Страшнее фильма ужасов. Самая кровавая помещица в истории России

Более 100 смертей и пропавших без вести за шесть лет. Так мать двоих детей расправлялась с крепостными за плохую уборку в доме.

19 февраля 1861 года по старому стилю отменили крепостное право. Самая жестокая помещица в истории России наводила неподдельный ужас на крепостных за 100 лет до этого.

"Салтычиха" в дореволюционной России было именем нарицательным: символом жестокости и кровавых расправ. За пять лет дворянская дочка, которая в свои 25 лет осталась вдовой, жестоко расправилась с более чем 100 крепостными. Она чуть не убила деда великого русского поэта Фёдора Тютчева. Что творила кровавая дворянка?

Набожная девочка

В марте 1730 года в семье дворянина Николая Иванова родилась третья дочь, названная Дашей. Её бабушка по материнской линии, Прасковья Давыдова, жила в монастыре. Свидетельств о детстве самой Даши практически не сохранилось: в выпуске журнала "Русский архив" в 1865 году писали, что девочка росла в набожной семье и сама строго чтила православные традиции.

Образование она получала дома. Правда, так и не научилась даже писать. Позже, уже в 1761 году, при продаже крестьянина Гаврилы Андреева, она попросила поставить подпись на документах своего духовного отца. В других документах расписывались её сыновья.

Ни на какие психические отклонения в детстве, за которые могли бы зацепиться современные психиатры, современники не указывали. Ну, или не исключено, что данные документы могли быть утеряны. Во всяком случае, на данный момент детство и юность будущей Салтычихи - по большей части загадка.

Семья была в родстве с известными родами: Мусиными-Пушкиными, Строгановыми и Толстыми, поэтому жениха для дочери искали, разумеется, из того же окружения. В 19 лет девушку выдали замуж за ротмистра лейб-гвардии конного полка Глеба Салтыкова. Её родственниками стали Нарышкины, Глебовы, Голицыны, Ягужинские. В распоряжение попало множество поместий.

По любви?

Историки до сих пор спорят, по любви вышла замуж салтычиха или нет. Писали, что супруг гулял направо и налево, уделяя внимание дамам, в то время как жена сидела дома и воспитывала двух сыновей (через год после свадьбы она родила первого мальчика, ещё через два - второго).

Он умер через пять лет после свадьбы при загадочных обстоятельствах: слёг с горячкой и "сгорел" буквально за пару недель.

Овдовев, она жила с сыновьями Николаем и Фёдором в доме на Кузнецкой улице в Москве. После смерти мужа она жертвовала церкви огромные деньги: то ли по причине собственной набожности, то ли пытаясь что-то отмолить.

Безутешная вдова осталась с имениями в Московской, Вологодской и Костромской губерниях. А также владелицей немалого состояния: только крепостных было более 600 душ.

"Поехала крыша"

Лишившись мужа, она начала терзать своих крепостных: бить их скалками, палкой, плетью, утюгом, поленьями. Палить волосы прямо на голове, брать раскалёнными щипцами за уши и лить кипяток прямо на лицо, - писали в журнале "Русский архив", отметив, что весь кошмар происходил в поместье Троицкое (сейчас - территория Москвы), куда она переехала с сыновьями. Дети, кстати, не были даже в курсе происходящего ужаса.

Зверства начались, как говорили на суде крепостные, примерно через полгода после смерти её мужа. По приказу помещицы гайдуки (лакеи) и конюхи насмерть забивали жертв, которых изначально мучила она. Чаще всего под руку помещице попадали девушки: не так заправлена кровать, "плохо" помыт пол, платье не идеально постирано.

Бейте до смерти. Я сама в ответе и никого не боюсь, хоть вотчины свои отдать готова. И никто ничего сделать мне не может, - кричала она конюхам, наказывающим крепостную Прасковью Ларионову.

Однажды конюх Савелий Мартынов решился пожаловаться действительному статскому советнику Андрею Молчанову на то, что творит помещица. Тот пришёл в гости. Разговоры, подарки, напоминание о знатности рода и о глупости крестьян. Савелия даже не забрали из поместья.

Меня на вас не променяют, сколько вы не доноси, - гордо говорила Салтыкова.

Когда жалобы местным властям не принесли результаты, крепостные попытались действовать через церковь. Одна из крепостных пожаловалась священнику, что помещица забрала работать в дом её 12-летнюю дочь, бьёт и издевается над ней. Другие же рассказывали: помещица собрала всех девушек и заперла в пустом доме, двое суток морила голодом. Но священник не придал значения этим "бредням", а вспомнил, лишь когда по указу императрицы в Троицком вели расследование.

С доносчиками она расправлялась жёстко: сначала договаривалась с властями и выпрашивала, чтобы крепостных не забирали, а после большинство "сбегало". Крепостного Фёдора Богомолова, которого, как и остальных челобитчиков, вернули, она в Троицком заковала в цепи, приставила охрану и морила голодом.

Не могла ходить

Салтыкова в 1762 году убила крепостную Фёклу Герасимову. Крестьяне позже рассказывали, что у девушки с рук, ног буквально сходила кожа, волос не было.

Как оказалось, крепостная "недостаточно чисто" вымыла пол и постирала платье помещицы. За это Салтыкова сначала избила её скалкой, а после заставила всё переделывать. Не понравилось ей и во второй раз - тогда она приказала бить девушку батогами (палками), а после - всё переделывать. К тому моменту крепостная не держалась на ногах.

Волосы у неё были выдернуты, голова проломлена, а спина гнила, - говорили позже крепостные.

Староста села Троицкого Иван Михайлов решился отправить мёртвое тело Герасимовой в Москву на губернскую канцелярию. Лекарь Фёдор Смирнов, осмотрев его, нашёл множество синяков и опухолей. Но... делу не дали ход. Герасимову просто похоронили в безымянной могиле.

Убийство трёх жён крепостного

Один из крестьян, конюх Ермолай Ильин, который донёс на Салтычиху императрице, так отомстил ей за убийство трёх его жён: Аксиньи Яковлевой, Катерины Семёновой и Федосьи Артамоновой.

Так, Артамонову помещица до полусмерти забила скалкой, а потом отдала своим крестьянам - Петру Ульянову и Михаилу Мартынову - добивать бедную девушку. Яковлеву и Семёнову она забила батогами и обварила кипятком. После каждой смерти она подходила к Ильину и говорила:

Ну пойдёшь ты донос писать, да ничего не сыщут. А ты ещё и бит будешь.

Позже он рассказывал, что боялся больше всего, что его не отправят в ссылку, а вернут помещице. Ведь доносчикам она мстила очень жестоко.

Когда уже во время суда у Салтыковой спрашивали про это, она говорила:

Не забивала до смерти. Всем умирающим священника вызывала.

На суде она также уверяла, что одну из жён не трогала пальцем - вообще в то время якобы в Москве находилась. А вернулась - так девка при смерти уже. Захворала, видно. Правда, факты указывали на обратное, и Салтыковой никто не поверил.

"Недосмотрел"

Среди убитых помещицей большинство были женщинами, однако были и исключения. Так, крестьянин Хрисанф Андреев якобы недосмотрел за девушками, которые мыли полы. Помещица избила его кнутом до полусмерти, а потом отдала на растерзание гайдуку и конюху. Мужчина под охраной ночь простоял на морозе, но и этого помещице было мало.

Сбежала"

Такая же участь постигла и крепостную Марию Петрову. Сначала помещица избивала девушку скалкой "за нечистое мытьё пола", потом отдала гайдуку бить её кнутом. К вечеру девушка умерла, и её тело решили не хоронить, а вывезти в лес.

Когда про это убийство вспомнили, Салтычиха только отмахнулась.

В 1759-м ко мне эту девку из Ветлужской вотчины привезли. Она со мной в Москве была, потом я её отправила в Троицкое с гайдуком. А она взяла и сбежала, - помещица была не слишком оригинальна в оправданиях.

Стоит ли говорить, что суд ей не поверил?

Попытка убить дедушку Фёдора Тютчева

Эта история произошла в начале 1762 года. У помещицы был роман с инженером Николаем Тютчевым. В итоге мужчина не выдержал буйного нрава Салтычихи и решил уйти. Он посватался к Пелагее Тютчевой, та ответила согласием. Молодые стали задумываться о свадьбе, а Салтыкова - об убийстве.

Так, в ночь с 12 на 13 февраля она купила порох и серу и послала конюха Романа Иванова поджигать дом бывшего любовника. Только потребовала проследить, чтобы пара была дома и сгорела заживо. Мужчина не исполнил приказания, побоявшись убивать дворянина. За это его жестоко избили. Во второй раз помещица послала двоих: Иванова и некоего Леонтьева.

Не сожжёте - забью до смерти, - угрожала помещица.

Однако и в этот раз они не решились, вернувшись к Салтычихе. Мужчин избили батогами, но убивать не стали.

В третий раз она послала сразу троих крепостных. Тютчевы отправлялись в Брянский уезд в поместье невесты Овстуг. Их путь лежал по Большой Калужской дороге,где была устроена засада. Крепостные должны были сначала выстрелить в них, а после добить палками. Но кто-то предупредил молодых людей о засаде, и в итоге они сбежали ночью окольными путями.

Как раскрыли

Слухи о кошмарах, которые творятся в Троицком и в Москве, доходили и до императрицы Елизаветы Петровны, и до сменившего её на троне Петра III. Однако первая, видимо, не хотела разругаться из-за крепостных с представительницей столь знатной фамилии, родственники которой верой и правдой служили ещё её отцу Петру I. А Петру III просто не было дела до происходящего - у него были свои забавы.

Наконец, летом 1762 года из Троицкого сбежали двое крепостных - Савелий Мартынов и его друг Ермолай Ильин. Собственно, терять им было нечего: Мартынова дворянка приказала бить до смерти, и он чудом смог убежать. А у его друга она насмерть забила троих жён. Почему их послушали в юстиц-коллегии - до сих пор остаётся загадкой. Однако им помогли составить жалобу и довели её до Екатерины II, которая только недавно заняла престол (её короновали в июле 1762 года). В бумаге они умоляли не возвращать их, беглых крепостных, помещице (как того требовал закон).

Следствие

Императрица дала ход делу: бумага отправилась на рассмотрение в Правительствующий Сенат, оттуда - в юстиц-коллегию в Москве. Расследование вели надворный советник Степан Волков и молодой князь Дмитрий Цицианов.

Сами заявители описывали сотню убийств, говорили, что каждую неделю за церковью на территории Троицкого появлялась новая могила.

Члены коллегии с осени 1762-го по осень 1763-го допрашивали саму Салтыкову, крепостных, конюхов и лакеев. Из сотни допрошенных 94 признались, что над крепостными издевались и забивали до смерти. Однако общее число убитых назвать никто не мог.

В итоге вынесли вердикт: "Вдову надлежит пытать". Она не созналась ни в одном деянии, хотя по документам давно умершие люди значились или как беглые, или как пропавшие без вести. Да и бывавшие у неё в гостях дворяне позже вспоминали: да, видели битых крепостных, но кто ж на это внимание обращает.

Следствие и суд длились долгих шесть лет - приговор Салтычихе вынесли только в 1768 году. В общей сложности пропавшими без вести, умершими от болезней и якобы сбежавшими числились 138 человек. Крепостные говорили, что она убила не менее 75.

Доказать удалось 38 убийств. Ещё для 26 так и не хватило свидетельств, а по 11 её оправдали. Это за шесть лет!

Составлялось не менее трёх приговоров по её делу: казнь, ссылка и заточение. В итоге Екатерина II решилась на третье. Приговор оглашали 2 октября 1768 года. Салтыкову называли мучительницей, душегубицей, уродом рода человеческого. Екатерина даже запретила называть её женщиной и велела обращаться только "он". Дворянского звания её, разумеется, лишили тоже.

На час её приковали к позорному столбу с табличкой "мучительница и душегубица", а после - сослали в темницу Ивановского монастыря, где запретили говорить с кем-либо, кроме охраны и монахини. В 1779 году её переселили в каменную пристройку и разрешили общаться с "визитерами", а посмотреть на неё было много желающих. Сыновей, правда, среди них не было.

Умерла Дарья Салтыкова 27 ноября 1801 года в возрасте 71 года, проведя в заключении более 30 лет.

Самым распространенным мотивом лишения помещиков кон­троля над имениями служило жестокое обращение с крестьянами. B первой половине XIX в. местные и центральные власти, опасав­шиеся крестьянских бунтов, были буквально одержимы стремлени­ем не допускать помещичьих издевательств над крепостными.

Пе­тербургские чиновники неустанно внушали губернским властям, чтобы те напоминали местному дворянству о его ответственности за крестьян и о том, что помещики, превысившие свою власть, лишаются права распоряжаться имениями. Под дурным обращени­ем понимали не только телесные наказания и непосильный труд, но и те случаи, когда крестьянам давали слишком мало земли. B итоге губернские предводители дворянства и губернаторы уси­ленно собирали информацию о том, у кого среди подвластных им дворян меньше двадцати крепостных душ и кто выделяет крестья­нам меньше 4,5 десятин земли, т.е. минимального прожиточного надела79. Местные власти выискивали и другие признаки притес­нений. B 1832 г. министр внутреннихдел инструктировал москов­ского губернского предводителя дворянства внимательно наблю­дать задворянами, подозреваемыми в жестокости, и предупреждал, что, когда при переселении крестьян не соблюдаются должные меры, есть риск спровоцировать волнения. Хотя министр пре­уменьшил масштаб проблемы, уверяя предводителя, что такие про­исшествия редки и обычно происходят по вине старост, OH все же настоятельно просил, чтобы уездные предводители не спускали глаз с местного дворянства. Через десять лет Министерство внутренних дел перестало делать вид, будто считает случаи дурного обращения с крестьянами исключительным явлением. Теперь министр заявил, что они далеко не редкость, и устроил разнос уездным предводите­лям, смотревшим на дело сквозь пальцы80.

До нас дошло поразительное множество дел о жестокости по­мещиков; ими переполнены материалы служебных архивов пред­водителей дворянства, а также собрания документов полиции и Сената. Нельзя сказать, что в XVlII в. случаи, когда помещиков наказывали за истязания крестьян, были неслыханным делом81. B 1768 г. нашумела история по сей день печально знаменитой Сал- тычихи. Эта помещица за мелкие или даже мнимые проступки за­секла до смерти десятки дворовых, причем заставляла своих людей прятать тела замученных82. Однако крестьянам, страдавшим от не­выносимой жестокости хозяев, было, в сущности, почти некуда об­ратиться за помощью, ибо закон отнюдь не поощрял их к подаче жалоб на своих владельцев83. Крестьяне же, задумавшие отомстить своим мучителям, прибегали к другому приему - к формуле «сло­во и дело», означавшей обвинение в оскорблении величества, а за­одно доносили и о том, что обращение помещиков с крепостными оставляет желать много лучшего. Так, в 1764 г. Николай Иванов объявил, что его барыня, Устинья Соколова, вернувшись с корона­ции Екатерины II, говорила, что новая императрица недостойна править Россией, потому что родом она иноземка. За свое усердие Иванов бьш сурово наказан, как и практически все крестьяне, при­ходившие с доносами на своих господ84.

Когда в 1797 г. император Павел изменил закон и разрешил крестьянам жаловаться на господ за жестокое обращение, немед­ленно хлынул поток челобитных от обиженных крепостных. Пока­зания этих людей не принимались как улики против помещиков, но вина барина могла быть установлена, если соседские помещи­ки и крестьяне, не принадлежавшие обвиняемому, вызывались ее подтвердить. B первое время после выхода нового указа помещи­ков признавали виновными в жестоком обращении лишь в редких случаях85. Ho уже во втором десятилетии XIX в. власти с большей, чем прежде, решимостью вставали на защиту обиженных крестьян.

Для хозяев, которые секли крестьян и моршіи их голодом, пре­дусматривался определенный круг наказаний. B самых крайних случаях таких помещиков лишали дворянства и подвергали пожиз­ненной ссылке или заточению в монастыре, где у них было время подумать о своих грехах86. Такова была судьба той же Салтычихи, а также Анны Лопухиной, чьи дворовые показали, что она избива­ла их детей и втыкала булавки в языки и в грудь крепостным жен­щинам87. B 1769 г. поручик Федор Тарбеев убил свою крестьянку, за что Сенат приговорил его к шести месяцам монастырского по­каяния с последующим разжалованием в нижние чины88. B Сим­бирской губернии в 1801 г. жена майора Нагаткина лишилась дво­рянского звания, после того как ее свирепое рукоприкладство стало причиной смерти одиннадцатилетней дворовой89. Когда в XIX в. наказания за жестокое обращение с крестьянами усилились, Сенат перестал ссылать провинившихся помещиков в ближайшие мона­стыри, предпочитая различными способами ограничивать их иму­щественные права: некоторых хозяев отстраняли от управления имениями, а других лишали права заключать всякие сделки с не­движимостью. Ho чаще всего этим помещикам вообще запреща­лось появляться у себя в имениях.

Дела по обвинению в жестоком обращении с крепостными дают уникальную перспективу для оценки роли гендерных факто­ров во взаимодействии помещиков с судебными властями. Многие историки в XIX в., невзирая на свидетельства об обратном, делали широкие обобщения на основании нескольких нашумевших случа­ев и в итоге заключали, что женщины по своей природе склонны тиранить подвластных им людей90. Труднее установить, как отно­сились к помещицам официальные власти: есть ли причины счи­тать, что они были расположены воспринимать обвинения против помещиц более серьезно, чем жалобы на мужчин дворянского зва­ния? Чаще ли женщины сталкивались с сопротивлением непо­корных крестьян, чем мужчины? A когда помещицу привлекали к ответственности за немотивированные наказания крестьян, то ис­ходили ли жалобы на нее от пострадавших или от родственников самой барыни, задумавших завладеть ее поместьем?

Если мы сравним, сколько мужчин и женщин проходили по таким делам, то увидим, что доля помещиц, обвиненных в дурном обращении с крепостными, вполне соответствует проценту име­ний, находившихся в женских руках в первой половине XIX в. Се­кретный департамент, учрежденный Павлом I для рассмотрения крестьянских прошений, в 1797-1798 гг. заслушал 45 дел о жес­током обращении, и лишь в 5% из них участвовали помещицы91. B документах Московского дворянского собрания сохранилось 109 жалоб на притеснения крестьян со стороны владельцев за 1794-1846 гг., из которых 65 (60%) было подано на помещиков- мужчин и 44 (40%) - на женщин92. Садизм, проявляемый пре­красным полом, в XLX в. сильнее щекотал нервы современников, в то время как суровость и равнодушие к крестьянам были в рав­ной мере присущи помещикам и помещицам.

B последние десятилетия перед отменой крепостного права чиновники, вероятно, разделяли нелестное мнение историков O женской натуре. B докладе о положении крестьян накануне рефор­мы A.B. Головнин отметил, что помещицы «упрямее... и, к сожа­лению, ...бессердечнее» помещиков93. Другой чиновник писал, что «женщины превосходят мужчин в жестокости и отличаются изо­бретательностью наказаний»94. Впрочем, когда крестьяне приходи­ли в уездные суды с рассказами о том, как их притесняют и морят голодом, чиновники не делали различий между владельцами-муж- чинами и женщинами. Чтобы проверить истинность обвинений, предводитель дворянства несколько раз наведывался в имение по­дозреваемого или подозреваемой и искал признаков физического насилия над крепостными. Кроме того, он собирал сведения о его поведении у соседских помещиков и их крестьян. Если эти пока­зания говорили о том, что находящийся под следствием землевла­делец в самом деле обижал своих крестьян, тогда его или ее имение незамедлительно бралось в опеку. Многим из таких владельцев за­прещалось распоряжаться своими владениями и даже посещать их, хотя они получали некоторую сумму на содержание из доходов с этих имений.

Такие наказания кажутся мягкими в сравнении с пожизненны­ми ссылками, к которым приговаривали дворянок в XVIII в. Даже помещики, причастные к гибели своих крестьян в результате бес­пощадной порки, не лишались дворянства и не высылались в мо­настыри95. Так, в 1826 г. в Курской губернии некто Денисов и его жена были обвинены в убийстве одного из своих крестьян, но оба отделались всего лишь высылкой из имения96. Такое же наказание назначили помещице Мистровой в Тверской губернии в 1841 г.: после жестокого избиения крепостной женщины, которая вскоре умерла, ей запретили жить в своем поместье и приговорили к двум месяцам тюрьмы. Дворянства же ее не лишили97.

Материалы рассмотрения дел провинившихся помещиков в дворянских собраниях и центральных органах власти не оставляют сомнений в том, что больше всего беспокоил чиновников, искав­ших признаков «жестокого обращения с крестьянами», «мотовства и расточительности» или безнравственности («неприличное пове­дение», «неблаговидная или развратная жизнь»), не пол преступни­ка, а его или ее принадлежность к дворянству. Этот мотив отражал­ся и в жалобах, адресованных властям. To и дело суть обвинений, изложенных в прошениях и в официальной переписке местных и центральных органов власти, сводится к тому, что обвиняемый виноват в недворянском поведении. B 1839 г. Сызранское дворян­ское собрание спорило, изымать ли имение у лейтенанта Шильни- кова за его пьянство и поведение, «неприличное званию дворяни­на»98. Докладывая об ужасных поступках Александры Тютчевой, волоколамский уездный предводитель дворянства писал, что она так быстро промотала свое наследство, что осталась без крыши над головой. Несмотря на свое благородное происхождение, продолжал он, она потеряла всякий стыд и ради пропитания опустилась до крестьянской работы99. Власти сделали выговор помещице Нарыш­киной за плохое управление делами дочери во время опекунства над ее имением. Предводитель, докладывавший по делу, отметил, что Нарышкина пользуется репутацией, «унижающей дворянское до­стоинство»100. Словом, BO многих из этих дел звучит рефрен, что обвиняемые виноваты не в поведении, которое не пристало их полу, а в поступках, недостойных всякого, кто носит звание дворя­нина. За измену своему социальному статусу помещика лишали одной из его существеннейших привилегий - права распоряжать­ся своими землями и крещеной собственностью.

Если имение брали в опеку, то назначенные к нему попечите­ли отвечали за управление хозяйством и за представление отчетов о доходах и расходах в Дворянскую опеку. Чаще всего в руках по­печителей эти имения приносили не больше дохода, чем у своих владельцев. Дворяне, лишенные права управлять поместьями, горь­ко сетовали на управленческие «таланты» опекунов. Крестьяне же, со своей стороны, зачастую предпочитали власть собственного по­мещика хозяйствованию неизвестных им попечителей101. Крестья­не деревни Каменки Богородского уезда просили местного предво­дителя дворянства освободить поместье их владельца Королькова от опеки. Они перечисляли множество выгод житья при Королько­ве: он за свой счет отстроил крестьянские дома, когда часть дерев­ни сгорела, построил у себя в поместье завод, дававший им заработ­ки, а во время голода 1839 г. раздавал зерно нуждающимся. Как ни странно, в переписке между предводителем и военным губернато­ром не упоминается, в чем именно провинился Корольков. Хотя предводитель не видел причин не пойти навстречу просьбе кресть­ян, поскольку считал, что «опекун никогда не может так свободно действовать на пользу крестьян, как сам их настоящий владелец», московский губернатор ответил, что не может изъять имение из-под опеки102. B 1852 г. с подобным прошением обратились крестьяне, принадлежавшие Екатерине Григорьевой. Как и крестьяне Король­кова, крепостные Григорьевой хвалили свою барыню за то, что она помогала им при неурожаях и покупала для них скот; попечитель же, напротив, не был «настоящим хозяином имения» и не обладал правом оказывать им подобную помощь. Ha этом основании пред­водитель, сочувствуя крестьянам, рекомендовал освободить имение Григорьевой из-под опеки, несмотря даже на то, что нашел ее вла­дения в большом расстройстве103.

Архивы губернских дворянских собраний переполнены докла­дами об исследовании личных и деловых качеств помещиков обо­их полов, но из них неясно, как влияли эти меры на поведение провинциального дворянства. Историки как императорского, так и советского времени считали, что предводители дворянства всяче­ски старались закрывать глаза на страдания обиженных крестьян ради того, чтобы сохранить привилегии своих собратьев-дворян104. Документыдворянской опеки Московской и Тамбовской губерний свидетельствуют о том, что количество обвинений против дворян далеко превосходило число имений, взятых в опеку. B 1844 г. в ве­дении Тамбовской дворянской опеки состояло 87 имений, большей частью принадлежавших несовершеннолетним детям105. Московс­кий губернский предводительдворянствадокладывал, что в 1851 г. было взято в опеку лишь три имения, причем все они принадлежа­ли женщинам и были изъяты за жестокое обращение с крестьяна­ми или за безнравственное поведение106. Ho хотя жалобы и посту­пали в изобилии, доля вынесенных по ним обвинений была скром­ной: с 1834 по 1845 г. почти 3 тыс. помещиков попали под суд за жестокое обращение с крестьянами, но виновными были призна­ны всего 660 человек, т.е. 22%107. Тем не менее в одном 1838 г. по приговорам за жестокое обращение было изъято 140 имений; к 1859 г. эта цифра выросла до 215108. Таким образом, долю имений, находившихся в опеке, никак нельзя назвать незначительной109, и эти данные приводят нас к заключению, что надзор со стороны предводителей дворянства все-таки сдерживал наихудшие побуж­дения помещиков, склонных притеснять своих крестьян110.

Учреждение местных органов самоуправления позволило вла­стям надзирать за губерниями и вмешиваться в частную жизнь дво­рянства в такой степени, о которой мог только мечтать Петр Вели­кий. C точки зрения корпоративных привилегий практика ареста имений доказывала ненадежность владельческих прав помещиков в последние десятилетия крепостного права111. Изъятие поместий было эффективным способом пресечь угнетение крепостных и по­мешать расточению дворянских состояний; но в то же время оно давало простор для злоупотреблений. Так, в 1842 г. наследники графа Кирилла Гудовича уговорили императора взять его имение в опеку на том основании, что Гудович утратил здравый рассудок и вознамерился заложить свое имущество. Как только Гудович согла­сился разделить имение между своими детьми, опека была снята112. B других делах дворяне убедительно доказывали, что родные доби­вались изъятия их имений с единственным намерением ограничить их права собственности113. Более того, хотя в «Жалованной грамо­те дворянству» 1785 г. говорилось, что имущество помещика, совер­шившего преступление, должно отходить его наследникам, на практике эта гарантия оказалась не столь прочной114. Наследники осужденного помещика могли рассчитывать со временем получить его имение в собственность, однако при жизни владельца судьба этого имущества оставалась неопределенной. B 1858 г. дочери Ека­терины Грушецкой в отчаянии обратились в Сенат, когда поместье их матери забрали в опеку за притеснения крестьян и они в резуль­тате остались без гроша. B ответ Сенат постановил, что имение Грушецкой должно оставаться в опеке до ее смерти; по поводу же средств к существованию ее дочерей Сенат никак не высказался115.

C точки зрения гендерных отношений конфликты, рассматри­вавшиеся в дворянских собраниях, показывают, что судебные и административные власти относились к женщинам-помещицам так же, как к помещикам мужского пола. Очевидно, что дворянки так же страдали от ограничений своих корпоративных прав, как и муж­чины. Тем не менее попытки местных властей насаждать идеи о взаимосвязи высоких человеческих качеств и дворянского звания приносили дворянкам пользу, как приносило им пользу и стрем­ление центральной власти добиваться исполнения законов в губер­ниях. Из переписки между центральными и местными учреждени­ями по поводу ареста имений явствует, что пол провинившихся помещиков едва ли принимался во внимание: обо всех одинаково собирались сведения; причем власти особенно настаивали на том, чтобы полученные данные рассматривались в свете предписаний Свода законов. Бывало, что чиновники неодобрительно смотрели на дворянок, которые пьянствовали или заключали неравные бра­ки, но все же отказывались лишать их имущества на основании этого, если нравственные недостатки этих женщин не сопровожда­лись реальными свидетельствами плохого управления поместьями. Этот беспристрастный подход был явным шагом вперед по сравне­нию с действиями чиновников XVIII в., более склонных ограничи­вать имущественные права женщин, преступавших принятые гра­ницы морали и традиционные нормы женского поведения. B то же время помещики-мужчины почувствовали, что отношение K ним судебных институтов стало менее снисходительным. Жалобы со стороны жен уже не отметались с порога, обвинения жен в супру­жеской неверности не вызывали прежнего доверия, и дворяне по­няли, что и от них тоже ждут более нравственного поведения и луч­шего хозяйствования.

Несмотря на все недостатки, судебный процесс в император­ской России дал многим дворянкам возможность отстаивать свои интересы и защищать себя и детей от лишения имущества. Разуме­ется, успешный ход судебного разбирательства зависел от множе­ства неуловимых факторов: от способности истицы уговорить чиновников принять дело к рассмотрению, от поддержки членов семьи и даже от силы ее характера. Р. Уортман полагает, что труд­ности, связанные с обращением в суд, «отбивали охоту к тяжбам и заставляли людей отказываться от защиты своих интересов»116. B свете этой оценки примерно одинаковый уровень участия жен­щин и мужчин в имущественных тяжбах кажется особенно приме­чательным. Хотя существовали помехи в достижении справедли­вости, дворянки не испытывали при этом более серьезных затруд­нений, чем мужчины. Bo всяком случае, в сфере имущественного права дворянки, упорно отстаивавшие свои интересы, убеждались в том, что их доверие к суду не напрасно.

1 Wortman R. The Development of а Russian Legal Consciousness. Chicago, 1976. P. 20 [Уортман P. Властители и судии. С. 70-71. - Примеч. ред.]; LeDonne J. Ruling Russia: Politics and Administration in the Age of Absolutism, 1762-1796. Princeton, 1984. P 145-146.

2 Hirschon R. Introduction: Property, Power, and Gender Relations //Women and Property - Women as Property. Ed. R. Hirschon. N.Y., 1984. P 17.

3 См. гл. 1 наст, изд., примеч. 43.

4 См.: РГИА. Ф. 1330 (Общие собрания департаментов Сената). On. 4 (1807-1827). On. 5 (1828-1847); On. 6 (1848-1863). Bce эти дела (всего 392) касались родственных конфликтов из-за наследства или имуществен­ных споров между посторонними людьми.

5 Сопоставимых цифр для дворянок Западной Европы не существует. Однако при исследовании женских имущественных прав в Англии нача­ла Нового времени Э. Эриксон установила, что в Канцлерский суд обра­щались женщины из всех социальных слоев, причем выступили инициа­торами 26% дел, рассмотренных в XVII - начале XVIII в. См.: Erickson A.L. Women and Property in Early Modern England. L., 1993. P 114-115.

6 Шишкин Т. Несколько слов о необходимости юридических познаний для женщин // Рассвет. 1859. № 3. С. 126.

7 Соколовский H. Современный быт русской женщины и судебная ре­форма. (Юридические заметки) // Женский вестник. 1867. № 9. С. 60-61.

8 Ильинский П.А. K вопросу о положении женщины в XVIII столетии в Костромской области (по архивным данным) // Труды третьего областного историко-археологического съезда. Владимир, 1909. С. 12-14.

9 Островский А.Н. Собрание сочинений: B 10 т. М., 1959. Т. 1. С. 189 («Бедная невеста»).

ІОДепутаты Уложенной комиссии 1767 г. сетовали на то, что незнание законов ведет к разорительным искам со стороны дворян обоего пола: СИРИО. 1896. Т. 4. С. 379.

11 Wortman R. The Development of а Russian Legal Consciousness. P. 107 [Уортман Р. Властители и судии. С. 201. - Примеч. ред.]. O противоречи­вости данных о распространении текстов законодательных сводов см.: MarkerG. Printing, and the Origins of Intellectual Life in Russia, 1700-1800. Princeton, 1985. P 198. Г. Маркер отмечает, что между 1780 и 1796 гг. было напечатано пять тысяч экземпляров «Уложения».

12 Co второй половины XVIII в. Сенат всячески старался наладить кон­троль за отправлением правосудия в губерниях и получал из местных ор­ганов отчеты о получении и исполнении указов. См., например: РГАДА. Ф. 264 (IV Департамент Сената). On. 2. Ед. xp. 53 (1767); Ф. 264. On. 2. Ед. xp. 178 (1773-1774); Ф. 264. On. 2. Ед. xp. 253 (1782); Ф. 264. On. 2. Ед.

Xp. 367 (1799). .

13 См. составленную в начале XVIII в. опись предметов, «что надлежит купить в Голландии и в других городах», из бумаг семейства Шереметевых: РГИА. Ф. 1088. On. 3. Ед. xp. 1292. Л. 5.

]4Анненков И.П. Дневник курского помещика И.П. Анненкова (1745- 1766) // Материалы по истории СССР. М., 1957. Вып. 5. С. 708-709, 714- 715.

15 Некоторые примеры см.: РГАДА. Ф. 1209. On. 79. Ед. xp. 4. Jl. 41 (1722): «...а в указе и в пунктах... написано имянно»; Ф. 1209. On. 79. Ед. xp. 9. Л. 3 (1724); Ф. 1209. On. 79. Ед. xp. 51.Л. 32 (1758); Ф. 1209. On. 79. Ед. xp. 365. Л. 20 (1752).

16 B прошении на высочайшее имя вдова Чесменская изложила исто­рию движения своего дела от судов низших инстанций до Сената, причем привела положения конкретных указов в поддержку своего иска. По ее словам, ни один из судов не судил по закону. См.: Прошение на Высочай­шее имя вдовы генерал-майора Чесменского // Чтения в Императорском обществе истории и древностей Российских при Московском университе­те. 1873. Кн. 1. С. 263-265.

17 Об истории этих попыток см.: Пахман C.B. История кодификации гражданского права: B 2 т. СПб., 1876.

18 Wortman R. The Development of а Russian Legal Consciousness. P 26- 27 [Уортман Р. Властители и судии. С. 78-79. - Примеч. ред.].

19 Erickson A.L. Common Law Versus Common Practice: The Use of Mar­riage Settlements in Early Modern England // Economic History Review. 1990. Vol. 42. № 1. P. 26.

20 Богданович П. Новый и полный письмовник. СПб., 1791. С. 13-14.

21 Васильев И.В. Фемида, или начертание прав, преимуществ и обязан­ностей женского пола в России. М., 1827.

22 Крестинская А. Чувства и мысли при чтении ручной книжки о пра­вах женщин в России // Дамский журнал. 1827. № 24. С. 234-238.

23 РГИА. Ф. 1330. On. 2. Ед. xp. 6. Л. 4.

24 РГАДА. Ф. 1209. On. 79. Ед. xp. 68. Л. 2.

25 БолотовА. Жизнь и приключения Андрея Болотова. М., 1931. Т. 1: 1738-1759. С. 150-155 (переиздание: Oriental Research Partners. Cambridge, \912>;Державин Г.Р. Сочинения Державина. СПб., 1871. Т. 6. С. 404-405.

2ЬДельвигА.И. Полвека русской жизни. Воспоминания А.И. Дельвига (1820-1870). М., 1930. Т. 1. С. 353-355, 375-379.

27 Bradford М. W. The Russian Journals of Martha and Catherine Wilmot, 1803-1808. L., 1935. P. 290, 308-309.

28 Памятники московской деловой письменности XVlII в. М., 1981. С. 20.

29 Письма сестер М. и К. Вильмот из России. С. 337; Bradford М. W. The Russian Journals. P 271-272.

30 Смирнова A.O. Записки // Русский архив. 1895. Кн. 5. № 2. С. 25.

31 РГАДА. Ф. 1274 (Панины - Блудовы). On. 1. Ед. xp. 3240. Л. 1-2.

пДанилов M.B. Записки // Русский архив. 1883. Кн. 2. N° 3. С. 13. B се­редине XIX в. E.A. Фредерикс (урожденная Сабурова) назвала историю права в числе предметов, которые она изучала: РГИА. Ф. 1044. On. 1. Ед. xp. 40.

33 Чечулин Н.Д. Русское провинциальное общество во второй полови­не XVIII в. СПб., 1889. С. 37; Ильинский П.А. K вопросу о положении жен­щины в XVIII столетии. С. 13; Левшин А. Женские нравы и воспитание прошлого века. (Исторические картины) // Колосья. Журнал научно-ли­тературный. 1887. № 1: Январь. С. 158-159; ШаиіковС.С. История русской женщины. СПб., 1879. С. 317. Никакого систематического исследования уровня женской грамотности в России XVIII в. не проводилось. B работе Б. Миронова этот вопрос освещен только для середины XYX в. См.: Миро­нов Б.Н. История в цифрах: математика в исторических исследованиях. JI., 1991. С. 73, 85-86.

34 Об истории женского образования в России см.: Лихачева E.O. Ма­териалы для истории женского образования в России: B 2 т. СПб., 1899-

1901. Если украинское дворянство писало в 1767 г. в наказах Уложенной комиссии о потребности в женских училищах, то русское провинциальное дворянство проявляло мало интереса к обучению женщин. См.: Бочкарев В. Культурные запросы русского общества начала царствования Екатерины II по материалам законодательной комиссии 1767 года // Русская старина. 1915. Май. Т. 162. С. 319-320, 322.

35 B данном случае грамотность определяется просто как способность подписаться поддокументом полным именем. Сравнение показывает, что русские женщины отставали в этом от европейских современниц. Так, изучение женских подписей под присягой в Северной Англии C 1640 по 1750 г. свидетельствует о том, что всего лишь 19% дворянок, выступавших в суде, не могли написать свое имя. См.: Houston R.A. The Development of Literacy: Northern England, 1640-1750 // Economic History Review. 2nd ser. 1982. Vol. 35. № 2: May. P. 207-208.

36 РГИА. Ф. 923 (Глебовы). On. 1. Ед. xp. 43. JI. 1. См. также письмо князя Николая Щербатова к жене за 1757 г., в котором он просит, что­бы дочь писала ему почаще и следила за правописанием, «ибо в после­днем ее письме нет ни одной строки без описки»: РГАДА. Ф. 1395. On. 1. Ед. xp. 206. Jl. 4.

37 РГИА. Ф. 946 (Любомирские). On. 1. Ед. xp. 15. Л. 30.

38 РГАДА. Ф. 1209. On. 79. Ед. xp. 241. Л. 5-6.

39 Там же. Ф. 7 (Преображенский приказ, Тайная канцелярия и Тай­ная экспедиция Сената). On. 2. Ед. xp. 2749. Л. 32.

40 РГИА. Ф. 1383 (Ревизия сенатора Куруты И.Е. Тамбовской губер­нии). On. 1. Ед. xp. 175. Л. 37-38; Ф. 1383. On. 1. Ед. xp. 195. Л. 2.

41 Там же. Ф. 1330. On. 6. Ед. xp. 406. Л. 6. Другие примеры прошений, самостоятельно написанных женщинами, см.: Там же. Ф. 1286. On. 8 (1843). Ед. xp. 509. Л. 2-3; Ф. 1330. On. 6. Ед. xp. 1891. Л. 6 (1862).

42 Там же. Ф. 796. On. 50 (1769). Ед. xp. 124. Л. 4; ЦГИАМ. Ф. 394. On. 1. Ед.хр. 131. Л. 3 (1819).

43 РГАДА. Ф. 1209. On. 79. Ед. xp. 65. Л. 17: «Била челом... об отказе послать указ в Севскую провинциальную канцелярию понеже имеется у нее приказная ссора с рыльским воеводою».

44 Там же. Ф. 7. On. 2. Ед. xp. 2749.

45 Щербатов M.M. 0 повреждении нравов в России. // «О повреждении нравов в России» князя М. Щербатова и «Путешествие» А. Радищева. Фак- сим. изд. / Ред. M.B. Нечкина, EJL Рудницкая. М., 1984. С. 69, 87-88.

46Адам М. Из семейной хроники // Исторический вестник. 1903. Т. 94. № 12. С. 826.

47 РГИА. Ф. 878 (Татищевы). On. 2. Ед. xp. 302. JI. 8.

48 РГИА. Ф. 914 (Волконские). On. 1. Ед. xp. 10. JI. 1.

49 БлаговоД. Рассказы бабушки из воспоминаний пяти поколений. JI., 1989. С. 316.

50 См., в частности: Lotman lu.M. The Poetics of Everyday Behavior in Eighteenth-Century Russian Culture // The Semiotics of Russian Cultural History / Ed. AD. Nakhimovski and AS. Nakhimovski. Ithaca, 1985. P. 67-94; Roosevelt P.R. Emerald Thrones and Living Statues: Theater and Theatricality on the Russian Estate // Russian Review. 1991. Vol. 50. № 1. P. 18; TovrovJ. The Russian Noble Family: Structure and Change. N.Y., 1987. P. 3.

51 Meehan-Waters B. The Development and Limits of Security of Noble Status, Person, and Property in Eighteenth-Century Russia // Russia and the West in the Eighteenth Century / Ed. by A Cross. Newtonville, Mass., 1983. P. 300.

52 Как мы уже видели (см. гл. 2 наст, изд.), дворяне, уезжавшие за гра­ницу без разрешения монарха, рисковали подвергнуться конфискации имущества. Одна англичанка, жившая в России в середине XYX в., отме­чала: «Если русский сумеет хитростью выехать из страны, ему запрещают вернуться, а все его имущество конфискуют». См. дневник, авторство ко­торого приписывают Амелии Лайонс: At Home with the Gentry: A Victorian English Lady’s Diary of Russian Country Life. Attrib. to Amelia Lyons / Ed. J. McNair. Nottingham, 1998. P. 22.

53 См. гл. 3 наст. изд.

54 ПСЗ-1. Т. 14. № 10410 (20.05.1755).

55 Корф C.A. Дворянство и его сословное управление за столетие 1762- 1855 годов. СПб., 1906. С. 105-108; Madariaga L de. Russia in the Age of Catherine the Great. P. 286 (Мадариага И. де. Россия в эпоху Екатерины Великой. С. 454. - Примеч. ред.).

56 Блинов И. Сенаторские ревизии // Журнал министерства юстиции.

57 РГИА. Ф. 1555. On. 1. Ед. xp. 133. Л. 4.

58 Списки членов Дворянской опеки можно найти в: РГИА. Ф. 1379. On. 1. Ед. xp. 576. Л. 54 (1839); Ф. 1558. On. 1. Ед. xp. 34. Л. 21, 60 (1828). См. также: Корф C.A. Дворянство и его сословное управление. С. 105-108.

59 ЦГИАМ. Ф. 4 (Канцелярия московского дворянского депутатского собрания). On. 2. Ед. xp. 30 (1829); Ед. xp. 41; Ед. xp. 42; Ед. xp. 49 (1832); Ф. 380 (Канцелярия московского губернского предводителя дворянства). Ед. xp. 11 -а (1849); Ед. xp. 84 (1871). См. также: CavenderM.W. Nests ofthe Gentry: Family, Estate, and Local Loyalties in Provincial Tver’, 1820-1869. Ph. D. dissertation, University ofMichigan, 1997. P. 302-312.

60 ЦГИАМ. Ф. 380. On. 2. Ед. xp. 53. Л. 1.

61 Серьезное исследование, посвященное Вольному экономическому обществу и введению в России рационального землепользования, пред­ставляет собой работа: Conflno М. Domaines et seigneurs en Russie vers Ia fm du XVIII siecle. Paris, 1963. Более позднее исследование поставленного на научную основу земледелия в Тверской губернии см.: Cavender М. W. Nests of the Gentry. Р. 198-270.

62 Екатерина II приставила двух попечителей к имению вдовы Марии Павловны Нарышкиной, после того как у той мошеннически отобрали имение в тысячу с лишним душ. B тяжбе между Нарышкиной и тайным советником Талызиным Екатерина вынесла решение в пользу Нарышки­ной, но запретила ей продавать или закладывать любую часть имения без разрешения опекунов. См.: ПСЗ-1. Т. 22. № 16000 (23.05.1784); Архив кня­зя Воронцова. М., 1888. Т. 34. С. 437-442.

63 ЦГИАМ. Ф. 394 (Канцелярия рузского уездного предводителя дво­рянства, 1790-1897). On. 1. Ед. xp. 271. Jl. 1. Доклад уездного предводите­ля дворянства московскому гражданскому губернатору (1841).

64 ЦГИАМ. Ф. 4. On. 2. Ед. xp. 3. Л. 1-2.

65 Там же. Ед. xp. 241. Л. 1-3 (1829).

66 РГИА. Ф. 1286 (Департамент полиции исполнительной). On. 8

(1842) . Ед. xp. 284. Л. 7-13, 29-30.

67 ЦГИАМ. Ф. 380. On. 2. Ед. xp. 26. Л. 2, 16 (1851). Аналогичныедела см.: РГИА. Ф. 1286. On. 6 (1836). Ед. xp. 286; ЦГИАМ. Ф. 380. On. 2.

Ед. xp. 2 (1847); Ед. xp. 26 (1851); Там же. On. 4. Ед. xp. 54 (1850); РГИА.

Ф. 1286. On. 15 (1854). Ед. xp. 1002. Л. 16-17.

68 РГИА. Ф. 1286. On. 6 (1835). Ед. xp. 374. Л. 3-9.

69 Описание конфликта между центральными и местными властями по поводу значения «законности» см.: Werth P.W. Baptism, Authority, and the Problem of «Zakonnost» in Orenburg Diocese: The Induction of over 800 «Pagans» into the Christian Faith // Slavic Review. 1997. Vol. 56. № 3. P 472, 480.

70 РГИА. Ф. 1286. On. 8 (1843). Ед. xp. 453. Л. 2-6.

71 РГИА. Ф. 1286. On. 8 (1841). Ед. xp. 232. Л. 4-8.

72 ЦГИАМ. Ф. 380. On. 2. Ед. xp. 11. Л. 1 (1849).

73 Там же. Ед. xp. 7. Л. 24 (1848).

74 РГИА. Ф. 1286. On. 8 (1841). Ед. xp. 221.Л. 5-8, 24-30. Другие дела, по которым имения мужей были взяты в опеку по требованию их жен, см.: РГИА. Ф. 1286. On. 6 (1835). Ед. xp. 363; ЦГИАМ. Ф. 4. On. 2. Ед. xp. 75 (1838); РГИА. Ф. 1286. On. 8 (1841). Ед. xp. 212; Там же. On. 8 (1842). Ед. xp. 286; Там же. On. 8 (1843). Ед. xp. 445; Там же. On. 12 (1850). Ед. xp. 660.

75 РГИА. Ф. 1286. On. 8 (1843). Ед. xp. 509. Л. 2-3, 26.

76 Там же. Ф. 1549 (Ревизия сенатора А.Л. Львова Тамбовской губер­нии, 1814-1815). On. 1. Ед. xp. 202. Л. 5.

77 РГИА. Ф. 1286. On. 6 (1836). Ед. xp. 286. Л. 1, 26-30. См. также: Там же. Ф. 1537. On. 1. Ед. xp. 69. Л. 9-11, 15 (1800).

78 Там же. Ф. 1286. On. 8 (1841). Ед. xp. 213. Л. 3-9, 26-27, 33-35. Му­жья, сумевшие доказать, что их жены родили незаконныхдетей, также ока­зывались в выигрыше. См.: Там же. On. 12 (1850). Ед. xp. 755. Л. 10-16.

79 ЦГИАМ. Ф. 394. On. І. Ед. xp. 425. Л. 1-2; РГИА. Ф. 958. On. 1. Ед. xp. 726. Л. 2-6 (1844).

80 ЦГИАМ. Ф. 4. On. 2. Ед. xp. 256. Л. 1-2, 8; РГИА. Ф. 1384 (Ревизия сенатора кн. С.И. Давыдова Калужской губернии, 1849-1851 гг.). On. 1. Ед. xp. 614. Л. 75-76.

81 Еще в 1719 г. Петр Великий указал отдавать в опеку имущество по­мещиков, плохо обращавшихся со своими крепостными. Ho на протяже­нии XVIlI в. это установление в основном игнорировали. См.: Blum J. Lord and Peasant in Russia from the Ninth to the Nineteenth Century. Princeton,

1961. P. 435-439. В.И. Семевский обнаружил в XVIII в. 18 случаев, когда помещиков обвиняли в истязании крестьян, и отметил большую непосле­довательность в назначенных им наказаниях. См.: Семевский В.И. Кресть­яне в царствование императрицы Екатерины II. СПб., 1881. Т. 1. С. 189- 196. Самые ранние примеры дел помещиков, подозреваемых в засечении крестьян насмерть, см.: ПСЗ-1. Т. 15. № 11291 (10.06.1761); N° 11450 (25.02.1762).

82 ПСЗ-1. Т. 18. N° 13211 (10.12.1768). Показаниядворовыхлюдей Сал­тыковой см.: РГАДА- Ф. 7. On. 2. Ед. xp. 2078. Л. 17-18.

83 По поводу неясностей в российских законах, касающихся права кре­постных обращаться с челобитными на своих помещиков, см.: Madaria­ga I. de. Catherine II and the Serfs: A Reconsideration of Some Problems // Slavonic and East European Review. 1974. Vol. 52. N° 126. January. P 47-54.

84 РГАДА. Ф. 7. On. 2. Ед. xp. 2135. Л. 9, 13. См. также: Там же. On. 1. Ед. xp. 1751 (1756); Ед. xp. 1751 (1756).

85 He следует удивляться тому, что власти обычно признавали обвине­ния со стороны крестьян необоснованными. См. подборку дел: РГАДА. Ф. 7. On. 2. Ед. xp. 2985. Ч. 1 (1797).

86 Небольшое число дворян было сослано в Сибирь за дурное обраще­ние с крестьянами при Екатерине II: Madariaga I. de. Catherine Il and the Serfs. P. 53.

87 РГАДА. Ф. 7. On. 2. Ед. xp. 3567. Л. 3, 5-6 (1800).

88 РГИА. Ф. 796. On. 50. Ед. xp. 323 (1769). Л. 1.

89 Там же. Ф. 1345. On. 98. Ед. xp. 667. Л. 27-29, 32-33.

90 См.: Гольцев B.A. Законодательство и нравы в России XVIII в. 2-е изд. СПб., 1896. С. 80; Ильинский П.А. K вопросу о положении женщины в XVIII столетии. С. 5, 8; Щепкина E. Из истории женской личности в Рос­сии. СПб., 1914. С. 133; Соловьев C.M. История России с древнейших вре­мен. М., 1879. Т. 5. С. 137.

91 РГАДА. Ф. 7. On. 2. Ед. xp. 2985. Ч. 1, 2.

92 См.: ЦГИАМ. Ф. 4. On. 2. Из 165 поместий, взятых в опеку за рас­точительство и издевательства над крестьянами в 1850-1859 гг., 28 принад­лежали женщинам: Рахматуллин M.A. Крестьянское движение в велико­русских губерниях в 1826-1857 гг. М., 1990. С. 181.

93 РГИА. Ф. 958 (Киселев П.Д.). On. 1. Ед. xp. 666. Л. 5.

94 Цит. по: Рахматуллин М.А. Крестьянское движение. С. 181.

95 Обзор девятнадцати судебных дел помещиц, обвиненных в жестоком обращении с крестьянами, показывает следующее: четырех женщин при­говорили к заключению в монастырь на срок от одного до пяти лет (по­следнее из этих дел относится к 1802 г.). У десяти помещиц имения были изъяты. Еще четырем дамам выразили порицание просто на словах. Лишь одну помещицу лишили дворянства и сослали на каторгу в Сибирь за то, что она насмерть забила дворовую девку. Мужа преступницы только по­журили за то, что позволял жене совершать столь жестокие поступки. См.: РГИА. Ф. 1345. On. 98. Ед. xp. 231. Л. 18, 21 (1798); Ед. xp. 546. Л. 8, 13 (1801); Ед. xp. 610. Л. 24-27, 30-31 (1801); Ед. xp. 634. Л. 1-2, 32, 55 (1802); ЦГИАМ. Ф. 383. On. 1. Ед. xp. 55 (1827); РГИА. Ф. 1286. On. 7 (1838). Ед.хр. 24; On. 8 (1841). Ед. xp. 211; Ед. xp. 216. Л. 2, 7; Ед. xp. 231; Ед. xp. 272. Л. 1-5, 10; On. 8 (1842). Ед. xp. 256; Ед. xp. 269. Л. 2-5; On. 8

(1843) . Ед. xp. 515. Л. 2-3, 5; Ед. xp. 536. Л. 2-5, 30-33, 43; ЦГИАМ. Ф. 380. On. 2. Ед. xp. 191 (1850); РГИА. Ф. 1286. On. 15 (1854). Ед. xp. 909. Л. 1-3; Ф. 1330. On. 6. Ед. xp. 1291 (1858); Ед. xp. 1891 (1862). B восьми делах с участием мужчин-помещиков наказания распределились так: од­ного сослали в Сибирь вместе с женой (1797), другого приговорили к пяти годам в монастыре, у троих арестовали поместья, а еще три дела остались без решения или были закрыты за недостатком улик. См.: РГИА. Ф. 1345. On. 98. Ед. xp. 12. Л. 1-4, 40-43 (1797); Ед. xp. 288. Л. 32, 38, 42 (1799); Ф. 1286. On. 6 (1835). Ед. xp. 383; On. 6 (1836). Ед. xp. 293; On. 7 (1838). Ед. xp. 37; ЦГИАМ. Ф. 380. On. 2, Ед. xp. 192 (1850); РГИА. Ф. 1330. On. 6. Ед. xp. 1277 (1858).

96 РГИА. Ф. 1555 (Ревизия сенатора кн. А.А. Долгорукова Воронеж­ской, Курской, Пензенской, Саратовской, Симбирской и Тамбовской гу­берний, 1826 г.). On. 1. Ед. xp. 183. Л. 12-15.

97 Там же. Ф. 1286. On. 8 (1841). Ед. xp. 231. Л. 2-4.

98 Там же. On. 6 (1836). Ед. xp. 297. Л. 22.

99 ЦГИАМ. Ф. 380. On. 2. Ед. xp. 99. Л. 1 (1850).

100 Там же. Ф. 4. On. 2. Ед. xp. 187. Л. 23 (1844). См. также: РГИА. Ф. 1549. On. 1. Ед. xp. 51 (1814). Л. 29; Ф. 1286. On. 8 (1842). Ед. xp. 269. Л. 2-5; ЦГИАМ. Ф. 380. On. 2. Ед. xp. 81 (1868); Ф. 4. On. 2. Ед. xp. 191. Л. 15 (1845); Ф. 380. On. 4. Ед. xp. 44. Л. 14 (1849); On. 2. Ед. xp. 59. Л. 16 (1835); РГИА. Ф. 1286. On. 7 (1838). Ед. xp. 17. Л. 2; ЦГИАМ. Ф. 4. On. 2. Ед.хр. 116. Л. 2 (1846).

101 По наблюдению одного историка, если крестьяне в имениях, взя­тых в опеку, и не подвергались дурному обращению, то страдали от даль­нейшего снижения жизненного уровня: Повалишин А.Д. Рязанские поме­щики и их крепостные. Рязань, 1903. С. 151.

102 ЦГИАМ. Ф. 380. On. 4. Ед. xp. 85. Л. 7-8, 16-17 (1853).

103 Там же. Ед. xp. 73. Л. 6-16, 47.

104 Игнатович И.И. Помещичьи крестьяне накануне освобождения. 3-е изд. Л., 1925. С. 59-60; ПовалишинАД. Рязанские помещики. С. 109.

105 РГИА. Ф. 1383. On. 2. Ед. xp. 250. Л. 36-69. После освобождения крестьян продолжали брать под опеку имения несостоятельных должни­ков. А.М. Анфимов в работе о дворянах-землевладельцах рубежа XIX и XX вв. объявил дворянскую опеку «реакционнейшим учреждением», при­званным сохранять власть крупных землевладельцев, защищая их от кре­диторов. См.: АнфимовА.М. Крупное помещичье хозяйство Европейской России (конец ХГХ - начало XX в.). М., 1969. С. 342.

106 ЦГИАМ. Ф. 380. On. 4. Ед. xp. 60. JI. 1-3. Министерство внутрен- нихдел докладывало, что в 1841 г. под опекой находилось 98 имений, изъя­тых за жестокость в отношении крестьян, еще 80 было изъято у промотав­шихся помещиков, но большинство - 916 имений - попало в опеку за долги. См.: Материалы для истории крепостного права в России: Извле­чения из секретных отчетов Министерства внутреннихдел за 1836-1856 гг. Берлин, 1873. С. 56.

107 Рахматуллин M.A. Крестьянское движение. С. 179; Mironov B.N. Local Government in Russia in the First Half of the Nineteenth Century: Provincial Government and Estate Self-Government // Jahrbiicher fiir Ge- schichte Osteuropas. 1994. Bd 42. S. 193. Б.Н. Миронов в этой работе пред­лагает оптимистическую интерпретацию данных о приговорах дворянам, указывая, что в некоторых губерниях количество осужденных дворян рав­нялось числу крестьян, осужденных за преступления.

108 Blum J. Lord and Peasant in Russia P. 440.

109 Как утверждает Б.Н. Миронов, в 1836 г. в опеке находилось 20% по­местий. См.: Mironov B.N. Local Government in Russia S. 193.

110 M.A. Рахматуллин полагает, что процент имений, взятых в опеку за издевательства над крестьянами, в 1850-х гг. сократился в результате уже­сточения мер против помещиков. См.: Рахматуллин M.A. Крестьянское движение. С. 180. B 1847 г. один чиновник Министерства внутреннихдел приписал резкую убыль обвинений в жестокости к крестьянам усиленно­му надзору со стороны предводителей дворянства. См.: Материалы для истории крепостного права в России. С. 169-170.

111 B ходе публичных дебатов, предшествовавших освобождению кре­стьян 1861 г., выявилось, что многие дворяне усматривали в предполагае­мом решении земельного вопроса, как и в потере бесплатной рабочей силы, нарушение своих имущественных прав. См.: Field D. The End of Serfdom: Nobility and Bureaucracy in Russia, 1855-1861. Cambridge, 1976. P. 108.

112 РГИА. Ф. 1286. On. 8 (1843). Ед. xp. 460. JI. 4-5, 16-17, 24.

113 См.: ЦГИАМ. Ф. 4. On. 2. Ед. xp. 116 (1846); Ф. 380. On. 4. Ед. xp. 64 (1851).

U4JonesR.E. The EmancipationofRussian Nobility, 1762-1785. Princeton, 1973. P. 282. У дворян, лишенных своего статуса и отправленных в ссыл­ку, отбирали только землю с крестьянами; они сохраняли права на движи­мое имущество, на дома и на всю собственность, владение которой не за­висело от принадлежности к дворянству. См.: C3. СПб., 1876. Т. 10. Ст. 332.

115 РГИА. Ф. 1330. On. 6. Ед. xp. 1291. Л. 16.

116 Wortman R. The Development of а Russian Legal Consciousness. P. 240 [Уортман Р. Властители и судии. С. 408-409. - Примеч. ред.].

О том, что в России существовало крепостное право, знают все. Но что оно представляло собой на самом деле - сегодня не знает почти никто
Весь строй крепостного хозяйства, вся система хозяйственных и бытовых взаимоотношений господ с крестьянами и дворовыми слугами были подчинены цели обеспечения помещика и его семьи средствами для комфортной и удобной жизни. Даже забота о нравственности своих рабов была продиктована со стороны дворянства стремлением оградить себя от любых неожиданностей, способных нарушить привычный распорядок. Российские душевладельцы могли искренне сожалеть о том, что крепостных нельзя совершенно лишить человеческих чувств и обратить в бездушные и безгласные рабочие машины.

Звериная травля не всегда была основной целью помещика, выезжавшего во главе своей дворни и приживальщиков в «отъезжее поле». Часто охота заканчивалась грабежом прохожих на дорогах, разорением крестьянских дворов или погромом усадеб неугодных соседей, насилием над их домашними, в том числе женами. П. Мельников-Печерский в своем очерке «Старые годы» приводит рассказ дворового о своей службе у одного князя:

«Верстах в двадцати от Заборья, там, за Ундольским бором, сельцо Крутихино есть. Было оно в те поры отставного капрала Солоницына: за увечьем и ранами был тот капрал от службы уволен и жил во своем Крутихине с молодой женой, а вывез он ее из Литвы, али из Польши… Князю Алексею Юрьичу Солоничиха приглянулась… Выехали однажды по лету мы на красного зверя в Ундольский бор, с десяток лисиц затравили, привал возле Крутихина сделали. Выложили перед князем Алексеем Юрьичем из тороков зверя травленого, стоим…

А князь Алексей Юрьич сидит, не смотрит на красного зверя, смотрит на сельцо Крутихино, да так, кажется, глазами и хочет съесть его. Что это за лисы, говорит, что это за красный зверь? Вот как бы кто мне затравил лисицу крутихинскую, тому человеку я и не знай бы что дал.

Гикнул я да в Крутихино. А там барынька на огороде в малинничке похаживает, ягодками забавляется. Схватил я красотку поперек живота, перекинул за седло да назад. Прискакал да князю Алексею Юрьичу к ногам лисичку и положил. „Потешайтесь, мол, ваше сиятельство, а мы от службы не прочь“. Глядим, скачет капрал; чуть-чуть на самого князя не наскакал… Подлинно вам доложить не могу, как дело было, а только капрала не стало, и литвяночка стала в Заборье во флигеле жить…»

Случаев, когда в наложницах у крупного помещика оказывалась насильно увезенная от мужа дворянская жена или дочь - в эпоху крепостного права было немало. Причину самой возможности такого положения дел точно объясняет в своих записках Е. Водовозова. По ее словам, в России главное и почти единственное значение имело богатство - «богатым все было можно».

Но очевидно, что если жены незначительных дворян подвергались грубому насилию со стороны более влиятельного соседа, то крестьянские девушки и женщины были совершенно беззащитны перед произволом помещиков. А.П. Заблоцкий-Десятовский, собиравший по поручению министра государственных имуществ подробные сведения о положении крепостных крестьян, отмечал в своем отчете:

«Вообще предосудительные связи помещиков со своими крестьянками вовсе не редкость. В каждой губернии, в каждом почти уезде укажут вам примеры… Сущность всех этих дел одинакова: разврат, соединенный с большим или меньшим насилием. Подробности чрезвычайно разнообразны. Иной помещик заставляет удовлетворять свои скотские побуждения просто силой власти, и не видя предела, доходит до неистовства, насилуя малолетних детей… другой приезжает в деревню временно повеселиться с приятелями, и предварительно поит крестьянок и потом заставляет удовлетворять и собственные скотские страсти, и своих приятелей».

Принцип, который оправдывал господское насилие над крепостными женщинами, звучал так:

«Должна идти, коли раба!»

Принуждение к разврату было столь распространено в помещичьих усадьбах, что некоторые исследователи были склонны выделять из прочих крестьянских обязанностей отдельную повинность - своеобразную «барщину для женщин».

Один мемуарист рассказывал про своего знакомого помещика, что у себя в имении он был «настоящим петухом, а вся женская половина - от млада и до стара - его курами. Пойдет, бывало, поздно вечером по селу, остановится против какой-нибудь избы, посмотрит в окно и легонько постучит в стекло пальцем - и сию же минуту красивейшая из семьи выходит к нему…»

В других имениях насилие носило систематически упорядоченный характер. После окончания работ в поле господский слуга, из доверенных, отправляется ко двору того или иного крестьянина, в зависимости от заведенной «очереди», и уводит девушку - дочь или сноху, к барину на ночь. Причем по дороге заходит в соседнюю избу и объявляет там хозяину:

«Завтра ступай пшеницу веять, а Арину (жену) посылай к барину»…

В.И. Семевский писал, что нередко все женское население какой-нибудь усадьбы насильно растлевалось для удовлетворения господской похоти. Некоторые помещики, не жившие у себя в имениях, а проводившие жизнь за границей или в столице, специально приезжали в свои владения только на короткое время для гнусных целей. В день приезда управляющий должен был предоставить помещику полный список всех подросших за время отсутствия господина крестьянских девушек, и тот забирал себе каждую из них на несколько дней:

«Когда список истощался, он уезжал в другие деревни, и вновь приезжал на следующий год».

Все это не было чем-то исключительным, из ряда вон выходящим, но, наоборот, носило характер обыденного явления, нисколько не осуждаемого в дворянской среде. А.И. Кошелев писал о своем соседе:

«Поселился в селе Смыкове молодой помещик С., страстный охотник до женского пола и особенно до свеженьких девушек. Он иначе не позволял свадьбы, как по личном фактическом испытании достоинств невесты. Родители одной девушки не согласились на это условие. Он приказал привести к себе и девушку и ее родителей; приковал последних к стене и при них изнасильничал их дочь. Об этом много говорили в уезде, но предводитель дворянства не вышел из своего олимпийского спокойствия, и дело сошло с рук преблагополучно».

Приходится признать, что двести лет дворянского ига в истории России по своим осуществленным разрушительным последствиям на характер и нравственность народа, на цельность народной культуры и традиции превосходят любую потенциальную угрозу, исходившую когда-либо от внешенего неприятеля. Государственная власть и помещики поступали и ощущали себя как завоеватели в покоренной стране, отданной им «на поток и разграбление». Любые попытки крестьян пожаловаться на невыносимые притеснения со стороны владельцев согласно законам Российской империи подлежали наказанию, как бунт, и с «бунтовщиками» поступали соответственно законным предписаниям.

Причем воззрение на крепостных крестьян как на бесправных рабов оказалось столь сильно укорененным в сознании господствующего класса и правительства, что любое насилие над ними, и сексуальное в том числе, в большинстве случаев юридически не считалось преступлением. Например, крестьяне помещицы Кошелевой неоднократно жаловались на управляющего имением, который не только отягощал их работами сверх всякой меры, но и разлучал с женами, «имея с ними блудное соитие». Ответа из государственных органов не было, и доведенные до отчаяния люди самостоятельно управляющего «прибили». И здесь представители власти отреагировали мгновенно! Несмотря на то, что после произведенного расследования обвинения в адрес управляющего в насилии над крестьянками подтвердились, он не понес никакого наказания и остался в прежней должности с полной свободой поступать по-прежнему. Но крестьяне, напавшие на него, защищая честь своих жен, были выпороты и заключены в смирительный дом.

Вообще управляющие, назначаемые помещиками в свои имения, оказывались не менее жестокими и развратными, чем законные владельцы. Не имея уже совершенно никаких формальных обязательств перед крестьянами и не испытывая необходимости заботиться о будущих отношениях, эти господа, также часто из числа дворян, только бедных или вовсе беспоместных, получали над крепостными неограниченную власть. Для характеристики их поведения в усадьбах можно привести отрывок из письма дворянки к своему брату, в имении которого и владычествовал такой управляющий, правда, в этом случае - из немцев.

«Драгоценнейший и всею душою и сердцем почитаемый братец мой!.. Многие помещики наши весьма изрядные развратники: кроме законных жен, имеют наложниц из крепостных, устраивают у себя грязные дебоши, частенько порют своих крестьян, но не злобствуют на них в такой мере, не до такой грязи развращают их жен и детей… Все ваши крестьяне совершенно разорены, изнурены, вконец замучены и искалечены не кем другим, как вашим управителем, немцем Карлом, прозванным у нас „Карлою“, который есть лютый зверь, мучитель… Сие нечистое животное растлил всех девок ваших деревень и требует к себе каждую смазливую невесту на первую ночь. Если же сие не понравится самой девке либо ее матери или жениху, и они осмелятся умолять его не трогать ее, то их всех, по заведенному порядку, наказывают плетью, а девке-невесте на неделю, а то и на две надевают на шею для помехи спанью рогатку. Рогатка замыкается, а ключ Карла прячет в свой карман. Мужику же, молодому мужу, выказавшему сопротивление тому, чтобы Карла растлил только что повенчанную с ним девку, обматывают вокруг шеи собачью цепь и укрепляют ее у ворот дома, того самого дома, в котором мы, единокровный и единоутробный братец мой, родились с вами…»

Впрочем, автор этого письма, хотя и отзывается нелицеприятно об образе жизни русских помещиков, все-таки склонна несколько возвышать их перед «нечистым животным Карлою». Изучение быта крепостной эпохи показывает, что это намерение вряд ли справедливо. В том циничном разврате, который демонстрировали по отношению к подневольным людям российские дворяне, с ними трудно было соперничать, и любому иноземцу оставалось только подражать «природным» господам.

Возможностей для заработка на растлении своих крепостных рабов у русских душевладельцев существовало немало, и они с успехом ими пользовались. Одни отпускали «девок» на оброк в города, прекрасно зная, что они будут там заниматься проституцией, и даже специально направляя их силой в дома терпимости. Другие поступали не так грубо и подчас с большей выгодой для себя. Француз Шарль Массон рассказывает в своих записках:

«У одной петербургской вдовы, госпожи Поздняковой, недалеко от столицы было имение с довольно большим количеством душ. Ежегодно по ее приказанию оттуда доставлялись самые красивые и стройные девочки, достигшие десяти-двенадцати лет. Они воспитывались у нее в доме под надзором особой гувернантки и обучались полезным и приятным искусствам. Их одновременно обучали и танцам, и музыке, и шитью, и вышиванью, и причесыванию и др., так что дом ее, всегда наполненный дюжиной молоденьких девушек, казался пансионом благовоспитанных девиц. В пятнадцать лет она их продавала: наиболее ловкие попадали горничными к дамам, наиболее красивые - к светским развратникам в качестве любовниц. И так как она брала до 500 рублей за штуку, то это давало ей определенный ежегодный доход».

Императорское правительство всегда чрезвычайно гостеприимно относилось к иностранцам, пожелавшим остаться в России. Им щедро раздавали высокие должности, жаловали громкие титулы, ордена и, конечно, русских крепостных крестьян. Иноземцы, оказавшись в таких благоприятных условиях, жили в свое удовольствие и благословляя русского императора. Барон Н.Е. Врангель, сам потомок выходцев из чужих земель, вспоминал о своем соседе по имению, графе Визануре, ведшим совершенно экзотический образ жизни. Его отец был индусом или афганцем и оказался в России в составе посольства своей страны в период правления Екатерины II. Здесь этот посол умер, а его сын по каким-то причинам задержался в Петербурге и был окружен благосклонным вниманием правительства. Его отдали на учебу в кадетский корпус, а по окончании наделили поместьями и возвели в графское достоинство Российской империи.

На российской земле новоявленный граф не собирался отказываться от обычаев своей родины, тем более что его к этому никто и не думал принуждать. Он не стал возводить у себя в имении большого усадебного дома, но вместо этого построил несколько небольших уютных домиков, все в разных стилях, по преимуществу восточных - турецком, индийском, китайском. В них он поселил насильно взятых из семей крестьянских девушек, наряженных сообразно стилю того дома, в котором они жили, - соответственно китаянками, индианками и турчанками. Устроив таким образом свой гарем, граф наслаждался жизнью, «путешествуя» - т. е. бывая поочередно то у одних, то у других наложниц. Врангель вспоминал, что это был немолодой, некрасивый, но любезный и превосходно воспитанный человек. Посещая своих русских невольниц, он также одевался, как правило, в наряд, соответствующий стилю дома - то китайским мандарином, то турецким пашой.

Но крепостные гаремы заводили у себя в имениях не только выходцы из азиатских стран - им было чему поучиться в этом смысле у русских помещиков, которые подходили к делу без лишней экзотики, практически. Гарем из крепостных «девок» в дворянской усадьбе XVIII–XIX столетий - это такая же неотъемлемая примета «благородного» быта, как псовая охота или клуб. Конечно, не всякий помещик имел гарем, и точно так же не все участвовали в травле зверя или садились когда-нибудь за карточный стол. Но не добродетельные исключения, к сожалению, определяли образ типичного представителя высшего сословия этой эпохи.

Из длинного ряда достоверных, «списанных с натуры» дворянских персонажей, которыми так богата русская литература, наиболее характерным будет именно Троекуров. Каждый русский помещик был Троекуровым, если позволяли возможности, или хотел быть, если средств для воплощения мечты оказывалось недостаточно. Примечательно, что в оригинальной авторской версии повести «Дубровский», непропущенной императорской цензурой и до сих пор малоизвестной, Пушкин писал о повадках своего Кириллы Петровича Троекурова:

«Редкая девушка из дворовых избегала сластолюбивых покушений пятидесятилетнего старика. Сверх того, в одном из флигелей его дома жили шестнадцать горничных… Окна во флигель были загорожены решеткой, двери запирались замками, от коих ключи хранились у Кирилла Петровича. Молодыя затворницы в положенные часы ходили в сад и прогуливались под надзором двух старух. От времени до времени Кирилла Петрович выдавал некоторых из них замуж, и новые поступали на их место…» (Семевский В.И. Крестьянский вопрос в XVIII и первой половине XIX в. Т. 2. СПб., 1888 г., с. 258.)

Большие и маленькие Троекуровы населяли дворянские усадьбы, кутили, насильничали и спешили удовлетворить любые свои прихоти, нимало не задумываясь о тех, чьи судьбы они ломали. Один из таких бесчисленных типов - рязанский помещик князь Гагарин, о котором сам предводитель дворянства в своем отчете отзывался, что образ жизни князя состоит «единственно в псовой охоте, с которою он, со своими приятелями, и день и ночь ездит по полям и по лесам и полагает все свое счастие и благополучие в оном». При этом крепостные крестьяне Гагарина были самыми бедными во всей округе, поскольку князь заставлял их работать на господской пашне все дни недели, включая праздники и даже Святую Пасху, но не переводя на месячину. Зато как из рога изобилия сыпались на крестьянские спины телесные наказания, и сам князь собственноручно раздавал удары плетью, кнутом, арапником или кулаком - чем попало.

Завел Гагарин и свой гарем:

«В его доме находятся две цыганки и семь девок; последних он растлил без их согласия, и живет с ними; первые обязаны были учить девок пляске и песням. При посещении гостей они составляют хор и забавляют присутствующих. Обходится с девками князь Гагарин так же жестоко, как и с другими, часто наказывает их арапником. Из ревности, чтобы они никого не видали, запирает их в особую комнату; раз отпорол одну девку за то, что она смотрела в окно».

Примечательно, что дворяне уезда, соседи-помещики Гагарина, отзывались о нем в высшей степени положительно. Как один заявлял, что князь не только что «в поступках, противных дворянской чести не замечен», но, более того, ведет жизнь и управляет имением «сообразно прочим благородным дворянам»! Последнее утверждение, в сущности, было абсолютно справедливо.

В отличие от причуд экзотического графа Визанура, гарем обычного помещика был лишен всякой театральности или костюмированности, поскольку предназначался, как правило, для удовлетворения совершенно определенных потребностей господина. Гагарин на общем фоне еще слишком «артистичен» - он обучает своих невольных наложниц пению и музыке с помощью нанятых цыганок. Совершенно иначе устроен быт другого владельца, Петра Алексеевича Кошкарова.

Это был пожилой, достаточно состоятельный помещик, лет семидесяти. Я. Неверов вспоминал:

«Быт женской прислуги в его доме имел чисто гаремное устройство… Если в какой-ибо семье дочь отличалась красивой наружностью, то ее брали в барский гарем».

Около 15 молодых девушек составляли женскую «опричнину» Кошкарова. Они прислуживали ему за столом, сопровождали в постель, дежурили ночью у изголовья. Дежурство это носило своеобразный характер: после ужина одна из девушек громко объявляла на весь дом, что «барину угодно почивать». Это было сигналом для того, чтобы все домашние расходились по своим комнатам, а гостиная превращалась в спальню Кошкарова. Туда вносили деревянную кровать для барина и тюфяки для его «одалисок», располагая их вокруг господской постели. Сам барин в это время творил вечернюю молитву. Девушка, чья очередь тогда приходилась, раздевала старика и укладывала в постель. Впрочем, то, что происходило дальше, было совершенно невинно, но объяснялось исключительно преклонным возрастом хозяина - дежурная садилась на стул рядом с господским изголовьем и должна была рассказывать сказки до тех пор, пока барин не уснет, самой же спать во всю ночь не разрешалось ни в коем случае! Утром она поднималась со своего места, растворяла запертые на ночь двери гостиной и возвещала, также на весь дом: «барин приказал ставни открывать»! После этого она удалялась спать, а заступившая ее место новая дежурная поднимала барина с кровати и одевала его.

При всем при том быт старого самодура все же не лишен некоторой доли извращенного эротизма. Неверов пишет:

«Раз в неделю Кошкаров отправлялся в баню, и его туда должны были сопровождать все обитательницы его гарема, и нередко те из них, которые еще не успели, по недавнему нахождению в этой среде, усвоить все ее взгляды, и в бане старались спрятаться из стыдливости, - возвращались оттуда битыми».

Побои доставались кошкаровским «опричницам» и просто так, особенно по утрам, во время между пробуждением и до чаепития с неизменной трубкой табаку, когда престарелый барин чаще всего бывал не в духе. Неверов подчеркивает, что наказывали в доме Кошкарова чаще всего именно девушек из ближней прислуги, а наказаний дворовых мужчин было значительно меньше:

«Особенно доставалось бедным девушкам. Если не было экзекуций розгами, то многие получали пощечины, и все утро раздавалась крупная брань, иногда без всякого повода».

Так развращенный помещик проводил дни своей бессильной старости. Но можно себе представить, какими оргиями были наполнены его молодые годы - и подобных ему господ, безраздельно распоряжавшихся судьбами и телами крепостных рабынь. Однако важнее всего, что происходило это в большинстве случаев не из природной испорченности, но было неизбежным следствием существования целой системы социальных отношений, освященной авторитетом государства и неумолимо развращавшей и рабов и самих рабовладельцев.

С детства будущий барин, наблюдая за образом жизни родителей, родственников и соседей, рос в атмосфере настолько извращенных отношений, что их порочность уже не осознавалась вполне их участниками. Анонимный автор записок из помещичьего быта вспоминал:

«После обеда полягутся все господа спать. Во все время, пока они спят, девочки стоят у кроватей и отмахивают мух зелеными ветками, стоя и не сходя с места… У мальчиков-детей: одна девочка веткой отмахивала мух, другая говорила сказки, третья гладила пятки. Удивительно, как было распространено это, - и сказки и пятки, - и передавалось из столетия в столетие!

Когда барчуки подросли, то им приставлялись только сказочницы. Сидит девочка на краю кровати и тянет: И-ва-н ца-ре-вич… И барчук лежит и выделывает с ней штуки… Наконец молодой барин засопел. Девочка перестала говорить и тихонько привстала. Барчук вскочит, да бац в лицо!.. „Ты думаешь, что я уснул?“ - Девочка, в слезах, опять затянет: И-ва-н ца-ре-вич…»

Другой автор, А. Панаева, оставила только краткую зарисовку всего нескольких типов «обычных» дворян и их повседневного быта, но и этого вполне достаточно, чтобы представить среду, в которой рос маленький барчук и которая формировала детскую личность таким образом, чтобы в старости превратить его в очередного кошкарова.

В упоминавшееся уже в предыдущей главе дворянское имение, для раздела имущества после умершего помещика, собрались близкие и дальние родственники. Приехал дядя мальчика. Это старый человек, имеющий значительный общественный вес и влияние. Он холостяк, но содержит многочисленный гарем; выстроил у себя в усадьбе двухэтажный каменный дом, куда и поместил крепостных девушек. С некоторыми из них он, не стесняясь, приехал на раздел, они сопровождают его днем и ночью. Да никому из окружающих и не приходит в голову стесняться данным обстоятельством, оно кажется всем естественным, нормальным. Правда, через несколько лет имение этого уважаемого человека правительство все же будет вынуждено взять в опеку, как сказано в официальном определении: «за безобразные поступки вопиюще-безнравственного характера»…

А вот младший брат развратника, он отец мальчика. Панаева говорит о нем, что он «добряк», и это, наверное, так. Его жена, мать мальчика, добропорядочная женщина, хорошая хозяйка. Она привезла с собой несколько дворовых «девок» для услуг. Но дня не проходило, чтобы она, на глазах у сына, не била и не щипала их за любую оплошность. Эта барыня хотела видеть своего ребенка гусарским офицером и, чтобы приучить его к необходимой выправке, каждое утро на четверть часа ставила его в специально устроенную деревянную форму, принуждавшую без движения стоять по стойке смирно. Тогда мальчик «от скуки развлекал себя тем, что плевал в лицо и кусал руки дворовой девушке, которая обязана была держать его за руки», - пишет Панаева, наблюдавшая эти сцены.

В целях выработки в мальчике командных навыков мамаша на лужайку сгоняла крестьянских детей, а барчук длинным прутом немилосердно бил тех, кто плохо перед ним маршировал. Насколько обычной была описанная картина, подтверждает множество свидетельств очевидцев и даже невольных участников. Крепостной человек Ф. Бобков вспоминал о развлечении господ, когда они приезжали в усадьбу:

«Помню, как барыня, сидя на подоконнике, курила трубку и смеялась, глядя на игру сына, который сделал из нас лошадок и подгонял хлыстом…».

Эта достаточно «невинная» на первый взгляд барская забава в действительности несла в себе важное значение прививки дворянскому ребенку определенных социальных навыков, стереотипов поведения по отношению к окружающим рабам. Можно сказать, что эта «игра» в лошадок и чудливые, но неизменно уродливые или трагикомические формы. Будущее этого гнезда, целой дворянской фамилии, предстоит продолжать внебрачным детям. Но их психика в немалой степени травмирована осознанием своей социальной неполноценности. Даже получая со временем все права «благородного российского дворянства», они не могут забыть тяжелых впечатлений, перенесенных в детские годы.

Нравственное одичание русских помещиков доходило до крайней степени. В усадебном доме среди дворовых людей, ничем не отличаясь от слуг, жили внебрачные дети хозяина или его гостей и родственников, оставивших после своего посещения такую «память». Дворяне не находили ничего странного в том, что их собственные, хотя и незаконнорожденные, племянники и племянницы, двоюродные братья и сестры находятся на положении рабов, выполняют самую черную работу, подвергаются жестоким наказаниям, а при случае их и продавали на сторону.

Е. Водовозова описала, как в доме ее матери жила такая дворовая женщина - «она была плодом любви одного нашего родственника и красавицы-коровницы на нашем скотном дворе». Положение Минодоры, как ее звали, пока был жив отец мемуаристки, страстный любитель домашнего театра, было довольно сносным. Она воспитывалась с дочерьми хозяина, даже могла немного читать и говорить по-французски и принимала участие в домашних спектаклях. Мать Водовозовой, взявшая на себя управление имением после смерти мужа, завела совершенно иные порядки. Перемены тяжело отразились на судьбе Минодоры. Как на беду, девушка и хрупким сложением и изысканными манерами напоминала скорее благородную барышню, чем обычную дворовую «девку». Водовозова писала об этом:

«То, что у нас ценили в ней прежде - ее прекрасные манеры и элегантность, необходимые для актрисы и для горничной в хорошем доме, - было теперь, по мнению матушки, нам не ко двору. Прежде Минодора никогда не делала никакой грязной работы, теперь ей приходилось все делать, и ее хрупкий, болезненный организм был для этого помехою: побежит через двор кого-нибудь позвать - кашель одолеет, принесет дров печку истопить - руки себе занозит, и они у нее распухнут. У матушки это все более вызывало пренебрежение к ней: она все с большим раздражением смотрела на элегантную Минодору. К тому же нужно заметить, что матушка вообще недолюбливала тонких, хрупких, бледнолицых созданий и предпочитала им краснощеких, здоровых и крепких женщин… В этой резкой перемене матушки к необыкновенно кроткой Минодоре, ничем не провинившейся перед нею, наверно, немалую роль играла вся ее внешность „воздушного созданья“. И вот положение Минодоры в нашем доме становилось все более неприглядным: страх… и вечные простуды ухудшали ее слабое здоровье: она все сильнее кашляла, худела и бледнела. Выбегая на улицу по поручениям и в дождь и в холод, она опасалась накинуть даже платок, чтобы не подвергнуться попрекам за „барство“».

Наконец барыня, видя, что извлечь практическую пользу от такой слишком утонченной рабы не удастся, успокоилась на том, что продала свою крепостную родственницу вместе с ее мужем знакомым помещикам.

Если добропорядочная вдова, заботливая мать для своих дочерей, могла поступать так цинично и жестоко, то о нравах помещиков более решительных и отчаянных дает представление описание жизни в усадьбе генерала Льва Измайлова.

Информация о несчастном положении генеральской дворни сохранилась благодаря документам уголовного расследования, начатого в имении Измайлова после того, как стали известны происходившие там случаи несколько необыкновенного даже для того времени насилия и разврата.

Измайлов устраивал колоссальные попойки для дворян всей округи, на которые свозили для развлечения гостей принадлежащих ему крестьянских девушек и женщин. Генеральские слуги объезжали деревни и насильно забирали женщин прямо из домов. Однажды, затеяв такое «игрище» в своем сельце Жмурове, Измайлову показалось, что «девок» свезено недостаточно, и он отправил подводы за пополнением в соседнюю деревню. Но тамошние крестьяне неожиданно оказали сопротивление - своих баб не выдали и, кроме того, в темноте избили Измайловского «опричника» - Гуська.

Взбешенный генерал, не откладывая мести до утра, ночью во главе своей дворни и приживалов налетел на мятежную деревню. Раскидав по бревнам крестьянские избы и устроив пожар, помещик отправился на дальний покос, где ночевала большая часть населения деревни. Там ничего не подозревающих людей повязали и пересекли.

Встречая гостей у себя в усадьбе, генерал, по-своему понимая обязанности гостеприимного хозяина, непременно каждому на ночь предоставлял дворовую девушку для «прихотливых связей», как деликатно сказано в материалах следствия. Наиболее значительным посетителям генеральского дома по приказу помещика отдавались на растление совсем молодые девочки двенадцати-тринадцати лет.

В главной резиденции Измайлова, селе Хитровщине, рядом с усадебным домом располагалось два флигеля. В одном из них размещалась вотчинная канцелярия и арестантская, в другом - помещичий гарем. Комнаты в этом здании имели выход на улицу только через помещения, занимаемые собственно помещиком. На окнах стояли железные решетки.

Число наложниц Измайлова было постоянным и по его капризу всегда равнялось тридцати, хотя сам состав постоянно обновлялся. В гарем набирались нередко девочки 10–12 лет и некоторое время подрастали на глазах господина. Впоследствии участь их всех была более или менее одинакова - Любовь Каменская стала наложницей в 13 лет, Акулина Горохова в 14, Авдотья Чернышова на 16-м году.

Одна из затворниц генерала, Афросинья Хомякова, взятая в господский дом тринадцати лет от роду, рассказывала, как двое лакеев среди белого дня забрали ее из комнат, где она прислуживала дочерям Измайлова, и притащили едва не волоком к генералу, зажав рот и избивая по дороге, чтобы не сопротивлялась. С этого времени девушка была наложницей Измайлова несколько лет. Но когда она посмела просить разрешения повидаться с родственниками, за такую «дерзость» ее наказали пятидесятью ударами плети.

Содержание обитательниц генеральского гарема было чрезвычайно строгим. Для прогулки им предоставлялась возможность только ненадолго и под бдительным присмотром выходить в сад, примыкавший к флигелю, никогда не покидая его территории. Если случалось сопровождать своего господина в поездках, то девушек перевозили в наглухо закрытых фургонах. Они не имели права видеться даже с родителями, и всем вообще крестьянам и дворовым было строжайше запрещено проходить поблизости от здания гарема. Тех, кто не только что смел пройти под окнами невольниц, но и просто поклониться им издали - жестоко наказывали.

Быт генеральской усадьбы не просто строг и нравственно испорчен - он вызывающе, воинствующе развратен. Помещик пользуется физической доступностью подневольных женщин, но в первую очередь пытается растлить их внутренне, растоптать и разрушить духовные барьеры, и делает это с демоническим упорством. Беря в свой гарем двух крестьянок - родных сестер, Измайлов принуждает их вместе, на глазах друг у друга «переносить свой позор». А наказывает он своих наложниц не за действительные проступки, даже не за сопротивление его домогательствам, а за попытки противостоять духовному насилию. Авдотью Коноплеву он собственноручно избивает за «нежелание идти к столу барскому, когда барин говорил тут непристойные речи». Ольга Шелупенкова также была таскана за волосы за то, что не хотела слушать барские «неблагопристойные речи». А Марья Хомякова была высечена плетьми потому только, что «покраснела от срамных слов барина»…

Измайлов подвергал своих наложниц и более серьезным наказаниям. Их жестоко пороли кнутом, одевали на шею рогатку, ссылали на тяжелые работы и проч.

Нимфодору Хорошевскую, или, как Измайлов звал ее, Нимфу, он растлил, когда ей было менее 14 лет. Причем разгневавшись за что-то, он подверг девушку целому ряду жестоких наказаний:

«сначала высекли ее плетью, потом арапником и в продолжение двух дней семь раз ее секли. После этих наказаний три месяца находилась она по прежнему в запертом гареме усадьбы, и во все это время была наложницей барина…»

Наконец, ей обрили половину головы и сослали на поташный завод, где она провела в каторжной работе семь лет.

Но следователями было выяснено совершенно шокировавшее их обстоятельство, что родилась Нимфодора в то время, как ее мать сама была наложницей и содержалась взаперти в генеральском гареме. Таким образом, эта несчастная девушка оказывается еще и побочной дочерью Измайлова! А ее брат, также незаконнорожденный сын генерала, Лев Хорошевский - служил в «казачках» в господской дворне.

Сколько в действительности у Измайлова было детей, так и не установлено. Одни из них сразу после рождения терялись среди безликой дворни. В других случаях беременную от помещика женщину отдавали замуж за какого-нибудь крестьянина.

На картинке : Для поддержания своей репутации на должном уровне каждый крепкий землевладелец обзаводился гаремом с достойным количеством собственных "сералек"

ЕВГЕНИЙ ЖИРНОВ, Коммерсантъ

Дело насильника-рекордсмена

Для поддержания своей репутации на должном уровне каждый крепкий землевладелец обзаводился гаремом с достойным количеством собственных "сералек"

500 с лишним женщин и девушек изнасиловал дворянин Виктор Страшинский из Киевской губернии. Причем многие из его жертв были не его собственными крепостными, утехи с которыми до освобождения крестьян считались едва ли не естественным правом владельца крепостных душ. Против Страшинского возбуждали четыре судебных дела, однако расследование тянулось беспрецедентно долго даже для крайне неспешного российского правосудия. От первых обвинений до приговора прошло без малого 25 лет. А мера наказания, избранная императором Александром II Освободителем, привела в изумление значительную часть русского общества.

Природное развлечение

В 1845 году настоятель храма в селе Мшанце Киевской губернии Ящинский рассказал руководителю местной полиции, земскому исправнику, что его паства недовольна и ропщет. Причем имеет для этого все основания, поскольку отец владелицы имения Михалины Страшинской — Виктор — постоянно требует присылать в свою усадьбу, село Тхоровку, крестьянских девок и жен для плотских утех, а если присылка почему-либо задерживается, то приезжает в Мшанц сам и насилует баб, девок, даже малолеток.

Если в этой истории и было что-то странное, то лишь то, что Страшинский использовал для своего удовольствия крепостных своей дочери: в обществе косо смотрели на тех, кто злоупотребляет чужим имуществом. Однако в том, как именно помещик обращался с крестьянками, ничего странного не находили, поскольку редкий состоятельный помещик в XVIII и в начале XIX века не использовал своего положения для удовлетворения любовных страстей. Мемуаристы утверждали, что в деревнях "арапа Петра Великого" — Абрама Петровича Ганнибала — встречалось немало весьма смуглых и по-африкански курчавых крепостных. Чуть не каждый знатный владелец душ считал долгом иметь собственный гарем из двух-трех десятков крепостных красавиц. К примеру, о государственном канцлере светлейшем князе А. А. Безбородко писали, что он чуждался светского общества и дам потому, что "подлинным "романом" его жизни был гарем, всегда изобилующий наложницами и часто обновляемый".

А некоторые помещики, увлекшись гаремом, забывали не только об обществе, но и о любых других делах, имениях и семье. Друг Пушкина А. Н. Вульф писал о своем дяде Иване Ивановиче Вульфе:

"Женившись очень рано на богатой и хорошенькой девушке, нескольколетней жизнью в Петербурге расстроил свое имение. Поселившись в деревне, оставил он жену и завел из крепостных девок гарем, в котором и прижил с дюжину детей, оставив попечение о законной своей жене. Такая жизнь сделала его совершенно чувственным, ни к чему другому не способным".

Не были исключением из правил и борцы за счастье народа декабристы. К примеру, в справке по делу 14 декабря 1825 года об участнике восстания О. Ю. Горском говорилось:

"Сперва он содержал несколько (именно трех) крестьянок, купленных им в Подольской губернии. С этим сералем он года три тому назад жил в доме Варварина. Гнусный разврат и дурное обхождение заставили несчастных девок бежать от него и искать защиты у правительства,— но дело замяли у гр. Милорадовича".

Вся разница между владельцами сералей заключалась в том, как именно они относились к тем, для кого в ту эпоху появилось почти официальное наименование "серальки". К примеру, о помещике П. А. Кошкареве бытописатель XIX века Н. Дубровин писал:

"Десять-двенадцать наиболее красивых девушек занимали почти половину его дома и предназначались только для услуги барину (ему было 70 лет). Они стояли на дежурстве у дверей спальни и спали в одной комнате с Кошкаревым; несколько девушек особо назначались для прислуги гостям".

Однако, в отличие от "сералек" других владельцев, девушки в доме Кошкарева содержались в весьма приличных условиях. Живший у Кошкарева в детстве Я. М. Неверов вспоминал о них:

"Вообще, девушки все были очень развиты: они были прекрасно одеты и получали — как и мужская прислуга — ежемесячное жалованье и денежные подарки к праздничным дням. Одевались же все, конечно, не в национальное, но в общеевропейское платье".

Чрезмерное увлечение

В первой четверти XIX века в стране получил широкую известность генерал-лейтенант Лев Дмитриевич Измайлов. Он прославился как своими подвигами во славу Отечества, потратив огромные средства, миллион рублей, на вооружение Рязанского губернского ополчения в 1812 году, так и своим самодурством и многочисленными выходками, слава о которых расходилась по всей империи. Много говорили, а потом и вспоминали о гареме генерала Измайлова. Однако ужаснувшие современников и потомков подробности выяснились в 1828 году после завершения назначенного по жалобе крестьян Измайлова расследования.

Начало и ход этого дела представляют не меньший интерес, чем вскрытые в ходе его детали. Началось оно с того, что поверенный в делах генерала, его стряпчий Федоров, решил подзаработать на собственном доверителе и убедил его крестьян написать жалобу о многочисленных злодеяниях и злоупотреблениях Измайлова. Стряпчий справедливо рассчитывал, что в ходе следствия, которое никак не могло обойтись без взяток судейским и прочим чиновникам, ему удастся неплохо нажиться. А дело, учитывая влияние, возраст и прошлые заслуги генерала, все равно будет закрыто.

Сначала все шло по намеченному сценарию. В суде показания крестьян записывали не полностью или извращали и под страхом наказания заставляли подписывать. Измайлов исправно давал, а Федоров, не забывая о своих интересах, передавал взятки, так что в итоге крестьян собирались было приговорить к ссылке в Сибирь за бунт и клевету на помещика.

Однако в это же время в Рязанскую губернию с инспекцией прибыли сенаторы Огарев и Салтыков, которые не только знали, но и не любили Измайлова. Крестьян незамедлительно выпустили из острога и отправили домой, а в поместьях Измайлова началось настоящее следствие. Помимо прочих крепостных Измайлова допросили и обитательниц его гарема. Причем их показания оказались такими, что хорошо знакомый с делом биограф Измайлова С. Т. Словутинский многие из них приводил иносказательно или вовсе предпочел опустить:

"И днем и ночью все они были на замке. В окна их комнат были вставлены решетки. Несчастные эти девушки выпускались из этого своего терема или, лучше сказать, из постоянной своей тюрьмы только для недолговременной прогулки в барском саду или же для поездки в наглухо закрытых фургонах в баню. С самыми близкими родными, не только что с братьями и сестрами, но даже и с родителями, не дозволялось им иметь свиданий. Бывали случаи, что дворовые люди, проходившие мимо их окон и поклонившиеся им издали, наказывались за это жестоко. Многие из этих девушек,— их было всего тридцать, число же это, как постоянный комплект, никогда не изменялось, хотя лица, его составлявшие, переменялись весьма часто,— поступали в барский дом с самого малолетства, надо думать, потому, что обещали быть в свое время красавицами. Почти все они на шестнадцатом году и даже раньше попадали в барские наложницы — всегда исподневольно, а нередко и посредством насилия".

Словутинский описывал немало случаев, когда Измайлов насиловал малолетних девочек и предоставлял такое же право своим гостям:

"Из показаний оказывается, что генерал Измайлов был тоже гостеприимен по-своему: к гостям его всегда водили на ночь девушек, а для гостей значительных или же в первый еще раз приехавших выбирались невинные, хоть бы они были только лет двенадцати от роду... Так, солдатка Мавра Феофанова рассказывает, что на тринадцатом году своей жизни она была взята насильно из дома отца своего, крестьянина, и ее растлил гость Измайлова, Степан Федорович Козлов. Она вырвалась было от этого помещика, но ее поймали и по приказанию барина жестоко избили палкою".

Но все это не шло ни в какое сравнение с тем, что Измайлов делал с собственной дочерью, прижитой от "серальки":

"Нимфодора Фритонова Хорошевская (Нимфа, как называли ее в своих показаниях дворовые люди, вероятно, по примеру барина) родилась в то время, как мать ее содержалась в барском дому взаперти, за решетками... Измайлов растлил ее четырнадцати лет от роду. Она напоминала ему при этом, что крещена его матерью; страшно циническое, мерзостное возражение его Нимфе невозможно здесь привести... В тот же день Нимфу опять позвали в барскую спальню. Измайлов стал допрашивать ее: кто виноват в том, что он не нашел ее девственною. Подробности объяснений бедной девушки о ее невинности, о том, что делал с нею сам барин, когда она была еще ребенком лет восьми-девяти (все это подробно изложено в показании Нимфодоры Хорошевской, данном последним следователям), слишком возмутительны для передачи в печати... Барский допрос не хорошо окончился для крепостной Нимфы: сначала высекли ее плетью, потом арапником, и в продолжение двух дней семь раз ее секли. После этих наказаний три месяца находилась она по-прежнему в запертом гареме хитровщинской усадьбы и во все это время была наложницею барина. Наконец он приревновал ее к кондитеру. Кондитер этот был немедленно отдан в солдаты, а Нимфа, по наказании ее плетьми в гостиной, трое суток просидела на стенной цепи в арестантской. Затем она была сослана на поташный завод, в тяжелые работы, где и пробыла ровно семь лет. На третий день по ее ссылке на завод остригли ей голову. Через несколько месяцев попала она в рогатку за то, что поташу вышло мало; рогатку эту носила она три недели. С поташного завода перевели ее на суконную фабрику, и тогда же Измайлов приказал ее выдать замуж за простого мужика; но Нимфа не согласилась — и за то трое суток была скована. Наконец с суконной фабрики сослали ее в деревню Кудашеву, где, конечно, должна была она несколько отдохнуть от своей каторжной жизни у Измайлова".

Казалось бы, после того как подобные факты были обнаружены и подтверждены, генерал Измайлов не мог избежать тяжкого наказания. К тому же к обвинениям в растлении малолетних добавлялось применение пыток, запрещенных к тому времени. А кроме того, Измайлова обвинили в еще одном тяжком преступлении — он не позволял крестьянам ходить к исповеди, чтобы сведения о его утехах и зверствах не дошли до духовного начальства.

Однако, несмотря на все это, Сенат оказался чрезвычайно милостив к Измайлову. В его решении говорилось:

"Как имение Измайлова уже взято в опеку и сам он, по образу обращения его со своими людьми, не может быть допущен до управления того имения, то оное оставить в опеке; и хотя было бы неуместно иметь Измайлову пребывание в своем имении, но так как он, по уважению к тяжкой его болезни, оставлен в настоящем месте пребывания, то дозволить ему находиться там до выздоровления".

После такого прецедентного судебного решения возникновение дела против Виктора Страшинского выглядело уже совершенно странным. А его расследование — абсолютно бесперспективным.

Длиннейшее рассмотрение

На первых порах, правда, следствие шло вполне успешно.

"На допросах 12 сентября 1846 г.,— говорилось в описании дела,— показали: сотник с. Мшанца Павел Крившун, без присяги, что помещик Страшинский или требует к себе в с. Тхоровку крестьянских девок, или приезжает сам в с. Мшанц и насилует их. Указанные сотником крестьянские девки показали, что они растлены были Страшинским, что приводили их к нему Эсаул Ганах, девка Десятникова, женщина Марциниха и прачка Лесчукова и что они жаловались на то своим родителям. Крестьянин Эсаул Ганах объяснил, что он действительно приводил к Страшинскому девок, которых он требовал, но насиловал ли их помещик, или нет, о том не знает и от них самих не слыхал".

Однако затем следствие начало буксовать:

"Упомянутые женщины Десятникова, Лесчукова и Марцениха показали, что они никогда не приводили к Страшинскому девок. Отцы и матери означенных девок (за исключением только одной Вакумовой) все отвергли ссылку на них дочерей их, объяснив, что последние об изнасиловании им никогда не жаловались. На очных ставках выставленные сотником Крившуном 10 девок и еще другие 6, также оговоривших Страшинского в изнасиловании, отказались от прежних своих показаний и на передопросах подтвердили, что он их никогда не растлевал, а показали они о том прежде с целью избавиться от требования в другое имение для домашних услуг".

Еще хуже выглядело то, что от своих обвинений стал отказываться начавший дело священник Ящинский:

"Священник Ящинский показал, что к нему об изнасиловании Страшинским девок никаких решительно сведений не доходило, но что он видел плач отцов и матерей, когда детей их брали в с. Тхоровку, как некоторые говорили, для изнасилования, а другие для услуг".

Другие свидетели также не подтверждали данных об изнасилованиях:

"12 человек соседних крестьян под присягою показали, что о растлении и изнасиловании Страшинским девок они ничего правдоподобного не слыхали, но что плач родителей и детей происходил от взятия крестьянок в дворовую услугу. При повальном обыске о поведении Страшинского отозвались под присягою: два помещика, что они знают его с лучшей стороны, а четыре, что по неимению с ним никаких связей они об образе жизни его ничего не знают".

После этого Страшинский, с начала следствия уклонявшийся от допросов, перешел в наступление:

"Помещик Страшинский, не являвшийся на следствие под предлогом болезни своей и дочери его и наконец присланный по распоряжению начальства с полицейским чиновником 20 декабря 1846 г., показал: 1) что с. Мшанц принадлежит не ему, но дочери его Михалине, которая и владела оным на вотчинном праве уже 6 лет прежде начала сего следствия; 2) что преступления, приписываемые ему, несвойственны ни званию его как дворянина, ни 65-летней его старости, ни, наконец, расстроенному здоровью; 3) что обвинения эти основаны на злобе и клевете священника с. Мшанц и сотского Крившуна, и что крестьяне к сему были увлечены мыслью о свободе из крепостного владения, в случае если бы взводимые на него, Страшинского, обвинения сии оправдались; 4) что крестьяне с. Мшанца, не принадлежа ему, Страшинскому, не могли умалчивать о его преступлениях, если бы оные действительно были им совершены".

По сути, дело можно было бы закрывать за недоказанностью факта преступления. Однако в 1845 году в другом уезде и в другом имении Страшинского возникло точно такое же дело.

"Следствие,— говорилось в том же описании дела,— об изнасиловании Страшинским крестьянских девок в с. Кумановке было начато также в 1845 г. на основании донесения старшего заседателя Махновского земского суда Павлова местному исправнику. В донесении заседатель объяснил, что крестьяне с. Кумановки, состоящего в традиционном владении Страшинского, безмерно обременены барщиною и что он изнасиловал дочерей двух тамошних крестьян Ермолая и Василия".

Вот только полиция не смогла доставить свидетелей для допроса:

"Исправник поручил помощнику станового пристава представить сих девок с их родителями в земский суд, но помощник донес исправнику, что Страшинский не выдал сих людей. Исправник поручил становому разузнать о сем на месте".

Результаты предварительного дознания поразили полицейского исправника:

"Получив донесение, что Страшинский в имении Кумановке ни одной девицы не оставил целомудренною, он представил о том начальнику губернии. По распоряжению сего последнего поручено было махновскому уездному предводителю дворянства, совместно с уездным стряпчим, произвести на месте строгое исследование как о жестоком обращении Страшинского со своими крестьянами и обременении их барщиною, так и об изнасиловании крестьянских дочерей".

Однако история предыдущего дела повторилась. Запуганные помещиком крестьянки одна за другой отказывались признать не только факт изнасилования, но и само знакомство со Страшинским. А тот, в свою очередь, принялся доказывать, что Кумановкой управляет не он, а эконом, а сам он в этом имении почти и не бывает.

Однако история о массовых изнасилованиях уже всерьез заинтересовала губернское начальство, и в Киеве очень внимательно ознакомились с результатами второго расследования:

"Рассмотрев это следствие, начальник Киевской губернии нашел, что оно произведено было без всякого внимания и с видимым намерением оправдать Страшинского... Переследование поручено было произвести васильковскому уездному предводителю дворянства совместно с капитаном корпуса жандармов... Спрошенные в отсутствие Страшинского девки, оправдавшие его при следствии, теперь показали, что он действительно их изнасиловал. Родители их, также оправдавшие при следствии Страшинского, при переследовании подтвердили показания их дочерей в том, что он их изнасиловал. Мужья означенных крестьянок равным образом отреклись от прежних своих показаний, оправдывавших Страшинского, и объяснили, что при женитьбе они нашли жен своих лишенными девства, по объяснению их, самим Страшинским. Новые свидетели под присягою показали, что они слышали, что помещик Страшинский, приезжая в Кумановку, приказывал приводить к себе девок и имел с ними плотское сношение".

Страшинский объяснял новые показания происками своих врагов и бунтовщическими намерениями крестьян. Но к нему уже никто не прислушивался, поскольку губернское начальство решило установить подлинность обвинений и отправило следователей в село, где помещик жил постоянно,— в Тхоровку. А чтобы Страшинский не мешал допросам, его отправили в Бердичев под надзор полиции. В результате следователи получили то, на что рассчитывали,— откровенные показания потерпевших и свидетелей:

"При следствии обнаружилось, что с. Тхоровка принадлежало жене Страшинского, а в 1848 г. перешло по отдельной записи к сыну их Генриху Страшинскому. Крестьяне с. Тхоровки, в числе 99, единогласно объяснили, что Страшинский угнетает их повинностями, жестоко обращался с ними, жил блудно с женами их, лишал невинности девок, из числа которых две (Федосья и Василина) даже умерли от изнасилования, и что он растлил между прочим двух девочек Палагею и Анну, прижитых им самим с женщиною Присяжнюковою. Жены и дочери показателей, в числе 86 челоевк, объяснили со своей стороны, что они действительно были растлены Страшинским насильно, одни на 14-летнем возрасте, а другие по достижении только 13 и даже 12 лет... Многие изъяснили, что Страшинский продолжал связи с ними и после их выхода замуж, а некоторые показали, что заставлял их присутствовать при совокуплении его с другими".

Нашлись подтверждения и обвинений в смерти девочек:

"Девочки те умерли после насильственного растления их помещиком Страшинским: Федосья в продолжение одних суток, а Василина чрез несколько дней, что сие известно всему обществу... Жена крестьянина Солошника, у которого Федосья находилась в услужении, и тетка Василины, крестьянка Горенчукова, объяснили, что означенные девочки умерли от сильного истечения кровей после насильственного растления их Страшинским".

Помещик защищался как мог. Он представил врачебную справку о том, что страдает хроническим ревматизмом, а потому приписываемые ему деяния совершить никак не мог. Его жена подала прошение, в котором говорилось, что за пятьдесят лет пребывания в браке муж ни разу не давал ей повода для ревности. А кроме того, прекрасно управляет всеми семейными поместьями на протяжении 47 лет.

Мягчайшее наказание

Однако и следователи не теряли времени даром и обнаружили, что упоминавшаяся любовница Страшинского, крестьянка Присяжнюкова, попала к нему после побега от прежнего барина — подполковника Соловкова. А Страшинский пошел на лжесвидетельство, чтобы оставить ее у себя. В глазах дворянского общества такое преступление выглядело едва ли не хуже изнасилований. Кроме того, в архиве суда обнаружилось не окончившееся приговором дело 1832 года, согласно которому крестьянки из села Мшанц обвиняли его в изнасилованиях. Так что количество его жертв за 47 лет управления селами не могло быть меньше 500. Кроме того, было проведено медицинское освидетельствование крестьянок, подтвердившее обвинения.

Дело долго еще ходило по судебным инстанциям и добралось до высшей, Сената, только в 1857 году, через четверть века после первых обвинений. Мнения сенаторов о выборе меры наказания диаметрально разошлись, и в результате обсуждений сформировалось три мнения, представленных на утверждение императору.

По первому мнению, приговор должен был выглядеть так:

"Страшинского, лишив всех особенных лично и по состоянию присвоенных прав и преимуществ, сослать на житье в Тобольскую губернию. По предмету же насильственного растления малолетних крестьянских своих девок и принуждения к блудодеянию с ним достигших 14-летнего возраста крестьянок оставить Страшинского в сильном подозрении".

Согласно второму мнению, Страшинского следовало признать виновным по всем пунктам обвинения:

"Виктор Страшинский виновен не только в жестоком обращении с крестьянами, в водворении беглой крестьянки Кисличковой и в подлоге для повенчания ее с принадлежащим ему крестьянином Присяжнюком, но и в изнасиловании, соединенном с растлением, крестьянских девок, достигших и не достигших 14-летнего возраста. В этом убеждают следующие обстоятельства: 1) крестьяне и крестьянки сел Тхоровки, Мшанца и Кумановки более 100 человек обвиняют Страшинского в изнасиловании, а в такой массе народа трудно предположить стачку; 2) показания их приобретают тем большую достоверность, что крестьяне принадлежат не только к различным селам, но живут в разных уездах, давали ответы не в одно время и разным следователям; 3) все крестьянки объясняли подробности изнасилования, указали на лиц, которые приводили их к Страшинскому, некоторые из них говорили о том своим родителям, а многие рассказывали о приготовлении их к блудодеянию, которое, составляя утонченный разврат, не может быть вымышлено; 4) лица, которые приводили к Страшинскому девок, и родители подтвердили сделанную на них ссылку; 5) мужья изнасилованных также отозвались, что жены их вышли за них уже растленными, как сознались, помещиком Страшинским; 6) сторонние крестьяне сел Мшанца и Кумановки и соседних деревень под присягою показали, что слышали об изнасиловании Страшинским своих девок и замужних женщин; 7) медицинское свидетельство удостоверяет об изнасиловании 13 девок, которым было уже от 14 до 18 лет, и хотя оно не служит доказательством, что преступление совершено было именно Страшинским, но он не мог представить никакого оправдания, которое заслуживало бы уважения, и вообще в деле не обнаружено лиц, на коих бы могло пасть подозрение в растлении; 8) поведение крестьянок одобрено; 9) Страшинский судился уже в 1832 г. за изнасилование крестьянских девок села Мшанца. Все сии улики, взятые в совокупности, исключают возможность недоумевать о вине подсудимого и составляют против него совершенное доказательство. За изнасилование девок, не достигших 14 лет, как за тягчайшее из учиненных Страшинским преступление он подлежал бы лишению всех прав состояния и ссылке в каторжную работу в крепостях на время от 10 до 12 лет; но имея в виду, что ему ныне 72 года от роду, следует по лишении Страшинского всех прав состояния сослать его на поселение в отдаленнейших местах Сибири".

Третье мнение предлагало исключительно мягкий приговор:

"1) Подсудимого Виктора Страшинского (72 лет) оставить по предмету растления крестьянских девок в подозрении. 2) Предписать киевскому, подольскому и волынскому генерал-губернатору сделать распоряжение об изъятии из владения Страшинского принадлежащих ему лично на крепостном праве населенных имений, буде таковые окажутся в настоящее время, с отдачею оных в опеку. 3) Возвратить подполковнику Соловкову беглую его женщину, выданную в замужество за Присяжнюка, вместе с мужем и прижитыми от нее детьми..."

К тому времени уже началась подготовка к отмене крепостного права, вызывавшая острое недовольство дворянства. И Александр II, возможно, не хотел создавать новый повод для споров и конфликтов. Возможно также, что император, сам любивший юных девушек, с сочувствием отнесся к страсти Страшинского. Как бы то ни было, он поддержал третье мнение. Так что насильник-рекордсмен, по существу, избежал какого-либо наказания.

В хлебосольных домах важным гостям предлагали кров, стол и постель с крепостной девкой на выбор

Дело Страшинского оказалось рекордным не только по количеству жертв, но и по тому, что до рассмотрения в Сенате оно добралось только через 25 лет