Примеры подтверждающие теорию лингвистической относительности. Исследования лингвистической относительности

ЛИНГВИСТИЧЕСКОЙ ОТНОСИТЕЛЬНОСТИ ГИПОТЕЗА (известная также как «гипотеза Сепира – Уорфа»), тезис, согласно которому существующие в сознании человека системы понятий, а, следовательно, и существенные особенности его мышления определяются тем конкретным языком, носителем которого этот человек является.

Лингвистическая относительность – центральное понятие этнолингвистики, области языкознания, изучающей язык в его взаимоотношении с культурой. Учение об относительности («релятивизм») в лингвистике возникло в конце 19 – начале 20 в. в русле релятивизма как общеметодологического принципа, нашедшего свое выражение как в естественных, так и в гуманитарных науках, в которых этот принцип трансформировался в предположение о том, что чувственное восприятие действительности определяется ментальными представлениями человека. Ментальные представления, в свою очередь, могут изменяться под воздействием языковых и культурных систем. Поскольку в конкретном языке и, шире, в конкретной культуре концентрируется исторический опыт их носителей, ментальные представления носителей различных языков могут не совпадать.

В качестве простейших примеров того, как по-разному языки членят (или, как принято говорить в лингвистике, «концептуализуют») внеязыковую реальность, часто приводят такие фрагменты лексических систем, как названия частей тела, термины родства или системы цветообозначения. Например, в русском языке для обозначения ближайших родственников одного с говорящим поколения используются два разных слова в зависимости от пола родственника – брат и сестра . В японском языке этот фрагмент системы терминов родства предполагает более дробное членение: обязательным является указание на относительный возраст родственника; иначе говоря, вместо двух слов со значением "брат" и "сестра" используется четыре: ani "старший брат", ane "старшая сестра", otooto "младший брат", imooto "младшая сестра". Кроме того, в японском языке имеется также слово с собирательным значением kyoodai "брат или сестра", "братья и/или сестры", обозначающее ближайшего родственника (родственников) одного с говорящим поколения вне зависимости от пола и возраста (подобные обобщающие названия встречаются и в европейских языках, например, английское sibling "брат или сестра"). Можно говорить о том, что способ концептуализации мира, которым пользуется носитель японского языка, предполагает более дробную понятийную классификацию по сравнению со способом концептуализации, который задан русским языком.

Аналогичным образом на различие в способе языковой концептуализации мира указывают такие хрестоматийные примеры, как наличие в английском языке слов hand "рука ниже запястья, кисть" (используемое в контекстах типа "пожать руку", "вымыть руки" и т.д.) и arm "рука выше запястья" или "рука от пальцев до плеча" (используемое в контекстах типа "ходить под руку", "взять на руки" и т.д.) – в противоположность универсальному русскому слову рука , или наличие в русском языке двух отдельных слов синий и голубой – в противоположность многим другим языкам, в которых для обозначения цвета соответствующей части спектра используется единое обозначение типа английского blue .

Представление о том, что для одного и того же фрагмента действительности естественные языки могут предоставить несколько адекватных, но не совпадающих концептуальных схем, безусловно, существовало в языкознании и до того, как в этнолингвистике начались интенсивные исследования «под знаменами» принципа лингвистической относительности. В частности, уже в начале 19 в. оно было отчетливо сформулировано В. фон Гумбольдтом , однако почти не было востребовано в то время лингвистической теорией. В разные периоды истории лингвистики проблемы различий в языковой концептуализации мира ставились, в первую очередь, в связи с частными практическими и теоретическими задачами перевода с одного языка на другой, а также в рамках такой дисциплины, как герменевтика – учения о принципах перевода, анализа и интерпретации древних памятников письменности, в особенности библейских текстов. Принципиальная возможность перевода с одного языка на другой, как и адекватная интерпретация древних письменных текстов, базируется на предположении о том, что существует некоторая система представлений, универсальных для носителей всех человеческих языков и культур или, по крайней мере, разделяемая носителями той пары языков, с которого и на который осуществляется перевод. Чем ближе языковые и культурные системы, тем больше шансов адекватно передать на языке перевода то, что было уложено в концептуальные схемы языка оригинала. И наоборот, существенные культурные и языковые различия позволяют увидеть, в каких случаях выбор языкового выражения определяется не столько объективными свойствами обозначаемой ими внеязыковой действительности, сколько рамками внутриязыковой конвенции: именно такие случаи не поддаются или плохо поддаются переводу и интерпретации. Понятно поэтому, что релятивизм в лингвистике получил мощный импульс в связи с возникшей во второй половине 19 в. задачей изучения и описания «экзотических» языков и культур, резко отличных от европейских, прежде всего языков и культур американских индейцев.

Лингвистическая относительность как научное понятие ведет свое начало от работ основоположников этнолингвистики – американского антрополога Франца Боаса , его ученика Эдварда Сепира и ученика последнего Бенджамена Уорфа. В той наиболее радикальной форме, которая вошла в историю лингвистики под названием «гипотезы Сепира – Уорфа» и стала предметом продолжающихся и поныне дискуссий, гипотеза лингвистической относительности была сформулирована Уорфом, а точнее, приписана ему на основании ряда его утверждений и эффектных примеров, содержавшихся в его статьях. На самом деле эти утверждения Уорф сопровождал рядом оговорок, а у Сепира подобного рода категорических формулировок не было вообще.

Представление Боаса о классифицирующей и систематизирующей функции языка основывалось на тривиальном, на первый взгляд, соображении: число грамматических показателей в конкретном языке относительно невелико, число слов в конкретном языке велико, однако тоже конечно, число же обозначаемых данным языком явлений бесконечно. Следовательно, язык используется для обозначения классов явлений, а не каждого явления в отдельности. Классификацию же каждый язык осуществляет по-своему. В ходе классификации язык сужает универсальное концептуальное пространство, выбирая из него те компоненты, которые в рамках конкретной культуры признаются наиболее существенными.

Классифицирующую функцию имеет не только лексика, но и грамматика. Именно в грамматике как наиболее регламентированной и устойчивой части языковой системы закрепляются те значения, которые должны быть выражены обязательно. Так, носитель русского, немецкого, английского и многих других европейских языков не может употребить название предмета, не указав, имеется ли в виду один такой предмет или некоторое их множество: нельзя употребить слово книга «ни в каком числе», иначе говоря, любая форма слова книга содержит обязательную информацию о числе. В таких случаях в лингвистике принято говорить, что в данном языке имеется грамматическая категория числа. Набор грамматических категорий конкретного языка красноречиво свидетельствует о том, какие значения на определенном историческом этапе развития этого языка были выделены как наиболее существенные и закрепились в качестве обязательных. Так, в квакиютль – языке североамериканских индейцев, который в течение многих лет исследовал Боас, – в глаголе, наряду со знакомыми нам по европейским языкам категориями времени и вида, выражается также грамматическая категория эвиденциальности, или засвидетельствованности: глагол снабжается суффиксом, который показывает, являлся ли говорящий свидетелем действия, описываемого данным глаголом, или узнал о нем с чужих слов. Таким образом, в «картине мира» носителей языка квакиютль особая важность придается источнику сообщаемой информации.

Родившийся и получивший образование в Германии, Боас испытал несомненное влияние лингвистических воззрений В. фон Гумбольдта, считавшего, что в языке воплощаются культурные представления сообщества людей, пользующихся данным языком. Однако Боас не разделял гумбольдтовских представлений о так называемой «стадиальности». В отличие от Гумбольдта Боас считал, что различия в «картине мира», закрепленные в языковой системе, не могут свидетельствовать о большей или меньшей развитости его носителей. Лингвистический релятивизм Боаса и его учеников строился на идее биологического равенства и, как следствие, равенства языковых и мыслительных способностей. Многочисленные языки за пределами Европы, в первую очередь языки Нового Света, которые стали интенсивно осваиваться лингвистикой на рубеже 19–20 в., оказывались экзотическими с точки зрения лексики и особенно грамматики европейских языков, однако в рамках боасовской традиции эта необычность не считалась свидетельством «примитивности» этих языков или «примитивности» отраженной в этих языках культуры. Напротив, стремительно расширявшаяся география лингвистических исследований позволила понять ограниченность европоцентрических взглядов на описание языка, дав в руки сторонников лингвистической относительности новые аргументы.

Важнейший этап в исследовании языка как средства систематизации культурного опыта связан с работами Э.Сепира. Сепир понимал язык прежде всего как строго организованную систему, все компоненты которой – такие, как звуковой состав, грамматика, словарный фонд, – связаны жесткими иерархическими отношениями. Связь между компонентами системы отдельно взятого языка строится по своим внутренним законам, в результате чего спроецировать систему одного языка на систему другого, не исказив при этом содержательных отношений между компонентами, оказывается невозможным. Понимая лингвистическую относительность именно как невозможность установить покомпонентные соответствия между системами разных языков, Сепир ввел термин «несоизмеримость» (incommensurability) языков. Языковые системы отдельных языков не только по-разному фиксируют содержание культурного опыта, но и предоставляют своим носителям не совпадающие пути осмысления действительности и способы ее восприятия. Приведем цитату из статьи Сепира Статус лингвистики как науки (1928): „«Реальный мир» в значительной степени неосознанно строится на основе языковых привычек той или иной социальной группы. Два разных языка никогда не бывают столь схожими, чтобы их можно было считать средством выражения одной и той же социальной действительности. Миры, в которых живут различные общества, – это разные миры, а вовсе не один и тот же мир с различными навешанными на него ярлыками... Мы видим, слышим и вообще воспринимаем окружающий мир именно так, а не иначе главным образом благодаря тому, что наш выбор при его интерпретации предопределяется языковыми привычками нашего общества".

Внутриязыковые возможности системы, позволяющие членам языкового сообщества получать, хранить и передавать знания о мире, в значительной степени связаны с инвентарем формальных, «технических» средств и приемов, которыми располагает язык, – инвентарем звуков, слов, грамматических конструкций и т.д. Понятен поэтому интерес Сепира к изучению причин и форм языкового разнообразия: в течение многих лет он занимался полевыми исследованиями индейских языков, ему принадлежит одна из первых генеалогических классификаций языков Северной Америки. Сепир предложил и новаторские для своего времени принципы морфологической классификации языков, учитывавшие степень сложности слова, способы выражения грамматических категорий (аффикс, служебное слово и т.п.), допустимость чередований и другие параметры. Понимание того, что может и чего не может быть в языке как формальной системе, позволяет приблизиться к пониманию языковой деятельности как феномена культуры.

Наиболее радикальные взгляды на «картину мира говорящего» как результат действия языковых механизмов концептуализации высказывались Б.Уорфом. Именно Уорфу принадлежит сам термин «принцип лингвистической относительности», введенный по прямой и намеренной аналогии с принципом относительности А.Эйнштейна. Уорф сравнивал языковую картину мира американских индейцев (хопи, а также шауни, паюте, навахо и многих других) с языковой кариной мира носителей европейских языков. На фоне разительного контраста с видением мира, закрепленным в индейских языках, например в хопи, расхождения между европейскими языками представляются малосущественными, что дало основания Уорфу объединить их в группу «языков среднеевропейского стандарта» (SAE – Standard Average European).

Инструментом концептуализации по Уорфу являются не только выделяемые в тексте формальные единицы – такие, как отдельные слова и грамматические показатели, – но и избирательность языковых правил, т.е. то, как те или иные единицы могут сочетаться между собой, какой класс единиц возможен, а какой не возможен в той или иной грамматической конструкции и т.д. На этом основании Уорф предложил различать открытые и скрытые грамматические категории: одно и то же значение может в одном языке выражаться регулярно с помощью фиксированного набора грамматических показателей, т.е. быть представленным открытой категорией, а другом языке обнаруживаться лишь косвенно, по наличию тех или иных запретов, и в этом случае можно говорить о скрытой категории. Так, в английском языке категория определенности/неопределенности является открытой и выражается регулярно с помощью выбора определенного или неопределенного артикля. Можно рассматривать наличие артикля и, соответственно, наличие открытой категории определенности в языке как свидетельство того, что представление об определенности является важным элементом картины мира для носителей данного языка. Однако неверно считать, что значение определенности не может быть выражено в языке, где нет артиклей. В русском языке, например, существительное в конечной ударной позиции может быть понято и как определенное, и как неопределенное: слово старик в предложении Из окна выглянул старик может обозначать как вполне определенного старика, о котором уже шла речь, так и некоторого неизвестного старика, впервые возникающего в поле зрения говорящих. Соответственно, в переводе данного предложения на артиклевый язык в зависимости от более широкого контекста возможен как определенный, так и неопределенный артикль. Однако в начальной безударной позиции существительное понимается только как определенное: слово старик в предложении Старик выглянул из окна может обозначать только конкретного и скорее всего ранее упомянутого старика и, соответственно, может быть переведено на артиклевый язык только с определенным артиклем.

Уорфа следует считать также родоначальником исследований, посвященных роли языковой метафоры в концептуализации действительности. Именно Уорф показал, что переносное значение слова может влиять на то, как функционирует в речи его исходное значение. Классический пример Уорфа – английское словосочетание empty gasoline drums "пустые цистерны [из-под] бензина". Уорф, получивший профессиональное образование инженера-химика и работавший в страховой компании, обратил внимание на то, что люди недооценивают пожароопасность пустых цистерн, несмотря на то, в них могут содержаться легко воспламеняемые пары бензина. Лингвистическую причину этого явления Уорф видит в следующем. Английское слово empty (как, заметим, и его русский аналог прилагательное пустой ) как надпись на цистерне предполагает понимание "отсутствие в емкости содержимого, для хранения которого эта емкость предназначена", однако это слово имеет еще и переносное значение: "ничего не значащий, не имеющий последствий" (ср. русские выражения пустые хлопоты , пустые обещания ). Именно это переносное значение слова приводит к тому, что ситуация с пустыми цистернами «моделируется» в сознании носителей как безопасная.

В современной лингвистике именно изучение метафорических значений в обыденном языке оказалось одним из тех направлений, которые наследуют «уорфианские» традиции. Исследования, проводившиеся Дж.Лакоффом, М.Джонсоном и их последователями начиная с 1980-х годов, показали, что языковые метафоры играют важную роль не только в поэтическом языке, они структурируют и наше обыденное восприятие и мышление. Однако современные версии уорфианства интерпретируют принцип лингвистической относительности прежде всего как гипотезу, нуждающуюся в эмпирической проверке. Применительно к изучению языковой метафоры это означает, что на первый план выдвигается сравнительное изучение принципов метафоризации в большом корпусе языков разных ареалов и различной генетической принадлежности с тем, чтобы выяснить, в какой степени метафоры в отдельно взятом языке являются воплощением культурных предпочтений отдельно взятого языкового сообщества, а в какой отражают универсальные биопсихологические свойства человека. Дж.Лакофф, З.Кёвечеш и ряд других авторов показали, например, что в такой области понятий, как человеческие эмоции, важнейший пласт языковой метафоризации основан на универсальных представлениях о человеческом теле, его пространственном расположении, анатомическом строении, физиологических реакциях и т.п. Было обнаружено, что во множестве обследованных языков – ареально, генетически и типологически далеких – эмоции описываются по модели «тело как вместилище эмоций». При этом конкретно-языковые, внутрикультурные вариации возможны в том, например, какая часть тела (или все тело целиком) «отвечает» за данную эмоцию, в виде какой субстанции (твердой, жидкой, газообразной) описываются те или иные чувства. Например, злость и гнев во многих языках, том числе и в русском (В.Ю. и Ю.Д.Апресян, ряд других авторов), метафорически связаны с высокой температурой жидкообразного содержимого – закипел от гнева/ярости, ярость клокочет , выплеснул свою злость и т.д. При этом вместилищем гнева, как и большинства других эмоций в русском языке, является грудь, ср. закипело в груди . В японском языке (К.Мацуки) гнев «размещается» не в груди, а в части тела, которая называется hara "брюшная полость, нутро": рассердиться по-японски означает ощутить, что hara ga tatsu "нутро поднимается".

Даже в близкородственных и типологически сходных языках «среднеевропейского стандарта» при сравнении метафорических систем становится заметным несходство отдельных деталей картины мира внутри одной понятийной области. Так, в русском языке, как и в английском и во многих других европейских языках, метафора чувственного восприятия посредством зрения широко используется для описания ментальных процессов и действий – вижу часто означает «понимаю»: Теперь я вижу, что это трудная задача; Нужно рассмотреть этот вопрос под другим углом зрения; точка зрения; система взглядов ; несмотря на... / невзирая на (т.е. "не принимая в расчет") и т.д. В целом метафорические системы языков «среднеевропейского стандарта» обнаруживают гораздо больше сходств, чем различий, что свидетельствует в пользу правомерности их объединения под этим названием. Тем не менее различия встречаются даже в достаточно близких языках. Например, в русском языке мотивы поступка могут быть скрытыми (недоступными наблюдению и, следовательно, по логике метафоры, недоступными знанию или пониманию). Английский язык использует в этом значении прилагательное латинского происхождения ulterior , изначально имевшее значение "находящийся по другую сторону, находящийся за чем-то". При этом, чтобы узнать об истинных причинах поступка, в русском языке нужно спросить Что за этим стоит ?, а в английском What lies behind it ? (буквально «Что за этим лежит?»).

Выдвинутая более 60 лет назад, гипотеза лингвистической относительности поныне сохраняет статус именно гипотезы. Ее сторонники нередко утверждают, что она ни в каких доказательствах не нуждается, ибо зафиксированное в ней утверждение является очевидным фактом; противники же склонны полагать, что она и не может быть ни доказана, ни опровергнута (что, с точки зрения строгой методологии научного исследования, выводит ее за границы науки; впрочем, сами эти критерии с середины 1960-х годов ставятся под сомнение). В диапазоне же между этими полярными оценками укладываются все более изощренные и многочисленные попытки эмпирической проверки данной гипотезы.

В частности, в последние два десятилетия эти попытки активно предпринимаются на материале названий цветов и оттенков в языках мира. С одной стороны, набор цветообозначений в языках мира не совпадает, т.е. непрерывный спектр разбивается каждым языком по-своему; с другой стороны, нейрофизиологические основы цветовосприятия универсальны и достаточно хорошо изучены. Жестко универсалистский подход к этой проблеме восходит к ставшей уже классической работе Б.Берлина и П.Кея Базовые цветообозначения (Basic Color Terms , 1969), в которой было выделено 11 так называемых базовых цветов и показано, что системы цветообозначений в языках мира подчиняются единой иерархии: если в языке имеется всего два базовых названия цвета, то это черный и белый, если три – то это черный, белый и красный. Далее, по мере увеличения в языке числа слов, обозначающих базовые цвета, к списку добавляются зеленый и желтый, затем последовательно синий, коричневый и, наконец, группа из четырех цветов – фиолетовый, розовый, оранжевый и серый. В настоящее время в оборот исследований по цветообозначению вовлечено уже несколько сотен языков, в том числе языки Центральной Америки, Африки, Новой Гвинеи и т.д. По мере расширения эмпирической базы этих исследований становится понятно, что универсальная схема, предложенная Берлином и Кеем, не объясняет всего разнообразия фактов, и в более поздних работах этих авторов, а также в работах других исследователей содержится немало уступок лингвистическому релятивизму. С конца 1980-х годов значительные результаты в изучении языковой концептуализации цвета были получены американским исследователем Р.Маклори. Согласно разрабатываемой им теории «позиционирования» (vantage theory), категоризация цвета определяется тем, что носители языка считают более существенным – сходство некоторого оттенка с ему подобными или противопоставление этого оттенка «по контрасту».

Работы Маклори, как и многие другие исследования, ставящие своей целью эмпирическую проверку гипотезы лингвистической относительности, опираются на данные психолингвистических экспериментов, проведенных с учетом современных требований к тщательности в постановке эксперимента и последующей статистической проверке достоверности результатов. Так, опыты Маклори с носителями более 100 языков Центральной Америки, а позднее Южной Африки проводились с использованием так называемых выкрасок Манселла – известного в психологии стандартного набора из 330 цветных фишек, за каждой из которых закреплена клетка того же цвета в классификационной сетке. В ходе эксперимента носитель языка сначала давал цвету каждой фишки наименование, на следующем этапе носителю предлагалось для каждого наименования отметить фишки, наиболее точно соответствующие каждому из наименований, т.е. выделить наиболее «образцовые» экземпляры каждого из цветов. И, наконец, на третьем этапе, носителю предлагалось положить по рисовому зерну на все те клетки таблицы, цвет которых можно обозначить данным словом, например на все клетки, цвет которых испытуемый считает «красным» и т.д. Опыты повторялись как с одним и тем же носителем через определенные промежутки времени, так и с разными носителями. Выводы делались на основе количественных измерений ряда параметров, в том числе на основании того, насколько компактно ложились зерна вокруг клеток, признанных образцовыми представителями данного цвета.

Психолингвистические эксперименты используются и для эмпирической проверки гипотезы Сепира – Уорфа применительно к категоризующей способности грамматических категорий. Один из возможных подходов к решению этой задачи был предложен в работах Дж.Люси, изучавшего влияние грамматических категорий на языковое поведение носителей английского языка и носителей одного из языков майя (юкатекского майя, распространенного в Мексике). В языках майя, в отличие от английского, количественные конструкции строятся с использованием так называемых классификаторов – особого класса служебных единиц, которые присоединяются к числительному, показывая, к какому классу относятся исчисляемые предметы (отчасти сходные функции выполняют подчеркнутые слова в русских выражениях триста голов скота , пятнадцать штук яиц или двадцать человек студентов ). Как и во многих других языках мира, использующих классификаторы, существительные в майя делятся на классы на основе таких признаков, как размер, форма, пол и ряд других. Для того чтобы выразить значение типа «три дерева», строится конструкция "дерево три штуки-длинной-цилиндрической-формы", «три коробки» предстают как "картонка три штуки-прямоугольной-формы" и т.д. Эксперименты Дж.Люси показали, что существительные с предметным значением вызывают у носителей английского и майя разные ассоциации: названия физических объектов ассоциируются у носителей английского языка прежде всего с их формой и размером, а у носителей майя – прежде всего с веществом, из которого они состоят, или с материалом, из которого они сделаны. Дж.Люси объясняет это различие тем, что за форму и размер в майя «отвечают» классификаторы и сам предмет концептуализируется в картине мира майя как аморфный фрагмент некоторой субстанции. Этот и другие подобные эксперименты интерпретируются в работах Дж.Люси как свидетельство воздействия языковой системы на мыслительные процессы.

Уорфианские традиции прослеживаются и в ряде современных работ по прагматике – лингвистической дисциплине, изучающей реальные процессы речевого взаимодействия. Прежде всего, это относится к работам М.Сильверстейна, исследовавшего способность говорящих к осознанию используемых ими грамматических категорий (данную область исследований Сильверстейн предложил именовать «метапрагматикой»). То, насколько обыкновенный носитель языка – не лингвист! – способен объяснить то или иное употребление грамматической категории или конструкции, зависит, как выяснил Сильверстейн, от ряда факторов. Например, важно, насколько грамматическое значение связано с объективной реальностью, а насколько с конкретной ситуацией речевого общения. Так, категория числа, связанная с непосредственно наблюдаемым параметром множественности, оказывается гораздо «прозрачнее» для говорящего, чем такая категория, как наклонение, ведь не так легко объяснить, к примеру, почему русское сослагательное наклонение (сходил бы ) может употребляться для выражения таких разных целей речевого воздействия, как просьба (Сходил бы ты за хлебом !), пожелание (Вот бы он сам за хлебом сходил !), сообщение о неосуществленном условии (Если бы ты сходил за хлебом с утра, мы бы уже могли сесть ужинать ).

Исследованию соотношений между особенностями языковой структуры и культур различных народов уделяется значительное место в работах А.Вежбицкой, опубликованных в 1990-х годах. В частности, ею были приведены многочисленные эмпирические аргументы в пользу неуниверсальности принципов языкового общения, рассматривавшихся в 1970–1980-х годах как «коммуникативные постулаты», определяющие общие для всех языков способы ведения разговора.

«Прагматические» категории, т.е. такие, правильное употребление которых подчиняется конкретным условиям речевого общения, могут по-разному встраиваться в языковую систему. Например, в японском языке глаголы имеют специальные грамматические формы вежливости, и чтобы правильно их употребить, нужно знать каково относительное положение собеседников в социальной иерархии. Эта грамматическая категория является обязательной, т.е. каждый глагол должен быть оформлен либо как «нейтральный» по вежливости, либо как «скромный», либо как «почтительный». Похожую прагматическую функцию имеет различение Вы Уорф Б.Л. Грамматические категории . – В кн.: Принципы типологического анализа языков различного строя. М., 1972
Лакофф Дж., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем . – В кн.: Язык и моделирование социального взаимодействия. М., 1987
Лакофф Дж. Мышление в зеркале классификаторов . – Новое в лингвистике, вып. XXIII. М., 1988
Булыгина Т.В., Крылов С.А. Скрытые категории . – Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990
Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии. М., 1993
Апресян Ю.Д. Интегральное описание языка и системная лексикография. М., 1995
Булыгина Т.В., Шмелев А.Д. Языковая концептуализация мира (на материале русской грамматики ). М., 1997
Алпатов В.М. История лингвистических учений. М., 1998

Гипотеза лингвистической относительности является плодом деятельности многих ученых. Еще в античные времена о влиянии языка, которым пользуется человек при общении, на его мышление и мировоззрение говорили некоторые философы, в том числе и Платон.

Однако наиболее ярко эти идеи были представлены лишь в первой половине XX века в работах Сепира и Уорфа. Гипотеза лингвистической относительности, строго говоря, не может носить название научной теории. Ни Сепир, ни его студент Уорф не оформляли свои идеи в виде тезисов, которые возможно доказать в ходе исследований.

Две версии гипотезы лингвистической относительности

Данная научная теория имеет две разновидности. Первую из них принято именовать "строгой" версией. Приверженцы ее считают, что язык полностью определяет развитие и особенности мыслительной деятельности у человека.

Сторонники же другой, "мягкой" разновидности склонны полагать, что грамматические категории действительно влияют на мировоззренческие взгляды, но в гораздо меньшей степени.

На самом же деле ни профессор Сепир, ни его ученик Уорф никогда не разделяли свои теории, касающиеся корреляции мышления и грамматических структур, на какие-либо версии. В трудах обоих ученых в разное время появлялись идеи, которые можно отнести как к строгой, так и к мягкой разновидности.

Ошибочные суждения

Неправильным можно назвать и само название гипотезы лингвистической относительности Сепира - Уорфа, поскольку эти коллеги по Йельскому университету в действительности никогда не являлись соавторами. Первый из них лишь в краткой форме изложил свои идеи по данной проблеме. Его ученик Уорф более детально разработал эти научные предположения и подкрепил некоторые из них практическими доказательствами.

Материал для этих научных изысканий он находил, в основном изучая языки коренных народов американского континента. Разделение же гипотезы на две версии впервые предложил один из последователей этих лингвистов, которого сам Уорф считал недостаточно сведущим в вопросах языкознания.

Гипотеза лингвистической относительности в примерах

Следует сказать, что данной проблемой занимался еще учитель самого Эдварда Сепира - Баэс, который опроверг популярную в начале XX века в Соединенных Штатах Америки теорию о превосходстве одних языков над другими.

Многие лингвисты в то время придерживались данной гипотезы, которая говорила о том, что некоторые мало развитые народы находятся на столь низкой ступени цивилизации из-за примитивности средств общения, которыми они пользуются. Некоторые из приверженцев данной точки зрения даже рекомендовали запретить коренным жителям Соединенных Штатов Америки, индейцам, разговаривать на своих диалектах из-за того, что это, по их мнению, препятствует их образованию.

Баэс, который сам долгие годы изучал культуру аборигенов, опроверг предположение этих ученых, доказав, что не существует примитивных или высокоразвитых языков, так как любую мысль можно выразить посредством каждого из них. При этом будут использованы лишь другие Эдвард Сепир во многом был последователем идей своего учителя, однако придерживался мнения, что особенности языка в достаточной мере влияют на мировоззрение людей.

В качестве одного из аргументов в пользу своей теории он приводил следующую мысль. На земном шаре нет и не было двух достаточно близких друг другу языков, в которых можно было бы произвести равноценный оригиналу. А если явления описываются разными словами, то, соответственно, и мыслят представители разных народов тоже неодинаково.

В качестве доказательства своей теории Баэс и Уорф часто приводили следующий интересный факт: для обозначения снега в большинстве европейских языков существует одно-единственное слово. В наречии эскимосов это природное явление обозначается несколькими десятками терминов, в зависимости от цвета, температуры, консистенции и так далее.

Соответственно, представители этой народности севера воспринимают снег, выпавший только что, и тот, который лежит уже несколько дней, не как единое целое, а как обособленные феномены. В то же самое время большинство европейцев видят это природное явление как одно и то же вещество.

Критика

Попытки опровержения гипотезы лингвистической относительности в большинстве своем носили характер нападок на Бенджамина Уорфа из-за того, что тот не имел научной степени, а значит, по мнению некоторых, не мог заниматься исследованиями. Однако такие обвинения сами по себе являются некомпетентными. История знает множество примеров, когда великие открытия были совершены людьми, не имеющими отношения к официальной академической науке. В защиту Уорфа говорит и тот факт, что его учитель, Эдвард Сепир, признавал его труды и считал этого исследователя достаточно квалифицированным специалистом.

Гипотеза Уорфа о лингвистической относительности также подвергалась многочисленным нападкам его оппонентов из-за того, что ученый не проводит анализ, каким именно образом происходит связь между особенностями языка и мышлением его носителей. Многие из примеров, на которых базируются доказательства теории, похожи на анекдоты из жизни или имеют характер поверхностных суждений.

Случай на складе химикатов

При изложении гипотезы лингвистической относительности приводится в числе прочих и следующий пример. Бенджамин Ли Уорф, будучи специалистом в области химии, в юности работал на одном из предприятий, где находился склад горючих веществ.

Он был разделен на два помещения, в одном из которых находились емкости с а в другом точно такие же цистерны, но пустые. Рабочие завода предпочитали не курить возле отделения с полными бидонами, в то время как соседний склад не вызывал у них опасений.

Бенджамин Уорф, будучи специалистом-химиком, прекрасно знал о том, что большую опасность представляют как раз цистерны, не заполненные легковоспламеняющейся жидкостью, но содержащие остатки ее. В них часто образуются взрывоопасные испарения. Поэтому курение вблизи этих емкостей угрожает жизни рабочего персонала. По мнению ученого, любой из сотрудников был прекрасно осведомлен об особенностях этих химикатов и не мог не знать о грозящей опасности. Однако рабочие продолжали использовать в качестве курилки комнату, прилегающую к небезопасному складу.

Язык как источник иллюзий

Ученый долго размышлял над тем, что могло явиться причиной такого странного поведения работников предприятия. После продолжительных раздумий автор гипотезы о лингвистической относительности пришел к выводу о том, что персонал на подсознательном уровне ощущал безопасность курения вблизи ненаполненных цистерн из-за обманчивого слова "пустые". Это и повлияло на поведение людей.

Данный пример, помещенный автором гипотезы лингвистической относительности в одной из своих работ, не раз подвергался критике со стороны оппонентов. По мнению многих ученых, этот единичный случай не мог быть доказательством столь глобальной научной теории, тем более что причина неосмотрительного поведения рабочих коренилась, скорее всего, не в особенностях их языка, а в банальном пренебрежении нормами безопасности.

Теория в тезисах

Отрицательная критика гипотезы лингвистической относительности сыграла на пользу самой этой теории.

Так, наиболее рьяные оппоненты Браун и Леннеберг, которые обвиняли данный подход в отсутствии структурированности, выявили два основных его тезиса. Гипотезу лингвистической относительности кратко можно изложить следующим образом:

1. Грамматические и лексические особенности языков влияют на мировоззрение их носителей.
2. Язык определяет формирование и развитие мыслительных процессов.

Первое из этих положений легло в основу мягкой трактовки, а второе - строгой.

Теории мыслительных процессов

Рассматривая кратко гипотезу лингвистической относительности Сепира - Уорфа, стоит сказать о различных трактовках феномена мышления.

Некоторые психологи склонны рассматривать его как своеобразную внутреннюю речь человека, а соответственно, можно предположить, что оно тесно связано с грамматическими и лексическими особенностями языка.

Именно на этой точке зрения базируется гипотеза лингвистической относительности. Другие представители психологической науки склонны считать мыслительные процессы явлением, не подверженным влиянию каких-либо внешних факторов. То есть они протекают у всех человеческих существ абсолютно одинаково, а если и имеются какие-либо различия, то они не несут глобального характера. Такую трактовку данного вопроса называют иногда "романтическим" или "идеалистическим" подходом.

Эти названия применялись к данной точке зрения из-за того, что она является наиболее гуманистической и считает возможности всех людей равными. Однако в настоящее время большая часть ученого сообщества предпочитает первый вариант, то есть признает возможность влияния языка на некоторые особенности поведения и мировоззрения человека. Таким образом, можно сказать, что множество современных лингвистов придерживаются мягкой разновидности гипотезы лингвистической относительности Сепира - Уорфа.

Влияние на науку

Идеи о лингвистической относительности нашли отражение во многих научных трудах исследователей в различных областях знания. Эта теория вызывала интерес как у филологов, так и у психологов, политологов, искусствоведов, физиологов и многих других. Известно, что советский ученый был знаком с трудами Сепира и Уорфа. Знаменитый создатель одного из лучших учебных пособий по психологии написал книгу о влиянии языка на поведение человека, основываясь на исследованиях этих двух американских ученых из Йельского университета.

Лингвистическая относительность в литературе

Данная научная концепция легла в основу сюжетов некоторых литературных произведений, в том числе фантастического романа "Аполлон-17".

А в антиутопическом произведении классика британской литературы Джорджа Оруэлла "1984" герои разрабатывают специальный язык, на котором невозможно критиковать действия правительства. Данный эпизод романа тоже вдохновлен научными изысканиями, известными как гипотеза лингвистической относительности Сепира - Уорфа.

Новые языки

Во второй половине 20-го века некоторыми лингвистами были предприняты попытки создания искусственных языков, каждый из которых был предназначен для какой-либо конкретной цели. Например, одно из таких средств общения предназначалось для наиболее результативного логического мышления.

Все средства данного языка были разработаны для того, чтобы обеспечить людям, говорящим на нем, возможность точного построения умозаключений. Другое творение лингвистов предназначалась для общения между представительницами прекрасного пола. Создателем этого языка также является женщина. По ее мнению, лексические и грамматические особенности и ее творения дают возможность наиболее ярко выражать мысли дам.

Программирование

Также достижениями Сепира и Уорфа многократно пользовались создатели компьютерных языков.

В шестидесятые годы 20-го века гипотеза лингвистической относительности подверглась сильнейшей критике и даже осмеянию. Вследствие этого интерес к ней пропал на несколько десятилетий. Однако в конце 80-х годов ряд американских ученых вновь обратили внимание на забытую концепцию.

Одним из этих исследователей был известный лингвист Джордж Лакофф. Один из его монументальных трудов посвящен исследованию такого средства художественной выразительности, как метафора в условиях различных грамматик. В своих трудах он опирается на сведения об особенностях культур, в которых функционирует тот или иной язык.

Можно с уверенностью сказать, что гипотеза лингвистической относительности актуальна и сегодня, и на ее основе и в настоящее время делаются открытия в области языкознания.

Образование

В начале XX века возникла гипотеза, сыгравшая огромную роль в исследовании проблемы взаимосвязи языка и сознания. Concepture публикует статью о гипотезе лингвистической относительности Сепира – Уорфа.

Все мы вышли из Гумбольдта

Безусловно, как и любое научное предположение, гипотеза Сепира-Уорфа появилась не на пустом месте. Ей предшествовала многовековая традиция изучения языка не просто как системы знаков, а как фактора, влияющего на сам процесс познания. В лингвистической науке попытку осмыслить активную форми-рующую роль системы языка по отношению к системе мышления предприняли И. Гердер и В. Гумбольдт. Например, Гердер считал, что язык формирует, следовательно, в некотором роде ограничивает мыслительный процесс. Мы мыслим при помощи языка, мышление - это, в первую очередь, говорение. Поэтому каждый народ гово-рит так, как он мыслит, и мыслит так, как он говорит. Язык, по мнению Гердера, является не только орудием, но даже «шаблоном науки», ее «формирующим творцом»; язык «определяет границы и контуры всего человеческого познания».

Если Гердер говорит о языке как о «зеркале народа», то в работах его последователей, а также у В. Гумбольдта и представителей неогумбольдтианского направления та-кая постановка вопроса вытекает в идеалистическую концепцию языка как проявления деятельности «духа народа». Хотя зачатки этой мысли можно проследить еще у Гердера, с этой идеей мы знакомы по работам Гумбольдта. От Гердера воспринял Гумбольдт и тезис о мировоззрении, со-держащемся в каждой языковой системе, а также вопрос о языке как творческой силе, формирующей способ мыш-ления членов данной языковой группы или народа.

Кро-ме Гердера, на философские воззрения Гумбольдта по-влияли также некоторые идеи из ранних произведений Канта, Гегеля, поэтому в его философии языка столь сильно подчеркивается субъективный фактор в познании, активная роль языка в познавательной деятельности лю-дей.

В частности, Гумбольдт утверждает: «Совокупность доступного познанию лежит, как поле, обрабатываемое человеческим духом, между всеми языками и независи-мо от них, посредине; человек может приблизиться к этой чисто объективной сфере не иначе, как посредством свойственных ему способов познания и чувствования, то есть субъективным образом».

Согласовывая эту мысль с те-зисом о единстве языка и мышления, Гумбольдт пытает-ся выяснить специфическую роль языка в создании человеком картины мира. Он утверждает, что отдельные элементы языка означают не сами предметы, а понятия, которые образовываются в процессе языкотворчества. Из впечатлений, получаемых от внешней среды, человек (или народ) с помощью языка творит свой особый мир, объективизирующийся в этом языке. Внешняя действи-тельность преломляется в языке народа.

«Если звук сто-ит между предметом и человеком, - пишет Гумбольдт, - то весь язык в целом находится между человеком и воз-действующей на него внутренним и внешним образом природой. Человек окружает себя миром звуков, чтобы воспринять и усвоить мир предметов... Так как восприя-тие и деятельность человека зависят от его представле-ний, то его отношение к предметам целиком обуслов-лено языком. Тем же самым актом, посредством кото-рого он из себя создает язык, человек отдает себя в его власть, каждый язык описывает вокруг народа, которому он принадлежит, круг, из пределов которого можно вый-ти, только в том случае, если вступаешь в другой круг».

По пути, проторенном Гумбольдтом, пошли многие лингвисты (И. Трир, Я. Вейсгербер, Г. Ипсен, В. Порциг и др.), образовав неогумбольдтианскую школу, которая возродила и продолжила разрабатывать идеи своего учителя. В русле концепции Гумбольдта свое движение начали и авторы гипотезы лингвистической относительности Сепир и Уорф.

Основные положения гипотезы

Основным преимуществом гипотезы Сепира-Уорфа по сравнению с той же концепцией Гумбольдта является то, что ее можно было научно проверить как эмпирическими методами, так и путем ее логического анализа. Научные методы проверки гипотезы лингвистической относительности можно разделить на прямые и косвен-ные.

К прямым методам относятся непосредственные ис-следования в области этнолингвистики, имеющие своим предметом соотношение языка, мышления и националь-ной культуры различных народов, особенно тех, чья куль-тура сохранила черты архаизма. К косвенным методам проверки гипотезы лингвисти-ческой относительности относятся психолингвистические исследования, которые ставят своей целью установление отношений между использованием данного языка и кон-кретным поведением людей.

Гипотеза Сепира - Уорфа непосредственно свя-зана с этнолингвистическими исследованиями американ-ской антропологической школы. Заинтересованность уче-ных культурой и языками американских индейцев вполне понятна на фоне тех социальных проблем, которые возникли в США в связи с существованием в стране первых обитателей американского континента - многочисленных индейских племен.

Формы культуры, обычаи, этнические и религиозные представления, с одной стороны, и струк-тура языка - с другой, имели у американских индейцев чрезвычайно своеобразный характер и резко отличались от всего того, с чем до знакомства с ними приходилось сталкиваться в подобных областях ученым. Это обстоя-тельство и подсказало американским ученым мысль о пря-мой связи между формами языка, культуры и мышления.

Наиболее полно и четко эту мысль впервые выразил известный представитель американской науки о языке - Эдуард Сепир, а Бенджамен Ли Уорф попытался общие идеи Сепира наполнить конкретным содержанием, полу-ченным на основе исследований языка индейского пле-мени хопи. Теоретическое обобщение результатов этих исследований и носит название гипотезы Сепира-Уорфа, или гипотезы лингвистической относительности. На каких же положениях держится гипотеза? В ее основу легли две мысли американских теоретиков.

Мысль 1. Язык, будучи общественным продуктом, представ-ляет собой такую лингвистическую систему, в которой мы воспитываемся и мыслим с детства. В силу этого мы не можем полностью осознать действительность, не при-бегая к помощи языка, причем язык является не только побочным средством разрешения некоторых частных проблем общения и мышления, но наш «мир» строится нами бессознательно на основе языковых норм. Мы ви-дим, слышим и воспринимаем так или иначе, те или дру-гие явления в зависимости от языковых навыков и норм своего общества.

Мысль 2. В зависимости от условий жизни, от общественной и культурной среды различные группы могут иметь раз-ные языковые системы. Не существует двух настолько по-хожих языков, о которых можно было бы утверждать, что они выражают такую же общественную действитель-ность. Миры, в которых живут различные общества, - это различные миры, а не просто один и тот же мир, ко-торому приклеены разные этикетки. Другими словами, в каждом языке содержится своеобразный взгляд на мир, и различие между картинами мира тем больше, чем боль-ше различаются между собой языки.

Поясняя свою мысль о влиянии языка на процесс по-знания, Сепир пишет, что язык представляет собой само-бытную, творческую символическую систему, которая не просто относится к опыту, полученному в значительной степени независимо от этой системы, а некоторым обра-зом определяет наш опыт.

Сепир находит много общего между языком и математической системой, которая, по его мнению, также «регистрирует наш опыт, но только в самом начале своего развития, а со временем оформ-ляется в независимую понятийную систему, предусмат-ривающую всякий возможный опыт в соответствии с не-которыми принятыми формальными ограничениями... (Значения) не столько обнаруживаются в опыте, сколько навязываются ему, в силу тиранического влияния, ока-зываемого языковой формой на нашу ориентацию в мире». Здесь речь идет не о творении языком картины действительности, а об активной роли языка в процессе познания, о его эвристической функции, о его влиянии на восприятие действительности и, следовательно, на наш опыт.

Развивая и конкретизируя идеи Сепира, Уорф решает проверить их на конкретном материале, а знакомство с языком и культурой хопи дает ему такую возможность. В результате своих исследований Уорф формулирует принцип лингвистической относительности, который ста-новится центральным пунктом гипотезы Сепира - Уор-фа.

«Мы расчленяем природу в направлении, подсказан-ном нашим родным языком. Мы выделяем в мире яв-лений те или иные категории и типы совсем не потому, что они (эти категории и типы) самоочевидны; напро-тив, мир предстает перед нами как калейдоскопический поток впечатлений, который должен быть организован нашим сознанием, а это значит в основном - языковой системой, хранящейся в нашем сознании. Мы расчленя-ем мир, организуем его в понятия и распределяем значе-ния так, а не иначе в основном потому, что мы участники соглашения, предписывающего подобную систематиза-цию...».

Уорф делает радикальный вывод: принцип относительности гласит, что сходные физические явления позволяют создать сходную картину вселенной только при сходстве или, по крайней мере, при соотносительности языковых систем.

Мнения «за» и «против»

Основные идеи этой гипотезы были развиты в 20-30-х гг. XX века и получили известность среди научной общественности в конце 40-х годов. Они быстро приобрели решительных и восторженных поклонников и сторонников, и вместе с тем - не менее решительных противников.

Необходимо отметить одну интересную деталь. Сто-ронники гипотезы, за исключением наиболее ортодок-сальных последователей Уорфа, не отстаивают всю кон-цепцию в целом, а пытаются вычленить наиболее рацио-нальные идеи. Иными словами, они занимают гораздо более умеренную позицию. В то же время даже наиболее беспощадные критики отмечают ценность высказанных идей. Американский философ Макс Блэк заканчивает критический анализ работ Уорфа следующими словами: «Своими отрицательными выводами мне не хотелось бы создать впечатление о том, что работы Уорфа не представляют большой ценности. Как это часто бывает в ис-тории мысли, самые спорные взгляды оказываются самы-ми плодотворными. Сами ошибки Уорфа гораздо инте-реснее избитых банальностей более осторожных уче-ных».

Среди русских исследователей гипотезы можно выделить Г. А. Брутяна, В. А. Звегинцева. Из числа зарубежных сторонников гипоте-зы можно назвать Г. Хойджера, Г. Трейджера, Ч. Волегена, Ф. Саунсбери, Дороти Ли, Д. Гаймса, которые, будучи антропологами и этнолингвистами, сами зани-мались исследованием языков индейских племен. На XIV Международном философском конгрессе (Вена, 1968 г.) различные аспекты рассматриваемой гипотезы явились темой докладов и выступлений Г. А. Брутяна, А. Шаффа, Е. Шпехта, Е. Риверсо. Гипотеза Сепира-Уорфа надолго пережила своих создателей, до сих пор являясь ценным источником в лингвистических и философских исследованиях.

Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже

Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.

Размещено на http://www.allbest.ru/

Теория лингвистической относительности Сепира - Уорфа

Гипотеза Сепира-Уорфа (гипотеза лингвистической относительности) - разработанная в 30-х годах ХХ века концепция, согласно которой структура языка определяет мышление и способ познания реальности. Возникла в этнолингвистике США под влиянием трудов Э. Сепира и Б. Л. Уорфа.

СЕПИР (Сэпир) (Sapir) Эдвард (1884-1939) - американский лингвист и антрополог. Родился в Германии. Окончил в 1904 Колумбийский университет, в дальнейшем занимался научной деятельностью. В 1927-31 -- профессор Чикагского, с 1931 -- Йельского университетов. Член Американской академии искусств и наук (1930), президент Американского лингвистического (1933) и Антропологического(1938) обществ.

Существующие в языке наименования предметов, явлений, событий -- суть “звуковые паттерны”, стереотипные формы восприятия, которые, сохраняя устойчивость в культуре, оказывают решающее воздействие на сам процесс формирования человеческих представлений об этих явлениях и событиях и их оценку. Эта теория, развитая последователем Сепира Бенджамином Ли Уорфом (1897-1941), получила название гипотезы лингвистической относительности или “гипотезы Сепира -- Уорфа ” и легла в основу т.н. этнолингвистики -- этнически ориентированного синхронного анализа языка, выявляющего его роль в культурном формообразовании.

В своей сильной форме теория лингвистической относительности утверждает, что индивиды членят мир на фрагменты, предопределяемые структурой их родного языка. Таким образом, у носителей разных языков ментальные образы одного и того же объекта неодинаковы. В английском языке есть только одно слово для обозначения снега, в эскимосском их несколько, так что от носителя эскимосского языка требуется различать, о каком снеге идет речь: падающем или лежащем на земле. Аналогично Уорф доказывает, что грамматические категории, такие, как время или число, также вынуждают говорящих воспринимать мир определенным образом. В английском языке любой глагол в личной форме обязательно должен содержать показатель времени: например, I sang "Я пел (прошедшее время)", I sing "Я пою (настоящее время)", I willsing "Я буду петь (будущее время)".

В 1960 году Джошуа Фишман опубликовал всеобъемлющую классификацию наиболее важных способов обсуждения данной гипотезы. В его описании эти различные подходы упорядочены по возрастанию сложности. Уровень сложности, к которому может быть отнесена конкретная версия гипотезы, определяют два фактора.

Первый фактор - какой именно аспект языка находится в поле интереса исследователей, например лексика или грамматика. Второй фактор - какие виды когнитивной деятельности носителей языка изучаются, например, темы, связанные с культурой или нелингвистические вопросы, такие как выполнение задачи на принятие решений. Из четырех уровней самый простой - уровень 1, самый сложный - уровень 4. Уровни 3 и 4 в действительности ближе всего к оригинальным идеям Сепира и Уорфа, которые касались грамматики и синтаксиса языка, а не его лексики.

Если смотреть с точки зрения классификации Фишмана, наиболее изученной оказывается область лексических различий между языками, которая дает только частичную и самую слабую поддержку гипотезе лингвистической относительности. Такие результаты имеют смысл, поскольку лексика, по- видимому, лишь минимально связана с мыслительными процессами, что может отвечать за некоторую долю скептицизма по отношению к гипотезе Сепира-Уорфа.

Двуязычие и его следствия в свете гипотезы С епира- У орфа

Многие люди, владеющие двумя языками, сообщают, что думают, чувствуют и действуют по-разному, в зависимости от того, каким языком они в данный момент пользуются.Таким образом, двуязычные индивиды могут думать по-разному, используя разные языки, но языки сами по себе могут и не отвечать за эти различия в мышлении. Здесь может быть полезно провести дальнейшее разграничение между «сильной» и «слабой» версиями гипотезы Сепира-Уорфа. В данном случае сильная версия будет включать утверждение, что различия в языке вызывают различия в мышлении. Слабая версия будет предполагать, что различия в мышлении просто связаны с языком, а не обязательно вызываются им. Фактически, причина может быть найдена среди переменных, выполняющих некую посредническую функцию, таких как культура или культурные ценности, связанных и с языком, и с различиями в мышлении, чувствах и действиях.

Один из критических вопросов, возникающих при проведении исследований с участием людей, говорящих на двух языках, - это установление, до какой степени люди равно владеют этими языками. Для многих таких людей один из языков - это их первый, родной язык, тогда как другой они выучили впоследствии в течение своей жизни. И многие из таких людей на одном своем языке говорят лучше или свободнее, чем на другом.

Исследования лингвистической относительности

лингвистическая относительность двуязычие уорфа

Использование Тематического теста апперцепции

Эрвин сравнивает реакции двуязычных индивидов, владеющих французским и английским, на картинки из Тематического теста апперцепции - стандартного теста, используемого во многих кросс-культурных исследованиях. Участники эксперимента рассказывали по картинкам свои истории, один раз на английском, другой - на французском.

Эрвин сообщает, что на французском языке участники выражали больше агрессии, автономии и замкнутости, чем на английском, и что женщины, пользуясь английским, демонстрировали более высокую потребность в достижениях, чем тогда, когда говорили на французском. Эрвин приписывает эти различия тому, что во французской культуре более важна словесная демонстрация своей доблести и сильнее различаются роли мужчин и женщин.

Гипотезы присоединения

Гипотеза присоединения к культуре состоит в том, что двуязычные иммигранты склонны принимать, как свои, ценности и убеждения культуры, связанной с тем языком, на котором они в данный момент общаются. Когда они переключаются на другой язык, они вместе с тем переключаются также и на другие культурные ценности. Гипотеза присоединения к меньшинству, напротив, утверждает, что двуязычные иммигранты склонны идентифицировать себя как членов этнического меньшинства и принимать поведенческие стереотипы культуры большинства, касающиеся их группы, как свои собственные характеристики, в то время, когда они общаются на языке своей группы. До тех пор пока эти стереотипы соответствуют действительности, гипотеза присоединения к меньшинству приводит к тем же предсказаниям, что и гипотеза присоединения к культуре; т. е. можно сказать, что, разговаривая на своем первом языке, люди будут в большей степени вести себя так, как принято в культуре их предков, и это также будет соответствовать стереотипам культуры большинства относительно их культуры. Языковой контекст в таком случае служил бы предсказателем изменений в поведении, так же как и в свойствах личности.

Заблуждения относительно двуязычных людей

Трудности обработки иностранного языка

Негативные впечатления и стереотипы, касающиеся людей, говорящих на двух языках, в особенности их интеллектуальных способностей, могут возникать оттого, что когда с такими людьми говорят на их втором языке, они могут дольше задумываться над ответом и как будто испытывают когнитивные затруднения при обработке информации. Такие затруднения, известные как трудности обработки иностранного языка появляются из-за недостаточно хорошего или недостаточно свободного владения языком и из-за неопределенности или неоднозначности смысла, вложенного в сообщения, когда они принимаются на иностранном языке. Фактически, такие затруднения - это нормальная составляющая изучения языка, и совсем не обязательно использовать их как основу для негативных заключений об интеллекте или других характеристиках личности человека, говорящего, быть может, на своем втором (или третьем) языке.

Эффект иностранного языка

Двуязычные индивиды могут также испытывать затруднения и в нелингвистических задачах на размышление, такие затруднения известны как эффект иностранного языка. Этот термин относится к временному снижению мыслительных способностей людей, когда они используют иностранный язык, которым владеют хуже, чем своим родным. Эффект иностранного языка, наблюдаемый в нелингвистических задачах, - побочный продукт трудностей обработки иностранного языка, заметных в лингвистических задачах.

Все вместе, эти утверждения показывают, что помехи при выполнении как лингвистических заданий (трудности обработки иностранного языка), так и нелингвистических задач (эффект иностранного языка) - нормальное и предсказуемое явление в случае людей, говорящих на двух языках. Механизм возникновения этих помех тот же, что любых других, имеющих место, когда одному человеку даются в одно и то же время две когнитивные задачи. Их нужно рассматривать как нормальные когнитивные помехи, и не следует брать за основу для формирования негативных впечатлений или стереотипов в отношении двуязычных индивидов.

Размещено на Allbest.ru

Подобные документы

Предпосылки возникновения гипотезы лингвистической относительности в науке о языке ХХ века. Гипотеза Сепира-Уорфа: суть, вехи развития. Процедура верификации в лингвистике: актуальные тенденции. Когнитивные особенности китайской культуры и языка.

дипломная работа , добавлен 17.07.2017


Вильгельм фон Гумбольдт как основоположник теоретического языкознания. Главные аспекты для разграничения исследований языков. Языковая картина мира в концепции Й.Л. Вайсгербера. История появления и особенности гипотезы лингвистической относительности.

реферат , добавлен 05.02.2012


Становление лингвистической географии. История возникновения лингвогеографии в Европе. Основные понятия этой науки. Развитие лингвистической географии в России. Картографирование языковых явлений. Диалектное членение русского языка. Ареальная лингвистика.

курсовая работа , добавлен 07.01.2009


Внутренние факторы развития лингвистической науки как предпосылки становления младограмматизма. Развитие младограмматического направления, его основные черты. История Московской лингвистической школы. Шахматов как один из ведущих представителей МЛШ.

реферат , добавлен 21.06.2010


Определение искусственных языков и их положение в современной лингвистике. Теория лингвистической относительности в контексте изучения артлангов. Характеристика исследования грамматики новояза. Основные фонетические особенности дотракийского говора.

дипломная работа , добавлен 26.07.2017


Становление лингвистической теории Ф. Де Соссюра - швейцарского лингвиста, заложившего основы семиологии и структурной лингвистики. Теория языка в концепции Ф.Де Соссюра, его факт многоликости языка и дихотомии. Противопоставление языка и речи лингвистом.

курсовая работа , добавлен 05.06.2015


Статус консубстанциональных терминов в системе лингвистической терминологии русского и английского языков. Этимологический анализ как важная составляющая изучения специальных лексем. Историко-диахронический анализ русских и английских лексических единиц.

диссертация , добавлен 01.04.2011


Лингвистическая терминология как объект исследования. Теоретические основы описания терминов. Этапы развития лингвистической терминологии, ее формирование посредством описательных грамматик. Словари лингвистических терминов и лингвистические энциклопедии.

дипломная работа , добавлен 25.02.2016


Характеристика термина как единицы языка и речи; их классификация. Рассмотрение общих и частных явлений, свойственные русской лингвистической терминологии, экстралингвистических факторов. Описание деривационных и прагматических особенностей терминов.

дипломная работа , добавлен 03.02.2015


Причины становления и развития гендерных исследований в лингвистической науке. История появления нового направления языкознания в США и Германии - феминистской критики языка. Сравнительный анализ невербального коммуникативного поведения мужчин и женщин.

Блинов А.К.

Итак, каково же соотношение детерминированности, конвенциональности каузальности значений - или каков характер их детерминированности или каузальности? Где пределы их альтернативности? Чем они определяются?

Гипотеза лингвистической относительности Сепира - Уорфа представляет - здесь следует согласиться с Дэвидсоном - один из наиболее ярких примеров теорий конвенциональности значения, исходящих из противопоставления концептуальной схемы, на использовании которой основано описание, и наполняющего схему содержания "внешнего" мира, трансцендентного описанию.

1. Эпистемологические основания концепции лингвистической относительности

Гипотеза Сепира - Уорфа непосредственно связана с этнолингвистическими исследованиями американской антропологической школы. Формы культуры, обычаи, этнические и религиозные представления, с одной стороны, и структура языка - с другой, имели у американских индейцев чрезвычайно своеобразный характер и резко отличались от всего того, с чем до знакомства с ними приходилось сталкиваться исследователям в подобных областях. Это обстоятельство, по общепринятому мнению, и вызвало к жизни в американском структурализме представления о прямой связи между формами языка, культуры и мышления.

В основу гипотезы лингвистической относительности легли две мысли Эдварда Сепира:

Язык, будучи общественным продуктом, представляет собой такую лингвистическую систему, в которой мы воспитываемся и мыслим с детства. В силу этого мы не можем полностью осознать действительность, не прибегая к помощи языка, причем язык является не только побочным средством разрешения некоторых частных проблем общения и мышления, но наш "мир" строится нами бессознательно на основе языковых норм. Мы видим, слышим и воспринимаем так или иначе, те или другие явления в зависимости от языковых навыков и норм своего общества.

В зависимости от условий жизни, от общественной и культурной среды различные группы могут иметь разные языковые системы. Не существует двух настолько похожих языков, о которых можно было бы утверждать, что они выражают такую же общественную действительность. Миры, в которых живут различные общества, - это различные миры, а не просто один и тот же мир, которому приклеены разные этикетки. Другими словами, в каждом языке содержится своеобразный взгляд на мир, и различие между картинами мира тем больше, чем больше различаются между собой языки.

Речь здесь идет об активной роли языка в процессе познания, о его эвристической функции, о его влиянии на восприятие действительности и, следовательно, на наш опыт: общественно сформировавшийся язык в свою очередь влияет на способ понимания действительности обществом. Поэтому для Сепира язык представляет собой символическую систему, которая не просто относится к опыту, полученному в значительной степени независимо от этой системы, а некоторым образом определяет наш опыт. Сепир, по наблюдению Дэвидсона, следует в направлении, хорошо известном по изложению Т. Куна, согласно которому различные наблюдатели одного и того же мира подходят к нему с несоизмеримыми системами понятий. Сепир находит много общего между языком и математической системой, которая, по его мнению, также регистрирует наш опыт, но только в самом начале своего развития, а со временем оформляется в независимую понятийную систему, предусматривающую всякий возможный опыт в соответствии с некоторыми принятыми формальными ограничениями... (Значения) не столько обнаруживаются в опыте, сколько навязываются ему, в силу тиранического влияния, оказываемого языковой формой на нашу ориентацию в мире .

Развивая и конкретизируя идеи Сепира, Уорф проверяет их на конкретном материале языка и культуры хопи и в результате формулирует принцип лингвистической относительности.

Мы расчленяем природу в направлении, подсказанном нашим родным языком. Мы выделяем в мире явлений те или иные категориями и типы совсем не потому, что они (эти категории и типы) самоочевидны; напротив, мир предстает перед нами как калейдоскопический поток впечатлений, который должен быть организован нашим сознанием, а это значит в основном – языковой системой, хранящейся в нашем сознании. Мы расчленяем мир, организуем его в понятия и распределяем значения так, а не иначе в основном потому, что мы участники соглашения, предписывающего подобную систематизацию...

Это обстоятельство имеет исключительно важное значение для современной науки, поскольку из него следует, что никто не волен описывать природу абсолютно независимо, но все мы связаны с определенными способами интерпретации даже тогда, когда считаем себя наиболее свободными... Мы сталкиваемся, таким образом, с новым принципом относительности, который гласит, что сходные физические явления позволяют создать сходную картину вселенной только при сходстве или, по крайней мере, при соотносительности языковых систем .

Уорф придал более радикальную формулировку мыслям Сепира, полагая, что мир представляет собой калейдоскопический поток впечатлений, который должен быть организован нашей языковой системой. Так, условия жизни, культура и прочие общественные факторы воздействовали на языковые структуры хопи, формировали их и в свою очередь подвергались их влиянию, в результате чего оформлялось мировоззрение племени.

Между культурными нормами и языковыми моделями существуют связи, но не корреляции или прямые соответствия... Эти связи обнаруживаются не столько тогда, когда мы концентрируем внимание на чисто лингвистических, этнографических или социологических данных, сколько тогда, когда мы изучаем культуру и язык... как нечто целое, в котором можно предполагать взаимозависимость между отдельными областями .

Но главное внимание Уорф уделяет влиянию языка на нормы мышления и поведения людей. Он отмечает принципиальное единство мышления и языка и критикует точку зрения "естественной логики", согласно которой речь – это лишь внешний процесс, связанный только с сообщением мыслей, но не с их формированием, а различные языки - это в основном параллельные способы выражения одного и того же понятийного содержания и поэтому они различаются лишь незначительными деталями, которые только кажутся важными .

Согласно Уорфу, языки различаются не только тем, как они строят предложения, но также и тем, как они членят окружающий мир на элементы, которые являются единицами словаря и становятся материалом для построения предложений. Для современных европейских языков, которые представляют собой одну языковую семью и сложились на основе общей культуры (Уорф объединяет их в понятии "общеевропейский стандарт" - S АЕ), характерно деление слов на две большие группы - существительное и глагол, подлежащее и сказуемое. Это обусловливает членение мира на предметы и их действия, но сама природа так не делится. Мы говорим: "молния блеснула"; в языке хопи то же событие изображается одним глаголом r е h р i - "сверкнуло", без деления на субъект и предикат.

В языках SAE одни слова, обозначающие временные и кратковременные явления, являются глаголами, а другие - существительными. В отличие от них в языке хопи существует классификация явлений, исходящая из их длительности. Поэтому слова "молния", "волна", "пламя" являются глаголами, так как все это события краткой длительности, а слова "облако", "буря" – существительные, так как они обладают продолжительностью, достаточной, хотя и наименьшей, для существительных.

В то же время в языке племени нутка нет деления на существительные и глаголы, а есть только один класс слов для всех видов явлений. Таким образом, определить явление, вещь, предмет, отношение и т. п. исходя из природы невозможно; их определение всегда подразумевает обращение к грамматическим категориям того или иного конкретного языка .

Языки SAE обеспечивают искусственную изоляцию отдельных сторон непрерывно меняющихся явлений природы в ее развитии. Вследствие этого мы рассматриваем отдельные стороны и моменты развивающейся природы как собрание отдельных предметов. "Небо", "холм", "болото" приобретают для нас такое же значение, как "стол", "стул" и др. Вопрос, таким образом, заключается в следующем:

от чего зависит тип деления?

почему мы классифицируем мир именно таким, а не иным способом?

Уорф утверждает не то, что членение явлений мира свойственно лишь языкам S АЕ, а то, что у языков, сильно отличающихся друг от друга, различна также система анализа окружающего мира, различен тип деления на изолированные участки. Он усиливает свой тезис тем, что подчеркивает влияние языковых норм не только на процесс мышления, но и на восприятие людьми внешнего мира. Это положение явно сформулировано Сепиром и взято в качестве эпиграфа в одной из работ Уорфа:

Мы видим, слышим и воспринимаем так или иначе те или другие явления главным образом благодаря тому, что языковые нормы нашего общества предполагают данную форму выражения .

Уорф исследует, каким образом категории пространства и времени фиксируются в языках S АЕ и хопи, и приходит к выводу, что хопи не знает такой категории времени, которая свойственна нашим языкам, тогда как категория пространства сходна в обоих случаях. Наш язык не склонен проводить различия между выражениями "десять человек" и "десять дней", хотя такое различие есть: мы можем непосредственно воспринимать десять человек, но сразу воспринимать десять дней мы не можем. Это воображаемая группа, в отличие от "реальной" группы, которую образуют десять человек. Такие термины, как "лето", "зима", "сентябрь", "утро", "рассвет", также образуют множественное число и исчисляются подобно тем существительным, которые обозначают предметы материального мира. Уорф считает, что в этом отражаются особенности нашей языковой системы, и называет такое явление "объективацией", поскольку здесь временные понятия утрачивают связь с субъективным восприятием времени как "становящегося все более и более поздним" и объективируются как исчисляемые количества, т.е. отрезки, состоящие из отдельных величин, в частности длины, так как длина может быть реально разделена на дюймы. "Длина", "отрезок" времени мыслятся в виде одинаковых единиц, подобно, скажем, такой актуальности, как ряд бутылок .

Сравнивая выражение времени в языках S АЕ с хопи, Уорф отмечает, что множественное число и количественные.числительные в языке племени хопи употребляются только для обозначения тех предметов, которые образуют или могут образовать реальную группу. Такое выражение, как "десять дней", не употребляют. Эквивалентом его может служить выражение, указывающее на процесс счета, а счет ведется с помощью порядковых числительных. Выражение "они пробыли десять дней" превращается в языке хопи в "они прожили до одиннадцатого дня" или "они уехали после десятого дня". Этот способ счета не может применяться к группе различных предметов, даже если они следуют друг за другом, ибо и в таком случае они могут объединяться в группу. Однако он применяется по отношению к последовательному появлению одного и того же человека или предмета, не способных объединиться в группу. "Несколько дней" воспринимается не как несколько людей, к чему склонны, по мнению Уорфа, наши языки, а как последовательное появление одного и того же человека . Уорф считает необоснованным тот взгляд, согласно которому хопи, знающий только свой язык и идеи, порожденные культурой своего общества, должен иметь те же самые понятия времени и пространства, которые имеем мы и которые вообще считаются универсальными.

Понятие "времени", свойственное языкам S АЕ, и понятие "длительности" у хопи, по мнению Уорфа, различны. Вместе с тем он настойчиво подчеркивает, что особенности языка хопи нисколько не препятствуют им правильно ориентироваться в окружающем мире. Более того, по его мнению, этот язык ближе к современной науке - теории относительности и квантовой механике, - чем индоевропейские языки, которые дают возможность воспринимать вселенную как собрание отдельных предметов, что наиболее характерно для классической физики и астрономии.

В работах Уорфа рассматриваются главным образом фундаментальные представления - категории субстанции, времени, пространства, т.е. как раз те, которые, как можно предположить без привлечения дополнительных допущений, с наибольшей вероятностью должны были бы являться общими для всех людей. Поэтому, когда языки фиксируют в своих элементах понятия субстанции, времени и пространства, то в этих элементах исследователь с наибольшей вероятностью может обнаружить общее содержание.

Уместный здесь вопрос может быть сформулирован так: о чем идет речь в таком обсуждении - о категориальной структуре человеческого мышления или о конкретном содержании соответствующих понятий? Если мы считаем, что категории являются формами мышления, то должны будем признать, что у нас нет оснований считать возможным "непредметное" мышление, не связанное с представлениями о предмете и его свойствах (которые навязываются нам категориями субстанции и акциденции). Точно так же вряд ли возможен естественный язык, лишенный всяких выразительных средств, позволяющих мыслить в немкачественно-количественные или пространственно-временные характеристики предметов. Единственный пункт в работах Уорфа, ставящий под сомнение "предметность" мышления, - утверждение, что в языке племени нутка нет деления на существительные и глаголы, а есть только один класс слов для всех видов явлений, - оставляет много неясностей. Сепир, напротив, настаивал на универсальности этого деления:

Какой бы неуловимый характер ни носило в отдельных случаях различение имени (существительного) и глагола, нет такого языка, который вовсе бы пренебрегал этим различением. Иначе обстоит дело с другими частями речи. Ни одна из них для жизни языка не является абсолютно необходимой .

Итак, исследования Уорфа ставят под вопрос всеобщность категорий мышления как форм связинекоторого мыслительного содержания.

2. Конвенциональность грамматики

Грамматические значения языковых единиц оказываются, с такой точки зрения, связаны с "членением" мира с помощью грамматических категорий. Например, в английском языке слово "волна" - существительное, а в языке хопи - глагол. Оно принадлежит к разным грамматическим категориям, и тем самым язык в первом случае "принуждает" нас рассматривать волну как предмет, а во втором - как действие. Ответить на вопрос "что такое волна - предмет или действие?" без обращения к грамматическим категориям того или иного конкретного языка, по мнению Уорфа, невозможно. В этом выводе, который он обобщает до значения принципа, и заключается, очевидно, суть всей концепции.

Рассмотрим вопрос о роли грамматических категорий и связанных с ними грамматических значений.

В лингвистике принято различать грамматические и неграмматические значения, например, следующим образом. Значение называется грамматическим, если в данном языке оно выражается обязательно, т. е. всякий раз, когда в высказывании появляется элемент, значение которого может сочетаться с данным грамматическим значением; причем такие элементы образуют в языке большие классы и поэтому появляются в текстах достаточно часто. Если же некоторое значение выражается не обязательно и не появляется в текстах достаточно часто, то оно считается неграмматическим. С этой точки зрения значение числа в русском языке является грамматическим, так как всякое существительное обязательно имеет показатель числа - единственного или множественного. Грамматические правила русского языка вынуждают нас выражать это значение, независимо от того, считаем ли мы его существенным для сообщения или нет. Напротив, в китайском языке значение числа является неграмматическим: оно остается невыраженным, если нет нужды специально указывать число предметов, о которых идет речь. Значения, являющиеся грамматическими в одном языке, могут быть неграмматическими в другом. Более того, в соответствии с правилами того или ингого языка может происходить принудительная категоризация грамматических значений.

Можно предположить, что не всякое значение может быть грамматическим, так как трудно представить себе язык, в котором, скажем, различие между иволгой и сойкой выражалось бы грамматически. Обычно в качестве грамматических, т.е. подлежащих обязательному выражению, выступают более или менее абстрактные значения (времени, числа, деятеля, объекта, причины, цели, контакта, обладания, знания, ощущения, модальности, реальности, потенциальности, возможности, умения и т. п.). С лингвистической точки зрения представляют интерес те значения, которые хотя бы в некоторых языках являются грамматическими: именно они "входят" в структуру языка (правила кодирования сообщений), независимо от того, являются ли они в данном языке грамматическими или нет .

Считается, что язык тем совершеннее, чем меньше доля выражаемой в высказывании обязательной информации, вынуждаемой исключительно правилами кодирования, а не существом сообщаемого. Разбирая латинскую фразу illa alba femina quae venit ("та белая женщина, которая приходит"), Э. Сепир указывает, что логически только падеж требует в ней выражения; остальные грамматические категории или совершенно не нужны (род, число в указательных и относительных словах, в прилагательном и глаголе), или же не относятся к существу синтаксической формы предложения (число в существительном, лицо и время) . Еще менее совершенен в этом отношении язык нутка. Грамматический строй этого языка вынуждает говорящего каждый раз, когда он упоминает кого-либо или обращается к кому-либо, указывать, является ли это лицо левшой, лысым, низкорослым, обладает ли оно астигматизмом и большим аппетитом. Язык нутка заставляет говорящего мыслить все эти свойства совершенно независимо от того, считает ли он соответствующую информацию существенной для своего сообщения или нет.

Глагольная система языка навахо резко отличается от обычной в европейских языках системы обилием категорий, описывающих все аспекты движения и действия. Грамматические категории навахского глагола заставляют классифицировать в качестве разных объектов движение одного тела, двух тел, более чем двух тел, а также движение тел, различных по форме и распределению в пространстве. Даже предметные понятия выражаются не прямо, но через глагольную основу, и поэтому предметы мыслятся не как таковые, а как связанные с определенным видом движения или действия .

В этой связи можно допустить, что различие между иволгой и сойкой могло бы выражаться и с помощью грамматических значений. Если бы какое-нибудь племя знало только эти два вида птиц (или, по крайней мере, не очень большое их число), то в системе языка этого племени могли бы существовать такие глагольные окончания, одно из которых относило бы глагол ("летит", "сидит", "клюет") к иволге, другое – к сойке, а третье – ко всем остальным птичкам или вообще предметам. В этом случае говорящий не мог бы сказать "летит", не указывая в то же время, что летит: иволга, сойка или что-либо третье - так же, как в русском языке мы не можем сказать "читал", не указывая одновременно, относится ли данное сообщение к существу мужского, женского или среднего рода: читал – читала – читало.

Рассмотренный пример свидетельствует в пользу того, что в принципе любые лексические различия могут быть выражены с помощью грамматических категорий и тем самым представлены в качестве грамматических значений в каком-либо - пусть лишь возможном - языке. Безотносительно к языку нельзя указать никакой границы между лексическими и грамматическими значениями.

Итак, язык, которым мы пользуемся и из круга которого можем выйти, лишь попадая в другой круг, предписывает нам соответствующую систематизацию и категоризацию мира. С такой точки зрения, языковая система априорна: она призвана организовать "калейдоскопический поток впечатлений"; синтез этого "чувственного многообразия" с языковой формой дает нам картину мира, которая может быть сходна с другими картинами только при сходстве или, по крайней мере, при соотносительности языковых систем:

Определить явление, вещь, предмет, отношение и т. п., исходя из [их] природы, невозможно; их определение всегда подразумевает обращение к грамматическим категориям того или иного конкретного языка .

Грамматические категории и соответствующие им значения более консервативны и изменяются гораздо медленнее, чем лексика. Это приводит к тому, что новое содержание, зафиксированное в лексических значениях языковых единиц, начинает противоречить грамматическим значениям с которыми оно оказывается связанным. Мы, например, знаем, что молния - это не предмет, подобно столу, стулу и т. д., и тем более сама по себе она не имеет никаких родовых признаков, хотя слово "молния" в русском языке - существительное женского рода. Так, одни грамматические категории кажутся нам совершенно "искусственными", не соответствующими ничему в реальности, как, например, категория рода имен существительных для неодушевленных предметов в русском языке, другие же - "естественными", указывающими на способы существования внешней реальности: категория числа, категория времени для глагольных форм и т. д.

Современному обыденному сознанию свойственно отличать реальную действительность от мыслимой и параллельно этому - лексические значения (понятийный состав мышления) от грамматических форм их выражения. Но таким обыденное сознание было не всегда. Например, древний грек еще почти не отличал своего мышления от реального существования, самого себя от природы вообще: миф был для него целостной, окончательной, реально существующей действительностью. Что же касается понятия и слова, то даже в гораздо более поздние времена их неразличимость, единство, доходящее до полного тождества, находило свое выражение в термине????? , не имеющем точного аналога в современных европейских языках. Грамматические характеристики слова не отличались от его понятийного содержания и вместе с этим последним переносились на реальную вещь. В определенном отношении можно сказать, что некоторые грамматические категории современных языков являются памятниками минувших эпох в развитии человеческого сознания. Так, например, категория рода имен существительных может рассматриваться, по-видимому, как рудимент анимистического сознания наших предков, которым физические предметы представлялись одушевленными существами. Лексические и грамматические значения дополняют друг друга и только в своем единстве образуют картину мира, фиксируемую в данном языке. С этой "дополнительностью" мы сталкиваемся при переводах с одного языка на другой: одна и та же информация в одних языках фиксируется в лексических, а в других - в грамматических значениях (например, перевод с русского языка на китайский влечет трансформацию грамматических значения числа в лексические).

3. Конвенциональность лексики

Наибольшее внимание конвенциональности лексики уделяют представители современного неогумбольдтианства, сторонники так называемой теории семантических полей - Л.Вайсгербер, Й.Трир и др.; с их точки зрения, лексический состав языка представляет собой классификационную систему, сквозь призму которой мы только и можем воспринимать окружающий мир, несмотря на то, что в природе самой по себе соответствующие подразделения отсутствуют. Содержащаяся в языке классификационная система вынуждает нас выделять в окружающем мире такие предметы, как "плод", "злак", и противопоставлять их "сорняку" с точки зрения их пригодности для человека. Мы выделяем "плод" и "злак" и противопоставляем их "сорняку" не потому, что сама природа так делится, а потому, что в этих понятиях зафиксированы различные способы, правила нашего поведения. Ведь по отношению к сорняку мы поступаем отнюдь не так, как к злаку. Это различие в способах нашего действия, зафиксированное словом, определяет и наше видение мира, и наше будущее поведение. Например, Уорф приводит ситуацию, в которой слово "пустой", примененное к порожним бензиновым цистернам, определяло неосторожное обращение с огнем работавших поблизости людей, хотя эти цистерны более огнеопасны из-за скопления в них паров бензина, чем наполненные.

Тезис о существовании в языке более или менее специфической классификационной системы обычно не вызывает возражений; вопрос в том, насколько велико влияние языка и содержащейся в нем классификационной системы на восприятие мира. Где доказательства тому, что от той или иной терминологии зависит, например, восприятие цвета? Как показали исследования самых разнообразных языков, спектр "распределяется" различными языками по-разному.

Проблема влияния лексики на восприятие содержит в себе минимум два вопроса:

может ли человек воспринимать те явления, свойства - например, цвета - для которых в его родном языке нет специальных слов?

оказывает ли лексика языка влияние на восприятие этих явлений на практике, в повседневной жизни?

Количество названий цветов, а также их распределение по различным частям спектра в различных языках зависит в первую очередь от практической заинтересованности в различении цветов и в их обозначении, от частоты, с которой те или иные цвета встречаются во внешнем мире. Если, например, разбить цвета на три группы (ахроматические, красно-желтые и зелено-синие), то окажется, что в русском (как и в немецком, английском, французском языках) названий для хроматических цветов больше, чем для ахроматических, а для красно-желтой группы больше, чем для зелено-синей, в ненецком же языке названия распределены по всем этим группам равномерно. Одно из объяснений сравнительно высокого уровня развития в ненецком языке названий для ахроматических, а также для зеленых и синих цветов можно искать в практической значимости различения соответственных окрасок в условиях жизни на Крайнем Севере. И наоборот, объясняя причину отсутствия в языке африканского племени аранта особого слова для обозначения синего цвета, указывают, что в окружающей людей этого племени природе, за исключением неба, нет синего цвета. Слово, обозначающее желтый и зеленый цвет, может быть использовано людьми этого племени также для обозначения синего; однако из этого использования слов не следует, будто аранта смешивают эти цвета на деле, зрительно .

Количество цветов, которые человеческий глаз способен различить в предметах, определяется в пределах примерно от пятисот тысяч до двух с половиной миллионов. Между тем число простых названий цвета (красный, лимонный), зарегистрированных в толковых словарях европейских языков, как правило, колеблется около сотни, а число составных названий (кроваво-красный, лимонно-желтый) равняется нескольким сотням. Налицо диспропорция между количеством цветов, различаемых глазом, и количеством их названий. Таким образом, человеческий глаз может воспринимать и те цвета и цветовые оттенки, для которых в языке нет названий, но человек быстрее и легче воспринимает и дифференцирует то, на что наталкивает его родной язык.

Рассмотрение языка как динамической системы указывает на необходимость генетического подхода к анализу лексических значений: в самом деле, человеческое познание всегда обусловлено мышлением предшествующих поколений, зафиксированным в языке, в его лексическом составе. Многовековая практика языкового сообщества, сложившаяся система мышления аккумулировали и преобразовали коллективный эмпирический опыт, вследствие чего результаты восприятия всегда содержат в себе в большей или меньшей степени момент рациональной обработки. Мысль, опирающаяся на базу готовой языковой формы, возникает при прочих равных условиях быстрее и легче, чем мысль, не имеющая такой опоры в родном языке говорящего. Язык влияет на формирование новых мыслей через значения терминов, в которых так или иначе отразились и закрепились познавательная деятельность предыдущих поколений и их опыт; он сообщает возникающей мысли устойчивость и необходимую определенность. Уже в силу этого можно говорить о том, что значения терминов, определемые внешней действительностью, формируются не независимо от данного языка, а под влиянием эмпирического и рационального опыта предыдущих поколений, зафиксированного в системе языка.

Язык не в одинаковой степени влияет на оформление мысли в разных случаях: так, можно предположить, что его роль здесь тем важнее, чем менее прямой и непосредственной является связь с соответствующим предметом внешней языку действительности. Например, хотя русский и английский языки по-разному формируют мысль о таких предметах, как рука и нога (русский язык направляет внимание на эти конечности как целое, без необходимости не отмечая, какая из их частей имеется в виду, а английский или французский выделяет ту или другую часть руки или ноги, даже когда в этом нет необходимости), все же сами эти предметы таковы, что легко усмотреть различие их частей и можно скоро приучиться к оформлению мысли о них как о двух различных частях, или, напротив, привыкнуть думать о них как о целом.

Точно так же по-разному оформляют мысль русский и английский языки, с одной стороны, и французский и немецкий – с другой, когда речь идет о знании. Знать можно самые разные вещи: математику, правила уличного движения, немецкий язык, определенное лицо, номер его телефона и т. д., не задумываясь о том, что все эти виды знания существенно различны. Русский язык, так же как английский, ничего не "подсказывает" в этом отношении, не наталкивает на классификацию видов и разновидностей знания. Напротив, французский язык требует от пользующихся им, чтобы они обязательно различали знание как "понятие о чем-либо, или научное (теоретическое) знание" и знание как "практическое знание, умение", и обозначали эти два вида знания соответственно словами со nna i tr е и savoir .

В первом случае такие объекты мысли, как нога и рука, вполне понятны, определенны и без обозначения их словами: они доступны для непосредственного сенсорного восприятия и т. п. Поэтому особенности языкового оформления отходят на второй план, не имея существенного значения для самой мысли. Во втором же случае влияние языка (т.е. образование мысли под воздействием предшествующего общественного опыта, отложившегося в семантике языка) имеет большей частью решающее значение длявозникновения именно такой, а не иной мысли. Различать два вида знания, помимо отдельных частных случаев, и распределять по ним эти частные случаи, пользуясь такими широко обобщающими словами, как русское знать и английское to know , можно, лишь привлекая дополнительные лингвистические средства. И наоборот, усвоив вместе с языком привычку постоянно дифференцировать два вида знания посредством таких слов, как французские со nna i tr е и savoir , трудно отвлечься от соответствующих различий и мыслить "знание вообще". Здесь оформление мысли оказывается неотделимым от создания самой мысли, от ее содержания. Язык уже настойчиво навязывает то или иное обобщение и различение в осознании отдельных фактов действительности.

В результате того, что каждый язык представляет собой индивидуальную, неповторимую систему языковых значений, отдельные значения, входящие в систему данного языка, часто оказываются несоизмеримыми со значениями другого языка, и в силу этого перевод теоретически кажется невозможным. Однако можно предположить, что при теоретической непереводимости перевод существует практически вследствие того, что значения того и другого языка обозначают одну и ту же действительность, и поэтому имеется возможность с помощью сочетаний значений дать на любом языке приблизительный эквивалент данному значению любого другого языка. Чем более простое значение мы берем, тем с большим основанием можем говорить о непереводимости и отсутствии адекватности. Чем более сложным является значение, тем более близкий возможен перевод, так как в определенном пределе совокупность значений одного и другого языка отражает одну и ту же внешнюю действительность. Но каким образом все же мы могли бы быть уверены в том, что система значений языка хопи в целом совпадает с системой английского? Ссылка на одну и ту же внешнюю действительность ничего не доказывает, потому что в лексических значениях первого языка могли отразиться (в силу специфических условий жизни и деятельности) одни стороны этой действительности, а в лексике второго языка - другие ее стороны и аспекты.

Наше восприятие внешнего мира всегда понятийно направлено. Направленность зрения проявляется уже в том, например, что мы способны рассматривать фотографию как образ, вид дома. При этом мы не видим самой фотографии - бумаги с черно-белыми пятнами. Наоборот, шестимесячный ребенок, который уже очень хорошо узнает мать, не может "увидеть" ее на фотографии. Таким образом, то, что мы способны увидеть в окружающем нас мире, какие "предметы" мы выделяем в нем, - зависит от разработанности наших понятий или (что в данном случае одно и то же) от содержания лексического состава языка.

Вопрос, возникающий в этой связи, возвращает нас к понятию "замкнутого языка" Айдукевича: итак, накладывает ли структура языка какие-либо ограничения на его лексический состав или же лексика (понятийный аппарат) может безгранично расширяться?

Так, в работах противников гипотезы лингвистической относительности (например, Макса Блэка) предполагается, что структура языка не накладывает каких-либо существенных ограничений на лексику и соответствующий ей понятийный аппарат. С такой точки зрения различия между языками в лексике интерпретируются как эмпирический факт, а не как логическая необходимость . Из этого обстоятельства следует отсутствие принципиальных ограничений круга понятий у носителей данного языка, поскольку он может быть пополнен, а следовательно, и картина мира, сложившаяся на базе их языка и соответствующей понятийной системы, может быть тождественной другим картинам мира, связанным с иными языковыми системами.

В самом деле, естественный язык представляет собой открытую систему в том отношении, что если в языке нет слова для выражения какого-либо нового понятия, то последнее может быть передано словосочетанием, заимствованным из другого языка, или специально придуманным словом. Отсюда различия в структуре языка определяются экстралингвистическими факторами: характером и историей культуры сообщества носителей данного языка и т.д.; язык же является открытой системой, с такой точки зрения, прежде всего по двум обстоятельствам:

Язык стремится зафиксировать все явления внешнего мира и все отношения между ними, при том, что существует неограниченное количество фиксируемых явлений, которые к тому же постоянно изменяются.

Язык стремится зафиксировать явления в соответствии с максимально эффективной системой правил действия (метаязыком). Но и эти правила тоже постоянно меняются в связи с изменениями лексики языка и непрекращающимися попытками улучшить сами правила.

Однако в такой форме язык может быть описан только в идеале. Чем ближе описание языка к реальным практическим целям, тем оно конкретнее и замкнутее. Прикладные исследователи изначально определяют, какие ограничения они устанавливают при описании, какие цели ставят перед собой, каков будет состав отобранной лексики и грамматики и как придется работать над отобранным материалом. Результатом их усилий всегда будет замкнутая языковая система, более или менее отличная от своего открытого идеала. Овладение рядом замкнутых систем позволяет изучающим ту или иную языковую систему выработать навыки работы с материалом и приближает его к максимальному овладению системой. Постижение естественного языка продолжается для человека всю жизнь; сама система этого языка находится при этом в состоянии постоянного изменения, и попытки полностью постичь ее поэтому никогда не могут быть завершены.

Поэтому когда мы говорим об описании естественного языка как открытой системы, в действительности мы говорим скорее о его описании как системы замкнутых систем. Отвлекаясь от некоторого технического различия в определении замкнутого языка у Айдукевича и Тарского, можно сказать, что выделение последним отдельного языка, в котором формулируются утверждения о семантических свойствах исходного объектного языка, в определенном смысле призвано именно преодолеть дихотомию открытого и замкнутого языков путем представления открытого языка в виде системы замкнутых языков. Такой подход соответствует результатам, описанным в § 2.2.2 в связи с идентификацией значений в референциально непрозрачных контекстах. Поэтому при обращении к эпистемологическим основаниям дистинкции концептуальной схемы vs . содержания мира оказывается, что основания верификации значений обнаруживаются в ее первой части. Иными словами, истинность выражения может быть описана как истинность относительно некоторой концептуальной структуры.

В самом деле, относительность истины представляется непременной предпосылкой, если мы пытаемся говорить о конвенциональности значения, удерживая при этом представления о связи значения языкового выражения с условиями его истинности.

Сепир Э. Грамматист и его язык. - Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии. М., 1993. С. 248-258.

Sapir E . Conceptual Categories in Primitive Languages . - Science , 1931. Vol . 74. P . 578.

Уорф Б. Л. Наука и языкознание. – В кн.: Новое в лингвистике. Вып.I. М., 1960. С. 174 – 175.

Уорф Б. Л. Отношение норм поведения и мышления к языку. - В кн.: Новое в лингвистике. Вып.I. С. 168.

Уорф Б. Л. Наука и языкознание. С. 170.

Уорф Б. Л. Лингвистика и логика. – В кн.: Новое в лингвистике. Вып.I. С. 187.

Уорф Б. Л. Отношение норм поведения и мышления к языку. – В кн.: Новое в лингвистике. Вып.I.

Уорф Б. Л. Отношение норм поведения и мышления к языку. С. 142.

Там же. С. 154.

Сепир Э. Язык. Введение в изучение речи. - Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии. С. 116.

Апресян Ю. Д. Идеи и методы современной структурной лингвистики. М., 1966. С. 105-106.

Сепир Э. Язык. Введение в изучение речи. С. 97.

Сепир Э. Аномальные речевые приемы в нутка. - Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии. С. 437-454.

Hoijer H. Cultural Implication of Some Navaho Linguistic Categories. - Language, v.27, #2, 1951.

Уорф Б. Л. Наука и языкознание. С. 177.

Nida E . Language Structure and Translation . Stanford , 1975. Pp . 185-188.

Блэк М. Лингвистическая относительность (теоретические воззрения Бенджамена Л. Уорфа). - В кн.: Новое в лингвистике. Вып. 1. С. 212.