Последний срок краткое содержание брифли. Распутин "Последний срок": анализ произведения

Annotation

"Ночью старуха умерла". Эта финальная фраза из повести "Последний срок" заставляет сердце сжаться от боли, хотя и не мало пожила старуха Анна на свете – почти 80 лет! А сколько дел переделала! Вот только некогда было вздохнуть и оглянуться по сторонам, "задержать в глазах красоту земли и неба". И вот уже – последний отпущенный ей в жизни срок, последнее свидание с разъехавшимися по стране детьми. И то, какими Анне пришлось увидеть детей, стало для неё самым горьким испытанием, подтвердило наступление "последнего срока" – разрыва внутренних связей между поколениями. Последние часы, отпущенные матери, становятся детям в тягость. Им некогда ждать…

Валентин Распутин

Валентин Распутин

Старуха Анна лежала на узкой железной кровати возле русской печки и дожидалась смерти, время для которой вроде приспело: старухе было под восемьдесят. Она долго пересиливала себя и держалась на ногах, но три года назад, оставшись совсем без силенок, сдалась и слегла. Летом ей будто легчало, и она выползала во двор, грелась на солнышке, а то и переходила с роздыхом через улицу к старухе Миронихе, но к осени, перед снегом, последняя мочь оставляла ее, и она по утрам не в состоянии была даже вынести за собой горшок, доставшийся ей от внучки Нинки. А после того как старуха два или три раза подряд завалилась у крыльца, ей и вовсе приказали не подниматься, и вся ее жизнь осталась в том, чтобы сесть, посидеть, опустив на пол ноги, а потом опять лечь и лежать.

За свою жизнь старуха рожала много и любила рожать, но теперь в живых у нее осталось только пятеро. Получилось так оттого, что сначала к ним в семью, как хорек в курятник, повадилась ходить смерть, потом началась война. Но пятеро сохранились: три дочери и два сына. Одна дочь жила в районе, другая в городе, а третья и совсем далеко – в Киеве. Старший сын с севера, где он оставался после армии, тоже перебрался в город, а у младшего, у Михаила, который один из всех не уехал из деревни, старуха и доживала свой век, стараясь не досаждать его семье своей старостью.

В этот раз все шло к тому, что старухе не перезимовать. Уже с лета, как только оно пошло на убыль, старуха стала обмирать, и только уколы фельдшерицы, за которой бегала Нинка, доставали ее с того света. Приходя в себя, она тоненько, не своим голосом, стонала, из глаз ее выдавливались слезы, и она причитала:

– Сколь раз я вам говорила: не трогайте меня, дайте мне самой на спокой уйти. Я бы тепери где-е была, если бы не ваша фельдшерица. – И учила Нинку: – Ты не бегай боле за ей, не бегай. Скажет тебе мамка бежать, а ты спрячься в баню, подожди, а потом скажи: нету ее дома. Я тебе за это конфетку дам – сладкую такую.

В начале сентября на старуху навалилась другая напасть: ее стал одолевать сон. Она уже не пила, не ела, а только спала. Тронут ее – откроет глаза, глянет мутно, ничего не видя перед собой, и опять заснет. А трогали ее часто – чтобы знать: жива, не жива. Высохла и ближе к концу вся пожелтела – покойник покойником, только что дыхание не вышло.

Когда окончательно стало ясно, что старуха не сегодня-завтра отойдет, Михаил пошел на почту и отбил брату и сестрам телеграммы – чтобы приезжали. Потом растолкал старуху, предупредил:

Первой, уже на другое утро, приехала старшая старухина дочь Варвара. Ей добираться из района было недалеко, всего-то пятьдесят километров, и для этого ей хватило попутной машины.

Варвара открыла ворота, никого не увидела во дворе и сразу, как включила себя, заголосила:

– Матушка ты моя-а-а! Михаил выскочил на крыльцо:

– Погоди ты! Живая она, спит. Не кричи хоть на улице, а то соберешь сейчас всю деревню.

Варвара, не глядя на него, прошла в избу, у старухиной кровати тяжело стукнулась на колени и, мотая головой, снова взвыла:

– Матушка ты моя-а-а!

Старуха не пробудилась, ни одна кровинка не выступила на ее лице. Михаил пошлепал старуху по провалившимся щекам, и только тогда ее глаза изнутри задвигались, зашевелились, пытаясь открыться, и не смогли.

– Мать, – тормошил Михаил, – Варвара приехала, погляди.

– Матушка, – старалась Варвара. – Это я, твоя старшая. Я к тебе повидаться приехала, а ты на меня и не смотришь. Матушка-а-а!

Глаза у старухи еще покачались-покачались, словно чашечки весов, и остановились, сомкнулись. Варвара поднялась и отошла плакать к столу – где удобнее. Она рыдала долго, пристукивая головой о стол, зашлась в слезах и уже никак не могла остановиться. Возле нее ходила пятилетняя Нинка, пригибалась, чтобы заглянуть, почему Варварины слезы не бегут на пол; Нинку прогоняли, но она, хитря, снова прокрадывалась и лезла к столу.

Вечером, на счастливо подгадавшей «Ракете», которая ходит только два раза в неделю, приехали городские – Илья и Люся. Михаил встретил их на пристани и повел в дом, где все они родились и выросли. Шли молча: Люся и Илья по узкому и шаткому деревянному тротуарчику, Михаил рядом, по комкам засохшей грязи. Деревенские здоровались с Люсей и Ильей, но не задерживали разговорами, проходили и с интересом оглядывались. Из окон на приехавших таращились старухи и ребятишки, старухи крестились. Варвара при виде брата и сестры не утерпела:

– Матушка-то наша… Матушка-а-а!

– Погоди ты, – опять остановил ее Михаил. – Успеешь.

Сошлись все у старухиной кровати – и Надя, Михайлова жена, тут же, и Нинка. Старуха лежала недвижимо и стыло – то ли в самом конце жизни, то ли в самом начале смерти. Варвара ахнула:

– Не жива.

На нее никто не цыкнул, все испуганно зашевелились. Люся торопливо поднесла ладонь к открытому рту старухи и не почувствовала дыхания.

– Зеркало, – вспомнила она. – Дайте зеркало.

Надя кинулась к столу, на ходу вытирая о подол осколок зеркала, подала его Люсе; та торопливо опустила осколок к бескровным старухиным губам и с минуту подержала. Зеркальце чуть запотело.

– Жива, – с облегчением выдохнула она. – Жива наша мама.

Варвара опять спохватилась плакать, будто услышала все не так, Люся тоже опустила слезу и отошла. Зеркальце попало к Нинке. Она принялась на него дуть, заглядывая, что с ним после этого будет, но ничего интересного для себя не дождалась и, улучив момент, сунула зеркальце ко старухиному рту, как только что делала Люся. Михаил увидел, при всех отшлепал Нинку и вытолкал из комнаты.

Варвара вздохнула:

– Ах, матушка ты наша, матушка.

Надя спросила, куда подавать на стол – сюда, в комнату, или в кухню. Решили, что лучше в кухню – чтобы не тревожить мать. Михаил принес купленные со дня бутылку водки и бутылку портвейна, водку разлил себе и Илье, портвейн сестрам и жене.

– Татьяна наша сегодня уж не приедет, – сказал он. – Ждать не будем.

– Сегодня не на чем больше, ага, – согласился Илья. – Если вчера получила телеграмму, сегодня на самолет, в городе пересадка. Может, сейчас в районе сидит, а машины на ночь не идут – ага.

– Или в городе.

– Завтра будет.

– Завтра обязательно.

– Если завтра, то успеет.

Михаил на правах хозяина первый поднял рюмку:

– Давайте. За встречу надо.

~– А чокаться-то можно ли? – испугалась Варвара.

– Можно, можно, мы не на поминках.

– Не говорите так.

– А, теперь говори, не говори…

– Давно мы вот так все вместе не сидели, – с грустью сказала вдруг Люся. – Татьяны только нет. Приедет Татьяна, и будто никто никуда не уезжал. Мы ведь раньше всегда за этим столом и собирались, в комнате только для гостей накрывали. Я даже на своем месте сижу. А Варвара не на своем. И ты, Илья, тоже.

– Где уж там – не уезжали! – стал обижаться Михаил. – Уехали – и совсем. Одна Варвара заглянет, когда картошки или еще чего надо. А вас будто и на свете нету.

– Варваре тут рядом.

– А вам прямо из Москвы ехать, – поддела Варвара. – День на пароходе – и тут. Уж хоть бы не говорили, раз за родню нас не признаете. Городские стали, была охота вам с деревенскими знаться!

– Ты, Варвара, не имеешь никакого права так говорить, – разволновалась Люся. – При чем здесь городские, деревенские? Ты думай, о чем говоришь.

– Ага, у Варвары, конечно, нету права говорить. Варвара не человек. Чё с ней разговаривать? Так, пустое место. Не сестра своим сестрам, братовьям. А если спросить тебя: сколько ты дома до сегодняшней поры не была? Варвара не человек, а Варвара матушку нашу проведывала, в год по скольку раз проведывала, хоть у Варвары – не твоя семья, побольше. А теперь Варвара и виноватая сделалась.

– Давно не была – чего там! – поддержал Варвару Михаил. – У нас еще Нинка не родилась, приезжала. А Илья в последний раз был – когда с севера переехал. Еще Нинку Надя от груди отнимала. Помнишь, горчицей соски мазали, ты смеялся.

Илья помнил, кивнул.

– Не могла, вот и не приезжала, – обиженно сказала Люся.

– Захотела, смогла бы, – не поверила Варвара.

– Что значит смогла бы, если я говорю, не могла? У меня такое здоровье, что если в отпуск не подлечиться, потом весь год будешь по больницам бегать.

– У Егорки всегда отговорки.

– При чем здесь какие-то Егорки и отговорки?

– А так, ни при чем. Вам уж и слова сказать нельзя. Важные стали.

– Ладно вам, – сказал Михаил. – Поехали еще по одной. Чего она будет киснуть?

– Поди, хватит, – предупредила Варвара. – Вам, мужикам, только бы напиться. Матушка при смерти лежит, а они тут разгулялись. Не вздумайте еще песни петь.

– Песни никто и не собирался петь. А в...

Валентин Распутин

Последний срок

Старуха Анна лежала на узкой железной кровати возле русской печки и дожидалась смерти, время для которой вроде приспело: старухе было под восемьдесят. Она долго пересиливала себя и держалась на ногах, но три года назад, оставшись совсем без силенок, сдалась и слегла. Летом ей будто легчало, и она выползала во двор, грелась на солнышке, а то и переходила с роздыхом через улицу к старухе Миронихе, но к осени, перед снегом, последняя мочь оставляла ее, и она по утрам не в состоянии была даже вынести за собой горшок, доставшийся ей от внучки Нинки. А после того как старуха два или три раза подряд завалилась у крыльца, ей и вовсе приказали не подниматься, и вся ее жизнь осталась в том, чтобы сесть, посидеть, опустив на пол ноги, а потом опять лечь и лежать.

За свою жизнь старуха рожала много и любила рожать, но теперь в живых у нее осталось только пятеро. Получилось так оттого, что сначала к ним в семью, как хорек в курятник, повадилась ходить смерть, потом началась война. Но пятеро сохранились: три дочери и два сына. Одна дочь жила в районе, другая в городе, а третья и совсем далеко - в Киеве. Старший сын с севера, где он оставался после армии, тоже перебрался в город, а у младшего, у Михаила, который один из всех не уехал из деревни, старуха и доживала свой век, стараясь не досаждать его семье своей старостью.

В этот раз все шло к тому, что старухе не перезимовать. Уже с лета, как только оно пошло на убыль, старуха стала обмирать, и только уколы фельдшерицы, за которой бегала Нинка, доставали ее с того света. Приходя в себя, она тоненько, не своим голосом, стонала, из глаз ее выдавливались слезы, и она причитала:

Сколь раз я вам говорила: не трогайте меня, дайте мне самой на спокой уйти. Я бы тепери где-е была, если бы не ваша фельдшерица. - И учила Нинку: - Ты не бегай боле за ей, не бегай. Скажет тебе мамка бежать, а ты спрячься в баню, подожди, а потом скажи: нету ее дома. Я тебе за это конфетку дам - сладкую такую.

В начале сентября на старуху навалилась другая напасть: ее стал одолевать сон. Она уже не пила, не ела, а только спала. Тронут ее - откроет глаза, глянет мутно, ничего не видя перед собой, и опять заснет. А трогали ее часто - чтобы знать: жива, не жива. Высохла и ближе к концу вся пожелтела - покойник покойником, только что дыхание не вышло.

Когда окончательно стало ясно, что старуха не сегодня-завтра отойдет, Михаил пошел на почту и отбил брату и сестрам телеграммы - чтобы приезжали. Потом растолкал старуху, предупредил:.

Первой, уже на другое утро, приехала старшая старухина дочь Варвара. Ей добираться из района было недалеко, всего-то пятьдесят километров, и для этого ей хватило попутной машины.

Варвара открыла ворота, никого не увидела во дворе и сразу, как включила себя, заголосила:

Матушка ты моя-а-а! Михаил выскочил на крыльцо:

Погоди ты! Живая она, спит. Не кричи хоть на улице, а то соберешь сейчас всю деревню.

Варвара, не глядя на него, прошла в избу, у старухиной кровати тяжело стукнулась на колени и, мотая головой, снова взвыла:

Матушка ты моя-а-а!

Старуха не пробудилась, ни одна кровинка не выступила на ее лице. Михаил пошлепал старуху по провалившимся щекам, и только тогда ее глаза изнутри задвигались, зашевелились, пытаясь открыться, и не смогли.

Мать, - тормошил Михаил, - Варвара приехала, погляди.

Матушка, - старалась Варвара. - Это я, твоя старшая. Я к тебе повидаться приехала, а ты на меня и не смотришь. Матушка-а-а!

Глаза у старухи еще покачались-покачались, словно чашечки весов, и остановились, сомкнулись. Варвара поднялась и отошла плакать к столу - где удобнее. Она рыдала долго, пристукивая головой о стол, зашлась в слезах и уже никак не могла остановиться. Возле нее ходила пятилетняя Нинка, пригибалась, чтобы заглянуть, почему Варварины слезы не бегут на пол; Нинку прогоняли, но она, хитря, снова прокрадывалась и лезла к столу.

Вечером, на счастливо подгадавшей «Ракете», которая ходит только два раза в неделю, приехали городские - Илья и Люся. Михаил встретил их на пристани и повел в дом, где все они родились и выросли. Шли молча: Люся и Илья по узкому и шаткому деревянному тротуарчику, Михаил рядом, по комкам засохшей грязи. Деревенские здоровались с Люсей и Ильей, но не задерживали разговорами, проходили и с интересом оглядывались. Из окон на приехавших таращились старухи и ребятишки, старухи крестились. Варвара при виде брата и сестры не утерпела:

Матушка-то наша… Матушка-а-а!

Погоди ты, - опять остановил ее Михаил. - Успеешь.

Сошлись все у старухиной кровати - и Надя, Михайлова жена, тут же, и Нинка. Старуха лежала недвижимо и стыло - то ли в самом конце жизни, то ли в самом начале смерти. Варвара ахнула:

Не жива.

На нее никто не цыкнул, все испуганно зашевелились. Люся торопливо поднесла ладонь к открытому рту старухи и не почувствовала дыхания.

Зеркало, - вспомнила она. - Дайте зеркало.

Надя кинулась к столу, на ходу вытирая о подол осколок зеркала, подала его Люсе; та торопливо опустила осколок к бескровным старухиным губам и с минуту подержала. Зеркальце чуть запотело.

Жива, - с облегчением выдохнула она. - Жива наша мама.

Варвара опять спохватилась плакать, будто услышала все не так, Люся тоже опустила слезу и отошла. Зеркальце попало к Нинке. Она принялась на него дуть, заглядывая, что с ним после этого будет, но ничего интересного для себя не дождалась и, улучив момент, сунула зеркальце ко старухиному рту, как только что делала Люся. Михаил увидел, при всех отшлепал Нинку и вытолкал из комнаты.

Варвара вздохнула:

Ах, матушка ты наша, матушка.

Надя спросила, куда подавать на стол - сюда, в комнату, или в кухню. Решили, что лучше в кухню - чтобы не тревожить мать. Михаил принес купленные со дня бутылку водки и бутылку портвейна, водку разлил себе и Илье, портвейн сестрам и жене.

Татьяна наша сегодня уж не приедет, - сказал он. - Ждать не будем.

Сегодня не на чем больше, ага, - согласился Илья. - Если вчера получила телеграмму, сегодня на самолет, в городе пересадка. Может, сейчас в районе сидит, а машины на ночь не идут - ага.

Или в городе.

Завтра будет.

Завтра обязательно.

Если завтра, то успеет.

Михаил на правах хозяина первый поднял рюмку:

Давайте. За встречу надо.

А чокаться-то можно ли? - испугалась Варвара.

Можно, можно, мы не на поминках.

Не говорите так.

А, теперь говори, не говори…

Давно мы вот так все вместе не сидели, - с грустью сказала вдруг Люся. - Татьяны только нет. Приедет Татьяна, и будто никто никуда не уезжал. Мы ведь раньше всегда за этим столом и собирались, в комнате только для гостей накрывали. Я даже на своем месте сижу. А Варвара не на своем. И ты, Илья, тоже.

Старуха Анна лежит без движения, не открывая глаз; она почти застыла, но жизнь ещё теплится. Дочери пони-мают это, поднеся к губам кусок разби-того зеркала. Оно запо-те-вает, значит, мама ещё жива. Однако Варвара, одна из дочерей Анны, пола-гает возможным уже опла-кать, «отго-ло-сить её», что она само-заб-венно делает сначала у постели, потом за столом, «где удобнее». Дочка Люся в это время шьет скро-енное ещё в городе траурное платье. Швейная машина стре-кочет в такт Варва-риным всхлипам.

Анна — мать пятерых детей, двое сыновей её погибли, первенькие, рожденные один для Бога, другой для паря. Варвара прие-хала проститься с мамой из район-ного центра, Люся и Илья из близ-ле-жащих провин-ци-альных городков.

Ждет не дождется Анна Таню из дале-кого Киева. А рядом с ней в деревне всегда был сын Михаил вместе с женой и дочкой. Собрав-шись вокруг старухи утром следу-ю-щего после прибытия дня, дети, видя воспря-нувшую мать, не знают, как им реаги-ро-вать на её странное возрож-дение.

«Михаил и Илья, притащив водку, теперь не знали, чем им заняться: все остальное по срав-нению с этим каза-лось им пустя-ками, они маялись, словно через себя пропуская каждую минуту». Забив-шись в амбар, они напи-ва-ются почти без закуски, если не считать тех продуктов, что таскает для них маленькая дочь Михаила Нинка. Это вызы-вает законный женский гнев, но первые стопки водки дарят мужикам ощущение непод-дель-ного празд-ника. В конце концов мать жива. Не обращая внимания на девочку, соби-ра-ющую пустые и недо-питые бутылки, они уже не пони-мают, какую мысль на этот раз они хотят заглу-шить, может быть, это страх. «Страх от сознания, что мать вот-вот умрет, не похож на все прежние страхи, которые выпа-дают им в жизни, потому что этот страх всего страшнее, он идет от смерти... Каза-лось, смерть уже заме-тила их всех в лицо и уже больше не забудет».

Напив-шись осно-ва-тельно и чувствуя себя на следу-ющий день так, «будто их через мясо-рубку пропу-стили», Михаил и Илья осно-ва-тельно опохме-ля-ются и на следу-ющий день. «А как не пить? — говорит Михаил. — День, второй, пускай даже неделю — оно ещё можно. А если совсем до самой смерти не выпить? Подумай только, ничего впереди нету. Сплошь одно и то же. Сколько веревок нас держит и на работе, и дома, что не охнуть, столько ты должен был сделать и не сделал, все должен, должен, должен, должен, и чем дальше, тем больше должен — пропади оно все пропадом. А выпил, как на волю попал, все сделал, что надо. А что не сделал, не надо было делать, и правильно сделал, что не делал». Это не значит, что Михаил и Илья не умеют рабо-тать и никогда не знали другой радости, кроме как от пьян-ства. В деревне, где они когда-то все вместе жили, случа-лась общая работа — «дружная, заядлая, звонкая, с разно-го-ло-сицей пил и топоров, с отча-янным уханьем пова-ленных лесин, отзы-ва-ю-щимся в душе востор-женной тревогой с обяза-тельным подшу-чи-ва-нием друг с другом. Такая работа случа-ется один раз в сезон заго-товки дров — весной, чтобы за лето успели высох-нуть, приятные для глаза желтые сосновые поленья с тонкой шелко-ви-стой шкуркой ложатся в акку-ратные полен-ницы». Эти воскрес-ники устра-и-ва-ются для себя, одна семья помо-гает другой, что и сейчас возможно. Но колхоз в селе разва-ли-ва-ется, люди уезжают в город, некому кормить и выра-щи-вать скот.

Вспо-миная о прежней жизни, горо-жанка Люся с большой теплотой и радо-стью вооб-ра-жает люби-мого коня Игреньку, на котором «хлопни комара, он и пова-лится», что в конце концов и случи-лось: конь сдох. Игрень много таскал, да не сдюжил. Бродя вокруг деревни по полям и пашне, Люся пони-мает, что не сама выби-рает, куда ей идти, что её направ-ляет какая-то посто-ронняя, живущая в этих местах и испо-ве-ду-ющая её сила. ...Каза-лось, жизнь верну-лась назад, потому что она, Люся, здесь что-то забыла, поте-ряла что-то очень ценное и необ-хо-димое для нее, без чего нельзя...

Пока дети пьют и преда-ются воспо-ми-на-ниям, старуха Анна, съев специ-ально сваренной для нее детской манной каши, ещё больше взбад-ри-ва-ется и выходит на крыльцо. Её наве-шает долго-жданная прия-тель-ница Миро-ниха. «Оти-моти! Ты, старуня, никак, живая? — говорит Миро-ниха. — Тебя пошто смерть-то не берет?.. Я к ей на поминки иду, думаю, она как добрая укосты-ляла, а она все тутака».

Горюет Анна, что среди собрав-шихся у её постели детей нет Татьяны, Танчоры, как она её назы-вает. Танчора не была похожа ни на кого из сестер. Она стояла как бы между ними со своим особым харак-тером, мягким и радостным, людским. Так и не дождав-шись дочери, старуха решает умереть. «Делать на этом свете больше ей было нечего и отодви-гать смерть стало ни к чему. Пока ребята здесь, пускай похо-ронят, проводят, как заве-дено у людей, чтобы другой раз не возвра-щаться им к этой заботе. Тогда, глядишь, приедет и Танчора... Старуха много раз думала о смерти и знала её как себя. За последние годы они стали подруж-ками, старуха часто разго-ва-ри-вала с ней, а смерть, пристро-ив-шись где-нибудь в сторонке, слушала её рассу-ди-тельный шепот и пони-мающе взды-хала. Они дого-во-ри-лись, что старуха отойдет ночью, сначала уснет, как все люди, чтобы не пугать смерть откры-тыми глазами, потом та тихонько прижмется, снимет с нее короткий мирской сон и даст ей вечный покой». Так все оно и выходит.

Пожилая женщина Анна уже в течение некоторого времени лежит фактически неподвижно, и ее дети склонны считать, что их мать уже ушла из жизни. Однако зеркальце, поднесенное к ее губам, запотевает, соответственно, Анна пока жива. Но старшая из ее дочерей Варвара полагает, что вполне возможно уже плакать по матери в полный голос, тогда как ее сестра Люся старательно шьет для себя темное траурное платье.

На сегодняшний день у старой Анны остается пятеро давно взрослых детей, остальные умерли в самом раннем возрасте. Варвара проживает в районном центре, Люся и Илья в ближайших к родной деревне городах.

Мать с нетерпением ожидает, когда из Киева прибудет самая младшая и любимая из ее детей Татьяна, тогда как Михаил и его семья постоянно обитают в селе вместе с матерью. Все дети уже готовы хоронить мать, однако Анна приходит в себя, и становится ясно, что женщина пока не торопится в иной мир.

Илья и Михаил, которые уже припасли для похорон немало водки, теперь напиваются в амбаре, невзирая на гнев сестер и жены Михаила Надежды, на следующий день они продолжают заниматься тем же.

При этом Михаил оправдывает собственное пьянство, ссылаясь на то, что и дома, и на работе слишком много обязанностей и нет никаких радостей, и жить хотя бы без того небольшого облегчения, которое приносит спиртное, просто невозможно.

На самом деле братья в действительности являются довольно работящими людьми, ранее, когда они были моложе, в деревне нередко устраивались воскресники, в ходе которых все помогали друг другу с веселыми шутками и песнями. Теперь колхоз ощутимо разваливается, молодежь стремится в города, и дети Анны с грустью понимают, что в деревне скоро фактически никого не останется, кроме беспомощных стариков.

Люся, которая уже давно живет в городе и почти забыла о детстве и юности, проведенных в деревне, теперь бродит по родным местам, с грустью вспоминает любимого прежде коня, и ощущает, что она словно что-то забыла или потеряла именно здесь, на родине.

Тем временем Анна, почувствовав себя еще лучше, уверенно выходит на крыльцо, где и встречает подругу Мирониху. Женщина искренне удивляется тому, что приятельница жива, ведь и она уже собиралась идти на ее поминки. Анна не перестает расстраиваться из-за того, что рядом нет Татьяны. По ее мнению, младшая дочь по-настоящему отличается от остальных своим добрым, мягким, удивительно «человеческим» характером, но, не дождавшись ее, старуха решает, что ей больше абсолютно незачем откладывать момент смерти.

Анна полагает, что ее ребятам будет проще похоронить ее, пока они все находятся здесь, ведь им необходимо вернуться домой, к своим семьям и служебным обязанностям. Женщина уже давно мысленно беседует со смертью и видит в ней едва ли не добрую подружку. Анна договаривается о том, что уйдет из жизни в ночное время, сначала она всего лишь уснет, как это всегда происходит с людьми, а затем смерть и подарит ей желанный покой навсегда. Именно так в дальнейшем и происходит, утром дети обнаруживают, что их мать умерла во сне.

Валентин Распутин. Русский гений Чернов Виктор

«Последний срок»

«Последний срок»

В 1970 году журнал «Наш современник» (№№ 7, 8) опубликовал новую повесть Валентина Распутина «Последний срок», над которой автор работал с 1969 года. Повесть сразу же вышла книгой в нескольких издательствах, была переведена на другие языки, издана за рубежом – в Праге, Бухаресте, Милане, Будапеште, Штутгарте, Софии. Пьесу «Последний срок» поставили в Москве (во МХАТе) и в Болгарии.

Чем вызван был такой огромный интерес к этому произведению В. Распутина?

Сюжет повести прост: в деревне умирает восьмидесятилетняя Анна, проститься с которой съезжаются ее дети. Приезжают все, кроме самой младшенькой и любимой – Татьяны (Таньчоры, как ее ласково называет мать). Старуха, чувствуя близкий и неизбежный уход из жизни, ждет детей, испытывая настоятельную внутреннюю потребность благословить их на дальнейший путь по жизни.

Тот разрыв в цепочке поколений, который в предыдущей повести «Деньги для Марии» был только намечен, только подсказан читателю, в «Последнем сроке» вышел на авансцену уже без всякого камуфляжа. Другое дело, что не все критики захотели его увидеть, пытались превратить трагедию вселенского масштаба в проблему «отдельно взятой» крестьянской семьи: «Это произведение – о катастрофе ухода старого, больного человека из жизни и об отношении к предстоящему прощанию с еще живым человеком самых близких людей – детей Анны». В одном из литературоведческих произведений «Последний срок» назван «поэмой о смерти крестьянки». Смерть Анны стала для критиков, неизбалованных в 70-е годы подобной тематикой, настолько притягательным предметом обсуждения, что он затенил главное, ради чего и была написана повесть: «Проблема смерти в советской литературе находилась как бы под негласным запретом, следовало писать лишь о смерти героической, вдохновляющей на подвиг, борьбу, самопожертвование. У Распутина иной ракурс. Рассказывая о том тайном и зыбком переходе человеческой души в мир иной, писатель не только показывает исход жизни, ее результат, но и ожидающий ее впереди момент соединения с предками, многовековой традицией, бесконечной цепи вечной жизни.»

Трагична не смерть старухи, о которой так любят говорить в своих рефератах студенты, сплошь и рядом начинающие свои сочинения с фразы «Ночью старуха умерла». Не в этом трагедия Анны, прожившей на свете «почти восемьдесят лет». «Ей есть к кому уходить, и есть от кого уходить», – писал о ней Распутин, и в этих нескольких словах больше оптимизма, чем в ином романе. Потому что там, за последней чертой, Анну ждут ее близкие, ждет Бог. Она лишь звено в цепи поколений, протянувшейся из мира остающихся в мир ушедших.

Трагедия в другом. Анна не смогла продолжить традицию, не смогла передать своим детям (быть может, за исключением Михаила) то чувство кровной и духовной близости, которое спаивало все звенья-поколения воедино. Болезненно-откровенно говорит об этом автор, передавая мысли Люси об отношениях с «родней»: она «не чувствовала особой, кровной близости между собой и ею, только знала о ней умом, и это вызывало в ней раздражение и против себя – оттого, что она не может сойтись с ними душевно и проникнуться одним общим и радостным настроением встречи, и против них, и даже против матери, из-за которой ей пришлось напрасно приехать…»

И неслучайно эти чувства возникают у Люси во время прогулки, когда она захотела и в родной деревне «пройтись по лесу, подышать свежим воздухом – то, ради чего в выходные она выезжает за город». Она видит вокруг себя с детства знакомый ландшафт, но измененный так, что становится ясно: что-то неладно на этой земле. Гора стала меньше – ее срыли, чтоб не мешала машинам, поля захирели, лес заброшен… Земля в состоянии богооставленности.

Она вспомнила невезучий свой колхоз «Память Чапаева». Люди ушли из него в леспромхоз, оставив землю на разорение ветрам и сорнякам; и она ощутила чувство вины, будто могла чем-то помочь и не помогла. Правда, привычка всегда оставаться правой сработала мгновенно – Люся тут же отмахнулась от незапланированных мыслей! «Я здесь совсем ни при чем… Я здесь человек посторонний».

Отчуждение от предков, от традиции ведет к разрыву не только цепочки поколений, но и к разрыву с родной землей: «Внизу при Люсиных шагах все смолкло, затаилось. Земля под ногами не отзывалась, была окаменевшей, глухой».

Все дети Анны, собравшиеся к ней, стали чужими и ей, и этой земле. Ни правильная, но холодная и бесчувственная Люся, ни добрая, но бестолковая Варвара, ни пьяница и грубиян Михаил, ни Илья, у которого, по словам Распутина, такое лицо, «будто свое проиграл в карты чужому человеку», не обладают той цельностью, душевной гармонией, памятью, которые обеспечивают высокое достоинство их матери. Распутин исследует тончайший механизм передачи традиции, духовного и кровного родства от поколения к поколению до момента его разрыва, утраты этой связи, когда «жизнь, не подтвержденная смыслом души» становится «случайным существованием».

Последний срок наступает вовсе не для Анны – он наступил для ее детей, которым предоставлена последняя возможность изменить свою жизнь, превратить свое «случайное» – бессмысленное и животное – существование на чужой для них земле в осмысленное движение по тому пути, которым прошли до них поколения их предков.

То чудо, то продление последнего срока, которое им дается в надежде на их преображение («Чудом это получилось или не чудом, никто не скажет, только увидав своих ребят, старуха стала оживать»), они воспринимают как обман.

Они словно соревнуются друг с другом, в особенности Илья и Люся, – в том, кто более из них нравственно глух. Стоило матери лишь немного приподняться в постели да открыть глаза, как тот же Илья «готов… поверить, что мать схитрила, нарочно прикинулась умирающей, чтобы собрать их всех возле себя… Он с любопытством поглядывает на мать: интересно, что она выкинет еще?» Ему и в голову не приходит, что все обстоит как раз наоборот: именно потому мать и очнулась, что они приехали; и жить будет еще столько минут, часов, дней, сколько будет верить в то, что младшая дочь Танчора вот-вот откроет дверь и войдет проститься с нею.

Но дети оказываются не в состоянии понять мать. То, что видят они ее в последний раз, словно не доходит до них. И они, ссылаясь на обстоятельства личной жизни, не дождавшись смерти матери, решают разъехаться по домам. Люся на жалобное, умоляющее старухино «Помру я» отвечает раздражительно и непреклонно: «Мама, мне уже надоели эти разговоры о смерти. Честное слово. Одно и то же, одно и то же. Ты думаешь, нам это приятно? Всему должны быть мера».

Илья на слова матери реагирует безалаберно: «Мать вот как следует на ноги встанет, и можно к нам в гости приехать. Приезжай, мать. В цирк сходим. Я рядом с цирком живу. Клоуны там. Обхохочешься».

Нам дано только догадываться о том, как повела бы себя в этой ситуации младшая дочь Анны, Татьяна, но, вероятно, так же, как и остальные. Уже само по себе ее отсутствие говорит о многом. И может быть, судьба как раз и уберегла Анну от этой встречи – этого самого большого ее возможного разочарования.

На фоне Варвары, Ильи и Люси – Михаил, в доме которого доживает свой век мать, воспринимается как натура наиболее милосердная, несмотря на свою грубоватость.

Анна нередко ругает сына, обижается на его неловкие, порою даже жестокие шутки (он, например, говорит ей: «А ты знаешь, что у нас теперь только по 70 годов живут, более не полагается?», чем повергает старуху в неимоверный страх). Но именно он, Михаил, изо дня в день, хорошо ли, плохо ли, ухаживает за матерью. Не Люся, прокурорским тоном изрекающая: «Ты заслужила себе спокойную старость, и издеваться над тобой мы не позволим никому, а тем более родному сыну»; не всхлипывающая Варвара: «Над матушкой нашей так издеваться – это че ж такое на белом свете творится?!», «Не подходя к нашей матушке! Ишь какой. Не имеешь права подходить»; не молчащий, как всегда в таких случаях, Илья, – а именно Михаил помог дожить матери до ее восьмидесяти лет, не попрекнув, да и, в сущности, не так уж и обидев ее, как представили это сестры. И потому именно ему доверил автор быть временным, промежуточным судьей, который вправе выносить обвинение, чтобы дать обвиняемым срок на обдумывание, на размышление, наконец, на раскаяние. Не столько спьяну, от обиды на несправедливые обвинения, которые от кого-кого, да не от Варвары с Люсей ему слушать, он и вскипел: мол, не нравится, как я ухаживаю за матерью – «Может, кто-нибудь из вас заберет ее, а? Давайте. Забирайте. Корову отдам тому, кто заберет. Ну?.. Кто из вас больше всех любит мать? Забирайте. Что вы раздумываете? Я такой-сякой, а вы тут все хорошие. Ну, кто из вас лучше всех?»

Краткие ответы сестер и брата характеризуют их полностью, углубляя еще раз основную, доминирующую черту того или иного героя.

Люся, привыкшая к агрессивному обвинению как к основному в ее арсенале способу защиты своего спокойствия, заявила: «Ты сумасшедший!» Варвара говорит, что она только корову может взять, а матери у них жить негде, места мало. Не хочет забрать мать и Илья, уклончиво бросающий Михаилу: «Ты перепил… Сам не понимаешь, что делаешь». И как бы подводя итог, Михаил говорит: «Значит, никто не желает?.. Тогда идите вы все от меня, знаете куда… И не говорите мне, что я такой да разэтакий, не лайте на меня. А ты, мать, ложись и спи… Они тебя так больше любят, когда ты здесь лежишь».

Не случайно Валентин Распутин назвал «Последний срок» своей главной книгой.

Последний срок, по большому счету, наступает для всего поколения «детей», так и не сумевших наследовать духовное богатство предшествовавших ему – нет, не «отцов», – распутинских старух. На этом поколении «порвалась связь времен» и началось безвременье, конец истории. Автор словно предлагает читателю вновь и вновь задуматься над тем, каким станет мир, из которого уйдут все Анны и останутся Ильи, Варвары, Михаилы и Люси.

И мы сегодня, сорок лет спустя, уже знаем, каким он стал…