Ольга Валериановна Палей: биография. Княгиня ольга валериановна палей, графиня гогенфельзен: « одна, но истинная роль…» очертания судьбы в документах и письмах

Она уже давно ни перед кем и ничего - не играла. Она просто - жила. Памятью верной Любящей и Возлюбленной. И эта «роль - жизнь», наверное, удалась ей больше всех остальных ее ролей: матери, дочери, сестры, светской дамы, благотворительницы, миссионерки. В этой роли она сумела взять самую верную, истинно свою, ноту. И беспредельный любовный жар ее сердца, ее горячая, искренняя, нежная женская преданность Любимому человеку, как раз, думается, и стала окончательным искуплением того смертельно разрушительного начала, который она (вольно или невольно, из каприза или - по тщеславию женскому «вечной дочери Евы», или все же - по Великой любви своей - неведомо никому!) внесла однажды в царственное семейство и гордый род, войдя туда в качестве невенчанной, непризнанной супруги Павла Александровича Романова, родного дяди последнего Императора России…. Она Любовь покрыла все ее грехи, вольные и невольные.. Ибо сказано: Любовь, покрывает все.. она сильна, как смерть и вечна, как Жизнь..

От автора.

Несколько лет я безуспешно пыталась узнать хоть что то об этой Женщине, отыскать малейшие штрихи ее биографии, любые, самые тонкие, нити ее жизненного пути, составить мозаику хотя бы из обрывистых кусочков того, что мне было все - таки известно о ней. Но известно было - слишком мало, увы..

Мемуары, дневники и письма княгини Ольги Валериановны Палей, урожденной Карнович, изданы были единожды, в девяностые годы, в разгар шумного интереса к представителям романовской фамилии, и благополучно запылились в тишине библиотечных и музейных архивов, недоступных мне, простой смертной..

Приходилось довольствоваться лишь теми крупицами воспоминаний, выдержками из писем, что становились известны мне по не мемуарным изданиям, а - цитатно. Приходилось то и дело соглашаться или спорить с авторами исторических версий в различных книгах о судьбе и месте княгини Палей в той, не предуганной почти никем, кровавой, жертвенной драме, что разыгралась вслед за «февральской бурей свободы» - которой, быть может, не было вовсе! - над трехсотлетним гнездом гордого рода Романовых. Роль эта странна и как бы - не доиграна, непонятна до конца. И все, что я попытаюсь сделать сейчас, посредством букв и слов на этих страницах, это всего то - навсего - угадать рисунок роли, характера, судьбы, и предложить сию догадку читателю..

Но это - лишь догадка, не более того.. Судить о ее верности не мне.

1.

Она умела любить. Знала цену высокого страдания. Она умела ненавидеть. Ее честолюбие и тщеславие не знало никакого предела в достижении целей. Чтобы добиться желаемого она изобретала, порою, невозможное. Она никого и никогда не боялась. Трепетала лишь перед мужем и сыном Владимиром, которых беспредельно обожала.

Ее очарование было столь притягательным, что, называя ее за глаза «хищницей, выскочкой», «дамой - полковницей», - добрая половина великосветского Петербурга считала честью для себя позавтракать или отобедать именно у нее, графини Гогенфельзен, княгини Палей, морганатической супруги младшего дядюшки Государя Императора Николая Второго, великого князя Павла Александровича Романова.

Оленька Карнович, прелестная, живая девочка с глубокими, темными, как речной омут, глазами, дочь действительного статского советника и камергера Валериана Гавриловича Карновича и его супруги Ольги Васильевны Мессарош* (*В фамилии этой явственно слышны мадьярские корни, быть может, смешение нескольких кровей разных родов в одну струю и дало такое блистательное сочетание энергии, бесстрашия, граничащего с презрением и цинизмом, честолюбия и темперамента, какое и было присуще нашей героине, - кто знает?! - С. М.) в детстве маленькая Лёля* (*домашнее имя О. Карнович, ставшее великосветским. - С. М.) не доставляла особых хлопот своим родителям: училась блестяще, запоем читала Лермонтова и Пушкина, выписывая в тетрадки - альбомы памятные строки, да и сама колдовала грифелем над незатейливыми рифмами, старательно разучивала на рояле октавы и гаммы, а на детских балах не было равной ей в изяществе легких па мазурки и замысловатых фигур кадрили. От юных кавалеров тоже - отбоя не было. Но особо все вокруг отмечали Лёлину необычайную любезность к старшим, уменье держать себя с достоинством и, редким для столь юного создания, тактом. Наиболее проницательные и язвительные наблюдатели, впрочем, говорили тут же, что почтительность девицы сей подчас граничит с противной, липкой приторностью угодничества, и во всем - то она - себе на уме, а значит, сумеет «пойти далеко и уйти - далече», благо, положение отца - камергера и родственные связи семьи*(*Сестра Ольги, Любовь Валериановна, была замужем за графом Головиным, принятом при обеих Дворах Империи. - С. М.) все это - позволяли!

2.

Но догадки оставались всего лишь догадками, а нежная, поэтическая юность Оленьки Карнович закончилась быстро и более, чем обыкновенно - для девушки с ее высокими тайными желаниями и неугасимым пламенем честолюбия в душе. Неполных двадцати лет мадемуазель Карнович вышла замуж за поручика конной гвардии Эриха - Герхарда фон Пистолькорса и за три с небольшим года уже стала матерью троих его детей - сына и двух дочерей - и весьма уважаемой полковою дамою, чьей прямою обязанностью было устраивать приемы, делать визиты, и легко переносить изящные и не очень, дамские сплетни из гостиной в гостиную. Баловство рифмами было, казалось, прочно забыто. Молодая, изящная дама, супруга полкового офицера - конногвардейца быстро сходилась с людьми, умела быть в разговорах пленительно откровенной и их самих вызвать на откровенность, потому то довольно быстро вокруг « милейшей Ольги Валериановны» составился кружок преданных ей поклонников, среди которых, числился и сам Великий князь Владимир Александрович - грозный богатырь - дядюшка молодого Императора, командующий царской гвардией …

Такое знакомство придавало Ольге Валериановне много блеска в глазах окружающих, и она не собиралась его терять, что бы вокруг не говорилось! А говорилось - многое. К примеру, то, что тонкий ценитель и покровитель изящных искусств, Его Императорское Высочество Великий князь Владимир Александрович был явно без ума от Ольги Валериановны и об этом знали все, кроме незадачливого супруга очаровательницы и жены Великого князя, грозной и блистательно - амбициозной княгини Марии Павловны, которую Ольга Валериановна непостижимым для великосветских сплетников образом, тоже сумела очаровать и пленить! Великая княгиня Мария Павловна, или, как все ее называли в свете, - «Михень», претендующая на роль «Первой дамы Империи», и всегда и всюду ведущая себя так, будто бы в России и не было иной императрицы - Царствующей, - наносила Ольге Валериановне дружеские визиты, приглашала ее на чаепития в свое роскошное «палаццо» на Дворцовой набережной… Княгине, очевидно, слишком нравилось слушать фимиам изысканной лести, который неустанно курила вокруг нее новая подруга.

Интересно, как бы повела себя Мария Павловна, если бы ей вдруг нечаянно попалась в руки хоть одна из надушенных записок мадам Пистолькорс, которые та в изобилии отправляла Великому князю Владимиру? Приведу текст только одного «романтически - непозволительного» по светскому этикету послания:

«Мой дорогой Главнокомандующий! Вы были так добры ко мне заехать, и я, избалованная Вами, смутно надеялась, что Вы повторите Вашу попытку. Но, увы! Оттого в жизни и бывают разочарования, что мы надеемся на слишком многое!!! Итак, неужели Вас до моего отъезда не увижу? Сегодня я исповедуюсь, завтра приобщаюсь, а потому - простите меня, грешную, во - первых, во всем, а во вторых за то, что я попрошу Вас приехать ко мне в четверг, от трех до шести, или же в субботу в то же время. Я прошу заехать оттого, что хочу Вам дать, как всегда, маленькое яичко на Пасху и боюсь, что на праздник Вас не увижу. Всегда всем сердцем Ваша - Ольга Пистолькорс.» (апрель 1898 года)

3.

Пасхальный сувенир Великий князь, видимо получил, как и многое другое.. И хотя Ольга Валериановна в других своих посланиях пылко умоляла «царскородного» поклонника, «умолчать пред всеми о нашей переписке и разорвать каракули»,

они так и остались в бумагах Владимира Александровича. Он слишком дорожил ими, чтобы уничтожить…

Великокняжеские «милости» сыпались на скромную «полковую чету» со всех сторон.

Карьера Эриха Пистолькорса, сквозь пальцы смотрящего на великосветские эскапады пленительной и пленяющей жены, стремительно шла в гору, он стал полковником, а его супруга - почти что «первой дамою» при негласном, но блестящем «Дворе» Марии Павловны. Княгиня дорожила ее дружбой, посвящала в семейные и фамильные тайны, приглашала на балы и светские рауты. Было отчего закружиться голове бедной «madame la colоnnele»!

Голова Ольги Валериановны действительно, должно быть, кружилась, но очарование ее самой от этого только утроилось, чему немало, конечно же, способствовали парижские шляпки и туалеты, драгоценности - подарки поклонников - и блестящие вечеринки, на которых неустанно собирался весь цвет дворянских фамилий из числа офицеров гвардии. Бывали здесь и представители романовской династии.

С некоторых пор завсегдатаем вечеров дивной мадам «с непонятно - длинной шведской фамилией»* (*фраза Императрицы Александры Феодоровны. - С. М.) стал еще один императорский дядюшка - не так давно овдовевший Великий князь Павел Александрович, вместе с племянником, тогда еще - наследником престола, Цесаревичем Николаем и двоюродным братом Константином Константиновичем. Вечера проводили весьма приятно. Осталась запись в дневнике Константина Константиновича об одном таком вечере:

В семь часов мы с Ники поехали обедать в Красное Село, к жене конногвардейца Пистолькорс, так называемой «Маме Леле». Там был Павел, мадам Трепова, новый командир конвоя Мейендорф и его жена …Получив от нее записки с приглашениями, мы было смутились; Ники написал Павлу; как быть? Павел просил приехать, говоря, что будет очень весело. И действительно, скучно не было. Шампанское снова лилось в изобилии и Цесаревич мой опять кутнул. Впрочем, выпить он может и очень много, но всегда - трезв.. Вернулись мы с ним в лагерь в двенадцатом часу ночи..»

Хозяйка приглашала бывать еще, царственные гости - твердо обещали, и она - парила на Небесах, как же, еще одна великосветская победа: в ее скромном городском доме вскоре побывает сам Наследник Цесаревич!

4.

Но Наследник - не побывал. Его закружили другие дела: свадьба кузена, герцога Йоркского, а там и - собственное обручение с гессенской принцессою - герцогинею Аликс.

Мадам Пистолькорс, вздыхая иногда о несбывшемся, долгие годы трепетно хранила записку Николая Второго, которую он ей прислал накануне несостоявшегося завтрака:

«Милая Мама Леля! Очень прошу простить меня, но ввиду более раннего моего отъезда в Англию, я не буду иметь удовольствия завтракать у Вас в городе, как было условлено раньше. Я тем более сожалею, что завтрак у Вас мог бы служить продолжением того прекрасного вечера восьмого июня, который так весело прошел у Вас в Красном.»

«Мама Леля» слыла и впрямь хозяйкою - хоть куда! Прекрасно пела оперные арии, играла на фортепьяно, была в курсе всех литературных новинок, могла поддержать любой, самый сложный в разговор в непринужденной манере, каждому своему гостю стремилась уделить внимание и сделать так, чтобы он, этот гость, чувствовал себя самым значительным и уважаемым на ее вечере. Тонкую натуру великого князя Павла, который в обширном романовском семействе славился своим природным артистизмом, изяществом вкуса и пристрастием к игре в любительских театральных постановках и некоторой склонностью к чуть нарочитой меланхоличности, Ольга Валериановна поразила тем, что сама, первой призналась ему в безоглядной любви, послав поэтическое признание:

«Я не могу забыть то чудное мгновенье!

Теперь ты для меня и радость и покой!

В тебе мои мечты, надежды, вдохновенье

Отныне жизнь моя, наполнена Тобой.

В тебе еще, мой друг, сильно воспоминанье,

Ты прошлое свое не можешь позабыть,

Но на устах твоих горит уже признанье

И сердцу твоему вновь хочется любить!

И я люблю тебя! Я так тебя согрею!

В объятиях моих ты снова оживешь.

Ты сжалишься тогда над нежностью моею

И больше, может быть, меня не оттолкнешь!»

август 1893 года.

5.

Великий князь был ошеломлен столь страстным порывом чувства со стороны Ольги Валериановны и.. сдался. Она и сама не ожидала, что прочно позабытое с юности умение может принести такие плоды! Но с той поры тонкую и верную партию «первой скрипки» в их отношениях всегда играла она, чутко уловив, на которой из струн можно играть вернее всего: на струне нежности, преданности, теплой заботы, в которой так нуждался человек, трагически потерявший любимую жену.* (*Греческая принцесса Александра Георгиевна , умерла совсем молодой, двадцати двух лет, родив великому князю второго ребенка, Дмитрия. Старшей их дочери, Марии, к тому моменту было около двух лет. - С. М.) Павел Александрович терял голову от чар Ольги, но долго не решался говорить о ней в романовском семействе. Молчал и тогда, когда в декабре 1896 года у Ольги Валериановны появился сын Владимир, с чудными, истинно «романовскими» глазами и породистым тонким профилем.. Потом появились и две милых девочки - Ирина и Натали. Они все носили фамилию «Пистолькорс», ибо только осенью 1901 года, благодаря усиленным хлопотам Павла Александровича, министра Щегловитинова и родственника Ольги Валериановны, графа Головина, чаровница с тремя незаконнорожденными детьми, наконец - то стала свободна! Отныне они всюду появлялись вместе, счастливая «мама Леля» помолодела лет на десять, была изящна, остроумна, блистала в драгоценностях, которые ей дарил очарованный и влюбленный, как мальчишка, «беззаконный муж».

В колье, серьгах и кольцах, надетых на дерзкой красавице Леле, многие узнавали фамильные драгоценности рода Романовых и лично покойной императрицы Марии Александровны - матушки Павла, но грозно молчали. Собирались тучи. Пахло большим скандалом. А влюбленные ни на что не обращали внимания.

6.

Дети Великого князя Павла, после смерти матери поступившие под опеку Великой княгини Елизаветы Феодоровны, (сестры Государыни Александры), и ее мужа, московского генерал - губернатора Великого князя Сергея Александровича, наотрез отказывались от встреч со столь любимым прежде ПапА, ведь в его доме царила вечно смеющаяся, поющая, великолепная, но внутренне - прохладная, и несколько отстраненная от исстрадавшихся по душевному теплу маленьких сердец, «мадам Ольга» и были теперь другие, незнакомые прежде, порядки: поздний чай, музыкальные репетиции в верхнем салоне, шумные гости….

Дмитрий и Мария ощутили себя внезапно совершенно круглыми сиротами и с радостью согласились на предложение любимой тети Эллы переехать насовсем к ней, в Москву.

Ольга же Валериановна, проводив «романовских сирот» в первопрестольную, загадочно светилась улыбкой. Она впервые ощущала себя в великокняжеском дворце полновластной хозяйкой. Может быть, ей уже просто не мешали печальные и недоуменные, не по детски серьезные взгляды пасынка и падчерицы в больших зеркалах и коридорах?..

Гроза грянула неожиданно. Вернее, это был лишь первый раскат грома в жизни Великого князя и его блистательной пассии. Ударил он не с той стороны, с которой его ожидали скандальные любовники, но тем сильнее ощутили они его сокрушительную силу.

7.

А все началось с того, что однажды дерзкая и властная Великая Княгиня Мария Павловна, все еще бывшая в близких подругах у мадам Пистолькорс - Карнович, осмелилась пригласить «милейшую Ольгу Валериановну» в ложу Императорской семьи, что считалось крайним нарушением этикета - Ольга Пистолькорс никогда не была официально представлена ко Двору Их Величеств, а после своего скандально известного всей столице «романа с Романовым» и шумного развода и вовсе не имела надежд на такую честь!

На следующий же день после инцидента в семейной ложе дядюшка Императора, грозный шеф гвардии получил от Государя Николая Александровича следующее, дышащее холодом, резкое письмо:

«Моя жена и я считаем случившееся вчера совсем неприличным и надеемся, что такой случай в той или другой царской ложе больше не повторится! Мне было в особенности обидно то, что Вы сделали это без всякого разрешения с моей стороны. При Папа ничего подобного не случилось бы.. Не забывайте, что я стал главой семейства и что я не имею права смотреть сквозь пальцы на действия кого - бы то ни было из членов семейства, которые считаю неправильными или неуместными. Более чем когда либо необходимо, чтобы наше семейство держалось крепко и дружно.. И Тебе бы первому следовало мне в этом помогать..»

И хотя холодное, официальное «Вы» сменилось в последней строке письма на прежнее родственное: «Ты», Князь Владимир Александрович пребывал в полной прострации: никогда прежде «милый племянник Ники» не позволял быть таким дерзким с ним, старшим в роду!

Дерзко проштрафившаяся Княгиня Мария Павловна, читая письмо, краснела и бледнела, кусая губы и ежась под грозным взглядом мужа.

Тот устроил «головомойку с перцем» не только ей, но и младшему брату - ловеласу. Властная нарушительница спокойствия дома Романовых, прикусив губу, по приказу мужа, сейчас же принялись строчить велеречивый ответ с извинениями, но помог он мало. С той самой поры Великую княгиню Марию Павловну - старшую плохо встречали при обеих Дворах, а о «мадам Леле» не хотели слышать вовсе!

8.

Невенчанная супруга князя Павла Александровича была в горьком отчаянии от столь явного этикетного промаха сиятельной подруги, но и сквозь слезы разгадала сию шараду довольно быстро. Властолюбивая и расчетливая княгиня Михень преследовала всегда и во всем только свои цели: вероятно, ей стало казаться, что мадам Пистолькорс начинает применять свой шарм не там, где следует, приобретая определенный вес в столице. Об остроумной, изящной любовнице Павла Романова стали слишком много говорить в свете!

Соперницы Великой княгине были вовсе не нужны. И Мария Павловна тут же сделала рискованный, но весьма ловкий ход - решилась на публичный скандал, с единственною целью: устранить сладкоречивую подругу с шахматного поля дворцовых интриг, где она, как Королева - ферзь, вела только свою игру! Правда, четко разыгранный гамбит* (*Начало сложной шахматной партии, этюда. - С. М.) на этот раз принес Марии Павловне лишь половинную победу…

Дерзкие любовники, нарушители дворцового протокола, не растерялись, и в ответ тотчас же разыграли свой «эндшпиль»: спешно выехали за границу, в Мюнхен, где, полушутя, со смехом, в полминуты, очаровав баварского короля Леопольда, энергичная и прелестная мадам Ольга Карнович получила для себя и своего некоронованного потомства первый в жизни пышный титул - графини Гогенфельзен!

9.

…В скромной греческой церкви 10 октября 1902 года состоялось тайное венчание потомка древнего царственного романовского рода, великого князя Павла Александровича и Ольги Валериановны Карнович. В Петербурге об этом узнали тотчас. 20 октября 1902 года Николай Второй писал императрице - матери Марии Феодоровне из Ливадийского дворца в Крыму:

«Я узнал об этом от Плеве из Петербурга, а ему сообщила мать мадам Пистолькорс. * (*Как видим, тщеславие Ольги Валериановны было безудержно! Она посвятила в свою «восхитительную тайну» мать, с тонким расчетом, что та непременно поставит в известность и светских знакомых и первых лиц Империи! - С. М.)

Несмотря на источник такого известия, я желал проверить его и телеграфировал дяде Павлу.

На другой день я получил от него ответ, что свадьба совершилась в начале сентября *(*По старому стилю - С.М.) в греческой церкви Ливорно и что он пишет мне. Через десять дней это письмо пришло. Вероятно, как и в письмах к тебе, он нового ничего не сообщает, а только повторяет свои доводы. Фредериксу* (*граф Фридерикс, министр двора - С. М.) я сказал выписать сюда Философова* (*Управляющий двором Великого князя П. А. Романова. - С. М.), с которым долго говорил. Он мне передал, что в день отъезда своего за границу дядя Павел приказал ему дать в вагон 3 миллиона рублей из своей конторы, что и было исполнено. Из этого вполне видно, что дядя Павел заранее решил провести свое решение в исполнение и все приготовил, чтобы остаться надолго за границей. Еще весною я имел с ним крупный разговор, окончившийся тем, что его предупредил о всех последствиях, которые его ожидают, если он женится.. К всеобщему огорчению, ничего не помогло. Как все это больно и тяжело и как совестно перед всем светом за наше семейство!»

10.

Вскоре последовало и более ощутимое наказание, чем просто - царственный гнев. Павел Александрович был лишен всех своих офицерских званий, отчислен со службы, ему был запрещен въезд в Россию, а опеку над его двумя детьми от первого брака возглавила сама Императорская чета. Лишенные семьи и родного очага Мария и Дмитрий звали их с тех пор «Папа Ники и мама Аликс»….

Несколько лет Павел Александрович со своею морганатической супругою - теперь уже графинею Гогенфельзен - прожили в Париже, где ожидали императорского прощения. Они вели шумную светскую жизнь, благо состояние, предусмотрительно помещенное Великим князем в ряд европейских банков, вполне им это позволяло.. Трудно сказать, сколько бы вообще продолжалось их вполне тщетное ожидание царской милости, если бы не трагедия, внезапно случившаяся в большом романовском семействе!

В начале февраля 1905 года был убит бомбой террориста С. Каляева брат Павла, Великий князь, московский генерал - губернатор Сергей Александрович. Павлу Александровичу разрешили приехать на похороны. После пышных и тяжелых церемоний князь - странник встретился со своим Государем - племянником, и услышал, что тот «больше на него не сердится».

И все, возможно, уладилось бы вполне мирно, если бы князь Павел Александрович не стал вдруг настойчиво торопить события, прося у Императора разрешения узаконить в России брак с его избранницею, «чтобы положение троих его детей, рожденных в этой связи, не было фальшивым»..

Император ответил дяде на просьбу через несколько дней письмом, которого ввергло Великого князя в яростный гнев.

Вот строки из него:

«….. Во всяком случае за мною остается право решения вопроса о времени, когда тебе разрешено будет приехать сюда с женою. Ты должен терпеливо ожидать, не забегая вперед. Позволив тебе сейчас приезжать в Россию время от времени, я желал тебе этим дать утешение твоим детям видеться с тобою. Они потеряли в дяде Сергее, в сущности, второго отца. Не забудь, что ты покинул их лишь для личного своего счастья.»

Великий князь воспринял это письмо - увещевание Государя - племянника, как личное оскорбление и отказался появляться на родине без жены, хотя бы и ради встреч с детьми. О признании неравнородного брака князя Павла, смягчении его участи хлопотали перед Государем старшие дяди - Владимир и Алексей, но Николай Второй оставался непреклонен, и в этом его поддерживала не столько молодая Императрица, сколько Вдовствующая Государыня - мать Мария Феодоровна.

Великому князю Алексею Александровичу, Император в частном письме так объяснял мотивы своего отказа: « Я смотрю на этот брак, как на поступок человека, который желал показать всем, что любимая им женщина - есть его жена, а не любовница. Желая дать новое имя сыну ее Пистолькорсу,* (*Сын О.В. Карнович, Владимир, от князя Павла Александровича Романова, долгое время носил фамилию отчима - Пистолькорс. В 1915 году, вместе с матерью, он получил родовое имя князя Палей. Как видим, вся эта сложная путаница с прощениями, титулами, родовыми фамилиями довольно просто объясняется морально - этическими традициями, принятыми в романовской семье. Негласному « кодексу чести» так понятному по человечески, и, что еще важнее, - верному и - психологически! - в семье этой должны были следовать все. Но - увы.. «Рыба всегда гниет с головы».. - С. М.) он этим самым поднимает восьмилетнее прошлое, что, в особенности, неудобно по отношению к его детям от покойной принцессы Александры. Они в таком уже возрасте, что скоро могут понять, какого рода отношения существовали между их отцом и его женою. Не думаю, чтобы это способствовало сближению их с ним. Репутация жены, восстановленная законным браком, опять поколеблется, благодаря подчеркиванию прошедшего. Наконец, совершенно естественно, ребенку оставаться при матери и продолжать носить фамилию первого мужа. Вот те причины, которые заставляют меня не соглашаться на просьбу дяди Павла.»

11.

Проницательный император - племянник оказался полностью прав. Дочь и сын князя Павла Александровича так и не смогли больше сблизиться с отцом: он отказывался приезжать в Россию, не отвечал на письма детей, полностью погрузившись в пучину личного счастья.

Лишь в 1908 году, уступив настойчивым просьбам дочери, выходящей замуж за шведского крон - принца Вильгельма, он приехал на свадебные торжества, но присутствовал лишь на акте венчания… Мария Павловна очень глубоко переживала холодное безразличие отца и вынужденное сиротство - свое и брата Дмитрия, красавца гвардейца и спортсмена..

Личная судьба княжны императорской крови, шведской наследной принцессы Бернадотт сложилась не слишком счастливо. Снедаемая горьким комплексом сиротства и нелюбви, невольно зароненным в ее душу с детства пренебрежительным отношением отца и слишком ранней потерей матери, Мария Павловна не сумела и не захотела сохранить свой «коронованный брак» и, в погоне за призраком мимолетного счастья, оставила и ребенка, и мужа, и холодную Швецию, чтобы в 1913 году вернуться в Санкт - Петербург; чтобы пройти через все ужасы войны, революции и эмиграции, открыть модный дом в Париже, и умереть вдали от России….Но линия жизни княжны Марии Павловны это - иная, история, иная судьба, иной «роман о Романовых». Вернемся к Легенде, воссоздаваемой нами. К нашему повествованию. К княгине Ольге Палей.

12.

К тому моменту, когда великая княжна Мария Павловна решилась покинуть Швецию, ее опальный отец уже год, как жил в России вместе с женою и новой семьей. Ему возвратили звания, восстановили на службе. Он выстроил в Царском Селе, по соседству с Императорской резиденцией, огромный, роскошный дворец в стиле Людовика Пятнадцатого, украшенный дорогими французскими гобеленами и коллекцией западноевропейской живописи..

Европейский, «парижский» тон всему новому дому, разумеется, задавала блистательная «мадам Ольга».

Она устраивала в палаццо князя Павла роскошные приемы, музыкальные вечера, спектакли в пользу детей сирот и бедных вдов, переводила на французский язык и издавала в Европе книгу - энциклопедию историка Елчанинова, с предисловием графа де Сегюра «Государь Император Николай Второй и великие князья» и все это - с одною единственною целью - заслужить долгожданную монаршую милость, стать полноправным членом императорской семьи, а, может быть, еще и - подругой Государыни. Она день и ночь мечтала об этом. Посылала Императрице Александре Феодоровне, (надеясь смягчить чрезмерно любящее материнское сердце!) собственноручно заказанный еще во Франции портрет - миниатюру Наследника Цесаревича Алексея Николаевича, тщательно написанный по фотографии, в бриллиантовой оправе - потом портрет этот отпечатали все русские и европейские газеты, а копии продавали в магазинах -, но Царствующая Государыня оставалась непреклонна - доступ во дворец для «мадам» князя Павла» был закрыт!

В отчаянии Ольга Валериановна кинулась было просить помощи и у загадочного шамана - старца Григория Ефимовича, но тот, сперва обнадежив решительную и энергичную супругу Императорского дядюшки, тем, что «все сделает у Мамы (* так он называл Государыню - С. М.), хоть она и строптивая» При этом старец выпросил у обескураженной княгини двести рублей ассигнациями и все пытался поцеловать! Она дала деньги, поспешив тотчас же уехать домой, с странным чувством недоумения в душе: «И что это за люди живут на свете!».. Однако, решила надеяться на чудо до конца.

Но уже при следующей встрече, 3 февраля 1914 года, «Всесильный» *(*Как до сей поры пишут некоторые маститые историки. -С.М.) старец «грустно и ласково сообщил» мадам Гогенфельзен, что ничего добиться не смог: гордая Государыня дать аудиенцию беспокойной « морганатической тетушке» наотрез отказалась!

Мало было этого огорчения для мадам графини, так еще и сам князь Павел Александрович, каким то образом разузнав о рандеву супруги с пресловутым старцем, сделал ей невероятно громкую сцену, в завершении которой грозил навсегда разорвать их отношения, если она будет и впредь продолжать свои « дворцовые интриги»!

Всерьез напуганная такою ужасной для нее перспективой, Ольга Валериановна решительно отступила от опасных честолюбивых планов. Рисковать своими чувствами и чувствами Великого князя Павла, которого все эти годы любила - безгранично, рисковать собственным будущим, жертвовать покоем детей, она не могла и не хотела… Казалось, все потеряно навсегда и надо смириться с непризнанием света и Двора и жить по прежнему, на правах «блестящей парии»..

13.

Но война 1914 года перевернула жизнь и России и всего романовского семейства вверх дном. Вскоре после начала Первой Мировой Великий князь Павел Александрович вновь поступил на военную службу - командиром Первого гвардейского корпуса, затем инспектором войск гвардии, а его супруга принялась деятельно хлопотать о размещении в одном из этажей своего дворца большого лазарета для раненых. Кроме того, она неустанно жертвовала крупные суммы госпиталям и санаториям, носящим имя Ее Императорского Величества; на свои же личные средства снабдила хирургическим инструментом несколько санитарных поездов; исправно посещала все заседания «Комитета помощи жертвам войны и перемещенным лицам», который возглавляла Ее Императорское Высочество Цесаревна и Великая княжна Татьяна Николаевна, и там тоже щедро, усердно и неустанно оказывала помощь всем, кто только в ней нуждался.

Своей сердечностью и неуемной энергией мадам Карнович - Гогенфельзен сильно расположила к себе юную Цесаревну Татьяну, и та, видимо, как то сумела повлиять на Царственных родителей и Августейшую бабушку.

Не успокаивались в просьбах об опальном семействе и родственники Ольги Валериановны - графы Головины. Окруженные неумолчными «призывами к милосердию» со всех сторон, даже - и от горячо любимой дочери и внучки! - и непреклонная Императрица - вдова Мария Феодоровна, и строгий Государь Николай Александрович , взваливший на себя бремя «чести рода»; и всегда прежде яростно непримиримая ко всякого рода «брачным аферисткам», Императрица Александра Феодоровна, - все они как -то вдруг разом - уступили и - смягчились.

Благодаря сему обширному «умягчению сердец», в длинной светской эпопее с прощениями и прошениями, а, значит - и в судьбе «брачного мятежника» Павла Романова и его непризнанной семьи, наконец, наступил желанный перелом.

18 августа 1915 года Ольга Валериановна Карнович - Пистолькорс, графиня Гогенфельзен и ее дети от морганатического брака с Великим князем Павлом Александровичем, получили именным указом Государя Императора Николая Второго родовую фамилию Палей и русский княжеский титул, передающийся по наследству. Цель всей жизни мадам Карнович была достигнута. Темная сторона истории жизни легендарной когда-то полковой дамы «Мамы Лели» осталась навсегда осталась в прошлом. На сцене появилась блистательная княгиня Ольга Палей . О, теперь она с полным правом могла сказать о себе, что следовала всегда и всюду лишь своему любимому девизу: «Настоящая Женщина никогда не отступает и поражений не признает!» - и победно осуществила его, воплотила в рисунке свой судьбы, в постановке пьесы по собственной жизни.

14.

Вскоре после пышного титулования и получения жалованной княжеской грамоты Ее Светлость княгиня Ольга Валериановна была впервые приглашена в Аничков дворец, на семейное чаепитие к Вдовствующей Государыне, а через несколько дней ее приняла и молодая Императрица. О чем они говорили, на долгожданной аудиенции? Вероятно - о детях. Умница княгиня Палей рассчитала все очень верно: она сделала высокую ставку на трепетные материнские чувства Александры Феодоровны, употребила всю мощь своего невыразимого обаяния, с чуть наивным и пылким восторгом выспрашивая у Императрицы милые, детские подробности о Цесаревнах, выражая восхищение их воспитанием и изяществом манер, выразила чисто материнское, непритворное беспокойство хрупкостью здоровья «бесценного Наследника Цесаревича» и, конечно же, рассказала Императрице о своих милых чадах, в особенности, о сыне о дорогом Володеньке, которым безумно гордилась.

Гордиться счастливой матери было чем. Князь Владимир Палей, два года назад* (*в 1913 году. - С. М.) окончивший Пажеский корпус, унаследовал тонкую артистическую натуру отца, увлекался музыкой, делал сильные поэтические переводы, отлично рисовал и писал великолепные стихи.

Да, тут еще надо сказать особо, что царственный дядюшка - поэт, знаменитый в России «К. Р.» - Константин Романов - прочил юному пииту славу своего преемника, но Володя, по пылким уверениям матери - княгини, всему - всему предпочел сражения на полях войны, во славу Отечества и Императора… Он ведь просто обожает своего Государя!

В конце аудиенции княгиня Ольга Валериановна трепетно преподнесла Ее Величеству на память о встрече тоненький сборник стихов своего лейб - гусара, «милого Ботьки»* (*домашнее имя В. А. Палей - С. М.), в изящном переплете.

Через несколько дней Императрица написала супругу на фронт, что очарована прелестью строк юного князя - стихотворца, и часто перечитывает подаренную ей книгу, но при этом добавила с легкою усмешкой: «Жена Павла была очень мила, но так надоедала мне своею манерою говорить о том, как она преданна и так далее..» Государыня Александра с детства не очень - то доверяла пышно - театральному многословию, предпочитая ему - молчаливое, естественное действие.

Но как бы то ни было, а все же, в дальнейшем, при обеих Дворах Империи, «сиятельная мадам», добросердечная, энергичная, отменно тактичная Ольга Палей встречала весьма и весьма любезный прием, в отличие от другой своей золовки, графини Натали Брасовой* (*которая о своем единственном сыне Жорже от другого царственного брата, Михаила, говорить с внешне чопорной порфироносной «невесткой» Аликс никогда не решалась, да и не хотела!).

Ольга Валериановна и теперь могла торжествовать по праву. Она взяла верную ноту и в этой игре. И заслужила бурные аплодисменты зрительного зала.

15.

Автору этих строк доподлинно неизвестно, была ли Ее Величество Государыня Императрица впоследствии лично знакома с юным князем Владимиром Павловичем Палей. Вероятнее всего - да, потому что в одном из писем мужу - Императору Ее Величество упоминает о тронувшем ее воображение, выразительном взгляде князя Владимира и проницательно замечает далее, что «натуры, подобные ему, поэтические, благородные, тонко чувствующие, быстрее иных покидают этот мир»..(*Цитируется дословно, по смыслу фразы. - С. М.)

Государыня совсем не ошиблась в своих трагических предчувствиях: поручика - адъютанта, князя Палей ждала страшная судьба! Еще в дни февральской бури он был арестован по приказу А. Ф. Керенского за злостную карикатуру и эпиграмму в его адрес, и арест этот так и не закончился. В марте 1918 года, уже по приказу Петроградской ЧК, за подписью Урицкого, он был арестован и вместе с другими членами семьи Романовых выслан в Вятку, оттуда в Алапаевск, где вместе с родственниками -- кузенами Ионном и Константином Константиновичами и милою тетушкою - настоятельницей Эллой Романовой был заживо сброшен в шахту и погребен под кучами известняка. Урицкий перед самой высылкой членов семьи Романовых в Вятку, лично предлагал князю Владимиру отрешиться от своего отца и этим - получить полную свободу, но юный потомок древнего боярского рода, даже и помыслить не мог о чем - либо подобном! Он с презрением отказался от сей сомнительной «чести», гордо швырнув пресловутое отречение на стол «красного комиссара» чем, собственно, и предопределил свою горькую участь.

16.

Получив из десятых рук путанное, противоречивое известие о страшной смерти сына - к осени 1918 года - княгиня Ольга Валериановна была безутешна. Она непременно сошла бы с ума, предавшись горю и отчаянию, но было ей в тот горький момент, совсем не до смертной тоски: ее супруг, Великий князь Павел Александрович, в августе 1918 года тоже был арестован. Больной, с обострившимся туберкулезным процессом в обеих легких, он содержался в каземате Петропавловской крепости, а вместе с ним и прочие царственные узники, дяди, и кузены, и племянники Романовы: Гавриил Константинович, Николай Михайлович.. Семейный клан был огромен, но у кровожадной ЧК как то хватило пыла и пуль на всех!

17.

Но о самой Ольге Валериановне и двух ее дочерях каким то чудом не вспомнили,*

(*Из - за другой фамилии? - С. М.) хотя княгиня и появлялась перед полупьяными стражами нового порядка почти ежедневно: носила передачи, писала прошения о даровании свободы и свиданий, подкупала охрану, чтобы передать больному мужу и родным лишний кусок хлеба, горсть монет, лекарства и чистое белье. Княгиня Ольга надеялась спасти хотя бы его! Хотя бы…

О себе она не думала совершенно, хотя давно уже скиталась по знакомым, лишившись и дома и большей части имущества. *(*Все было давно национализировано большевиками) . Отправив двух дочерей, Ирину и Натали, с превеликими трудностями в Финляндию - они перешли границу по тонкому льду озера, рискуя ежеминутно уйти ко дну! - сама княгиня осталась в России - ждать решения участи своего любимого Князя Павла.

Потеряв счет времени, часами бродила она вокруг крепости смотрела на окна, в надежде увидеть дорогое, любимое лицо.. Она не знала, что Павел Александрович от слабости почти не встает с тюремного ложа. И что к месту расстрела в декабре 1918 года его просто вынесли на носилках..

18.

Княгиня Ольга Валериановна услышала о смерти обожаемого супруга в январе 1919 года. Лишь тогда, с большим трудом, через леса и непроходимые болота, решилась переправиться в Финляндию, к давно ожидающим ее дочерям. Подводя печальный итог всей своей жизни, именно оттуда, из Финляндии, она писала давней светской знакомой, княжне Марии Васильчиковой:

Дорогая и добрая Мария Александровна! Я благодарю Вас от всего моего разбитого сердца за Вашу сердечную и теплую симпатию! Никакие слова, ничто на свете не может облегчить мою двойную страшную, душераздирающую печаль!

Вы знаете, что всю мою жизнь - в течении двадцати шести лет - я просто обожала Великого Князя со всею женскою нежностью; в том же, что касается нашего мальчика, это была наша радость, наша гордость; такой он был хороший, способный и добрый!

Во всей этой жуткой печали для меня есть лишь один луч утешения, что мой любимый Великий Князь не знал о страданиях мальчика. Я же покинула Петроград 10 января, после отвратительного и подлого убийства четырех Великих Князей. Меня больше ничего там не удерживало, а обе малышки уже с мучительным беспокойством ожидали нас с отцом в Финляндии. Я приехала одна, и сообщила им, как только могла мягко, страшную правду.. Многие утверждают, что Константин Константинович и мой сын как - то могли спастись! Я в это не верю, потому что вот уже 14 месяцев я не имею от него никаких известий, а страшное письмо генерала Кноу (*Неустановленное лицо, возможно дипломат, светский знакомый О. В. Палей. - С.М.) содержит все детали ужасных страданий..

Ну и как Вы думаете, могу я при таких двух жертвах спокойно прожить хотя бы день или час?! И тем не менее, я должна жить ради двух девочек, которых Великий Князь обожал больше всего на свете! Ирина похожа на него или даже больше на Императрицу Марию Александровну, как две капли воды, а Натали больше похожа на моих двух старших девочек (* Дочерей О. В. Палей от Э - Г. фон Пистолькорса. - С.М.).

Вы спрашиваете меня, дорогая, где могила Великого Князя! Увы! Именно из - за этого я нахожусь в двух шагах от границы. Они все четверо были расстреляны в Петропавловской крепости (вместе с 10 или 12 злоумышленниками, казненными в то же время) во рву, и сверх навалили еще дрова! Вот уже восемь месяцев я жду освобождения

Петрограда от палачей, которые его угнетают, чтобы явиться туда и похоронить тело моего любимого по христиански.. А если бы еще была возможность, то привезти с Урала тело моего мальчика, объединить их в общей могиле и приготовить себе самой место между ними..»

_____________________

Эпилог.

Но это самое заветное желание сиятельной княгини Ольги Палей не исполнилось, увы, никогда. Она умерла на чужбине, в Париже, 2 ноября 1929 года и похоронена вдали от дорогих ей близких на маленьком кладбище Colombe.

Перед смертью Ольга Валериановна более всего сожалела о том, что не сумела сберечь в пожаре революций, переворотов и разграблений более шестисот писем к ней Великого князя Павла Александровича, написанных за двадцать пять лет их совместной жизни.

В этом предсмертном сожалении совершенно измученной потрясениями и потерями разного рода, старой усталой женщины, бывшей блистательной княгини Палей, совсем не было никакого позерства и игры. Она уже давно ни перед кем и ничего - не играла. Она просто - жила. Памятью верной Любящей и Возлюбленной. И эта «роль - жизнь», наверное, удалась ей больше всех остальных ее ролей: матери, дочери, сестры, светской дамы, благотворительницы, миссионерки. В этой роли она сумела взять самую верную, истинно свою, ноту. И беспредельный любовный жар ее сердца, ее горячая, искренняя, нежная женская преданность Любимому человеку, как раз, думается, и стала окончательным искуплением того смертельно разрушительного начала, который она (вольно или невольно, из каприза или - по тщеславию женскому «вечной дочери Евы», или все же - по Великой любви своей - неведомо никому!) внесла однажды в царственное семейство и гордый род, войдя туда в качестве невенчанной, непризнанной супруги Павла Александровича Романова, родного дяди последнего Императора России…. Она Любовь покрыла все ее грехи, вольные и невольные.. Ибо сказано: Любовь, покрывает все.. она сильна, как смерть и вечна, как Жизнь..

Краткое послесловие автора.

*В случае уточнения каких либо фактов и дат, событий и линий жизни и судьбы княгини Ольги Валериановны Палей, графини Гогенфельзен, я обещаю читателям непременно вернуться к этому притягательному образу, ибо твердо сознаю, что, вероятно, так и не сумела до конца разрешить его удивительную, магическую загадку, хоть таковая цель и была решительно мною поставлена.

___________________________________________________________________

Семипалатинск. Казахстан.

*В ходе подготовки данной статьи использованы материалы личной библиотеки и веб - архива автора.

**Автор также сердечно благодарит А. Н. Ноздрачева (Невинномысск. Ставрополье.) за предоставленную им любезную возможность прочтения и использования в работе над данным очерком, тщательно собранных материалов его собственной электронной библиотеки, а именно - труда О. А. Платонова «Терновый венец России. Император Николай Второй в секретной переписке» . т. 1 - 2.

Княгиня Ольга Валериановна Палей, графиня фон Гогенфельзен, урождённая Карнович, родилась 14 декабря 1865 в Санкт-Петербурге
Ольга Валериановна была женой российского генерала из остзейских немцев Эриха Герхарда фон Пистолькорса (1853-1935), которому родила четырёх детей; младшая дочь, Марианна (1890-1976), предположительно входила в компанию князя Феликса Юсупова во время убийства Григория Распутина.

Затем у Ольги фон Пистолькорс начался роман с великим князем Павлом Александровичем, от которого она в 1897 г. родила сына Владимира. В конце концов это привело к разводу с мужем. Павел Александрович не получил разрешения Николая II на брак с Пистолькорс и 10 октября 1902 года обвенчался с ней в Ливорно, после чего супруги остались жить за пределами России. В 1904 г. баварский принц-регент Луитпольд даровал Ольге Пистолькорс, её сыну Владимиру и новорождённой дочери Ирине (1903-1990) титул графов фон Гогенфельзен.



Позднее смягчился и Николай II, в 1908 г. разрешивший всей семье вернуться в Россию, а в 1915 г. пожаловавший графине Гогенфельзен и уже трём её детям от великого князя (к этому времени родилась ещё и дочь Наталья- история о её жизни заслуживает отдельного рассказа) княжеский титул под фамилией Палей (украинский род Палій, известный в истории Запорожской Сечи, находился в родстве с Карновичами).


Об этом впоследствии написал Э. Ф. Голлербах: «Милостиво прощённый «августейшим племянником», вернулся в Россию Павел Александрович с гр. Гогенфельзен, и домовитая эта дама принялась устраивать в Царском богатое своё жилище. В этом «Луисез‘е» вырос прехорошенький мальчик, писавший неважные, но задушевные стихи, изящный мальчик, впоследствии погибший».





В 1910 году Ольга Валериановна приобрела у наследников сенатора А. А. Половцова дом со службами и садом на Пашковом переулке (нынешний Советский переулок). Первым владельцем этой усадьбы, основанной в 1820-е годы между дорогой на Москву, берегом пятого Нижнего пруда Екатерининского парка и территорией Ассигнационной фабрики, был статский советник И. Д. Чертков, при котором выстроили дом и заложили сад. В 1839 году участок перешёл к вдове генерал-лейтенанта Пашковой, а в 1868–1910 годах владельцами являлись Н. М. Половцова и её наследники.
Ветхий старый дом разобрали и на его месте по утверждённому 4 октября 1911 года Министерством Императорского двора проекту архитектора К. К. Шмидта построили ныне существующее здание. На главном фасаде предполагалось поместить великокняжеский герб Павла Александровича, однако этому воспротивился государь, поскольку домовладение официально принадлежало графине.
Строительством, которое велось в 1911–1912 годах, руководило управление делами Павла Александровича. Примечательно, что работы по постройке выполняли французские и бельгийские рабочие, а все материалы, включая обшивку стен и фурнитуру дверей и окон, были привезены из-за границы. В оборудовании усадьбы, предназначавшейся для постоянного проживания, использовались все новшества для устройства удобного жилища. Здесь были даже водопровод и автономная электростанция. В 1914 году - за несколько месяцев до начала Первой мировой войны - состоялось новоселье.







Облику нового дома был присущ музейно-реставрационный характер: его владельцы стремились в соответствии с современной модой воспроизвести стиль Малого Трианона в Версале, дворцов Богарне и Компьена. Для творчества К. К. Шмидта, яркого мастера новейших течений - кирпичного стиля, модерна и конструктивизма, - обращение к архитектуре классицизма было необычно и свидетельствовало о широте его творческого диапазона. Построенный зодчим дворец представлял собой хрестоматию стилей - от эпохи Людовика XIV до ампира. При этом неоклассические фасады отчасти напоминали парижский особняк великого князя Павла Александровича в Boulogne-sur-Seine. Большая часть мебели парадных комнат первого этажа была исполнена парижской фирмой Буланже в подражание историческим подлинникам, в люстрах и бра работы фирмы Делиля воспроизводились светильники Версаля. В превосходных коллекциях Гогенфельзен-Палей в полноте было представлено французское прикладное искусство периода расцвета, имелось также много предметов искусства русской работы. В ансамбль парадных интерьеров были включены размещённые в специальных шкафах и витринах коллекции фарфора и хрусталя старинной работы, шпалеры и живопись, декоративные панно, скульптура.








Во время Первой мировой войны княгиня активно занималась благотворительностью, будучи, в частности, Председательницей Совета Всероссийского общества помощи военнопленным (1915-1917).

Княгиня Палей жила в собственном дворце в Царском Селе до января 1919 г.
В 1918 году, после национализации дворца, в парадных залах первого этажа была открыта музейная экспозиция. Первые экскурсии, устраивавшиеся два раза в неделю, проводила сама хозяйка, Ольга Валериановна. Жилые помещения во 2-м и 3-м этажах в те годы занимал склад музейного фонда, где были сосредоточены царскосельские коллекции В. П. Кочубея, Вавельберга, Остен-Сакена, Стебок-Фермора, Куриса, Ридгер-Беляева, Мальцева, Серебряковой и др. Впоследствии музей закрыли, некоторые коллекции возвратили прежним владельцам, часть вещей поступила в музеи, но многие были и распроданы.
Царскосельское собрание Палей распределили по государственным музеям, некоторые предметы, однако, продали коллекционеру Вейсу из Лондона.


С началом революции большинство Романовых было арестовано, в том числе Павел Александрович и его сын Владимир Палей, талантливый поэт и необыкновенно одаренный молодой человек. Говорят, Владимиру – как незаконнорожденному – предлагали отречься от отца и тем самым спастись. Он отказался. Владимир был сослан в Вятку, затем переведен в Екатеринбург, оттуда – в Алапаевск. В ночь на 5 июля 1918 года он – вместе с великими князьями Сергеем Михайловичем, Елизаветой Федоровной и тремя сыновьями великого князя Константина, - был живым сброшен в шахту…


Княгиня Палей боролась за свою семью, как могла. Пока она находилась в Петрограде рядом с арестованным мужем, дочери оставались одни в Царском, где им постоянно угрожали набеги пьяных солдат. Когда Ольга Валериановна, поддавшись уговорам, взяла дочерей с собой – Ирину сбил автомобиль, а водитель даже не остановился. Тогда она отослала дочерей к друзьям в Финляндию, а сама посвятила себя мужу. Трижды она вырывала Павла Александровича из ЧК, пока 30 января 1919 года – накануне обещанного Ольге Валериановне очередного освобождения – он все же не был расстрелян в Петропавловской крепости.
Княгиня Палей сумела выбраться из Петрограда в Финляндию. Здесь ей пришлось пережить операцию по поводу рака груди, ураганно развившегося у нее от постоянных переживаний последнего года. Едва оправившись, она с дочерьми через Швейцарию приехала в Париж, где у нее оставался дом в Булони. Правда, его пришлось продать – вместо него был куплен небольшой дом на улице Фезандри, недалеко от Булонского леса, а на оставшиеся деньги семья жила.
Здесь она опубликовала книгу воспоминаний о жизни в России в 1916-1919 гг. (фр. Souvenirs de Russie), в 2005 г. переизданную в России.


В 1928 году в Лондоне был устроен аукцион, на котором Советская Россия распродавала вещи, реквизированные в свое время у Павла Александровича и его супруги. Все протесты Ольги Валериановны, все попытки защитить и вернуть свое имущество успеха не принесли. Таким образом был создан юридический прецедент: отныне никто из бывших владельцев распродаваемых коллекций не мог требовать возврата своих вещей. Княгиня Палей истратила на судебные процессы последние деньги и вскоре в ноябре 1929 года умерла.


В качестве музея дворец княгини использовался вплоть до 1929 года, после здесь находился дом партийного просвещения им. С. М. Кирова.


В первые годы после окончания Великой Отечественной войны дворец использовался под госпиталь, а в начале 1950-х годов был передан военно-морскому ведомству для военно-строительного училища (ныне - Высший инженерно-строительный университет) и перестроен-мансарда, придававшая ему сходство с французским великокняжеским особняком, была превращена в третий этаж.
Последние лет пять дворец знаменитой княгини пустует, хотя и передан в пользование Научно-исследовательскому детскому ортопедическому институту имени Турнера.
Стены пустынного дворца обшарпаны, окна заколочены...








Информация частично взята с
сайта проекта "Энциклопедия Царского Села"

Сегодня рано утром мы еще ничего не знали о папаОдин из старейших членов семьи Романовых, дядя императора Николая II, сын Александра II и безумно беспокоились, беспокоились так, что едва держались на ногах. Предметы вываливались у нас буквально из рук.

Около десяти приехал обратно Зверев и привез наконец письмо от Бебе. Новости неважные, но лучше, чем можно было ожидать: после долгих мытарств папа был отвезен в Смольный, где порешили его засадить в крепость.

Каким-то образом удалось упросить их оставить папа в Смольном, где ему отвели комнату и где он находится под охраной трех матросов, которые вчера сопровождали его с комиссаром. Мама сейчас же достала пропуск в город от Бакланова и уложила вещи для папа, так как папа, видимо, потерял вчера голову и все забыл, главное - свои лекарства. Все это мама собрала и уехала в 12 1/2 на моторе с Чекалиным.

День прошел в томительном ожидании известий. Такой тоски я еще никогда не испытывал. Узнали от Анны Богдановны, что один священникСвященнослужитель Православной Российской Церкви, протоиерей царскосельский расстрелян, а два или три других арестованы. Это за служение молебнов во время боя и за устройство крестного хода по Царскому. Теперь я себе объясняю жутких колокольный звон, до боли диссонировавший с еще более жуткой канонадой. Голоса Добра и Зла! Но что может быть хуже расстрелов, служба церковная в Царском запрещена.

Разве это не знамение времени? Разве не ясно, к чему мы идем и чем это кончится? Падением монархий, одна за другой, ограничением прав христиан, всемирной республикой и - несомненно! - всемирной же тиранией. И этот тиран будет предсказанным антихристом для нас, а для еврейства или псевдомасонства - мессией. Его царство продлится, должно продлиться всего 3 1/2 года. А затем… Невеселые мысли лезут в усталую голову. И все-таки светлая сила победит! И зарыдают гласом великим те, кто беснуется. Не здесь, так там, но победа останется за Христом, потому что Он - Правда, Добро, Красота, Гармония.

Матросы, которые произвели у нас обыск, взяли только старые папины шашки и, надо отдать им справедливость, ни одной вещи не украли, даже деньги, лежавшие у меня на столе. Я насилу отвоевал свою шашку со Св. Анной 4-й степени. Они со мной согласились и сказали:

Это за храбрость, это отнять нельзя.

Я был очень горд, что настоял на своем. (Господи, что это мама не возвращается!) У меня сейчас на столе медленно и красиво умирает алая роза, сорванная в нашем саду четыре дня тому назад. Не только нет снега, но розы растут в саду. И это в ноябре! Если бы и в душах людских было тоже самое!

Говорят, что красная гвардия ужасно здесь хулиганит, и солдаты решили отправить ее снова в Петроград к станкам. Мол, вы нам теперь не нужны, так можете на работу вернуться… Мама вернулась в 9 часов вечера, полна рассказов. Папа живет в ужасных условиях за перегородкой…

Обстоятельства настоящего дела таковы. Вечером 16 мая 1894 г. в гостиницу «Европа» (Петербург) пришел студент Института путей сообщения и потребовал комнату. Получив номер, студент вышел к ожидавшей его у подъезда даме, лицо которой было прикрыто густой вуалью, провел ее в гостиницу, где они поужинали, и вскоре закрылись в номере на ключ. На другой день утром по звонку студента в номер был принесен чай, после чего дверь снова была закрыта на ключ. Примерно до часа из номера не было слышно никаких звуков. Около часа вдруг раздались два выстрела, из номера выбежала окровавленная женщина и с криками: «Спасите! Я совершила убийство и ранила себя. Скорее доктора и полицию - я все разъясню» и «Я убила его и себя», - упала на пол.

Прибывшими на место происшествия следственными чиновниками и полицейскими агентами было установлено, что убитый оказался Александром Довнаром - студентом Института путей сообщения.
Ольга Палем и Александр Довнар долгие годы поддерживали между собой интимные отношения, причем вначале Довнар собирался жениться на ней, но впоследствии отказался от этой мысли. Ольга Палем страстно любила Довнара и не могла отказаться от мысли быть с ним вместе всю жизнь. На вопрос о причине убийства Довнара Ольга Палем показала, что она хотела убить и себя, и его, но, убив его, только ранила себя, о чем очень сожалеет.

На основе собранных по делу доказательств было сформулировано обвинительное заключение, которое квалифицировало деяние подсудимой как преднамеренное, заранее обдуманное убийство. Защита настаивала на переквалификации действий Ольги Палем, как совершенных в состоянии крайнего умоисступления, запальчивости и раздражительности, и просила о ее оправдании. Защитником приводится много фактов, показывающих неизбежность данной катастрофы и виновность в этом пострадавшего. Защищал Ольгу Палем Н. П. Карабчевский.

Я сократила речь адвоката вдвое, но все равно предупреждаю - текст достаточно длинный. Впрочем, именно детали, на мой взгляд, придают повестовованию особенное очарование. Поскольку текст большой, я разбила его на 2 части.

В Симферополе родилась девочка, по имени Меня, по фамилии Палем. Если верить точности справки о рождении ребенка, это было в конце 1865 года. Отец ее, Мордка Палем, был в то время зажиточный человек. Торговля его шла бойко, и, несмотря на то, что семья его была довольно значительная, он имел возможность дать ей вполне приличную обстановку, окружив ее всеми условиями материального довольства. Меня, обожаемая матерью, росла живым, бойким, приветливым и. ласковым ребенком. В семье ее любили и только всегда опасались за ее здоровье.
Она была непохожа на других детей. То задумчивая и грустная, то безумно шаловливая и веселая, она нередко разражалась истерическими слезами и даже впадала в обморочные состояния.

Заботливо перешептываясь между собой, родители решали, что ее «не надо раздражать». Они давали ей свободу. Без всяких учителей девочка умудрилась как-то научиться читать и писать по-русски, хотя все остальные дети в семье учились только по-еврейски. Годам к 13 стройную и грациозную, одетую прилично, «как барышня». Меню Палем часто можно было видеть на бульваре и в городском саду в обществе подростков-гимназисток. Сначала игры, потом беседы и, наконец, самая тесная дружба со многими девочками местной интеллигентной среды. …Так продолжалось года три.

На пятнадцатом году жизни, согласно ее показанию, ей запала мысль принять православие. Образ распятого «за всех» Христа и торжественная обстановка православного богослужения тронули ее сердце, смутили ее воображение. Таясь от родителей, она задумала «переменить веру». С точки зрения ветхозаветной еврейской семьи, это было страшным грехом, за который не прощает Адонай, бог-мститель, до седьмого колена. И теперь, в своем показании, данном судебному следователю в Симферополе, старик Мордка Палем с сокрушением добавляет: «И действительно, с тех пор счастье меня покинуло. Я рассорился и впал в нищету со всей своей семьей».

Старики не проклинали свою некогда любимую Меню, но не хотели жить с вновь нареченной Ольгой. От своего крестного отца, генерал-майора Василия Попова, известного крымского богача - лица, судя по отзыву местной хроники, весьма самобытного и своеобразного, - она получила «на зубок» 50 рублей и право именоваться если не его фамилией «Поповой», то во всяком случае его отчеством «Васильевной».

С таким легковесным багажом отправилась она в Одессу. Оставаться в Симферополе, в той же еврейской, отныне враждебной ей среде, было уже немыслимо. В Одессе у нее не было ни родных, ни знакомых. На первых порах она пыталась пристроиться к какой-нибудь, хотя бы черной, хотя бы тяжелой работе. Она поступила в горничные. Пробыла несколько дней и была отпущена, так как оказалось, что она не умела ни за что взяться, была белоручкой. Потом мы видим ее некоторое время продавщицей в табачной лавочке. По отзыву полицейского пристава Чабанова, в то время она была бедно одета, зато отличалась цветущим здоровьем, была энергична и весела. В ее поведении нельзя было отметить ничего предосудительного.

Потом, спустя некоторое время, в 1887 году, тот же пристав Чабанов стал встречать ее уже «хорошо одетой». Он заметил, что она с тех пор очень изменилась и физически, и нравственно: похудела, осунулась, побледнела, стала капризной, нервной и раздражительной. Поговаривали, что она «сошлась» с неким Кандинским, лицом «солидным», занимавшим в городе довольно видное общественное положение. Она жила на отдельной квартире, но он навещал ее. Так продолжалось два года, до лета 1889 года. Она томилась, скучала. Положение «содержанки» и сожительство с пожилым человеком, начавшим «с отеческих ласк» и попечительного к ней отношения и кончившим тем, что взял ее к себе в любовницы, не удовлетворяли ее. Она нервничала, болела; ее тянуло прочь из этой искусственно налаженной, гаремно-филантропической обстановки.

В лице Палем Кандинский, разумеется, не нашел и не мог найти того, чего искал. Ему, деловому и занятому человеку, заезжавшему «отдохнуть» к своей возлюбленной между двумя комиссейскими заседаниями или по дороге из конторы на биржу, требовалось совсем иное. Своим постоянным нравственным беспокойством, своими нервными приступами и чувством неудовлетворенности она и его «расстраивала», делала его нервным, беспокойным, чуть не больным. На выручку пришел его добрый приятель, открытая и честная душа, - полковник Калемин. Он порешил, что это надо «уладить» и действительно уладил все ко взаимному удовольствию. По его словам, с «Ольгой Васильевной» (Палем), которую он хорошо узнал за эти два года, «добрым и ласковым словом можно было проделать решительно все, что угодно».

Решено было, что в интересах здоровья и общего нравственного благополучия Палем и Кандинский должны расстаться. При этом бравый полковник порешил, что его приятель должен «навсегда обеспечить» молодую, одинокую, брошенную на произвол житейских превратностей девушку. Он вручил некоторую сумму денег, на первых порах что-то около двух тысяч.

После разрыва той любовной связи, которая только тяготила обоих, между Палем и Кандинским установились, по-видимому, гораздо более дружеские, более человеческие отношения. Письма их дышат непринужденной нежностью и приязнью. Она называет его «милым котом», иногда «котом сибирским»; он ее - «милым Марусенком» или просто «Марусенком», а то еще, по ее еврейскому имени «Меня» или «Мариама», которое ему больше нравилось.

Осенью 1889 года мы застаем Палем по-прежнему в Одессе, живущей в доме Вагнера, в том самом доме, где во дворе занимала квартиру семья Довнар, или (по второму мужу Александры Михайловны) Шмидт.

Жизнь Поповой, или Палем, была в то время вся на виду у семейства Довнаров. Прислуга Шмидт, Шваркова, скоро с разрешения своей хозяйки перешла в услужение к Палем на лучшее жалованье. Благодаря молодости, красоте, независимому и самостоятельному образу жизни Ольги Васильевны, все в доме скоро на нее обратили внимание. И надо отметить, что это «общее внимание» было к ней в ту пору весьма благосклонным. Маленькие дети Шмидт подходили к балкону элегантной дамы и, называя ее «милой мадам Поповочкой», выпрашивали у нее сладости и игрушки.

Скоро познакомился с Ольгой Васильевной и Александр Довнар, в то время студент первого курса математического факультета, молодой человек 21 года. Он явился «с визитом», благодарить за внимание, оказанное его младшим братьям. Знакомство началось. Александр Довнар стал франтить и заботиться о своей наружности. Он подстриг себе каким-то особенным фасоном бороду и говорил товарищам, что «Ольге Васильевне так нравится лучше».

У Ольги Васильевны была страсть, приобретенная ею еще в Крыму. Она до безумия любила лошадей и обожала верховую езду. Александр Довнар тотчас же почувствовал неодолимое влечение к манежу и выезженным под мундштук наемным скакунам. Осенью, когда стояли чудные, ласкаемые южным солнцем дни, они стали ездить за город. Мать Довнара, со всеми своими присными, выходила на крыльцо и любовалась, пока кавалькада во дворе готовилась к отъезду. «Затянутую в рюмочку», грациозную и изящную амазонку, вскакивавшую на лошадь в своем черном, элегантном наряде, она приветствовала поощрительной улыбкой, обменивалась с ней несколькими фразами провожала дружеским кивком головы. По замечанию свидетеля Иляшевского, местного околоточного надзирателя, на глазах которого все это происходило, Александра Михайловна Шмидт вообще всеми мерами «Поощряла сближение своего сына с Палем». Так прошло несколько месяцев.

Наконец, однажды Александр Довнар, взволнованный, точно окрыленный какою-то неслыханной радостью, разыскивает своего приятеля Матеранского и изливается перед ним. До сих пор он знал только продажных женщин; наконец и у него - роман. Он старается казаться немножко равнодушным, немножко фатом, но из всех его молодых пор, помимо его воли, так и бьет живая и светлая радость «торжества любви». Начинается между приятелями обмен мыслей и под конец, по обычаю всех молодых людей, пикантное смакование подробностей. Сначала она его отвергла, даже «рассердилась», но он обнимал ее колена и... Конечно, он «вовсе ее не любит» (как же, не на таковского напала!); но она интересна, очень интересна... как женщина особенно... что-то удивительное... При том, это ровно ничего ему не будет стоить. Во всяком случае клад, сущий клад! И приятель, нервно потягиваясь и тревожно потирая свои отчего-то похолодевшие руки, не сразу но все же под конец соглашается, что это точно - «клад».

Около двух лет в Одессе, сначала в доме Вагнера, потом в доме Горелина и, наконец, на даче продолжается бессменно связь Палем с Александрой Довнаром. Все это происходит на глазах Александры Михайловны Шмидт и ее семьи. Александр Довнар всюду публично показывается под руку с Ольгой Васильевной, раскланивается со своими знакомыми мужчинами и дамами, нимало не стесняясь. Встретив в театре Ольгу Васильевну со студентом Довнаром, Чабанов, потерявший было ее из виду, раскланивается с ней и спрашивает: «Как поживаете, как ваше здоровье, Ольга Васильевна?» «Отлично, - весело и оживленно отвечает та, - вот мой жених!».

И знакомит его с Довнаром. Кандинскому Палем представляет Александра Довнара также в качестве жениха. Они заходят иногда к нему в гости, вместе провожают его на пароход. Родственники и товарищи Довнара, Шелейко, Матерайский, - свои люди в квартире Палем. Они у нее обедают, завтракают, заходят, не стесняясь, когда вздумается. Все это делается в том же доме, где проживает и Шмидт (сначала в доме Вагнера, а потом опять вместе в доме Горелина). Прислуга, все домашние, весь двор знают об этой связи. Каждая ссора между любовниками, каждая «вспышка у домашнего очага» обсуждается сообща; мать вставляет свое авторитетное слово, высказывает свое мнение. Однажды Палем, приревновав своего «Сашу» к двоюродной сестре его, Круссер, устроила ему целую публичную «сцену» на катке. С ней был револьвер, которым она ему пригрозила. Полиция всполошилась, затеяла составлять протокол о «покушении на убийство», но Шмидт вмешалась в дело и, как дважды два, доказала слишком бдительным властям, что это была простая «вспышка ревности со стороны г-жи Палем». Отобранный у нее револьвер оказался даже незаряженным.

Наступила осень 1891 года. Довнару предстояло поступить в Медицинскую академию; надо было ехать в Петербург. Он уехал. Месяца два-три спустя, Ольга Васильевна Палем, продав тому же Кандинскому всю свою обстановку, стоившую ей больше 5 тысяч рублей, за 1400 рублей, катит также в Петербург. В одном из первых писем Довнара матери из Петербурга он, между прочим, вскользь о ней упоминает: «Ольги Васильевны в Петербурге нет. Что ей за охота переселяться с благодатного юга в это туманное болото». Звучит как бы досадное сожаление, что ее с ним нет. Петербург вообще ему не нравится; он на первых порах чувствует себя в нем одиноко и не по себе. Между тем Ольга Васильевна, разметав свое так или иначе свитое на благодатном юге гнездо, летит зимовать на туманное болото.

Они поселяются вместе на Кирочной, занимают одну общую небольшую квартиру. Отныне начинается та совместная жизнь, которую мы проследили во время судебного следствия, благодаря удостоверениям и справкам адресного стола. Прислуге, швейцару, дворникам Довнар выдавал Палем за свою жену. Тайна под сурдинку открывается лишь в тех случаях, когда ей приходится предъявлять свой документ. Там она значится «симферопольская мещанка Ольга Васильевна Палем». Письма, получаемые ею, адресуются: «Ольге Васильевне Довнар». Во время своих отлучек сам Александр Довнар ей пишет не иначе. Ежемесячные присылки денег от Кандинского адресуются Довнару «с передачей Ольге Васильевне Довнар». Прислуга их зовет «барином» и «барыней». Жалованье ей платит «барыня», на расход дает «барыня», за квартиру делают взносы дворникам (как случится) то «барин», то «барыня». Словом, если не брак форменный, то во всяком случае нечто большее «ограждения себя от случайного заболевания», полный конкубинат, сожительство самое тесное.

В эту первую зиму 1891- 1892 годов живут они довольно ладно. Ссоры и даже драки бывают, но зато примирения следуют бурные, страстные, совсем как у влюбленных. То приревнует она его и расцарапает ему лицо, то не сдержится он и форменно ее поколотит. При людях всегда сдержанный и скромный, наедине он доходил до неистовства и иногда пускал в ход швабру, ножны старой шашки и т. п.

К весне 1892 года они оба несколько расшатали свое здоровье. Особенно поддалась она. Стала кашлять, чувствовать боль в груди и недомогать. Он очень стал беспокоиться. Тотчас повел ее сам по докторам, выдавая всюду за жену, советовался, оставался с доктором наедине, прося «открыть ему всю правду», вообще очень тревожился. Пришлось исследовать мокроту, являлось даже предположение, не чахотка ли? К счастью, коховских бацилл не открыли. Все врачи единогласно констатировали чрезмерно развившееся малокровие и значительное расстройство нервов, граничащее с форменной истерией. Советовали пить кумыс, набраться сил, пожить в деревне, съездить в Крым, вообще набрать сил и здоровья.

В одном из писем своих к Матеранскому Александр Довнар с беспокойством говорит о расшатанном здоровье Ольги Васильевны. Ей самой, когда она уехала пить кумыс в Славуту, он шлет восторженные и нежные послания. «Он теряет голову» от беспокойства, он «без ужаса не может подумать о неблагоприятном исходе ее болезни», он умоляет, заклинает, требует, чтобы она пила кумыс исправно, чтобы оставалась, как можно, дольше в сосновом лесу на чистом воздухе, и вообще вся, и духом и телом, ушла бы в заботу о своем здоровье. Нельзя представить себе более нежных, более пламенных и вместе более трогательных посланий!

Нужно ли прибавлять, что всю эту «музыку» или, если хотите, весь этот «яд» любви она жадно впивает под тенью старых, живительных сосен, предварительно срывая с каждого такого послания конверт, на котором почерком любимого человека твердо и четко начертано: «Ольге Васильевне Довнар». Гордая и счастливая, она пробегает строку за строкой, слово за словом, но и между строками и между словами находит только одно: «Он любит, он мой!» Я думаю, что она была права: он действительно любил ее и сам думал в то время, что принадлежит ей навсегда.

К весне того же 1892 года, кроме ее болезни, у него была еще и другая большая забота. Мы знаем, что именно к этому времени он твердо порешил бросить медицинскую карьеру и во что бы то ни стало поступить в Институт инженеров путей сообщения. Достигнуть этого можно было только с большим трудом и при вполне благоприятствующих обстоятельствах. Желающих держать конкурсный экзамен в августе 1892 года записалось семьсот человек, вакансий же было только семьдесят.

Быть зачисленным сверх комплекта возможно было только по усмотрению высшего начальства и притом при чрезвычайных и особенных обстоятельствах. Ольга Васильевна живо разделяла опасения и тревоги своего возлюбленного. Уже с весны стали подумывать, как бы «похлопотать», «заручиться» обставить возможно благоприятнее шансы на успех. Между Кандинским и Довнаром затевается по атому поводу оживленная переписка. Мать молодого человека, Александра Михайловна Шмидт, делает Кандинскому визит в его конторе и советуется с ним, как лучше обставить дело. Кандинский добывает рекомендательные письма к институтскому начальству от князя Юрия Гагарина, известного в Одессе, доступного и обаятельного аристократа, сверх того добывает письмо известного на юге инженера-строителя Шевцова.

Этого оказывается мало. Тогда Ольга Васильевна Палем, надев свой самый скромный и вместе парадный, наряд, отправляется к «одному высокопоставленному лицу», знавшему ее несколько по Одессе. Она просит «за своего мужа», с которым «тайно обвенчана», так как студентам не позволяют жениться. Против собственного ее ожидания, ее смиренная и скромная просьба и «маленькая ложь» имеют громадный успех. Вслед за этим сам Довнар представляется «высокопоставленному лицу» и получает весьма веское рекомендательное письмо, о котором нам говорил здесь инспектор института Кухарский. Подробности же мы знаем из письма самого Довнара.
Почти все лето прошло для Александра Довнара в страшной тревоге о здоровье Ольги Васильевны и еще больше о результатах предстоящего ему конкурсного экзамена. Тревога эта сказывается в каждом его письме к ней. Письма эти полны каким-то заразительным, действующим на нервы читателя волнением. Надежда попасть в институт и страсть к ней, этой, может быть, тяжко больной, может быть, умирающей вдали от него женщине, сплетаются в его душе как-то непостижимо цепко, словно два ухватившихся друг за друга бойца, собирающихся биться насмерть. Никогда еще письма к ней не были так оживленны, так жгучи, так выразительны и, вместе, так полны сожаления. Он осыпает ее самыми страстными, самыми жгучими ласками: «Олик мохнатик», «кошечка-Оля», «дорогой котик», «дорогой жучок мохнатый», «дружок мой Оля» - так и пестрят через две строки в третью. На все её заботы и опасения он отвечает одно: «Дурочка, как ты можешь вообразить себе, чтобы я тебя бросил!» В припадке малодушных опасений за исход конкурсных экзаменов, он в одном письме ей откровенно пишет: «Если порежусь, приезжай похлопотать. Только и надежды!»

Экзамены прошли благополучно. К Ольге Васильевне Довнар (я не обмолвился - Довнар, а не Палем) стали долетать из Петербурга краткие, но тем более выразительные телеграммы: «Математика- 5. Саша». «Физика - 4» и т. д. Наконец, и последняя ликующая телеграмма: «Принят, зачислен в комплект». Тогда уже пошел общий радостный обмен телеграфных приветствий. Кандинский поздравлял Довнара, Довнар - Кандинского; Шмидт благодарила всех, Ольга Васильевна ликовала и принимала поздравления.

Словно очнувшись от тяжкого кошмара, взяв из своего капитала несколько денег, чувствуя, что настоящая гора свалилась у него с плеч, Довнар из Петербурга мчится прямо в Славуту к своей «кошечке Оле», которая тем временем набралась сил и здоровья на средства, ассигнованные ей на лечение Кандинским. Отсюда они едут в Крым, совершают настоящей свадебное путешествие, на обратном пути съезжаются с Матеранским, который просит Ольгу Васильевну «похлопотать» в Петербурге о предоставлении ему права поступить в Киевский университет; в Курске сидят несколько дней без денег, пока их не выручает переводом по телеграфу Кандинский, и, наконец, возвращаются в Петербург на зимние квартиры.

Квартира, разумеется, нанимается общая, хозяйство идет опять по-прежнему. Самочувствие Довнара прекрасное. Он добился желанной цели. Прикладные науки, преподаваемые в институте, ему необыкновенно нравятся; он как бы предчувствует заранее полный успех, полную победу на вновь избранном им поприще. Закадычного друга своего Матеранского, как бы в туманном провидении своего светлого будущего, он наставительно вразумляет: «Свет уважает только успех и, пожалуй, хорошо делает!» Матеранский в это время, как-то странно выбитый из колеи, оставшись не «у дел», был весьма пессимистически настроен и мечтал убраться из Одессы, «хотя бы на Сахалин». Так начался академический 1892 - 1893 год для вновь испеченного студента Института инженеров путей сообщения Александра Довнара.

Теперь события уже пойдут быстрее. Всю зиму Довнар и Ольга Васильевна по-прежнему вместе. Он знакомит с ней некоторых своих новых товарищей. Из них выделяется Милицер, приобретающий в конце концов над Довнаром огромное влияние. Ему Ольгу Васильевну он и не пытается выдавать за свою жену, он откровенно объясняет, что «живет с барынькой». Палем чувствует себя несколько растерянной, как бы выбитой из колеи; она тревожно прислушивается к происходящим вокруг нее новым разговорам, к тону, который пытается принимать с ней иногда «Саша», и все, как будто, чего-то понять не может. Не то, чтобы Довнар вовсе охладел к ней, - нет; но какая-то не то пренебрежительная, не то равнодушная нотка начинает звучать. Она прислушивается и не верит своим ушам. Желая возбудить его ревность и, вместе, быть может, поймать на удочку «коварного друга», чтобы открыть на него «Саше» глаза, она начинает грубо заигрывать и кокетничать с Милицером в присутствии самого Довнара. Последний остается равнодушным и только вызывающе посмеивается.

Иногда молодость, впрочем, берет свое. На Александра Довнара вдруг находят снова приступы влюбления, он снова зовет ее «жучком мохнатым», снова нежит, ласкает и страстно целует. Тогда она, в свою очередь, начинает приступать к нему: «Женись на мне... женись, ты обещал... Ты увидишь, какая я буду тогда, увидишь!» Он или отделывался шуткой; или ссылался на то, что студентам вступать в законный брак не дозволяется. Так проходит зима. Они ссорятся, дерутся.

Каждый раз, когда он, по случаю совместных занятий для подготовления к репетициям, засиживается подолгу у Милицера, она подкарауливает его и делает ему сцены тут же, на улице. Раз с визгом и воплями она гонится за ним по всей Николаевской улице, крича, что не пустит его больше к этому «поляку», который вооружает его против России и желает отнять его у нее - Палем. На другой день Довнар оправдывался перед Милицером в своем постыдном для мужчины бегстве: «Поневоле побежишь. Моя Ольга Васильевна добиралась вчера до моей физиономии».

В марте 1893 года произошло одно обстоятельство, на первый взгляд и не бог знает какой важности, однако хлынувшее настоящей целебной волной на порядком-таки истерзанную душу Ольги Васильевны. После удачного поступления Александра Довнара в Институт инженеров путей сообщения и так удачно добытого ею для этой цели рекомендательного письма, к ней от времени до времени стали обращаться родственники Довнара с просьбами оказать то ту, то другую услугу. О том, что она «хлопотала» о разрешении поступить Матеранскому в Киевский университет, мы уже знаем: другой родственник, также свидетель по настоящему делу, Шелейко, желая перейти на службу в пограничную стражу, тоже рассчитывал на ее содействие. Но теперь через сына к ней обращалась с просьбой сама мать Довнара, Александра Михайловна Шмидт.

Дело заключалось в следующем. Младшего сына - Виктора, или попросту «Виву», как звали его в семье, задумали определить в Морской корпус. Для этого его нужно было взять в Одессе, довезти мальчика до Петербурга, здесь сперва подготовить за лето, а потом похлопотать, и об определении его в корпус. Александра Михайловна Шмидт почему-то рассудила, что всего удачнее это может выполнить сожительница ее сына, Ольга Васильевна Палем. Надо ли говорить, с какой готовностью, с каким искренним, неподдельным самоотвержением Палем взялась исполнить с таким доверием возложенную на нее миссию. Она на свои собственные средства тотчас же полетела в Одессу.

По двум уцелевшим случайно и бумагах покорного Довнара письмам Шмидт к Ольге Васильевне Палем мы можем восстановить даже общий характер их взаимных в то время отношений. Мать пишет гласной сожительнице своего сына: «Милая Ольга Васильевна» и подписывается: «Уважающая Вас Александра Шмидт». В одном письме она благодарит Ольгу Васильевну за выполненное ею поручение, в другом просит: «Балуйте моего Виву, заботьтесь о бедном мальчике».

Летнее житье на даче прошло сравнительно мирно и счастливо для Александра Довнара и для Палем. Последняя перед летними вакациями сделала, впрочем, первую бестактную вылазку перед институтским начальством по адресу Милицера. Она упросила не посылать Довнара на практические занятия в одной группе с Милицером, и эта просьба была уважена. Она ссылалась на то, что Довнар не говорит по-польски, а Милицер его за это преследует, стыдит, заставляет изучать польский язык и к тому же расстраивает их семейное счастье. Довнар попал в одну группу с Пановым и, по-видимому, был даже несколько рад отдохнуть от дружеской опеки Милицера. По единогласному отзыву дворника дачи, дачной хозяйки и прислуги, «молодые господа» на этот раз жили так дружно и согласно, что ни разу не подрались и даже ссорились «редко».

Раз, впрочем, он ее приревновал к какому-то дачному дон-жуану, и она была в восторге. На глазах свидетельницы Власовой он ухватил ее за горло, как бы собираясь задушить. Она упала перед ним на колени, даже не защищаясь, и в каком-то блаженном исступлении твердила: «Мой! мой!.. Люблю тебя, Саша, люблю!..». Она убедилась, что он все еще любит ее, и была на седьмом небе.