Мои университеты горький краткое содержание по главам. Горький, Мои университеты
Горький Максим
Мои университеты
А.М.Горький
Мои университеты
Итак - я еду учиться в казанский университет, не менее этого.
Мысль об университете внушил мне гимназист Н. Евреинов, милый юноша, красавец с ласковыми глазами женщины. Он жил на чердаке в одном доме со мною, он часто видел меня с книгой в руке, это заинтересовало его, мы познакомились, и вскоре Евреинов начал убеждать меня, что я обладаю "исключительными способностями к науке".
Вы созданы природой для служения науке, - говорил он, красиво встряхивая гривой длинных волос.
Я тогда ещё не знал, что науке можно служить в роли кролика, а Евреинов так хорошо доказывал мне: университеты нуждаются именно в таких парнях, каков я. Разумеется, была потревожена тень Михаила Ломоносова. Евреинов говорил, что в Казани я буду жить у него, пройду за осень и зиму курс гимназии, сдам "кое-какие" экзамены - он так и говорил: "кое-какие", в университете мне дадут казённую стипендию, и лет через пять я буду "учёным". Всё - очень просто, потому что Евреинову было девятнадцать лет и он обладал добрым сердцем.
Сдав свои экзамены, он уехал, а недели через две и я отправился вслед за ним.
Провожая меня, бабушка советовала:
Ты - не сердись на людей, ты сердишься всё, строг и заносчив стал! Это - от деда у тебя, а - что он, дед? Жил, жил, да в дураки и вышел, горький старик. Ты - одно помни: не бог людей судит, это - чорту лестно! Прощай, ну...
И, отирая с бурых, дряблых щёк скупые слёзы, она сказала:
Уж не увидимся больше, заедешь ты, непоседа, далеко, а я - помру...
За последнее время я отошёл от милой старухи и даже редко видел её, а тут, вдруг, с болью почувствовал, что никогда уже не встречу человека, так плотно, так сердечно близкого мне.
Стоял на корме парохода и смотрел, как она там, у борта пристани, крестится одной рукою, а другой - концом старенькой шали - отирает лицо своё, тёмные глаза, полные сияния неистребимой любви к людям.
И вот я в полутатарском городе, в тесной квартире одноэтажного дома. Домик одиноко торчал на пригорке, в конце узкой, бедной улицы, одна из его стен выходила на пустырь пожарища, на пустыре густо разрослись сорные травы, в зарослях полыни, репейника и конского щавеля, в кустах бузины возвышались развалины кирпичного здания, под развалинами - обширный подвал, в нём жили и умирали бездомные собаки. Очень памятен мне этот подвал, один из моих университетов.
Евреиновы - мать и два сына - жили на нищенскую пенсию. В первые же дни я увидал, с какой трагической печалью маленькая серая вдова, придя с базара и разложив покупки на столе кухни, решала трудную задачу: как сделать из небольших кусочков плохого мяса достаточное количество хорошей пищи для трёх здоровых парней, не считая себя самоё?
Была она молчалива; в её серых глазах застыло безнадёжное, кроткое упрямство лошади, изработавшей все силы свои: тащит лошадка воз в гору и знает - не вывезу, - а всё-таки везёт!
Дня через три после моего приезда, утром, когда дети ещё спали, а я помогал ей в кухне чистить овощи, она тихонько и осторожно спросила меня:
Вы зачем приехали?
Учиться, в университет.
Её брови поползли вверх вместе с жёлтой кожей лба, она порезала ножом палец себе и, высасывая кровь, опустилась на стул, но, тотчас же вскочив, сказала:
О, чорт...
Обернув носовым платком порезанный палец, она похвалила меня:
Вы хорошо умеете чистить картофель.
Ну, ещё бы не уметь! И я рассказал ей о моей службе на пароходе. Она спросила:
Вы думаете - этого достаточно, чтоб поступить в университет?
В ту пору я плохо понимал юмор. Я отнёсся к её вопросу серьёзно и рассказал ей порядок действий, в конце которого предо мною должны открыться двери храма науки.
Она вздохнула:
Ах, Николай, Николай...
А он, в эту минуту, вошёл в кухню мыться, заспанный, взлохмаченный и, как всегда, весёлый.
Мама, хорошо бы пельмени сделать!
Да, хорошо, - согласилась мать.
Желая блеснуть знанием кулинарного искусства, я сказал, что для пельменей мясо - плохо, да и мало его.
Тут Варвара Ивановна рассердилась и произнесла по моему адресу несколько слов настолько сильных, что уши мои налились кровью и стали расти вверх. Она ушла из кухни, бросив на стол пучок моркови, а Николай, подмигнув мне, объяснил её поведение словами:
Не в духе...
Уселся на скамье и сообщил мне, что женщины вообще нервнее мужчин, таково свойство их природы, это неоспоримо доказано одним солидным учёным, кажется - швейцарцем. Джон Стюарт Милль, англичанин, тоже говорил кое-что по этому поводу.
Николаю очень нравилось учить меня, и он пользовался каждым удобным случаем, чтобы втиснуть в мой мозг что-нибудь необходимое, без чего невозможно жить. Я слушал его жадно, затем Фукс, Ларошфуко и Ларошжаклен сливались у меня в одно лицо, и я не мог вспомнить, кто кому отрубил голову: Лавуазье - Дюмурье, или - наоборот? Славный юноша искренно желал "сделать меня человеком", он уверенно обещал мне это, но - у него не было времени и всех остальных условии для того, чтоб серьёзно заняться мною. Эгоизм и легкомыслие юности не позволяли ему видеть, с каким напряжением сил, с какой хитростью мать вела хозяйство, ещё менее чувствовал это его брат, тяжёлый, молчаливый гимназист. А мне уже давно и тонко были известны сложные фокусы химии и экономии кухни, я хорошо видел изворотливость женщины, принуждённой ежедневно обманывать желудки своих детей и кормить приблудного парня неприятной наружности, дурных манер. Естественно, что каждый кусок хлеба, падавший на мою долю, ложился камнем на душу мне. Я начал искать какой-либо работы. С утра уходил из дома, чтоб не обедать, а в дурную погоду - отсиживался на пустыре, в подвале. Там, обоняя запах трупов кошек и собак, под шум ливня и вздохи ветра, я скоро догадался, что университет - фантазия и что я поступил бы умнее, уехав в Персию. А уж я видел себя седобородым волшебником, который нашёл способ выращивать хлебные зерна объёмом в яблоко, картофель по пуду весом и вообще успел придумать не мало благодеяний для земли, по которой так дьявольски трудно ходить не только мне одному.
Я уже научился мечтать о необыкновенных приключениях и великих подвигах. Это очень помогало мне в трудные дни жизни, а так как дней этих было много, - я всё более изощрялся в мечтаниях. Я не ждал помощи извне и не надеялся на счастливый случай, но во мне постепенно развивалось волевое упрямство, и чем труднее слагались условия жизни - тем крепче и даже умнее я чувствовал себя. Я очень рано понял, что человека создаёт его сопротивление окружающей среде.
Чтобы не голодать, я ходил на Волгу, к пристаням, где легко можно было заработать пятнадцать - двадцать копеек. Там, среди грузчиков, босяков, жуликов, я чувствовал себя куском железа, сунутым в раскалённые угли, каждый день насыщал меня множеством острых, жгучих впечатлений. Там предо мною вихрем кружились люди оголённо жадные, люди грубых инстинктов, - мне нравилась их злоба на жизнь, нравилось насмешливо враждебное отношение ко всему в мире и беззаботное к самим себе. Всё, что я непосредственно пережил, тянуло меня к этим людям, вызывая желание погрузиться в их едкую среду. Брет-Гарт и огромное количество "бульварных" романов, прочитанных мною, ещё более возбуждали мои симпатии к этой среде.
Профессиональный вор Башкин, бывший ученик учительского института, жестоко битый, чахоточный человек, красноречиво внушал мне:
Что ты, как девушка, ёжишься, али честь потерять боязно? Девке честь - всё её достояние, а тебе - только хомут. Честен бык, так он - сеном сыт!
Рыженький, бритый, точно актёр, ловкими, мягкими движениями маленького тела Башкин напоминал котёнка. Он относился ко мне учительно, покровительственно, и я видел, что он от души желает мне удачи, счастья. Очень умный, он прочитал немало хороших книг, более всех ему нравился "Граф Монте-Кристо".
В этой книге есть и цель и сердце, - говорил он.
Любил женщин и рассказывал о них, вкусно чмокая, с восторгом, с какой-то судорогой в разбитом теле; в этой судороге было что-то болезненное, она возбуждала у меня брезгливое чувство, но речи его я слушал внимательно, чувствуя их красоту.
Баба, баба! - выпевал он, и жёлтая кожа его лица разгоралась румянцем, тёмные глаза сияли восхищением. - Ради бабы я - на всё пойду. Для неё, как для чорта, - нет греха! Живи влюблён, лучше этого ничего не придумано!
Он был талантливый рассказчик и легко сочинял для проституток трогательные песенки о печалях несчастной любви, его песни распевались во всех городах Волги, и - между прочими - ему принадлежит широко распространённая песня:
Не красива я, бедна,
Плохо я одета,
Никто замуж не берёт
Девушку за это...
Хорошо относился ко мне тёмный человек Трусов, благообразный, щеголевато одетый, с тонкими пальцами музыканта. Он имел в Адмиралтейской слободе лавочку с вывеской "Часовых дел мастер", но занимался сбытом краденого.
Ты, Пешков, к воровским шалостям не приучайся! - говорил он мне, солидно поглаживая седоватую свою бороду, прищурив хитрые и дерзкие глаза. - Я вижу: у тебя иной путь, ты человечек духовный.
Что значит - духовный?
А - в котором зависти нет ни к чему, только любопытство...
Это было неверно по отношению ко мне, завидовал я много и многому; между прочим, зависть мою возбуждала способность Башкина говорить каким-то особенным, стихоподобным ладом с неожиданными уподоблениями и оборотами слов. Вспоминаю начало его повести об одном любовном приключении:
"Мутноокой ночью сижу я - как сыч в дупле - в номерах, в нищем городе Свияжске, а - осень, октябрь, ленивенько дождь идёт, ветер дышит, точно обиженный татарин песню тянет; без конца песня: о-о-о-у-у-у...
И вот пришла она, лёгкая, розовая, как облако на восходе солнца, а в глазах - обманная чистота души. "Милый, - говорит честным голосом, - не виновата я против тебя". Знаю - врёт, а верю - правда! Умом - твёрдо знаю, сердцем - не верю, никак!"
Рассказывая, он ритмически покачивался, прикрывал глаза и часто мягким жестом касался груди своей против сердца.
Завидовал я Трусову, - этот человек удивительно интересно говорил о Сибири, Хиве, Бухаре, смешно и очень зло о жизни архиереев, а однажды таинственно сказал о царе Александре III:
Этот царь в своём деле мастер!
Трусов казался мне одним из тех "злодеев", которые в конце романа неожиданно для читателя - становятся великодушными героями.
Иногда, в душные ночи, эти люди переправлялись через речку Казанку, в луга, в кусты, и там пили, ели, беседуя о своих делах, но чаще - о сложности жизни, о странной путанице человеческих отношений, особенно много о женщинах. О них говорилось с озлоблением, с грустью, иногда - трогательно и почти всегда с таким чувством, как будто заглядывая во тьму, полную жутких неожиданностей. Я прожил с ними две, три ночи под тёмным небом с тусклыми звёздами, в душном тепле ложбины, густо заросшей кустами тальника. Во тьме, влажной от близости Волги, ползли во все стороны золотыми пауками огни мачтовых фонарей, в чёрную массу горного берега вкраплены огненные комья и жилы - это светятся окна трактиров и домов богатого села Услон. Глухо бьют по воде плицы колёс пароходов, надсадно, волками воют матросы на караване барж, где-то бьёт молот по железу, заунывно тянется песня, тихонько тлеет чья-то душа, - от песни на сердце пеплом ложится грусть.
И ещё грустнее слушать тихо скользящие речи людей, - люди задумались о жизни и говорят каждый о своём, почти не слушая друг друга. Сидя или лёжа под кустами, они курят папиросы, изредка - не жадно - пьют водку, пиво и идут куда-то назад, по пути воспоминаний.
А вот со мной был случай, - говорит кто-то, придавленный к земле ночною тьмой.
Выслушав рассказ, люди соглашаются:
Бывает и так, - всё бывает...
"Было", "бывает", "бывало" - слышу я, и мне кажется, что в эту ночь люди пришли к последним часам своей жизни, - всё уже было, больше ничего не будет!
Это отводило меня в сторону от Башкина и Трусова, но всё-таки нравились мне они, и по всей логике испытанного мною было бы вполне естественно, если б я пошёл с ними. Оскорблённая надежда подняться вверх, начать учиться - тоже толкала меня к ним. В часы голода, злости и тоски я чувствовал себя вполне способным на преступление не только против "священного института собственности". Однако романтизм юности помешал мне свернуть с дороги, идти по которой я был обречён. Кроме гуманного Брет-Гарта и бульварных романов, я уже прочитал немало серьёзных книг, они возбудили у меня стремление к чему-то неясному, но более значительному, чем всё, что я видел.
И в то же время у меня зародились новые знакомства, новые впечатления. На пустырь, рядом с квартирой Евреинова, собирались гимназисты играть в городки, и меня очаровал один из них - Гурий Плетнёв. Смуглый, синеволосый, как японец, с лицом в мелких чёрных точках, точно натёртым порохом, неугасимо весёлый, ловкий в играх, остроумный в беседе, он был насыщен зародышами разнообразных талантов. И, как почти все талантливые русские люди, он жил на средства, данные ему природой, не стремясь усилить и развить их. Обладая тонким слухом и великолепным чутьём музыки, любя её, он артистически играл на гуслях, балалайке, гармонике, не пытаясь овладеть инструментом более благородным и трудным. Был он беден, одевался плохо, но его удальству, бойким движениям жилистого тела, широким жестам очень отвечали: измятая, рваная рубаха, штаны в заплатах и дырявые, стоптанные сапоги.
Он был похож на человека, который после длительной и трудной болезни только что встал на ноги, или похож был на узника, вчера выпущенного из тюрьмы, - всё в жизни было для него ново, приятно, всё возбуждало в нём шумное веселье - он прыгал по земле, как ракета-шутиха.
Узнав, как мне трудно и опасно жить, он предложил поселиться с ним и готовиться в сельские учителя. И вот я живу в странной, весёлой трущобе "Марусовке", вероятно, знакомой не одному поколению казанских студентов. Это был большой полуразрушенный дом на Рыбнорядской улице, как будто завоёванный у владельцев его голодными студентами, проститутками и какими-то призраками людей, изживших себя. Плетнёв помещался в коридоре под лестницей на чердак, там стояла его койка, а в конце коридора у окна: стол, стул, и это - всё. Три двери выходили в коридор, за двумя жили проститутки, за третьей - чахоточный математик из семинаристов, длинный, тощий, почти страшный человек, обросший жёсткой рыжеватой шерстью, едва прикрытый грязным тряпьём; сквозь дыры тряпок жутко светилась синеватая кожа и рёбра скелета.
В повести «Мои университеты» А. М. Горький описывает эпизоды своей жизни, как он собирался поступить в университет.
Гимназист Николай Евреинов видел увлеченность знаниями у Алексея Пешкова, и он предложил товарищу отправиться в Казань, чтобы подготовиться к поступлению в университет. Бабушка, заменившая Пешкову мать, проводила Алексея, наказав ему с добром относиться к людям, не помнить зла, не быть заносчивым гордецом.
Первое время остановился в семье своего друга Николая. Семья жила на нищенское пособие матери, и Пешков, увидев, что женщина не в состоянии прокормить трех здоровых лбов, стал уходить из дома, пытаясь заработать какие-либо копейки, чтобы не умереть с голода.
На пустыре, на котором собирались гимназисты, Алексей познакомился с Гурием Плетневым, мастерски играющим на всех музыкальных инструментах. Плетнев предложил место в своей комнате новому товарищу, чтобы совместно готовиться к работе учителями в сельских школах. Комнатка Гурия была крохотной, с одной кроватью, и спать товарищам приходилось по очереди. Днем на койке спал Плетнев, а в ночь уходил на работу, Алексей же спал по ночам, а днем уходил на заработки.
Трущоба, в которой они жили, называлась «Марусовкой», там проживали не только студенты, но и проститутки, и вообще всякий сброд. Никифорович, городовой этого квартала, тщательно следил за порядком на своей территории, пресекая любые попытки к вольнодумству. Благодаря ему, люди, пытавшиеся организовать тайную типографию, попали под арест. Пешкову было поручено секретное задание, но его больше привлекало трудиться с мужиками на Волге, с которыми ему было веселее и привольнее.
В Казани жил Андрей Деренков, «народник», имеющий целую библиотеку запрещенной литературы. Деренков открыл булочную, доходы от её производства пускал на нужды студентов и бедняков. Запрещенные книги и листовки распространял Алексей, разнося по утрам хлеб и булки, под которыми была спрятана литература.
В самой булочной находилась тайная комната, где собиралась революционно настроенная молодежь, и Никифорович постоянно пытался узнать у Алексея, кто именно её посещает. В скором времени городовому удалось выследить Плетнева, и Гурий был арестован. Жена городового предупредила Алексея, чтобы тот был осторожен, так как Никифорович охотится и за ним.
Не разбираясь в спорах прогрессивной молодежи, не найдя смысла жизни, Алексей решил уйти из жизни. Пытаясь застрелиться, он нацеливает пистолет себе в грудь, но попадает лишь в легкое, и уже через месяц вновь выходит на работу.
Михаил Антонович Ромась, вернувшийся в Казань из якутской ссылки, организовал рыбацкую артель. Ромась был частым гостем тайной комнаты Деренкова. Михаил Антонович открыл небольшую лавку, чтобы вести революционную работу среди местного населения. Жил революционер недалеко от Казани, и однажды предложил Пешкову стать его помощником. Ромась был сыном кузнеца, познакомился с революционерами, когда работал в Киеве, потом организовал кружок ликбеза, за что и был арестован и сослан в Якутскую область.
Вечерами Михаил Антонович и Алексей вели долгие разговоры. Тактичный друг не напоминал Пешкову о неудачном самоубийстве, и Алексей был благодарен ему за это. Жили они у сына богатея Панкова, который сдал Ромасю дом с пристроенным к нему небольшим магазинчиком. Михаил Антонович призывал крестьян отобрать власть у богачей, за что те люто его ненавидели, несколько раз покушались на его жизнь, а однажды подожгли его магазин. Пешков кинулся спасать товары, но когда увидел, что это бесполезно, побежал на чердак, спасать свои книги. Тут взорвалась бочка с керосином, и путь наружу Алексею преградило пламя. Тогда он выбросился из окна, упал, немного повредив ногу.
Михаил Антонович после этого происшествия уехал из Казани, через некоторое время снова попал в ссылку. Алексей чувствовал себя бесприютным и одиноким после отъезда друга, он не находил себе места. К тому же, скрытая враждебность озлобленных местных богатеев, действовала угнетающе, и Алексей со своим товарищем Бариновым решили уехать на Каспийское море, где и устроились работать в рыболовецкую артель.
Так пока не сбылась мечта Пешкова стать студентом университета, но то нелегкое время, и множество разных людей, встретившихся на пути Алексея, преподнесли ему столько жизненных уроков, что это стало для Пешкова главнейшим университетом, благодаря которому будущий писатель получил правильное понятие о событиях, происходящих в окружающей действительности.
Привязанность Алексея к хорошим людям подтолкнуло его к намерению жить честно, и не совершать дурных поступков. Любовь к книгам и литературе также помогла Пешкову с честью пройти его «университеты», и вырасти в великого человека и писателя.
Картинка или рисунок Мои университеты
Другие пересказы для читательского дневника
- Краткое содержание Сказки по телефону Родари
У господина Бьянки была дочка. Провожая отца, она напоминала, что хочет услышать новую сказку. Засыпала только, когда слушала новую историю. И он стал перед сном по телефону делиться с дочкой новыми сказками
- Краткое содержание Распутин Живи и помни
Андрей Гуськов вернулся с войны в свое родное село на Ангаре, не сообщив об этом никому из близких. Он конечно не представлял себе, как примут родные его возврат, однако всегда верил и доверял своей женушке. Настена – жена Андрея, выходила за него
- Краткое содержание Шукшин Странные люди
Герои рассказов В.М. Шукшина – очень непонятные люди, которые вызывают жалость и умиление своей наивностью, добротой и непосредственностью. В сборнике Странные люди 3 рассказа:
- Краткое содержание Вся королевская рать Уоррена
Роман Роберта Уоррена «Вся королевская рать» является вершиной творчества писателя. События, описываемые в произведении, касаются периода Великой депрессии в СЩА. Прототипом главного героя романа Вилли
- Краткое содержание Когда Спящий проснётся Уэллс
Книга «Когда Спящий проснется» представляет собой научно – фантастический роман и считается самым первым фантастическим произведением футуристической эпохи. Книга была написана в 1899 году.
В данной повести рассказывается о юноше Алексее, который поехал учиться в Казань в университет. Приехав, он останавливается у знакомой семьи Евреиновых. Семья очень бедная и им едва хватает на еду, тогда Алеша решает устроиться на работу.
В повести Горький описывает что парень так и не поступил в университет. Главным учителем для него становиться тяжелая жизнь обычных рабочих. Вначале он устраивается грузчиком и видит, как простые мужики спиваются от безысходности и никто не хочет ничего поменять в своей жизни. Тогда Алеша предпринимает уйти от такого общества. Он знакомиться с Плетневым, и они делят крышу над головой. Как подмечает Алексей парень Плетнев парень очень талантливый, но губит себя среди образа жизни воров и проституток. Именно здесь Алеша проникается революционными идеями и тайно начинает раздавать листовки.
Вскоре Алеша знакомится с новым персонажем Андреем Деренковым, они продвигают идеи революции. Сначала Алеше это даже понравилось, он познакомился со многими людьми, но вскоре он решает уйти от Деренкова. Найдя работу в пекарне у Семёнова, общение с Деренковым постепенно сходит, на нет. Здесь Алеше приходится тяжело работать, и он считает, что это самый тяжелый отрезок его жизни. Во времена его скитаний от работы к работе Алеша узнает о смерти своей бабушки, которую очень сильно любил. Именно бабушка воспитала в Алеше любовь к миру и окружающим, что иногда даже противоречило прочитанному им в книжках. Люди себя порой вели недостойно, и это огорчало Алексея. Он удивлялся, какими же могли быть жадными люди и идти друг против друга. Столкнувшись с такой несправедливостью Алеша даже пытается застрелиться, но у него ничего не получается и он лишь пробивает себе легкое. После больницы он опять возвращается к своей работе.
Весной Алексею Пешкову в своей лавке предлагает Хохол и, не раздумывая, он уезжает с ним в село Красновидово. Там Пешков начинает привыкать к сельской жизни и даже дает отпор местным парням. Хохол очень мешал местным торговцам, ведь у него был самый дешевый товар и вскоре они спалили его дом и торговую лавку. В свое время Хохол познакомил Пешкова с Бариновым, с которым Алеша и отправился на поиски работы далеко к Каспийскому морю. Они очень долго добирались на перекладных, а когда добрались, то попросились работать с местными рыбаками.
Алеша за свою жизнь понял, что не обязательно учиться в университете, ведь всему его в итоге научила тяжелая жизнь. Пешков сталкивался неоднократно со злобой людей и их жадностью, но не потерял человеческого облика.
Несколько интересных сочинений
- Анализ рассказа Горького Мальва
В рассказе М. Горького «Мальва» говорится о мужчине, который уехал работать смотрителем морской косы для того, чтобы заработать на жизнь. Этого мужчину зовут Василий. Автор представляет его читателю
- Анализ рассказа Носова Кукла 7 класс сочинение
Николай Николаевич Носов очень любил описывать жизнь простых деревенских людей, их быт и проблемы. Он раскрывал каждого человека досконально и показывал нам все положительные и отрицательные стороны человека.
- Образ и характеристика Луки в пьесе На дне Горького сочинение
Пьеса Максима Горького На дне затрагивает важные проблемы, например, философские или социальные. В данной пьесе представлены самые разные герои, но, несомненно, самый важный из них - это Лука.
- Сочинение рассуждение Идеальный мир
Каким мог бы быть идеальный мир? И может ли он вообще существовать в нашей реальности? Иногда я задаю себе эти вопросы. Думаю, над ними ломали головы немало философов.
Просыпаюсь я обычно рано около 7 часов утра. Заправляю кровать, умываюсь и делаю зарядку. После этого завтракаю и отправляюсь в школу.
Повзрослевший Алексей Пешков отправляется в Казань, чтобы подготовиться к поступлению в университет. Эту мысль внушил ему гимназист Николай Евреинов, который жил на одном чердаке с Алешей и часто видел его с книгой. Для начала он предложил пожить в их семье.
Провожала Алешу бабушка, советовала не сердиться, не быть заносчивым, не судить о людях плохо. Прощаясь с ней, герой остро почувствовал, что больше никогда не увидит «милую старуху», которая, по сути, заменила ему мать.
В Казани он остановился в семье Николая: его матери, вдовы, и ее двух сыновей. Все они существовали на нищенскую пенсию. Алексей видел, что бедной матери трудно прокормить трех здоровых парней. Поначалу он пытался помогать - чистил картошку, но видел застывшее в глазах безденежье, и «каждый кусок хлеба ложился камнем на душе». Тогда Алеша стал уходить из дома, чтобы не обедать, отсиживался в подвале, понимая, что университет – фантазия и лучше бы он уехал в Персию.
На пустыре собирались гимназисты и играли в городки. Алешу очаровал Гурий Плетнев. Он был беден, плохо одевался, зато мог играть на любом музыкальном инструменте. Он предложил поселиться у него и вместе готовиться в сельские учителя. Плетнев ночами работал в типографии корректором, а Алеша спал на его койке. Днем отсыпался Гурин, а Алеша уходил к Волге в надежде хоть что-то заработать.
Дом, в котором они жили, назывался «Марусовка». Это была трущоба, где обитали студенты, проститутки и полусумасшедшие. Старшим городовым в этом квартале был Никифорыч – он очень внимательно присматривался к разношерстной публике. Поэтому зимой были арестованы люди за попытку устроить тайную типографию, а Алексею впервые было дано конспиративное поручение. Однако, когда позже Алеша пытался в кружке изучать труды Дж. Стюарта Милли с примечаниями Чернышевского, ему было скучно. Его больше влекло на Волгу, где впервые герой, спасая вместе с мужиками груз с потонувшей баржи, «почувствовал героическую поэзию труда».
Через некоторое время Алеша познакомился с Андреем Деренковым, который был владельцем бакалейной лавки и обладал лучшей во всей Казани библиотекой запрещенных книг. Лавка не приносила большого дохода, и Деренков решил открыть булочную. Он был «народником», поэтому вся прибыль от продажи шла на помощь нуждающимся. Алексей Пешков месил тесто, сажал хлебы в печь, а утром разносит булки по квартирам, в студенческую столовую, чтобы вместе с булками незаметно раздать книги, брошюры, листовки. Но больше людей все-таки приходило в булочную, где была тайная комната, и это вызывало подозрения у полиции. Поэтому Никифорыч все время зазывал Алешу к себе в гости, чтобы выведать, кто приходит к ним на самом деле.
Сам Алеша плохо понимал споры, его обижало, что относились к нему несерьезно, называя «самородком» или «сыном народа», а еще смеялись, что читает много книг. Может быть, из-за этого им «овладел нестерпимый зуд сеять разумное, доброе, вечное». Он познакомился с ткачом Никитой Рубцовым, который сначала высмеивал молодого человека, но потом, выслушав его рассуждения о жизни, стал относиться по-отечески, даже называя по имени-отчеству. Рубцов обладал ненасытной жадностью знать.
Однако старания Никифыроча увенчались успехом – после его наблюдений арестовали Гурия Плетнева, и жена Никифорыча сказала, что именно он выследил Гурочку, а теперь ловит Алешу, поэтому нельзя верить ни одному его слову и быть осторожным. Городовой же убеждал Алешу, что именно жалость губит людей: именно из-за своей жалости к людям, дескать, и пропал Плетнев.
Сам Алексей, чувствуя, что не видит смысла в своей жизни, решил убить себя. Мотив он попробовал описать в рассказе «Случай из жизни Макара», но тот вышел неуклюжим и лишенным внутренней правды. Потом купил на базаре револьвер с четырьмя патронами, выстрелил себе в грудь, рассчитывал попасть в сердце, но прострелил легкое и через месяц, очень сконфуженный, вновь работал в булочной.
Среди посетителей «тайной комнаты» выделялся большой широкогрудый человек по прозвищу Хохол, который только что вернулся из ссылки в Якутию, организовал рыболовецкую артель и открыл лавочку с недорогими товарами, чтобы незаметно вести революционную пропаганду среди местных крестьян. Звали его Михаил Антонович Ромась и жил он недалеко от Казани. Однажды он пригласил Алешу (которого теперь все чаще называли Максимычем) к себе в помощники. Он признался, что мужики, особенно богатые, его не любят, и Алеше тоже придется испытать эту нелюбовь. О себе рассказал, что сын черниговского кузнеца, был смазчиком поездов в Киеве и там познакомился с революционерами, после чего организовал кружок самообразования, и за это его арестовали и посадили в тюрьму на два года, а потом сослали в Якутскую область на десять лет.
Алексей устроился жить на чердаке; вечером они долго беседовали. После попытки самоубийства отношение к себе у Алексея понизилось, ему было стыдно жить. Но Ромась проявил деликатность в этом вопросе и как будто «выпрямил» его, просто открыв дверь в жизнь. Они познакомились с двумя мужиками – Кукушкиным и Бариновым. Оба были местными весельчаками, пустобрехами, которых в деревне не любили. А Михаил Антоныч смог их к себе расположить. Жили Алеша и Хохол у сына местного богатея Панкова, который отделился от отца, так как женился не по его воле, а по любви, за что отец проклял его и теперь, проходя мимо нового дома сына, ожесточенно на него плевал. Но Алеша чувствовал скрытую неприязнь от этого человека, хотя тот вместе с Кукушкиным и Бариновым слушал рассказы Михаила Антоныча о строении мира, о жизни иностранных государств, о мировых революциях.
Панков сдал Ромасю в аренду избу, а к ней пристроил лавку против желания богатеев села, и они ненавидели его за это, а он относился к этому равнодушно. Когда они открыли лавку, Алеша ждал, когда же Ромась начнет работу с мужиками. Жизнь в деревне оказалась тяжелой, а мужики – непонятными. Например, юношу коробило их отношение к женщинам. Он ходил по деревне, беседовал с крестьянами, убеждая, что народ должен научиться отбирать у царя власть. Поэтому староста и местные богатые мужики относились к Хохлу враждебно: не раз на него пытались напасть, в печь подсунули полено с порохом, а к концу лета подожгли лавку с товаром. Алеша пытался спасти товар, но когда все вокруг запылало, бросился на чердак спасать свои книги. Когда книги оказались за окном, в безопасности, взорвалась бочка с керосином, отрезав путь к спасению. Тогда юноша схватил свой тюфяк, подушку и выпрыгнул в окно. Остался цел, только ногу вывихнул.
Ромась, понимая, что не дадут ему спокойно жить в деревне, продал остаток товара Панкову и уехал в Вятку. Перед отъездом сказал Алексею, чтобы он не торопился никого осуждать, ведь это проще всего. Сам Ромась через некоторое время вновь попал в ссылку в Якутскую область по делу организации «Народное право». А Алеша, которого «свинцом облила тоска», когда уехал близкий ему человек, заметался по селу, точно кутенок, который потерял хозяина. Вместе с Бариновым он ходил по деревням, где они работали у богатых мужиков: молотили, рыли картофель, очищали сады. Они все время ощущали скрытую враждебность по отношению к себе и осенью решили уехать из деревни.
Баринов уговорил Алексея отправиться на Каспийское море. Они устроились работать на баржу, идущую из Нижнего Новгорода в Астрахань. Однако выдумщик и фантазер Баринов рассказал об их злоключениях в деревне так живописно, что в Симбирске матросы очень нелюбезно предложили сойти им с баржи на берег, так как они им «люди неподходящие». Пришлось «зайцами» ехать до Самары, где они нанялись на баржу, а уже через неделю благополучно добрались до берегов Каспия и там пристроились к небольшой рыболовецкой артели на калмыцком промысле Кабанкул-бай.
Мечта Алексея Пешкова поступить в университет так и не осуществилась, по крайней мере, пока. Зато настоящим университетом стала жизнь, наполненная множеством событий, которые и помогли получить молодому человеку истинное представление об окружающей действительности.
Итак — я еду учиться в Казанский университет, не менее этого. Мысль об университете внушил мне гимназист Н. Евреинов, милый юноша, красавец с ласковыми глазами женщины. Он жил на чердаке в одном доме со мною, он часто видел меня с книгой в руке, это заинтересовало его, мы познакомились, и вскоре Евреинов начал убеждать меня, что я обладаю «исключительными способностями к науке». — Вы созданы природой для служения науке, — говорил он, красиво встряхивая гривой длинных волос. Я тогда еще не знал, что науке можно служить в роли кролика, а Евреинов так хорошо доказывал мне: университеты нуждаются именно в таких парнях, каков я. Разумеется, была потревожена тень Михаила Ломоносова. Евреинов говорил, что в Казани я буду жить у него, пройду за осень и зиму курс гимназии, сдам «кое-какие» экзамены — он так и говорил: «кое-какие», — в университете мне дадут казенную стипендию, и лет через пять я буду «ученым». Всё — очень просто, потому что Евреинову было девятнадцать лет и он обладал добрым сердцем. Сдав свои экзамены, он уехал, а недели через две и я отправился вслед за ним. Провожая меня, бабушка советовала: — Ты — не сердись на людей, ты сердишься всё, строг и заносчив стал! Это — от деда у тебя, а — что он, дед? Жил, жил, да в дураки и вышел, горький старик. Ты — одно помни: не бог людей судит, это — чёрту лестно! Прощай, ну... И, отирая с бурых, дряблых щек скупые слезы, она сказала: — Уж не увидимся больше, заедешь ты, непоседа, далеко, а я — помру... За последнее время я отошел от милой старухи и даже редко видел ее, а тут вдруг с болью почувствовал, что никогда уже не встречу человека, так плотно, так сердечно близкого мне. Стоял на корме парохода и смотрел, как она там, у борта пристани, крестится одной рукою, а другой — концом старенькой шали — отирает лицо свое, темные глаза, полные сияния неистребимой любви к людям. И вот я в полутатарском городе, в тесной квартирке одноэтажного дома. Домик одиноко торчал на пригорке, в конце узкой, бедной улицы, одна из его стен выходила на пустырь пожарища, на пустыре густо разрослись сорные травы; в зарослях полыни, репейника и конского щавеля, в кустах бузины возвышались развалины кирпичного здания, под развалинами — обширный подвал, в нем жили и умирали бездомные собаки. Очень памятен мне этот подвал, один из моих университетов. Евреиновы — мать и два сына — жили на нищенскую пенсию. В первые же дни я увидал, с какой трагической печалью маленькая серая вдова, придя с базара и разложив покупки на столе кухни, решала трудную задачу: как сделать из небольших кусочков плохого мяса достаточное количество хорошей пищи для трех здоровых парней, не считая себя саму? Была она молчалива; в ее серых глазах застыло безнадежное, кроткое упрямство лошади, изработавшей все силы свои: тащит лошадка воз в гору и знает — не вывезу, — а все-таки везет! Дня через три после моего приезда, утром, когда дети еще спали, а я помогал ей в кухне чистить овощи, она тихонько и осторожно спросила меня: — Вы зачем приехали? — Учиться, в университет. Ее брови поползли вверх вместе с желтой кожей лба, она порезала ножом палец себе и, высасывая кровь, опустилась на стул, но, тотчас же вскочив, сказала: — О, чёрт... Обернув носовым платком порезанный палец, она похвалила меня: — Вы хорошо умеете чистить картофель. Ну, еще бы не уметь! И я рассказал ей о моей службе на пароходе. Она спросила: — Вы думаете — этого достаточно, чтоб поступить в университет? В ту пору я плохо понимал юмор. Я отнесся к ее вопросу серьезно и рассказал ей порядок действий, в конце которого предо мною должны открыться двери храма науки. Она вздохнула: — Ах, Николай, Николай... А он в эту минуту вошел в кухню мыться, заспанный, взлохмаченный и, как всегда, веселый. — Мама, хорошо бы пельмени сделать! — Да, хорошо, — согласилась мать. Желая блеснуть знанием кулинарного искусства, я сказал, что для пельменей мясо — плохо, да и мало его. Тут Варвара Ивановна рассердилась и произнесла по моему адресу несколько слов настолько сильных, что уши мои налились кровью и стали расти вверх. Она ушла из кухни, бросив на стол пучок моркови, а Николай, подмигнув мне, объяснил ее поведение словами: — Не в духе... Уселся на скамье и сообщил мне, что женщины вообще нервнее мужчин, таково свойство их природы, это неоспоримо доказано одним солидным ученым, кажется — швейцарцем. Джон Стюарт Милль, англичанин, тоже говорил кое-что по этому поводу. Николаю очень нравилось учить меня, и он пользовался каждым удобным случаем, чтобы втиснуть в мой мозг что-нибудь необходимое, без чего невозможно жить. Я слушал его жадно, затем Фуко, Ларошфуко и Ларошжаклен сливались у меня в одно лицо, и я не мог вспомнить, кто кому отрубил голову: Лавуазье — Дюмурье или — наоборот? Славный юноша искренно желал «сделать меня человеком», он уверенно обещал мне это, но — у него не было времени и всех остальных условий для того, чтоб серьезно заняться мною. Эгоизм и легкомыслие юности не позволяли ему видеть, с каким напряжением сил, с какой хитростью мать вела хозяйство, еще менее чувствовал это его брат, тяжелый, молчаливый гимназист. А мне уже давно и тонко были известны сложные фокусы химии и экономии кухни, я хорошо видел изворотливость женщины, принужденной ежедневно обманывать желудки своих детей и кормить приблудного парня неприятной наружности, дурных манер. Естественно, что каждый кусок хлеба, падавший на мою долю, ложился камнем на душу мне. Я начал искать какой-либо работы. С утра уходил из дома, чтоб не обедать, а в дурную погоду — отсиживался на пустыре, в подвале. Там, обоняя запах трупов кошек и собак, под шум ливня и вздохи ветра, я скоро догадался, что университет — фантазия и что я поступил бы умнее, уехав в Персию. А уж я видел себя седобородым волшебником, который нашел способ выращивать хлебные зерна объемом в яблоко, картофель по пуду весом и вообще успел придумать немало благодеяний для земли, по которой так дьявольски трудно ходить не только мне одному. Я уже научился мечтать о необыкновенных приключениях и великих подвигах. Это очень помогало мне в трудные дни жизни, а так как дней этих было много, — я всё более изощрялся в мечтаниях. Я не ждал помощи извне и не надеялся на счастливый случай, но во мне постепенно развивалось волевое упрямство, и чем труднее слагались условия жизни — тем крепче и даже умнее я чувствовал себя. Я очень рано понял, что человека создает его сопротивление окружающей среде. Чтобы не голодать, я ходил на Волгу, к пристаням, где легко можно было заработать пятнадцать — двадцать копеек. Там, среди грузчиков, босяков, жуликов, я чувствовал себя куском железа, сунутым в раскаленные угли, — каждый день насыщал меня множеством острых, жгучих впечатлений. Там предо мною вихрем кружились люди оголенно жадные, люди грубых инстинктов, — мне нравилась их злоба на жизнь, нравилось насмешливо враждебное отношение ко всему в мире и беззаботное к самим себе. Всё, что я непосредственно пережил, тянуло меня к этим людям, вызывая желание погрузиться в их едкую среду. Брет-Гарт и огромное количество «бульварных» романов, прочитанных мною, еще более возбуждали мои симпатии к этой среде. Профессиональный вор Башкин, бывший ученик учительского института, жестоко битый, чахоточный человек, красноречиво внушал мне: — Что ты, как девушка, ёжишься, али честь потерять боязно? Девке честь — всё ее достояние, а тебе — только хомут. Честен бык, так он — сеном сыт! Рыженький, бритый, точно актер, ловкими, мягкими движениями маленького тела Башкин напоминал котенка. Он относился ко мне учительно, покровительственно, и я видел, что он от души желает мне удачи, счастья. Очень умный, он прочитал немало хороших книг, более всех ему нравился «Граф Монте-Кристо». — В этой книге есть и цель и сердце, — говорил он. Любил женщин и рассказывал о них, вкусно чмокая, с восторгом, с какой-то судорогой в разбитом теле; в этой судороге было что-то болезненное, она возбуждала у меня брезгливое чувство, но речи его я слушал внимательно, чувствуя их красоту. — Баба, баба! — выпевал он, и желтая кожа его лица разгоралась румянцем, темные глаза сияли восхищением. — Ради бабы я — на всё пойду. Для нее, как для чёрта, — нет греха! Живи влюблен, лучше этого ничего не придумано! Он был талантливый рассказчик и легко сочинял для проституток трогательные песенки о печалях несчастной любви, его песни распевались во всех городах Волги, и — между прочими — ему принадлежит широко распространенная песня:Некрасива я, бедна,
Плохо я одета,
Никто замуж не берет
Девушку за это...
Ты взойди-ко, взойди, солнце красное...