Рассказы о чеченских событиях. Рассказы о чеченской войне: Господь сохранил

Выражаю глубокую благодарность русскому офицеру Владимиру Добкину, одному из немногих кто не предал и не забыл... Только благодаря его мужеству эта книга появилась на свет.

Сергей Герман(Sergej Hermann)
Солдатская мать

Посвящается матерям, чьи сыновья
никогда не вернутся домой.

Аты – баты.
...солдатам и офицерам 205-й
Будёновской мотострелковой бригады,
живым и погибшим…

В начале ноября выпал первый снег. Белые хлопья падали на обледенелые палатки, покрывая поле, истоптанное солдатскими ботинками и обезображенное колёсами армейских тягачей, белоснежным одеялом. Несмотря на поздний час, палаточный городок не спал. В автопарке рычали моторы, из жестяных труб буржуек валил сизый дым. Откинулся сизый полог палатки и, закутавшись в пятнистый бушлат, из жаркого прокуренного чрева вылез человек. Приплясывая на ходу и ничего не замечая вокруг, справил малую нужду, потом, поёживаясь от холода, поплотнее запахнул полы бушлата и ахнул:
- Господи... Тра -та-та, твою же мать, как хорошо!
Таинственно мерцали далёкие звёзды, обкусанная по краям луна освещала землю желтоватым светом. Замерзнув, человек зевнул и, уже не обращая ни на что внимания, юркнул в палатку. Часовой проводил его завистливым взглядом, до смены караула ещё оставалось больше часа, всю водку в палатке за это время должны были допить. Разведчики гуляли, старшине контрактной службы Ромке Гизатулину исполнилось тридцать лет.
В палатке бушевала раскалённая буржуйка, на цинках с патронами, застеленных газетой, стояла водка, крупными шматами лежали нарезанные хлеб, сало, колбаса. Разгоряченные разведчики в тельняшках и майках, обнявшись и стукаясь лбами, пели под гитару проникновенно:
«Россия нас не жалует ни славой, ни рублём. Но мы её последние солда-а-аты, и значит надо выстоять, покуда не помрём. Аты-баты, аты-баты.»
Грузный мужчина лет сорока пяти, с седой головой и вислыми казачьими усами, пошарив под нарами, достал ещё одну бутылку, ловко вскрыл крышку, напевая про себя,
«Служил не за звания и не за ордена. Не по душе мне звёздочки по бла-а-ату, но звёзды капитанские я выслужил сполна, аты-баты, аты-баты». Потом разлил водку по кружкам и стаканам, дождался тишины:
- Давайте, хлопчики, выпьем за военное счастье и за простое солдатское везенье. Помню, в первую кампанию встретил я в госпитале одного паренька- срочника. За год боев, все рода
войск поменял. В Грозный вошёл танкистом, танк сожгли, попал в госпиталь. После госпиталя стал морпехом, потом, опять попал в мясорубку, чудом остался жив и дослуживал уже в Юргинской бригаде связи. Так связистом и уволился.
Разведчики чокнулись разномастной посудой, дружно выпили.
- А я вот помню случай, тоже в первую войну, вошли мы в Веденский район, разведка доложила, что в селе боевики, мы – на танке, двух самоходах, пехота - на броне. – Говоривший, лежал под одеялом, не принимая участия в застолье, блики от горящих поленьев бежали по его лицу.- Входим в Ведено, а у меня же мысли в голове, может, Басаева возьмём, - он переждал смех, неторопливо прикурил, усмехнулся своим воспоминаниям. - Молодой был, думал, с медалью или орденом домой приеду, вот в деревне разговоров будет. Входим в село с трех сторон и прямо к дому Басаева, пока все спят, луна вот так же, как сегодня светила. Прём в наглую - без разведки, без поддержки, без боевого охранения, выносим ворота дома. Я ствол танка прямо в окна. А в доме тишина, все ушли, даже собаку с привязи отпустили.
Походили мы по комнатам, посмотрели. Потом давай в машины аппаратуру всякую грузить, телевизор, «видики». «Чехи» сбежали, ничего собрать даже не успели, наверное, кто-то предупредил. А может они и волну нашу слушали. Спускаемся с взводным в подвал, а на столе лежит дипломат. Мы его осмотрели, проводов не видно, открыли, а там доллары, половина дипломата забита деньгами. Старлею нашему чуть плохо не стало. Я говорю, может, поделим между всеми, а он на полном серьёзе достает пистолет и говорит, сейчас всё посчитаем, перепишем, опечатаем и сдадим командованию. Я так подозреваю, что он подвиг хотел совершить, всё мечтал в Академию поступить, генералом стать.
От печки раздался голос:
- С такими деньгами он бы и без Академии генералом стал.
- Пока мы эти бабки долбанные считали и опечатывали, уже светать начало. Мы же скорее, скорее, лейтенанту доложить хочется, по машинам и вперед. Как раз на выезде из села нас и хлопнули, командирскую машину подорвали на фугасе, вторая влетела в эту же воронку, мы пока развернулись, перебило гусеницы. Кое-как заняли оборону, начали отстреливаться. Когда в первой машине боекомплект рваться начал, «чехи» ушли. Лейтенанта нашего в живот ранило, он ползет, за ним кишки по земле волочатся, а в руках чемодан с деньгами. Я сначала подумал, что у лейтенанта крыша поехала, а потом присмотрелся, оказывается, он дипломат к руке наручниками пристегнул.
Седоусый протянул:
- Да-а, очень уж твой лейтенант, наверное, в Академию хотел попасть, а может, просто принципиальный был, такие тоже встречаются. Я вот помню случай…
Досказать ему не дали, загремел покрытый льдом полог палатки, в проеме показались перепачканные глиной сапоги, красное с мороза лицо замполита. Ему не удивились, никто не
стал прятать стаканы:
- Садись с нами, комиссар, выпей с разведчиками.
Капитан заглянул в прозрачную бездну стакана, тронул седоусого за рукав тельняшки:
- Ты, Степаныч, заяц стреляный, поэтому коней пока попридержи. Пить больше не давай, но и спать уже не укладывай, а то будут, как вареные. Через три часа выступаем. Надо держаться, пока не доберемся до комендатуры.
Замполит опрокинул в себя стакан и, закусывая на ходу, пятнистым медведем полез из палатки. Степаныч собрал посуду, убрал ее в один мешок:
- Ша! Братцы, давайте потихонечку собираться, скоро выступаем.
Подъем объявили на час раньше. Собрали палатки, загрузили в «Уралы» оставшиеся дрова, вещи, прицепили к тягачам полевые кухни. Оставленный лагерь напоминал разворошенный муравейник: на истоптанном сапогами снегу чернели проталины от палаток, тут же рыскали голодные собаки, вылизывающие консервные банки. Грязно-серая ворона задумчиво сидела на куче брошенных автомобильных покрышек, внимательно наблюдая за снующими туда и сюда людьми. Одна разведывательно-дозорная машина стояла в начале колонны, другая ее замыкала. Багровый от гнева Степаныч, высунулся из люка головной машины и, перекрикивая рев моторов, стал что-то орать, стукая себя по голове и тыкая пальцем в командирскую машину. Замполит толкнул в бок дремлющего прапорщика, техника по вооружению:
- Ты поставил пулеметы на БРДМ?
Техник стал оправдываться:
- Пулеметы получил поздно ночью, да еще и в смазке, поставить не успел.
Не слушая его, замполит процедил:
«Не успел, значит. Надо было ночью разведчиков поднять, они бы сами все поставили. Теперь молись, чтобы благополучно добрались, если начнется заварушка, тебя или «чехи» расстреляют, или Степаныч лично к стенке поставит.
Плюнув в сторону командирской машины, Степаныч полез внутрь БРДМа. Пощелкав тумблером радиостанции, объявил:
- Ну, хлопчики, если доберемся живые, поставлю Господу самую толстую свечку.
Рация тоже не работала. Впереди колонны встал уазик военной автоинспекции, ротный дал отмашку, колонна тронулась. Степаныч пододвинул к себе цинк с патронами, стал набивать магазины. Андрей Шарапов, тот самый разведчик, который ночью не пил, сосредоточено крутил баранку, мурлыкая себе под нос: «Афганистан, Молдавия и вот теперь Чечня, оставили на сердце боль утра-а-ты». Сидящий за пулеметом Сашка Беседин, по кличке Бес, внезапно спросил:
- Андрюха, а ты ведь вчера не досказал, что с долларами то вашими получилось?
Шарапов помолчал, потом нехотя ответил:
- Доллары оказались фальшивыми, во всяком случае, так нам объявили. Я много думал над
этим, нас или «чехи» развели, оставив приманку, чтобы мы задержались, или... или нас просто-напросто кинули наши.
Дальше ехали молча. Степаныч, кряхтя, натянул на бушлат бронежилет, надвинул на лицо маску и полез на броню. Колонна извивалась серо-зеленой змеей, рычали моторы, стволы пулеметов хищно и настороженно смотрели по сторонам дороги. Не останавливаясь на блок-посту, пересекли административную границу с Чечней, минводские милиционеры, несущие службу и досматривающие весь транспорт, отсалютовали колонне согнутыми в локте руками.
Из открытого люка высунулся Гизатуллин, подставил сонное страдающее лицо под холодный ветерок, потом протянул Степанычу алюминиевую фляжку. Тот отрицательно покачал головой. Колонна прошла через какое-то село. Позади остался деревянный столб с расстрелянной табличкой....-юрт».
Через несколько минут двигатель БРДМа чихнул и смолк, колонна встала. К машине бежал ротный, матерился. Увидев Степаныча, замолчал. Шарапов уже копался в моторе.
- Командир!- обращаясь к Степанычу, закричал Андрей, - бензонасос навернулся, я попробую отремонтировать, но работы на час, не меньше!
- Ты вот, что, товарищ майор» - сказал Степаныч, - давай ставь впереди второй бардак и уводи колонну. А нам оставь ВАИшный уазик, через часок мы вас догоним. Чуть слышно бормотнул: - Если останемся живы. Не нравится мне всё это, ох, не нравится.
Снял с плеча автомат, передёрнул затвор, загоняя патрон в патронник. Колонна прошла мимо, разведчики на ушедшей машине вылезли на броню, махали руками и автоматами. Степаныч распоряжался:
- Так, гвардейцы, расслабуха кончилась. Всем оружие зарядить, в лес не ходить, из-под прикрытия брони не высовываться, снайперов и растяжки на этой войне ещё никто не отменял.
Прошло минут десять. Порвалась прокладка на крышке бензонасоса и топливо не попадало в карбюратор. Замерзшие пальцы не слушались, и Шарапов чертыхался вполголоса.
Прапорщик-автоинспектор дремал в кабине уазика, разведчики, привычно рассредоточившись, держали окружающую местность под прицелами автоматов. Гизатуллин остановил красные «Жигули». Водитель, молодой чеченец, пообещал привезти бензонасос с Газ-53. Степаныч переговоров не слышал, вместе с Шараповым копался в движке. Минут через пятнадцать-двадцать показался «Жигуленок». Гизатуллин обрадовано потёр ладони:
- Сейчас поедем.
Что-то в приближающейся автомашине не понравилось Степанычу, он спрыгнул с брони, передвигая автомат с плеча на живот. Почти одновременно с ним, не доезжая до разведчиков метров 50-70, машину занесло на скользкой дороге, и она встала боком. Приспустились стекла, и по машине разведчиков один за другим ударили огненные струи из автоматов. Маленькие жалящие пули кромсали обледенелый наст дороги, дырявили жесть уазика, рикошетили от объятой пламенем брони. Андрей Шарапов, наполовину свесившись из люка, лежал на броне, на его спине горел бушлат. Гизатуллину очередью срезало половину черепа. Уже мёртвое тело агонизировало на белом снегу, желтоватый мозг с красными, кровяными прожилками пульсировал в раскрытой черепной коробке. Прошитое автоматной очередью тело Беседина летело на встречу земле, и он медленно опускался на колени, пытаясь приподнять оружие обессилившими руками. Степанычу перебило левую руку, посекло лицо. Зарычав, он перекатился в дорожную канаву. Кровь заливала лицо, в глазах стояли и двигались красные точки. Уходящая машина была одной из них, и он почти наугад выстрелил из подствольника. Потом, уже не слыша выстрелов, всё нажимал и нажимал на спусковой крючок, не замечая, что в магазине закончились патроны, что машина горит, выбрасывая вверх острые языки пламени. Один за другим прозвучало ещё два взрыва. У красных «Жигулей» сорвало двери, они отлетели на несколько метров и догорали, чадя чёрным дымом. Снег под сгоревшей машиной растаял, обнажив проталины чёрной земли. Было тихо. Белое солнце мутно светило сквозь завесу облаков. У линии горизонта, над Грозным висела пелена дыма, город горел. Тишину утра разорвал шум крыльев и воронье карканье - птицы спешили за своей добычей. Хлопнула дверь уазика, из машины выполз автоинспектор, безумными глазами оглядел разбросанные тела, чадящие машины и пополз в сторону леса, черпая снег карманами бушлата. Стоя на коленях перед мёртвым Бесединым, Степаныч зубами рвал обёртку бинта, не замечая, что кровь уже перестает пузыриться на его губах, застывая на морозе и превращаясь в кровавую корку.
Раскачиваясь всем телом, Степаныч завыл. Падающие снежинки покрывали неподвижные тела, кровавые лужи, стреляные гильзы белым пушистым одеялом. Серые вороны
настороженно прогуливались, расписывая белую землю своими следами.

Современная Голгофа

В лето 2000 года от Рождества Христова, по пыльной и каменистой дороге, ведущей к аулу Тенги-Чу, пятеро вооруженных всадников гнали троих пленников. Беспощадное солнце заставило спрятаться всё живое, насекомые и твари укрылись под камнями и в расщелинах, ожидая наступления спасительной вечерней прохлады. В знойной и вязкой тишине раздавался лишь перестук копыт, да лошадиный храп. Рыжебородый Ахмет, натянув на нос широкую армейскую панаму и откинувшись в седле, негромко мурлыкал:
Со вина, со нага
Мастаги эгена
Хай конт осал ма хате.
Моя родимая мать,
Врагов разгромили,
И сын твой достоин тебя.
Невольники, едва переставляя ватные ноги, тянулись за лошадьми, увлекаемые натянутой верёвкой, привязанной к седлу. В некотором отдалении от них, неторопливый ослик, недовольно помахивая хвостом, тянул за собой повозку, на резиновом ходу. Повозка прыгала, попадая на камни, и тогда раздавался глухой стук, будто кто-то бил по крышке гроба - бух-х, бух-х.
Повозкой управлял веснушчатый мальчик около двенадцати лет, в руках у него было одноствольное охотничье ружье. Мальчик наводил его на пленников, потом звонко хохотал, щёлкая курком. Пленные измучены, их мальчишеские тонкие шеи, торчат из воротников грязных рубашек, разбитые в кровь ноги кровоточат. Соленый едкий пот стекает по щекам, разъедая подсохшую корочку ссадин и оставляя на серой от пыли и грязи коже кривые дорожки следов.
Из-за выступа горы показались крыши домов. Встрепенувшийся Ахмет остановил колонну, привстав на стременах, долго всматривался в сонные, безлюдные улицы. Раздувая ноздри тонкого хищного носа, вдыхал запах родного аула, дым костров, парного молока, свежеиспечённого хлеба. В ауле взлаивали собаки, чуя запах чужих.
Ахмет, что-то крикнул на своём гортанном языке. Двое всадников, спешившись, развязали пленникам руки. Трое солдат без сил опустились на дорогу, прямо в горячую, серую пыль.

Из бездонной глубины Галактики Отец Создатель протянул свои руки к маленькой голубой планете, бережно ощупывая своё творение, разгоняя завесы зла и боли, клубящиеся над Землёй.

Из-за каменных заборов люди молча смотрели на громыхающую повозку, молчаливых всадников с оружием, пленных солдат, несущих на согнутых спинах огромный пятиметровый крест. Грубо оструганные сосновые перекладины припечатывают их тела к земле. Застывшие капельки смолы бусинками крови застывают на свежеструганном дереве. Кажется, что мёртвое дерево плачет по ещё живым людям. Старики, женщины и дети вышли из своих домов, молча пристраиваясь вслед идущей процессии.
Солдаты- срочники и прапорщик неделю назад были взяты в плен под Урус-Мартаном, когда устанавливали крест на месте гибели своего замполита. На площади перед зданием бывшего сельсовета; солдаты положили крест на землю, равнодушно стукаясь плечами, выкопали яму, укрепили крест в земле. Люди смотрели на происходящее со смешанным чувством страха и любопытства. Мальчишки кидали в солдат камни, старики, отделившись от толпы, опирались на свои палки, тыча в пленных заскорузлыми сухими пальцами. На вид двум солдатам было не больше 18-20 лет, испуганные мальчишеские лица белели тетрадными листами в приближающихся сумерках. Прапорщик, чуть более старший по возрасту, безостановочно сглатывал вязкую липкую слюну, борясь с приступом смертельного страха. Безоблачное небо, стало затягиваться серыми тучами, подул лёгкий ветерок.
Ахмет что-то крикнул, бородатые люди стали подгонять палками солдат, заставляя их работать быстрее. Приготовления были закончены. Мальчишек-срочников поставили по краям креста, прапорщика проволокой привязали к перекладине. Ахмет зачитывал длинный лист бумаги. «За творимые на чеченской территории преступления, убийства людей... изнасилования... грабежи... суд шариата... приговорил...».
Поднявшийся ветер относит в сторону его слова, треплет лист бумаги, забивает рот, мешая говорить «...приговорил, с учётом обстоятельств, смягчающих вину… молодость и раскаяние солдат срочной службы Андрея Макарова и Сергея Звягинцева к ста ударам палками. Прапорщика… российской армии... за геноцид и уничтожение чеченского народа, разрушение мечетей и осквернение священной мусульманской земли и веры... к смертной казни...» Один из конвоиров, выполняющий обязанности палача, взобравшись на табуретку, несколькими короткими сильными ударами вбил в запястья рук толстые длинные гвозди. Ржавыми плоскогубцами перекусил проволоку. Повисший на гвоздях человек застонал и мучительно выдохнул: «Оте-е-ец».
Солдат тут же на площади разложили на земле. Длинные суковатые палки разорвали кожу, мгновенно превратив её в кровавые лохмотья. Человек на кресте хрипло и тяжело дышал, на светлых ресницах дрожала прозрачная слеза.
Люди расходились по домам, на площади лежали распластанные тела, жутко белел покосившийся крест. В соседних домах выли собаки, человек на кресте был ещё жив, покрытое испариной тело дышало, искусанные в кровь губы шептали и звали кого-то...
На безлюдной площади остался один Ахмет. Раскачиваясь с носков на пятки, он долго стоял перед хрипящим человеком, бессильно пытающимся поднять голову и что-то сказать.
Ахмет, вытащил из-за пояса нож, пристав на цыпочки сверху вниз разрезал его рубашку, усмехнулся, заметив на впалой мальчишеской груди белеющий алюминиевый крестик:
- Что же, солдат, тебя не спасает твоя вера, где же твой бог?
- Мой Бог - Любовь, она вечна, - почерневшие губы едва шептали.
Оскалив крепкие жёлтые зубы, коротко размахнувшись, Ахмет ударил ножом. Небо разорвалось страшным грохотом, ударил гром, и темнота опустилась на землю. Капли дождя омывали мертвые тела, смывая с них кровь и боль. Небо плакало, возвращая на землю слёзы матерей, оплакивающих своих детей.

Маленький светлоголовый мальчик, похожий на своего отца как две капли воды, держался за его руку:
- Папа, что такое Бог?- спросил он.
- Бог - это любовь, сынок. Если ты будешь верить в Господа и любить всё живое, тогда ты будешь жить вечно, потому что любовь не умирает.
Длинные ресницы дрогнули, мальчик спросил:
- Папа, это значит, что я никогда не умру?
Отец и сын шли по заваленной желтыми листьями аллее, вслушиваясь в колокольный перезвон. Жизнь продолжалась, как и две тысячи лет назад. Маленькая голубая планета двигалась по орбите, вновь повторяя и повторяя свой путь.

С войны обратных билетов, нет.

Железнодорожный вокзал маленького южного городка до отказа забит людьми. Начался бархатный сезон, первым признаком которого является отсутствие железнодорожных билетов.
На вокзале два зала ожидания, один - коммерческий, второй общий. В коммерческом коротают время и ждут поезда люди, стремящиеся к тёплому морю, ещё жаркому ласковому солнцу, дешёвым фруктам.
Этих людей ожидают комфорт и покой. Вход в зал платный и в нем нет надоевших попрошаек-цыган, беженцев из Чечни, бездомных бродяг, стремящихся переночевать, и солдат, возвращающихся с войны.
Здесь есть несколько телевизоров, чистый туалет с бумагой и полотенцами, буфетная стойка, за которой подают дежурных цыплят, мягкие булочки, пиво, кофе. Вход в этот оазис благополучия охраняет милиционер с резиновой дубинкой и короткоствольным автоматом. Рядом с ним сидит девушка-контролёр в новенькой железнодорожной форме и кокетливом беретике. Она принимает оплату за вход и строит милиционеру глазки.
В общем зале прямо на полу лежат солдаты-срочники, небритые контрактники, возвращающиеся домой. Билетов нет, солдаты по 3-4 дня не могут сесть на поезд. Они спят прямо на полу, подстелив под себя грязные бушлаты и подложив под головы вещевые мешки. Вырвавшись оттуда, где ещё вчера убивали они и пытались убить их, многие начинают пить тут же на вокзале, кое-кто снимает проституток или просто потерянно бродит по улицам.
Милиция и офицеры не обращают на них никакого внимания. Офицеры держатся особняком, стараясь разъехаться по гостиницам или частным квартирам.
По залу ожидания ходит маленький нерусский мальчик. Он подходит к пассажирам и протягивает немытую ладошку. Лицо его чумазо, одежда требует стирки и ремонта. Какая-то сердобольная старушка подходит к нему и протягивает домашний пирожок. Мальчишка берет гостинец, вертит его в руках и суёт в мусорную урну. Ему нужны деньги. Сейчас в России появился особый бизнес: дети просят милостыню, потом отдают её взрослым. Если ребёнок не принесёт денег, он будет наказан.
Рыжий сержант-контрактник со шрамом на лице, пнул ногой вещмешок и пошёл к железнодорожной кассе. Стеклянные окошечки прикрыты табличкой «Билетов нет», кассирша с широким мужеподобным лицом перекладывает купюры, не обращая никакого внимания на безропотных пассажиров. Сержант проталкивается сквозь очередь и стучит в мутное стекло:
-Девушка, мне очень нужен билет до Новосибирска.
Кассирша, не поднимая глаз, отвечает равнодушно-дежурной фразой:
-Билетов нет.
Сержант пробует сделать умоляющее лицо:
-Девушка, мне очень надо уехать, у меня мать при смерти,- и как последний аргумент,
-Девушка, я с войны еду, ведь не застану мамашу.
Кассирша наконец поднимает голову:
-У нас правила одинаковые для всех, я вашей матери ничем помочь не могу.
Сержант ударил кулаком в плексигласовое окно, выдернул из кармана ручную гранату, оглянулся на замерших в ужасе людей. Сунул её обратно в карман, выдернул из ножен, висящий на поясе нож, закатал левый рукав и ударил лезвием по вене. В стекло, прямо на кричащий что-то накрашенный рот, ударила струя крови. Громко закричала какая-то женщина, контрактник побелел, опустился на колени и тихонько завалился на пол, лицом вперёд. На крик прибежали два милиционера с автоматами, наклонившись к лежащему человеку, один из них принялся перетягивать руку жгутом, другой, ногой отбросив в сторону нож, быстро и привычно обыскал его карманы. Вытащив гранату, присвистнул и по рации стал связываться с дежурной частью.
В это время к лежащим на полу солдатам подошёл мальчик-попрошайка, привычно протянул за деньгами руку.
«Ты к кому подошёл, нерусская морда, чурка проклятый, у кого просишь деньги. Иди к своим ваххабитам, они тебе дадут» - заорал подошедший с бутылками вина белобрысый солдат. Когда мальчишка метнулся в сторону, присел на корточки. «Там кто-то из наших вены себе вскрыл, крови, как на бойне! Царство ему небесное, если не выживет».
Пока солдаты из горлышка пили вино, пассажиры стыдливо прятали в сторону глаза.
К лежащему в луже крови контрактнику в сопровождении толстого милиционера- дежурного по вокзалу, подошли два санитара с носилками.
Перевалили тело на носилки и безучастно побрели к машине.
Следующим утром об этом случае рассказали в программе «Время». Кто-то из пассажиров успел снять на видеокамеру чумазого ребёнка, просящего милостыню, солдат, спящих на грязном полу, носилки с окровавленным контрактником, вокзальную уборщицу, вытирающую грязной тряпкой человеческую кровь. Через несколько часов, после этого, появились билеты. Мальчишки-солдаты, как маленькие, прыгали на мягких купейных полках, лизали мороженое и были похожи на детей, которых оставили без присмотра родители.

Последний абрек

Всех зверей сильнее лев,
Птиц сильнее всех орёл.
Кто ж, слабейших одолев,
В них добычи б не нашёл?
Слабый волк на тех идёт,
Кто его порой сильней,
И его победа ждёт,
Если ж смерть - то встретясь с
ней,
Волк безропотно умрёт!
Охотники говорили, что в горах, рядом с селением, появился огромный серый волк. Старый Ахмет, встретившись с ним однажды на горной тропе, потом утверждал, что у волка были человеческие глаза. Человек и зверь долго стояли, не шелохнувшись, молча смотря в глаза друг другу. Потом волк опустил морду вниз и потрусил вниз по тропе. Старик, как зачарованный ещё долго смотрел ему вслед, забыв о ружье, висевшим за его спиной.
Иногда в горах происходили странные вещи. Год назад сорвался в пропасть первый секретарь райкома Нарисов, приехавший со свитой на пикник. Следующей ночью люди в долине слышали, как всю ночь в горах выл волк. Багровый диск луны затянутый тучами, казался громадным кровавым пятном, готовым упасть на землю. Ахмет всю ночь не мог уснуть, ворочаясь в своей постели.
Ровно тридцать лет назад, февральской ночью 1944 года, вот так же светила луна. Тогда тоже выли собаки, мычали буйволы и коровы. Это было в тот год, когда Сталин за одну ночь выселил всех вайнахов в холодные казахстанские степи. Ахмет тогда потерял младшего сына. Семнадцатилетний Шамиль ушел на охоту, а ранним утром село окружили «студебеккеры» с солдатами. С тех пор Шамиль ничего не слышал о сыне. Старшего, Мусу, убили на войне, невестка погибла в дороге, когда их несколько недель везли в вагонах для скота. За два дня она «сгорела» от температуры. Остался у него на руках пятилетний Иса, сын Мусы и Айшат. Теперь вот на лето приезжал четырнадцатилетний правнук, тоже Шамиль.
Полгода назад в горах застрелили начальника милиции Ису Гелаева. Никто не видел, как это произошло, но люди говорили, что Гелаеву выстрелили прямо в сердце. Убийцы не тронули его дорогое ружье, с которым он поехал на охоту. Нашел его чабан из соседнего села. Потом он рассказывал, что в глазах мертвого Гелаева застыл ужас, будто перед смертью он увидел
самого дьявола. Ещё чабан говорил, что рядом с телом были видны отпечатки огромных волчьих лап. В ту ночь, кажется, тоже выл этот волк.
Утром Шамиль собирался идти на охоту. Ахмет не противился. Правнук должен был вырасти настоящим мужчиной, как и все в роду Магомаевых. Старики говорят, что чеченец уже рождается с кинжалом. Ахмет не одобрял городской жизни и городского воспитания. Москва, в которой жил правнук,- это порождение дьявола. Городские мужчины похожи на женщин, такие же слабые, так же любят поспать на мягких перинах и диванах, так же любят сладко есть и пить.
Шамиль поднялся ни свет ни заря. С утра почистил двустволку, снарядил патроны. Когда Ахмет вышел во двор, мальчик играл со своим щенком Джали, у старика защемило сердце- правнук как две капли воды походил на его пропавшего сына: те же волосы, та же ямочка на
щеке, та же родинка в виде полумесяца у левого глаза. Шамиль хотел взять с собой дедову бурку, но потом передумал - тяжело таскать. Свернул одеяло, сунул его в сумку, взял солдатский котелок, старинный кинжал. Сказал:
- Дедушка, я вернусь с охоты утром, не переживай. Ночевать буду в горах.
Старик только кивнул головой - мужчина не должен много говорить.
Весь день юный охотник лазил по горам. Джали увязался за ним следом. К вечеру Шамиль подстрелил козленка, освежевал его, разжег костер. Мясо запек на углях. Довольная собака, высунув розовый язык, лежала рядом. Прямо над головой висели звезды. Завернувшись в одеяло, мальчик задремал у костра. Неожиданно подул ветер, ударил резкий гром. Хлынул ливень. Прогоревшие угли костра зашипели под струями дождя, мальчика обступила кромешная тьма. Схватив ружье и одеяло, Шамиль бросился к нише под скалой, но поскользнулся на мокром камне и покатился по склону, выронив ружье. Он попытался встать, но почувствовал острую боль в ноге. Плача от боли, пополз наверх. Добравшись до скалы, прижался к её остывшему боку спиной, стараясь укрыться от струй воды.
По его щекам текли слезы, перемешанные с каплями дождя. Испуганный щенок жался рядом. Ружье и одеяло остались на склоне. Мальчик начал замерзать. Промокшая насквозь одежда не грела, его худенькое тельце сотрясала крупная дрожь. Подвернутая щиколотка распухла, доставляя мучительную боль. Он прижался к щенку, стараясь согреться. Поднялась температура, забытье перемежалось с явью. Вдруг, Джали, навострив уши зарычал, затем жалобно завизжал, пытаясь спрятаться за Шамиля. Мальчик поднял голову и увидел стоящего рядом громадного волка. Глаза его горели желтым огнем, мальчику показалось, что от его боков идет пар. Волк долго бежал, из раскрытой пасти вырывалось жаркое дыхание.
Маленький охотник затаил дыхание, волк зарычал и подойдя ближе, лег рядом, закрывая его от дождя своим телом. Согревшись, мальчик и щенок задремали, не заметив как закончился дождь и наступило утро. Волк тоже дремал, положив голову на передние лапы, и, казалось, он о чём- то думает, пытаясь принять какое-то решение. Неожиданно он поднялся, лизнул
мальчика по лицу горячим языком и потрусил по тропе.
Через несколько минут появились люди. Ахмет держал в руках ружье. Увидев старика, Джали залаял, радостно завизжал, будто пытаясь сказать «Мы - здесь, мы - здесь! Не проходите мимо!» Кузнец Магомед взял мальчика на руки, завернул его в старую бурку, взятую с собой. Тело мальчика горело, он беспрерывно бредил и шептал: «Дедушка, дедушка, я видел волка, он пришёл ко мне и согревал. Дедушка, он - не зверь, он хороший, он, как человек».
Расстроенный старик шептал: «Бредит, не уберёг мальчика». Торопил Магомеда:
- Скорее, скорее!
Пока мальчик болел, лежал дома, Ахмет ещё раз сходил на то место, где мальчика застала гроза. На подсохшей земле были видны отпечатки громадных лап, в нише под скалой между
камнями торчали клочья серой шерсти. На сердце у старика было неспокойно, душа не на находила места. Отправив выздоровевшего внука в Москву, он почти не жил дома, на неделю уходил в горы, ища следы странного волка. Между тем в селениях стали говорить о необычном звере. Людская молва приписывала ему и то, чего не было. Люди верили и не верили, старики качали головами - оборотень, мол, в тело этого волка вселилась душа человека, абрека, ушедшего в горы, чтобы не сдаться властям.
Однажды у дома, в котором жил Ахмет, затормозила райкомовская «Волга», из машины вышли инструктор райкома Махашев и незнакомый пожилой мужчина в строгом костюме и планкой орденов на пиджаке. Мужчине было под 60 или где-то около этого, седая голова, внимательный взгляд. Что-то в его фигуре напоминало Ахмету, было ощущение, что они где-то встречались. Поздоровавшись, Махашев представил гостя:
- Генерал-лейтенант Семенов, из Москвы, воевал в наших местах. Приехал поохотиться, вспомнить молодость. Ему нужен проводник в горах.
Старик его не слышал; в его глазах стояла картина прошлого: колонна воняющих бензиновой гарью грузовиков, медленно поднимающихся в гору, зелёные фигурки солдат с автоматами в руках, злобно лающие овчарки и над всем этим, перетянутый ремнями военный, отдающий приказы. Тот же самый властный, внимательный взгляд, седые виски, уверенные движения.
Старик стоял, сгорбившись, потом произнёс пересохшими губами: «Къанвелла эпсар» и, волоча ноги, пошёл в дом. Громко хлопнула дверь, завизжал щенок. Инструктор хотел перевести фразу старика, но, взглянув на Семенова, осёкся. Генерал стоял бледный, сжав губы в узкую тонкую полоску. Полоснув Махашева взглядом, Семенов повернулся и пошёл к машине, инструктор поплёлся следом.
Старик продолжал ходить в горы, где-то в этих же местах охотился и Семенов. Они оба рыскали в горах, но их пути не пересеклись и больше они не встретились. Прошёл слух, что генерал на охоте ранил волка. Но увезти в Москву шкуру ему не удалось. Раненый зверь ушёл
в горы, чтобы зализать рану и набраться сил.
Однажды утром, охотясь в горах, старик увидел незнакомого бородатого мужчину, который поднимался по горной тропе. Несмотря на утреннюю прохладу, он был раздет по пояс. На мощной спине, покрытой волосом, виднелся свежий, бледно-розовый шрам от пули. На плечах он нёс убитую козу. Фигура незнакомца выплыла из тумана и через несколько мгновений, исчезла. Человек двигался совершенно бесшумно, и старик мог поклясться, что никогда не видел его ни в одном из ближайших селений.
Однажды под утро его будто что-то толкнуло. Проклятая луна опять заглядывала в окна, не давая спать. В горах ударил выстрел. Джали, зарычав, стал царапать дверь. Старик, наскоро оделся и схватив ружье, поспешил за собакой. Пёс бежал впереди, опустив морду к земле и глухо подвывая. Ахмет спотыкаясь и падая, спешил за ним, его ноги дрожали.
У скалы, где раньше он нашёл внука, навзничь лежал генерал Семенов. Кровь из разорванного острыми зубами горла, запеклась на лице и груди. Невдалеке от него лежал совершенно раздетый бородатый мужчина с развороченной картечью грудью.
На бородатом лице, рядом с родинкой в виде полумесяца, каплей росы застыла одинокая слеза…
Къанвелла эпсар (чечен.) – постарел офицер.

Несмотря на летний месяц, погода в последние дни совершенно не радовала. С самого утра небо заволокло серыми тучами, которые проливались на землю холодным, каким-то безрадостным дождем. Как нарочно, я забыл дома зонт и, промокнув до нитки, уже не спешил укрыться от холодных струй, а обреченно шагал по мостовой, равнодушно рассматривая стекла витрин.
Настроение было под стать погоде. Несколько месяцев назад меня, подобно песчинке во время бури, подхватил ветер иммиграции и опустил в красивой, богатой, но страшно далекой и чужой Германии. Внезапно навалились проблемы, о которых я и не подозревал: бытовые неурядицы, языковый барьер, вакуум общения. И самое страшное: я чувствовал себя лишним на этом празднике жизни. Не звонил телефон, мне не нужно было никуда спешить, меня никто не ждал и не искал со мною встреч.
Редкие прохожие бросали в мою сторону равнодушные взгляды и молча спешили по своим делам. Я был здесь чужим. На душе было горько. Обидно было осознавать свою ненужность в сорок лет.
Погруженный в свои безрадостные мысли, я совершенно ничего не замечал вокруг, а когда внезапно поднял глаза, меня будто что-то толкнуло в грудь. Мне показалось, что из-за стекла мне в лицо бьет солнечный луч. Я подошел ближе. Через стекло было видно небольшое помещение, заставленное мольбертами и холстами.
На стене, рядом с окном, висела уже законченная картина, которая и заставила меня остановиться. На ней была изображена какая-то ветхая сельская церквушка, отражающаяся в протекающей мимо речке. Из-за церковных куполов медленно выкатывалось солнце, озаряя землю, усыпанную увядающим листьями, каким-то неземным светом. Казалось, что вот еще одно мгновение и растают сумерки, прекратится дождь и на душе станет легче. Я прикрыл лицо рукой: неумолимая память уносила меня в недавнее прошлое.
...Зимой 2000 года российские войска вошли в Грозный. Штабисты учли опыт первой
чеченской войны, когда за двое суток нового 1995 года были почти полностью
уничтожены 131-я Майкопская "бригада, 81-й Самарский мотострелковый полк, и значительная часть 8-го Волгоградского корпуса, шедшего на помощь умирающим русским батальонам.
Подготовка к штурму мятежной чеченской столицы велась серьёзно и длилась несколько месяцев. Все это время днем и ночью над сожженным городом висела авиация федеральных сил. Ракеты и снаряды сделали свое дело - город практически перестал существовать. Все высотные здания были разрушены, деревянные постройки сожжены, и мертвые дома молча смотрели на людей пустыми глазницами окон.
Вместе с тем под завалами продолжали жить люди. Это были жители Грозного, в основном - старики, женщины, дети, потерявшие за годы войны близких, жилье, имущество и не желающие покидать город, потому что в России ОНИ БЫЛИ НИКОМУ НЕ НУЖНЫ.
Оборона города была поручена Шамилю Басаеву и его «абхазскому» батальону. Федеральные войска должны были окружить город и уничтожить всех боевиков, но Басаев перехитрил российских генералов, и в последнюю ночь перед штурмом увел часть своих боевиков в горы.
Другая часть под видом мирных жителей осела в городе и близлежащих селах.
В начале февраля разведка донесла, что «чехи» в преддверии очередной годовщины
депортации 1944 года готовят к 23 февраля серию терактов. Внезапно в городе появилось много молодых мужчин.
Командование группировкой российских войск приказало усилить гарнизон Грозного
сводными отрядами, состоящими из бойцов комендантских рот, ОМОНа и СОБРа.
Так я оказался в Грозном. Мой контракт к тому времени уже подходил к концу, и я очень надеялся, что останусь жив и вернусь домой.
Несмотря на бодрые заверения политиков о том, что война в Чечне вот-вот закончится, в Грозном по-прежнему из-под завалов били снайпера, взрывались на фугасах люди и машины. Наша задача была проста: сопровождать колонны, охранять здания и учреждения. Если возникнет необходимость принимать участие в зачистках.
В тот февральский день с утра светило солнце. Выпавший снежок слегка припорошил груды битого кирпича и куски ржавой жести, которыми была усыпана земля. Говорят, в прошлую войну местные жители этими кусками накрывали тела мертвых солдат, чтобы их не пожрали крысы и собаки.
Свободные от службы бойцы вповалку спят на дощатых нарах. Старшина Игорь Перепелицин сидит у раскаленной буржуйки и чистит автомат. Игорь родился в Грозном, здесь служил в милиции, дослужился до офицера. Потом, когда русских в Чечне стали убивать, он уехал в Россию, но в «органах" места ему не нашлось. Тогда вместе с казаками Перепелицин уехал воевать в Югославию, потом - в Приднестровье. Ну, а когда началась заваруха в Чечне, он был тут как тут. Его милицейское звание здесь не считается, и Игорь вместе с нами тянет солдатскую лямку. Он знает все о Чечне и о чеченцах. Я спрашиваю его:
- Игорек, а с Басаевым ты встречался?
- Ну-у, Шамиль - лошадка темная, учился в Москве, говорят, что даже Белый дом во время путча защищал. Знаю одно, что перед тем, как он появился в Абхазии, его батальон прошел подготовку на учебной базе то ли КГБ, то ли ГРУ. Специально его для Чечни натаскивали, понимаешь?
Старшина клацает затвором, нажимает на курок.
А вот Руслана Лобазанова, Лобзика, бывшего спортсмена, знал лично, в одной школе
учились. Сильный был человек, волевой, хотя и отморозок конченый. Лучшего друга детства Ису Копейку по его приказу вместе с машиной сожгли. Тоже какие-то шашни с комитетом крутил. После того, как его охранник застрелил, в кармане удостоверение комитетское нашли.
Игорь сплевывает на пол:
-Поверь на слово, все они здесь повязаны одной веревкой. Я воюю только потому, что
остановиться не могу, война - это как наркотик, затягивает.
- Ну, а когда эта заваруха закончится, что делать будешь?
- На Москву пойду. Соберу ребят отчаянных и на Кремль рвану. Вот тогда вся страна вздохнет с облегчением.
Договорить нам не дали. Прибегает офицер- СОБРовец, кричит:
- Хлопцы! Подъем! „Чехи" из гранатомета рынок обстреляли.
Выезжаем на зачистку. Народ на рынке сразу же разбежался. На грязном снегу лежат несколько мертвых солдат, в окровавленных грязных бушлатах, и несколько гражданских. Над ними уже воют женщины. Мы перекрываем БТРами улицы, ведущие к рынку, командует майор из СОБРа. Спускаемся в подвал, вместе с нами бойцы ОМОНа, Игорь Перепелицын страхует вход. В подвале живут люди - русские старики, дети. Они испуганной стайкой прижимаются к стене. На стоящей посередине подвала кровати остается сидеть девчонка лет 15 - 16, таращит испуганные глаза и прячет что-то под подушку. Омоновец наставляет на нее автомат:
- Тебе, красавица, что - особое приглашение нужно или ноги от страха отнялись?
Девчонка неожиданно с вызовом откидывает одеяло.
– Представь себе, отнялись!
Вместо ног у нее торчат обрубки. Какой-то старик кричит:
- Родимые, да мы же свои, который год здесь мыкаемся. Вера - вообще с прошлой войны сирота, да еще и ноги бомбой оторвало.
Я подхожу и осторожно накрываю ее ноги серым солдатским одеялом, достаю из-под подушки спрятанный пакет. Я - специалист по разминированию, но на фугас это не похоже. Оказалось - краски, обыкновенные акварельные краски. Девчонка смотрит исподлобья:
-Если захочешь забрать, я не отдам.
Омоновец по-крестьянски вздыхает:
- Господь с тобой, дочка. Мы ведь - тоже люди.
Вечером возвращаемся на базу. Нашли несколько снарядов. Этого добра здесь навалом. Задержали несколько мужчин-чеченцев. Одного из них Игорь знает. Что-то спрашивает по-чеченски. Тот не отвечает. Старшина поясняет:
- Это Ширвани Асхабов. Их шестеро братьев, все боевики. Трое от бомбежек в городе погибли, остальные в горы ушли.
Задержанных доставили во временный райотдел милиции. Игорь что-то долго объяснял дежурному. На следующий день я выпросил у старшины два сухих пайка. За коробку конфет взял в санчасти бинты и лекарства. Пришёл во вчерашний подвал. Никто не удивился моему приходу. Люди занимались своими делами. Девочка рисовала, сидя на кровати. С белого листа на меня смотрела старенькая церковь, ее отражение в осенней воде. Я задвинул вещмешок под кровать, присаживаюсь на ее край.
- Как дела, художник?
Девочка улыбнулась бескровными губами:
- Хорошо или почти хорошо. Вот только ноги болят. Представляешь, их уже нет, а они болят.
Мы сидели часа два. Девочка рисовала и рассказывала о себе. История самая обыкновенная, и от этого кажется еще страшней. Мать - чеченка, отец - немец, Рудольф Керн. До войны преподавали в Грозненском нефтяном институте, собирались уезжать в Россию, но не успели. Отец подрабатывал извозом и однажды вечером не вернулся домой. Кто-то позарился на его старенькие «Жигули». В то время в городе часто находили неопознанные трупы. Узнав о гибели отца, заболела мама. Не вставала с постели и, однажды вернувшись домой, девочка не нашла ни квартиры, ни матери. Город почти каждый день бомбили российские самолёты, и вместо дома остались одни развалины.
А потом Вера наступила на забытую кем-то мину. Хорошо, что люди вовремя отнесли ее в госпиталь, где оперировали боевиков. Мина - русская, а спасли жизнь - чеченцы.
Мы долго молчим. Я курю, потом спрашиваю, есть ли у нее какие-нибудь родственники в России. Она отвечает, что в Нальчике живет брат ее отца, но он, кажется, давно собирался уезжать в Германию. Я прощаюсь и собираюсь уходить. Девочка протягивает мне рисунок и говорит:
- Я хочу написать такую картину, чтобы, глядя на нее, каждый человек поверил в себя, в то, что все у него будет хорошо. Без веры человеку жить нельзя.
Девочка смотрит на меня своими большими глазами, и мне кажется, что она знает о жизни гораздо больше меня.
Я собирался навестить Веру на следующий день, но на войне ничего нельзя загадывать. Наш БТР подорвался на фугасе. Механик-водитель и стрелок погибли, а мы с Перепелицыным отделались контузией и несколькими осколками. Из Буденовского госпиталя я позвонил корреспонденту НТВ Ольге Кирий и рассказал ей историю о девочке, потерявшей на войне ноги. Ольга согласилась помочь найти ее родных и запустила эту историю в ближайший репортаж. Потом она прислала письмо, в котором сообщила, что Веру из Грозного увез ее дядя...
Я стою у темной витрины и пытаюсь рассмотреть подпись на картине. Вера?..
Как же ты мне сейчас нужна, ВЕРА?

Автоколонна шла через мёртвый обезлюдевший город. Серые закопченные стены домов провожали её пустыми глазницами выжженных, разбитых взрывами окон. Слякотная кавказская зима оплакивала мертвых и еще живых людей каплями непрекращающегося дождя. Пятна мазута, перемешавшись с дождём и снегом, переливались на тусклом солнце, всеми цветами радуги, подмигивая проходящим машинам внезапной рябью от налетевшего ветра. Было холодно и страшно. Впереди и позади колонны шли два серо-зелёных танка, кромсая уцелевшие клочки асфальта черными грязными гусеницами.
Солдаты сидели в крытом серым брезентом грузовике, тесно прижавшись друг к другу мокрыми грязными бушлатами, зажав автоматы между колен. Многие дремали. В сырой и гулкой тишине утра раздавался рёв моторов, где-то вдалеке безостановочно ухал миномет.
Улица, ведущая к Беликовскому мосту, была завалена кирпичными обломками, строительными блоками, покореженными и побитыми листами ржавой жести. Головная машина, рыча и испуская клочья сизого дыма осторожно пробиралась между завалами.
Стволы пулемётов безостановочно шарили по безлюдным улицам, мертвым домам, обожженным деревьям, подозрительно задерживая свой взгляд на перекатываемых ветром обрывках тряпок.
Прапорщик Савушкин, пересев на место механика-водителя, припал лбом к резинке смотровой щели, напряженно вглядываясь в серое утро. На его виске пульсировала синяя жилка, по щекам катились капельки пота. Внезапно в перекрестье прицела пулемета мелькнула труба гранатомёта, выглядывающая из подвала разрушенной комиссионки. Жерло трубы плавно перемещалось вслед за колонной. «А-а-а-а-а!»- закричал стрелок, нажимая на электроспуск пулемётов. Остро и горько запахло сгоревшим порохом, посыпались гильзы. Стрелок увидел, как пули вырвали из стены обломки кирпича, и это было последнее, что он увидел в своей жизни. Головной и замыкающие танки стали приподниматься, будто у них выросли крылья. Почти одновременно с этим раздались звуки взрывов. Шедший за передним танком бронетранспортёр, пытаясь увернуться от стены огня, внезапно выросшего перед ним, уткнулся носом в покореженные деревья. Не подававшие до этого признаков жизни, проёмы дверей и окон ощетинились огнем. Выстрелы гранатомётов и автоматные очереди рвали жесть и броню машин, кромсали человеческие тела. Обезумевший грузовик взревел, и, хлопая пробитыми скатами, медленно пополз на Беликовский магазин. Разодранный тент горел, оставшиеся в живых солдаты стреляли через брезент, прыгали и падали на горящий асфальт, тут же попадая под свинцовые струи. Грязно-зелёные промасленные бушлаты вспыхивали огнем, солдаты кричали от боли, катаясь в серой грязи и пытаясь сбить пламя. Зеленый «Урал», управляемый мертвым водителем, полыхнул взрывом и медленно опрокинулся на бок. «Алла акбар!»- слышалось сквозь автоматные очереди.
«Мама», - плакал остриженный под ноль солдатик, ползая на животе и волоча за собой перебитые ноги. Освещаемые пламенем горящих машин, русские солдаты падали под кинжальным огнем, всё реже и реже огрызаясь ответным огнем. Наступила гулкая тишина, нарушаемая лишь стонами раненых и обгорелых людей, треском раскалённого, покорёженного металла. Выходящие из-за укрытий боевики перезаряжали оружие, тут же добивали раненых, стреляя в стриженые мальчишеские затылки. В сыром воздухе стоял запах свежей крови и горелого человеческого мяса.
«Мама», - продолжать шептать русский мальчик в солдатском бушлате, - «мама, спаси меня!» Бородатый угрюмый человек подобрал брошенный автомат, носком сапога запрокинул его голову, выстрелил в окровавленное лицо. Выругался, увидев кровь на своём сапоге, брезгливо вытер его об воротник солдатского бушлата.
Прапорщик Савушкин, свесившись по пояс из люка, повис на броне. Алюминиевый
православный крестик и солдатский жетон с выбитым на нём номером, свисали с его шеи. Кровь стекала по его груди, шее, медленно капая на распятое тело Христа.
Всю ночь на этом месте пищали крысы и мелькали собачьи тени. Звери не боялись и не мешали друг другу - этот город уже давно принадлежал им. Трупы убитых солдат лежали несколько дней. По ночам жители города выползали из своих подвалов и укрывали изгрызенные тела кусками жести и шифера. Через неделю Чечня и Россия объявили перемирие.

ЧЕЧЕНСКИЙ РОМАН

Комендантская рота стояла в станице третий месяц. Солдаты-контрактники охраняли школу, детский сад, административные здания. Выезжали для уничтожения мини-нефтезаводов, сопровождали по Чечне колонны с грузом и гуманитарной помощью. Днём в станице было тихо, ночью постреливали снайперы, рвались сигнальные мины, несколько раз из гранатомёта обстреляли военкомат и школу. Роман Белов вернулся в роту из госпиталя. Провалявшись на госпитальной койке с пневмонией и порядком отощав на скудном больничном пайке, Белов рвался в роту, как домой. Бывший учитель истории, устав от постоянного безденежья, он заключил контракт и поехал на войну, чтобы хоть немного заработать на жизнь. Многие друзья подались кто в бизнес, кто в бандиты. Многие, как и он, влачили жалкое существование, занимая и перезанимая деньги у более удачливых соседей, друзей, родственников.
На войне, конечно, убивали, попадали в засады воинские колонны, подрывались на минах люди, но каждый гнал от себя эти мысли. Сегодня жив и хорошо.
Доложив о прибытии ротному и получив свой автомат, Белов направился в военкомат. Его взвод располагался там, занимая первый этаж. За прошедший месяц контингент сильно переменился, кого-то выгнали, кого-то отправили в госпиталь, кто-то добровольно разорвал контракт. За прошедшее время солдаты наладили быт, спали уже не на полу, а на кроватях. В спальном помещении было тепло от самодельных обогревателей, еду готовили не в солдатских полевых кухнях, а в маленькой комнате тут же, в военкомате.
Еду подавала высокая женщина лет тридцати, в длинном черном платье и такой же косынке. Роман обратил внимание на её красивые пальцы, она не была похожа на простую жительницу станицы. Поблагодарив за еду, Роман попытался помочь ей убрать посуду и услышал в ответ:
- Нет, что вы, не надо этого делать! Женщина должна кормить мужчину и убирать за ним посуду.
Белов смутился и, кажется, покраснел:
- Но вы же ждали, когда я поем, не уходили домой.
Женщина чуть улыбнулась:
- Ждать мужчину - это тоже обязанность и удел женщины.
Её голос был похож на шелест осенних листьев, он завораживал и притягивал, как притягивает взгляд, вид бегущей воды или горящего костра. Вошёл незнакомый солдат, пристёгивая автоматный рожок, сказал:
- Пойдём, Айшат, сегодня я буду твоим кавалером.
Они ушли, а Белов долго ещё удерживал в памяти её голос, тонкое бледное лицо, длинные ресницы. В спальном кубрике сосед по проходу достал из тумбочки фляжку с водкой:
- Давай по пятьдесят грамм за знакомство. На войне водка - лучшее средство от стресса. Водка и работа- лучшего лекарства от всей этой блевотины ещё не придумали.
Выпив, сосед, назвавшийся Николаем, сам начал рассказывать об Айшат, будто догадавшись, что Роман ловит о ней каждое слово:
- Чеченка, беженка из Грозного. Пианистка, видел, какие у неё пальцы? Вся семья: мать, ребенок погибли, завалило кирпичами при бомбёжке. Мужа увели боевики. Вот и осталась одна - ни дома, ни семьи. Как говорится ни родины- ни флага. - Он похрустел солёным огурцом. - После того, как вырвалась из Грозного, приехала сюда к родственникам. Заместитель комиссара - он ведь тоже «чех», правда, наполовину, - пристроил её к нам. Всё при деле, какая-никакая зарплата идёт, да и при продуктах постоянно. В этой ситуации это тоже немаловажно.
Роман закурил, внимательно слушал.
- Женщина она – неплохая. Наши пробовали к ней подкатиться, но она быстренько всем от ворот поворот показала. Особисты её тоже проверяли, но отстали. Такое пережить не каждый мужик сумеет, в общем, всё сам увидишь.
Роман думал, что Николай нальёт по второй, даже придумал повод, чтобы отказаться, но Николай смахнул фляжку со стола, убрал её в тумбочку:
- Ну, братан, хватит на сегодня. Всё хорошо в меру, со следующего стакана уже начинается нарушение присяги и воинского долга.
С утра военный комиссар мотался по району. Белов и два автоматчика его сопровождали. К вечеру ноги гудели, на ужин они опоздали. Однако Айшат ещё не ушла, на столе стояла завёрнутая в одеяло кастрюлька с горячей кашей, на плите - сковорода с мясом. Белов пошутил:
- Ну вот, Айшат, сегодня у вас три мужчины.
Крылья её носа дрогнули, когда он произнёс её имя, и она ответила:
- В жизни каждой женщины встречается только один мужчина, все остальные на него только похожи или непохожи.
Они вели свой разговор, понятный только им двоим. Усталые солдаты доедали кашу, не обращая на них внимания. Вошёл Николай с автоматом, но Роман встал ему навстречу:
- Я провожу Айшат, ты отдыхай.
Николай посоветовал:
- Ты долго не задерживайся, через полчаса комендантский час. Через дворы не ходи и пару гранат с собой на всякий случай захвати.
Они шли по пустынным улицам станицы, кое-где мерцали уличные фонари, и под ногами хрустел ледок подмёрзших лужиц. Они молчали. Роман поймал себя на мысли, что ему хочется прижаться к этой женщине. Она спросила:
- Почему вы пошли меня провожать, ведь сегодня не ваша очередь?
Он знал, о чём она его спросит, большая часть женщин всегда задаёт один и тот же вопрос. Ответил совсем неожиданно:
- Наверное, захотелось вернуться в прошлое. Свою первую девушку я провожал вот так же зимой. Только это было не Чечне, а в России. Под ногами у нас хрустел снег, и из печных труб валил такой же
неторопливый дымок. Это было двадцать лет тому назад, и у меня было чувство, что впереди меня ждет счастье. Я до сих пор помню, как мне хотелось поцеловать мою девушку. Странно, забыл, как её звали, зато помню, чем пахли её губы.
Айшат передёрнула плечами:
- Вы не похожи на других солдат. Что вас сюда привело?
Он ответил искренне:
Я и сам, наверное, не знаю. Раньше думал, чтобы заработать, а теперь понял, что эти деньги мне не нужны. Скопить состояние, видя, как страдают другие, невозможно. К тому же деньги нужны лишь в том мире, где огни больших городов, где уважающие себя мужчины ездят на шикарных машинах и дарят своим женщинам цветы, золото, меховые шубы. Ты просто не хочешь отставать от всех остальных. Здесь всё иначе. Когда ты не знаешь, доживёшь ли до завтра, к тебе приходят мысли о вечном, и ты начинаешь ценить каждый глоток воздуха, глоток воды, радость человеческого общения.
Он всё-таки взял её под руку, придерживая, чтобы не поскользнулась.
- Я ведь - бывший учитель, привык всё объяснять детям. Теперь вот мне необходимо всё объяснить самому себе. Прежде всего, для чего я живу на свете.
Они подошли к маленькому саманному домику с тёмными окнами. Оставив Айшат на улице, Белов вошел во двор, убедился, что опасности нет. Потом позвал её за собой. Айшат открыла ключом дверь и согревая замёрзшие ладони своим дыханием, сказала:
- Вы должны идти, у вас осталось всего десять минут,- помолчала и добавила. - Спасибо за сегодняшний вечер, я уже не думала, что мне когда-нибудь будет так хорошо.
На следующий день он безостановочно смотрел на часы, боясь не успеть в роту до наступления комендантского часа. Как-то так само получилось, что он один стал провожать Айшат домой, это стало его обязанностью и привилегией. Если Айшат освобождалась раньше, а он был где-нибудь на выезде, она терпеливо ждала его, читая на кухне. Или задумчиво глядела в окно, по привычке кутая плечи в чёрный платок. Они не афишировали и не скрывали своих отношений. Все считали, что у них роман, но они не думали об этом. Им было хорошо вместе. Взрослые люди, они не торопили события, зная, что если что-то легко достаётся, то легко и забывается. А, может быть, обжёгшись в прежней жизни, так или иначе потеряв близких людей, они боялись поверить, что встретить счастье можно так обыденно и случайно. Ну так же, как выйдя на минутку в булочную, найти на дороге слиток золота…
Федеральные войска ждали приказа о наступлении на Грозный. Над городом постоянно стояло облако дыма от пожаров. По дорогам ежедневно шли колонны военной техники. Боевики усилили минно-диверсионную войну, каждый день на дорогах рвались фугасы, каждый день обстреливали и жгли колонны, убивали офицеров, милиционеров и работников чеченской администрации. Под Ножай-Юртом расстреляли и сожгли МЧСовскую колонну с гуманитарной помощью. Колонну сопровождали два БТРа омоновцев и БРДМ с контрактниками. На место трагедии выехал начальник разведки подполковник Смирнов. Белову, с отделением разведки приказали его сопровождать. Две недели подряд они мотались между Ножай-Юртом и штабом группировки в Ханкале. Роман считал дни, когда увидит Айшат.
Вернувшись в комендатуру, он увидел, что вместо Айшат на кухне хлопочет другая женщина. На его вопрос она ответила:
- Заболела Айшат, воспаление лёгких у неё. Дома лежит.
Не найдя ротного, Роман поднялся на второй этаж к майору Аржанову и попросил разрешения отлучиться в станицу. Майор, уже знающий об отношениях свой родственницы и Белова, только махнул рукой. Прихватив автомат, Роман заскочил на рынок, потом чуть ли не бегом рванул к знакомому саманному домику.
Айшат, закутавшись в платок, лежала на диване. Увидев Романа, она смутилась, и попыталась встать. Чуть ли не силой уложив её на подушки, он стал выгружать продукты и фрукты. Впервые за всё время знакомства они перешли на ты. Белов поил её с ложечки чаем и целовал в потрескавшиеся губы. Она говорила:
- Я всегда считала, что самое приятное занятие на свете - это ухаживать за своим мужчиной, и никогда не думала, что это так приятно, когда за тобой ухаживает твой любимый мужчина. Гася в душе ревность, Роман спрашивал:
- А кто твой любимый мужчина?
Она смеялась и, целуя его в губы, отвечала:
- Глупый, ну, конечно же, ты. Все остальные, кого я знала или знаю, просто похожи на тебя.
Вечером к ним зашёл Николай, отказался от чая, предупредил:
- С начальством мы вопрос решим, но утром после комендантского чая будь в роте. Сам понимаешь, работа есть работа. Да и ребята будут волноваться. Ты тут здорово не расслабляйся, автомат держи под рукой и чтобы патрон всегда был в стволе. - Топая сапогами и кашляя в кулак, ушел.
Уже темнело. Они затопили печь, сидели у открытой топки, не зажигая свет. Языки пламени лизали поленья, огненные блики отражались на их лицах. Роман кочергой ворошил угли. Они потрескивали, выкидывая из топки горящие искры. Говорила, в основном Айшат, Роман только слушал:
- Когда началась эта война, я не думала, что это будет так страшно. Я никогда не интересовалась политикой, не ходила на демонстрации и не читала газет. Я вся была в музыке и своей семье. Мне было безразлично, кто будет президентом Дудаев, Завгаев или кто-нибудь другой.
Айшат убрала с плеча его руку, попутно прижавшись щекой к его ладони, стала собирать на стол:
- Я пять лет училась в Москве, в консерватории, и никогда не разделяла людей по национальностям. Поэтому, когда из Чечни стали выгонять русских, отбирать их дома и квартиры, а в России в это время тебе прямо в глаза говорили, что ты - чернозадый, и милиция проверяла паспорт, только потому, что ты с Кавказа, мне стало страшно. Потом у нас на улицах, прямо среди бела дня стали убивать людей, убивать просто так, по праву сильного, потому что у тебя в руках автомат, а у твоей жертвы нет. Чеченцы стали убивать нечеченцев. Наших соседей Долинских убили только потому, что у них была хорошая большая квартира, которую они не захотели продавать за бесценок. Моего мужа Рамзана увели из дома в ту же ночь, и я до сих пор даже не знаю, кто? Люди говорят, что Лабазановские бандиты, но может быть это и не так. Я не могу понять одного, откуда у нас взялось столько подонков? Знаю только одно. Рамазана уже нет
на свете, иначе бы он обязательно нашёл меня.
Она прижалась к нему лицом:
- Ты ещё не устал меня слушать, милый? Может быть, мне не надо было тебе этого рассказывать, но я столько лет тебя ждала, я знала, что ты всё равно придёшь ко мне и я расскажу тебе обо всём, чем жила эти годы.
Она немного передохнула, закашлявшись, виновато прижала к груди руки:
- Давай поставим стол ближе к печке, и тогда у нас будет ужин у костра, как у первобытных людей. Так вот, я не скажу, что очень уж любила Рамазана, но он был моим мужчиной. Я была ему предана и верна, ну, наверное, как собака. Ты же знаешь, для вайнахской женщины, её мужчина - это Вселенная. Потом начались эти ужасные бомбёжки и обстрелы жилых кварталов. Я пошла за едой, а когда вернулась домой, ни мамы, ни моей дочери больше не было. Я хотела умереть, думала, что сойду с ума. Так продолжалось несколько лет, потом я встретила тебя. Я не знаю, что случилось со мной, но когда я увидела тебя, у меня было чувство, что именно тебя я ждала всю жизнь. Мне совершенно всё равно, как ты жил всё это время, и кто был с тобою рядом все эти годы. Мне важно только одно, что сейчас ты рядом со мной.
Они уже лежали в постели, а она всё рассказывала и рассказывала. Роман ладонями гладил её тело, целовал дрожащие ресницы, шею, грудь, согревая своим дыханием. Потом она жарко подалась ему навстречу, отдавая всю нерастраченную любовь, всю нежность своего тела. Каждый вечер Роман спешил в роту, чтобы видеть Айшат, хоть полчаса побыть с ней рядом. Он уже серьёзно раздумывал над тем, чтобы расторгнуть контракт, забрать Айшат и уехать с ней в Россию, подальше от войны. В пятницу Айшат работала последний день. Она получила расчёт и через два дня должна была уехать к матери Романа. Она не уходила из военкомата, по установившейся привычке ждала, когда он вернется из охранения. Все уже знали, что она уезжает, что Роман дослуживает последний месяц и тоже уезжает вслед за Айшат. Белову дали три дня отпуска, чтобы он мог провести с Айшат последние дни перед расставанием. Он прибежал, как всегда, за полчаса до комендантского часа. По устоявшейся привычке сунул в карман бушлата гранату. Счастливые и радостные, пошли домой. Военком через окно смотрел им вслед. Странная штука жизнь, кто-то гибнет на войне, кто-то оживает.
Оставив Айшат за воротами дома, Роман вошёл во двор, обошёл дом со всех сторон. Странно, но в душе рождалось чувство тревоги, знакомое всем людям, часто соприкасающимся с опасностью. Он осмотрел дверной замок. Роман мог поклясться, что утром Айшат его вешала чуть иначе. Ни слова не говоря, Белов достал гранату, открыл замок, потом прижав чеку, выдернул кольцо и шагнул за порог. Он тут же понял, что не ошибся, в комнате кто-то был. Одновременно с пониманием этого он услышал резкий хлопок пистолетного выстрела и ощутил острую, рвущую живот боль. Уже готовый разжать пальцы и выкатить гранату под ноги стрелявшему, он услышал за спиной крик:
- Рома, Ромочка, любимый мой!.. Падая навзничь, он лег грудью на руку с гранатой, не давая пальцам разжаться и выпустить из руки смерть. Сидящий у окна человек не шевелился, опустив пистолет, он с интересом смотрел на Романа. В комнату вбежала Айшат, упала на него, закрывая своим телом. Следом за ней вошёл человек в кожаной куртке, с автоматом в руках. Поднимая выроненный Беловым автомат, сказал:
- Рамзан, ты бы заканчивал скорее свои дела, надо уходить.
Тот вскипел, резким гортанным голосом бросил:
- Ну-ка, закрой рот и встань там, куда я тебя поставил!
При звуках его голоса Айшат подняла голову и встретилась глазами с усмешкой человека, которого назвали Рамзаном.
- Ты-ы-ы?- выдохнула она.
- Да, это я, - коротко согласился он. - Собирайся, ты уходишь вместе со мной.
- Нет,- ответила Айшат. -Ты можешь убить меня вместе с ним, но я не оставлю его.
- Ты!- вскипел Рамзан. - Глупая женщина, ты всё забыла! Забыла, кто твой муж! Что они сделали с твоей семьей! Зачем тебе этот русский мужик?
- Мой муж умер шесть лет назад. Тогда же у меня не стало семьи, и я буду её вечно оплакивать. Этот человек заменил мне всё - и мужа, и ребёнка. Ты понимаешь, что я люблю его? Люблю, как никого до этого не любила. Рамзан наставил на неё пистолет:
- Мне очень жаль, но придется тебя убить. Ты сама говорила, что у женщины может быть только один мужчина.
- Ты ничего не понял, Рамзан, мой мужчина - это он. Ты был просто на него похож,- усталым голосом произнесла Айшат, закрывая Романа своим телом, согревая своим дыханием.
Хлопнула дверь, Рамзан ушёл. Айшат чёрной птицей распласталась на лежащем человеке, заставляя его сердце биться в одном ритме со своим, вбирая его боль в своё тело.
По улице бежали солдаты, передёргивая на бегу затворы автоматов. Из провалов тёмных окон на них безучастно смотрели усталые старухи.

Александру Градуленко 30 лет. Цветущий мужской возраст. Капитан в отставке, награжденный медалями «За отвагу” и «За отличие в воинской службе” II степени. Заместитель председателя общественной организации «Контингент”. Ветеран первой и второй чеченских войн. Войн современной мирной России.

В 1995 году сержант-контрактник Александр Градуленко в составе 165-го полка морской пехоты Тихоокеанского флота участвовал в штурме Грозного.

Саша, что заставляет человека, своими глазами видевшего гибель друзей, на следующий день все-таки идти в атаку?

Честь, долг и мужество. Это не красивые слова, в боевых условиях с них слетает шелуха, их смысл понимаешь. Из этих кирпичиков складывается настоящий воин. И именно они ведут в бой. И еще одно. Месть. Хочется отомстить за ребят. И завершить скорее войну.

Вопросы в голову приходят потом, уже дома, когда эйфория «я живой” проходит. Особенно когда встречаешь родителей тех ребят… Почему они стали «грузом 200”, а я – нет? На эти вопросы трудно, почти невозможно найти ответ.

Вы лично, Саша, понимали, куда летите?

Представлял ли себе, что такое война? Смутно, очень смутно. Что мы тогда знали? Что в Чечне плохо – ведь первый штурм захлебнулся, сколько ребят полегло. И понимали, что если собирают морпехов по всем флотам, а морскую пехоту давно не использовали в боевых действиях, то дело худо.

От нашего родного Тихоокеанского флота готовили к отправке 165-й полк морской пехоты. Где же найти 2500 обученных людей, если в Вооруженных силах недокомплект? Командование ТОФ принимает решение о комплектовании полка личным составом, проходящим службу на кораблях и подводных лодках. А ребята автомат только на присяге держали. Мальчишки необстрелянные… Да и мы тоже, собственно.

Нас собрали, помню, 10 дней дали на подготовку. Что за это время можно подготовить? Смешно. И вот стоим на аэродроме, зима, ночь, самолеты готовы к отправке. Выходит высокий военный чин, речь толкает про патриотизм и про «вперед, ребята!”. Выходит следом наш командир батальона – майор Жовторипенко и докладывает: «Личный состав к боевым действиям не готов!”. Следом – офицеры, командиры рот: «Личный состав не готов, мы не сможем повести людей на бойню”. Высокий чин в лице меняется, офицеров тут же берут под арест, нас отправляют обратно в казармы, а утром – вылетаем в Чечню. Но уже с другими командирами…

Кстати, тех, кто тогда на аэродроме правду сказал, потихоньку из армии «ушли”. Я, мои друзья очень уважаем этих людей. Они по сути нам жизнь спасли, отстояли ценой своей карьеры. Наш батальон как якобы отказников в бой с колес не бросили. А то полегли бы, как ребята с Северного флота, балтийцы. Они ведь уже в феврале были выведены из Чечни – столько было раненых и убитых.

Кирпичики победы над страхом

Помните ваш первый бой? Что чувствует при этом человек?

Это невозможно объяснить. Срабатывают животные инстинкты. Тот, кто говорит, что не страшно, – врет. Страх такой, что цепенеешь. Но если его победишь – выживешь. Кстати. Вот вам деталь: прошло ровно 10 лет со дня первой чеченской, а мы, собираясь с друзьями, вспоминаем бои – и выясняется, что все видели разное! Бежали в одной цепи, и каждый видел свое…

Вторую чеченскую Александр Градуленко проходил уже офицером, командиром взвода. После тяжелой контузии, после долгого лечения в госпитале он окончил факультет береговых войск ТОВМИ имени Макарова и вернулся в свой родной полк. И даже взвод в командование получил тот самый, в котором воевал сержантом.

Второй раз нас отправляли на войну под грифом «секретно”. Шли разговоры о миротворческой операции, мы уже мысленно примеряли голубые каски. Но когда эшелон остановился в Каспийске, тут наше миротворчество и закончилось. Охраняли аэропорт Уйташ, участвовали в боевых столкновениях.

Кому труднее воевать – солдату или офицеру?

Офицеру. Ответственности больше, это раз. Офицер постоянно на виду, а в бою – тем более. И какие бы ни были во взводе отношения между офицером и солдатами, когда начинается бой, они смотрят только на командира, в нем видят и защиту, и господа бога, и кого угодно. И от этих глаз не спрячешься. Вторая сложность – управлять людьми с оружием тяжело, надо быть психологом. Правила в бою много проще становятся: не нашел общего языка с солдатами, мордобоем занимаешься – ну что ж, опасайся пули в спину. Вот когда понимаешь смысл слов «авторитет командира”.

Александр достает «Книгу памяти”, выпущенную «В”, и показывает на одну из первых фотографий, с которой улыбаются беззаботные мальчишки в форме.

– Вот это Володя Загузов… Погиб в бою. Во время первого боя погибли мои друзья… А вот это мои друзья, те, кто остался в живых, мы сейчас вместе работаем, по-прежнему дружим.

Вы и ваши друзья, можно сказать, с честью выдержали не только испытание войной, но и куда более сложный экзамен – испытание миром. Скажите, почему же так сложно вписываются в мирную жизнь воины из «горячих точек”?

Война ломает человека и духовно, и физически. Каждый из нас преступил черту, нарушил заповедь, ту самую – не убий. Вернуться обратно после такого, стать на свою клетку, как шахматная фигура? Это невозможно.

Вы представьте, что ждет, например, разведчика, ходившего в тыл к врагу, когда он приезжает домой. Признательность общества? Как же. Равнодушие чиновников его ждет.

Мне после демобилизации, после войны помогали родители. Друзья – те самые, боевые. Думаю, эта дружба нас всех спасла.

Гордая память

Вы из семьи кадровых военных. Почему нарушили традицию и ушли в отставку так рано?

Разочарование приходило постепенно. Много я в военной жизни видел, не хвастая скажу, иному генералу бы хватило. И с каждым годом служить Родине, видя отношение к армии, к ветеранам, было все труднее.

Знаете, сколько у меня было вопросов, которые некому задать?.. Они и сейчас со мной. Почему сокращают военные училища и призывают в офицеры на два года гражданских, окончивших вуз? Да есть ли человеку, который точно знает, что он здесь всего на два года, дело до того, что будет дальше? Да ему трава не расти! Низшие офицерские чины у нас истреблены – почему? Ответов я не находил. Вот так потихоньку пришло решение уйти из армии. Заняться делом. Родине ведь можно пользу приносить и на гражданке, правда?

Мы – я и мои друзья по организации «Контингент” – по-прежнему живем интересами армии, нам не все равно. Когда показывают Ирак или ту же Чечню – душа болит. Вот поэтому мы и стали активно работать в «Контингенте”. Нашли контакт с администрацией края и города, участвовали в разработке программы по защите, реабилитации ветеранов «горячих точек”, программы помощи родителям погибших ребят. Мы не просим денег, мы просто хотим понимания.

«...Скоро в командировку. В душе плохое предчувствие. В отряд пришли первые похоронки. Сожгли нашу колонну. Погибли наши ребята. Чехи сожгли их заживо, контуженных, в БТР. Командиру колонны попали в голову. Так началась для нашего отряда вторая война. У меня было муторно на душе и плохое предчувствие. Я стал готовиться к ней, просто знал, что нас ожидает».

…Фэйсы получили информацию о каких-то шахидках. Мы туда выдвинулись, в это село, и взяли трёх обкуренных баб. Одной было лет сорок, она была у них вербовщица, главная. Они все трое были под наркотиком, потому что все нам улыбались. Их на базе допросили. Старшая сознаваться ни в чём не хотела, а потом, когда ей в трусы электрошок засунули, стала говорить. Стало ясно, что они планировали сделать теракты, чтобы взорвать себя и много людей у нас дома. У них документы и много чего нашли в доме. Мы их расстреляли, а трупы распылили тротилом, чтобы вообще следов никаких не было. Мне было это неприятно, я до этого женщин не трогал и не убивал. Но они сами получили, на что напрашивались…»

Скоро в командировку. В душе плохое предчувствие. В отряд пришли первые похоронки. Сожгли нашу колонну. Погибли наши ребята. Чехи сожгли их заживо, контуженных, в БТР. Командиру колонны попали в голову. Так началась для нашего отряда вторая война. У меня было муторно на душе и плохое предчувствие. Я стал готовиться к ней, просто знал, что нас ожидает.

Вдруг с крыши дома заработал ПК боевиков, один из наших заорал вовремя, чтобы я лег, пули прошли надо мной, слышно было их мелодичный полет. Пацаны стали долбить в ответку, прикрывая меня, я пополз. Все делалось инстинктивно, я хотел выжить и поэтому полз. Когда дополз до них, стали стрелять в пулеметчика с подствольников. Шифер разлетелся, и он смолк, что с ним случилось, я не знаю. Мы отошли на исходные позиции.

Для меня это был первый бой, было страшно, не страшно только идиотам. Страх - это инстинкт самосохранения, он помогает выжить. Помогают выжить и пацаны, которые попадают с тобой в переделку. Спали прямо на снегу, подложив под себя доски, прижавшись друг к другу. Был мороз и ветер. Человек привыкает ко всему, выживает везде, в зависимости от подготовки и возможностей внутренних. Развели костер и уложились возле него. Ночью стреляли с подствольников по селу, спали посменно.

С утра мы снова пошли по тому же маршруту, и я вспоминал вчерашний бой. Видел тех местных, которые показывали боевикам дорогу. Они молча смотрели на нас, мы на них. У всех в глазах была ненависть и злость. Прошли улицу эту без всяких эксцессов. Вошли в центр села и стали двигаться к больнице, где засели боевики.

По дороге зачищали котельню. Всюду валялись оторванные пальцы и другие части тела, везде была кровь. При подходе к больнице местные сказали, что у них есть пленный солдат, ему боевики сломали ноги и руки, чтобы он никуда не делся. Когда группа подошла к больнице, она была уже занята нашими войсками. Нам дали охранять подвал с ранеными боевиками, там было около 30 человек.

Я когда спустился туда, там было много раненых боевиков-чеченцев. Среди них были и русские, за что они воевали против нас, я не знаю. На меня смотрели с такой ненавистью и злостью, что рука сама сжимала автомат. Я вышел оттуда, возле входа поставил нашего снайпера. И стали ждать дальнейших распоряжений. Когда я стоял возле подвала, ко мне подошли две женщины и просили отдать одного раненого им домой. Я немного растерялся от такого прошения. Не знаю, почему я согласился на это. Я, наверно, не отвечу никогда. Мне и жаль было этих женщин, я и мог расстрелять его, но они спасли, местные, нашего раненого солдата. Может, взамен.

После этого приехал забирать этих раненых Минюст. Это была действительно противная картина. Они боялись заходить первыми в подвал и сказали, чтобы я заходил первым. Поняв, что омоновцам не грозит ничего, они стали вытаскивать их наружу, раздевать догола и сажать в автозак. Некоторые шли сами, некоторых били и тащили наверх. Один боевик вышел сам. У него не было ступней, он шел на культяпках, дошел до забора и потерял сознание. Его избили, раздели догола и сунули в автозак. Мне не было их жаль, просто противно было смотреть на эту сцену.

Мы взяли это село в кольцо, окопались прямо в поле. Снег, грязь и слякоть, но окопались и заночевали. Ночью осматривал позиции. Все мерзли, но лежали в своих окопах. C утра мы снова пошли в село, зачищая по пути все дома. Там земля кипела от пуль. Наш дозор отрезали как всегда. Боевики пошли в атаку. Мы валили, как немцев в 41-м году. Гранатомётчик вообще выбежал перед ними, заорал: «Выстрел» и шарахнул по ним с гранатомета. Вдруг прибежал мой друг, снайпер, он был ранен в грудь и в голову.

Там остался ещё один из наших, ему прострелили обе ноги, и он лежал отстреливался. Мой друг свалился мне на колени и прошептал: «Братишка, спаси меня. Я умираю» - и затих. Я вколол ему промедол. Толкнув его в плечо, говорю ему: «Все нормально. Ты меня на дембель еще напоишь». Срезав броник, я сказал двум стрелкам, чтобы они тащили его к дому, где были наши. Добежали до сетки, которая вместо забора разделяла расстояние между домами. Их настигла пулеметная очередь. Одному пуля попала в руку, другому в ноги. А вся очередь легла как раз в моего друга, потому что он был посередине. Они его оставили возле рабицы.

Собрав всех раненых, стали потихоньку отползать от дома, потому что дом уже рушился. Мы отстреливались на углу дома. Наши перекинули всех раненых через рабицу. Осталось тело моего друга. По нам снова открыли огонь. Мы залегли. Возле проема стены, куда мы заползали, пулемётчику, который нас прикрывал, пуля попала в шею, он упал, весь в крови. Мы позже эвакуировали всех раненых по дороге, прикрывшись БТРом. Мой друг скончался. Это мы узнали позже, а пока шел бой. Мы отстреливались.

Мы на БТР отъехали на исходную. Ночевали вместе с 1-й группой. Они в бою потеряли 7 человек, им было еще тяжелей днем. Мы сели возле костра и молча все сушились. Я достал пузырь чеховской водки, помянули молча и молча разбрелись спать кто куда. Все ждали завтрашнего дня. Возле костра пацаны рассказывали про погибших в 1-й группе. Такого я никогда еще не видел и не слышал. Этого героизма Россия не оценила, как и подвиг всех ребят, воевавших в Чечне.

Меня поразили слова одного идиота-генерала. Его спросили, почему подводникам, затонувшим на «Курске», семьям выплатили по 700 тыс. рублей, а семьям погибших в Чечне до сих пор ничего не выплатили. Так он ответил, что это были незапланированные жертвы, а в Чечне - запланированные. Значит, мы, выполнявшие свой долг в Чечне, мы уже запланированные жертвы. И таких уродов-генералов очень много. Всегда страдал просто солдат. И в армии всегда было два мнения: тех, кто отдавал приказы, и тех, кто выполнял их, а это мы.

Переночевав, нам привезли поесть и нашу водяру - на немного сняла напряжение вчерашнего боя. Перегруппировавшись, мы вошли в село по прежним маршрутам. Мы шли по следам вчерашнего боя. В доме, где мы находились, выгорело все. Кругом было много крови, отстрелянных гильз, разорванные бронежилеты. Зайдя за свой дом, мы нашли трупы боевиков.

Они были спрятаны в ямах в кукурузе. В одном из подвалов нашли раненых наемников. Они были из Москвы, с Питера, с Перми. Они кричали нам, чтобы их не убивали, у них семьи, дети дома. А мы как будто из детдома сбежали в эту дыру. Мы их всех расстреляли. Выезжали из села ночью. Все горело и тлело. Так еще одно село стерла война. На душе было мрачное ощущение от увиденного. За тот бой боевики потеряли 168 человек.

Я до того замерз, что рук не мог вытянуть из карманов. Кто-то достал фляжку спирта и предложил согреться, надо было его только разбавить. Мы послали к арыку двоих. Один стал воду набирать, другой остался на прикрытии. И в это время навстречу им спустилось человек 15 боевиков. Расстояние было метров 25-30, были сумерки, и все было видно. Они шли смело в открытую и без дозора. Они ошалели, увидев нас, и встали. Наши кинулись к нам обратно. Боевики не стреляли. Я стал будить ребят.

Мы ударили первыми из КПВТ. Начался бой. Я сел возле переднего колеса БТРа и стал стрелять. Заработал пулеметчик наш, ударил танк, боевики стали отступать. У них было много раненых и убитых. Наводчик танка в темноте не ориентировался, и я побежал к нему и попал под выстрел танка. Меня здорово контузило. Я не мог прийти в себя минут 20. Меня оттащили.

Я подполз к пулеметчику и отстреливались с ним. У нас был плотный огонь. В ответку боевики по танку из гранатомета попали перед ним в бугор. Но если в него не попали, давай стреляй дальше. Бой шел около часа. Утром мы обалдели, перед нами были кровавые дорожки. Они тянули своих. Оторванные части тела - это мы с КПВТ покрошили их. Мы подбежали и стали собирать трофеи - автоматы, гранатометы, разгрузки. Неожиданно раздались выстрелы и разрывы гранат. Оказывается, боевики-раненые, попавшие к нам в засаду. С тяжелыми ранеными были 2 уцелевших боевика, и они себя вместе с ранеными взорвали.

Этой ночью была попытка прорваться мелкой группы из 3 человек. Они вышли на нашу группу, их остановил дозорный, спросив у них пароль в темноте, они в него кинули гранату, она, отскочив от дерева, упала рядом с расположением группы, и оттуда сразу заработал ПК, пулемётчик тоже ударил по этой группе со своего ПК. Они были все изрешеченными. Наутро прибежали «звезды экрана» - омоновцы, через которых они прошли незаметно, и стали позировать с трупами боевиков и фотографироваться. Козлы…

В отряде появилось много пустых кроватей со свечами и фотками ребят. В отряде мы помянули всех и вспомнили их живыми. На душе было тяжко. Потеряв своих ребят, мы остались живы. Сидели, гуляли вместе, а теперь их нет. Остались только одни воспоминания. Был человек, и теперь его нет. Вот рядом щелкала эта смерть зубами и забрала себе, кто ей понравился. Иногда привыкаешь к мысли, что сам окажешься когда-нибудь там и твое тело превратится в прах. Иногда хочется ощутить своего друга рядом, посидеть, отвиснуть, а его нет, остались лишь одни съемки, где лица их, живых. Все были отличные парни, и если мы их забудем, они точно умрут. Отдыхайте вечно, братишки. Мы вас не забудем, когда-нибудь там увидимся.

По рации командира 2-й группы, вышел один боевик, что Аллаху все видней и он видит, кто воюет за веру, и стало ясно, что наш братишка погиб. Мы пошли по ихнему маршруту, командир отряда орал, чтобы мы шли быстрей, но по нам долбили с 2-х сторон - с леса и с соседней улицы. Мы шли сквозь дома. Разбившись на группы, мы пошли вперед.

Слышно было, что бой идет где-то впереди. Хотели выйти на огороды, но по нам опять ударили из леса с граника. Вдруг впереди нас мелькнули тени. Одна в окне, другая метнулась в подвал. Я машинально бросил туда гранату, Копченый очередью ударил по окнам. Когда пошли смотреть результаты, там было 2 трупа - дед да бабка. Не повезло. Была еще одна попытка прорваться, но она тоже ничего не дала. Трупы (духов) потом порезали: уши, носы. Солдаты озверели от всего происходящего.

С утра нас вызвали в штаб с моим другом. Там сказали, что на сопровождение. Мы недовольные пошли в штаб, потому что через 2 часа отходила колонна, а нас отправляли на какое-то сопровождение. Мы пришли туда, и генерал-майор дивизии нашей вручил нам первые награды - медаль … за спецоперацию еще в октябре 1999 г. Для нас это было неожиданностью. Повесив на грудь, мы тронулись колонной. Заплатив проводнице сверху 500 рублей, мы забились в вагон. Разложив все свои вещи, мы, бросив медали в стакан с водкой, стали обмывать их. Третьим тостом помянули погибших ребят, и каждый уснул, где мог. Уж слишком для нас тяжелая была та командировка.

После всего пережитого я стал сильно бухать. Часто стали скандалить с женой, хотя она была беременная, я все равно отрывался на полную катушку. Я не знал, что со мной будет в следующей командировке. С моим другом, который поселился у меня, мы отрывались по полной. Я даже и не пытался остановиться. Внутри у меня надломилось, и я стал холодно относиться ко всему. Домой приходил ночью и навеселе.

Жена все больше расстраивалась, и мы ругались. Она плакала. Я ее даже успокоить не мог. Дни близились к новой командировке, и я остановиться не мог, я не знал, что там будет. Мне трудно описывать этот период, потому что он был весь на противоречиях, эмоциях, ссорах и переживаниях. Особенно последний день перед командировкой. Я поехал на базу, там мы налупились и пробухали до утра.

Домой я явился часов в семь утра, до отъезда было 1,5 часа. Открыв дверь, я сразу от жены получил пощечину. Она прождала меня всю ночь, стол собрала даже. Я молча взял вещи и ушел на поезд, даже не попрощавшись. Слишком много было ссор и переживаний за этот период. В поезде наша смена гуляла, я лежал на полке и осознавал все происшедшее со мной. Было тяжко и больно внутри, а прошлого уже не вернуть и не исправить, и это еще больней отдавалось…

По дороге кто спал, кто бухал, кто шлялся из вагона в вагон от делать нечего. Приехали в …, на улице зима. Снег и мороз. Разгрузились. Одна половина отряда полетела на вертушках, другая пошла своим ходом. На броне было ехать холодно, но надо. Рассовали БК по разгрузкам и поехали. Переночевали в …. полку.

Нас поселили в спортзале, спали на полу в спальниках. Сели за небольшой столик, сделали коктейль - 50 г спирта, 200 г пива и 50 г рассола - и согрелись, что у некоторых крышу сорвало неплохо, что передрались между собой. На утро было тяжело просыпаться, но мы на плацу сделали спецназовскую «визитку», и пулемётчик с ПК дал очередь в воздух. После всех этих похождений этот полк был в шоке, похоже, таких концертов никто не устраивал, они нас запомнят надолго. Да, так и надо спецназу вести.

Фэйсы получили информацию о каких-то шахидках. Мы туда выдвинулись в это село и взяли трёх обкуренных баб. Одной было лет сорок, она была у них вербовщица, главная. Они все трое были под наркотиком, потому что все нам улыбались. Их на базе допросили.

Старшая сознаваться ни в чём не хотела, а потом, когда ей в трусы электрошок засунули, стала говорить. Стало ясно, что они планировали сделать теракты, чтобы взорвать себя и много людей у нас дома. У них документы и много чего нашли в доме. Мы их расстреляли, а трупы распылили тротилом, чтобы вообще следов никаких не было. Мне было это неприятно, я до этого женщин не трогал и не убивал. Но они сами получили, на что напрашивались.

Уж слишком много отряд пережил. Мы потеряли около 30 человек убитыми и около 80 ранеными. А это слишком много не только для отряда, но и для матерей погибших. А им ведь не ответишь на вопрос, почему ты остался жив, а мой сын погиб, и на этот вопрос никто не ответит. Слишком тяжело было смотреть матерям в глаза. А ничего не поделаешь и не изменишь. Нас подняли в 4 утра. Засада разведки взяла на водокачке связного, и была перестрелка. Нам нужно было выехать туда и забрать брошенное СВД и пленного.

Снова мы поехали туда. Шел дождь. Взяв его, им оказался молодой чех, лет 15, мы его попытали. Я в него выстрелил, т.е. рядом с головой, и [он] стал сдавать всех. Он нам сдал про ихние лагеря, схрон и несколько связных, связиста. Пока мы его допрашивали, нас обстреляли из леса, мы приготовились к бою, но ничего не произошло. Мы стали разрабатывать данную информацию.

Чтобы проверить достоверность, мы решили взять схрон, а потом адреса. С 1-й группой мы на 4 коробках поехали в село, взяли схрон быстро. Там было 2 «шмеля», тротила кг 8 и 82-мм мина, этого было достаточно, чтобы спасти кому-то жизнь. И тут же мы поехали на адрес связиста боевиков. Мы быстро ворвались в дом, оцепив его со всех сторон. Его нашли в заброшенном рядом доме. Мы затащили его к БТР. Чех, который сдал нам его, опознал, и я его держал на мушке, засунув ему в ребра пистолет.

Мы быстро свернулись и поехали на базу. После недолгих истязаний связиста он нам тоже сдал немало адресов. И было решено брать сразу по горячим следам. Опять поехали на адрес подрывников, которые были замешаны во многих подрывах. Подъехав к дому, они нас заметили и стали уходить огородами. Наша группа ворвалась в дом, мы брали рядом стоящие дома, прикрывая штурмовую. Увидев убегающих, наш дозор открыл стрельбу. Одного взяла штурмовая, одного привалили мы, а старший ушел. Труп мы забрали на соседней улице, никто не видел. И быстро на базу. Уже собиралась толпа митингующих.

На базе все боевики были опознаны, и с них жестким методом скачивалась информация. Убитого боевика решили стереть вообще с лица земли, обмотав его тротилом и взорвав. Это надо было сделать утром, часов в 4:00, чтобы не было свидетелей. Всю информацию передали в разведотдел. Хотелось спать и жрать. Уснул, не помню, часов в 2:00. С другом посидели за кружкой спиртика. Послабило немного, но ненадолго.

Меня подняли в 4:30, надо было убирать этого боевика с лица земли. Завернув его в целлофан, мы поехали на Сунженский хребет. Там нашли яму с болотной жижей. Пуля ему вошла в бедро и вышла из паха, он не прожил и получаса. Бросив его посередине ямы, я положил ему кг тротила на лицо, другой между ног и отошел метров на 30 и подсоединил к аккумулятору, раздался взрыв. Мы пошли осматривать место.

Стоял трупный запах, и никаких следов крови. Внутри никаких эмоций. Вот так пропадают без вести. Всегда жалко было ребят. Сколько потерь, сколько боли. Иногда задумываешься, не напрасно ли все это, для чего и ради чего. Родина нас не забудет, но и не оценит. Сейчас в Чечне все против нас - закон, Россия, прокуратура наша. Войны нет, а ребята гибнут.

Снова дома… Когда я был в отряде, приехал мой друг и сказал со смешком, что моя жена родила. От неожиданности я аж растерялся. Зашли обмыть, и время растворилось в пространстве. Короче, жена родила в понедельник, я появился только дня через 3. Она обиделась на меня, я там появился навеселе. Она попросила меня купить ей лекарство, я пошёл в аптеку. Мы купили что надо и забрели в местный кабачок, и там я потерялся еще на сутки… Через несколько дней мы забрали жену с ребёнком домой. Я взял на руки свою малышку, такая прелестная крошка. Я рад…

Мы отдыхали от какого-то левого выезда. Где-то утром раздались сильный взрыв и стрельба, нас подняли в ружье. Выехала одна группа. Оказалось, на фугасе подорвался БТР. Погибли 5 человек и 4 ранены были. Убитых положили на вертолетной площадке. Наша группа вышла смотреть на погибших. Стояло молчание, у каждого были свои мысли. А смерть была где-то рядом… Сейчас шла война еще жестче. Раньше хоть видели, с кем, и знали, в кого стрелять, а сейчас надо все время ждать, когда в тебя долбанут первым. А это значит, ты стреляешь уже вторым.

Кругом была одна подстава и эта грязная война, ненависть и кровь простых солдат, не политиков, которые завязали все это, а простых ребят. Помимо этой подставы кидали с деньгами, с боевыми, одно болото, короче говоря. А мы, несмотря на это, делали свое дело и выполняли эти тупые приказы. И приезжали снова в командировку. У каждого на это свои причины и свои мотивы. Каждый оставался самим собой.

В селе были убиты два фээсбэшника и двое с «Альфы». Всю кочующую группировку снимают с операций и бросают в село. Все работали на результат, чтобы отомстить за ребят с «Альфы». Шли жесткие зачистки в селе. Ночью мы привозили чеченцев на фильтр, а там с ними жестко работали. Мы же ездили по селу и окрестностям в надежде найти трупы фээсбэшников. Потом немного прояснилось, что именно случилось. В целях проверки информации в село въехали альфонсы и фэйсы-опера.

Ехали на двух машинах. Первой шла «шестерка», сзади шел уазик медпомощь. В центре села почему-то 06 поехала на базар, а бухашка пошла дальше. На базаре 06 блокируют и расстреливают боевики, в эфир наши успели передать только одно, что «нас заблокировали». Когда бухашка с альфами въехала на базар, бабы местные подметали стекла и смывали кровь.

Еще минут 5 - и не нашли бы следов, но все и так провалилось куда-то как сквозь землю. Только на 2-е сутки нашли трупы двух фейсов при въезде в село. Утром мы на БТР проскочили мост и подъехали к месту, где все произошло. Рядом с трупами стояла сгоревшая 06. Трупы были сильно изуродованы, видно, их пытали. Потом подъехали с «Альфы», по рации передали своим…

Вернувшись на базу, нас обрадовали, что мост, через который мы ехали, был заминирован, фугас не сработал. И где были трупы, в 3 метрах была зарыта 200-литровая бочка с 2 фугасами и наполненная свинцовыми бочонками. Если бы она сработала, то трупов было бы гораздо больше. С утра поехали по адресам. Первый адрес взяли быстро, двоих. Бабы подняли хай-фай, уже на улице. Собралась толпа, но мы, затолкнув двух чехов, уже летели на фильтр за село. Там их передали «термитам». Поехали на другой адрес, взяли молодого чеха и пожилого. Возле фильтра их выкинули с мешками на головах, и бойцы попинали от души, после их отдали фэйсам.

Выехав в село, мы получили приказ развернуться и войти в соседнее, там была обнаружена банда боевиков, которая сделала засаду. Переехав реку на БТРах, мы вошли в то село. Братишки из другого отряда уже вступили в бой с боевиками и плотно их прижали, окружив их, они отчаянно сопротивлялись. И попросили у своих помощи, в ответ боевики ответили, чтобы те приготовились стать «шахидами», окруженные боевики не захотели становиться шахидами, мол, еще рано, тогда вам только Аллах поможет, но одна группа откликнулась и пошла на помощь, мы на нее и вышли, и расколошматили.

Нас послали искать РПК, брошенный во время перестрелки боевиками. Мы не нашли его. И я со злости от всего происходящего избил боевика. Он упал на колени и рыдал, что не помнит, куда его кинул. И мы его потащили на веревке, привязав к БТРу.

Сегодня у моего ребёнка день рождения. 5 лет. Мне так хотелось поздравить, но я был далеко. Я обещал купить попугая, но сделаю это, только когда приеду. Я так соскучился, мне очень семьи не хватает. Я знаю, как они ждут своего папочку, я однажды увидел, как мой ребёнок молится за меня. У меня аж душа содрогнулась. Все по-детски чисто и от души, у Боженьки просил за папу и за маму и чтобы у них все было хорошо. Меня это сильно растрогало.

Приехав на базу, расположились и поужинали, когда хавали, раздался выстрел, как потом оказалось, солдат наш выстрелил в другого, который ночью пошел, не зная пароля, куда-то. Ранение было тяжелое, в живот, входная толщиной с палец, выходная с кулак. Ночью повезли на вертушку. Выживет ли - не знаю. Война становится непонятная, свои своих. И иногда доходит до абсурда и непонятства, и без смысла, за что и за кого. Вечером посмотрел на свою медаль… которую вручили перед отъездом. Приятно, конечно. И приятно, когда вовремя ценят. Спал плохо, всю ночь долбила в горах артиллерия.

Утром мы поехали в …, там солдат завалил 2 офицеров и мента и смылся с части. Остановились мы возле N, искупались и постирались, тут осталось две недели - и домой. Последнее время очень хочется, наверно, сильно соскучился, хотел просто заняться домашними делами и отвлечься от всего этого дерьма. Мы расположились на отдых, местные нам привезли хавку, и только мы приступили к еде, нас снимают с этого места, даже желтобрюха пришлось обдирать на скорую руку. Приехали на прежнее место, откуда начинали искать этого урода. И в темноте уже доделали все свои дела. Вырубился не помню как, смотрел на звезды и уснул.

Часов в 8 стало известно, что этого урода завалили под утро. На что он надеялся, не знаю. Крайняя операция была в N, и потом мы поехали на базу. Даже не верилось. Ехали через Чечню круто, с милицейскими мигалками на БТРах и американским флагом для прикола. В этот день все были в ауте, и мы для всех были самые-самые, никто больше не побывал ни в каких переделках. Вокруг нас был ажиотаж, на душе было обалденно, мы ждали смену. По дороге наш водитель таранил все чеченские машины, хоть на дороге мы наводили своим БТР ужас, и все боялись нас.

У меня с самого начал было плохое предчувствие. Начальник разведки был уверен, что все будет хорошо. Мы в этот день сходили искупались. А под вечер пошел ливень, такое ощущение, что, мол, пацаны, сидите дома. …Палатку нашу затопило, бегали крысы по палатке. У меня еще сильные сомнения закрадывались насчет всей этой операции. Заснуть до 2 ночи не мог - закрываю глаза и вижу только темноту. В населенный пункт заехали в полной темноте, коробки оставили на окраине улицы, сами на адрес вышли в пешем порядке. Прикрывала нас 1-я группа.

Окружили дом тихо, по штурмовой лестнице быстро перелезли через забор. Во дворе каждый встал на свое место. Я шел третьим сбоку, сзади мой друг. Быстро рассредоточились. Старший группы уже взломал двери, и в это время раздались выстрелы с обратной стороны дома. Пули попали в него, у него в разгрузке взорвалась дымовая граната. Меня в сторону оттолкнул кто-то и сам в дыму пропал. Я на спине отполз за двор. Пацаны вытащили командира отделения.

Он был тяжелый. Пуля прошла между пластинами в бок и вышла чуть выше сердца. Мы положили его на БТР, и он уехал. Начали проверять людей - одного не хватало, начали искать. Из дома били короткие очереди. Дом оцепили, мы не стреляли, потому что это была подстава. Нас бы всех, как потом выяснилось, посадили бы, если бы разнесли дом. У нас не было на тот момент таких прав.

Руки были просто связаны. Оказалось, что даже не было боевого распоряжения на эту операцию. Нужен был результат. Оказалось, что наш показчик, он хотел свести счеты с тем, на которого мы вышли, нашими руками, а за это пообещал несколько АК шефу. Мой друг лежал перед дверью. Пуля одна вошла в голову под шлем, развернула, и другая вошла в позвонок. В какой-то из этих моментов он оттолкнул меня от двери и тем самым спас мне жизнь.

А по станции нам передали, что командир штурмового отделения скончался на взлетке. Доктор сказал, что он бы не выжил: сосуды поверх сердца были разорваны пулей. Одна-единственная очередь вся вышла в него, и только одна оборвала жизнь. Внутри меня все опустело. Предчувствие меня не обмануло. Когда приехали на базу, пацаны лежали на взлетке в мешках. Я раскрыл мешок моего друга, взял его за руку и сказал: «Прости».

Второй лежал уже опухшим в мешке. Шеф даже не вышел с пацанами попрощаться. Он был в жопу пьян, на тот момент я его возненавидел. Ему всегда было насрать на простых бойцов, он на них делал себе имя. Потом меня он отчитал на совещании, при всех унизил за эту операцию, сделав крайним во всем, попрекнув пацанами. Сука. Но ничего, вечным ничего не бывает, когда-нибудь ему за все и за всех воздастся.

Задумываешься, может, хватит, на сколько еще хватит сил. А надо ли еще, может, заняться своей жизнью. Пожить для семьи, детей, любимой жены, которой надо ставить памятник за все страдания со мной, переживания, ожидания. Наверное, надо завязывать, а может, еще немного? Не хочу останавливаться на достигнутом, хочется большего, хочется спокойствия и достатка, уюта домашнего. Я добьюсь этого.

Прошел еще один год моей жизни. Прошедший год был очень скверный. Погибло много друзей моих. Те люди, которые по службе и по жизни были со мной, их теперь нет. …Много сейчас задумываешься над своей жизнью, поступками. Может, чем взрослее, тем больше задумываешься об этом. Пусть от меня останутся эти строчки. В них моя жизнь. Моя. Жалко об одном, что, если в некоторых боевых столкновениях сделал бы немного по-другому, может быть, и ребята остались бы живы.

Может быть, жизнь берет свое, судьба тоже. Я так соскучился по дому, надоедают уже эти командировки. Оказывается, проще воевать с врагом внешним, т.е. с тем, кто стреляет в тебя, чем с «врагами» своими внутри отряда. Очень для меня обидно, что так произошло. Воевал, и в один миг все превратилось в пыль. Я отряду отдал 14 лет своей жизни, очень многое и многих потерял.

У (меня) много и приятных воспоминаний, но только о тех, кто действительно отдал свою жизнь за отряд. Время и жизнь, как всегда, по своему закону расставят все на свои места. Жаль, что ничего не исправишь в этом, а только стараешься не повторять своих ошибок и жить по-нормальному. Закончилась моя служба в спецназе. Отряд мне много дал и много забрал. Очень много у меня воспоминаний осталось в жизни.

Рассказы о чеченской войне

Антология

Алексей Борзенко

Посвящается «Гюрзе» и «Кобре», бесстрашным разведчикам генерала Владимира Шаманова

«Я думал, что умру как угодно, но только не так… Почему я редко ходил в церковь и окрестился в двадцать пять лет? Наверное, поэтому и такая смерть? Кровь сочится медленно, не так, как от пулевого ранения, буду умирать долго…» - Сергей с трудом вдохнул воздух полной грудью. Это все, что он мог сделать. В желудке уже пятый день не было ни крошки, но он и не хотел есть. Нестерпимая боль в пробитых насквозь руках и ногах временно прошла.

«Как же далеко видно с этой высоты, как красив мир!» - подумал сержант. Две недели он не видел ничего, кроме земли и бетонированных стен подвалов, превращенных в зинданы. Пулеметчик, он был взят в плен разведчиками боевиков, когда лежал без сознания на опушке ближайшего леса, контуженный внезапным выстрелом из «мухи».

И вот он уже два часа парит в воздухе на легком ветру. В небе ни облачка, нестерпимая весенняя синева. Прямо под ним, у струящихся неровной змейкой окопов боевиков, разворачивался серьезный бой.

Бои за село Гойское шли уже вторую неделю. Как и раньше, боевики Гелаева заняли оборону по периметру села, скрываясь от артиллерии за домами местных жителей. Федеральные войска со штурмом не спешили, новые генералы больше полагались на артиллерию, чем на прорывы пехоты. Все-таки это была уже весна 1995 года.

Сергей пришел в себя от удара ногой в лицо. Его принесли на носилках допрашивать боевики. Вкус солоноватой крови во рту и боль от выбитых зубов привели в чувство сразу.

С добрым утром! - засмеялись люди в камуфляжах.

Да что его пытать, он все равно ничего не знает, всего-то сержант, пулеметчик! Дай, расстреляю! - нетерпеливо, глотая окончания, по-русски сказал бородатый боевик лет тридцати с черными зубами. Он взялся за автомат.

Два других с сомнением смотрели на Сергея. Один из них - а Сергей так и не узнал, что это был сам Гелаев, - сказал, как бы нехотя, постукивая палочкой по носкам своих новых адидасовских кроссовок:

Аслан, расстреляй его перед окопами, чтобы русские видели. Последний вопрос тебе, кафир: если примешь ислам душой и расстреляешь сейчас своего товарища, будешь жить.

Тут только Сергей увидел еще одного связанного пленника - молодого русского парня лет восемнадцати. Его он не знал. У мальчишки руки были связаны за спиной, и он, как баран перед закланием, уже лежал на боку, скорчившись в ожидании смерти.

Мгновение растянулось в целую минуту.

Нет, - словно вылилось изо рта, как свинец.

Я так и думал, расстрелять… - лаконично ответил полевой командир.

Эй, Руслан! Зачем такого хорошего парня расстреливать? Есть предложение получше! Вспомни историю, что делали гимры, наши предки, более ста лет назад, - это произнес подошедший сзади боевик в новеньком натовском камуфляже и в зеленом бархатном берете с оловянным волком на боку.

Сергей со своими отбитыми почками мечтал тихо заснуть и умереть. Больше всего он не хотел, чтобы ему ножом перед видеокамерой перерезали горло и живому отрезали уши.

«Ну уж застрелите как человека, сволочи! - подумал про себя солдатик. - Я заслужил это. Столько ваших положил из пулемета - не счесть!»

Боевик подошел к Сергею и пытливо посмотрел ему в глаза, видимо, чтобы увидеть страх. Пулеметчик ответил ему спокойным взглядом голубых глаз.

У кафиров сегодня праздник, Христова Пасха. Так распни его, Руслан. Прямо здесь, перед окопами. В честь праздника! Пусть кафиры порадуются!

Гелаев удивленно поднял голову и перестал выстукивать ритм зикта по кроссовкам.

Да, Хасан, не зря ты проходил школу психологической войны у Абу Мовсаева! Так и быть. И второго, юного, тоже на крест.

Два командира, не оборачиваясь, пошли в сторону блиндажа, обсуждая на ходу тактику обороны села. Пленные уже были вычеркнуты из памяти. И из списка живых.

Кресты соорудили из подручных телеграфных столбов и мусульманских погребальных досок, которые набили поперек и наискось, подражая церковным крестам.

Сержанта положили на крест, сняв с него всю одежду, кроме трусов. Гвозди оказались «сотка», крупнее не нашли в селе, поэтому вбивали их в руки и ноги по нескольку штук сразу. Сергей тихо стонал, пока прибивали руки. Ему уже было все равно. Но громко закричал, когда первый гвоздь пробил ногу. Он потерял сознание, и остальные гвозди вколачивали уже в неподвижное тело. Никто не знал, как надо прибивать ноги - напрямую или накрест, захлестнув левую на правую. Прибили напрямую. Боевики поняли, что на таких гвоздях тело все равно не удержится, поэтому сначала привязали Сергея за обе руки к горизонтальной доске, а затем и притянули ноги к столбу.

Он пришел в себя, когда на голову надели венок из колючей проволоки. Хлынувшая кровь из порванного сосуда залила левый глаз.

Ну, как себя чувствуешь? А, пулеметчик! Видишь, какую мы тебе смерть придумали на Пасху. Сразу к своему Господу попадешь. Цени! - улыбался молодой боевик, забивший в правую руку Сергея пять гвоздей.

Многие чеченцы пришли поглазеть на старинную римскую казнь из чистого любопытства. Что только не делали на их глазах с пленниками, но распинали на кресте в первый раз. Они улыбались, повторяя меж собой: «Пасха! Пасха!»

Второго пленника также положили на крест и стали забивать гвозди.

Удар молотком по голове прекратил крики. Мальчишке пробили ноги, когда он уже был без сознания.

На сельскую площадь пришли и местные жители, многие смотрели на подготовку казни с одобрением, некоторые, отвернувшись, сразу ушли.

Как русские рассвирепеют! Это на Пасху им подарок от Руслана! Будешь долго висеть, сержант, пока твои тебя не пришлепнут… из христианского милосердия. - Боевик, вязавший окровавленные ноги пулеметчика к столбу, раскатисто засмеялся хриплым смехом.

Напоследок он надел обоим пленникам поверх колючей проволоки и российские каски на голову, чтобы в лагере генерала Шаманова уже не сомневались, кого распял на окраине села полевой командир Руслан Гелаев.

Кресты вынесли на передовую, поставили стоя, вкопали прямо в кучи земли от вырытых окопов. Получалось, что они были перед окопами, под ними располагалась пулеметная точка боевиков.

Поначалу страшная боль пронзила тело, обвисшее на тонких гвоздях. Но постепенно центр тяжести приняли веревки, затянутые под мышками, а кровь стала поступать к пальцам рук все меньше и меньше. И вскоре Сергей уже не чувствовал ладоней и не ощущал боли от вбитых в них гвоздей. Зато страшно болели

Правда о подвигах и буднях чеченской войны в рассказах ее очевидцев и участников и составила содержание этой книги , которая издается еще и как дань памяти нашим солдатам, офицерам и генералам, отдавшим свои жизни за други своя и продолжающим свой воинский подвиг ради нашего благополучия

Говорят, что десантники - самые бескомпромиссные вояки. Может, и так. Но те правила, которые они ввели в горах Чечни во время полного отсутствия боевых действий, явно достойны того, чтобы об этом рассказать особо. Подразделение десантников, в котором группой разведчиков командовал капитан Михаил Званцев, располагалось на большой поляне в горах, в километре от чеченского села Алчи-Аул Веденского района.

Это были гнилые месяцы гнилых переговоров с "чехами". Просто в Москве не очень хорошо понимали, что с бандитами нельзя вести переговоры. Это просто не получится, так как каждая сторона обязана выполнять свои обязательства, а чеченцы не утруждали себя такими глупостями. Им нужно было приостановить войну, чтобы перевести дух, подтянуть боеприпасы, набрать пополнение...

Так или иначе, но начался явный разгул "миротворчества" отдельных громких личностей, которые, не стесняясь, брали деньги у чеченских полевых командиров за свою работу. В итоге армейцам запретили не только открывать огонь первыми, но и даже отвечать на огонь огнем. Запретили даже заходить в горные села, чтобы "не провоцировать местное население". Тогда боевики открыто начали квартировать у своих родственников, а "федералам" в лицо говорили, что они скоро уйдут из Чечни.

Подразделение Званцева только что перекинули вертушкой в горы. Лагерь, разбитый до них десантниками полковника Анатолия Иванова, был сделан наспех, позиции пока не укреплены, было много мест внутри крепости, где перемещаться открыто было нежелательно - они хорошо простреливались. Здесь нужно было выкопать метров 400 хороших траншей и положить брустверы.

Капитану Званцеву оборудование позиций явно не понравилось. Но командир полка сказал, что десантники здесь всего несколько дней, поэтому инженеры продолжают оборудовать лагерь.

Но потерь за эти дни пока не было! - сказал комполка.

"Присматриваются, не спеши, товарищ полковник. Еще время не приспело", - подумал про себя Миша.

Первые "двухсотые" появились через неделю. И почти как всегда причиной этого были снайперские выстрелы из леса. В голову и в шею наповал были убиты два солдата, которые возвращались к палаткам из столовой. Среди бела дня.

Рейд в лес и облава результатов не дали. Десантники дошли до аула, но входить в него не стали. Это противоречило приказу из Москвы. Вернулись.

Тогда полковник Иванов пригласил старейшину аула к себе "на чай". Чай пили долго в штабной палатке.

Так вы говорите, отец, у вас в ауле боевиков нет?

Нет и не было.

Как же так, отец, из вашего аула родом два помощника Басаева. Да и он сам у вас нередкий гость был. Говорят, сватался к одной из ваших девушек...

Неправду говорят люди... - 90-летний старик в каракулевой шапке был невозмутим. Ни один мускул на лице не дрогнул.

Налей еще чаю, сынок, - обратился он к ординарцу. Черные как угли глаза впились в карту на столе, предусмотрительно перевернутую секретчиком "лицом" вниз.

У нас в селе боевиков нет, - еще раз произнес старик. - Приходи к нам в гости, полковник. - Старик чуть-чуть улыбнулся. Незаметно так.

Но полковник понял эту издевку. Один в гости не пойдешь, отрежут голову и выкинут на дорогу. А с солдатами "на броне" нельзя, противоречит приказам.

"Вот обложили со всех сторон. Они нас бьют, а мы даже облаву в селении провести не можем, а? Одним словом, весна 96-го года". - С горечью подумал полковник.

Придем обязательно, почтенный Асланбек...

К полковнику сразу после ухода чеченца зашел Званцев.

Товарищ полковник, дайте мне воспитать "чехов" по-десантному?

А это как, Званцев?

Увидите, все в рамках закона. У нас очень убедительное воспитание. Ни один миротворец не придерется.

Ну давай, только так, чтобы с меня потом голова не слетела в штабе армии.

Восемь человек из подразделения Званцева тихо вышли ночью в сторону злополучного аула. Ни одного выстрела не прозвучало до самого утра, когда пыльные и уставшие ребята вернулись в палатку. Танкисты даже удивились. Ходят по лагерю разведчики с веселыми глазами да таинственно ухмыляются в бороды.

Уже в середине следующего дня старейшина пришел к воротам лагеря российских военнослужащих. Часовые заставили его прождать около часа - для воспитания - и затем провели в штабную палатку к полковнику.

Полковник Иванов предложил старику чаю. Он жестом отказался.

Ваша люди виноваты, - начал старейшина, от волнения забывая русскую речь. - Они заминировали дороги из села. Я буду жаловаться в Москву!

Полковник вызвал начальника разведки.

Вот старейшина утверждает, что это мы наставили растяжек вокруг села... - и протянул Званцеву проволочный сторожок от растяжки.

Званцев с удивлением покрутил в руках проволоку.

Товарищ полковник, не наша проволока. У нас выдают стальную, а это простой медный провод. Боевики ставили, не иначе...

Какая боевики! Разве им это нужно, - громко в негодовании крикнул старик и сразу осекся, понимая, что сморозил глупость.

Нет, уважаемый старейшина, мы растяжки против мирного населения не ставим. Мы пришли освободить вас от боевиков. Это все дело рук бандитов.

Полковник Иванов говорил с легкой улыбкой и соучастием на лице. Старик ушел какой-то пришибленный и тихий, но взбешенный и раздосадованный внутри.

Ты что меня под статью подводишь? - Полковник сделал возмущенное лицо.

Никак нет, товарищ полковник. Это система уже отлаженная, сбоев пока не давала. Проволока действительно чеченская...

Целую неделю по лагерю не стреляли чеченские снайперы. Но вот на восьмой день выстрелом в голову был убит боец кухонного наряда.

В ту же ночь люди Званцева опять ушли ночью из лагеря. Как и ожидалось, к начальству пришел старейшина:

Ну зачем растяжки против мирных ставить? Вы должны понимать, что тейп наш - один из самых маленьких, помогать нам некому.

Старик пытался найти понимание в глазах полковника. Званцев сидел с каменным лицом, помешивая сахар в стакане с чаем.

Мы поступим следующим образом. В село в связи с такими действиями бандитов пойдет подразделение вот капитана Званцева. Будем вас разминировать. А в помощь ему даю десять БТРов и БМП. На всякий случай. Так что, отец, поедешь домой на броне, а не пешком пойдешь. Подвезем!

Званцев вошел в село, его люди быстро разминировали "несработавшие" растяжки. Правда, сделали они это только после того, как в селе поработала разведка. Стало ясно, что сверху, с гор, к домам сельчан ведет тропа. Скота жители держали явно больше, чем им нужно было самим. Нашли и сарай, где сушилась говядина впрок.

Через неделю оставленная на тропе засада в коротком бою уничтожила сразу семнадцать бандитов. Они спускались в село, даже не пустив вперед разведку. Пятерых жители села похоронили на своем тейповом кладбище.

А еще через неделю снайперской пулей был убит еще один боец в лагере. Полковник, вызвав Званцева, сказал ему коротко: "Иди!"

И снова старик пришел к полковнику.

У нас еще человек погиб, растяжка.

Милый друг, а у нас тоже человек погиб. Ваш снайпер снял.

Почему наш. Откуда наш? - заволновался старик.

Ваш, ваш, знаем. Здесь на двадцать километров вокруг ни одного источника нет. Так что ваших рук дело. Только, старик, ты понимаешь, что я не могу снести твое село до основания артиллерией, хотя знаю, что вы там почти все ваххабиты. Ваши снайперы убивают моих людей, а когда мои их окружают, они бросают автоматы и достают российский паспорт. С этого момента их нельзя уже убить.

Старик не смотрел в глаза полковнику, он опустил голову и сжимал в руках свою папаху. Наступила томительная пауза. Потом, с трудом выговаривая слова, аксакал произнес:

Твоя правда, полковник. Боевики сегодня уйдут из селения. Остались одни пришлые. Мы устали их кормить...

Уйдут так уйдут. Растяжек не будет, Асланбек. А вернутся - так появятся, - сказал Званцев.

Старик молча встал, кивнул полковнику и вышел из палатки. Полковник и капитан сели пить чай.

"Оказывается, можно и в этой ситуации, казалось бы, безвыходной, что-то сделать. Я уже не могу, двухсотого за двухсотым отправляю, - размышлял про себя полковник. - Молодец капитан! Что поделаешь? На войне как на войне!"

Алексей Борзенко

Новости