией продолжается в Мандельштамовском обществе, Кабинете мандельштамоведения Научной библиотеки Российского государственного гуманитарного университета и Государственном литературном музее, взявшем на себя подбор для 2-томного издания иллюстраций из собственных коллекций. В 2007 г. издательством РГГУ выпущен сборник избранных методических и словарных материалов проекта энциклопедии - «О. Э. Мандельштам, его предшественники и современники»

Память

Мандельштам - юбилейная открытка с оригинальной маркой. СССР, 1991

• 1 февраля 1992 года в Париже на здании Сорбонны укрепили мемориальную доску в честь 100-летия Осипа Мандельштама. Скульптор Борис Лежен
• В 1998 году во Владивостоке был открыт памятник Осипу Мандельштаму (автор Валерий Ненаживин). Позже был перенесён в сквер ВГУЭС.

Улицы Мандельштама

Стихотворение О. Мандельштама, написанное в 1935 г.:

• В 2011 в Воронеже рассматривалась возможность переименовать одну из улиц в улицу Мандельштама. Однако из-за протестов жителей, не желавших заниматься переоформлением прописки и документов, от переименования решили отказаться.
• В мае 2012 года в Варшаве появилась первая в мире улица Мандельштама.
• В 2016 году в честь 125-летия со дня рождения поэта планировалось назвать его именем одну из улиц в Москве.

Из книги судеб . Осип Эмильевич Мандельштам (1891 - 1938), русский поэт, прозаик, переводчик, эссеист. Родился 3 (15) января 1891 в Варшаве в семье Эмилия Вениаминовича (Хацкеля Беньяминовича) Мандельштама, кожевенника и мастера перчаточного дела. Старинный еврейский род Мандельштамов со времён иудейского просвещения XVIII века дал миру известных раввинов, физиков и врачей, переводчиков Библии и историков литературы.

Мать поэта, Флора Осиповна Вербловская, происходила из виленской семьи ассимилировавшихся и влившихся в ряды русской интеллигенции евреев. Она находилась в родстве с известным литературоведом С. А. Венгеровым, была музыкантшей и ценительницей русской классической словесности.

Вскоре после рождения сына семья переезжает в Петербург. Здесь сознание будущего поэта постепенно пронизывается глубоким и творчески плодотворным культурным диссонансом. Патриархальный быт еврейского клана, впоследствии облёкшийся в образ отвергаемого, заклинаемого, но и родного «хаоса иудейского», противостанет в творчестве поэта ошеломившему, пленившему величию Петербурга с его имперской упорядоченностью и повелительной гармонией. Позднее в поэзии Мандельштама оба этих фона запечатлелись в сочетании глубоких контрастирующих красок - чёрной и жёлтой, красок талеса (иудейского молитвенного покрывала) и императорского штандарта: «Словно в воздухе струится / Жёлчь двуглавого орла» («Дворцовая площадь», 1915); «Се чёрно-жёлтый свет, се радость Иудеи!» («Среди священников левитом молодым..», 1917).

Лейтмотив мандельштамовских воспоминаний о детстве - «косноязычие», «безъязычие» семьи, «фантастический» язык отца, самоучкой освоившего русский и немецкий. В наследие поэту достаётся не речь, а неутолимый порыв к речи, рвущийся через преграду безъязыкости. Путь Мандельштама к лаврам одного из величайших поэтов XX века пройдёт через мучительные попытки преодолеть это косноязычие, расширить границы выговариваемого, обуздать «невыразимое» врождённым ритмом, найти «потерянное слово». Но наряду с косноязычием евреев, входящих в русскую речь извне, с усилием, Мандельштаму предстоит преодолеть и косноязычие надсоновской поры русской поэзии - 1880-1890 годов, когда старые возможности языка исчерпаны, а новые лишь брезжат, и, наконец, безъязыкость будущего поэта, которому заказано благополучно пользоваться готовым языком и предстоит сквозь «высокое» косноязычие («косноязычием» именуется в Библии речевой дефект пророка Моисея) прорваться к своему уникальному слову. А преображающая сила воздействия мандельштамовского слова на последующую русскую поэзию XX века, пожалуй, не знает себе равных.

С ранних юношеских лет сознание Мандельштама - это сознание разночинца, не укоренённого в вековой почве национальной культуры и патриархального быта: «Никогда я не мог понять Толстых и Аксаковых, Багровых-внуков, влюблённых в семейственные архивы с эпическими домашними воспоминаньями... Разночинцу не нужна память, ему достаточно рассказать о книгах, которые он прочёл, - и биография готова». Но из этой неукоренённости в национальном быте вырастет причастность всемирному бытию, акмеистическая «тоска по мировой культуре», способность воспринимать Гомера, Данте, Пушкина как современников и «сображников» на свободном «пиру» вселенского духа.

В 1900-1907 годах Мандельштам обучается в Тенишевском коммерческом училище - одном из лучших учебных заведений тогдашней России. Здесь царила особая интеллигентски-аскетическая атмосфера, культивировались возвышенные идеалы политической свободы и гражданского долга.

Революционные события и катастрофа русско-японской войны вдохновили первые стихотворные опыты поэта. «Мальчики девятьсот пятого года шли в революцию с тем же чувством, с каким Николенька Ростов шёл в гусары», - скажет он много позже, оглядываясь назад. Получив 15 мая 1907 года диплом Тенишевского училища, Мандельштам пытается вступить в Финляндии в боевую организацию эсеров, но не принимается туда по малолетству. Обеспокоенные за будущность сына родители спешат отправить его учиться за границу. В 1907-1908 годах Мандельштам слушает лекции на словесном факультете Парижского университета, в 1909-1910 годах занимается романской филологией в Гейдельбергском университете (Германия), путешествует по Швейцарии и Италии. Эхо этих встреч с Западной Европой уже никогда не покинет поэзию Мандельштама. Именно тогда в сумму архитектурных впечатлений Мандельштама входит европейская готика - сквозной символ образной системы его будущей поэзии.

В Париже происходит внутренний перелом: юноша оставляет политику ради поэзии, обращается к интенсивному литературному труду. Увлекается лирикой Брюсова , вождя русского символизма, и французских «проклятых» поэтов - за смелость «чистого отрицания», за «музыку жизни», как скажет Мандельштам в одном из писем своему бывшему учителю словесности и литературному наставнику В. В. Гиппиусу . В Париже Мандельштам знакомится с Гумилёвым . Именно Гумилёв «посвятил» Мандельштама в «сан» поэта. А в 1911 году, уже в Петербурге, Мандельштам на вечере в «башне» Вячеслава Иванова впервые встречает супругу Гумилёва Анну Ахматову . Всех троих объединит не только глубокая дружба, но и сходство поэтических устремлений.

Около 1910 года в наиболее чутких литературных кругах становится очевиден кризис символизма как литературного направления, претендующего на роль тотального языка нового искусства. Желанием художественного высвобождения из-под его власти было продиктовано намерение Гумилёва , Ахматовой , Мандельштама, а также С. Городецкого , В. Нарбута , М. Зенкевича и некоторых других авторов образовать новое поэтическое направление. Так в начале 1913 года на авансцену литературной борьбы выступает акмеизм.

Более чем какое-либо иное литературное направление, акмеизм сопротивлялся точному определению... Но в историю русской литературы XX века акмеизм вошёл, прежде всего, как цельная поэтическая система, объединяющая трёх стихотворцев - Мандельштама, Ахматову и Гумилёва . И Мандельштам в этом ряду для большинства современных исследователей стоит едва ли не первым.

Высшее чудо акмеизм прозрел в слове, в самом поэтическом действе… Земное и небесное здесь не противостояли друг другу. Они сливались воедино благодаря чуду слова - божественного дара именования простых земных вещей... Объединив земное и небесное, поэтическое слово как бы обретало плоть и превращалось в такой же факт действительности, как и окружающие вещи - только более долговечный…

Мандельштам всегда стремился своё поэтическое существование сличить с неизгладимым следом, оставленным его великими предшественниками, и результат этого сличения предъявить далёкому читателю уже в потомстве... Тем самым снималось противоречие между прошлым, настоящим и будущим. Поэзия Мандельштама могла облекаться в ясные классические формы, отсылающие к искусству былых эпох. Но одновременно в ней всегда таилась взрывная сила сверхсовременных, авангардных художественных приёмов, которые наделяли устойчивые традиционные образы новыми и неожиданными значениями. Угадать эти значения и предстояло «идеальному читателю» будущего.

При всей безупречной, классической логике своей «архитектуры», смысл мандельштамовского текста столь же непредсказуем, как и ключ загадки. В центре образного языка Мандельштама - спрятанные в подтекст аналогии между порой далёкими друг от друга явлениями. И разглядеть эти аналогии под силу только читателю, который живёт в том же культурном пространстве, что и сам Мандельштам… А потому, по словам С. С. Аверинцева, стихи Мандельштама «так заманчиво понимать - и так трудно толковать».

В поэзии Мандельштама смысловой потенциал, накопленный словом за всю историю его бытования в других поэтических контекстах, приобретает значение благодаря скрытым цитатам-загадкам… Основные черты этого метода в полной мере проявились уже в первом сборнике поэта - «Камень» (1913). Сюда вошли 23 стихотворения 1908-1913 годов (позднее сборник был дополнен текстами 1914-1915 годов и переиздан в конце 1915 года). Вошедшие в сборник ранние стихи 1908-1910 года являют собой уникальное для всей мировой поэзии сочетание незрелой психологии юноши, чуть ли не подростка, с совершенной зрелостью интеллектуального наблюдения и поэтического описания именно этой психологии:

Из омута злого и вязкого

Я вырос, тростинкой шурша, -

И страстно, и томно, и ласково

Запретною жизнью дыша...

Я счастлив жестокой обидою,

И в жизни, похожей на сон,

Я каждому тайно завидую

И в каждого тайно влюблён.

В первой части «Камня» критики чаще всего отмечали символистские влияния. Здесь, действительно, как и у символистов, присутствует некое «двоемирие», противостояние земной преходящей реальности высшему вечному миру. Но Мандельштам это двоемирие ощущает по-особому, сугубо индивидуально. Он драматически напряжённо переживает уникальность своего хрупкого «я», своего слабого, но неповторимого «тёплого дыхания» на фоне космически безучастной вечности. В итоге рождается удивление (едва ли не центральная эмоция всей лирики Мандельштама), психологически достоверное и лишённое всякой литературности, вторичности:

Неужели я настоящий,

И действительно смерть придёт?

Вторая половина «Камня», как заметил в рецензии на книгу Гумилёв , образцово «акмеистическая». В противовес символистским «экстазам слога», нарочитой звукописи и декоративности здесь царствует «классическая» форма стиха, зачастую приподнятая интонация оды, равновесная экономия стиля и образа. При этом Мандельштам преображает мистические символы в сложные, но осязаемые аналогии, а тайны - в интеллектуальные проблемы, загадки. Ключ к такому методу лежит уже в названии книги. Именование «камень» может быть воспринято как анаграмма (игра на созвучии через перестановку букв) слова АКМЭ, давшее название новому литературному движению (это греческое слово, обозначающее высшую точку развития, расцвет, но также и острие камня). Но название сборника отсылает и к знаменитому стихотворению Тютчева 1833 года «Probleme», повествующему о камне, который «с горы скатившись, лёг в долине», сорвавшись «…сам собой, / иль был низринут волею чужой».

В статье «Утро акмеизма» Мандельштам окончательно прояснит смысл этой ассоциации: «Но камень Тютчева... есть слово. Голос материи в этом неожиданном паденье звучит как членораздельная речь. На этот вызов можно ответить только архитектурой. Акмеисты с благоговением поднимают таинственный тютчевский камень и кладут его в основу своего здания».

В «Камне» Мандельштам символистскому культу музыки, «эфемернейшего из искусств», отвечал как раз монументальными образами архитектуры, свидетельствующими о победе организации над хаосом, пафоса утверждения меры и обуздания материи над безмерностью и порывом...

И всё же здесь нет пресловутого культа вещей, какой критики нередко усматривали за акмеистическими манифестами, а чувственная пластичность и осязаемая конкретность образов - не главное. Когда поэт хочет передать вещь на ощупь, он достигает этого одной деталью. Но таких вещей в лирике Мандельштама немного. На вещи своего века поэт смотрит с огромной дистанции. Сами по себе они его удивляют, но не очень интересуют. Взгляд Мандельштама проходит как бы сквозь вещи и стремится уловить то, что за ними скрыто.

Ещё в 1911 году Мандельштам совершил акт «перехода в европейскую культуру» - принял христианство. И хотя крещён поэт был в методистской церкви (14 мая, в Выборге), стихи «Камня» запечатлели захваченность католической темой, образом вечного Рима. В католичестве Мандельштама пленил пафос единой всемирной организующей идеи. Она отразила в духовной сфере симфонию готической архитектуры. Подобно тому, как «твердыня» собора созидается из «недоброй тяжести» камней, из хора столь разных и несхожих народов рождается единство западного христианского мира под властью Рима.

Иной пример связан с восприятием Мандельштамом образа «первого русского западника» - Чаадаева. Ему посвящена статья 1915 года «Пётр Чаадаев», его образом вдохновлено созданное тогда же стихотворение «Посох». В католических симпатиях Чаадаева, в его преданности идее Рима как средоточия духовного единства христианской вселенной Мандельштам прозревает не измену, а глубинную верность русскому национальному пути: «Мысль Чаадаева, национальная в своих истоках, национальна и там, где вливается в Рим... Чаадаев именно по праву русского человека вступил на священную землю традиции, с которой он не был связан преемственностью...» И лирический герой самого Мандельштама, очевидно, с «посохом» отправился в Европу - «страну святых чудес», - дабы по-настоящему «вырасти в русского». Теперь «весна неумирающего Рима» перенимает у зрелого Мандельштама ту роль противовеса родимому хаосу, которую для юного поэта выполняла петербургская архитектура. А в понятии «родимого хаоса» ныне неразличимы два лика - «иудейский» и «российский».

С началом Первой мировой войны в поэзии Мандельштама всё громче звучат эсхатологические ноты - ощущение неминуемости катастрофы, некоего временного конца. Эти ноты сопряжены, прежде всего, с темой России и наделяют образ Родины, зажатой в тисках неумолимой истории, даром особой свободы, доступной лишь тем, кто вкусил Смерти и взвалил на себя жертвенный Крест:

Нам ли, брошенным в пространство,

Обречённым умереть,

О прекрасном постоянстве

И о верности жалеть.

(«О свободе небывалой...», 1915).

Место «камня», строительного материала поэзии, ныне заменяет подвластное огню «дерево» - одновременно символ трагической судьбы и выражение русской идеи («Уничтожает пламень...», 1915). Стремление приобщиться к такого рода трагическому национальному опыту в практической жизни заставляет Мандельштама в декабре 1914 года отправиться в прифронтовую Варшаву, где он хочет вступить в войска санитаром. Из этого ничего не вышло. Поэт возвращается в столицу и создаёт целый ряд стихотворений, которые можно назвать реквиемом по обречённому имперскому Петербургу. Уходящий державный мир вызывает у поэта сложное переплетение чувств: это и почти физический ужас, и торжественность («Прославим власти сумеречное бремя, / Её невыносимый гнёт»), и даже жалость.

Мандельштам, наверное, первым в мировой литературе заговорил о «сострадании» к государству, к его «голоду». В одной из глав «Шума времени» - автобиографической прозы 1925 года - возникает сюрреалистический образ «больного орла», жалкого, слепого, с перебитыми лапами, - двуглавой птицы, копошащейся в углу «под шипенье примуса». Чернота этой геральдической птицы - герба Российской империи - была увидена как цвет конца ещё в 1915 году.

Стихи поры войны и революции составляют у Мандельштама сборник «Tristia» («книгу скорбей», впервые изданную без участия автора в 1922 году и переизданную под названием «Вторая книга» в 1923 году в Москве). Цементирует книгу тема времени, грандиозного потока истории, устремлённой к гибели. Эта тема станет сквозной во всём творчестве поэта вплоть до последних дней. Внутреннее единство «Tristia» обеспечено новым качеством лирического героя, для которого уже не существует ничего личного, что не причастно общему временному потоку, чей голос может быть слышен лишь как отзвук гула эпохи. Совершающееся в большой истории осознаётся как крушение и созидание «храма» собственной личности:

В ком сердце есть - тот должен слышать, время,

Как твой корабль ко дну идёт («Сумерки свободы», 1918).

Мотив отчаяния здесь звучит очень отчётливо, однако на последней глубине он высветляется очищающим чувством собственной причастности происходящему:

Мы в легионы боевые

Связали ласточек - и вот

Не видно солнца; вся стихия

Щебечет, движется, живёт;

Сквозь сети - сумерки густые -

Не видно солнца и земля плывёт.

По законам духовного парадокса, тяжкая, кровавая и голодная пора начала 1920-х годов не только ознаменуется подъёмом поэтической активности Мандельштама, но и привнесёт странное, вроде бы иррациональное ощущение просветления и очищения («В Петербурге мы сойдёмся снова...», 1920). Мандельштам говорит о хрупком веселье национальной культуры посреди гибельной стужи русской жизни и обращается к пронзительнейшему образу:

И живая ласточка упала

На горячие снега.

Ужас происходящего чреват последней степенью свободы. «Нет ничего невозможного. Как комната умирающего открыта для всех, так дверь старого мира настежь распахнута перед толпой. Внезапно всё стало достоянием общим. Идите и берите. Всё доступно…», - сказано в статье «Слово и культура».

В поэзии и биографии Мандельштама 1920-1930-х годов отчаяние искупается мужественной готовностью к высокой жертве, причём в тонах отчётливо христианских. Строки 1922 года: «Снова в жертву, как ягнёнка / Темя жизни принесли» откликнутся в словах, сказанных поэтом, уже написавшим гибельные для себя стихи о Сталине, в феврале 1934 года Ахматовой : «Я к смерти готов». А в начале 1920-х годов Мандельштам пишет своё отречение от соблазна эмиграции и противопоставляет посулам политических свобод свободу иного - духовного порядка, свободу самопреодоления, которая может быть куплена лишь ценой верности русской Голгофе:

Зане свободен раб, преодолевший страх,

И сохранилось свыше меры

В прохладных житницах, в глубоких закромах

Зерно глубокой полной веры.

Книга «Tristia» запечатлела существенное изменение стиля поэта: фактура образа всё больше движется в сторону смыслового сдвига, «тёмных», зашифрованных значений, иррациональных языковых ходов. И всё же здесь ещё царит равновесие новых тенденций и былой «архитектурной» строгости. Впрочем, от прежней акмеистической ясности Мандельштам отходит и в теории. Он разрабатывает концепцию «блаженного бессмысленного слова», которое теряет свою предметную значимость, «вещность». Но закон равновесия царит и в теории слова: слово обретает свободу от предметного смысла, однако не забывает о нём. «Бессмысленное блаженное слово» подходит к границе «зауми», с которой экспериментировали футуристы, но не переходит её. Такая техника постепенного отхода от опознаваемых деталей создаёт возможность для внезапного прорыва «узнавания» и удивления - как только читателю-собеседнику удастся пробраться сквозь поверхностные смысловые темноты. И тогда читатель одаряется ликованием «слепого, который узнаёт милое лицо, едва прикоснувшись к нему», и у которого «слёзы... радости узнавания брызнут из глаз после долгой разлуки».

Так построены лучшие произведения поэта начала десятилетия («Сёстры - тяжесть и нежность...», «Ласточка», «Чуть мерцает призрачная сцена...», «Возьми на радость из моих ладоней...», «За то, что я руки твои не сумел удержать...», всё - 1920 год). В начале 1920-х годов Мандельштам скитается по южным областям России: посещает Киев, где встречает свою будущую супругу Н. Я. Хазину (автора двух мемуарных книг о Мандельштаме и первого комментатора поэта), короткое время живёт в Коктебеле у Волошина , переезжает в Феодосию, где его арестовывает врангелевская контрразведка по подозрению в шпионаже, после освобождения оказывается в Батуми. Здесь Мандельштама вновь арестовывают - на сей раз береговая охрана меньшевиков (из тюрьмы его вызволят грузинские поэты Н. Мицишвили и Т. Табидзе). Наконец, измождённый до крайности Мандельштам возвращается в Петроград, какое-то время живёт в знаменитом Доме искусств, вновь едет на юг, затем обосновывается в Москве. Но к середине 1920-х годов от былого равновесия тревог и надежд в осмыслении происходящего не остаётся и следа. Меняется и поэтика Мандельштама: в ней теперь темноты всё больше перевешивают ясность. Очень лично переживается расстрел Гумилёва в 1921 году. Не оправдываются недавние упования на «отделение церкви-культуры от государства» и установление между ними новых, органических отношений по типу связи древнерусских «удельных князей» с «монастырями».

Культуру всё больше ставили на место. Мандельштам, как и Ахматова , оказался в двусмысленном положении. Для советских властей он явно был чужим, реликтом буржуазного прошлого, но, в отличие от поколения символистов, лишённым даже снисхождения за «солидность» былых заслуг. Мандельштам всё больше страшится потерять «чувство внутренней правоты». Всё чаще в поэзии Мандельштама возникает образ «человеческих губ, которым больше нечего сказать». Параллельно в тематику мандельштамовских стихов вползает зловещая тень безжалостного «века-Зверя». За ним проглядывают зашифрованные черты гоголевского Вия с его смертоносным взглядом (через скрытый пароним, то есть созвучие слов «век» и «веко» - в обращении демона Вия к нечисти: «поднимите мне веки»). Так переосмысляется язык библейского Апокалипсиса, который «зверем» именует грядущего антихриста. Судьба поэтического слова в поединке с самым кровожадным хищником, голодным временем, пожирающим все человеческие творения, отражается в «Грифельной оде» (1923, 1937). Здесь более чем примечательна густая темнота образов, лишённая малейшей прозрачности.

В 1925 году происходит короткий творческий всплеск, связанный с увлечением Мандельштама Ольгой Ваксель. Затем поэт замолкает на пять лет. Эти годы заняты переводами и работой над прозой - автобиографией «Шум времени», повестью «Египетская марка» (1928), эссе «Четвёртая проза» (1930). Тон книгам задаёт трагическое напряжение между «большим», историческим, эпическим временем и временем личным, биографическим. В «Египетской марке» эти мотивы доведены до надрыва. Главным героем Мандельштам выводит своего двойника, наделяет его сгущёнными чертами «маленького человека» русской литературы в духе Гоголя и Достоевского и предаёт его подобию ритуального поругания…

На рубеже 1920-1930-х годов покровитель Мандельштама во властных кругах Н. Бухарин устраивает его корректором в газету «Московский комсомолец», что даёт поэту и его супруге минимальные средства к существованию. Однако нежелание Мандельштама принимать «правила игры» «благовоспитанных» советских писателей и крайняя эмоциональная порывистость резко осложняют отношения с «коллегами по цеху». Поэт оказывается в центре публичного скандала, связанного с обвинениями в переводческом плагиате (свою отповедь литературным врагам он произнесёт в «Четвёртой прозе», где отвергнет «писательство» как «проституцию» и недвусмысленно выскажется о «кровавой Советской земле» и её «залапанном» социализме).

Дабы уберечь Мандельштама от последствий скандала, Н. Бухарин организует для него поездку в 1930 году в Армению, оставившую глубокий след в том числе в художественном творчестве поэта: после долгого молчания к нему вновь приходят стихи. Они яснее и прозрачней «Грифельной оды», но в них уже явственно звучит последнее отчаяние, безысходный страх. Если в прозе Мандельштам судорожно пытался уйти от угрозы, то теперь он окончательно принимает судьбу, возобновляет внутреннее согласие на жертву:

А мог бы жизнь просвистать скворцом,

Заесть ореховым пирогом,

Да, видно, нельзя никак.

С начала 1930-х годов поэзия Мандельштама накапливает энергию вызова и «высокого» гражданского негодования, восходящего ещё к древнеримскому поэту Ювеналу: «Человеческий жалкий обугленный рот / Негодует и «нет» говорит».

Так рождается шедевр гражданской лирики - «За гремучую доблесть грядущих веков...» (1931, 1935).

Между тем поэт всё более ощущает себя затравленным зверем и, наконец, в ноябре 1933 года пишет стихи против Сталина («Мы живём, под собою не чуя страны...»). Стихи быстро получили известность, разошлись в списках по рукам, заучивались наизусть. Участь Мандельштама была предрешена: 13 мая 1934 года следует арест. Однако приговор оказался удивительно мягким. Вместо расстрела или лагеря - высылка в Чердынь и скорое разрешение переехать в Воронеж. Здесь Мандельштам переживает последний, очень яркий расцвет поэтического гения (три «Воронежские тетради», 1935-1937). Венец «воронежской лирики» - «Стихи о неизвестном солдате» (1937).

Поэт проникает внутрь новой «яви» - безысторического и обездуховленного материка времени. Здесь он исполняется глубокой волей «быть как все», «по выбору совести личной» жить и гибнуть с «гурьбой» и «гуртом» миллионов «убитых задёшево», раствориться в бесконечном космическом пространстве вселенной и наполняющей его человеческой массе - и тем самым победить злое время. Поздняя мандельштамовская поэтика делается при этом ещё более «закрытой», «тёмной», многослойной, усложнённой различными подтекстными уровнями. Это поэтика «опущенных звеньев», когда для восстановления сюжета стихотворения нужно восстановить образ-посредник. Образ-посредник может таиться в скрытой и переработанной цитате, зашифрованном подтексте, который с большим трудом поддаётся восстановлению неподготовленным читателем. Но он может скрываться и в сугубо индивидуальной иррациональной логике авторского мышления, взламывающего готовое слово и извлекающей его скрытые смысловые глубины, часто архаичные, восходящие к древним мифологическим моделям.

И всё же темноты могут неожиданно высветляться: воронежская земля, земля изгнания, воспринята как целомудренное чудо русского ландшафта. Суровый и чистый пейзаж служит фоном для торжествующей темы человеческого достоинства, неподвластного ударам судьбы:

Несчастлив тот, кого, как тень его,

Пугает лай и ветер косит,

И беден тот, кто сам полуживой,

У тени милостыни просит.

Отвергая участь «тени», но всё же «тенью» ощущая и себя, поэт проходит через последнее искушение - попросить милостыни у того, от кого зависит «возвращение в жизнь». Так в начале 1937 года появляется «Ода» Сталину - гениально составленный каталог штампованных славословий вождю. Однако «Ода» Мандельштама не спасла. Её герой - хитрый и мстительный - мог начать со своими обидчиками лукавую игру, подарить надежду - как и произошло с Мандельштамом, который в мае 1937 года отбыл назначенный срок воронежской ссылки и вернулся в Москву. Но простить и забыть оскорбление Сталин не мог: в мае 1938 года следует новый арест (формально - по письму наркому Ежову генерального секретаря Союза Советских писателей В. П. Ставского).

Поэта отправляют по этапу на Дальний Восток. 27 декабря 1938 года в пересылочном лагере «Вторая речка» под Владивостоком доведённый до грани безумия Мандельштам умирает. По свидетельству некоторых заключённых - на сорной куче.

Наследие Мандельштама, спасённое от уничтожения его вдовой, с начала 1960-х годов начинает активно входить в культурный обиход интеллигенции эпохи «оттепели». Вскоре имя поэта становится паролем для тех, кто хранил или пытался восстановить память русской культуры, причём оно осознавалось как знак не только художественных, но и нравственных ценностей. Показательны слова известного литературоведа Ю. И. Левина, представителя поколения, «открывшего» Мандельштама: «Мандельштам - призыв к единству жизни и культуры, к такому глубокому и серьёзному... отношению к культуре, до которого наш век, видимо, ещё не в состоянии подняться... Мандельштам - ...промежуточное звено, предвестие, формула перехода от нашей современности к тому, чего «ещё нет», но что «должно быть». Мандельштам должен «что-то изменить в строении и составе» не только русской поэзии, но и мировой культуры».

Вадим Полонский

(Универсальная онлайн-энциклопедия «Кругосвет».

Печатается с сокращениями)

Осип Мандельштам: «Не на вчера, не на сегодня, а навсегда»

…поэзия есть сознание своей правоты. Воздух стиха есть неожиданное.

Обращаясь к известному, мы можем сказать только известное.

«О собеседнике», 1913

Душевный строй поэта располагает к катастрофе.

«А. Блок», 1921 - 1922

Из эссе «Угль, пылающий огнём»

…Мы, стихотворцы, часто действуем, заколдованные ритмами данной литературной эпохи, даже данного десятилетия… Как вырваться из этого колдовского плена? Никакие советы не помогут... Умение слушать ритм есть умение врождённое, от Бога данное. Суть в том, чтобы мысль, слово и ритм возникали одновременно...

Мандельштам открыл для себя, что слово не живёт в стихе отдельной жизнью, что оно связано семейными, родственными, дружескими, историческими, общественными узами с другими словами, эти узы, существуя, нередко сокрыты от читателей, и поэт обязан их раскрыть и даже пойти на тот риск, что слово будет связано со словом не прямой связью, а с помощью непрямых, не сразу замечаемых, но бесспорно, физически существующих связей, порой более сильных, чем наглядные прямые. Вот они-то и рождают ритм, сами обязанные своим появлением ритму...

Надежда Мандельштам

Моё завещание

…Я прошу Будущее навечно, то есть пока издаются книги и есть читатели этих стихов, закрепить права на это наследство за теми людьми, которых я назову в специальном документе. Пусть их всегда будет одиннадцать человек в память одиннадцатистрочных стихов Мандельштама, а на место выбывших пусть оставшиеся сами выбирают заместителей.

Этой комиссии наследников я поручаю бесконтрольное распоряжение остатками архива, издание книг, перепечатку стихов, опубликование неизданных материалов… Но я прошу эту комиссию защищать это наследство от государства и не поддаваться ни его застращиваниям, ни улещиванию. Я прожила жизнь в эпоху, когда от каждого из нас требовали, чтобы всё, что мы делали, приносило «пользу государству». Я прошу членов этой комиссии никогда не забывать, что в нас, в людях, самодовлеющая ценность, что не мы призваны служить государству, а государство нам, что поэзия обращена к людям, к их живым душам и никакого отношения к государству не имеет... Почему государство смеет заявлять себя наследником свободного человека?.. Тем более в тех случаях, когда память об этом человеке живёт в сердцах людей, а государство делает всё, чтобы её стереть…

Вот почему я прошу членов комиссии, то есть тех, кому я оставлю наследство Мандельштама, сделать всё, чтобы сохранить память о погибшем - ему и себе на радость. А если моё наследство принесёт какие-нибудь деньги, тогда комиссия сама решает, что с ними делать - пустить ли их по ветру, отдать ли их людям или истратить на собственное удовольствие. Только не создавать на них никаких литературных фондов или касс, стараться спустить эти деньги попроще и почеловечнее в память человека, который так любил жизнь и которому не дали её дожить. Лишь бы ничего не досталось государству и его казённой литературе. И ещё я прошу не забывать, что убитый всегда сильней убийцы, а простой человек выше того, кто хочет подчинить его себе. Такова моя воля, и я надеюсь, что Будущее, к которому я обращаюсь, уважит её хотя бы за то, что я отдала жизнь на хранение труда и памяти погибшего.

Надежда Мандельштам (1899 - 1980). Некролог

Из восьмидесяти одного года своей жизни Надежда Мандельштам девятнадцать лет была женой величайшего русского поэта нашего времени, Осипа Мандельштама, и сорок два года - его вдовой. Остальное пришлось на детство и юность… «Надя самая счастливая из вдов», - говоря это, Анна Ахматова имела в виду то всеобщее признание, которое пришло к Мандельштаму об эту пору. Самое замечание относилось, естественно, в первую очередь к судьбе самого поэта, собрата по перу, но при всей его справедливости оно свидетельствует о взгляде извне. К тому времени, когда вышеупомянутое признание стало нарастать, Н. Я. Мандельштам была уже на седьмом десятке, весьма шаткого здоровья и почти без средств. К тому же признание это, даже будучи всеобщим, всё же не распространялось на «одну шестую земного шара», на самое Россию. За спиной у Надежды Яковлевны уже были два десятка лет вдовства, крайних лишений, великой - списывающей все личные утраты - войны и ежедневного страха быть схваченной сотрудниками госбезопасности как жена врага народа...

Впервые я встретился с ней именно тогда, зимой 1962 года, во Пскове, куда с приятелями отправился взглянуть на тамошние церкви (прекраснейшие, должен сказать, во всей империи). Прослышав о нашем намерении поехать во Псков, Анна Андреевна Ахматова посоветовала нам навестить Надежду Мандельштам и попросила передать ей несколько книг. Тогда я впервые и услышал это имя.

Жила она в двухкомнатной коммунальной квартире... Комната была размером со среднюю американскую ванную - восемь квадратных метров. Большую часть площади занимала железная полуторная кровать; ещё там были два венских стула, комод с небольшим зеркалом и тумбочка, служившая и столом…

В годы её наивысшего благополучия, в конце шестидесятых - начале семидесятых, в её однокомнатной квартире на окраине Москвы самым дорогостоящим предметом были часы с кукушкой на кухонной стене. Вора бы здесь постигло разочарование, как, впрочем, и тех, кто мог явиться с ордером на обыск.

В те «благополучные» годы, последовавшие за публикацией на Западе двух томов её воспоминаний, эта кухня стала поистине местом паломничества. Почти каждый вечер лучшее из того, что выжило или появилось в послесталинский период, собиралось вокруг длинного деревянного стола, раз в десять побольше, чем псковская тумбочка. Могло показаться, что она стремится наверстать десятилетия отверженности. Я, впрочем, как-то лучше помню её в псковской комнатушке или примостившейся на краю дивана в ленинградской квартире Ахматовой, к которой она иногда украдкой наезжала из Пскова, или возникающей из глубины коридора у Шкловских в Москве - там она ютилась, пока не обзавелась собственным жильём. Вероятно, я помню это яснее ещё и потому, что там она была больше в своей стихии - отщепенка, беженка, «нищенка-подруга», как назвал её в одном стихотворении Мандельштам, и чем она, в сущности, и осталась до конца жизни…

Поэзия и вообще всегда предшествует прозе; во многих отношениях это можно сказать и о жизни Надежды Яковлевны. И как человек, и как писатель она была следствием, порождением двух поэтов, с которыми её жизнь была связана неразрывно: Мандельштама и Ахматовой . И не только потому, что первый был её мужем, а вторая другом всей её жизни… Механизмом, скрепившим узы этого брака, равно как и узы этой дружбы, была необходимость запоминать и удерживать в памяти то, что нельзя доверить бумаге, то есть стихи обоих поэтов…

И всё это мало-помалу вросло в неё. Потому что если любовь и можно чем-то заменить, то только памятью. Запоминать - значит восстанавливать близость. Мало-помалу строки этих поэтов стали её сознанием, её личностью. Они давали ей не только перспективу, не только угол зрения; важнее то, что они стали для неё лингвистической нормой… И по содержанию, и по стилю её книги суть лишь постскриптум к высшей форме языка, которой, собственно говоря, является поэзия.

Это их, стихи, а не память о муже, она спасала. Их, а не его вдовой была она в течение сорока двух лет. Конечно, она его любила, но ведь и любовь сама по себе есть самая элитарная из страстей. Только в контексте культуры она приобретает объёмность и перспективу... Она была вдовой культуры, и я думаю, что к концу своей жизни любила своего мужа больше, чем в начале брака...

В последний раз я видел её 30 мая 1972 года в кухне московской квартиры. Было под вечер; она сидела и курила в глубокой тени, отбрасываемой на стену буфетом. Тень была так глубока, что можно было различить в ней только тление сигареты и два светящихся глаза. Остальное - крошечное усохшее тело под шалью, руки, овал пепельного лица, седые пепельные волосы - всё было поглощено тьмой. Она выглядела, как остаток большого огня, как тлеющий уголёк, который обожжёт, если дотронешься.

Отщепенец

21 января 1937 года в письме Тынянову, «таком судорожном и трудном», «поистине… из глубины, из бездны» (С. С. Аверинцев), Мандельштам пишет:

«Дорогой Юрий Николаевич!

Хочу Вас видеть. Что делать? Желание законное.

Пожалуйста, не считайте меня тенью. Я ещё отбрасываю тень. Но последнее время я становлюсь понятен решительно всем. Это грозно. Вот уже четверть века, как я, мешая важное с пустяками, наплываю на русскую поэзию, но вскоре стихи мои сольются с ней, кое-что изменив в её строении и составе.

Не отвечать мне легко. Обосновать воздержание от письма или записки невозможно. Вы поступите, как захотите.

Ваш О. М.»

П очему адресатом для исповеди воронежский ссыльный выбрал вполне благополучного советского литератора? Нет никаких свидетельств близких отношений между ними. Всё так - и не так. Еврей, посвятивший жизнь русской литературе - и оставшийся в ней навсегда, «кое-что изменив в её строении и составе», - пишет другому еврею, чьё имя дорого каждому культурному человеку, говорящему по-русски. И автор, и адресат тяжело болели, дни обоих были сочтены. Стало быть, Тынянов для Мандельштама - «дважды свой» - и, возможно, поэт надеялся, что будет понят, поддержан. Надо ли говорить, как он нуждался в такой поддержке…

Ответа не было. Дошло письмо, затерялось или было перехвачено - неизвестно. Текст сохранился лишь благодаря предусмотрительности «ясной Наташи» - Н. Е. Штемпель, сделавшей копию.

А за несколько лет до письма, когда ещё не было ни «воронежских тетрадей», ни «кремлёвского горца», когда покровительство Бухарина казалось надёжным и долгосрочным, написано стихотворение, в котором предчувствие скорой гибели звучит отчётливо и зловеще:

Сохрани мою речь навсегда за привкус несчастья и дыма,

За смолу кругового терпенья, за совестный дёготь труда...

Как вода в новгородских колодцах должна быть черна и сладима,

Чтобы в ней к рождеству отразилась семью плавниками звезда.

И за это, отец мой, мой друг и помощник мой грубый,

Я - непризнанный брат, отщепенец в народной семье -

Обещаю построить такие дремучие срубы,

Чтобы в них татарва опускала князей на бадье.

Лишь бы только любили меня эти мёрзлые плахи,

Как, нацелясь на смерть, городки зашибают в саду, -

Я за это всю жизнь прохожу хоть в железной рубахе

И для казни петровской в лесах топорище найду.

В одной строфе соседствуют «плаха», «смерть» и «казнь». Лёгкость, обыденность этой самой смерти-игры вызывают ужас, оторопь.

У читателя, но не у поэта. Глядя в глаза своему будущему, он и не думает спорить с ним. Ему мешает только, что он «непризнанный брат, отщепенец в народной семье». И чтобы подняться над этой «непризнанностью», переступить через неё, Осип Мандельштам готов принять всё. Даже лютую «петровскую» казнь.

Такова плата за бессмертие «величайшего русского поэта нашего времени».

апрель 2016

Иллюстрации:

портрет Поэта - художник Лев Бруни, 1916;

фото родителей Осипа Эмильевича;

фото О. Э. Мандельштама и Н. Я. Мандельштам разных лет;

фото Н. Е. Штемпель;

обложки книг О. Э. Мандельштама и Н. Я. Мандельштам;

воронежский памятник О. Э. Мандельштаму;

иллюстрации - из книги Олега Лекманова «Осип Мандельштам. Жизнь поэта» (серия «ЖЗЛ»)

и из свободных источников в интернете.

Стихотворения, посвящённые Осипу Мандельштаму

Марина Цветаева

Никто ничего не отнял!
Мне сладостно, что мы врозь.
Целую Вас - через сотни
Разъединяющих вёрст.

На страшный полёт крещу Вас:
Лети, молодой орёл!
Ты солнце стерпел, не щурясь, -
Юный ли взгляд мой тяжёл?

Нежней и бесповоротней
Никто не глядел Вам вслед…
Целую Вас - через сотни
Разъединяющих лет.

Анна Ахматова

Воронеж

О. М<андельштаму>

И город весь стоит оледенелый.

Как под стеклом деревья, стены, снег.

По хрусталям я прохожу несмело.

Узорных санок так неверен бег.

А над Петром воронежским - вороны,

Да тополя, и свод светло-зелёный,

Размытый, мутный, в солнечной пыли,

И Куликовской битвой веют склоны

Могучей, победительной земли.

И тополя, как сдвинутые чаши,

Над нами сразу зазвенят сильней,

Как будто пьют за ликованье наше

На брачном пире тысячи гостей.

А в комнате опального поэта

Дежурят страх и муза в свой черёд.

И ночь идёт,

Которая не ведает рассвета.

Арсений Тарковский

Поэт

Жил на свете рыцарь бедный...

А. С. Пушкин

Эту книгу мне когда-то

В коридоре Госиздата

Подарил один поэт;

Книга порвана, измята,

И в живых поэта нет.

Говорили, что в обличье

У поэта нечто птичье

И египетское есть;

Было нищее величье

И задёрганная честь.

Как боялся он пространства

Коридоров! Постоянства

Кредиторов! Он, как дар,

В диком приступе жеманства

Принимал свой гонорар.

Так елозит по экрану

С реверансами, как спьяну,

Старый клоун в котелке

И, как трезвый, прячет рану

Под жилеткой из пике.

Оперённый рифмой парной,

Кончен подвиг календарный, -

Добрый путь тебе, прощай!

Здравствуй, праздник гонорарный,

Чёрный белый каравай!

Гнутым словом забавлялся,

Птичьим клювом улыбался,

Встречных с лёту брал в зажим,

Одиночества боялся

И стихи читал чужим.

Так и надо жить поэту.

Я и сам сную по свету,

Одиночества боюсь,

В сотый раз за книгу эту

В одиночестве берусь.

Там в стихах пейзажей мало,

Только бестолочь вокзала

И театра кутерьма,

Только люди как попало,

Рынок, очередь, тюрьма.

Жизнь, должно быть, наболтала,

Наплела судьба сама.

Памятники Осипу и Надежде Мандельштам установлены в Санкт-Петербурге и Амстердаме...

Белла Ахмадулина

Памяти Осипа Мандельштама

В том времени, где и злодей -

лишь заурядный житель улиц,

как грозно хрупок иудей,

в ком Русь и музыка очнулись.

Вступленье: ломкий силуэт,

повинный в грациозном форсе.

Начало века. Младость лет.

Сырое лето в Гельсингфорсе.

Та - Бог иль барышня? Мольба -

чрез сотни вёрст любви нечёткой.

Любуется! И гений лба

застенчиво завешен чёлкой.

Но век желает пировать!

Измученный, он ждёт предлога -

и Петербургу Петроград

оставит лишь предсмертье Блока.

Знал и сказал, что будет знак

и век падёт ему на плечи.

Что может он? Он нищ и наг

пред чудом им свершённой речи.

Гортань, затеявшая речь

неслыханную,- так открыта.

Довольно, чтоб её пресечь,

и меньшего усердья быта.

Ему - особенный почёт,

двоякое злорадство неба:

певец, снабжённый кляпом в рот,

и лакомка, лишённый хлеба.

Из мемуаров: «Мандельштам

любил пирожные». Я рада

узнать об этом. Но дышать -

не хочется, да и не надо.

Так значит, пребывать творцом,

за спину заломившим руки,

и безымянным мертвецом

всё ж недостаточно для муки?

И в смерти надо знать беду

той, не утихшей ни однажды,

беспечной, выжившей в аду,

неутолимой детской жажды?

В моём кошмаре, в том раю,

где жив он, где его я прячу,

он сыт! А я его кормлю

огромной сладостью. И плачу.

Александр Кушнер

Фотография

Фотография тридцать шестого, наверное, года.

Театральная труппа. Домашнее что-то, как сода,

Закулисное, рыхлое в воздухе растворено.

Двадцать два человека уткнулись во что-то одно.

Двадцать два человека уткнулись, наверное, в пьесу

Про слугу двух господ или так: про вдову и повесу.

Лишь один человек не глядит в распечатанный текст,

Он застыл, словно гипс, словно известь, цемент и асбест.

В сером пепле табачном и брюки его, и ладони,

Старику и неряхе, о, как ему скучен Гольдони!

Он глядит, а куда? Никогда не узнаем - в окно,

Где воронежский грач прошлогоднее топчет сукно.

Колченогих столов пузырями вспухает фанера.

Сколько жизни осталось? Не спрашивай, что за манера

Разбегаться с вопросом? В окне на нетвёрдых ногах

Выступают грачи. Он и сам здесь на птичьих правах.

Он и сам кое-как, еле держится, сбоку припёку.

Почему же так любит он тёплую эту мороку

И в преснятину эту, тосчищу, - вот глупая роль, -

Каждый раз подсыпает свою стихотворную соль!

Юрий Левитанский

а услышалось - глас наяву.

Я трамвайная вишенка, - он мне сказал,

прозревая воочью иные миры, -

я трамвайная вишенка страшной поры

и не знаю, зачем я живу.

Это Осип Эмильич шепнул мне во сне,

но слова эти так и остались во мне,

будто я, будто я, а не он,

будто сам я сказал о себе и о нём -

мы трамвайные вишенки страшных времён

и не знаем, зачем мы живём.

Гумилёвский трамвай шёл над тёмной рекой,

заблудившийся в красном дыму,

и Цветаева белой прозрачной рукой

вслед прощально махнула ему.

И Ахматова вдоль царскосельских колонн

проплыла, повторяя, как древний канон,

на высоком наречье своём:

Мы трамвайные вишенки страшных времён.

Мы не знаем, зачем мы живём.

О российская муза, наш гордый Парнас,

тень решёток тюремных издревле на вас

и на каждой нелживой строке.

А трамвайные вишенки русских стихов,

как бубенчики в поле под свист ямщиков,

посреди бесконечных российских снегов

всё звенят и звенят вдалеке.

Инна Лиснянская

Мы с тобой на кухне посидим.

О. Мандельштам

Опять эта вспышка

Больного ума:

Надзорная вышка,

Под нею тюрьма

И каторжный номер

В той бане, где, гол,

От голода помер

Всё было не так.

Несли его прямо

Сквозь солнечный мрак

Два ангела Божьих

В эдемский предел,

И призрак прохожий

Вослед им глядел.

Борис Суслович

Два посвящения О. М.

Передышка

Свалилось на голову счастье:

Считай, четыре года впрок.

Случись обыкновенный мастер

Взамен поэта, тот бы смог

Отбарабанить на потребу

Дня подходящие слова…

Но мастером ты сроду не был -

И под сурдинку петь едва

Умел. Щелкунчик-пустомеля,

Весь век прощёлкав для души,

На вшивой лагерной постели,

Пока не захрипишь, пляши!

Перекличка

не спрятаться мне от великой муры

О. Мандельштам, 1931

От великой муры не убраться во тьму,

Под защиту последнего сна,

Ни помех для неё, ни препон - потому,

Что всеведуща нынче она;

Что отыщется враз стиховед-доброхот,

Разумеющий в жизни твоей,

Что её ненавязчиво перетрясёт

До помеченных ордером дней;

Что построит в затылок колонну стихов,

И погонит служить палачу…

От вселенской муры лезть на стенку готов.

Выть по-волчьи. Но лучше - смолчу.

Борис Марковский

Памяти Мандельштама

состоялась дуэль между Пушкиным и Дантесом.

умер Осип Мандельштам.

Церковная хрупкая свечка

горит и горит, не сгорая…

Зловещая Чёрная речка

и чёрная речка Вторая.

Монету - орёл или решка -

подбросил, со смертью играя…

Зловещая Чёрная речка

и чёрная речка Вторая.

Плохая, должно быть, примета -

играть рукояткой узорной

упавшего в снег пистолета

на речке январской и чёрной.

Нечаянный выстрел, осечка,

и эхо вороньего грая.

Зловещая Чёрная речка

и чёрная речка Вторая…

Не чуя огромной страны,

он бредил ключом Иппокрены

и видел кровавые сны -

грядущие казни, измены.

Он был собеседник ничей.

И вот отыскалось местечко -

болотистый мутный ручей,

Вторая, декабрьская, речка.

Осип Мандельштам родился в Варшаве 15.01.1891 в еврейской семье неудачливого коммерсанта, вечно переезжавшего с места на место по причине своих торговых провалов. Отец Осипа писал и даже говорил по-русски плохо. А мать, напротив, интеллигентная, образованная женщина из литературной среды, не смотря на еврейское происхождение, владела красивой и чистой русской речью. Его бабушки и дедушки сохраняли в своих домах «черно-желтый ритуал», то есть иудейский. Сына отец хотел видеть раввином и потому запрещал ему читать обычные светские книги. Только Талмуд. В четырнадцатилетнем возрасте Осип сбежал из дома в Берлин, где недолго учился в высшей талмудической школе, а читал в основном Шиллера и труды философов. Потом окончил Тенешевское коммерческое училище в Петербурге, где в то время жила его семья. Там же он и начал свои первые поэтические пробы. Затем - поездка в Париж, где он увлекся французским символизмом. Кстати, много позже, уже зрелым поэтом, Мандельштам называл символизм «убогим ничевочеством». В 1910-ом Осип учился в Гейдельбергском университете (всего два семестра), где изучал старофранцузский язык. Затем - поступление в Петербургский университет на историко-филологический факультет. Окончил ли его, достоверно не известно.

Творчество

Все началось с того, что студент-филолог Осип Мандельштам примкнул к группе молодых, талантливых и задиристых поэтов-акмеистов. Их сообщество называлось «Цех поэтов». Они поэтизировали мир первозданных эмоций, акцентировали ассоциации на предметах, деталях, проповедовали однозначность образов. Акмеизм предполагал совершенство, отточенность стиха, его блеск и остроту, подобную лезвию. А достичь совершенства можно только выбирающему нехоженые тропы и видящему мир точно в первый и последний раз. Таковыми были ориентиры Мандельштама на всю жизнь. Первые три сборника поэт назвал одинаково - «Камень», они вышли в период с 1913-го по 1916 год. Такое же название он даже хотел дать и четвертой своей книге. однажды высказала предположение, что у Мандельштама не было учителя, ибо его стихи - это какая-то новая, небывалая «божественная гармония». Но сам Мандельштам называл своим учителем Ф. И. Тютчева. В стихотворении 1933 г. писал о камне, упавшем неизвестно откуда. И кажется, что Мандельштам сделал эти стихи своим «краеугольным камнем». Он написал в своей статье «Утро акмеизма» о том, что подобрал «тютчевский камень» и сделал его фундаментом «своего здания». В более позднем своем исследовании «Разговор о Данте» он снова много говорил о камне, и из его размышлений следует, что камень для него - это символ связи времен, явлений и событий, это не только частица мироздания, но одушевленный свидетель истории. А еще мир бессмертной человеческой души - это тоже крошечный самоцвет или метеорит, кем-то брошенный во вселенной. Отсюда всеохватная философская система поэтического творчества Мандельштама. В его стихах живут эллинские герои, готические храмы средневековья, великие императоры, музыканты, поэты, философы, живописцы, завоеватели… В его стихах - и могучая сила, и мощь мыслителя, и энциклопедическая эрудиция, но в то же время в них звучит и доверчивая, детская интонация простодушного, даже наивного человека, каким он, собственно, и был в обычной жизни.

В «сталинские годы»

В 30-х годах Мандельштама перестали печатать. А в конце мая 1934-го его арестовали - кто-то из «друзей» донес органам об эпиграмме на «товарища Сталина». Его сослали в Чердынь, после чего он несколько лет был вынужден жить в Воронеже, поскольку наказание предусматривало запрет на проживание в крупных городах. Там он жил вместе со своей самоотверженной женой и преданным другом Надеждой Яковлевной, которая написала два тома воспоминаний о муже и совершила крайне опасное дело - сберегла и упорядочила архив поэта, что в те годы можно было приравнять к подвигу. В начале мая 1938-го Мандельштама снова арестовали. И на этот раз уже на верную погибель. Когда, как и где умер этот удивительный поэт с душой ребенка - никто не знает, как никто не знает, где его могила. Известно только, что это одно из общих захоронений на каком-то пересыльном пункте под Владивостоком.

Одна из самых трагических судеб была уготована советской властью такому великому поэту, как О. Мандельштам. Биография его сложилась так во многом из-за непримиримого характера Осипа Эмильевича. Он не мог терпеть неправду и не хотел склоняться перед сильными мира сего. Поэтому иначе в те годы и не могла сложиться его судьба, что осознавал и сам Мандельштам. Биография его, как и творчество великого поэта, многому нас учит...

Будуший поэт родился в Варшаве 3 января 1891 г. Детство и юность провел в Петербурге Осип Мандельштам. Автобиография его, к сожалению, не была написана им. Однако воспоминания его легли в основу книги "Шум времени". Ее можно считать во многом автобиографичной. Отметим, что воспоминания Мандельштама о детстве и юности строги и сдержанны - он избегал себя раскрывать, не любил комментировать как свои стихи, так и свою жизнь. Осип Эмильевич был рано созревшим поэтом, вернее, прозревшим. Строгость и серьезность отличают его художественную манеру.

Мы считаем, что следует подробно рассмотреть жизнь и творчество такого поэта, как Мандельштам. Краткая биография в отношении этого человека вряд ли уместна. Личность Осипа Эмильевича очень интересна, а творчество его заслуживает самого внимательного изучения. Как показало время, одним из величайших русских поэтов 20 века был Мандельштам. Краткая биография, представленная в школьных учебниках, явно недостаточна для глубокого осмысления его жизни и творчества.

Происхождение будущего поэта

Скорее в мрачные тона окрашено то немногое, что можно обнаружить в воспоминаниях Мандельштама о его детстве и окружавшей его атмосфере. По словам поэта, семья его была "трудная и запутанная". В слове, в речи проявлялось это с особенной силой. Так, по крайней мере, считал сам Мандельштам. Своеобразной была семьи. Отметим, что еврейский род Мандельштамов был старинным. Еще с 8 века, со времен иудейского просвещения, он подарил миру известных врачей, физиков, раввинов, историков литературы и переводчиков Библии.

Мандельштам Эмилий Вениаминович, отец Осипа, являлся коммерсантом и самоучкой. Он был напрочь лишен чувства языка. Мандельштам в своей книге "Шум времени" отмечал, что у него абсолютно не было языка, было лишь "безъязычие" и "косноязычие". Иной являлась речь Флоры Осиповны, матери будущего поэта и учительницы музыки. Мандельштам отмечал, что словарь ее был "сжат" и "беден", обороты однообразны, однако это была звонкая и ясная, "великая русская речь". Именно от матери Осип унаследовал, вместе с музыкальностью и предрасположенностью к заболеваниям сердца, точность речи, обостренное чувство родного языка.

Обучение в Тенишевском коммерческом училище

Мандельштам в период с 1900 по 1907 год обучался в Тенишевском коммерческом училище. Оно считалось одним из лучших среди частных учебных заведений нашей страны. В свое время в нем учились В. Жирмунский, В. Набоков. Атмосфера, которая царила здесь, была интеллигентско-аскетической. В этом учебном заведении культивировались идеалы гражданского долга и политической свободы. В 1905-1907-е годы первой русской революции не мог не впасть в политический радикализм и Мандельштам. Биография его вообще тесно связана с событиями эпохи. Катастрофа войны с Японией и революционное время вдохновили его на создание первых стиховторных опытов, которые можно считать ученическими. Мандельштам воспринял происходящее как бодрую вселенскую метаморфозу, обновляющую стихию.

Поездки за границу

Диплом училища он получил 15 мая 1907 г. После этого поэт попытался вступить в боевую организацию эсеров в Финляндии, однако по малолетству не был принят туда. Родители, обеспокоенные будущим своего сына, поспешили отправить его от греха подальше на обучение за границу, куда Мандельштам ездил три раза. Первый раз он жил в Париже с октября 1907 года по лето 1908. Затем будущий поэт отправился в Германию, где в Гейдельбергском университете изучал романскую филологию (с осени 1909 года по весну 1910-го). С 21 июля 1910 года до середины октября он проживал в Целендорфе, пригороде Берлина. Вплоть до самых последних произведений в стихотворениях Мандельштама звучит эхо его знакомства с Западной Европой.

Встреча с А. Ахматовой и Н. Гумилевым, создание акмеизма

Встреча с Анной Ахматовой и Николаем Гумилевым определила становление Осипа Эмильевича как поэта. Гумилев в 1911 году возвратился из абиссинской экспедиции в Петербург. Вскоре они втроем стали часто видеться на литературных вечерах. Через много лет после трагического события - расстрела Гумилева в 1921 году - Осип Эмильевич писал Ахматовой, что только Николаю Гумилеву удалось понять его стихи, и что он и поныне с ним разговаривает, ведет диалоги. О том, как Мандельштам относился к Ахматовой, свидетельствует его фраза: "Я - современник Ахматовой". Только Осип Мандельштам (фото его с Анной Андреевной представлено выше) мог публично заявить такое во время сталинского режима, когда Ахматова была опальной поэтессой.

Все трое (Мандельштам, Ахматова и Гумилев) стали создателями акмеизма и виднейшими представителями этого нового течения в литературе. Биографы отмечают, что между ними вначале возникали трения, поскольку Мандельштам был вспыльчив, Гумилев деспотичен, а Ахматова своенравна.

Первый сборник стихов

В 1913 году создал свой первый сборник стихов Мандельштам. Биография и творчество его к этому времени уже были отмечены многими важными событиями, а жизненного опыта уже тогда было более чем достаточно. Поэт издал этот сборник за свой счет. Сначала он хотел назвать свою книгу "Раковина", однако затем выбрал другое название - "Камень", которое было вполне в духе акмеизма. Его представители хотели словно открыть мир заново, дать всему мужественное и ясное имя, лишенное туманного и элегического флера, как, например, у символистов. Камень - основательный и прочный природный материал, вечный в руках мастера. У Осипа Эмильевича он является первичным строительным материалом духовной культуры, а не только материальной.

Осип Мандельштам еще в 1911 году принял христианство, совершив "переход в европейскую культуру". И хотя он был крещен в (в Выборге 14 мая), стихи первого его сборника запечатлели увлеченность католической темой. Мандельштама пленил в римо-католичестве пафос всемирной организующей идеи. Под властью Рима единство христианского мира Запада рождается из хора народов, несхожих между собой. Так же "твердыня" собора складывается из камней, их "недоброй тяжести" и "стихийного лабиринта".

Отношение к революции

В период с 1911 по 1917 год в Петербургском университете, на романо-германском отделении, учился Мандельштам. Биография его именно в это время была отмечена появлением первого сборника. Сложным было его отношение к начавшейся в 1917 году революции. Скандалом и неудачей заканчивались любые попытки Осипа Эмильевича найти себе место в новой России.

Сборник Tristia

Стихи периода революции и войны у Мандельштама составляют новый сборник Tristia. Эта "книга скорбей" была издана впервые в 1922 году без участия автора, а затем, в 1923 году, под названием "Вторая книга" переиздана в Москве. Ее цементирует тема времени, потока истории, который устремлен к ее гибели. Вплоть до последних дней эта тема будет сквозной в творчестве поэта. Данный сборник отмечен новым качеством лирического героя Мандельштама. Для него не существует уже личного, непричастного к общему потоку времени. Голос лирического героя может быть слышен только как отзвук гула эпохи. То, что происходит в большой истории, воспринимается им как крушение и строительство "храма" собственной личности.

Сборник Tristia отразил и значительное изменение стиля поэта. Образная фактура движется все больше в сторону зашифрованных, "темных" значений, смыслового сдвига, иррациональных языковых ходов.

Скитания по России

Осип Мандельштам в начале 1920-х гг. скитался в основном по южной части России. Он посетил Киев, где познакомился со своей будущей женой Н. Я. Хазиной (на фото выше), провел некоторое время у Волошина в Коктебеле, затем отправился в Феодосию, где врангелевская контрразведка арестовала его по подозрению в шпионаже. Затем, после освобождения, отправился в Батуми его была отмечена новым арестом - теперь уже со стороны береговой охраны меньшевиков. Осипа Эмильевича из тюрьмы вызволили Т. Табидзе и Н. Мицишвили, грузинские поэты. В конце концов, до крайности изможденный, вернулся в Петроград Осип Мандельштам. Биография его продолжается тем, что он жил некоторое время в Доме искусств, затем снова отправился на юг, после чего поселился в Москве.

Однако к середине 1920-х годов не осталось и следа от былого равновесия надежд и тревог в осмыслении происходящего. Следствием этого становится изменившаяся поэтика Мандельштама. "Темнота" теперь все чаще перевешивает в ней ясность. В 1925 году происходит непродолжительный творческий всплеск, который был связан с увлечением Ольгой Ваксель. После этого поэт замолкает на долгие 5 лет.

Для Мандельштама 2-я половина 1920-х годов - период кризиса. В это время поэт молчал, не публиковал новых стихов. Ни одного произведения Мандельштама не появилось за 5 лет.

Обращение к прозе

В 1929 году Мандельштам решил обратиться к прозе. Он написал книгу "Четвертая проза". По объему она невелика, однако в ней в полной мере выплеснулось презрение Мандельштама к писателям-конъюнктурщикам, которые были членами МАССОЛИТа. Долгое время в душе поэта копилась эта боль. В "Четвертой прозе" выразился характер Мандельштама - неуживчивый, взрывной, импульсивный. Очень легко Осип Эмильевич наживал себе неприятелей, он не таил своих суждений и оценок. Благодаря этому Мандельштам всегда, почти все послереволюционные годы, был вынужден существовать в экстремальных условиях. В ожидании неминуемой смерти он находился в 1930-е годы. Почитателей таланта Мандельштама, его друзей оказалось не очень много, но они все-таки были.

Быт

Отношение к быту во многом раскрывает образ такого человека, как Осип Мандельштам. Биография, интересные факты о нем, творчество поэта связаны с его особым к нему отношением. Осип Эмильевич не был приспособлен к оседлой жизни, к быту. Для него понятие дома-крепости, которое было очень важным, например, для М. Булгакова, не имело никакого значения. Весь мир являлся домом для него, и одновременно Мандельштам был бездомным в этом мире.

Вспоминая об Осипе Эмильевиче начала 1920-х годов, когда он получил комнату в Доме Искусств Петрограда (как и многие другие писатели и поэты), К. И. Чуковский отмечал, что в ней не было ничего, что принадлежало бы Мандельштаму, кроме папирос. Когда поэт наконец получил квартиру (в 1933 году), Б. Пастернак, побывавший в гостях у него, сказал уходя, что теперь можно писать стихи - квартира есть. Осип Эмильевич пришел от этого в ярость. О. Э. Мандельштам, биография которого отмечена многими эпизодами непримиримости, проклял свою квартиру и даже предложил ее вернуть тем, кому она, видимо, была предназначена: изобразителям, честным предателям. Это был ужас от осознания платы, которая требовалась за нее.

Работа в "Московском комсомольце"

Вам интересно, чем продолжился жизненный путь такого поэта, как Мандельштам? Биография по датам плавно подошла к 1930-м годам в его жизни и творчестве. Н. Бухарин, покровитель Осипа Эмильевича во властных кругах, устроил его на рубеже 1920-30-х годов в газету "Московский комсомолец" корректором. Это дало поэту и его жене хотя бы минимальные средства к существованию. Но Мандельштам отказался принять "правила игры" советских писателей, которые обслуживали режим. Его крайняя порывистость и эмоциональность сильно осложнили отношения Мандельштама с коллегами по цеху. Он оказался в центре скандала - поэта обвинили в переводческом плагиате. Для того чтобы уберечь Осипа Эмильевича от последствий этого скандала, в 1930 году Бухарин организовал для поэта поездку в Армению, которая произвела на него большое впечатление, а также отразилась в его творчестве. В новых стихах уже явственнее слышится безысходный страх и последнее мужественное отчаяние. Если Мандельштам в прозе пытался уйти от нависшей над ним грозы, то сейчас он окончательно принял свою долю.

Осознание трагизма своей судьбы

Осознание трагизма собственной судьбы, сделанного им выбора, вероятно, укрепили Мандельштама, придали величественный, трагический пафос его новым произведениям. Он заключается в противостоянии личности свободного поэта "веку-зверю". Мандельштам не чувствует себя жалкой жертвой, ничтожным человеком перед ним. Он ощущает себя равным ему. В стихотворении 1931 года "За гремучую доблесть грядущих веков", которое называли в домашнем кругу "Волком", Мандельштам предсказал и грядущую ссылку в Сибирь, и собственную смерть, и поэтическое бессмертие. Многое этот поэт понял раньше, чем другие.

Злополучное стихотворение о Сталине

Яковлевна, вдова Осипа Эмильевича, оставила о своем муже две книги воспоминаний, в которых рассказывается о жертвенном подвиге этого поэта. Искренность Мандельштама часто граничила с самоубийством. Например, в ноябре 1933 г. он написал о Сталине резко сатирическое стихотворение, которое читал многим своим знакомым, включая и Б. Пастернака. Борис Леонидович был встревожен судьбой поэта и заявил, что стихотворение его - не литературный факт, а не что иное, как "акт самоубийства", одобрить который он никак не может. Пастернак посоветовал ему не читать больше это произведение. Однако молчать не мог Мандельштам. Биография, интересные факты из которой мы только что привели, с этого момента становится поистине трагической.

Приговор Мандельштаму, как это ни удивительно, вынесен был достаточно мягкий. В то время люди гибли и за гораздо менее существенные "провинности". Сталинская резолюция гласила всего лишь: "Изолировать, но сохранить". Мандельштама отправили в ссылку в северный поселок Чердынь. Здесь Осип Эмильевич, мучаясь от душевного расстройства, хотел даже покончить с собой. Друзья снова помогли. Уже терявший влияние Н. Бухарин в последний раз написал товарищу Сталину, что поэты всегда правы, что на их стороне история. После этого Осипа Эмильевича перевели в Воронеж, в менее суровые условия.

Конечно, его судьба была предрешена. Однако в 1933 году сурово наказать его означало афишировать стихотворение о Сталине и таким образом как будто сводить личные счеты с поэтом. А это было бы, конечно, недостойно Сталина, "отца народов". Иосиф Виссарионович умел ждать. Он понимал, что всему свое время. В данном случае он ожидал большого террора 1937 г., в котором Мандельштаму было суждено вместе с сотнями тысяч других людей безвестно сгинуть.

Годы жизни в Воронеже

Воронеж приютил Осипа Эмильевича, но приютил его враждебно. Однако не переставал сражаться с отчаянием, неуклонно подступавшим к нему, Осип Эмильевич Мандельштам. Биография его этих лет отмечена многими трудностями. У него не было средств к существованию, встречаться с ним избегали, была неясной дальнейшая его судьба. Мандельштам всем своим существом ощущал, как его настигает "век-зверь". А навестившая его в ссылке Ахматова свидетельствовала, что в его комнате попеременно "дежурят страх и муза". Неостановимо шли стихи, они требовали выхода. Мемуаристы свидетельствуют о том, что Мандельштам однажды кинулся к телефону-автомату и стал читать следователю, к которому был в то время прикреплен, свои новые произведения. Он сказал, что больше читать некому. Оголены были нервы поэта, в стихах он выплескивал свою боль.

Воронеже с 1935 по 1937 год были созданы три "Воронежские тетради". Долгое время произведения этого цикла не были опубликованы. Политическими их нельзя было назвать, однако как вызов воспринимались даже "нейтральные" стихи, поскольку они представляли собой Поэзию, неостановимую и неподконтрольную. А для власти не менее опасную, поскольку она, по словам И. Бродского, "колеблет весь жизненный уклад", а не только политическую систему.

Возвращение в столицу

Ощущением близкой гибели проникнуты многие стихи этого периода, как и в целом произведения Мандельштама 1930-х годов. Срок воронежской ссылки истек в мае 1937 г. Еще год Осип Эмильевич провел в окрестностях Москвы. Он хотел добиться разрешения остаться в столице. Однако редакторы журналов категорически отказывались не только публиковать его стихи, но и разговаривать с ним. Поэт нищенствовал. Ему помогали в это время друзья и знакомые: Б. Пастернак, В. Шкловский, В. Катаев, хотя самим им приходилось нелегко. Анна Ахматова писала впоследствии о 1938 годе, что это было "апокалиптическое" время.

Арест, ссылка и смерть

Нам осталось рассказать совсем немного о таком поэте, как Осип Мандельштам. Краткая биография его отмечена новым арестом, состоявшимся 2 мая 1938 года. Он был приговорен к пяти годам каторжных работ. Поэта отправили на Дальний Восток. Он уже не вернулся оттуда. 27 декабря 1938 года под Владивостоком, в лагере Вторая Речка, поэта настигла смерть.

Надеемся, вам захотелось продолжить знакомство с таким великим поэтом, как Мандельштам. Биография, фото, творческий путь - все это дает некоторое представление о нем. Однако лишь обратившись к произведениям Мандельштама, можно понять этого человека, ощутить силу его личности.

В конце девятнадцатого века в городке Варшава в одной еврейской семье родился мальчик Этого мальчика нарекли Осипом. Семья была достаточно богатой. Главными занятиями отца Осипа было печатное дело и торговля.

Настал 1897 год и Мандельштамы переезжают из Варшавы в Петербург. Через год Осипа определяют в училище.

Спустя семь лет Мандельштам-младший посещает лекции в университете Петербурга. Но это его занятие длятся недолго, потому что будущий поэт переезжает во Францию и поступает там на учебу в престижное учебное заведение.

Во время учебы он делает первые пробы пера, подражая французским писателям, таким как, Бодлер и Верлен.

Через три года по причине бедственного материального положения Осипу пришлось вернуться в Петербург и поступить учиться на филологический факультет университета. Но студент не проявлял рвения к наукам, поэтому диплома литератора он так и не получил.

Начало двадцатого века – это расцвет модернизма и его литературных течений: символизма, акмеизма….

Осипу Мандельштаму по душе оказалось символистское направление, и он пишет стихи именно в этом ключе.

Стихи его печатают. Постепенно к начинающему писателю приходит известность.

Он вращается в творческих кругах. Знакомится с Гумилевым и Ахматовой. Входит в сообщество символистов-литераторов.

Уже в 1913 году выходит в свет сборник его стихотворений. Мандельштам, можно сказать, к этому времени состоявшийся поэт. Он активный участник литературного процесса в Петербурге. В этот же период времени он сводит знакомство с Мариной Цветаевой.

Спустя год Осипа принимают в члены Всероссийского литероатурного общества.

Прошло пять лет. Осип Мандельштам едет в Киев, где происходит судьбоносная встреча с Хазиной Надеждой. Он завоевывает сердце красавицы.

В годы Гражданской войны поэт как кочевник объезжает Россию, Грузию….

Гражданская война окончена. Оказалось, что это т период времени был плодотворен для Мандельштама. Написано множество как прозаических, так и поэтических текстов.

Мандельштам Осип в году 1933 позволил себе сочинить эпиграмму в адрес Великого вождя. За эту дерзкую выходку его сначала ссылают в Воронеж, а затем на Дальний Восток. Годы ссылки писателя можно охарактеризовать как время крайней бедности.

Там, где сейчас располагается Владивосток в 1938 году в декабре Осип заболел тифом и умер. Где его тело похоронили неизвестно до сих пор.

Стоит назвать удивительные факты, связанные с биографией Осипа Мандельштама.

Во-первых, известный кружок Иванова посещала бабушка Мандельштама. Вот, наверное, откуда у Осипа страсть к литературному творчеству.

Во-вторых, Осип очень хорошо знал французский, английский и немецкий языки По этой причине он читал в подлиннике Бартеля, Гришашвили и других европейских писателей.

В-третьих, Мандельштам испытывал нежное чувство к Марине Цветаевой. Но избранница не оценила своего кавалера, последовал разрыв. Это Мандельштам достаточно трудно переживал и даже хотел уйти в монахи.

В-четвертых, личность и литературное наследие Осипа Мандельштама были в России «под грифом секретно» почти двадцать лет, а его верная супруга не только сумела сохранить наработки Осипа, но и после написала три тома мемуаров о своем обожаемом муже.

Биография Мандельштама о главном

Один из знаменитых русских поэтов времени Мандельштам Осип Эмильевич по своему происхождению был коренным евреем. Он родился и вырос в Варшаве. Но, несмотря ни на что, это не помешало ему стать именно русским поэтом, которого знают и любят многие люди. Его творчество уважают и в современные дни.

Он родился и рос в купеческой семье. Его отец был мастером печатного дела, зная данный вид занятия от и до, он изо всех сил старался передать свои знания сыну. Будучи ещё практически в детском возрасте он вместе со всей своей семьей переехал в великий Российский город, город о котором сказываются легенды, город, который по праву считается второй столицей нашей страны, а именно в Санкт-Петербург.

В юные годы, несмотря на то, что он поступил в другое учебное заведение, Осип с удовольствием посещал ещё и курсы в одном Санкт-Петербургском университете. После он смог поступить на один из факультетов данного ВУЗА. Но, сразу нужно сказать, к учебе данный молодой человек относился слегка поверхностно, и в итоге университет так и не закончил.

Его стихотворения и работы стали публиковаться в различных изданиях с тысяча девятьсот десятого года. Нужно отметить, что они сразу же приковывали к себе внимание читателей, критиков и специалистов в области литературы.

Нельзя не отметить, что практически всё его первое творчество тяготит к символитцкой традиции, а его произведения просто пропитаны данным направлением.

Уже в1913 году он выпускает свой первый сборник стихотворений и произведений. Конечно для юного парня это было более чем великое достижение. Так же стоит отметить, что в последствии он не один раз дописывал и изменял именно этот сборник. В это же самое время он смог познакомиться с другими известными поэтами и писателями, которые на данный момент были уже весьма известны и знамениты.

Интересные факты и даты из жизни