Нечаев, сергей геннадиевич. Главный «бес» Достоевского или история Сергея Нечаева Возвращение в Россию

Читательская лаборатория Как определить авторское отношение к герою Отношение автора к герою – это проявление авторской позиции в художественном произведении. Она помогает читателю понять систему ценностей, которую писатель утверждает или отрицает в литературном

Суд над участниками нечаевской организации «Народная расправа» (Петербург, 1 июля-11 сентября 1871 г.) зани­мает особое место среди политических процессов в царской России как первое испытание судебных уставов 1864 г.

На политическом деле. «Впервые в России политический процесс слушался перед судом присяжных и при открытых дверях»,- отметили в 1873 г. К. Маркс и Ф. Энгельс. Присяжных за­седателей, правда, в данном случае не было (Маркс и Эн- тельс ошиблись). Процесс вела Петербургская судебная пала­та (точнее, ее особое присутствие) с сословными представи­телями, но при добросовестном соблюдении всех процес­суальных норм и, главное, в условиях почти неограниченной гласности. «Все, что до сих пор совершалось в тайне, о чем говорилось вкривь и вкось,- заключал сразу после суда журнал «Дело»,- все это обсуждалось гласно, при полном свете фактической и нравственной стороны дела».

Между тем обвинение («заговор с целью ниспровержения правительства во всем государстве и перемены образа прав­ления в России»), хотя и дифференцированное между разны­ми группами подсудимых (составление заговора, участие в нем, пособничество, недонесение), придавало неча«вскому процессу большую политическую значимость. Это, в особен­ности, подчеркнули масштабы процесса. По числу подсуди­мых дело нечаевцев из всех 208 народнических процессов уступает только процессу «193-х» - вообще самому крупному политическому делу в истории царской России. За весь XIX век в России, кроме процесса «193-х», превзошел дело не­чаевцев по масштабам лишь процесс декабристов.

K следствию но делу нечаевцев были привлечены 152 чел., но 65 из них (в том числе М. А. Натансона, H. Ф. Ан­ненского, H. Ф. Даниельсона, А. А. Черкесова, Bepy Засулич) властям пришлось освободить по недостатку улик. Суду были преданы 87 обвиняемых. Когда же процесс, наконец, от­крылся, на скамье подсудимых оказалось 79 чел. (а не 84, как считал М. H. Гернет), поскольку один из обвиняемых (В. H. Лихутин) умер, еще один (H. Ф. Собещанский) сошел с ума, трое (В. H. Смирнов, В. А. Гольдштейн, А. Л. фон-дер- Эльсниц) скрылись и еще трое (Р. А. Бирк, А. 3. и В. 3. Бо­лотовы), уже включенные было в обвинительный акт, неза­долго до суда были освобождены ввиду бездоказательности обвинения 10°.

Царизм устраивал столь крупный и громкий политиче­ский процесс с видимым расчетом опорочить своих противни­ков перед общественным мнением. Владея такими козырями, как юридически доказанный факт злодейского убийства И. И. Иванова, одиозный текст «Катехизиса революционера»* нечаевский (фальшивый) мандат члена Интернационала* царские власти надеялись, в первую очередь, обесславить русскую революцию. Откровеннее других выражал эту на­дежду М. H. Катков. «Вы, господа, снимаете шляпу перед этою русской революцией,- обращался он к обществу.- Ho вот катехизис русского революционера... Послушаем, как рус­ский революционер сам понимает себя. Ha высоте своего соз­нания он объявляет себя человеком без убеждений, без пра­вил, без чести. Он должен быть готов на всякую мерзость, подлог, обман, грабеж, убийство и предательство... жулики лучше и честнее вожаков нашего нигилизма... И вот этим-то людям прямо в руки отдаете вы нашу бедную учащуюся мо­лодежь!» .

Больше того. Царизм рассчитывал скомпрометировать на нечаевском процессе и международное революционное дви­жение, в особенности Интернационал, именем которого при­крывался Нечаев. Ради этого официозная и даже либераль­ная (вроде петербургского «Голоса») пресса в дни суда над нечаевцами перемежала материалы о нем с материалами о заседаниях Версальского военного суда над коммунарами, причем «Голос» прямо именовал нечаевцев «нашими комму- налистами и интернационалами» (?!), ибо, мол, «цель, кото­рой они добивались», «средства» и «способы» их «совершенно те же», что и у «Международного общества» и «покойной Па­рижской коммуны» .

При таком подходе к делу казалось, что гласность на руку обвинению. Управляющий Министерством юстиции О. В. Эс­сен 3 июля 1871 г. так и докладывал царю: «Допущенная по сему делу полная гласность... будет иметь, по моему глубокому убеждению, самое благодетельное влияние на присутствую­щую публику». Царь подчеркнул слова «самое благодетель- *ное влияние» и рядом с ними на полях доклада пометил: «Дай Ъог!».

Разумеется, царизм соблюдал законность в деле нечаев­цев не только потому, что он рассчитывал обязательно вы­играть дело. K тому времени у властей просто еще не было еповода усомниться в целесообразности судебных уставов. Поэтому и дознание, и следствие по делу нечаевцев велись точно по уставам, хотя наиболее выигрышные для суда (т. e., следовательно, порочащие революционеров) обстоятельства дела обнаружились не сразу. Дознание началось в Москве 26 ноября 1869 г., после того как жандармы нашли у библио­текаря Петра Успенского бланки с печатью Комитета «На­родной расправы». Московский обер-полицмейстер Арапов взялся было по старинке («на арапа», как говорили тогда в Москве) хватать подряд всех подозрительных и в первые же несколько дней сделал 65 обысков, почти сплошь безрезуль­татных. Ho уже 4 декабря в Москву для руководства дозна­нием был прислан ответственный чиновник III отделения H. Д. Горемыкин, который повел расследование строго по за­кону, а 10 февраля 1870 г. Горемыкина сменили сенатор Я- Я- Чемадуров и прокурор А. А. Стадольский, занявшиеся по материалам дознания и тоже в строгих рамках законности предварительным следствием .

Следствие оказалось весьма основательным. Конспирация же у нечаевцев была явно не на высоте. B итоге, власти су­мели подкрепить обвинение большим числом вещественных доказательств, изъяв, например (кроме «Катехизиса револю­ционера» и мандата Нечаева), устав «Общие правила органи­зации» у П. Г. Успенского, «Программу революционных дей­ствий» в бумагах Ф. В. Волховского, типографский шрифт у

А. Д. Дементьевой и И. Р. Рахимова, конспиративные письма и адреса у А. К. Кузнецова, И. H. Лихутина, E. X. Томиловой и т. д. Обвинительные акты по делу нечаевцев были впечатляюще документированы и опасны для подсудимых, хотя и сравнительно добросовестны, без видимых натяжек.

Уверенные в успехе дела, еще ни на одном из политиче­ских процессов не обманувшиеся, царские верхи специально не подбирали для процесса нечаевцев (каконисталиделать это позднее) сугубо надежных инквизиторов. Правда, М. H. Гернет подчеркнул, что и в данном случае «судьи были полны классовой ненависти к подсудимым». Вероятно, так и было. Ho все-таки здесь не оказалось таких палачей, как подвизав­шиеся на следующих процессах П. А. Дейер, Э. Я- Фукс, H. О. Тизенгаузен, Б. H. Хвостов и др. Материалы суда над нечаевцами говорят, что все судьи вели себя внешне порядоч­но и корректно, а председатель суда А. С. Любимов даже либеральничал. Ha одном из заседаний суда обвиняемый Феликс Волховский, купив с разрешения тюремного началь­ства букет цветов, вручил его подсудимой Александре Демен­тьевой. Жандармский офицер доложил об этом председателю суда как о факте недопустимом. Любимов не согласился: «Я полагаю, что букет Дементьева может иметь, я разре­шаю». Наблюдавший за ходом суда агент сообщал в III от­деление: «Дементьева с букетом и отправилась по окончании заседания в Петропавловскую крепость». Инцидент был до­ложен царю и, как явствует из пометы товарища шефа жан­дармов H. В. Левашова, «его величеству угодно было пове­леть, чтобы подобное «более чем неуместное» распоряжение г. председателя было бы сообщено г. министру юстиции».

А. С. Любимов, однако, высочайшему гневу не внял и прн оглашении оправдательного приговора некоторым из подсу­димых позволил себе еще более либеральный жест. «Госпо­да,- обратился он к оправданным, - отныне вам место не на позорной скамье, а среди публики, среди всех нас» П0. Это обращение едва не погубило карьеру Любимова. Правитель­ственные верхи и реакционная пресса нашли, что он «вел ■себя слишком гуманно и любовно с подсудимыми», пригласив их ни много ни мало, как «пересесть прямо в сонм судей», а начальник Московского губернского жандармского управ­ления генерал И. Л. Слезкин донес в III отделение о своих сомнениях в политической благонадежности Любимова. Процесс Любимов довел до конца, но уже в обстановке трав­ли сверху и справа.

Еще более показателен для состава и поведения суда в деле нечаевцев тот факт, что и оба обвинителя - прокурор Петербургской судебной палаты В. А. Половцов и товарищ прокурора П. А.Александров- оказались в данном случае вполне добросовестными и гуманными. В. А. Половцов (род­ной брат известного государственного деятеля и организатора Русского исторического общества А. А. Половцова), «настоя­щий прокурор судебной палаты» в лучшем смысле этого сло­ва, как отзывался о нем А. Ф. Кони, поклонялся только одно­му богу - закону и «не искал случая отличиться в глазах властей предержащих»И2. Таков же был и его помощник П. А. Александров. И тот, и другой обвиняли сообразно с фактами, без пристрастия и озлобления, и предлагали уме­ренные наказания 1и. Половцов, например, в ходе суда сам отказался совершенно от обвинений против М. П. Коринфско­го, А. А. Костыркина, И. Г. Пажона-де-Монсе и почти от всех (кроме одного, документально обоснованного) обвинений про­тив П. H. Ткачева. Более того, агент III отделения журна­лист И. А. Арсеньев жаловался самому П. А. Шувалову на то, что «обвинительная речь Половцова допускает поэтическую обрисовку характеров преступников, по-видимому с целью возбудить к ним сочувствие публики»; так, обвиняемого И. Г. Прыжова обвинитель «произвел в героя-мученика»1Ш.

Свидетели на процессе нечаевцев, в отличие от всех даль­нейших политических процессов, использовались вполне за­конным образом, без подтасовки и предварительного внуше­ния. B результате, поскольку одни свидетели мало что знали, другие - забыли, а третьи просто не.хотели изобличать под­судимых, держась, как в народной поговорке: «и не видал, и не слыхал, и об эту пору на свете не бывал», обвинение в деле нечаевцев не только ничего не выиграло от свидетельских по­казаний, но и кое-что проиграло. В. А. Половцов при разбо­ре дел второй (самой многочисленной) группы подсудимых откровенно признал, что из 18 свидетелей обвинения десять не явились, от допроса четырех он, прокурор, вынужден был отказаться «по различным причинам», а остальные четверо дали сведения, которые «были как нельзя более скудны», тог­да как все девять свидетелей защиты оказались налицо и дали пространные показания, причем все они «старались до­стигнуть тех целей, которые имела в виду защита».

Что касается защиты, то, не вдаваясь в подробности ее поведения на процессе нечаевцев, отметим, что она дейтвова- ла в общем солидарно с подсудимыми: «вполне поняла свою задачу,- справедливо писал о ней вскоре после суда H. К. Михайловский,- и, за немногими исключениями, испол­нила ее блистательно» .

Таковы были условия, в которых судились нечаевцы. Чи­татель видит, что они во многом благоприятствовали подсу­димым. Собственно, все «блага» для подсудимых сводились к соблюдению законности, но именно точное соблюдение за­конности и отличало процесс нечаевцев как от предыдущих, так и от последующих политических процессов в царской России. To же самое надо сказать о гласности. Bce газеты печатали материалы процесса, включая показания, речи, объяснения свидетелей, адвокатов и подсудимых. Правда, несколько стесняло печать одно ограничение: «газетам было разрешено только перепечатывать отчеты о судебных заседа­ниях в том самом виде, в каком они излагались «Правитель­ственным вестником», а это изложение далеко не всегда от­личалось точностью и полнотой». Зато публика - в первый и последний раз за всю историю политических процессов в России - допускалась в суд без ограничений.

Суд над участниками революционного заговора впервые при открытых дверях, естественно, вызвал небывалый инте­рес . B зал суда хотели попасть буквально все. Здесь были и высшие сановники (вел. кн. Николай Константинович, кн. Д. А. Оболенский, гр. Э. Т. Баранов, бывший министр юсти­ции Д. H. Замятнин, управляющий министерством барон О. В. Эссен, сенаторы, генералы) , и простонародье, кори­феи литературьі , (Ф. И. Тютчев, H. С. Лесков, возможно Ф. М. Достоевский) и неграмотные зеваки. «До какой сте­пени публика вообще желала попасть на заседание,- писала в те дни петербургская газета «Судебный вестник»,- видно из того, что в течение всех 13 дней, пока шло дело (первой группы обвиняемых. - H. Т.), она не только не оставляла коридора суда, но и толпилась у главного подъезда, во дво­ре».

Преобладала (в громадной степени) учащаяся молодежь. «Студенты, чтобы попасть в зал суда на разбор дела,- вспо­минал М. Ф. Фроленко,- иногда дежурили напролет всю ночь на дворе суда. Зал набивался публикой до невозмож­ности» . Молодежь так быстро и дружно заполняла весь зал, что «порядочная часть общества» (какдоносил в ІІІ^тделение жандармский агент), являясь в суд к началу заседания, «на­ходила все места уже занятыми все тою же публикою, т.е. «стрижками» и их кавалерами». Немудрено, что «все лич­ности, составлявшие публику, вполне сочувствовали подсуди­мым». Власти были этим обеспокоены, начали проверять публику. 21 июля H. С. Лесков сообщал в Москву М. H. Кат­кову(?): «Вся публика, присутствующая на суде, переписана, и оказалось, что все эти лица - шайка единомышленных под­судимым». Вероятно, после этого доступ «стрижкам и их кавалерам» в суд был ограничен, но как бы то ни было, до окончания процесса двери суда оставались открытыми.

Гласность процесса, публичность его заседаний и, особен­но, явное сочувствие публики (точнее, ее подавляющего большинства) тоже благоприятствовали подсудимым, как, бы стимулируя их стойкость («на людях и смерть красна»!) и активность. Прежде чем говорить об их стойкости и активно­сти, посмотрим, однако, чтб собой представляли те 79 чело­век, которые заняли скамью подсудимых на первом гласном политическом процессе в России.

Большей частью (примерно 55-60 чел.) это были именно нечаевцы, т. e. участники «Народной расправы» и ее филиа­ла- кружка А. П. Старицына. Ho здесь были представлены и другие организации: например, целый кружок «сибиряков» (А. E. Дудоладов, П. М. Кошкин, JI. А. Топорков) во главе с А. В. Долгушиным. Более того, в числе подсудимых оказа­лись революционеры - противники нечаевщины: Ф. В. Вол­ховский, Л. И. Голиков, В. И. Ковалевский. Двое-трое (А. П. Алексеев, H. П. Маслов, может быть А. H. Колачев- ский) попали на скамью подсудимых случайно, а Варвара Александровская, возможно, играла в деле нечаевцев прово­кационную роль. Bo всяком случае, известно, что эта особа (дворянка, жена коллежского советника) еще в 1865 г. до­бровольно предлагала шефу жандармов В. А. Долгорукову, а в 1866 г. - М. H. Муравьеву-Вешателю использовать ее как провокатора, причем доносила на знакомых ей револю­ционеров, но тогда власти не придали ее доносам большого значения . Теперь, в заключении по делу нечаевцев, она пи­сала новые доносы на своих сопроцессников и даже адресова­ла министру юстиции «верноподданническое предложение» спровоцировать С. Г. Нечаева на свйдание с ней и выдать его царскому правительству 13°.

Социальный состав подсудимых не отличался такой раз­нородностью, как на последующих процессах. Здесь преобла­дали дворяне: 42 чел. из 72 (о социальном положении семи подсудимых нет сведений). Крестьян и рабочих (по заняти­ям) вообще не было. Даже по происхождению среди подсу- димых-нечаевцев был один лишь крестьянин - литератор и ученый (историк, этнограф) И. Г. Прыжов.

Что касается возраста, то, за малым исключением, суди­лась па процессе исчаовцев молодежь. Только.И. Г. Прыжову было 43 гола, В. В. Александровской и М. А. Попкову - по 37. E. X Томплопой - 32. Bce остальные были моложе 30 лет, а большинство (47 чел. из 79) ис достигло и 25-летнего воз­раста (почти исключительно студенты - главным образом, Московского университета и Петровской земледельческой академии, а также Медико-хирургической академии, Техно­логического и Земледельческого институтов в Петербурге).

Важной особенностью процесса нечаевцев был тот факт, что перед судом предстали восемь женщин. До тех пор в России на политических процессах никогда не судилась ни одна женщина. Впрочем, не только в России, но и в целой Европе после Великой французской буржуазной революции XVIII в. процесс нечаевцев был первым политическим делом с участием женщин. Это обстоятельство отметил в речи на процессе адвокат E. И. Утин .

Ha следствии подсудимые вели себя по-разному. Общего плана защиты у них не было, хотя иные из них, как это выявила агентура III отделения, находили возможность сго­вариваться о показаниях «не только в тюрьме, но и в Петро­павловской крепости» . Кое-кто (например, П. Г. Успенекий,

А. К. Кузнецов, H. H. Николаев, И. Г. Прыжов, А. С^Бутур- лин, П. М. Кошкин) давали весьма откровенные показания, не раскаиваясь, однако, в содеяйном . Другие (Ф. В. Вол­ховский, И. И. Флоринский, Г. Я. Гавришев, JI. А. Топорков, Д. П. Ишханов) признавали лишь то, в чем были уличены, но в остальном держались уклончиво. Большинство же либо вообще ни в чем не сознавалось (П. H. Ткачев, А. В. Долгу­шин, Ю. В. Бобарыкова, Jl. И. Голиков, Э. В. JIay, Г. А. Све- чин, E. H. Лихутина, П. И. Дебогорий-Мокриевич, П. Ф. Ива- кин. Л. Ф. Моравский, П. А. Енкуватов, М. М. Лазаревский,

А. 3. и В. 3. Болотовы), либо запутывало следствие разно­речивыми показаниями (так вели себя А. Д. Дементьева,

E. X. Томилова, Л. E. Воронцова, В. И. Лунин, В. И. Ковалев­ский, М.П. Коринфский и многие другие).

Ha суде обвиняемые выступали более согласованно. По­скольку теперь многое из того, что они оспаривали на следст­вии, было документально засвидетельствовано обвинитель­ными актами, прежнее запирательство уже теряло смысл. «...Трудно было бы противу рожна прати»,- писал об этом жене из тюрьмы перед началом суда П. Г. Успенский .

При таком обороте дела, учитывая гласность процесса, обвиняемые перешли от обороны к наступлению. B то время как суд пытался заострить общее внимание на убийстве И. И. Иванова, а также на человеконенавистнических пара­графах «Катехизиса революционера», выпытывая подробно­сти и муссируя их, подсудимые выдвигали на первый план «глубокие общественные вопросы» (так выразился адвокат К. К. Арсеньев) и давали понять, что в России при существую­щих условиях революционная борьба, каковы бы ни были ее формы, неизбежна и неистребима. «Почти все подсудимые,- обобщал в записке на имя шефа жандармов заведующий сек­ретной агентурой III отделения К. Ф. Филиппеус,- пользу­ются малейшим случаем, чтобы выразить свой взгляд на су­ществующий порядок, на его ненормальность, на необходи­мость иного, лучшего устройства общества», причем одни («подобно Орлову») «высказывают чисто социалистические и даже коммунистические воззрения, подробно развивают МЫСЛИ 0 негодности настоящего общественного CTJDOH . .вы­ступают апостолами нового социального и политического уче­ния, впервые заявляемого громогласно», а другие («как Тка­чев») «противопоставляют новое общество старому, отжива­ющему, открыто объявляют себя нигилистами и смело подни­мают знамя этого нового общества...» .

C душевной болью говорили нечаевцы о бедствиях народа и о своем желании помочь ему. «Много надрывающих душу сцен привелось мне видеть,- рассказывал о своих наблюде­ниях над жизнью крестьян П. М. Кошкин.- Здесь я запасся той злобой, той благодатной злобой, которая научила меня любить народ, злобой, которая дала толчок к моему нравст­венному развитию... Здесь я проникнулся непоколебимой верой в здравый иародпый смысл... Я ходил на сходки кре­стьян, читал им, рассказывал. Особенно их интересовал быт народа в других странах. Как они восхищались Америкой: «ах, кабы да у нас так!»-говорили они». И Кошкин, и дру­гие нечаевцы подчеркивали, что цель их тайного общества - «улучшение народного благосостояния» (Д. А. Енкува- тов), «возможное благосостояние всех и каждого» (В. И. Лунин), что ради этого никто из них, как выразил­ся на суде П. Г. Успенский, «никогда и не задумался бы по­жертвовать своей жизнью».

C той же страстью очень многие подсудимые обличали жандармский произвол, усилия властей «задавить проблески мысли» , неоправданные, наугад, репрессии, которые «только сильнее раздражают и сближают тех, против кого они на­правлены», а А. Д. Дементьева сделала развернутое вы­ступление по «женскому вопросу», указав на бесправие жен­щин как на фактор, непрестанно вооружающий ш^ против правительства. «Даже те немногие отрасли знаний, которые предоставлены женщинам (учительствовать, быть стеногра­фистками, отчасти врачами.- Я. Т.),- говорила Дементье­ва,- обставлены такими преградами, что весьма немногие имеют возможность пользоваться этими средствами. Затем до сих пор женщин не допуекают к тому труду, где они могли бы употребить свои умственные силы: нам уделили неболь­шой уголок в механических занятиях, да эти занятия доступ­ны для немногих, и эти немногие, кто приобрел подобные за­нятия, получают весьма ничтожное вознаграждение, между тем как работают столько времени, что им не остается минуты сво­бодной на пополнение своего образования. Самою простою, ближайшею мерою, которая могла бы дать женщинам воз­можность заниматься более выгодным трудом, было бы по­зволение им приобретать обширное образование и обучаться в гимназиях и институтах различным практическим заня­тиям».

Речь Дементьевой на процессе нечаевцев вошла в историю русского освободительного движения. B 1886 г. газета «Об­щее дело» заслуженно помянула ее как «первое свободное и мужественное слово, публично обращенное русской женщи­ной к ее политическим судьям». Перепечатанная почти всеми русскими газетами эта речь, наряду с выступлениями П. H. Ткачева, Ф. В. Волховского, П. Г. Успенского,

В. H. Черкезова и других подсудимых, сильно пошатнула тот взгляд на нечаевцев (как на головорезов, для которых нет ничего святого), что вдалбливали в сознание общества власти и реакционная пресса.

Сама Дементьева - юная, обаятельная, смелая и настоль­ко жизнерадостная, что председатель суда даже пенял ей на это, требуя «воздерживаться от неуместных улыбок»,- «во время суда возбуждала всеобщее к себе сочувствие». To же надо сказать и о многих других подсудимых. Публика изо дня в день могла видеть, что ни в ком из них - ни во внеш­ности, ни в манерах, пи в речах - нет и следа той кровожад­ности, которой, как уверяла официозная пресса, был бук­вально обуреваем каждый нечаевец. Что же касается дел и документов самого Нечаева, то в ходе процесса из объясне­ний подсудимых и адвокатов становилась все более очевид­ной целая пропасть между Нечаевым и нечаевцами.

Выяснялось, что нечаевцы шли за Нечаевым единственно с целью посвятить себя делу освобождения народа, т. e. из «прекрасных, преблагородных» (как сказал на процессе ад­вокат В. Д. Спасович) побуждений. 0 мистификации, иезуитстве, безнравственности нечаевщины они, как правило, даже не знали (в одном Нечаев их обманул, другое скрыл), B частности, на суде было установлено, что пресловутый «Ка­техизис революционера» вообще не читался в организации именно потому, что «если бы читался, то произвел бы сймое- гадкое впечатление»; сам Нечаев никому не внушал, «чтО людей нужно надувать (§§ 14 и 19 «Катехизиса».- H. Г.)ч потому что в таком случае кто же бы согласился, чтобы его заведомо надули?» Кроме Спасовича, все это разъясняли на процессе сами подсудимые: И. Г. Прыжов, И. И. Флорин- ский, В. Ф. Орлов, E. X. Томилова, Ф. Ф. Рипман, E. И. Бе­ляева и другие. П. Г. Успенский категорически заявил: «Я дол­жен сказать по поводу прокламаций, что они не были никем прочитаны, кроме «Народной расправы», которая сво­ими нелитературными формами произвела самое отвратитель­ное впечатление; с нею никто не соглашался. Я знал всех, кто> их читал».

Если не считать В. В. Александровской, которая, как было сказано, играла в деле нечаевцев какую-то совершено осо­бую, до конца не ясную, но, вероятно, провокационную роль, все остальные подсудимые вели себя с достоинством. Hu один из них не погрешил на суде против революционной этики, HS раскаялся и не просил снисхождения. Напротив, со скамьи подсудимых они обвиняли тот режим, именем которого их судили. «Выходило так, что не их судят, а они судят прави­тельство, его непорядки»,- вспоминал М. Ф. Фроленко. B этом отношении нечаевцы сделали важный шаг вперед, сравнительно с подсудимыми всех (многолюдных) политиче­ских дел в России прошлого и показали хороший пример ре­волюционерам на будущее.

Приговор по делу нечаевцев выносился с той же (конеч­но, относительной) добросовестностью, которая отличала все судебное разбирательство. Суд принял во внимание и доводы защиты, и объяснения подсудимых, учел, что Нечаев вербовал заговорщиков обманным путем и что заговор был раскрыт буквально в зародыше. Поэтому из 78 подсудимых боль­ше половины - 42 человека!-были оправданы, 28 человек приговорены к заключению в тюрьме на срок от 1 года 4 ме­сяцев до... 7 дней и двое - в смирительном доме (на 2 меся­ца и 1 год 4 месяца), двое - к ссылке в Сибирь и лишь чет­веро (П. Г. Успенский, И. Г. Прыжов, А. К. Кузнецов, H. H. Николаев) - все участники (хотя и обманутые, подне­вольные) убийства Иванова - к разным срокам каторги от 7 до 15 лет . Судя по значению дела и тяжести обвине­ния, это был на редкость мягкий приговор. Подчеркивать, что в данном случае «судебная палата вынесла суровый приго­вор подсудимым - вплоть до каторжных работ на срок до 15 лет», несправедливо.

Реакционные верхи были разгневаны таким приговором. Управляющий министерством юстиции О. В. Эссен уведомлял министра К. H. Палена, что царь ему, Эссену, «изволил ска­зать»: «просто срам, как решено дело». Перепуганный Эс­сен предлагал Палену опротестовать приговор судебной па­латы , но для этого не нашлось юридических оснований.

Впрочем, разочаровал верхи не только приговор, но и весь ход судебного разбирательства, особенно же - крах расчетов на унижение подсудимых. Александр II прямо заявил О. В. Эссену: «Однако, хорошие ожидания твои по нечаев­скому делу не оправдались». Шеф жандармов П. А. Шува­лов, который имел тогда громадное влияние на царя, подо­гревал высочайшее раздражение против юстиции капиталь­ными докладами своего ученого агента И. А. Арсеньева и главы секретной агентуры K- Ф. Филиппеуса о неудобствах состязательности и гласности на политических процессах. «...Для того, чтобы последователи этих смелых отщепенцев (т. e. подсудимых нечаевцев.- H. Т.) знали, как им сплотить­ся и какие средства ведут к замене старого общества но­вым,- докладывал Филиппеус,- им теперь нужно будет иметь только «Правительственный вестник», который отныне сделается руководством наших революционеров, так как в него вошли все документы, прочитанные на суде, т. e. прави­ла организации тайного общества, исповедь революционера (имеется в виду нечаевский «Катехизис». - H. Т.) и почти все возмутительные воззвания, которые до сих пор держались в тайне и за распространение коих законы определяют строгие наказания» . Вокоре после процесса нечаевцев III отделение демонстративно выступило против устройства нового гласного процесса (по делу о распространении запрещенной книги

В. В. Берви-Флеровского «Азбука социальных наук»), опаса­ясь, что «именно те места книги, за которые возбуждено преследование, разойдутся в сотнях тысяч экземплярах и проникнут в такие среды, куда само сочинение никогда бы не проникло».

Министр юстиции K- И. Пален и все его ведомство пере­живали трудное время. Осведомленные лица уверяли, что министр буквально плачет от досады на миндальничанье председателя суда и обоих обвинителей по делу нечаевцев и что он увольняется . «Как бы то ни было, а юстиция наша в опале», - записывал в дневнике А. В. Никитенко. Не­спроста оба прокурора - В. А. Половцов вскоре после про­цесса нечаевцев , а П. А. Александров позднее (в январе 1876 г.) - вынуждены были уйти из прокуратуры. Алексан­дров перешел в сословие присяжных поверенных и быстро прославился на политических процессах как адвокат (особен­но после блестящей защиты Веры Засулич в 1878 г.).

Именно под впечатлением процесса нечаевцев царизм на­чал изымать политические дела из общеуголовной подсуд­ности. Рассудив, что приговоры, подобные тому, который суд вынес нечаевцам, служат лишь «поощрением к составлению новых заговоров», царь и потребовал от министра юстиции «принять меры для предупреждения повторения подобных, ни с чем не сообразных приговоров» , а K- И. Пален в от­вет предложил учредить ОППС, что и было сделано 7 июня 1872 г.

Реакционная пресса целиком разделяла и навязывала об­щественному мнению взгляд верхов на ход и результаты про­цесса. Больше всех преуспели в этом «Московские ведомо­сти», которые распекали «благодушие» судей, «кокетничанье» адвокатов и «одурелость» подсудимых в «громоносных», по выражению Щедрина, статьях с такой «кровожадной, та­тарской свирепостью», что при виде ее «находишь себя вдруг способным повесить весь мир ни за что, ни про что» . Даже спустя почти десять лет, в марте 1880 г., М. H. Катков вер­нулся к нечаевскому делу и выступил на страницах «Мос­ковских ведомостей» с циклом передовых статей, тщась до­казать, что стремительный рост крамолы идет от снисходи­тельного приговора нечаевцам .

Заодно с Катковым в оценке процесса нечаевцев была не только вся реакционная, но отчасти (видимо, с перепугу) и либеральная печать, как это показал в статье «Так называ­емое «нечаевское дело» и отношение к нему русской журна­листики» Щедрин. Остроумный монтаж «в один общий фо­кус» извлечений из «Голоса», «Санкт-Петербургских ведо­мостей», «Биржевых ведомостей» и «Вестника Европы» ря­дом с «громоносными» статьями «Московских ведомостей» по­зволил Щедрину наглядно изобразить, как либеральные орга­ны судили о нечаевском деле по-катковски, «доказав свою благонадежность самым осязательным и непререкаемым обра­зом» .

Правда, «Вестпик Европы», ввиду особой антипатии к этому журналу («крашеному гробу», «тараканьему кладби­щу»), Щедрин включил в компанию «Московских ведомо­стей» с некоторой натяжкой. «Вестник Европы» тоже про­клинал Бакунина и Нечаева, но не опускался до ругани и проклятий по адресу нечаевцев, как это делали «Московские ведомости» или даже сугубо либеральный «Голос». Более то­го, в ноябрьском номере «Вестника Европы» за 1871 г. была опубликована специальная статья K- К. Арсеньева «Полити­ческий процесс 1869-1871 гг.» с косвенным оправданием нечаевщины как протеста против разгула реакции («чем больше ограждена личная свобода и безопасность человека, тем больше он дорожит, тем неохотнее рискует ею и - на­оборот»), за что 26 ноября министр внутренних дел А. E. Ти- машев объявил «Вестнику Европы» первое предостереже­ние .

Ho открыто в защиту нечаевцев от нападок реакции вы­ступили в легальной печати только «Отечественные записки». Сентябрьский номер журнала за 1871 г. вышел с «литератур­ными заметками» H. К. Михайловского «Дело Нечаева иг «Московские ведомости». Михайловский не только оправды­вал идеалы нечаевцев («Каждое миросозерцание имеет пол­ное raison d’etre именно потому; что оно существует») , но и защищал их самих (под флагом защиты законности судо­производства). B частности, напомнив, как обругал Катков последнее слово PT. Г. Прыжова с тремя- строками из Гете («один подсудимый рявкнул стихами»), Михайловский заме­тил: «Только палач способен остановить жертву сказать по­следнее в жизни, дозволенное ей законом слово...» .

Вопреки надеждам властей и давлению верноподданни­ческой прессы, в обществе дело нечаевцев вызвало много со­чувствия к подсудимым. Даже консервативно настроенный Ф. И. Тютчев считал, что «вынесенный приговор должен ка­заться справедливым», и задумывался над тем, «ч^ может противопоставить заблуждающимся, но пылким убеждениям власть, лишенная всякого убеждения» . A вот какие новости сообщал М. H. Каткову (?) после суда над первой группой нечаевцев H. С. Лесков: «1) Флоринский получил приглаше­ние быть народным учителем разом в пять школ. 2) Орлов на поезде в Петергоф и в самом Петергофе удостоился вос­торженных оваций. 3) Для Дементьевой идет подписка на приданое» .

Наибольший отклик процесс нечаевцев, естественно, вы­звал среди учащейся молодежи, которая только что вступала в жизнь и в освободительное движение. К. Ф. Филиппеус B дни суда особо уведомлял шефа жандармов, что «смелость» и «гордость» подсудимых «производят на молодежь обая­тельное действие» . Это в один голос удостоверяют много­численные свидетели. При «безусловно отрицательном» от­ношении к нечаевщине, т. e. к тому началу макиавеллизма, что вносил в революционное движение Нечаев («молодежь извлекла из этого дела для себя и практический урок: ни в каком случае не строить революционную организацию по ти­пу нечаевской»), большая часть молодежи увлекалась «смелостью и гордостью» нечаевцев, а главное, той идеей ре­волюционного преобразования России, которую мужественно ■отстаивали нечаевцы. Исключительно важную роль сыграли здесь разъяснения причин неотвратимости и справедливости революционной борьбы против царизма - разъяснения, сде­ланные на суде революционерами и перепечатанные царски­ми газетами. Поэтому, в целом, процесс нечаевцев произвел на молодежь революционизирующее воздействие; это сказы­валось не только в Петербурге и Москве , но и в провин­ции: например, в Самаре, Курске, Харькове, Xepco- не, Каменец-Подольской губернии. Гласно вскрыв коренное различие между идеалами нечаевцев и методами нечаевщины, процесс, таким образом, «не утопил революцио­неров в нечаевской грязи - напротив, он смыл с них эту грязь» ш.

Рухнул и расчет царизма скомпрометировать, на примере нечаевцев, перед Россией и Европой деятельность Интерна­ционала. Власти н буржуазная пресса Европы помогали ца­ризму. К. Марке отмечал, что дело нечаевцев европейские га­зеты «публиковали как процесс Интернационала». Лон­донский «Таймс» утверждал даже, что «русская программа есть стандартный образчик программы всякого заговора», хотя и допускал некоторое своеобразие в «непреклонном и фанатичном» русском характере. Ho, во-первых, публика­ция материалов процесса сама по себе доказывала отсутст&ие чего бы то ни было общего между Интернационалом и неча- евщиной. Во-вторых, Интернационал, со своей стороны, по инициативе и, главным образом, усилиями К. Маркса и Ф. Энгельса сделал необходимые разоблачения .

Так, Генеральный совет Интернационала опубликовал в газетах Англии, Франции, Германии, Италии написанное Марксом 14 октября 1871 г. специальное заявление о том, что «Нечаев никогда не был ни членом, ни представителем Между­народного Товарищества Рабочих» и что «упомянутый Неча­ев злоупотреблял присвоенным им именем международного Товарищества Рабочих для того, чтобы обманывать людей в России и приносить их в жертву». Спустя полтора года, Маркс и Энгельс (при участии П. Лафарга) выступили с совместной работой «Альянс социалистической демократии и Международное товарищество рабочих». Эта работа (кон­кретно, § 1 раздела VIII под названием «Нечаевский про­цесс») разрушала дотла версию о деле нечаевцев как о «процессе Интернационала».

Процесс нечаевцев
Нечаев умел подчинять своему влиянию даже людей, значительно старше его самого (например, 40-летнего писателя И. Г. Прыжова). Когда студент Иван Иванов обнаружил неповиновение воле Нечаева, последний решил устранить его, и 21 ноября 1869 Иванов был убит в гроте Петровской академии (близ Москвы) самим Нечаевым, Успенским, Прыжовым, Кузнецовым и Николаевым.
Сам Нечаев успел бежать за границу, но его товарищи были найдены и преданы суду Санкт-Петербургской судебной палаты. Судились они в 1871 не только за убийство, но и за образование революционного общества. К делу привлечено было 87 человек, в том числе В. И. Ковалевский (впоследствии товарищ министра финансов). Участники убийства Иванова приговорены к каторжным работам на разные сроки, другие обвиняемые - к более мягким наказаниям, некоторые (в том числе Ковалевский) оправданы.

Вторая эмиграция
Нечаев издавал за границей журнал "Народная Расправа". У большинства русских эмигрантов остались крайне неприятные воспоминания о нем. Даже Бакунин, ближайшим последователем которого был Нечаев, пишет о нем в одном письме (напечатанном в сборнике писем Бакунина, изд. Драгоманова), как о бесчестном человеке, способном шпионить, вскрывать чужие письма, лгать и т. п.
Крайне отрицательная характеристика молодого поколения революционеров, сделанная Герценом (в его посмертных статьях), по-видимому, внушена знакомством с Нечаевым.

Экстрадиция и суд
В 1872 швейцарское правительство выдало Нечаева России как уголовного преступника. Дело рассматривалось в московском окружном суде, с участием присяжных, в 1873. На суде он заявил, что не признает этого "шемякина суда", несколько раз выкрикнул: "Да здравствует Земский Собор", и отказался от защиты. Признанный присяжными виновным в убийстве Иванова, он был приговорен к каторжным работам в рудниках на 20 лет. В дальнейшем обязательство, принятое русским правительством при требовании выдачи Нечаева, исполнено не было: Нечаев не был послан в рудники, а посажен в Петропавловскую крепость , где с ним обращались не как с уголовным преступником, а как с политическим.

Арестант Петропавловской крепости
В крепости Нечаев приобрел большое влияние на караульных солдат, считавших его высокопоставленным человеком, и вступил через них в сношения с народовольцами , бывшими на свободе. Желябов предложил ему устроить его побег из крепости, но Нечаев отказался, не желая помешать успеху революционных замыслов, которыми он до некоторой степени руководил.
С данным мнением не согласна Вера Фигнер. В своём "Запечатленном труде" (т.1, гл.10,§ 4) она пишет о выборе между покушением на Александра II и организацией побега Нечаева: "В литературе я встречала указание, будто Комитет предоставил Нечаеву самому решить, которое из двух дел поставить на первую очередь, и будто Нечаев высказался за покушение. Комитет не мог задавать подобного вопроса; он не мог приостановить приготовления на Малой Садовой и обречь их почти на неминуемое крушение. Он просто оповестил Нечаева о положении дел, и тот ответил, что, конечно, будет ждать. Чистейший вымысел также рассказ Тихомирова, будто Желябов посетил остров равелина, был под окном Нечаева и говорил с ним. Этого не было, не могло быть. Желябову была предназначена ответственная роль в предполагавшемся покушении. Мина на Малой Садовой могла взорваться немного раньше или немного позже проезда экипажа государя. В таком случае на обоих концах улицы четыре метальщика должны были пустить в ход свои разрывные снаряды. Но если бы и снаряды дали промах, Желябов, вооружённый кинжалом, должен был кончить дело, а кончить его на этот раз мы решили во что бы то ни стало. Возможно ли, чтобы при таком плане Комитет позволил Желябову отправиться к равелину, не говоря уже о том, что провести его туда было вообще невозможно? И разве сам Желябов пошел бы на такой бесцельный и безумный риск не только собой и своей ролью на Садовой, но и освобождением Нечаева? Никогда!"
Нечаев советовал Желябову прибегать в революционных целях к приёмам распускания ложных слухов, к вымогательству денег и т. п., но Желябов не соглашался; на этой почве Нечаев разошёлся и с "Народной волей".
Заговор Нечаева был выдан властям народовольцем Леоном Мирским, отбывавшим каторжный срок в Алексеевском равелине. В 1882 солдаты из гарнизона Петропавловской крепости судились за организацию сношений Нечаева с волей и приговорены к разным наказаниям.
Находясь в Петропавловской крепости, Нечаев держался стойко, с некоторым успехом вел революционную пропаганду среди охранявших его солдат, отказывался от любых компромиссов с властями. Умер в заключении 21 ноября 1882 г.