Последний срок анализ произведения. Анализ «Последний срок» Распутин

Завязка повести «Последний срок» незамысловата: Михаил, сын старухи Анны, давно не встающей, высохшей, только дыханием своим напоминающей, что ещё жива, телеграммой созывает родню. Собирается большая семья: сыновья, дочери, сами уже немолодые, ставшие родителями. Ждут задержавшуюся сестру Татьяну и, сами себе боясь признаться, ждут смерти матери. И это тягостное ожидание раскрывает каждого. Дети старухи Анны — Илья, Люся, Варвара, — приехавшие кто на попутке из соседнего села, а кто и на пароходе и самолёте за сотни километров, невольно хотят, чтобы всё скорее совершилось. Они сами, себя стесняясь и своего ожидания, объясняют, что оторвались от своих дел и от работы, ведь приехали «в не ближний свет»), выполнили свои обязанности. Смерть матери как трагедия воспринимается только автором, герои этого лишены. Вот старшая, Варвара «открыла ворота, никого не увидела во дворе и сразу, как включила себя, заголосила:

« Матушка ты моя-а-а-!»

А дальше Распутин добавит: «Варвара поднялась и отошла плакать к столу — где удобнее». Нет, она не бездушная, не чёрствая, она «рыдала долго, пристукивая головой о стол, зашлась слезами и уже никак не могла остановиться». Но автор параллельно этой картине плача (скорее уже ритуального, обрядового) даёт его восприятие глазами ребёнка. Пятилетняя Нинка, дочь Михаила, всё никак не поймёт, что происходит, она «пригибалась, чтобы заглянуть, почему Варварины слёзы не бегут на пол». Ребёнок в русской литературе — образ особый, знаковый. Это та чистая, ангельская душа, которой дано видеть или чувствовать истину или нести её другим героям. Появляется чувство, что эта пятилетняя Нинка увидела (и мы с её помощью это почувствовали) что-то нестрашное, неестественное в причитаниях Варвары.

Сама Анна смерти не боится, она даже сердится, когда её в очередной раз «уколы фельдшерицы, за которой бегала Нинка, доставали с того света». Она причитала, упрашивала внучку:

— Сколько раз я вам говорила: не трогайте меня, дайте мне самой на спокой уйти … Ты не бегай боле за ней, не бегай … спрячься за баню, подожди, потом скажи: нету её дома.

И бабка бесхитростно заканчивала наставления внучке:

— Я тебе за это конфету дам — сладкую такую.

Передавая неспешные, тягучие мысли Анны, её воспоминания, Распутин выстраивает нехитрую историю её жизни. А жила она просто, как речка бежит: работала, детей растила, годы друг за дружкой летели … и так же было с её матерью, и с матерью матери … Что это, растительная, разумом не одухотворённая жизнь, без единой мысли, жизнь-привычка? Или то самое естественное, гармоничное соединение жизни с вечным движением природы, слияние с миром, когда твоё место в этом вечном круговороте не требует осознания? Потому что оно именно твоё?! Сама Анна, размышляя, считает, что хорошую жизнь прожила, и мы понимаем, откуда у неё это чувство: у неё есть куда уйти и есть от кого уйти. Её жизнь видится звеном в бесконечной цепочке бытия, и потому она, выполнив предназначенное (была работницей, женой и матерью) ей природой и самим мирозданием, сольётся с этим вечным порядком и покоем. Не страшно!

А вот дети не знают, что делать, и растерянность эта, утверждает автор, не от страха потерять мать, а оттого, что они из вечного круга привычных забот и хлопот вырваны, а что делать перед ликом такого вот явления мира и не знают. И если мы чувствуем, что автор с несомненным уважением рисует последние дни старухи Анны и её мысли, то поведение детей воспринимается как ложное (просится слово «суетное»). Причём мы всё острее чувствуем, что эта суетность выделяется в тех героях, кто порвал с деревней (и с матерью тоже). Так возникает в повести тема матери и матери-природы, разрыв с которыми трагичен для человека. Острее всего мы видим это в образе Люси (а я ещё раз напомню, что для русской литературы именно героини-женщины были носителями особых, очень важных черт, передающих душевный склад, высшие ценности национального характера, и Распутин эту традицию подхватывает). Город наложил печать на Люсю вовсём: в характере, в поведении, в образе мышления, привычках. Всё ненатурально в ней, неестественно. Вот мать попросила поесть, в первый раз за несколько дней глотает жиденькую кашу, и дочь не находит иных слов, кроме уныло-казённых:

— Сейчас желудок перегружать нельзя.

Пусть он сначала это переварит …

А её письма из города?! «Скажите маме, что лекарства помогают при любой болезни в любом возрасте … Следите, чтобы мама зимой одевалась лучше … » Вроде бы и забота, внимание, но какой казённостью веет от этих прописных истин! Кто же не знает, что лекарства лечат, а зимой холодно? И с сестрой Люся говорит так же казённо: «С тобой, Варвара, совершенно невозможно стало разговаривать. Не забывай, пожалуйста, мы тоже достаточно взрослые и, наверно, пони маем, что делаем». Варвара обижается — городская сестра загордилась, но Распутин убеждён, что дело совсем в другом. Люся уже иная, чужая этому миру, где всё просто и мудро, а она живет теперь не душой, а какими-то иными правилами. Распутин даёт Люсе шанс вернуться в мир естественных чувств и естественных слов, когда она вспоминает детство, ягодные места, остров Лиственичник, грибы … «А помните, как мама всех нас отправляла рвать дикий лук за Верхнюю речку? Все вымокнем, вымажемся, пока нарвём И ещё соревновались, кто больше нарвёт. «Оставшись в лесу, наедине с собой, со своей памятью, Люся вдруг остановится, словно пытаясь вернуть что-то очень важное, покажется, что ещё немного, и она откроет душу тому естественному, что вот-вот охватит её, поймёт она что-то в нахлынувших чувствах, разберётся в воспоминаниях… Но жизнь Люси лишена смысла.

Автор готовит неожиданный поворот сюжета. Дети ожидают горя, прислушиваются к дыханию матери, Варвара плачет и плачет, Люся подносит к губам умирающей зеркальце — есть ли дыхание … А мать открывает глаза, просит кашки, той, «которую маленькой Нинке варила», а потом встанет, выйдет из избы, а Люся платье чёрное, траурное по ночам дошивает, а братья уже ящик водки на поминки купили, и писатель показывает, как эта водка помогает найти выход из неловкой ситуации: готовились пить за упокой, теперь решили во здравие! Сначала мужики в баньке прятались, а потом и во двор, осмелев, выйдут, ведь радость! И эти сцены, откровенно комичные, особенно неподдельный ужас Михаила, узнавшего, что дочь-глупышка едва не снесла в магазин бутылки, чтобы сдать и на вырученные деньги конфеток купить, эти забавные события накапливаются незаметно, словно собирается что-то неприятное, увеличивается, нагнетается тревога, стыдное, недостойное человека — и такое обыденное. Это суета, та мелочная суета жизни, которая явно несёт опенок пошлости, какой-то нравственной глухоты. И дело даже не в пьянке сыновей, не в скандале, который разгорится у постели матери, не в бессмысленных, пустых препирательствах братьев и сестёр … Зазвучат наигранно бодрые и такие фальшивые слова детей, которым нужно уезжать, как мать ни упрашивает. Почему-то страшными покажутся слова, которые скажут на пороге родного дома дети своей матери:

— И не обижайся на нас. Так надо.

Да, надо, только не по человеческим правилам, а по тому же закону суеты, который изломал, под себя перестроил души детей. Мать живёт по-другому. До сих пор она казнит себя за то, что виновата перед детьми. В голод, когда умирала маленькая Варвара, мать тайком доила Зорьку, бывшую свою, а теперь колхозную корову. Этим-то молоком дочку выходила, а себе грех этот (чужое взяла!) до сих пор простить не может, даже считает искренне, что неудавшаяся жизнь Варвары — с мужем нелады, дочка непутёвая — это следы того греха давнего, и себя казнит. Дети другие: они твёрдо знают, что живут правильно. И лишь один человек в доме, младший сын Михаил, пьющий, непутёвый, вдруг почувствует что-то очень важное и произнесёт, оставшись наедине с матерью:

— Ты не сердись на меня. Я, конечно, дурак … Не сердись на меня сильно. Дурак я.

И подберётся к бабушке после отъезда городских гостей внучка, пятилетняя Нинка, и, словно поняв что-то, почувствовав, сунет ей в руку свою самую большую ценность — конфету, и губы у старухи шевельнутся в улыбке. Старый, малый и дурак остались вместе, а умные, образованные, культурные уехали, так ничего и не поняв. Но мы-то понимаем, как важно Распутину показать, что всё то, что делает человека действительно человеком, всё ещё живо, живо в сердце, но только в том, которое умеет сопереживать, сострадать, чужую беду воспринимать так же остро, как свою. Вот только способность эта, по мнению Распутина, утрачиваются теми, кто разрывает духовную связь с землёй, с природой, с естественной жизнью. Вот как заканчивается «Последний срок»: «Старуха слушала не отвечая и уже не знала, могла она ответить или нет. Ей хотелось спать. Глаза у неё смыкались. До вечера, до темноты, она их ещё несколько раз открывала, но ненадолго, только чтобы вспомнить, где она была». Ни эпитетов, ни диалектизмов, просторечий, воспроизводящих говор Анны, ни сложного синтаксиса, ни разветвлённых конструкций. Самые простые языковые средства использует Распутин, чтобы сказать о смерти старухи Анны, понимая, что любое усложнение фразы, украшательство в такой ситуации стало бы отступлением от художественного вкуса, от правды, даже каким-то кощунством. Последнее предложение повести будет предельно простым: «Ночью старуха умерла». Так же просто, как жила, в той великой естественности) которая одна сохраняет человека и которая оказалась недоступна её детям, оторвавшимся от земли, от почвы) которой питается всё живое. Оторвались от матери, но вместе с тем и от матери-земли, от материнских корней.

Последний срок Анализ произведения Распутина

Повесть «Последний срок» Распутина была написана в 1970 году. В своей книге автор раскрывает темы духовного и нравственного падения человека. В произведении показано, как завладевшие людскими жизнями и душами эгоизм, черствость, бессердечие влияют не только на судьбу конкретного человека, но и на общество в целом.

Главные герои

Анна – старая женщина, мать пятерых детей, добрая, работящая, заботливая женщина.

Другие персонажи

Варвара – старшая дочь, простая деревенская женщина, измученная тяжелой жизнью и частыми родами.

Люся – дочь Анны, городская жительница, образованная, требовательная к себе и к людям.

Илья – средний сын, также житель города.

Михаил – младший сын, у которого живет Анна; нерешительный, безответственный, большой любитель выпить.

Татьяна – самый младший ребенок Анны, добрая и ласковая женщина.

Мирониха – лучшая подруга Анны.

Надя и Нинка – невестка Анны и ее маленькая внучка.

Глава 1

Старуха Анна, которой было уже под восемьдесят, « дожидалась смерти, время для которой вроде приспело ». Она держалась из последних сил, но три года назад « сдалась и слегла ».

За свою жизнь Анна родила много детишек, но « в живых у нее осталось только пятеро » – два сына и три дочери. Все, кроме младшего сына Михаила, уехали из деревни, и именно у него « старуха и доживала свой век ». Когда стало ясно, что она со дня на день отойдет мир в иной, Михаил отправил телеграммы брату и сестрам, чтобы те приезжали.

Первой приехала старшая Варвара, вслед за ней объявились « городские – Илья и Люся» , и все ждали Татьяну из Киева. Мать была очень плоха, и Варвара стала оплакивать ее еще при жизни, а Люся села за шитье траурных нарядов.

Главы 2-3

Понимая, что в день получки в магазине не будет водки, братья предусмотрительно решили купить алкоголь на похороны матери – не меньше одного ящика, ведь « полдеревни придет ».

Неожиданно для всех Анна открыла веки, поименно назвала собравшихся возле нее детей. Узнав, что Татьяна еще не приехала, женщина вновь впала в забытье.

« Мало-помалу старуха выправилась » и к вечеру попросила жидкой манной каши. Радость от того, что она видит « своих ребят, не давала ей отдохнуть, билась в лицо, шевелила руки, грудь, забивала горло ». Анна была очень слаба, ей трудно было говорить, и она только с любовью смотрела на детей – « жадно, торопливо, словно навеки впитывая в себя каждое лицо ».

Поправляя матери постель, Люся заметила, что она спит на грязных, давно не стиранных простынях. Она стала выговаривать Михаилу за такое безразличие, не заметив, как густо « залилась краской Надя » – жена брата. На что Анна принялась защищать невестку, которая все это время терпеливо ухаживала за ней. Женщина призналась, что гораздо тяжелее ей приходилось с Михаилом, когда тот выпьет, а в таком состоянии он бывал регулярно. Люся пообещала поговорить с братом.

На радостях, что мать оклемалась, Илья с Михаилом решили выпить.

Главы 4-5

На следующее утро Анна попыталась самостоятельно сесть, и это у нее получилось. На рассвете к ней притопала Нинка – малолетняя дочь Михаила, и пригрелась возле бабушки.

Анна попросила Варвару, которой приснился дурной сон, сбегать к Миронихе – старушке-соседке – и проведать ее.

Проснулся Михаил, который намедни с Ильей выпил три бутылки водки. С похмелья он испугался, что они с братом выпили весь ящик, но, заглянув в кладовку, Михаил « счастливо сморщился » – нетронутые бутылки были на месте.

Предусмотрительно спрятав одну бутылку водки в курятнике, Михаил разбудил брата, и они принялись жаловаться друг другу на то, как тяжело с возрастом бороться с похмельем. Впрочем, это не помешало братьям, пока их не видят женщины, распить бутылку водки еще до завтрака.

Алкоголь развязал языки собутыльникам, и они стали сокрушаться, что мать вовремя не померла, когда « все собрались, приготовились ».

Глава 7

Поразмыслив, Люся решила пойти прогуляться в лес. Ей « не хотелось никого видеть, ни с кем разговаривать – ни жалеть, ни подбадривать ». Вглядываясь в знакомые пейзажи, Люся вспоминала свое беспечное детство, юность – « как странно и как далеко это было, будто и не с ней ».

Наконец, она дошла до поля, которое и было целью ее прогулки. Однажды, в голодное послевоенное время, Люсю отправили бороновать это поле, выделив изможденного тяжелой работой и вечным недоеданием жеребца Игреньку. Во время работы он неожиданно упал, и так и не смог подняться. От страха Люся принялась бить коня, а после побежала за матерью.

Узнав о беде, Анна тотчас примчалась на помощь Игреньке. С ласковой настойчивостью она помогла подняться жеребцу, который понимал ее с полуслова. Тем и спасла его от верной смерти.

Гуляя « по местам, которыми ярче всего была отмечена ее прежняя деревенская жизнь », Люся отчетливо поняла, что многое забыла, и многое ушло безвозвратно…

Главы 8-11

Анну навестила ее давняя подружка – живая и непоседливая Мирониха, которая всегда с удовольствием подтрунивала над своей соседкой. Они с удовольствием посмаковали все деревенские сплетни. Глядя на Анну, Мирониха думала о том, « что хорошо бы им со старухой умереть в один час, чтобы никому не оставаться на потом ».

Михаил с Ильей ушли в глубокий запой. Вскоре компанию им составил сосед Степан, и теперь « Михаилу больше не страшны были ни сатана и ни жена ».

Анна была очень рада, что возле нее собрались дети, но материнскому сердцу не давали покоя мысли о Таньчоре – младшей дочери Татьяне. Она давно ее не видела – Татьяна вышла замуж за военного, которого «перебрасывали» из города в город, и вскоре супруги обосновались в далеком Киеве.

Таньчора была « была последней, заскребышем » и « выросла ласковей своих сестер ». Поначалу Анне было непривычно принимать от дочери столько любви, столько нежности, и в ответ ее сердце переполнялась благодарностью и невыразимой радостью.

Когда Анна поняла, что нет смысла больше ждать Татьяну, в ней « вдруг что-то оборвалось ». Дети пытались было ее успокоить, но старуха плакала, не унимаясь – она была уверена, что с Татьяной что-то случилось.

« В эту же ночь, не откладывая », Анна решила умереть. Она вспомнила всех родственников, ушедших в мир иной, всех своих деток, которым так и не суждено было пожить на этом свете. Анна считала, что и так задержалась, а ведь ей есть к кому уходить. « Ночью старуха умерла »…

Заключение

В своем произведении Валентин Распутин поднимает проблему забвения своих истоков, своих корней. Люди, закованные в панцирь собственного эгоизма и безразличия, утрачивают богатое духовное наследие своих предков.

После ознакомления с кратким пересказом «Последний срок», рекомендуем прочесть повесть Распутина в полной версии.

Тест по повести

Проверьте запоминание краткого содержания тестом:

Рейтинг пересказа

Средняя оценка: 4.5 . Всего получено оценок: 196.

Валентин Григорьевич Распутин - один из самых талантливых и известных писателей современной отечественной литературы. Фундаментальной для многих его произведений является тема восприятия сегодня нравственности.

Повесть "Последний срок", краткое содержание которой мы представляем вашему вниманию, сам создатель назвал в своем творчестве главной работой. Над ней он стал трудиться в 1969 году, а в 1970-м, в журнале "Наш современник" было опубликовано произведение "Последний срок".

Не открывая глаз, без движения лежит старуха Анна. Жизнь в ней все еще теплится, но сама женщина почти застыла. Понимают это ее дочери, подносят кусок к губам. Оно запотевает, следовательно, мать еще жива. Но Варвара, одна из дочерей, считает, что можно уже оплакивать, "отголосить", и делает это самозабвенно сначала у постели, после чего за столом, поскольку там удобнее. Люся, другая дочь, шьет в это время траурное платье, скроенное еще в городе. Стрекочет швейная машинка в такт всхлипываниям Варвары.

Приезд детей на похороны

У Анны было пятеро детей. Погибли двое ее сыновей, первенцы, которые родились один для Бога, а второй - для царя. Приехала Варвара проститься со своей родительницей из районного центра, а Илья и Люся - из провинциальных городков, находящихся неподалеку.

Продолжаем описывать произведение "Последний срок". Краткое содержание составляют следующие дальнейшие события. Анна ждет приезда из далекого Киева Тани. В деревне, рядом с ней, всегда находился вместе с дочерью и Михаил. Дети, собравшись вокруг старухи на следующий день после прибытия, не знают, как реагировать на воспрянувшую мать, на ее странное возрождение.

Илья и Михаил напиваются

Илья и Михаил, притащив лодку, не могут решить теперь, что делать. По сравнению с предстоящим событием, все остальное казалось пустяком, и они маялись, пропуская через себя каждую минуту. Сыновья почти без закуски напиваются, забившись в амбар, перекусывают лишь продуктами, которые для них таскает Нинка, маленькая дочка Михаила. Это обстоятельство провоцирует законный гнев женщин, но стопки водки дарят ощущение праздника двум братьям. Мать, в конце концов, жива. Они уже не понимают, на собирающую недопитые и пустые бутылки девочку, какую мысль хотят заглушить на этот раз. Возможно, страх от сознания того, что родительница их скоро умрет. Он не похож на другие страхи, всего ужаснее, так как идет от самой смерти, которая, казалось, заметила в лицо всех их и уже не забудет.

Продолжается произведение "Последний срок". Краткое содержание дальнейших событий следующее. Чувствуя себя скверно на следующий день после попойки, братья опохмеляются снова. Илья и Михаил не умеют работать. Они не знали никогда иной радости, кроме как от попойки. Общая работа случалась в деревне, где когда-то жили все вместе, - заядлая, дружная, звонкая, с разноголосицей топоров и пил. Она была весной, в сезон заготовки дров. Но сейчас люди уезжают в город, в селе разваливается колхоз, некому выращивать и кормить скот.

Дочь Люся вспоминает прежнюю жизнь

Горожанка Люся, вспоминая свою прежнюю жизнь, с большой радостью и теплотой вспоминает Игреньку, любимого коня, который был очень слабым и в конце концов умер. Много таскал Игрень, да не осилил. Люся, бродя по пашне и полям вокруг деревни, понимает, что не выбирает сама, куда ей идти, а ведет ее какая-то сила, посторонняя, обитающая в здешних местах. Жизнь, казалось, вернулась назад, так как Люся потеряла что-то ценное, необходимое, забыла что-то, без чего нельзя...

Анна идет на поправку

Продолжаем описывать краткое содержание книги "Последний срок". В то время как дети предаются воспоминаниям и пьют, Анна, съев манной каши, специально приготовленной для нее, взбадривается все больше и выходит на крыльцо. Приятельница Мирониха навещает ее. Анна горюет, что нет Татьяны среди детей, собравшихся у постели, Танчоры, как называет ее старуха. Она по характеру резко отличалась от сестер. Нрав ее был каким-то особым, радостным и мягким, людским.

Старуха решает умереть

Опишем дальнейшие события, их Валентин продолжает следующим образом. Решает умереть Анна, так и не дождавшись Татьяны, так как нечего больше делать на этом свете и ни к чему стало отодвигать смерть. Пока собрались здесь ребята, пусть проводят, похоронят, как принято у людей, чтобы потом к этой заботе уже не возвращаться. Тогда, может, приедет и Танчора... Много раз старуха думала о смерти, знала ее уже как саму себя. Они стали за последние годы подружками, часто разговаривала с ней старуха, а смерть слушала ее шепот, пристроившись в сторонке, и вздыхала понимающе. Договорились они, что ночью отойдет Анна, сначала, как все люди, уснет, чтобы открытыми глазами не пугать смерть, а та прижмется тихонечко, снимет с женщины мирской короткий сон и предоставит ей вечный покой. Так все и получилось.

Заканчивает свое произведение "Последний срок" Валентин Распутин. Краткое содержание было представлено в нашей статье. Оно не описывает детали, не дает представления о характерных особенностях произведения. Эта повесть между тем очень интересна. Рекомендуем поэтому обратиться к самому произведению, ознакомиться с ним уже в оригинале. Мы же постарались передать лишь краткое содержание. "Последний срок" (Распутин Валентин Григорьевич) - произведение, прочитав которое, вы не останетесь равнодушными.

Было время, когда меня сильно интересовала британская писательница Вирджиния Вулф... У меня была толстенная книга её произведений, я читала и изумлялась мастерству писательницы ровно и гладко ткать ажурное полотно повествования. Слова, словно петельки в вязании, перетекали из одного в другое и создавали неразрывную словесную вязь, - с первого слова до последнего изложение читалось как одно предложение без остановок на точках и запятых и даже, скажу образно, без перерывов на дыхание. Удивительное писательское дарование!

Но, что интересно, кроме воспоминания об этой изящной словесности я больше ничего не запомнила. Нет-нет, сюжет припоминаю, понимаю главную идею произведения, но всё это так отстранённо, что вроде как бы и не читала. Вот думаю, что дало мне это чтение? Что полезное для себя я почерпнула? Узнала новое имя? Так оно и раньше было мне знакомо. Открыла для себя нечто важное? Да нет. Наполнило меня духовностью? Да ничуть. Вспоминается только вышеупомянутое мастерство изложения, названный кем-то "поток сознания". Так люди восхищаются мастерством рук фокусников – замер от удивления, поразился ловкости и через миг забыл.

Сегодня я прочла повесть Валентина Распутина "Последний срок". Читаю его произведения уже неделю и от каждого (рассказ ли, повесть ли) ощущаю в себе душевную переполненность. Поэтому читаю с перерывами, чтобы дать ощущениям (чувствам, эмоциям, впечатлениям) успокоиться и улечься в памяти.

Валентин Распутин пишет просто и по существу, в его прозе нет словесных изысков и отвлекающей цветистости, он скуп на метафоры и эпитеты, но каждое его слово отпечатывается в мозгу и в памяти, как единственно необходимое.

Я всегда читаю книги с карандашом в руке, чтобы тут же записать (подчеркнуть) поразившую меня мысль или выписать цитату. Из повести "Последний срок" я, было, также начала выписывать понравившиеся фразы и литературные обороты, но потом бросила это занятие, как бессмысленное – пришлось бы выписывать целые абзацы вместо того, чтобы просто читать.

О чём повесть... о том, что старуха Анна (80 лет) собралась умирать. Она ослабла, захирела, впала в спячку. Живший с ней сын Михаил выслал телеграммы брату и сёстрам, чтобы приехали: "мать кончается". Приехала из райцентра старшая Варвара, из соседних городков Люся и Илья, с минуты на минуту должна приехать сестра Танчора (Татьяна) из Киева.

Старуха была рада увидеть их перед смертью, чтобы посмотреть на них любимых и спокойно преставиться: "Говорить ей все же было трудно, она поневоле умолкла. Но радость, оттого что она видит перед собой своих ребят, не давала ей отдохнуть, билась в лицо, шевелила руки, грудь, забивала горло."

А её любимые дети...

Помню когда-то я прочла роман венгерского писателя Мора Йокаи "Сыновья человека с каменным сердцем". Роман о трёх братьях и о венгерской революции, но я сейчас не о сюжете, а о навсегда запомнившемся мне словосочетании "человек с каменным сердцем". Я так называю людей, в которых нет не то, что любви, а нет даже намёка на естественное человеческое сострадание.

Именно такими я увидела старухиных детей. Они быстро откликнулись на телеграмму Михаила, отпросились с работы, отвлеклись от важных дел и приехали – а как же, ведь МАТЬ умирает, полагается присутствовать! Писатель бесстрастен, его голос "за кадром" ровен и спокоен, он точными словами-штрихами выпукло вырисовывает каждого из детей Анны в этой ситуации.

1. Варвара (старшенькая) с порога заголосила, припадая к телу матери: "Матушка-а-ааа!" Далее она от кровати переместилась к столу, там причитать было "удобнее". Вот это распутинское "удобнее" - "выстрел наповал" в характеристике Варвары – эмоции напоказ, на публику, на всякий случай... из боязни нарушить какое-нибудь правило, от которого ей (ей!) станет хуже! Каменное сердце? Хуже – глиняное, твёрдое, когда касается выгоды, и сыпучее, когда выгоды нет.
Мать её единственную определила "плакальщицей над своим телом", задача ответственная и важная для старухи, но Варваре по сути нет до матери дела, устав ждать материнской смерти, все засобирались домой, и она за компанию.

2. Люся человек практичный и прагматичный. Она сразу уселась шить себе (при живой ещё матери) чёрное платье для предстоящих похорон, она решительно осудила Михаила и его жену Надю за несвежие простыни под старухой, за ненадлежащий уход за ней, за неправильное, на её взгляд, воспитание Нинки...
Люся уверена, что живёт правильно и поэтому имеет право поучать других: "Люся верила, что неудачи тоже с глазами, и прежде чем пристать к кому-нибудь, они видят, как человек держится, чего он стоит, и даже то, как он выглядит внешне".

3. Илья. Вот таким увидела его мать: "Рядом с голой головой его лицо казалось неправдашним, нарисованным, будто свое Илья продал или проиграл в карты чужому человеку. И весь он изменился, побойчел..." Илья держится бодрячком, шутит и вроде успокаивает мать, но он не понимает её состояния, ни разу не присел рядом, не подержал руку, не помолчал понимающе, не заговорил по-сыновьи от души, он просто ждал, когда она умрёт, и ожидание заполнял выпивкой с братом Михаилом (всё путём, повод есть!) Каменное сердце не смягчить, не залить алкоголем.

4. Михаил. Он один остался жить в родительском доме, и мать при нём была работницей и помощницей жене Наде по хозяйству и одновременно приглядом за малолетней Нинкой. Сын любил мать, но по-своему, грубо, по-мужицки... Подбадривал её, например неуклюжей шуткой о том, что якобы вышел указ, чтоб всем старикам жить только до 70 лет, а дальше ни-ни... Простодушная Анна не понимала таких шуток и принимала их за правду. То, что эти переживания причиняют боль старухиному сердцу, Михаилу было невдомёк, сказал и ладно, подумаешь! Тоже каменное сердце? Но из всех детей лишь Михаил понял отчаяние матери, когда она поняла, что Танчоры ей не дождаться и "вызвал огонь на себя" ...

5. Таньчора, Танька, Таня, Татьяна. Самая любимая дочка, самая нежная и ласковая, умеющая растопить материнское сердце и смазать его словесным бальзамом. "Ты у нас, мама, молодец". - "Это еще пошто?" - удивлялась мать. "Потому что ты меня родила, и я теперь живу, а без тебя никто бы меня не родил, так бы я и, не увидала белый свет". Таньчора смеялась и подбирала, как гладила, старухины волосы".
Она любила мать в благодарность за предоставленную ей возможность родиться, но любви в благодарность не бывает - настоящая любовь безусловна.

Последним жгучим желанием старухи было увидеть перед смертью свою славную дочку и спокойно умереть. Писатель не пишет, почему Танчора не приехала, можно только предположить, что, возможно, не дошла телеграмма, что город Киев далеко и есть трудности с дорогой, с билетами на поезд/самолёт/пароход... Причины понятные и оправдательные, но почему-то закрадывается мысль-убеждение, что Танчора не приехала, потому что не захотела.

Самая ласковая и понимающая вдали от матери растеряла свои прекрасные качества. А может, их у неё и не было?
Каждый раз старуха давала себе последний срок: "ей надо было перед смертью хоть мельком взглянуть на Таньчору, чтобы снять со своей души грех за то, что она ее долго не видела, очиститься перед богом и спокойно, радостно и светло предстать перед его судом".
Вот как – совестливая мать чувствует грех перед дочерью, а надо наоборот, надо, чтоб было по-божески!
"Не приехала Таньчора. Не приехала. Так и не увидела ее старуха. Она опустила голову на подушку и заплакала".

Старуха стала всех напрягать, она раздумала умирать. Она стала подниматься, сидеть в постели, стало ясно видеть и разговаривать. Она нарушила планы приехавших, поставила их в тупик, что они скажут на работе, ведь уехали хоронить, а вернулись ни с чем? Да их не поймут, фу, как стыдно перед людьми!!!
"Еще перед обедом они все были уверены, что старуха мучится умирая, а она мучилась, чтобы выжить".

Помиральщица Анна чувствовала свою ненужность и уговаривала всех чуток подождать, вот, мол, только на Танчору погляжу и уйду... Она объясняла Миронихе: "Им меня ждать не придется, ... Нет, нет, не придется. Мне боле уж нельзя здесь задерживаться. Нехорошо. Я и так уж вдругорядь живу. Ребяты приехали, бог узнал и от чьей-то доли мне ишо маненько дал, чтоб я на их поглядела да от с тобой напоследок поговорела. Тепери назад надо. Ишо как-нить день перемогу, и все, и надо снаряжаться".

Прекрасно и запоминающе выписан образ старухиной подружки Миронихи. Волнительный образ одинокой дряхлой соседки, которая только и жила тем, что могла ещё двигаться. Я даже мысленно поблагодарила Миронихину корову, которая куда-то ушла и где-то затаилась... Наверное, для того, чтобы у хозяйки появилась цель в жизни (вернуть корову) и стимул к движению (бегать и искать) – движение, как известно, жизнь.

В одном из своих рассказов Валентин Распутин пишет о маленьком мальчике, который проснулся, а мамы нет. Мальчик испугался, стал бегать по дому, искать маму, звать, плакать и вымещать страх одиночества на бессловесном друге - одноногом зайце.

Я читала рассказ и понимала, почему так жизненно-ярко выписаны переживания мальчика, ведь писатель и сам был маленьким и мог помнить собственные пережитые впечатления, а выложить их в рассказе – дело техники.

В повести "Последний срок" Распутин описывает последние дни/часы умирающей старухи... Он написал эту повесть, когда ему было 33 года, возраст молодой и для писателя и для человека. Откуда этот молодой человек смог узнать такие переворачивающие душу подробности конца человеческой жизни? Писательский талант? Плоды богатого воображения? Накопленная не по годам мудрость? Прозорливое проникновение в психологию людей и, в частности, стариков? Да, всё это – и ещё нечто такое, что Бог даёт только избранным.

Я уверена, что дети старухи Анны считают себя хорошими людьми. Они уважаемы на работе, добросовестны в труде, соблюдают правила порядка в подъезде и в общественных местах. Они совершают культпоходы в театр и, возможно, читают книги. Они знаю, что такое хорошо и плохо, и осуждают чёрствых и равнодушных людей. Это правила жизни, а их надо выполнять, если ты культурный (городской) человек.

Валентин Распутин один из тех (а может, ведущий среди них), кто посредством своего писательского дара открывает нам самих себя. Скажу больше, любое произведение Распутина – это "последний срок" для того, чтобы остановиться и оглянуться на себя. Почувствовать своё сердце – не каменное ли? Есть в нём лёгкость и радость искреннего сопереживания, чуткости, сопричастности, душевной близости? Если в нашем сердце Любовь?

Повесть заканчивается тремя словами - " Ночью старуха умерла". От этих лаконичных слов возникает ощущение непоправимости, отчаяния и бессилия от невозможности повернуть время вспять и всё исправить. Ведь не у всех же каменное сердце...

Время для которой вроде приспело: старухе было под восемьдесят. Она долго пересиливала себя и держалась на ногах, но три года назад, оставшись совсем без силенок, сдалась и слегла. Летом ей будто легчало, и она выползала во двор, грелась на солнышке, а то и переходила с роздыхом через улицу к старухе Миронихе, но к осени, перед снегом, последняя мочь оставляла ее, и она по утрам не в состоянии была даже вынести за собой горшок, доставшийся ей от внучки Нинки. А после того как старуха два или три раза подряд завалилась у крыльца, ей и вовсе приказали не подниматься, и вся ее жизнь осталась в том, чтобы сесть, посидеть, опустив на пол ноги, а потом опять лечь и лежать.

За свою жизнь старуха рожала много и любила рожать, но теперь в живых у нее осталось только пятеро. Получилось так оттого, что сначала к ним в семью, как хорек в курятник, повадилась ходить смерть, потом началась война. Но пятеро сохранились: три дочери и два сына. Одна дочь жила в районе, другая в городе, а третья и совсем далеко – в Киеве. Старший сын с севера, где он оставался после армии, тоже перебрался в город, а у младшего, у Михаила, который один из всех не уехал из деревни, старуха и доживала свой век, стараясь не досаждать его семье своей старостью.

В этот раз все шло к тому, что старухе не перезимовать. Уже с лета, как только оно пошло на убыль , старуха стала обмирать, и только уколы фельдшерицы, за которой бегала Нинка, доставали ее с того света. Приходя в себя, она тоненько, не своим голосом, стонала, из глаз ее выдавливались слезы, и она причитала:

– Сколь раз я вам говорила: не трогайте меня, дайте мне самой на спокой уйти. Я бы тепери где-е была, если бы не ваша фельдшерица. – И учила Нинку: – Ты не бегай боле за ей, не бегай. Скажет тебе мамка бежать, а ты спрячься в баню, подожди, а потом скажи: нету ее дома. Я тебе за это конфетку дам – сладкую такую.

В начале сентября на старуху навалилась другая напасть: ее стал одолевать сон. Она уже не пила, не ела, а только спала. Тронут ее – откроет глаза, глянет мутно, ничего не видя перед собой, и опять заснет. А трогали ее часто – чтобы знать: жива, не жива. Высохла и ближе к концу вся пожелтела – покойник покойником, только что дыхание не вышло.

Когда окончательно стало ясно, что старуха не сегодня-завтра отойдет, Михаил пошел на почту и отбил брату и сестрам телеграммы – чтобы приезжали. Потом растолкал старуху, предупредил:

Первой, уже на другое утро, приехала старшая старухина дочь Варвара. Ей добираться из района было недалеко, всего-то пятьдесят километров, и для этого ей хватило попутной машины.

Варвара открыла ворота, никого не увидела во дворе и сразу, как включила себя, заголосила:

– Матушка ты моя-а-а! Михаил выскочил на крыльцо:

– Погоди ты! Живая она, спит. Не кричи хоть на улице, а то соберешь сейчас всю деревню.

Варвара, не глядя на него, прошла в избу, у старухиной кровати тяжело стукнулась на колени и, мотая головой, снова взвыла:

– Матушка ты моя-а-а!

Старуха не пробудилась, ни одна кровинка не выступила на ее лице. Михаил пошлепал старуху по провалившимся щекам, и только тогда ее глаза изнутри задвигались, зашевелились, пытаясь открыться, и не смогли.

– Мать, – тормошил Михаил, – Варвара приехала, погляди.

– Матушка, – старалась Варвара. – Это я, твоя старшая. Я к тебе повидаться приехала, а ты на меня и не смотришь. Матушка-а-а!

Глаза у старухи еще покачались-покачались, словно чашечки весов, и остановились, сомкнулись. Варвара поднялась и отошла плакать к столу – где удобнее. Она рыдала долго, пристукивая головой о стол, зашлась в слезах и уже никак не могла остановиться. Возле нее ходила пятилетняя Нинка , пригибалась, чтобы заглянуть, почему Варварины слезы не бегут на пол; Нинку прогоняли, но она, хитря, снова прокрадывалась и лезла к столу.

Вечером, на счастливо подгадавшей «Ракете», которая ходит только два раза в неделю, приехали городские – Илья и Люся. Михаил встретил их на пристани и повел в дом, где все они родились и выросли. Шли молча: Люся и Илья по узкому и шаткому деревянному тротуарчику, Михаил рядом, по комкам засохшей грязи. Деревенские здоровались с Люсей и Ильей, но не задерживали разговорами, проходили и с интересом оглядывались. Из окон на приехавших таращились старухи и ребятишки, старухи крестились. Варвара при виде брата и сестры не утерпела:

– Матушка-то наша… Матушка-а-а!

– Погоди ты, – опять остановил ее Михаил. – Успеешь.

Сошлись все у старухиной кровати – и Надя, Михайлова жена, тут же, и Нинка. Старуха лежала недвижимо и стыло – то ли в самом конце жизни, то ли в самом начале смерти. Варвара ахнула:

– Не жива.

На нее никто не цыкнул, все испуганно зашевелились. Люся торопливо поднесла ладонь к открытому рту старухи и не почувствовала дыхания.

– Зеркало, – вспомнила она. – Дайте зеркало.

Надя кинулась к столу, на ходу вытирая о подол осколок зеркала, подала его Люсе; та торопливо опустила осколок к бескровным старухиным губам и с минуту подержала. Зеркальце чуть запотело.

– Жива, – с облегчением выдохнула она. – Жива наша мама.

Варвара опять спохватилась плакать, будто услышала все не так, Люся тоже опустила слезу и отошла. Зеркальце попало к Нинке. Она принялась на него дуть, заглядывая, что с ним после этого будет, но ничего интересного для себя не дождалась и, улучив момент, сунула зеркальце ко старухиному рту, как только что делала Люся. Михаил увидел, при всех отшлепал Нинку и вытолкал из комнаты.

Варвара вздохнула:

– Ах, матушка ты наша, матушка.

Надя спросила, куда подавать на стол – сюда, в комнату, или в кухню. Решили, что лучше в кухню – чтобы не тревожить мать. Михаил принес купленные со дня бутылку водки и бутылку портвейна, водку разлил себе и Илье, портвейн сестрам и жене.

– Татьяна наша сегодня уж не приедет, – сказал он. – Ждать не будем.

– Сегодня не на чем больше, ага, – согласился Илья. – Если вчера получила телеграмму, сегодня на самолет, в городе пересадка. Может, сейчас в районе сидит , а машины на ночь не идут – ага.

– Или в городе.

– Завтра будет.

– Завтра обязательно.

– Если завтра, то успеет.

Михаил на правах хозяина первый поднял рюмку:

– Давайте. За встречу надо.

– А чокаться-то можно ли? – испугалась Варвара.

– Можно, можно, мы не на поминках.

– Не говорите так.

– А, теперь говори, не говори…

– Давно мы вот так все вместе не сидели, – с грустью сказала вдруг Люся. – Татьяны только нет. Приедет Татьяна, и будто никто никуда не уезжал. Мы ведь раньше всегда за этим столом и собирались, в комнате только для гостей накрывали. Я даже на своем месте сижу. А Варвара не на своем. И ты, Илья, тоже.

– Где уж там – не уезжали! – стал обижаться Михаил. – Уехали – и совсем. Одна Варвара заглянет, когда картошки или еще чего надо. А вас будто и на свете нету.

– Варваре тут рядом.

– А вам прямо из Москвы ехать, – поддела Варвара. – День на пароходе – и тут. Уж хоть бы не говорили, раз за родню нас не признаете. Городские стали, была охота вам с деревенскими знаться!

– Ты, Варвара, не имеешь никакого права так говорить, – разволновалась Люся. – При чем здесь городские, деревенские? Ты думай, о чем говоришь.

– Ага, у Варвары, конечно, нету права говорить. Варвара не человек. Чё с ней разговаривать? Так, пустое место. Не сестра своим сестрам, братовьям. А если спросить тебя: сколько ты дома до сегодняшней поры не была? Варвара не человек, а Варвара матушку нашу проведывала, в год по скольку раз проведывала, хоть у Варвары – не твоя семья, побольше. А теперь Варвара и виноватая сделалась.

– Давно не была – чего там! – поддержал Варвару Михаил. – У нас еще Нинка не родилась, приезжала. А Илья в последний раз был – когда с севера переехал. Еще Нинку Надя от груди отнимала. Помнишь, горчицей соски мазали, ты смеялся.

Илья помнил, кивнул.

– Не могла, вот и не приезжала, – обиженно сказала Люся.

– Захотела, смогла бы, – не поверила Варвара.

– Что значит смогла бы, если я говорю, не могла? У меня такое здоровье, что если в отпуск не подлечиться, потом весь год будешь по больницам бегать.

– У Егорки всегда отговорки.

– При чем здесь какие-то Егорки и отговорки?

– А так, ни при чем. Вам уж и слова сказать нельзя. Важные стали.

– Ладно вам, – сказал Михаил. – Поехали еще по одной. Чего она будет киснуть?

– Поди, хватит, – предупредила Варвара. – Вам, мужикам, только бы напиться. Матушка при смерти лежит, а они тут разгулялись. Не вздумайте еще песни петь.

– Песни никто и не собирался петь. А выпить можно. Мы сами знаем, когда можно, когда нельзя – не маленькие.

– Ой, да с вами только свяжись.

Вот так они сидели и разговаривали за длинным деревянным столом, сколоченным их покойником-отцом лет пятьдесят назад. Все они, пожив отдельно, теперь мало походили друг на друга. Посмотреть на Варвару, она по виду годилась им в матери, и хотя только в прошлом году ей пошел шестой десяток, смотрелась она много хуже этого и уже сама походила на старуху, да еще, как никто в родове, была толстой и необоротистой. Одно она переняла от матери: рожала тоже много, одного за другим , но к той поре, когда она стала рожать, ребятишек научились оберегать от смерти, а войны на них еще не было – поэтому все они находились в целости и сохранности, только один парень сидел в тюрьме. Радости в своих ребятах Варвара видела мало: она мучилась и скандалила с ними, пока они росли, мучится и скандалит сейчас, когда выросли. Из-за них раньше своих годов и состарилась.

За Варварой у старухи шел Илья, потом Люся, Михаил и последней была Татьяна, которую ждали из Киева.

Илью из-за малого роста до армии звали Ильей-коротким, и хоть длинного Ильи в деревне не было, прозвище это так и пристало к нему. Оттого что больше десяти лет он прожил на севере, волосы у него сильно повылезли, голова, как яйцо, оголилась и в хорошую погоду блестела, будто надраенная. Там, на севере, он и женился, да не совсем удачно, без поправки; брал за себя бабу нормальную, по росту, а пожили, она раздалась в полтора Ильи и от этого осмелела – даже до деревни доходили слухи, что Илья от нее терпит немало.

Люсе тоже уже больше сорока, но ей ни за что столько не дашь: она не по-здешнему моложавая, с чистым и гладким, как на фотокарточке, лицом и одета не как попало. Люся уехала из деревни сразу после войны и за столько лет научилась, конечно, у городских за собой доглядывать. Да и то сказать: какие у нее еще заботы без ребятишек? А ребятишек Люсе бог не дал.

У Михаила не то что у Ильи – волосы густые и кудрявые, борода и та курчавится, завивается в колечки. Лицом он тоже черный, но чернота эта не столько от родовы, сколько от солнца да от мороза – летом у реки на погрузке , зимой в лесу на валке – круглый год он на открытом воздухе.

Вот так они сидели и разговаривали за длинным кухонным столом, чтобы не мешать умирающей матери, ради которой впервые за много лет собрались в родном доме. Не хватало только Татьяны, самой младшей. У Михаила с Ильей еще было что выпить, женщины отставили от себя рюмки, но не вставали – сидели, размякнув от встречи и разговоров, от всего, что выпало им в этот день, боясь того, что выпадет завтра.

– Надо было мне сразу и Володьке телеграмму отправить, – говорил Михаил. – Теперь бы уж здесь сидел, возле нас. Охота на него посмотреть, какой стал.

– Он где? – спросил Илья.

– В армии. Второй год уже доходит. Летом обещался приехать в отпуск, да, видать, проштрафился – не пустили. Пишет, что кто-то там из его отделения с поста ушел, а его, как командира, наказали. Может, и сам что натворил, там это недолго. Как думаешь, отпустят его, нет, если к бабке?

– Должны отпустить.

– Надо было вчера сразу и отбить. Дурака свалял. Думаю, как написать, чтоб не прискреблись? Внук все же, не сын.

– Так бы и написал: бабка плохая, срочно приезжай, – посоветовала Варвара.

Надя вся натянулась от потерянного счастья уже сейчас видеть перед собой сына.

– Я ему это же говорила, так он разве будет слушать?

– Подождите уж немножко, – сказала Люся.

– Лучше подождать, ага. А то можно только все испортить. Потом уж сразу: так и так.

– Ой-ёй-ёшеньки, – вздохнула Варвара. – Не думали, не гадали. Одна матушка на всех, и вот.

– Сколько тебе их надо? – хмыкнул Илья. Варвара обиделась:

– Ты прямо как не родной! Все с подковыркой. Все хочешь из меня дуру делать. А я. не дурней тебя, можешь не подковыривать.

– Я и не думаю, что дурней. Чего, это ты взъелась?

– Ага, не думаешь.

Люся тихонько спросила у Нади:

– У вас швейная машинка есть?

– Есть, только не знаю, шьет ли она. Давно уж не открывала.

– Сегодня стала смотреть, а у меня, как назло, ни одного черного платья, – объяснила Люся. – Побежала в магазин, материал купила, а шить, конечно, некогда было, только скроила. Придется здесь.

– Не успеете сегодня.

– Успею, я быстро шью. Потом, когда лягут, тут, в кухне, и устроюсь.

– Ладно, я достану, посмотрите.

Перед тем как укладываться, сошлись опять возле матери, чтобы знать, с чем ложиться. Люся попробовала найти пульс и кое-как нащупала его – чуть живой. Михаил не утерпел и подергал мать за плечо, и тогда вдруг услыхали, как откуда-то изнутри донесся стон не стон, храп не храп, будто и не материн вовсе, чужой, будто, занятая своим делом, огрызнулась смерть. На Михаила зашикали, но от этого звука сделалось всем не по себе, даже Нинка полезла к Наде , присмирела.

– Хоть бы до белого дня дожила, – всхлипнула Варвара и умолкла.

Стали укладываться. Изба была большая, но по-деревенски перегорожен всего на две половины: в одной лежала старуха, в другой спала Михайлова семья. Надя себе и Михаилу постелила на полу, а свою кровать отдала Люсе. Для Варвары нашлась раскладушка, которую поставили на старухиной половине, чтобы Варвара присматривала за матерью. Там же собирались положить на пол Илью, но он захотел спать в бане, баня у Михаила была чистая, без сажи и прелого духа и стояла в ограде. Илье дали доху и фуфайки под низ, а наверх ватное одеяло, и он ушел, наказав, чтобы в случае чего будили.

Электричество у старухи выключили, зажгли лампу. Решили держать свет всю ночь, только убавили фитиль.

Надя достала машинку, поставила ее на тот же стол, за которым сидели, и Люся сначала испробовала ее ход на тряпке. Машинка шила хорошо.

– Ложись, – сказала Люся Наде. – Усни, пока можно. Неизвестно еще, какая сегодня будет ночь.

Надя ушла. Ее о чем-то спросил Михаил, она что-то ответила – все шепотом.

Застрекотала машинка, и Люся сама испугалась, выпустила ручку – до того громким, как стрельба, показался ее стук. На него тут же пришлепала напуганная Варвара. Увидев Люсю, чуть остыла:

– Слава тебе, господи! Думаю, кто тут такой. Прямо всю затрясло. Чё это тебе приспичило?

Люся не ответила, шила.

– На похороны, чё ли, черное-то приготовляешь?

– Не понимаю: неужели об этом обязательно надо спрашивать?

– А чё я такого сказала?

– Ничего.

– Шей, я тебе ничё не говорю. Я вот посижу возле тебя маленько и уйду. Мешать не буду.

Варвара придвинула табуретку, пристроилась сбоку. Она так и не разделась, только отцепила чулки, и они стянутой кожей болтались ниже колен.

Где-то на реке отдаленно и сдавленно гуднул пароход, потом еще и еще. Варвара подняла голову, прислушиваясь, от напряжения сморщилась.

– Чё это он кричит?

– Не знаю. Сигналы кому-то подает.

– Другого места не нашел, где подавать. Прямо всю перевернуло.

Она еще посидела и нехотя поднялась:

– Пойду. Ты долго здесь будешь?

– Пока не сошью.

– Не надо было нам сегодня ложиться, ох, не надо было, – покачала головой Варвара. – Сидели бы, разговаривали – все веселей.Чует мое сердце – не к добру это.

Она ушла, но скоро воротилась, пугая Люсю, прислонилась к стенке.

– Что? – спросила Люся.

– Или уж мне кажется, или правда. Иди, посмотри. Иди.

Люся не поверила, но сказать, что не верит, не смогла, пошла к матери. Она держала ее руку, но слышала за своей спиной только тяжелое, со свистом, дыхание Варвары: и-а, и-а, й-а… Пришлось отогнать ее, и лишь тогда, и то не сразу, до Люси донеслись, угадываясь, будто за много-много километров, совсем тихие, теряющиеся толчки. Ей показалось, что с прошлого раза они стали еще слабей и шли не подряд, а через один.

– Ты ложись, – жалея сестру, сказала Люся. – Я пока шью, буду смотреть, а потом разбужу тебя.

– Да разве я усну? – по-ребячьи захныкала Варвара. – Илья хитрый какой , ушел из избы, а тут как хошь. Разве мне теперь до сна? Все буду думать, как да что. Лучше я возле тебя посижу.

– Сиди, если хочешь.

– Я тихонько буду.

Она опять пристроилась рядом, вздыхая, трогала материал, смотрела, как Люся шьет.

– Ты это платье после с собой обратно повезешь, нет? – спросила она.

– Я к тому, что, если не повезешь, я могла бы взять.

– Зачем оно тебе? Оно же на тебя не полезет.

– Я не себе. У меня девка уж с тебя вымахала. На нее как раз будет.

– А что, твоей девке носить нечего?

– Оно, можно сказать, и нечего. Есть у нее платьишки, да уж все поизносились. А девке, известно, пофорсить охота.

– В черном-то какой же форс?

– Она у меня не привередливая. В дождь когда выйти. В цветастом не пойдешь.

Люся пообещала:

– Уезжать буду, отдам.

– Я так и скажу: от тетки, – обрадовалась Варвара.

– Говори, как хочешь.

Когда замолчали и Люся остановила машинку, стало слышно, как кто-то храпит на Михайловой половине. Варвара насторожилась:

– Кто бы это? – Потом, когда храп окреп, рассердилась: – Бессовестный какой. Нашел время. Прямо ни стыда, ни совести у людей. Сын родной называется. – Она умолкла и вдруг жалостно попросила: – Пойдем, еще раз посмотрим. Я одна боюсь.

Старуха была все так же: жива и не жива. Все умерло в ней, и только сердце, разогнавшись за долгую жизнь, продолжало шевелиться. Но видно было: совсем-совсем мало осталось ему держаться. Может, только до утра.

Пока Люся шила, Варвара так и не легла. И то потом Люсе пришлось положить ее на свою кровать, а самой идти на старухину половину – иначе Варвара все равно не дала бы ей уснуть.