Василий львович пушкин. Н
8 мая (27 апреля по ст.ст.) 1766 года родился Василий Львович Пушкин, любимый дядя А. Пушкина.
П. А. Вяземский как-то посетовал:
«Забавность, истинная и сообщительная весёлость очень редко встречаются в нашей литературе. А между тем в русском уме есть чудная жилка шутливости: мы более насмешливы, чем смешливы, преимущественно на письме. Чернила как-то остужают у нас вспышки весёлости».
Где же искать забавность и весёлость?
Последуем совету Вяземского: «Мы всё время держимся крупных чисел, крупных событий, крупных личностей, дроби жизни мы откидываем: но надобно и их принимать в расчёт».
Примем же в расчёт «дроби жизни» – отыщем некрупные, но яркие, типично русские натуры в нашей истории, литературе… И может, найдём в них «истинную и сообщительную весёлость»?
Наш рассказ о Василии Львовиче Пушкине.
«Как скушны статьи Катенина!»
«Бедный дядя Василий! Знаешь ли его последние слова? – пишет А. С. Пушкин Плетнёву в сентябре 1830 г. – Приезжаю к нему, нахожу его в забытьи; очнувшись, он узнал меня, погоревал, потом, помолчав: «Как скучны статьи Катенина!» – И более ни слова. Каково? Вот что значит умереть честным воином, на щите, с боевым кличем на устах»…
Привязанности В. Л. Пушкина
«Я в Пушкине теряю одну из сердечных привязанностей жизни моей, – жаловался Вяземский. – С 18-летнего возраста, и тому двадцать лет, был я с ним в постоянной связи. Солнцев таким образом распределил приязнь Василия Львовича: Анна Львовна (любимая сестра В. Л. Пушкина), я и однобортный фрак»…
Дополню Вяземского: у Василия Львовича были ещё привязанности – литература, его друзья-«арзамасцы», Анна Николаевна (из-за которой он едва не развёлся с женой), добрая ирония и племянник-проказник Александр.
«Их преосвященству В. Л. Вот»
Племянник пишет дяде в канун 1817 г. из Царского Села:
Тебе, о Нестор Арзамаса,
В боях воспитанный поэт, –
Опасный для певцов сосед
На страшной высоте Парнаса,
Защитник вкуса, грозный Вот!
Тебе, мой дядя, в Новый год
Веселья прежнего желанье
И слабый сердца перевод –
В стихах и прозою посланье.
Александр просит простить «девятимесячную беременность пера ленивейшего из поэтов племянников»:
Но вы, которые умели
Простыми песнями свирели
Красавиц наших воспевать,
И с гневной музой Ювенала
Глухого варварства начала
Сатирой грозной осмеять,
И мучить бедного Шишкова
Священным Феба языком,
И лоб угрюмый Шаховского
Клеймить единственным стихом!
О вы! Которые умели
Любить, обедать и писать,
Скажите искренно, ужели
Вы не умеете прощать!
Ну помилуйте, чьё сердце не растопится после таких стихов?
«Писатель нежный, тонкий»…
В 1825 г. Анна Львовна умерла. Проказник Александр Сергеевич с дружкой Дельвигом написали элегию на смерть дядиной сестры (не столь печальную, сколь игривую):
Ох, тётенька, ох, Анна Львовна,
Василья Львовича сестра…
Увы! Зачем Василий Львович
Твой гроб стихами обмочил?
Или зачем, подлец попович,
Его Красовский пропустил!
Вяземский опасался, что если это стихотворение попадёт на глаза Василию Львовичу, то он, верно, не перенесёт удара. Старик действительно вышел из себя от выходки племянника, горестно восклицал: «Э-эх… А она его сестре 15 000 оставила!»
Пришлось молодому человеку опять умасливать дядю: в послании к Вяземскому он хитро воскликнул: «…Писатель нежный, тонкий, острый мой дядюшка…»
Надо полагать, после этих слов (а Вяземский не преминул показать их лучшему другу) Василий Львович снова стал благожелательно смотреть на племянника.
Портрет Василия Львовича
Ф. Ф. Вигель так описывает В. Л. Пушкина: «Сам он весьма некрасив: рыхлое толстеющее туловище на жидких ногах, косое брюхо, кривой нос, лицо треугольником, рот и подбородок, как у Шарля Кена, а более всего редеющие волосы не с большим в тридцать лет его старообразили. К тому же беззубие увлаживали разговор его, и друзья внимали ему хотя с удовольствием, но в некотором от него отдалении».
Но зато он был человек светский, хорошего тона и вообще приятен в обществе, утверждал М. А. Дмитриев. Он знал языки: немецкий, французский, английский, итальянский, латинский. Любил читать наизусть оды Горация. Путешествовал по Европе, жил в Париже и Лондоне, видел Бонапарта ещё консулом, водил знакомства со многими французскими писателями…
Надо ли говорить, что эти достоинства Василия Львовича полностью уравновешивали и перевешивали недостатки его внешности?!
«Дайте зальцвасеру стакан!»
Василий Львович писал басни, послания, эпиграммы; в искусстве писать буриме никто не мог с ним сравниться, по словам Дмитриева. Вот он читает буриме Херсакову (рифмы баран-барабан, стакан-алкоран и пр. заданы были Жуковским):
Чем я начну теперь! – Я вижу, что баран!
Нейдёт тут ни к чему, где рифма барабан!
Вы лучше дайте мне зальцвасеру стакан
Для подкрепленья сил! Враньё на алкоран…
Херасков был ошарашен!
«Бегу туда, где рассмеяться не беда»
Читаешь стихи Василия Львовича и соглашаешься с А. С. Пушкиным: его дядюшка – «писатель нежный, тонкий, острый».
…У пышных богачей, я вижу, всё прекрасно,
Но что-то говорить и трудно, и опасно!
Ты оставайся здесь, а я бегу туда,
Где рассмеяться не беда.
(Басня «Медведь и его гости»)
Василий Львович – мастер афористических концовок:
В болезни я – ягненок,
Когда здоров – я волк.
(Басня «Волк и лисица»)
Глупцов встречаем мы и видим их всегда,
Но мудрый кроется и пышность презирает.
(Басня «Мирза и соловей»)
Эпиграммы В. Л. Пушкина резки, остроумны:
Змея ужалила Маркела.
«Он умер?» – «Нет, змея, напротив, околела».
Прославился хозяйством Тит;
Убытку в доме он не терпит никакого:
И ест, и пьёт, и говорит
За счёт другого.
Панкратий, откупщик богатый,
Не спорю, любит барыши;
Зато как он живёт? – Огромные палаты,
Французы, повара, турецкие халаты,
Дом чаша полная, нет одного – души.
О, как болтаньем докучает
Глупец учёный Клит!
Он говорит всё то, что знает,
Не зная сам, что говорит.
– Ах, как я рад! Прошу откушать!
Сегодня у меня с дичиною паштет.
– Согласен, мой сосед.
– Ещё прошу послушать
Трагедию «Улисс и Фиоклет».
– Я отобедал, мой сосед.
«Мой брат двоюродный Буянов»
Прославила Василия Львовича сатира «Опасный сосед» (1811 г.). Сосед Буянов затащил героя её в вертеп, затеял там драку, и пришлось бедному герою бежать, оставив часы, кошелёк, шинель. Он рад, что ещё дёшево отделался:
Блажен, сто крат блажен, кто в тишине живёт,
С кем не встречается опасный мой сосед…
Поэма ходила по рукам, ею зачитывались, над ней хохотали от души.
Боратынский ценил «Опасного соседа» за живость, энергию стиха:
Панкратьевна, садись; целуй меня, Варюшка;
Дай пуншу: «Пей, дьячок». – И началась пирушка.
А. С. Пушкин восторгался дядиной сатирой и вспомнил об «опасном соседе» в «Евгении Онегине»: «…мой брат двоюродный Буянов…»
«Злодея истребить!»
Василий Львович слыл преданным карамзинистом, другом Жуковского и, следовательно, литературным противником А. С. Шишкова. В послании к Жуковскому он пишет:
Я вижу весь собор раскольников-славян,
Которыми здесь вкус к изящному попран,
Против меня теперь рыкающий ужасно.
К дружине вопиет наш Балдус велегласно:
«О, братие мои! Зову на помощь вас!
Ударим на него, и первым буду аз!
Кто нам грамматике советует учиться,
Во тьму кромешную, в геенну погрузиться!
И аще смеет кто Карамзина хвалить,
Наш долг, о людие! Злодея истребить!»
«Друг юношества и всяких лет»
Василий Львович – близкий приятель Карамзина, И. И. Дмитриева, Жуковского, Батюшкова, Дашкова и их современников; также тех, кто моложе, «переходил, так сказать, от поколения к поколению; был приятель дедов, отцов и внуков» (М. А. Дмитриев). Вяземский подтрунивал над Пушкиным: «Он кончит тем, что будет дружен с одними грудными младенцами, потому что, чем более стареет, тем всё больше сближается с новейшими поколениями».
И даже племянника Александра Василий Львович называл братом: хотя юному поэту то крайне льстило, он всё же не терял головы:
Нет, нет, вы мне совсем не брат,
Вы дядя мой и на Парнасе…
Кто-то очень удачно окрестил Василия Львовича «другом юношества и всяких лет» (по названию издаваемого М. И. Невзоровым журнала «Друг юношества и всяких лет»).
«Я начал жить»
Василий Львович считался очень добродушным человеком и не злился на шутки. Однажды он сказал И. И. Дмитриеву, что едет за границу. Иван Иванович предложил другу описать в стихах его будущее путешествие. Пушкин согласился. И Дмитриев тут же сочинил поэму «Путешествие Н.Н. в Париж и Лондон, писанное за три дня до путешествия»!
Друзья, сестрицы! Я в Париже!
Я начал жить, а не дышать…
Что герой будет делать в Париже? Знакомиться с актрисами, богатыми семействами, писателями. А в Лондоне? Шляться по Вестминстеру, заглядывать в пабы, рыться в книжных лавках…
А вот и характеристика героя:
Я, например, люблю, конечно,
Читать мои куплеты вечно,
Хоть слушай, хоть не слушай их;
Люблю и странным я нарядом,
Лишь был бы в моде, щеголять…
Я, право, добр! – и всей душою
Готов обнять, любить весь свет!..
…Я вне себя от восхищенья!
Какие фраки! Панталоны!
Всему новейшие фасоны!
Василий Львович уехал…
Надо ли говорить, что он вёл себя в Париже и в Лондоне точно так, как предсказывал Дмитриев…
И вот он вернулся на родину. Но в каком виде! «Парижем от него так и веяло, – вспоминает Вяземский. – Одет он был с парижской иголочки с головы до ног, причёска, умащенная древним, античным маслом… В простодушном самохвальстве давал он дамам обнюхивать голову свою…» – По всему видно, что он в своё удовольствие пожил за границей!
Дмитриев как в воду смотрел: всё происходило так, как он предсказывал в своей поэме, которая к тому времени вышла в свет. Василий Львович иногда сам читал в обществе сочинение своего друга и первый заливисто смеялся, сотрясаясь.
Шутки «их превосходительств гениев Арзамаса»
«Арзамасцы» пригласили в свое общество В. Л. Пушкина. Его уверили, что это общество – род литературного масонства, и что при вступлении в ложу надо подвергнуться некоторым испытаниям. Василий Львович, подумав, прикинув что-то, согласился.
Воображение Жуковского разыгралось: чего он только не напридумывал! И много тут было шалости, ума и весёлости! – восхищался Вяземский.
Шубное прение
Пушкина ввели в комнату, положили его на диван и навалили на него шубы всех собравшихся (это был намёк на поэму Шаховского «Расхищенные шубы», напечатанную в «Чтениях беседы любителей Российского слова»).
Загробный голос вещал: «Какое зрелище пред очами моими? Кто сей обременённый толикими шубами страдалец? Сердце моё говорит, что это почтенный Василий Львович Пушкин. И лежит он под страшным сугробом шуб прохладительных. Очи его постигла курочья слепота Беседы; тело его покрыто проказою сотрудничества, и в членах его пакость Академических известий, издаваемых г. Шишковым… О друг наш! Терпение, любезный!..»
Потом, лёжа под шубами, Василий Львович выслушал чтение нереально огромной французской трагедии!
Таким было первое испытание – «прение под шубами».
Вдруг грянул выстрел!
Василия Львовича с завязанными глазами долго водили с лестницы на лестницу и, наконец, привели в комнату. Сняли повязку, подали ему лук и стрелы и велели поразить чучело, стоявшее посередине, – «Дурной вкус». Пушкин натянул лук и выпустил стрелу – и вдруг грянул выстрел! (Это спрятанный за простыней мальчик выстрелил холостым зарядом из пистолета.) Бедный Пушкин от неожиданности упал… его подняли, поставили за занавеску, и снова раздался мрачный голос Жуковского:
– Не страшись, любезный странник, и смелыми шагами путь свой продолжай. Твоему ли чистому сердцу опасаться испытаний? Мужайся!.. Ты пришел, увидел и победил… Настала минута откровений. Приближься, почтенный «Вот», новый любезный собрат наш!
В руки Василию Львовичу дали неимоверно мёрзлого арзамасского гуся, которого он должен держать, пока говорилась длинная-предлинная приветственная речь.
– …Прими же из рук моих истинный символ Арзамаса, сего благолепного гуся, и с ним стремись к совершенному очищению… Гусь наш достоин предков своих. Те спасли Капитолий от внезапного нападения галлов, а сей бодрственно охраняет Арзамас от нападения беседных халдеев и щиплет их победоносным своим клювом…
Липецкие воды
Василию Львовичу поднесли серебряную лохань и рукомойник, он помыл руки и лицо (намёк на комедию Шаховского «Липецкие воды»).
– Есть средство спасения. Оно в этой лохани, – заупокойно продолжал изобретательный Жуковский. – Взгляни – тут Липецкие воды; в них очистились многие. То же будет с тобою.
Новому члену «Арзамаса» были представлены его сотоварищи, «убийцы, разбойники, чудовища»: Асмодей (Вяземский), Старушка (Уваров), Красная девушка (Жуковский), Чудак (Дашков), Кассандра (Блудов), Очарованный челнок (Полетин), Резвый кот (Северин), Ивиков журавль (Вигель), Эолова арфа (А. Тургенев), Громобой (Жихарев).
Василий Львович получил прозвище «Вот».
Звучат заключительные слова: «Приди, о мой отче! О мой сын, ты, победивший все испытания, переплывший бурные пучины вод… займи место своё между нами».
Пушкин, вконец измученный, сел.
Как всё это выдержал несчастный Василий Львович?! Ведь так в «Арзамас» принимали только его одного!
…Скорее всего, предвидя плутовство, просто лукаво посмеивался про себя над «истязателями».
Вот я вас!
Своим членством в «Арзамасе» Василий Львович дорожил, а прозвищем «Вот» необычайно гордился.
Однажды написал эпиграмму на станционного смотрителя и мадригал его жене (с ними он познакомился на одной из станций, когда ехал из Москвы). Прислал свои стихи в «Арзамас». Но они были найдены плохими, и Пушкина разжаловали из имени «Вот»: ему выдали другое – «Вотрушка»!
«Василий Львович немало огорчился, – вспоминает М. А. Дмитриев, – и упрекнул общество в дружеском послании:
Что делать! Видно, мне кибитка не Парнас!
Но строг, несправедлив учёный Арзамас!
Я оскорбил ваш слух: вы оскорбили друга!..»
Члены «Арзамаса» прочитали послание и нашли его хорошим, а некоторые стихи – даже смелыми и прекрасными – и Пушкину возвратили прежнее «Вот» с прибавлением «я вас»:
«Вот я вас»!
Василий Львович находился в таком восхищении, что ездил к знакомым и с трепетом рассказывал об этом!
Закончу мои небольшие заметки о Василии Львовиче Пушкине словами М. А. Дмитриева:
«Так забавлялись в то время люди, которые были уже далеко не дети, но все люди известные, некоторые в больших чинах и важных должностях. Никто не почитал предосудительным в то время шутить и быть весёлым, следуя правилу: делу время, и потехе час. Тогда не считали нужною педантическую важность, убивающую природную весёлость, и не любили педантических споров, убивающих общественное удовольствие».
Василий Львович Пушкин
Стихотворения
Воспроизводится по изданию: Поэты 1790-1810-х годов. Л.: Сов. писатель, 1971. (Библиотека поэта; Большая серия). Электронная публикация -- РВБ , 2007. Биографическая справка К лире Письмо к И. И. Д Вечер К любимцам муз. Подражание Горацию К В. А. Жуковскому ("Скажи, любезный друг...") К Д. В. Дашкову ("Что слышу я, Дашков?..") К П. Н. Приклонскому К жителям Нижнего Новгорода К Д. В. Дашкову ("Мой милый друг, в стране...") К князю П. А. Вяземскому Люблю и не люблю К*** Надпись к портрету В. А. Жуковского К новым законодателям вкуса Экспромт на прощание с друзьями А. И. и С. И. Т Экспромт на отъезд Н. М. Карамзина в чужие краи К А. С. Пушкину К В. А. Жуковскому ("Товарищ-друг! Ты помнишь ли, что я...") А. С. ПушкинуБиографическая справка
Василий Львович Пушкин родился в Москве 27 апреля 1770 года в семье богатого помещика. Получив основательное домашнее французское воспитание, он с восемнадцатилетнего возраста выезжал в свет, сочинял французские куплеты и эпиграммы, участвовал в любительских спектаклях, слыл остроумным собеседником. Прослужив несколько лет в Измайловском полку в Петербурге, В. Л. Пушкин вышел в отставку в 1799 году в чине поручика и поселился в Москве, женившись на К. М. Вышеславцевой, с которой, однако, уже в 1802 году начал бракоразводный процесс, закончившийся в 1806 году расторжением этого неудачного брака и наложением на Василия Львовича церковной эпитимии. Первое печатное стихотворение В. Л. Пушкина появилось (без имени автора) в журнале И. А. Крылова и А. И. Клушина "С.-Петербургский Меркурий" в 1793 году -- это было выдержанное в лучших традициях классической сатиры послание "К Камину", обратившее на себя внимание современников. Знакомство с И. И. Дмитриевым резко изменило характер литературного творчества Пушкина. Он отдал должную дань "нежности", песенности, анакреонтике и всю свою жизнь считал Дмитриева своим учителем и другом, глубоко почитая его наравне с Карамзиным. В 1803--1804 годах В. Л. Пушкин совершил заграничное путешествие. Будучи в Париже, он познакомился с Делилем и другими известными тогда французскими поэтами, а у знаменитого актера Тальма брал уроки декламации. В парижском журнале "Mercure de France" появились переведенные В. Л. Пушкиным четыре русские народные песни, взятые им, очевидно, из "Карманного песенника" И. И. Дмитриева. Из путешествия Пушкин привез не только модный Фрак и сверхмодную прическу, что отмечали многие современники, но и отлично подобранную, ценнейшую библиотеку латинских, французских и английских писателей. Вернувшись в Москву в 1804 году, В. Л. Пушкин продолжал свою литературную деятельность, однако до 1810 года творчество его вполне заслуживает определения "вялой музы" {См. письмо К. Н. Батюшкова к Н. И. Гнедичу от 9 мая 1811 г.-- К. Н. Батюшков, Соч., СПб.. 1885--1886, т. 3, с. 198.} -- за пять лет им написано всего около 20 стихотворений, включая экспромты и эпиграммы. В эти годы крепнут дружеские связи В. Л. Пушкина с И. И. Дмитриевым, В. А. Жуковским, К. Н. Батюшковым. Личная дружба связывала Пушкина с П. И. Шаликовым, в журналах которого он по мере своих сил сотрудничал. Вместе с тем он общался и с Д. И. Хвостовым, который посвятил ему стихи. В 1810 году В. Л. Пушкин был принят в масонскую ложу "Соединенных друзей". {См.: "Письма H. M. Карамзина к И. И. Дмитриеву", СПб., 1866, с. 136.} В 1810--1811 годах наступил неожиданный расцвет творчества В. Л. Пушкина, он написал лучшие свои послания "К Жуковскому", "К Дашкову" и сатирическую поэму "Опасный сосед". Все эти произведения были связаны с борьбой карамзинистов со сторонниками A. С. Шишкова. В. Л. Пушкин несколькими остроумными стихами, высмеивающими Шишкова и Шаховского, снискал большую литературную популярность, чем всеми своими баснями и элегиями. Стихотворения В. Л. Пушкина, и особенно ненапечатанный "Опасный сосед", получили, как показывают письма современников, широкий резонанс, и можно сказать, что В. Л. Пушкин становится едва ли не в первый ряд русских литераторов 1810-х годов. В 1812 году Пушкин буквально бежал из горящей Москвы без гроша денег и без теплой одежды в Нижний Новгород. Дом, все вещи и драгоценная библиотека погибли в Москве. Однако по натуре своей B. Л. Пушкин не мог долго предаваться унынию -- в Нижнем Новгороде, хотя он, по его собственному признанию, "жил в избе", {Письмо к Вяземскому от 14 декабря 1812 г. -- В. Л. Пушкин, Соч., 1893, СПб., с. 149.} литературные проблемы волновали его куда больше, житейских. После окончания войны Пушкин вернулся в Москву. 1814--1815 годы прошли для В. Л. Пушкина и его друзей в собирании сил для отпора шишковистам-"беседчикам". Из многих источников известно, с какими церемониями, переходящими даже в насмешки, был принят в "Арзамас" В. Л. Пушкин, затем исключен из него, а потом снова восстановлен. {См.: П. А. Вяземский, Полн. собр. соч., СПб., 1878--1896, т. 8, с. 416; Ф. Ф. Вигель, Записки, ч. 5, М., 1892, с. 41. М. А. Дмитриев, Мелочи из запаса моей памяти, изд. 2, М., 1869, с. 88.} Послание к арзамасцам (N 272) было едва ли не последним из лучших стихотворений В. Л. Пушкина. С прекращением "Арзамаса" он снова примолк, сильно страдал подагрой, но продолжал посещать заседания Общества любителей российской словесности, литературные обеды, новые спектакли, пытался вмешаться в литературную полемику 1823 года и написал эпиграмму на Кюхельбекера, но сил для литературной войны у него уже не было. Впрочем, Пушкин даже из своей болезни сумел сделать предмет для легкого полушутливого стихотворства -- нет в его стихах ни уныния, ни тоски, ни обреченности, столь модных в 1810--1820-х годах. Мрачные байронические мотивы в русской поэзии середины двадцатых годов неприемлемы для В. Л. Пушкина, хотя он и пытается их понять. Отсюда враждебное отношение ко всему тому, что он назовет "романтизмом": таинственности, туманности и наигранности чувств, -- то есть всему противоположному ясности и искренности поэтического изложения, которые он находил в Вольтере, Расине, Мольере, Парни и Грессе, Маро и Петрарке, не говоря уже о Горации -- всегдашнем кумире В. Л. Пушкина. Последние значительные произведения В. Л. Пушкина -- его неоконченная поэма "Капитан Храбров" и два послания к А. С. Пушкину, а также прозаические "Замечания о людях и обществе" -- проникнуты полемикой с "модным романтизмом" и утверждением себя в этом плане "классиком". Определенную роль сыграл В. Л. Пушкин в жизни молодого А. С. Пушкина. {См. об этом: Н. К Пиксанов, Дядя и племянник,-- А. С. Пушкин, Собр. соч., т. 5, СПб., 1911, с. I--XVII.} В произведениях А. С. Пушкина, его письмах и дружеских шаржах содержится много упоминаний, намеков и цитат из стихов В. Л. Пушкина, что свидетельствует о восприятии и усвоении творчества дяди гениальным племянником. Умер В. Л. Пушкин 20 августа 1830 года. А. С. Пушкин и П. А. Вяземский были его последними собеседниками, с которыми он, уже умирающий, хотел говорить все о той же литературе -- статьях Катенина. "Вот что значит умереть честным воином на щите le cri de guerre a la bouche!" {С боевым кличем на устах! (франц.) -- Ред. } -- так описал А. С. Пушкин смерть дяди в письме П. А. Плетневу от 9 сентября 1830 года. {Пушкин, Полн. собр. соч., т. 10, 1958, с. 306.}Основные издания сочинений В. Л. Пушкина:
Стихотворения, СПб., 1822. Сочинения, под ред. В. И. Саитова, СПб., 1893. "Поэты-сатирики конца XVIII -- начала XIX века", "Б-ка поэта" (Б. с.), 1959, с. 261. 259. К КАМИНУ Honni soit qui mal y pense! 1 Любезный мой Камин, товарищ дорогой, Как счастлив, весел я, сидя перед тобой! Я мира суету и гордость забываю, Когда, мой милый друг, с тобою рассуждаю; Что в сердце я храню, я знаю то один; Мне нужды нет, что я не знатный господин; Мне нужды нет, что я на балах не бываю И говорить бон-мо 2 на счет других не знаю; Бо-монда 3 правила не чту я за закон, И лишь по имени известен мне бостон. Обедов не ищу, незнаем я, но волен; О милый мой Камин, как я живу доволен. Читаю ли я что, иль греюсь, иль пишу, Свободой, тишиной, спокойствием дышу. Пусть Глупомотов всем именье расточает И рослых дураков в гусары наряжает; Какая нужда мне, что он развратный мот! Безмозглов пусть спесив. Но что он? Глупый скот, Который, свой язык природный презирая, В атласных шлафроках блаженство почитая, Как кукла рядится, любуется собой, Мня в плен ловить сердца французской головой. Он, бюстов накупив и чайных два сервиза, Желает роль играть парижского маркиза; А господин маркиз, того коль не забыл, Шесть месяцев назад здесь вахмистром служил. Пусть он дурачится! Нет нужды в том нимало: Здесь много дураков и будет и бывало. Прыгушкин, например, всё счастье ставит в том, Что он в больших домах вдруг сделался знаком, Что прыгать л"екосез, в бостон играть он знает, Что Адриан его по моде убирает, Что фраки на него шьет славный здесь Луи И что с графинями проводит дни свои, Что все они его кузеном называют И знатные к нему с визитом приезжают. Но что я говорю? Один ли он таков? Бедней его сто раз сосед мой Пустяков, Другим дурачеством Прыгушкину подобен: Он вздумал, что послом он точно быть способен, И, чтоб яснее то и лучше доказать, Изволил кошелек он сзади привязать И мнит, что тем он стал политик и придворный, А Пустяков, увы! советник лишь надворный. Вот как ослеплены бываем часто мы! И к суете пустой стремятся все умы. Рассудка здравого и пользы убегаем, Блаженство ищем там, где гибель мы встречаем. Гордиться, ползать, льстить, всё в свете продавать -- Вот в чем стараемся мы время провождать! Неправдою Змеяд достав себе именье, Желает, чтоб к нему имели все почтенье, И заставляет тех в своей передней ждать, Которых может он, к несчастью, угнетать. Низкопоклонов тут с седою головою, С наморщенным челом, но с подлою душою, Увидев Катеньку, сердечно рад тому, Что ручку целовать она дает ему, И, низко кланяясь, о том не помышляет, Что Катенькин отец паркеты натирает. О чем ни вздумаю, на что ни посмотрю, Иль подлость, иль порок, иль предрассудки зрю! Бедняк хотя умен, но презрен, угнетаем, Скотинин сущий пень, но всеми уважаем, И, несмотря на все, на Лизе сговорил; Он женится на ней, хотя ей и немил, Но нужды нет ему: она собой прелестна, А скупость матушки ее давно известна; За ним же, знают все, двенадцать тысяч душ, Так может ли он быть не бесподобный муж? Он молод, говорят, и света мало знает, Но добр, чувствителен и Лизу обожает; Она с ним счастливо, конечно, проживет. Несчастна Лизонька, вздыхая, слезы льет И в женихе своем находит лишь урода. Ума нам не дают ни знатная порода, Ни пышность, ни чины, ни каменны дома, И миллионами нельзя купить ума! Но злато, может быть, пороки позлащает, И милой Лизы мать так точно рассуждает. "Постой, -- кричит Плутов, -- тебе ль о том судить, Как в свете должно нам себя вести и жить? Ты молод, так молчи. Мораль давно я знаю: Ты с нею гол, как мышь, я -- селы покупаю. Поверь мне, не набьешь стихами кошелька, И гроша не дадут тебе за Камелька. Я вздора не пишу, а мой карман исправен; Не знаем ты никем, я в Петербурге славен. Ласкают все меня: и графы, и князья". Плутов, ты всем знаком, о том не спорю я, Но также нет и в том сумненья никакого, Что редко льзя найти бездельника такого, Что всё имение, деревни, славный дом Пронырством ты достал, Плутов, и воровством. Довольно -- не хочу писать теперь я боле, И, не завидуя ничьей счастливой доле, Стараться буду я лишь только честным быть, Законы почитать, отечеству служить, Любить моих друзей, любить уединенье -- Вот сердца моего прямое утешенье! 1 Позор тому, кто плохо об этом думает! (франц.) -- Ред. 2 Bon mot -- остроумное выражение (франц.). -- Ред. 3 Beau monde -- высший свет (франц.). -- Ред. 260. К ЛИРЕ Давно на лире милой, Давно я не играл; Скорбящий дух, унылый, Ее позабывал. Природа украшалась Прелестною весной, Рука ж не прикасалась До лиры дорогой. Здоровье, дар бесценный, Лишен я был тебя И, грустью отягченный, Влачил свой век стеня. Всё веселилось в мире, Цвели в полях цветы, А я не пел на лире Весенней красоты. Ни ручейков журчанья, Унылый, не слыхал, Ни птиц в кустах порханья, Ни рощей не видал. Спасенный днесь судьбою От лютых горьких мук, Кроплю тебя слезою, О лира, милый друг! Сердечно восхищенье Влечет ее из глаз; Исчезло огорченье, Настал отрады час. Но ах, весна сокрылась! Желтеют древеса, И птичка удалилась В полуденны леса; Уж бабочка не вьется С цветочка на цветок, И с милой расстается Пастушкой пастушок; Зефир не веет боле, Осенний ветр шумит И томно поневоле На лире петь велит. Но к пользе и несчастье Дает нам рок терпеть; Когда пройдет ненастье, Приятней солнце зреть. Пловец всегда ли в море Теряет жизнь волной? Утешься, лира!.. Вскоре Увижусь я с весной. 261. ПИСЬМО К И. И. Д Ты прав, мой милый друг! Все наши стиходеи Слезливой лирою прославиться хотят; Все голубки у них к красавицам летят, Все вьются ласточки, и всё одни затеи; Все хнычут и ревут, и мысль у всех одна: То вдруг представится луна Во бледно-палевой порфире; То он один остался в мире -- Нет милой, нет драгой: она погребена Под камнем серым, мшистым; То вдруг под дубом там ветвистым Сова уныло закричит; Завоет сильный ветр, любовник побежит, И слезка на струнах родится. Тут восклицаний тьма и точек появится. Нет нужды до того. Он мыслит, что умен И что пиитом быть на свет произведен; Что он с Державиным, с тобой равняться может; Что с зависти к нему и Стерн наш пальцы гложет. О, плаксы бедные! Жалка мне участь их! Они совсем того не знают, Что, где парят орлы, там жу ки не летают. Не крючковата мысль творит прекрасным стих, Но плавность, чистота души и сердца чувство: Вот стихотворцев в чем прямое есть искусство! Нам можно подражать, не портя слог других, Так Геснер подражал Биону, Так ты, любезный наш певец, Вслед шествуя Анакреону, От граций получил венец. Так хвальну песнь поет наш бард Фелице, богу; Так милый, нежный Кин В храм вкуса проложил дорогу; И так, отечества усердный, верный сын, На звучной лире нам бряцая, Херасков брань воспел, Омиру подражая. О, если б бардов сих я славный дар имел И всех пленять сердца подобно им умел, Тогда б прославился своей везде я лирой! Но я молчу и им не смею подражать; Живу я с дружбой и с Темирой; Для них единственно желаю я писать. Коль милая моя, читая, улыбнется, Коль нежный друг души похвалит песнь мою, Когда я пламень мой и дружбу воспою, То сердце с радости забьется, То я доволен и блажен: Коль мил Темире я, то щедро награжден. 262. ВЕЧЕР Нет боле сил терпеть! Куда ни сунься: споры, И сплетни, и обман, и глупость, и раздоры! Вчера, не знаю как, попал в один я дом; Я проклял жизнь мою. Какой вралей содом! Хозяин об одной лишь музыке толкует; Хозяйка хвалится, что славно дочь танцует; А дочка, поясок под шею подвязав, Кричит, что прискакал в коляске модной -- граф. Граф входит. Все его с восторгом принимают. Как мил он, как богат, как знатен, повторяют. Хозяйка на ушко мне шепчет в тот же час: "Он в Грушеньку влюблен: он всякий день у нас". Но граф, о Грушеньке никак не помышляя, Ветране говорит, ей руку пожимая: "Какая скука здесь! Какой несносный дом! Я с этими людьми, божусь, для вас знаком; Я с вами быть хочу, я видеть вас желаю. Для вас я всё терплю и глупостям прощаю". Ветрана счастлива, что граф покорен ей. Вдруг растворяют дверь и входит Стукодей. Несносный говорун. О всем уже он знает: Тот женится, другой супругу оставляет; Тот проигрался весь, тот по уши в долгах. Потом судить он стал, к несчастью, о стихах. По мнению его, Надутов всех пленяет, А Дмитрев... Карамзин безделки сочиняет; Державин, например, изрядно бы писал, Но также, кроме од, не сюит он похвал. Пропали трагики, исчезла россов слава! И начал, наконец, твердить нам роль Синава; Коверкался, кричал -- все восхищались им; Один лишь старичок, смеясь со мной над ним: "Невежду, -- мне сказал, -- я вечно извиняю; Молчу и слушаю, а в спор с ним не вступаю; Напротив, кажется забавен часто он: Соврет и думает, что вздор его -- закон. Что наш питает ум, что сердце восхищает. Безделкою пустой невежда называет. Нет нужды! Верьте мне: нелепая хула Писателю венец, поэту похвала". Я отдохнул. Увы, недолго быть в покое! Хозяйка подошла. "Теперь нас только трое; Не можете ли вы четвертым с нами быть И сесть играть в бостон. Без карт не можно жить. Кто ими в обществе себя не занимает, Воспитан дурно тот и скучен всем бывает". Итак, мы за бостон. А там оркестр шумит; Гут граф жеманятся, и Стукодей кричит; Змеяда всех бранит, ругает за игрою. Играю и дрожу, и жду беды с собою. Хозяйка милая не помнит ничего. "Где Грушенька? Где граф? Не вижу я его!" Бостон наш кончился, а в зале уж танцуют. Как Грушенька, как граф прекрасно вальсируют! Хозяйка с радости всех обнимает нас. Змеяда ей твердит: "Ну, матка, в добрый час! Граф, право, молодец: к концу скорее дело! На бога положись и по рукам бей смело; Он знатен и хорош, и с лучшими знаком; Твой муженек с тобой согласен будет в том". Ветрана слышит то, смеется и вертится. К беде моей, тогда идет ко мне, садится Белиза толстая, рассказчица, швея. 1 "Ей-богу, -- говорит, -- вот чудная семья! Хозяин с флейтою всё время провождает, Жена преглупая и всем надоедает, А в Грушеньке, поверь, пути не будет ввек. Но дело не о том: ты умный человек; У Скопидомова ты всякий день бываешь; Проказы все его и всё о нем ты знаешь: Не правда ль, что в жене находит он врага И что она ему поставила рога? Нахалов часто с ней в театре и воксале; Вчера он танцевал два польских с ней на бале, А после он ее в карету посадил; Несчастный Скопидом беду себе купил; Бог наградил его прекрасною женою! Да, полно, сам дурак всем шалостям виною. Не он один таков: в Москве им счета нет! Буянов и не глуп, но вздумал в сорок лет Жениться и франтить, и тем себя прославить, Чтоб женушку свою тотчас другим оставить; И подлинно, успел в том модный господин: С французом барыня уехала в Берлин". Я слушал и молчал. Текли слова рекою; Я мог ей отвечать лишь только головою. Хотел уйти, ушел. Что ж вышло из того? Дивлюся силе я терпенья моего. Попал в беседу я, достойную почтенья: Тут был великий шум, различны были мненья; Однако из всего понять я спора мог, Что то произвели котлеты и пирог; И кончилось всё тем, что у одной Лизеты, И вафли лучшие, и лучшие котлеты. Но, кстати, стол готов; все кинулись туда, Покойно думал есть -- и тут со мной беда! Несчастного меня с Вралевым посадили И милым подлинно соседом наградили! Не медля, начал он вопросы мне творить: Кто я таков? Что я? Где я изволю жить? Потом, о молодых и старых рассуждая: "Нет, нынче жизнь плоха, -- твердил он, воздыхая. -- Всё стало мудрено, нет доброго ни в чем; Вот я-таки скажу и о сынке моем: Уж малый в двадцать лет, а книги лишь читает" Не ищет ни чинов, ни счастья не желает; Я дочь Рубинова посватал за него; Любезный мой сынок не хочет и того: На деньгах, батюшка, никак-де не женюся, А я жену возьму, когда в нее влюблюся. Как быть, не знаю, с ним, -- и чувствую я то, Что будет он бедняк, а более ничто. Вот что произвели проклятые науки! Не нужно золото -- давай Жан-Жака в руки! Да полно, старые не лучше молодых; Не много разницы найдешь ты ныне в них. Нередко и старик, что делает, не знает: Он хулит молодых и им же потакает. Князь Милов в пятьдесят и с лишком уже лет Спроказил так теперь, что весь дивится свет. Он, будучи богат и дочь одну имея, Воспитывать ее, как должно, не жалея, Решился наконец бедняжку погубить: Майора одного изволь на ней женить! И что ж он говорит себе во оправданье -- Ты со смеху умрешь -- вот всё его желанье: "Мой зять любезен мне, и скромен, и умен; Он света пустотой никак не ослеплен; Советов-де моих он вечно не забудет; В глубокой старости меня покоить будет. Не знатен, беден он -- я для него богат; Д честность знатности дороже мне стократ!" рот, друг сердечный мой, как нынче рассуждают! И умниками их иные называют!" Сосед мой тут умолк; в отраду я ему Сказал, что редкие последуют тому; Что Миловых князей у нас, конечно, мало; Что золото копить желанье не пропало; Что любим мы чины и ленты получать, Не любим только их заслугой доставать; Что также здесь не все охотники до чтенья; Что редкие у нас желают просвещенья; Не всякий знаниям честь должну воздает И часто враль, глупец разумником слывет; Достоинств лаврами у нас не украшают; Здесь любят плясунов -- ученых презирают. Тут ужин кончился -- и я домой тотчас. О хижина моя, приятней ты сто раз Всех модных ужинов, концертов всех и балов, Где часто видим мы безумцев и нахалов! В тебе насмешек злых, в тебе злословья нет: В тебе спокойствие и тишина живет; В тебе и разум мой, и дух всегда свободен. Утехи мне дарить свет модный не способен, И для того теперь навек прощаюсь с ним: Фортуны не найду я с сердцем в нем моим. 1 Сплетница, commere. 263. К ЛЮБИМЦАМ МУЗ 1 Подражание Горацию Белеют от снегов угрюмых гор вершины; Везде туман и мрак, покрыты реки льдом; Унылы рощи и долины; Где кубок золотой? Мы сядем пред огнем. Как хочет, пусть Зевес вселенной управляет! Он рек и сотворил. Подвластно всё ему; Он громом, молнией играет; Послушны бури, вихрь Зевесу одному. Любимец муз счастлив во все премены года: Он пользуется тем, что видит пред собой. Друзья, для нас природа И в ужасах своих блистает красотой! Где лиры? Станем петь. Нас Феб соединяет; Вергилий росских стран присутствием своим К наукам жар рождает. Кто с музами живет, утехи вечно с ним! Вас грации давно украсили венками, Вам должно петь, друзья! И Дмитрев, Карамзин Прекрасными стихами Пленяют, учат нас, а я молчу один! Нет, нет! И я хочу, как вы, греметь на лире: Лечу ко славе я, ваш дух во мне горит, И я известен буду в мире! О радость, о восторг! И я... и я пиит! 1 Сия пиеса была читана на приватном обществе любителей словесности, в доме покойного Михаила Матвеевича Хераскова. 264. К В. А. ЖУКОВСКОМУ Licuit semperque licebit Signatum praesente nota producere nomen. Ut silvae foliis pro nos mutantur in annos, Prima cadunt; ita verborum vetus interit aetas, Et juvenum ritu florent modo nata vigentque. Horat. Ars poetica 1 Скажи, любезный друг, какая прибыль в том, Что часто я тружусь день целый над стихом? Что Кондильяка я и Дюмарсе читаю, Что логике учусь и ясным быть желаю? Какая слава мне за тяжкие труды? Лишь только всякий час себе я жду беды; Стихомарателей здесь скопище упрямо. Не ставлю я нигде ни семо, ни овамо; Я, признаюсь, люблю Карамзина читать И в слоге Дмитреву стараюсь подражать. Кто мыслит правильно, кто мыслит благородно, Тот изъясняется приятно и свободно. Славянские слова таланта не дают, И на Парнас они поэта не ведут. Кто русской грамоте, как должно, не учился, Напрасно тот писать трагедии пустился; Поэма громкая, в которой плана нет, Не песнопение, но сущий только бред. Вот мнение мое! Я в нем не ошибаюсь И на Горация и Депрео ссылаюсь: Они против врагов мне твердый будут щит; Рассудок следовать примерам их велит. Талант нам Феб дает, а вкус дает ученье. Что просвещает ум? питает душу? -- чтенье. В чем уверяют нас Паскаль и Боссюэт, В Синопсисе того, в Степенной книге нет. Отечество люблю, язык я русский знаю, Но Тредьяковского с Расином не равняю; И Пиндар наших стран тем слогом не писал, Каким Баян в свой век героев воспевал. Я прав, и ты со мной, конечно, в том согласен; Но правду говорить безумцам -- труд напрасен. Я вижу весь собор безграмотных славян, Которыми здесь вкус к изящному попран, Против меня теперь рыка?ющий ужасно, К дружине вопиет наш Балдус велегласно: "О братие мои, зову на помощь вас! Ударим на него, и первый буду аз. Кто нам грамматике советует учиться, Во тьму кромешную, в геенну погрузится; И аще смеет кто Карамзина хвалить, Наш долг, о людие, злодея истребить". Не бойся, говоришь ты мне, о друг почтенный. Не бойся, мрак исчез -- настал нам век блаженный! Великий Петр, потом Великая жена, Которой именем вселенная полна, Нам к просвещению, к наукам путь открыли, Венчали лаврами и светом озарили. Вергилий и Омер, Софокл и Эврипид, Гораций, Ювенал, Саллюстий, Фукидид Знакомы стали нам, и к вечной славе россов Во хладном Севере родился Ломоносов! На лире золотой Державин возгремел, Бессмертную в стихах бессмертных он воспел; Любимец аонид и Фебом вдохновенный, Представил Душеньку в поэме несравненной. Во вкусе час настал великих перемен: Явились Карамзин и Дмитрев -- Лафонтен! Вот чем все русские должны гордиться ныне! Хвала Великому! Хвала Екатерине! Пусть Клит рецензии тисненью предает -- Безумцу вопреки, поэт всегда поэт. Итак, любезный друг, я смело в бой вступаю; В словесности раскол, как должно, осуждаю. Арист душою добр, но автор он дурной, И нам от книг его нет пользы никакой; В странице каждой он слог древний выхваляет И русским всем словам прямой источник знает,-- Что нужды? Толстый том, где зависть лишь видна, Не есть Лагарпов курс, а пагуба одна. В славянском языке и сам я пользу вижу, Но вкус я варварский гоню и ненавижу. В душе своей ношу к изящному любовь; Творенье без идей мою волнует кровь. Слов много затвердить не есть еще ученье, Нам нужны не слова -- нам нужно просвещенье. 1810 1 Всегда было и будет впредь позволено использовать слова, освященные употреблением. Как леса на склоне года меняют листья и опадают те, что появились прежде, так проходит пора старых слов и в употреблении цветут и крепнут вновь появившиеся. Гораций, Поэтическое искусство (лат.). -- Ред. 265. К Д. В. ДАШКОВУ En blamant ses ecrits, ai-je d"un style affreux Distille sur sa vie un venin dangereux? Boileau, sat. 9 1 Что слышу я, Дашков? Какое ослепленье! Какое лютое безумцев ополченье! Кто тщится жизнь свою наукам посвящать, Раскольников-славян дерзает уличать, Кто пишет правильно и не варяжским слогом -- Не любит русских тот и виноват пред богом! Поверь: слова невежд -- пустой кимвала звук; Они безумствуют -- сияет свет наук! Неу?жель оттого моя постраждет вера, Что я подчас прочту две сцены из Вольтера? Я христианином, конечно, быть могу, Хотя французских книг в камине и не жгу. В предубеждениях нет святости нимало: Они мертвят наш ум и варварства начало. Ученым быть не грех, но грех во тьме ходить. Невежда может ли отечество любить? Не тот к стране родной усердие питает, Кто хвалит всё свое, чужое презирает, Кто слезы льет о том, что мы не в бородах, И, бедный мыслями, печется о словах! Но тот, кто, следуя похвальному внушенью, Чтит дарования, стремится к просвещенью; Кто, согражда н любя, желает славы их; Кто чужд и зависти, и предрассудков злых! Квириты храбрые полсветом обладали, Но общежитию их греки обучали. Науки перешли в Рим гордый из Афин, И славный Цицерон, оратор-гражданин, Сражая Верреса, вступаясь за Мурену, Был велеречием обязан Демосфену. Вергилия учил поэзии Гомер; Грядущим временам век Августов пример! Так сын отечества науками гордится, Во мраке утопать невежества стыдится, Не проповедует расколов никаких И в старине для нас не видит дней благих. Хвалу я воздаю счастливейшей судьбине, О мой любезный друг, что я родился ныне! Свободно я могу и мыслить и дышать, И даже абие и аще не писать. Вергилий и Гомер беседуют со мною; Я с возвышенною иду везде главою; Мой разум просвещен, и Сены на брегах Я пел любезное отечество в стихах. Не улицы одне, не площади и домы -- Сен-Пьер, Делиль, Фонтан мне были там знакомы! Они свидетели, что я в земле чужой Гордился русским быть и русский был прямой. Не грубым остяком, достойным сожаленья,-- Предстал пред ними я любителем ученья; Они то видели, что с юных дней моих Познаний я искал не в именах одних; Что с восхищением читал я Фукидида, Тацита, Плиния -- и, признаюсь, "Кандида". Но благочестию ученость не вредит. За бога, веру, честь мне сердце говорит. Родителей моих я помню наставленья: Сын церкви должен быть и другом просвещенья! Спасительный закон ниспослан нам с небес, Чтоб быть подпорою средь счастия и слез. Он благо и любовь. Прочь клевета и злоба! Безбожник и ханжа равно порочны оба. В сужденьях таковых не вижу я вины: За что ж мы на костер с тобой осуждены? За то, что мы, любя словесность и науки, Не век над букварем твердили "аз" и "буки". За то, что смеем мы учение хвалить И в слоге варварском ошибки находить. За то, что мы с тобой Лагарпа понимаем, В расколе не живем, но по-славенски знаем. Что делать? Вот наш грех. Я каяться готов. Я, например, твержу, что скучен Старослов, Что длинные его, сухие поученья -- Морфея дар благий для смертных усыпленья; И если вздор читать пришла моя чреда, Неужели заснуть над книгою беда? Я каюсь, что в речах иных не вижу плана, Что томов не пишу на древнего Бояна; Что муз и Феба я с Парнаса не гоню, Писателей дурных, а не людей браню. Нашествие татар не чтим мы веком славы; Мы правду говорим -- и, следственно, неправы. 1811 1 Осуждая его сочинения, изливал ли я в ужасных выражениях а его жизнь опасный яд? Буало. сат 9 (франц.). -- Ред. 267. К П. Н. ПРИКЛОНСКОМУ Любезный родственник, поэт и камергер, Пожалуй, на досуге Похлопочи о друге! Ты знаешь мой манер: Хозяин я плохой, в больших разъездах вечно, То в Питере живу, то в Низовой стране, И скоро проживусь, конечно; Подчас приходит жутко мне! Но дело не о том. Башмачник мой, повеса, Картежник, пьяница, в больницу отдан был, И что ж? От доктора он лыжи навострил! В Тверской губернии поиман среди леса В июне месяце, под стражу тотчас взят, И скоро по делам он в рекруты назначен. Я очень рад, Что он солдат: Он молод, силен, взрачен, И строгий капитан исправит вмиг его, Но мне квитанцию взять должно за него. Башмачника зовут Кузьмою, Отец его был Фрол, прозваньем Карпушов. Итак, без лишних слов Скажу, что юному герою Желаю лавров я, квитанции -- себе. В селении моем, благодаря судьбе, Хотя крестьяне пьют, зато трудятся, пашут; Пусть с радости поют и пляшут, Узнав, что отдали в солдаты беглеца И что остался сын у бедного отца. Ответствуй мне скорей иль прозой, иль стихами. Но будь здоров и помни обо мне! В прелестной юности соделавшись друзьями, В какой бы ни был ты стране, Поверь, что мысль моя стремится за тобою! И если летнею порою Поеду в Питер я, останусь дни два, три У друга моего в Твери. Воссяду с лирой золотою На волжских берегах крутых, И тамо с пламенной душою Блаженство воспою я жителей тверских. 268. К ЖИТЕЛЯМ НИЖНЕГО НОВГОРОДА Примите нас под свой покров, Питомцы волжских берегов! Примите нас, мы все родные! Мы дети матушки Москвы! Веселья, счастья дни златые, Как быстрый вихрь, промчались вы! Примите нас под свой покров, Питомцы волжских берегов! Чад, братий наших кровь дымится, И стонет с ужасом земля! А враг коварный веселится На башнях древнего Кремля! Примите нас под свой покров, Питомцы волжских берегов! Святые храмы осквернились, Сокровища расхищены! Жилища в пепел обратились! Скитаться мы принуждены! Примите нас под свой покров, Питомцы волжских берегов! Давно ли славою блистала? Своей гордилась красотой? Как нежна мать, нас всех питала! Москва, что сделалось с тобой? Примите нас под свой покров, Питомцы волжских берегов! Тебе ль платить позорны дани? Под игом пришлеца стенать? Отмсти за нас, бог сильной брани! Не дай ему торжествовать! Примите нас под свой покров, Питомцы волжских берегов! Погибнет он! Москва восстанет! Она и в бедствиях славна; Погибнет он. Бог русских грянет! Россия будет спасена. Примите нас под свой покров, Питомцы волжских берегов! 1812 269. К Д. В. ДАШКОВУ Мой милый друг, в стране, Где Волга наравне С брегами протекает И, съединясь с Окой, Всю Русь обогащает И рыбой, и мукой, Я пресмыкаюсь ныне. Угодно так судьбине, Что делать? Я молчу. Живу не как хочу, Как бог велит -- и полно! Резвился я довольно, С амурами играл И ужины давал, И граций я прелестных, В Петрополе известных, На лире воспевал; Четверкою лихою, Каретой дорогою И всем я щеголял! Диваны и паркеты, И бронзы, и кенкеты, Как прочие, имел; Транжирить я умел! Теперь пред целым светом Могу и я сказать, Что я живу поэтом: Рублевая кровать, Два стула, стол дубовый, Чернильница, перо -- Вот всё мое добро! Иному туз бубновый Сокровища несет, И ум, и всё дает; Я в карты не играю, Бумагу лишь мараю; Беды в том, право, нет! Пусть юный наш поэт, Известный сочинитель, Мой Аристарх, гонитель, Стихи мои прочтет, В сатиру их внесет -- И тотчас полным клиром Ученейших писцов, Поэм и од творцов, Он будет Кантемиром Воспет, провозглашен И в чин произведен Сотрудника дружины: Для важныя причины И почести такой И покривить душой Простительно, конечно. Желаю я сердечно, Чтоб новый Ювенал. Сатиры наполнял Не бранью лишь одною, Но вкусом, остротою; Чтоб свет он лучше знал! Обогащать журнал Чтоб он не торопился, Но более б читал И более учился! Довольно; мне бранить Зоилов нет охоты! Пришли труды, заботы: Мой друг, я еду жить В тот край уединенный, Батый где в старину, Жестокий, дерзновенный, Вел с русскими войну. Скажи, давно ли ныне, Не зная мер гордыне И алчности своей, Природы бич, злодей Пришел с мечом в столицу, Мать русских городов? Но бог простер десницу, Восстал... и нет врагов! Отечества спаситель, Смоленский князь, герой Был ангел-истребитель, Ниспосланный судьбой! Бард Севера, воспой Хвалу деяньям чудным! Но ах! сном непробудным Вождь храбрых русских сил На лаврах опочил. Верь мне, что я в пустыне Хочу, скрываясь ныне, Для дружбы только жить! Амуру я служить Отрекся поневоле: В моей ли скучной доле И на закате дней Гоняться за мечтою? Ты знаешь, лишь весною Петь любит соловей! Досель и я цветами Прелестниц украшал; Всему конец, с слезами "Прости, любовь, -- сказал, -- Сердец очарованье, Отрада, упованье Тибуллов молодых". Жуковский, друг Светланы, Харитами венчанный, И милых лар своих Певец замысловатый Амуру гимн поют, И бог у них крылатый Нашел себе приют; А я, забытый в мире, Пою теперь на лире Блаженство прежних дней, И дружбою твоей Живу и утешаюсь! К надежде прилепляюсь, Погоды лучшей жду. Беда не всё беду Родит, и после горя Летит веселье к нам! Неу жели певцам В волнах свирепых моря Всем гибнуть и брегов Не зреть благополучных? Неужель власть богов Превратностей лишь скучных Велит мне жертвой быть, Томиться, слезы лить? Мой милый друг, конечно, Несчастие не вечно, Увидимся с тобой! За чашей круговой, Рукой ударив в руку, Печаль забудем, скуку И будем ликовать; Не должно унывать, Вот мой совет полезный: Терпение, любезный. 270. К КНЯЗЮ П. А. ВЯЗЕМСКОМУ Quand je pense au degout que les poetes ont a essuyer, je m"etonne qu"il y en ait d"assez hardis pour braver l"ignorance de la multitude, et la censure dangereuse des demi-savants qui corrompent quelquefois le jugement du public. Le Sage 1 Как трудно, Вяземский, в плачевном нашем мире Всем людям нравиться, их вкусу угождать! Почтенный Карамзин на сладкозвучной лире В прекраснейших стихах воспел святую рать, Падение врага, царя России славу, Героев подвиги и радость всех сердец. Какой же получил любимец муз венец? Он, вкуса следуя и разума уставу, Все чувствия души в восторге изливал, Как друг отечества и как поэт писал, -- Но многие ль, скажи, ценить талант умеют? О, горе, горе нам от мнимых знатоков! Судилище ума -- собранье чудаков, И в праздности сердца к изящному хладеют. Давно ли, шествуя Корнелию вослед, Поэт чувствительный, питомец Мельпомены, Творец Димитрия, Фингала, Поликсены, На Севере блистал?.. И Озерова нет! Завистников невежд он учинился жертвой; В уединении, стенящий, полумертвый, Успехи он свои и лиру позабыл! О зависть лютая, дщерь ада, крокодил, Ты в исступлении достоинства караешь, Слезами, горестью питаешься других, В безумцах видишь ты прислужников своих И, просвещенья враг, таланты унижаешь! И я на лире пел, и я стихи любил, В беседе с музами блаженство находил, Свой ум обогащать учением старался, И, виноват, подчас в посланиях моих Я над невежеством и глупостью смеялся; Желанья моего я цели не достиг; Врали не престают злословить дарованья, Печатать вздорные свои иносказанья И в публике читать, наперекор уму, Похвальных кучу од, не годных ни к чему! Итак, я стал ленив и празден поневоле; Врагов я не найду в моей безвестной доле. Пусть льются там стихи нелепые рекой, Нет нужды -- мне всего любезнее покой. Но, от учености к забавам обращаясь, Давно ли, славою мы русской восхищаясь, Торжествовали здесь желанный всеми мир? И тут мы критиков, мой друг, не удержали; При блеске празднества, при звуке громких лир Зоилы подвиг наш и рвенье осуждали: Искусство, пышность, вкус и прелестей собор -- Всё сделалось виной их споров и укор! Не угодишь ничем умам, покрытым тьмою, И, право, не грешно смеяться над молвою! Какой-то новый Крез, свой написав портрет, Обжорливых друзей к обеду приглашает: Богатым искони ни в чем отказа нет. Друзья съезжаются -- хозяин ожидает, Что будут славного художника хвалить, Известного давно искусством, дарованьем; Но сборище льстецов кричит с негодованьем, И точно думая тем Крезу угодить, Что в образе его малейшего нет сходства, Нет живости в лице, улыбки, благородства. Послушный Апеллес берет портрет домой. Чрез месяц наш Лукулл дает обед другой; Друзья опять на суд. Дворецкий объявляет, Что барин нужного курьера отправляет И просит подождать. Садятся все кругом; О мире, о войне вступают в разговоры; Европу разделив, политики потом На труд художника свои бросают взоры, "Портрет, -- решили все, -- не стоит ничего: Прямой урод, Эзоп, нос длинный, лоб с рогами! И долг хозяина предать огню его!" -- "Мой долг не уважать такими знатоками (О чудо! говорит картина им в ответ): Пред вами, господа, я сам, а не портрет!" Вот наших критиков, мой друг, изображенье! Оставим им в удел упрямство, ослепленье. Поверь, мы счастливы, умея дар ценить, Умея чувствовать и сердцем говорить! С тобою жизни путь украсим мы цветами: Жуковский, Батюшков, Кокошкин и Дашко?в Явятся вечерком нас услаждать стихами; Воейков пропоет твои куплеты с нами И острой насмешит сатирой на глупцов; Шампанское в бокал пенистое польется, И громкое ура веселью разнесется. 1 Когда я думаю о тех оскорблениях, которые приходится сносить поэтам, я удивляюсь тому, что среди них находятся отважные настолько, чтобы презирать невежественность толпы и опасную цензуpy полуученых которые иногда искажают суждение публики. Лесаж (франц.). -- Ред. 271. ЛЮБЛЮ И НЕ ЛЮБЛЮ Люблю я многое, конечно, Люблю с друзьями я шутить, Люблю любить я их сердечно, Люблю шампанское я пить, Люблю читать мои посланья, Люблю я слушать и других, Люблю веселые собранья, Люблю красавиц молодых. Над ближним не люблю смея Невежд я не люблю хвалить, Славянофилам удивляться, К вельможам на поклон ходить. Я не люблю людей коварных И гордых не люблю глупцов, Похвальных слов высокопарных И плоских, скаредных стихов. Люблю по моде одеваться И в обществах приятных быть. Люблю любезным я казаться, Расина наизусть твердить. Люблю Державина творенья, Люблю я "Модную жену", Люблю для сердца утешенья Хвалу я деть Карамзину. В собраньях не люблю нахалов, Подагрой не люблю страдать, Я глупых не люблю журналов, Я в карты не люблю играть, И наших Квинтильянов мнимых Суждений не люблю я злых; Сердец я не люблю строптивых, Актеров не люблю дурных. Я в хижине моей смиренной, Где столько горя и забот, Подчас, Амуром вдохновенный, Люблю петь граций хоровод; Люблю пред милыми друзьями Свою я душу изливать И юность резвую с слезами Люблю в стихах воспоминать. 272. К*** Cujus autem aures veritati clausae, ut ab amico verum audire nequeant, hujus salus desperanda est. Cicero 1 Я грешен. Видно, мне кибитка не Парнас; Но строг, несправедлив карающий ваш глас, И бедные стихи, плод шутки и дороги, По мненью моему, не стоили тревоги. Просодии в них нет, нет вкуса -- виноват! Но вы передо мной виновнее стократ. Разбор, поверьте мне, столь едкий -- не услуга: Я слух ваш оскорбил -- вы оскорбили друга. Вы вспомните о том, что первый, может быть, Осмелился глупцам я правду говорить; Осмелился сказать хорошими стихами, Что автор без идей, трудяся над словами, Останется всегда невеждой и глупцом; Я злого Гашпара убил одним стихом, И, гнева не боясь варягов беспокойных, В восторге я хвалил писателей достойных! Неблагодарные! О том забыли вы, И ныне, не щадя седой моей главы, Вы издеваетесь бесчинно надо мною; Довольно и без вас я был гоним судьбою! В дурных стихах большой не вижу я вины; Приятели беречь приятеля должны. Я не обидел вас. В душе моей незлобной, Лишь к пламенной любви и дружеству способной, Не приходила мысль над другом мне шутить! С прискорбием скажу: что прибыли любить? Здесь острое словцо приязни всей дороже, И дружество почти на ненависть похоже. Но боже сохрани, чтоб точно думал я, Что в наши времена не водятся друзья! Нет, бурных дней моих на пасмурном закате Я истинно счастлив, имея друга в брате! Сердцами сходствуем; он точно я другой: Я горе с ним делю; он -- радости со мной. Благодарю судьбу! Чего желать мне боле? Проказничать, шутить, смеяться в вашей воле. Вы все любезны мне, хоть я на вас сердит; Нам быть в согласии сам Аполлон велит. Прямая наша цель есть польза, просвещенье, Богатство языка и вкуса очищенье; Но должно ли шутя о пользе рассуждать? Глупцы не престают возиться и писать, Дурачить Талию, ругаться Мельпомене; Смеемся мы тайком -- они кричат на сцене. Нет, явного войной искореним врагов! Я верный ваш собрат и действовать готов; Их оды жалкие, забавные их драмы, Похвальные слова, поэмы, эпиграммы, Конечно, не уйдут от критики моей: Невежд учить люблю и уважать друзей. 1816 1 Чьи уши закрыты для истины до такой степени, что они не в состоянии услышать слова правды, произносимые другом, для того нет надежды на благополучие. Цицерон (лат.). -- Ред. 273. НАДПИСЬ К ПОРТРЕТУ В. А. ЖУКОВСКОГО Он стал известен сам собой; На лире он любовь, героев воспевает; Любимец муз соединяет Прекраснейший талант с прекраснейшей душой. 274. К НОВЫМ ЗАКОНОДАТЕЛЯМ ВКУСА Хвала вам, смелые певцы и стиходеи. В поэзии теперь нам кодекс новый дан: Гораций и Парни -- пигмеи, А Пумпер Никель -- великан! 1824 275. ЭКСПРОМТ НА ПРОЩАНИЕ С ДРУЗЬЯМИ А. И. И С. И. Т Прощайте, милые друзья! Подагрик расстается с вами, Но с вами сердцем буду я, Пока еще храним богами. Час близок; может быть, увы, Меня не будет -- будьте вы! 1825 276. ЭКСПРОМТ НА ОТЪЕЗД Н. М. КАРАМЗИНА В ЧУЖИЕ КРАИ Дельфийский бог, венец тобою дан Историку, философу, поэту! О, будь вождем его! Пусть, странствуя по свету, Он возвратится здрав для славы россиян! Май 1826 278. К А. С. ПУШКИНУ Поэт-племянник, справедливо Я назван классиком тобой! Всё, что умно, красноречиво, Всё, что написано с душой, Мне нравится, меня пленяет. Твои стихи, поверь, читает С живым восторгом дядя твой. Латоны сына ты любимец, Тебя он вкусом одарил; Очарователь и счастливец, Сердца ты наши полонил Своим талантом превосходным. Все мысли выражать способным. "Руслан", "Кавказский пленник" твой, "Фонтан", "Цыганы" и "Евгений" Прекрасных полны вдохновений! Они всегда передо мной, И не для критики пустой. Я их твержу для наслажденья. Тацита нашего творенья Читает журналист иной, Чтоб славу очернить хулой. Зоил достоин сожаленья; Он позабыл, что не вредна Граниту бурная волна. 279. К В. А. ЖУКОВСКОМУ Товарищ-друг! Ты помнишь ли, что я Еще живу в сем мире? Что были в старину с тобою мы друзья, Что я на скромной лире, Бывало, воспевал талант изящный твой? Бывало, часто я, беседуя с тобой, Читал твои баллады и посланья: Приятные, увы, для сердца вспоминанья! Теперь мне некому души передавать: С тобою, Вм, со всеми я в разлуке; Мне суждено томиться, горевать И дни влачить в страданиях и скуке. Где Бв? Где Дв? Жизнь долгу посвятив, Они заботятся, трудятся; Но и в трудах своих нередко, может статься, Приходит им на мысль, что друг их старый жив. Я жив, чтоб вас любить, чтоб помнить всякий час, Что вас еще имею; Благодаря судьбу, я в чувствах не хладею. Молю, чтоб небеса соединили нас. 9 января 1830 280. А. С. ПУШКИНУ Племянник и поэт! Позволь, чтоб дядя твой На старости в стихах поговорил с тобой. Хоть модный романтизм подчас я осуждаю, Но истинный талант люблю и уважаю. Послание твое к вельможе есть пример, Что не забыт тобой затейливый Вольтер. Ты остроумие и вкус его имеешь И нравиться во всем читателю умеешь. Пусть бесится, ворчит московский Лабомель: Не оставляй свою прелестную свирель! Пустые критики достоинств не умалят; Жуковский, Дмитриев тебя и чтут и хвалят; Крылов и Вяземский в числе твоих друзей; Пиши и утешай их музою своей, Наказывай глупцов, не говоря ни слова, Печатай им назло скорее "Годунова". Творения твои для них тяжелый бич, Нибуром никогда не будет наш москвич, И автор повести топорныя работы Не может, кажется, проситься в Вальтер Скотты. Довольно и того, что журналист сухой В журнале чтит себя романтиков главой. Но полно! Что тебе парнасские пигмеи, Нелепая их брань, придирки и затеи! Счастливцу некогда смеяться даже им. Благодаря судьбу, ты любишь и любим. Венчанный розами ты грации рукою, Вселенную забыл, к ней прилепясь душою. Прелестный взор ее тебя животворит И счастье прочное, и радости сулит. Блаженствуй, но в часы свободы, вдохновенья Беседуй с музами, пиши стихотворенья, Словесность русскую, язык обогащай И вечно с миртами ты лавры съединяй. Июль 1830 259. "С.-Петербургский Меркурий", 1793, ч. 4, с. 109, подпись: -- НЪ. Неисправный список -- ГПБ, под загл. "Камин (Сатира)", с ошибочной подписью неизвестной рукой: "Дмитриев". Под именем И. И. Дмитриева опубликовано в кн.: Н. Карамзин, И. Дмитриев, Избранные стихотворения, "Б-ка поэта" (Б. с.), 1952, с. 456; И. И. Дмитриев, Полн. собр. соч., "Б-ка поэта" (Б. с.), 1967, с. 392. Авторство В. Л. Пушкина указано M. H. Макаровым в некрологе Пушкина (ДЖ, 1830, N 37, с. 168) и в воспоминаниях С. Н. Глинки (PB, 1863, N 4, с. 794). Это первое известное нам печатное стихотворение В. Л. Пушкина. Издатель журнала А. И. Клушин сопроводил его следующим примечанием: "Сочинитель сего послания есть молодой с отличными сведениями человек. Будучи столь же скромен, как и просвещен, пишет он не из тщеславия. Друг муз, друг уединения сидит перед Камином, размышляет, и Камин его трогает чувствительное сердце читателя. Я бы пожалел со всеми любителями российской словесности, ежели бы г. сочинитель кончил свои стихотворения Камином". 260. ПиП, 1794, ч. 3, с. 207, подпись: Всл. Пшкн. Печ. по СРС, ч. 2, с. 177. В ПиП -- со следующим примечанием издателя: "Кажется, нет нужды делать внимательным читателя к сей оде. Кого не тронет томное чувство, пробуждающееся опять к жизни после долговременной и тяжелой болезни! Облака расходятся, и луч просияет. Пожелаем, чтоб сочинитель продолжительно пользовался драгоценным даром -- здоровьем!" 261. "Аониды", 1796, кн. 1, с. 92. Конкретное стихотворение Дмитриева, ответом на которое можно было бы считать это послание Пушкина, нам неизвестно. Обращение "Ты прав, мой милый друг" -- лишь традиционная форма, часто встречавшаяся в подобных посланиях. Осмеиваемые Пушкиным поэтические штампы ближе всего к образцам так называемой преромантической лирики (ср. пародию П. П. Сумарокова, N 35). Стерн наш -- H. M. Карамзин. Геснер С. -- см. примеч. 104. Бион -- см. Словарь. В. Л. Пушкин писал прямые подражания Биону: "Ученик -- учителю" и др. 262. "Аониды", 1798--1799, кн. 3, с. 115. Печ. по СВП, с. 133. Список -- ГПБ. Роль Синава. Речь идет о трагедии А. П. Сумарокова "Синав и Трувор". Жан-Жак -- Руссо. 263. "Патриот", 1804, N 4, с. 97. Печ. по СВП, с. 154. Подражание Горацию ("Оды", кн. 1, ода 9). В "Патриоте" -- со следующим примечанием издателей: "Любезный поэт теперь в отсутствии. Мы воспользовались приятельским подарком. Сия пиеса была им написана, как он был еще в отечестве, для одного дружеского собрания всех известнейших наших литераторов, где каждому надлежало прочесть пиесу своего сочинения". Последний стих пародирован М. В. Милоновым в его сатире "К моему рассудку". Об этом Пушкин писал Д. Н. Блудову 23 мая 1812 г.: "Я слышал, что Милонов написал на меня целую сатиру. Я ему за нее благодарен. Стихи нового Кантемира никогда не умрут, и вот я, нисколько о том не заботясь, сделаюсь бессмертным. Дорогой друг Дашков очень бы желал, чтоб я отвечал на злостные нападки Милонова, но я этого не сделаю. Что значат для меня уколы парнасских мошек. Впрочем, по отношению к нему я виноват лишь тем, что оказал ему дружбу и вежливость; это меня утешает против всех его настоящих и будущих сатир" (РА, 1899, N 7, с. 460; оригинал по-французски). Вергилий росских стран -- Херасков (см. примеч. 93). 264. "Цветник", 1810, N 12, с. 357, без эпиграфа; В. Пушкин, Два послания, СПб., 1811, с. 1. Печ. по СВП, с. 7. Это послание вместе со статьями Д. В. Дашкова в том же "Цветнике" -- одно из первых развернутых выступлений будущих арзамасцев против будущих "беседчиков". Выдержанное в традициях классической сатиры и опирающееся на авторитеты Горация и Буало, послание, по свидетельству Д. Хвостова, "много потеряло своего блеску в печати". "Сия пьеса сделает шум, поелику метила не в бровь, а в глаз на почтенного Ариста Шишкова..." (ЛА, с. 370). Кондильяк Э.-Б. (1715--1780) -- французский философ-сенсуалист, автор популярных руководств по изучению философии и логики. Дюмарсе С.-Ш. (1676--1756) -- известный французский грамматик, редактор лингвистического отдела "Энциклопедии". Кто русской грамоте, как должно не учился, Напрасно тот писать трагедии пустился -- намек на А. А. Шаховского, трагедия которого "Дебора, или Торжество веры" была поставлена в Петербурге 24 января 1810 г. Поэма громкая, в которой плана нет -- намек на поэму С. А Ширинского-Шихматова "Петр Великий". Депрео -- Буало (см. примеч. 104). Паскаль Б. (1623--1662) -- французский философ. Боссюэт -- см. примеч. 112. Синопсис -- сокращенное изложение священного писания. Возможно, имеется в виду "Синопсис, или Краткое сообщение от разных летописцев Иннокентия Гизиеля" 1674 г. Степенная книга -- выборка из летописей и хронографов, составленная в XVI в. для систематизации летописных известий. И Пиндар наших стран тем слогом не писал, Каким Баян в свой век героев воспевал -- намек на статью С. Н. Глинки о поэме С. А. Шихматова "Петр Великий", где говорится: "Песнопевец подвига князя Игоря Святославича писал в исходе двенадцатого столетия; но он так же располагал слова и мысли, как и Ломоносов, живший в осьмомнадесять столетии" (PB, 1810, N 5, с. 116). Балдус -- А. С. Шишков. Далее, возможно, имеются в виду политические обвинения Шишковым Карамзина и его сторонников: "Когда чудовищная французская революция... произвела у них новый язык, далеко отличный от языка Фенелонов и Расинов, тогда же и наша словесность по образцу их новой и немецкой, искаженной французскими названиями, словесности стала делаться непохожею на русский язык" ("Перевод двух статей из Лагарпа", СПб., 1809, с. XIII). Великая Жена -- Екатерина II. Любимец аонид -- И. Ф. Богданович (см. примеч. 144). Арист -- А. С. Шишков. Далее имеется в виду его "Рассуждение о старом и новом слоге" (СПб., 1803). Лагарпов курс -- курс лекций по теории литературы французского филолога, сторонника классицизма Ж.-Ф. Лагарпа (1740--1803). Шишков в 1809 г. издал "Перевод двух статей из Лагарпа". Нам нужны не слова, нам нужно просвещенье. Этот стих был пародийно включен А. А. Шаховским в его поэму "Расхищенные шубы" (1811), где В. Л. Пушкин высмеян под именем Спондея. 265. "Два послания", СПб., 1811, с. 5, вместе с посланием "К В. А. Жуковскому". Выход "Двух посланий" явился ответом В. Л. Пушкина на резкую критику А. С. Шишкова, который в своем "Присовокуплении к Рассуждению о красноречии священного писания" (1811), вскоре после выхода "Цветника" N 12 с посланием к Жуковскому, сказал о В. Л. Пушкине следующее: "Сии судьи и стихотворцы в посланиях своих взывают к Вергилиям, Гомерам, Софоклам, Эврипидам, Горациям, Ювеналам, Саллустиям, Фукидидам, затверди одни только имена их и, что всего удивительнее, научась благочестию в "Кандиде" и благонравию и знаниям в парижских переулках, с поврежденным сердцем и помраченным умом вопиют против невежества и, обращаясь к теням великих людей, толкуют о науках и просвещении". В. Л. Пушкин включил эти слова Шишкова в предисловие к своим "Двум посланиям" и ответил на них так: "Risum teneatis, amicii!" (удержите смех, друзья! (лат.). -- Ред. ). И я, вместо того чтобы сердиться на такую нескладицу, хотел бы лучше сам посмеяться ей от доброго сердца; но обвинения, относящиеся до нравственности и веры, слишком важны. Я должен был опровергнуть оные и, кажется, исполнил сие во втором послании, к Д. В. Дашкову, равномерно навлекшему на себя учтивою критикою гнев новейших наших Славян". Дашков -- см. примеч. 118. И славный Цицерон и т. д. Имеются в виду знаменитые речи Цицерона по обвинению Верреса и в защиту Мурены (см. Словарь). И Сены на брегах и т. д. Во время своего путешествия в Европу в 1803--1804 гг. В. Л. Пушкин в Париже завязал знакомства с выдающимися французскими писателями и напечатал в "Mercure de France" прозаические переводы русских народных песен, взятых им из "Карманного песенника", изданного И. И. Дмитриевым в 1796 г. Из стихотворений самого Пушкина, написанных в Париже, известно только одно -- "Сельский учитель", подражание Томсону, датированное "8 января 1804 года. Париж" (ДП, 1804, ч. 1, с. 120). Очевидно, были и другие стихи, либо напечатанные анонимно, либо не попавшие в печать. Вяземский приводит другой вариант стиха 46: "Делиль, Сен-Пьер, Тальма мне были там знакомы" (П. А. Вяземский, Полн. собр. соч., т. 1, СПб., 1878, с. 309). Возможно, упоминание Тальма -- просто ошибка, происшедшая по причине широкой известности дружеских отношений В. Л. Пушкина с знаменитым французским актером Ф.-Ж. Тальма (1736--1826). Милонов в своей сатире "На женитьбу в большом свете", высмеивая Вздоркина -- Пушкина, намекает на то, что последний брал у Тальма уроки декламации. Сен-Пьер Б. (1737--1814) -- французский писатель, автор сентиментального романа "Поль и Виргиния". Делиль -- см. примеч. 250. Фонтан Л. (1757--1821) -- французский поэт и оратор. "Кандид" -- повесть Вольтера. Лагарп -- см. примеч. 264. Старослов -- Шишков. 267. СПВ, 1812, N 8, с. 156. Печ. по СВП, с. 31. Приклонский П. Н. (ок. 1770 -- после 1825) -- крупный сановник; занимал различные высокие посты, в том числе в дирекции московских театров. Был автором нескольких стихотворений, посвященных Александру I, переводов из Мольера и дивертисмента "Возвращение ополчения" (1812). А. С. Пушкин воспринимал это дружеское послание как характерную поэтическую манеру В. Л. Пушкина и использовал несколько измененный первый стих в своем стихотворном начале письма к Вяземскому от 14 августа 1831 г.: "Любезный Вяземский, поэт и камергер". Низовая страна -- вероятно, Нижний Новгород. 268. СО, 1813, ч. 3, с. 96; BE, 1815, N 16, с. 256 (редакция, рассчитанная на музыкальное переложение, с нотами профессора Г. И. Фишера); BE, 1815, N 17, с. 69. Печ. по СВП, с. 172. Стихотворение послано П. А. Вяземскому в письме из Нижнего Новгорода от 14 декабря 1812 г., в котором В. Л. Пушкин сообщает о своей жизни в этом городе после бегства из Москвы: "Живу в избе, хожу по морозу без шубы, и денег нет ни гроша" (В. Пушкин, Соч., СПб., 1893, с. 149). И. И. Дмитриев говорил, что эти стихи В. Л. Пушкина "напоминают ему колодника, который под окном просит милостыню и оборачивается с ругательствами к уличным мальчишкам, которые дразнят его" (РА, 1866, с. 243). 269. BE, 1814, N 7, с. 208. Печ. по СВП, с. 18. Стихотворение написано в Нижнем Новгороде, который В. Л. Пушкин снова посетил в 1814 г. Автор вспоминает о своих потерях во время войны. "Я потерял в ней (в Москве) все движимое мое имение. Новая моя карета, дрожки, мебели и драгоценная моя библиотека -- все сгорело", -- писал он в письме к Вяземскому (В. Пушкин, Соч., СПб., 1893, с. 249). Дашков Д. В. -- см. примеч. 118. Юный наш поэт, Аристарх и т. д. -- М. В. Милонов, систематически задевавший Пушкина в своих сатирах ("К моему рассудку", "На модных болтунов", "На женитьбу в большом свете"). Бард Севера -- очевидно, Г. Р. Державин. Милых лар своих певец замысловатый -- К. Н. Батюшков, автор дружеского послания к Жуковскому и Вяземскому "Мои пенаты" (см. ПРП, 1814, ч. 1, с. 55), стиль которого (в духе французского поэта Грессе) воспроизводит здесь В. Л. Пушкин. 270. РМ, 1815, N 2, с. 135. Вошло в СВП, с. 14. Послание является частью стихотворной переписки, имевшей место в октябре -- ноябре 1814 г. между П. А. Вяземским, В. Л. Пушкиным и В. А. Жуковским. РМ является своеобразным собранием стихотворений именно этого жанра (шестнадцатилетний А. С. Пушкин поместил здесь семь своих дружеских посланий), который воспринимался как поэтическая оппозиция потоку торжественных од, появившихся в 1814 г. в связи с вступлением в Париж Александра I, и сыграл определенную роль в формировании "Арзамаса". Лесаж А.-Р. (1668--1747) -- французский писатель. Почтенный Карамзин и т. д. Имеются в виду стихотворения "Освобождение Европы" и "Слава Александра I" (1814). Корнелий -- Корнель П. (1606--1684), французский драматург. Озеров (см. примеч. 121--131) -- автор трагедий "Эдип в Афинах" (1804), "Фингал" (1805), "Дмитрий Донской" (1807), "Поликсена" (1809). Мнительный по характеру и раздраженный театральными интригами, он в 1810 г. удалился из Петербурга в свое имение, где у него начались нервные припадки, позже приведшие его к сумасшествию. Все будущие арзамасцы (П. А. Вяземский, К. Н. Батюшков, А. С. Пушкин и В. Л. Пушкин) упрекали А. А. Шаховского в зависти и "злых кознях" против Озерова. Врали не престают злословить дарованья и т. д. Имеется в виду оживление в 1814 г. деятельности "Беседы любителей русского слова" и, в частности, возможно, третья часть "Расхищенных шуб" А. А. Шаховского (1814), где был задет и В. Л. Пушкин, и близкий будущим арзамасцам горацианский культ "удаления от городских сует". Похвальных кучу од. Возможно, имеются в виду оды Н. П. Николева, Д. И. Хвостова, А. П. Буниной, Н. М. Шатрова. Кокошкин Ф. Ф. (1773--1838) -- литератор, переводчик Мольера, друг С. Т. Аксакова, видный член Общества любителей российской словесности. Дашков -- см. примеч. 118. 271. РМ, 1815, N 5, с. 133. Славянофилы -- так иногда называли членов "Беседы" (ср. "Видение на брегах Леты" К. Н. Батюшкова). "Модная жена" -- популярная стихотворная сказка И. И. Дмитриева. Наших Квинтильянов мнимых. Имеется в виду, по всей вероятности, А. С. Шишков, выпустивший в 1813 г. вторым изданием свое "Рассуждение о старом и новом слоге" с прибавлением разговоров о словесности, и Д. И. Хвостов, вновь издавший в 1813 г. перевод "Науки стихотворства" Буало и в 1814 г. "Послания в стихах", содержащие теоретические рассуждения о поэзии и критике. 272. СВП, с. 24, 25. Обращено к членам "Арзамаса", старостой которого был В. Л. Пушкин с 1816 г. Незначительные стихи его, присланные им как юмористическое приветствие друзьям с обратной дороги в Москву (см.: Поэты-сатирики, с. 661--662), были рассмотрены на заседании "Арзамаса" по всей строгости просодии и автор их, староста "Вот я вас", был разжалован в "Вотрушку", на что серьезно обиделся и послал стихотворение "К ***" как упрек и оправдание. В августе 1816 г. стихи были прочитаны на заседании "Арзамаса", признаны хорошими, и В. Л. Пушкину возвратили звание старосты с прозвищем "Вот я вас опять". Первый, может быть, осмелился глупцам я правду говорить. Имеется в виду, очевидно, послание "К В. А. Жуковскому" (см. N 264). Я злого Гашпара убил одним стихом. Имеется в виду 50-й стих "Опасного соседа". Брат -- очевидно, С. Л. Пушкин (1771--1848). Они кричат на сцене. Речь идет о комедии А. А Шаховского "Липецкие воды", представленной на петербургской сцене в сентябре 1815 г., где в карикатурном образе Фиалкина выведен Жуковский. 273. BE, 1817, N 6, с. 100. 274. ДЖ, 1824, N 17, с. 164, подпись: NN. Авторство В. Л. Пушкина устанавливается на основании неизданной статьи В. Одоевского "Нечто в роде Цицеронова сочинения, или Oratio pro Milone, или Защищение друга моего и соседа Василия Буянова" (ГПБ), где цитируется эта эпиграмма и автором ее назван "Василий Буянов". Эпиграмма является ответом на статью В. К. Кюхельбекера (Пумпер Никеля) "О направлении нашей поэзии...", где был задет В. Л. Пушкин как автор высмеиваемых Кюхельбекером дружеских посланий: "...читает Дюмарсе, учится азбуке и логике, никогда не пишет ни семо, ни овамо и желает быть ясным" ("Мнемозина", 1824, ч. 2, с. 29) и, кроме того, содержались резкие отзывы о французских поэтах Парни и Мильвуа, а Гораций характеризовался как "прозаический стихотворец". Для В. Л. Пушкина все три поэта были образцами для частых подражаний. 275. ПЗ на 1825 год, с. 156. Стихотворение написано в связи с отъездом братьев Тургеневых из России в июле 1825 г. 276. МТ, 1826, N 7, с. 84. Стихотворение написано в связи с предполагавшимся отъездом тяжело больного Н. М. Карамзина в 1826 г. для лечения за границу. Поездка эта не состоялась -- он умер 22 мая 1826 г. Дельфийский бог -- Аполлон. 278. МТ, 1829, N 6, с. 129. Я назван классиком тобой. Возможно, В. Л. Пушкину были известны неопубликованные материалы к "Отрывкам из писем, мыслям и замечаниям" А. С. Пушкина, среди которых была пародия на афоризмы В. Л. Пушкина "Замечания о людях и обществе" ("Литературный музеум на 1827 год", с. 264) -- "Дядя мой однажды занемог". Там А. С. Пушкин характеризует своего дядю как "коренного классика". Тацита нашего творенья -- имеется в виду "История Государства Российского" H. M. Карамзина. Зоил -- очевидно, М. Т. Каченовский (см. примеч. 112). 279. "Литературная газета", 1830, т. 1, N 19, апрель, с. 150. 280. В. Л. Пушкин, Соч., СПб., 1893, с. 115. Стихотворение было послано А. С. Пушкину в июле 1830 г. вместе с французской запиской: "Шлю тебе мое послание с только что внесенными исправлениями. Скажи мне, дорогой Александр, доволен ли ты им? Я хочу, чтоб это послание было достойно посвящения такому прекрасному поэту, как ты, назло дуракам и завистникам". Хоть модный романтизм подчас я осуждаю. В. Л. Пушкин в эти годы считал себя "классиком" (ср. N 278). Послание твое к вельможе -- "Послание к Н. Б. Ю.", посвященное Н. Б. Юсупову, выдержанное в классических традициях ("Литературная газета", 1830, N 30). Пусть бесится, ворчит московский Лабомель. Имеются в виду нападки Н. Полевого, обвинявшего Пушкина в заискивании перед вельможами (см.: "Утро у знатного барина князя Беззубова". -- МТ, 1830, N 10, с. 159). Лабомель Л. А. (1726--1773) -- французский критик, высмеянный Вольтером. Печатай им назло скорее "Годунова". Имеется в виду полученное А. С. Пушкиным в начале мая 1830 г. разрешение на печатание "Бориса Годунова". Нибуром никогда не будет наш москвич. Н. А. Полевой (1796--1846) напечатал в МТ (1829, N 8. с. 437) статью о Нибуре, немецком историке и журналисте (1776--1831). Автор повести топорныя работы. Возможно, имеется в виду повесть Ф. В. Булгарина "Дмитрий Самозванец". В. Л. Пушкин писал брату C. Л. Пушкину 3 октября 1829 г.: "Появился роман г-на Булгарина "Дмитрий Самозванец". Сей петербургский Вальтер-Скотт неумолим..." ("Пушкин и его современники", Пгр., 1915, с. 365. Оригинал по-французски). Журналист сухой и т. д. -- по-видимому, Н. И. Надеждин (1804--1856).18-летним юношей блистал в московских салонах ; служил в Измайловском полку , поручиком вышел в отставку и поселился в Москве. 1803-1804 гг. Пушкин провёл за границей, главным образом в Париже . Его поездка в Париж иронически описана И. И. Дмитриевым в стихотворении «Путешествие N.N. в Париж и Лондон, писанное за три дни до путешествия ». Именно дядя научил Александра Пушкина писать стихи, и часто обменивался с ним шутливыми стихотворными посланиями. Летом 1811 года Василий Львович привез молодого племянника в Лицей .
Напишите отзыв о статье "Пушкин, Василий Львович"
Примечания
Издания сочинений
Стихотворения изданы в 1822 и 1835 гг. Лучшее издание в XIX веке - под редакцией и со вступительной статьей В. И. Саитова (СПб., 1893); сюда вошли прозаические статьи, письма и все стихотворения, за исключением ещё неудобного тогда для цензуры «Опасного соседа»; последний был напечатан в Лейпциге (1855, по авторской рукописи).
Литература
- Михайлова Н. И. Василий Львович Пушкин. - М. : Молодая гвардия, 2012. - 405, с., л. ил. - (Жизнь замечательных людей ; Вып. 1578 (1378)). - 5000 экз. - ISBN 978-5-235-03548-5 .
- Н. К. Пиксанов . // Русский биографический словарь : в 25 томах / Под наблюдением председателя Императорского Русского Исторического Общества А. А. Половцева. - СПб. , 1910. - Т. 15: Притвиц - Рейс. - С. 302-307.
Ссылки
- в библиотеке Максима Мошкова
|
||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Пушкин, Василий Львович
Если цель европейских войн начала нынешнего столетия состояла в величии России, то эта цель могла быть достигнута без всех предшествовавших войн и без нашествия. Если цель – величие Франции, то эта цель могла быть достигнута и без революции, и без империи. Если цель – распространение идей, то книгопечатание исполнило бы это гораздо лучше, чем солдаты. Если цель – прогресс цивилизации, то весьма легко предположить, что, кроме истребления людей и их богатств, есть другие более целесообразные пути для распространения цивилизации.Почему же это случилось так, а не иначе?
Потому что это так случилось. «Случай сделал положение; гений воспользовался им», – говорит история.
Но что такое случай? Что такое гений?
Слова случай и гений не обозначают ничего действительно существующего и потому не могут быть определены. Слова эти только обозначают известную степень понимания явлений. Я не знаю, почему происходит такое то явление; думаю, что не могу знать; потому не хочу знать и говорю: случай. Я вижу силу, производящую несоразмерное с общечеловеческими свойствами действие; не понимаю, почему это происходит, и говорю: гений.
Для стада баранов тот баран, который каждый вечер отгоняется овчаром в особый денник к корму и становится вдвое толще других, должен казаться гением. И то обстоятельство, что каждый вечер именно этот самый баран попадает не в общую овчарню, а в особый денник к овсу, и что этот, именно этот самый баран, облитый жиром, убивается на мясо, должно представляться поразительным соединением гениальности с целым рядом необычайных случайностей.
Но баранам стоит только перестать думать, что все, что делается с ними, происходит только для достижения их бараньих целей; стоит допустить, что происходящие с ними события могут иметь и непонятные для них цели, – и они тотчас же увидят единство, последовательность в том, что происходит с откармливаемым бараном. Ежели они и не будут знать, для какой цели он откармливался, то, по крайней мере, они будут знать, что все случившееся с бараном случилось не нечаянно, и им уже не будет нужды в понятии ни о случае, ни о гении.
Только отрешившись от знаний близкой, понятной цели и признав, что конечная цель нам недоступна, мы увидим последовательность и целесообразность в жизни исторических лиц; нам откроется причина того несоразмерного с общечеловеческими свойствами действия, которое они производят, и не нужны будут нам слова случай и гений.
Стоит только признать, что цель волнений европейских народов нам неизвестна, а известны только факты, состоящие в убийствах, сначала во Франции, потом в Италии, в Африке, в Пруссии, в Австрии, в Испании, в России, и что движения с запада на восток и с востока на запад составляют сущность и цель этих событий, и нам не только не нужно будет видеть исключительность и гениальность в характерах Наполеона и Александра, но нельзя будет представить себе эти лица иначе, как такими же людьми, как и все остальные; и не только не нужно будет объяснять случайностию тех мелких событий, которые сделали этих людей тем, чем они были, но будет ясно, что все эти мелкие события были необходимы.
Отрешившись от знания конечной цели, мы ясно поймем, что точно так же, как ни к одному растению нельзя придумать других, более соответственных ему, цвета и семени, чем те, которые оно производит, точно так же невозможно придумать других двух людей, со всем их прошедшим, которое соответствовало бы до такой степени, до таких мельчайших подробностей тому назначению, которое им предлежало исполнить.
Основной, существенный смысл европейских событий начала нынешнего столетия есть воинственное движение масс европейских народов с запада на восток и потом с востока на запад. Первым зачинщиком этого движения было движение с запада на восток. Для того чтобы народы запада могли совершить то воинственное движение до Москвы, которое они совершили, необходимо было: 1) чтобы они сложились в воинственную группу такой величины, которая была бы в состоянии вынести столкновение с воинственной группой востока; 2) чтобы они отрешились от всех установившихся преданий и привычек и 3) чтобы, совершая свое воинственное движение, они имели во главе своей человека, который, и для себя и для них, мог бы оправдывать имеющие совершиться обманы, грабежи и убийства, которые сопутствовали этому движению.
И начиная с французской революции разрушается старая, недостаточно великая группа; уничтожаются старые привычки и предания; вырабатываются, шаг за шагом, группа новых размеров, новые привычки и предания, и приготовляется тот человек, который должен стоять во главе будущего движения и нести на себе всю ответственность имеющего совершиться.
Человек без убеждений, без привычек, без преданий, без имени, даже не француз, самыми, кажется, странными случайностями продвигается между всеми волнующими Францию партиями и, не приставая ни к одной из них, выносится на заметное место.
Невежество сотоварищей, слабость и ничтожество противников, искренность лжи и блестящая и самоуверенная ограниченность этого человека выдвигают его во главу армии. Блестящий состав солдат итальянской армии, нежелание драться противников, ребяческая дерзость и самоуверенность приобретают ему военную славу. Бесчисленное количество так называемых случайностей сопутствует ему везде. Немилость, в которую он впадает у правителей Франции, служит ему в пользу. Попытки его изменить предназначенный ему путь не удаются: его не принимают на службу в Россию, и не удается ему определение в Турцию. Во время войн в Италии он несколько раз находится на краю гибели и всякий раз спасается неожиданным образом. Русские войска, те самые, которые могут разрушить его славу, по разным дипломатическим соображениям, не вступают в Европу до тех пор, пока он там.
Наталья Михайлова
«Писатель нежный, тонкий, острый, мой дядюшка…»
Известного в начале XIX столетия стихотворца, родного дядюшку А.С.Пушкина Василия Львовича Пушкина похоронили на кладбище Донского монастыря. Это было в 1830 году, в августе. И вся литературная Москва пришла с ним проститься. За гробом шли его друзья - поэты П.А.Вяземский, И.И.Дмитриев, П.И.Шаликов и еще поэт Н.M.Языков , прозаики М.П.Погодин и Н.А.Полевой и, конечно же, любимый племянник покойного Александр Пушкин… Иногда я прихожу на могилу Василия Львовича и приношу ему цветы, потому что очень его люблю. И хотя я знаю, что он умер и умер замечательно - перед смертью успев сказать: «Как скучны статьи Катенина !» и взять в руки томик стихов обожаемого им Беранже, - все-таки мне не хочется верить в его смерть. Может быть, это просто шутка? Ведь еще в 1815 году родственник Василия Пушкина А.М.Пушкин распространил слух о том, что он умер. В.Л.Пушкин ответил стихами «На случай шутки А.М.Пушкина, который утверждал, что я умер» - стихи тогда же, в 1815 году были напечатаны в «Российском музеуме »:
… Но я живу еще для искренних друзей,
Душе и сердцу милых;
Живу еще для Муз, и в хижине моей
Не знаю скуки я, не вижу дней унылых 1 .
В 1816 году друзья вновь пошутили над московским стихотворцем. П.А. Вяземский писал А.И.Тургеневу: «Да, бедный Пушкин умер в Козельске . Несчастный стих засел у него в горле: тетка послала за доктором и за учеными. Съехались и решили, что непременно должно погибнуть стиху или стихотворцу. <…> у вы, тесно связанные взаимным родством и сродством, оба сделались жертвою пагубного инструмента» 2 . Н.М.Карамзин признался П.А.Вяземскому: «Я чуть было не поверил смерти дяди-поэта. Хорошо, что вы скоро оживили его, и притом забавными стихами. Пусть живет в Козельске : лишь бы жил!» 3 Н о в 1821 году слух о смерти В.Л.Пушкина вновь стал курсировать между Москвой, Петербургом и Варшавой. А.И.Тургенев писал из Петербурга в Варшаву П.А.Вяземскому: «С чего ты взял, что Пушкину был удар? Мы ничего подобного не слыхали , и я послал тебе с прошедшим курьером письмо его, и сам от него получил грамотку. Утешься и воспой свой напрасный страх» 4 . И П.А.Вяземский поспешил поблагодарить А.И.Тургенева за это радостное известие: «Спасибо за простудное письмо от 2 марта. Меня жена напугала ударом Пушкина, но после и успокоила. Это опять Алексей Пушкин ударил его» 5 . 15 марта 1821 года К.Я.Булгаков писал из Петербурга в Москву: «Рад я, что Василия Львовича удар шутка, но тот Пушкин его уходит своими шутками» 6 . Так почему бы и не сказать, цитируя Василия Львовича:
И этот слух не лжив.
К тому же, поэт не умирает, он живет в своих творениях. Творения же Василия Львовича, несомненно, заслуживают всяческого внимания.
Дебют В.Л.Пушкина на поэтическом поприще состоялся в далеком от нас 1793 году. В журнале И.А.Крылова и А.И.Клушина «Санкт-Петербургский Меркурий» было напечатано его стихотворение «К камину».
В нем В.Л.Пушкин высмеивал тех, кто живет в кругу светской суеты, в погоне за богатством и знатностью, не пренебрегая воровством, подлостью, низкопоклонством. Низменным идеалам Глупомотова , Безмозглова , Прыгушкина , Пустякова, Скотинина, образы которых выразительно очерчены сатирическим пером, сочинитель противопоставлял иные нравственные ценности, сохраняющие, как мне кажется, и сегодня свое значение: честность, службу Отечеству, любовь к друзьям, уединенную жизнь с книгами и творчеством. Стихотворение В.Л.Пушкина имело успех - о нем заговорили. Но, хотя несомненное дарование сатирика давало потом о себе знать и в других его стихах, он избрал себе иной путь - путь ученика и последователя Н.М.Карамзина; его впоследствии привлекал отнюдь не только жанр классической сатиры.
Василий Львович писал послания, басни, сказки, элегии, романсы, песни, эпиграммы, мадригалы, подражания. Он был мастером стихов на случай, сочинял буриме - стихи на заданные рифмы (а это очень трудно, для этого надо быть искусным стихотворцем).
Сам Василий Львович считал, что басни ему лучше всего удавались. Многие из них - переводы французских баснописцев Флориана и Лафонтена. Следуя за русским Лафонтеном - И.И.Дмитриевым, В.Л.Пушкин создавал в баснях изящные сценки, завершающиеся моралистическими сентенциями. Правда, насмешник А.М.Пушкин говорил ему: «Твои басни так пусты содержанием своим, что скоро будешь ты ограничиваться одними заглавиями и писать и печатать: Осел и корова. Басня. - Попугай и лев. Басня и так далее» 7 . Но я не могу согласиться с такой суровой критикой. Быть может, и сегодня, читая басни Василия Львовича, нам не мешает вспомнить о том, что «тот счастлив, кто живет на свете осторожно», что «в любви разлука нам опаснее всего», что «веселость денег <…> дороже во сто крат» и что «в старости не ум, а сердце нужно нам». Впрочем, в баснях В.Л.Пушкина есть и иное. Прочитайте басни «Сурок и щегленок», «Преимущество дарований», «Японец» - в них звучат сатирические мотивы, и сегодня злободневные. Во всяком случае, мои японские коллеги заинтересовались басней «Японец», по-видимому, не зря, напечатали ее в 1992 году в своем альманахе «Муза» (вспомните слова Василия Львовича - «живу еще для муз…» Действительно, живет!)
Василию Львовичу удавались и дружеские послания. Написанные легко и непринужденно, они воссоздают атмосферу дружеского общения, веселья, шутки. Особо нужно сказать о посланиях «К В.А.Жуковскому» и «К Д.В.Дашкову» - они были изданы в 1811 году отдельной брошюрой и остались в истории русской литературы как первые манифесты карамзинской школы: именно в них В.Л.Пушкин обрушивался на А.С.Шишкова и его сторонников, их языковой консерватизм, враждебное отношение к новым знаниям. Но, согласитесь, даже если и не знать в подробностях обстоятельства литературной полемики о языке в начале XIX века, к высказанным в посланиях суждениям все равно стоит прислушаться:
Слов много затвердить не есть еще ученье:
Нам нужны не слова, нам нужно просвещенье. (29)
Невежда может ли отечество любить?
Не тот к стране родной усердие питает,
Кто хвалит все свое, чужое презирает;
Кто слезы льет о том, что мы не в бородах,
И, бедный мыслями, печется о словах! (139-140)
Скажем и о других стихотворениях Василия Львовича. И они отмечены его тонким вкусом и стилем, который так ценили его современники. Не случайно его стихи не только печатались во многих журналах и альманахах - и в «Вестнике Европы», «Аглае », «Российском музеуме », «Московском зрителе», «Дамском журнале», «Северных цветах», «Полярной звезде» (да - А.А.Бестужев и К.Ф.Рылеев печатали и Пушкина-дядю), его стихи переписывались в рукописные сборники и альбомы, а значит, они полюбились читателям. И сам Василий Львович с удовольствием оставлял свои стихи в альбомах друзей и знакомых, дам и барышень. В поэтических мелочах, в стихотворениях «на случай» отразился дар В.Л.Пушкина - салонного стихотворца. И еще - его добродушный характер, его представления о счастье, о жизни для муз и для друзей.
Не забудем и о том, что Василий Львович был поэтом и переводчиком. Он блестяще знал французский язык, изучил немецкий, английский, итальянский и латинский языки. И он переводил не только Флориана и Лафонтена, о чем я уже упоминала, но и Байрона, Петрарку, Парни, Горация, Катулла, многих других античных и европейских авторов. К тому же он перевел русские родные песни на французский язык - в 1803 году они были напечатаны в «Mercure de France », а в 1828 году на французский же перевел стихотворение А.С.Пушкина «Черная шаль». Исторической верности ради скажу, что И.И.Козлов, по свидетельству А.И.Тургенева, утверждал, что «ничего хуже перевода на французский “Черной шали” не читывал» 8 , П.А.Вяземский же запечатал письмо к А.И.Тургеневу черным сургучом, потому что Василий Львович ему так натвердил «Черную шаль» 9 . Но зато перевод русских народных песен на французский язык французы встретили с одобрением. Что же касается других переводов, то оцените их сами - что может быть лучше?
В стихах Василия Львовича - та поэтическая культура, которая окружала его великого племянника с детства, воспитывала его гений, отозвалась в его творчестве. Недаром А.С.Пушкин называл дядюшку «дядей на Парнасе», своим «Парнасским отцом».
Настоящий же триумф В.Л.Пушкина связан с его поэмой «Опасный сосед», появление которой в 1811 году стало подлинной литературной сенсацией. Об «Опасном соседе» говорили и спорили, его литературные достоинства были признаны не только друзьями, но и врагами сочинителя. «Опасного соседа» цитировали в разговорах и письмах, его упоминали в дневниках, а спустя много лет - и в мемуарах; о нем писали в статьях и стихотворениях. Первым это сделал племянник В.Л.Пушкина. В 1815 году в стихотворении «Городок» юный лицеист обращался к дяде:
И ты, замысловатый,
Буянова певец,
В картинах толь богатый,
И вкуса образец 10 .
Трудно сказать, что удалось Василию Львовичу лучше - стремительное развертывание сюжета, в котором рассказал он о поездке в веселый дом к блудницам, живописные картины быта (недаром поэму сравнивали с полотнами английского живописца Хогарта - это «гогартов оригинал, с которого копию снять невозможно» 11) или же мастерски выписанные портреты кривого лакея, безносой кухарки, бойкой Варюшки , и главное - задорного Буянова , своеобразного литературного прототипа гоголевского Ноздрева. А как Василий Львович виртуозно балансирует на грани дозволенного : хотя «свет в черепке погас и близок был сундук», ожидаемого не произошло - затеянная Буяновым драка не позволила рассказчику насладиться любовью продажной красотки. А как забавно мотивы и образы «Опасного соседа» спроецированы на античность: Варюшка , принимающая купца, дьячка и Буянова , представлена женой Перикла Аспазией , в доме которой собирались философы, художники и поэты. Дворняги, сожравшие шинель убежавшего из притона незадачливого искателя приключений, названы церберами - по имени свирепого трехголового пса, охраняющего выход из преисподней (оттуда удалось выйти только Орфею, усыпившему Цербера песнями). Василий Львович виртуозно владеет искусством комического , пародией. Его поэма - прелесть что такое! К тому же (и это особенно оценили современники) Василию Львовичу удалось включить в пикантный сюжет своего сочинения остроумные выпады против литературных противников Н.М.Карамзина - А.С.Шишкова и его сторонников. Особенно досталось А.А.Шаховскому. Василий Львович заставил обитательниц веселого дома читать его нашумевшую комедию «Новый Стерн», в которой был осмеян Н.М.Карамзин и его школа.
Две гости дюжие смеялись, рассуждали
И Стерна Нового как диво величали.
Прямой талант везде защитников найдет! (158)
Последний стих стал крылатой остротой. Ее повторяли беспрестанно. А.С.Пушкин не зря гордился умением дяди «лоб угрюмый Шутовского клеймить единственным стихом». «Опасный сосед» был оценен им вполне: Пушкин увековечил героя Буянова в романе «Евгений Онегин». На балу у Лариных появляется
Мой брат двоюродный, Буянов
В пуху, в картузе с козырьком
(Как вам, конечно, он знаком). (VI , 109)
Буянов действительно был знаком очень многим читателям, хотя «Опасный сосед» по понятным причинам не был напечатан. Впрочем, в 1811 году тайным образом его все же издали в Петербурге - сохранился единственный экземпляр этого издания. В 1815 году в Мюнхене барон Шиллинг фон Канштадт всего лишь в нескольких экземплярах (в настоящее время известен лишь один из них) напечатал «Опасного соседа» литографированным способом (император Александр I поручил ему испробовать новое изобретение - литографию, известную в Германии). Опыт, возбудивший, впрочем, общий смех из-за содержания напечатанного текста, оказался удачным, в Петербурге была заведена первая в России литография, Шиллинга назначили ее директором, а Василий Львович Пушкин со своим «Опасным соседом» оказался у истоков русских литографированных изданий.
Василий Львович считал «Опасного соседа» лучшим своим произведением. А.С.Пушкин, спрашивая в 1822 году П.А.Вяземского об издании стихотворений дядюшки, замечал: «…все они вместе не стоят Буянова ». Когда в 1816 году Василия Львовича принимали в «Арзамас» - литературное общество, созданное для борьбы против «Беседы любителей русского слова», возглавляемой А.С.Шишковым, автора «Опасного соседа» приветствовали речами, в каждой из которых непременно цитировались строки из этой поэмы. Арзамасец А.Ф.Воейков наградил В.Л.Пушкина «листочком лавра с надписью “За Буянова ”» 12 . И.И.Дмитриев говорил своему другу: «Эх, брат Василий Львович! Много, много написал ты на своем веку, а все-таки лучшее твое произведение нецензурный “Опасный сосед”» 13. А.Я.Булгаков справедливо видел в поэме памятник стихотворных дарований ее сочинителя 14 .
«Опасный сосед» не только восхищал, но и удивлял современников. В самом деле, ведь взыскательные читатели и критики видели не только достоинства, но и недостатки творений В.Л.Пушкина, пеняли ему за многоречистость , водянистость, а иногда и вялость его Музы. Что же касается «Опасного соседа», то здесь, как считал Ф.Ф.Вигель , Василий Львович превзошел самого себя: поэма «изумила, поразила его насмешников и заставила самых строгих серьезных людей улыбаться соблазнительным сценам, с неимоверной живостью рассказа, однако же с некоторой пристойностью им изображенным» 15 . «Вот стихи! Какая быстрота, какое движение! И это написала вялая муза Василия Львовича!» 16 - воскликнул К.Н.Батюшков.
И он же проницательно заметил: «Сатира Пушкина есть произведение изящное, оригинальное, а сам он еще оригинальнее своей сатиры» 17 . Так каков же он был, творец «Опасного соседа», автор стихов и прозы, которые я предлагаю вам непременно прочесть?
Письма, дневники, мемуары сохранили анекдоты о щегольстве, наивности и добродушии московского стихотворца.
П.А.Вяземский оставил в своих записках забавный портрет Василия Львовича, только что вернувшегося из-за границы:
«Парижем от него так и веяло. Одет он был с парижской иголочки с головы до ног; прическа а la Titus , углаженная , умащенная puil antique . В простодушном самохвальстве давал он дамам обнюхивать свою голову» 18 .
К.Н.Батюшков, вспоминая в 1811 году все, что его смешило, не забыл и В.Л.Пушкина, «того Пушкина, который теперь с кудрявой головой, в английском фрачке , с парой мадригалов, в штанах и с большим экспромтом, заготовленным накануне за завтраком, экспромтом, выписанным из какого-нибудь almanach des Muses , является в обществе часу около девятого, пьет чай, картавит по-французски, бранит славянофилов, хвалит Лагарпов псалтырь и свою бледную красавицу» 19 .
Ф.Ф.Вигель рассказал о том, как Василий Львович, услышав о прибытии в Петербург генерала Дюрока , представлявшего собой «картинку модного журнала», тотчас же поспешил в Северную столицу только для того, чтобы познакомиться с последними новостями парижского туалета. Вернувшись в Москву, он всех изумил толстым и длинным жабо, коротким фрачком и головою в мелких кудрявых завитках как баранья шерсть, что называлось тогда а la Дюрок » 20 .
И.И.Дмитриев, которого П.А.Вяземский называл «подглядатаем всего смешного», рассказывал о таком случае. Однажды он приехал к больному поэту и застал у него гостя-провинциала. «Разговор со мною, - говорил И.И. Дмитриев, - обратился, разумеется, на литературу. Провинциал молчал. Пушкин, совестясь, что гость его остается как бы забытый, вдруг выпучил глаза на него и спрашивает: а почем теперь овес? - Тут же обернулся ко мне и, глядя на меня, хотел как будто сказать: не правда ли, что я находчив и, как хозяин, умею приноровить к каждому речь свою» 21 .
И.И.Дмитриева забавляла и страсть Василия Львовича к чтению своих стихов: он «то восторженно прочтет свое стихотворение, то несколькими тонами понизит свое чтение, то ухватится за первый попавшийся предлог и прочтет стихи свои как будто случайно» 22 .
В.Л.Пушкин был настолько колоритен в своих привычках и житейских слабостях, что уже при жизни стал литературным героем. Особенно удачно нарисован он в шутливом стихотворении И.И.Дмитриева «Путешествие NN в Париж и Лондон, писанное за три дни до путешествия». Оно нравилось А.С.Пушкину, который видел в нем «образец игривой легкости и шутки живой и незлобной». Да и сам Василий Львович был в восторге от сочинения И.И.Дмитриева, читал его наизусть своим друзьям и совершенно в его духе создал свой автопортрет в стихотворении «Люблю и не люблю». Когда в Михайловском А.С.Пушкин писал поэму «Граф Нулин», то он вспоминал дядю, его вкусы, его модные привычки: представляя своего героя, он не забыл ажурные чулки, фраки, лорнеты и остроты парижского двора, роман Вальтера Скотта, песню Беранже, которого особенно любил Василий Львович.
И все же каждому, кто ближе знакомился с В.Л.Пушкиным, открывался за литературной маской иной его облик. Прислушаемся к тому, как вспоминал о Василии Львовиче офицер-литератор А.А.Кононов (его воспоминания относятся к 1829 году):
«Старик, чуть движущийся от подагры, его мучившей, небольшой ростом, с открытой физиономией, с седыми немногими оставшимися еще на голове волосами, очень веселый балагур - вот что я видел в нем при первом свидании. При дальнейшем знакомстве я нашел в нем любезного, доброго, откровенного и почтенного человека, не гения, каким был его племянник, даже не без предрассудков, но человека, каких немного, человека, о котором всегда буду вспоминать с уважением и признательностью» 23 .
В самом деле, добродушие Василия Львовича оказывалось добротой, веселость - радостным восприятием жизни, детское любопытство - глубоким интересом к литературе, книгам, театру. Забавный щеголь и дамский угодник был одаренным поэтом, человеком, блестяще образованным, талантливым декламатором, наблюдательным рассказчиком, остроумным собеседником. Недаром друзья В.Л.Пушкина, подсмеиваясь над его слабостями, ценили дружбу и общение с ним. Недаром А.С.Пушкин, подшучивая над дядей, искренне любил и почитал его. Судьба позаботилась о том, чтобы сделать В.Л.Пушкина свидетелем многих исторических и литературных событий, свести со многими интересными для нас людьми. В жизненном сюжете этого по-своему уникального человека отразилась история, литература, культура и быт его эпохи. Конечно же, прав был К.Н.Батюшков, когда шутливо писал своему приятелю: «Ваши сочинения принадлежат славе: в этом никто не сомневается. <…> Но жизнь? Поверьте, и жизнь ваша, милый Василий Львович, жизнь, проведенная в стихах и праздности, в путешествиях и домосидении , не уйдет от потомства, и если у нас будут лексиконы великих людей, стихотворцев и прозаистов , то я завещаю внукам искать ее под литерою П : Пушкин В.Л., коллежский асессор, родился и проч.» 24 . Ну что же, последуем совету К.Н.Батюшкова и расскажем о некоторых эпизодах из жизни славного стихотворца.
Василий Львович Пушкин родился в Москве 27 апреля 1766 года. Другой Василий - Василий Макарович Шукшин говорил о том, что нужно знать, как человек родился, женился и умер. Так вот, не исключено, что Василий Львович родился в карете. А.С.Пушкин писал об отце В.Л.Пушкина, своем дедушке Л.А.Пушкине, артиллерийском подполковнике, как о человеке пылком и жестоком. Однажды он велел своей жене «одеться и ехать с ним куда-то в гости. Бабушка была на сносях и чувствовала себя нездоровой, но не смела отказаться. Дорогой она почувствовала муки. Дед мой велел кучеру остановиться, и она в карете разрешилась…» (XII , 311). Быть может, рожденный в карете, В.Л.Пушкин (впрочем, А.С.Пушкин предполагал, что это мог быть и его отец - брат Василия Львовича Сергей Львович) потому и был всю жизнь обуреваем страстью к путешествиям.
Василий Львович женился в 1795 году на красавице Капитолине Михайловне Вышеславцевой (поэт, воспевающий красоту, и должен жениться на красавице). Но и женившись, В.Л.Пушкин оставался поклонником красоты. Потому его брак не был продолжительным. В 1802 году его жена стала требовать развода, обвиняя Василия Львовича в прелюбодеянии с вольноотпущенной девкой Аграфеной Ивановой. Бедный же стихотворец то признавался в том, что от Аграфены Ивановой «никогда отстать не может», то отрицал свою вину и сам обвинил свою жену в преступном желании снова выйти замуж. Как бы там ни было, церковный суд признал его виновным и, разведя с женою, наказал обетом безбрачия. Впоследствии Василий Львович соединил свою судьбу с московской купчихой Анной Николаевной Ворожейкиной , у которой от него было двое детей - сын Лев и дочь Маргарита (они жили в его доме как воспитанники). Всю жизнь, особенно под старость, он страдал от того, что не мог дать им свое имя и состояние. Незадолго до смерти хлопотал он о продаже принадлежащей ему части Болдина с тем, чтобы хоть как-то обеспечить будущность своих близких после своей кончины.
Умер В.Л.Пушкин, рыцарски служа литературе. «Бедный дядя Василий! - писал А.С.Пушкин П.А.Плетневу. - Знаешь ли его последние слова? приезжаю к нему, нахожу его в забытьи, очнувшись, он узнал меня, погоревал, потом помолчав: как скучны статьи Катенина ! - и более ни слова. Каково? вот что значит умереть честным воином, на щите, le cri de guerre а la bouche !» (XIII , 112). П.А.Вяземского, который вместе с А.С.Пушкиным навестил умирающего Василия Львовича, поразило его «историческое предсмертное слово». «Это исповедь и лебединая песня литератора старых времен, т.е. литератора присяжного, литератора прежде всего и выше всего» 25 , - писал он.
Но вернемся к детству В.Л.Пушкина. Он провел его в Москве, вместе с братом Сергеем и сестрами Анной и Елизаветой - ко всем питал он нежную привязанность. Братья получили прекрасное домашнее образование, полюбили поэзию и чтение.
Когда домашний курс наук был закончен, В.Л.Пушкин стал появляться в московском обществе, где имел большой успех. Открытый нрав, добродушие и веселость, остроумие, любовь к стихотворству и способности к декламации сделали его непременным участником домашних спектаклей и желанным гостем на званых вечерах.
Сыновья Л.А.Пушкина с малолетства были записаны в Измайловский полк. В 1791 году Василий Львович явился на действительную службу в Петербург. Но его занимала там не столько служба, сколько развлечения и удовольствия столичной жизни. Когда в Петербурге золотая молодежь объединилась в общество «Галера», то москвич В.Л.Пушкин стал одним из его запевал.
В Петербурге В.Л.Пушкин сблизился с И.И.Дмитриевым, служившим тогда в Семеновском полку, познакомился с другими поэтами, начал сочинять и печатать стихи.
После того как в 1796 году умерла Екатерина II и на престол взошел Павел I , поручик В.Л.Пушкин поспешил на следующий год выйти в отставку и переехать в родную Москву.
В 1803 году московский стихотворец предпринял заграничное путешествие. Он посетил Германию, Францию и Англию. О его впечатлениях мы можем судить по двум письмам, адресованным Н.М.Карамзину и тогда же в 1803 году напечатанным в «Вестнике Европы». Русского путешественника интересовало все: памятники архитектуры, парки, уличная толпа и, конечно же, театры, музеи, книги, новые люди. В Париже В.Л.Пушкин представлялся Наполеону, тогда первому консулу, бывал в салоне мадам Рекамье , брал уроки декламации у знаменитого трагика Тальма, встречался с известными французскими писателями.
Не улицы одни, не площади и домы -
Сен-Пьер, Делиль , Фонтан мне были там знакомы:
Они свидетели, что я в земле чужой
Гордился Русским быть, и Русский был прямой. (140)
Василий Львович писал, что перед французами он «предстал <…> любителем ученья», что, конечно же, делало ему честь. Заметим, что из своего заграничного путешествия В.Л.Пушкин вывез прекрасную библиотеку. Он очень дорожил и гордился своим книжным собранием. Оно было столь ценным, что ему завидовал даже владелец роскошной библиотеки граф Д.П.Бутурлин.
Вернувшись из-за границы и получив развод, В.Л.Пушкин зажил в Москве открытым домом, встречаясь с друзьями, участвуя во всех развлечениях московской жизни, сочиняя стихи и прозу. В 1811 году издал он брошюру «О каруселях», благодаря которой мы можем представить себе рыцарскую забаву москвичей, узнать имена ее участников.
В 1811 году дядюшка отправился по своим литературным делам в Петербург. С ним поехала его жена, лакей Игнатий (заметим, что и он сочинял стихи, презабавные) и еще его племянник Александр. Добродушный дядя взял у племянника (возможно, из педагогических соображений) взаймы сто рублей, которые подарили Александру тетушка и двоюродная бабка на орехи, да так и не отдал. Забыл, наверное.
В Петербурге московский стихотворец делал визиты вместе с племянником. Александр прислушивался к разговорам, а когда читали стихи, то и к стихам.
Литературные занятия В.Л.Пушкина (в это время он участвовал в деятельности петербургского Вольного общества любителей словесности, наук и художеств, членом которого состоял) не мешали ему уделять время экзаменам Александра при его поступлении в Императорский Царскосельский лицей. Когда Александр стал воспитанником лицея, дядя навещал его в Царском Селе, а потом уехал в Москву.
Гроза 1812 года застала В.Л.Пушкина в Москве. Он едва успел убежать из пылающей столицы, потеряв в огне пожара дрожки, мебели и драгоценную свою библиотеку. Его новорожденного сына Льва вынес из дома слуга. В.Л.Пушкин, как и многие московские семейства, оказался в Нижнем Новгороде. Там он жил в избе, ходил по морозу без шубы, но не унывал и по-прежнему писал стихи. В послании «К жителям Нижнего Новгорода» он выразил свою ненависть к Наполеону, любовь к родной Москве. Правда, жалобный рефрен: «Примите нас под свой покров, / Питомцы волжских берегов!» - не совсем был созвучен проклятьям и угрозам неприятелю, восклицаниям «Погибнет он. Бог русских грянет. / Россия будет спасена». Недаром И.И.Дмитриев говорил, что «эти стихи напоминают ему колодника, который под окном просит милостыню и оборачивается к уличным мальчишкам, которые дразнят его» 26 . И все же проникнутые патриотическим чувством стихи В.Л.Пушкина нашли отклик в сердцах его читателей. Профессор Московского университета господин Фишер даже переложил их на музыку.
После изгнания французов Василий Львович вернулся в Москву и поселился в Басманной части. Вместе со всеми он ликовал, праздновал победу русского оружия над наполеоновской Францией. Его перу принадлежат куплеты, петые в Благородном собрании по случаю всеобщего торжества, - слова, как выразилась известная московская барыня Марья Ивановна Римская-Корсакова, бесподобные.
С 1814 года В.Л.Пушкин безвыездно жил в Москве. Он свыкся с московской жизнью, с особенным московским бытом. Его знала вся Москва, а он знал всю Москву. Его письма - бесценная для нас московская хроника 1810–1820-х годов. Василий Львович пишет о свадьбах и похоронах, сообщает о происшествиях - веселых, грустных, а иногда и трагических, описывает гулянья, балы, маскарады, спектакли, рассказывает о заседаниях Английского клуба, членом которого он был. Пишет и о своих прогулках по древнему Кремлю, по московским бульварам и пригородам. Нет, не зря письма В.Л.Пушкина, написанные живо и занимательно, один из тех, кто имел счастие их получать, назвал литературной драгоценностью. Нашли отражение в письмах и некоторые события политической жизни. Впрочем, В.Л.Пушкин не жил политикой, он жил литературой. Правда, ему принадлежало «либеральнейшее речение», слышанное П.А.Вяземским в 1819 году в Москве. «Знаешь ли, кто в Москве свободнолюбивейший , - писал он А.И.Тургеневу. - Василий Львович! И тот от того, что говорит: Да почему же и нам не быть свободными» 27 . Разумеется, это шутка. И все же известно, что Василий Львович был знаком с П.Я.Чаадаевым, с декабристами И.Д.Якушкиным и А.А.Бестужевым, отцом декабристов Муравьевых И.М.Муравьевым-Апостолом . Его товарищами по «Арзамасу» были Н.М.Муравьев, М.Ф.Орлов, Н.И.Тургенев. В.Л.Пушкин знал В.К.Кюхельбекера и И.И.Пущина . Последний перед поездкой к А.С.Пушкину в Михайловское виделся с Василием Львовичем и передал опальному поэту привет от дяди. К.Ф.Рылеев, как я уже говорила, печатал стихи Василия Львовича. Наверное, В.Л.Пушкин по-своему переживал трагедию 14 декабря 1825 года. Наверное, Василий Львович, далекий от политики и уж тем более чуждый революционных идей, будучи человеком бесконечно добрым и отзывчивым, не мог не пожалеть декабристов, остаться равнодушным к их участи.
Но вернемся к письмам Василия Львовича. Они - еще и хроника литературной жизни. В них говорится о литературных событиях, журнальной полемике, новых книгах, заседаниях Общества любителей российской словесности при Московском университете. В жизни же московского стихотворца было, пожалуй, два главных события. В 1816 году его приняли в «Арзамас». В 1822 году вышел сборник его стихотворений.
Василий Львович был членом многих обществ (некоторые мы уже называли, вспомним еще Императорское Человеколюбивое общество), но он гордился и гордился по праву своим избранием в «Арзамас». Для него арзамасцы изобрели торжественный обряд, пародирующий прием в масонскую ложу (Василий Львович был некогда еще и масоном). Ему дали славное прозвище «Вот», а затем за дурные стихи переименовали в Вотрушку , но потом снова стали называть «Вот», «Вот я вас опять». Наконец, его избрали старостой, и это понятно: ведь он как никто умел объединять, сближать людей, ценил острое слово, шутку. И не случайно любящие его арзамасцы объединились, чтобы помочь Василию Львовичу издать сборник его стихотворений. «Похлопочите, добрые люди! - взывал П.А.Вяземский. - Василий Львович все-таки наш: на трубах наших повит и нашими мечами вскормлен» 28 . И еще: «Стыдно нам не вынести его на руках к бессмертию» 29 .
В издании стихотворений В.Л.Пушкина (а издание осуществлялось по подписке, ибо средств у сочинителя не было и он не кривил душой, когда признавался в том, что у него «сена, дров и денег нет») принимали участие П.А.Вяземский, А.И.Тургенев, им живо интересовались Н.И.Гнедич , Н.М.Карамзин, И.И.Дмитриев, о нем справлялся у П.А. Вяземского А.С.Пушкин, находившийся в Кишиневе. Издателем стихотворений стал П.А.Плетнев, оставивший в своем письме литературный портрет их сочинителя: «Я обязан писать к вам о деле занимательном; я должен дать вам отчет о ходе издания стихотворений того,
Кто нам Опасного соседа
Искусным описал пером;
Кого завидным мне венком
И Арзамасская беседа
Не отказалась наградить;
Кто дружество умел ценить
Дороже славы стихотворной -
И кто теперь, судьбе покорный,
Не покидая свой диван,
Глядит с подагрой выписною,
Как подают ему стакан
Или с лекарством, иль с водою» 30 .
И хотя цензурный комитет не разрешал пропустить послания «К Д.В.Дашкову», в котором сочинитель признавался, что он с восторгом читал повесть Вольтера «Кандид », и эпиграмму, начинавшуюся словами «Лишился я жены, любовницы, коня», и это затруднение было улажено, и собрание стихотворений В.Л.Пушкина, украшенное его гравированным портретом, вышло в свет. Сочинителя порадовали комплиментарные рецензии. «Для славы литературы нашей должно желать, - писал П.И.Шаликов, - чтобы гораздо чаще выходили у нас такие книжки, которые оцениваются знатоками не по числу листов, но по другому достоинству, и которые заслуживают известное преимущество быть в руках у каждого человека со вкусом и просвещением» 31 . Возьмите же в руки «Стихотворения» В.Л.Пушкина! Право, они того стоят!
Конечно, к середине 1820-х годов поэзия В.Л.Пушкина уже утратила свое значение. Племянник затмил дядю, и В.Ф.Одоевский мог написать о творце некогда прогремевшего «Опасного соседа» так:
О друг мой Василий,
Тщета всех усилий!
Ведь ты не поэт
И в нынешни годы
Уж вышел из моды!
Молчи же, Сосед! 32
Но Василий Львович не хотел сдавать своих позиций. Он продолжал печатать свои стихи, начал писать стихотворную повесть «Капитан Храбров», в которой с прежним боевым задором пытался спорить - на сей раз с подражателями Байрона.
Жизнь продолжалась. Правда, с годами подагра все больше давала о себе знать и Василию Львовичу все труднее было выходить из дома. И тогда друзья чаще приходили к нему. Кто только не бывал в его доме на Старой Басманной улице: В.А.Жуковский, К.Н.Батюшков, П.А.Вяземский, И.И.Дмитриев, П.А.Шаликов, А.А.Дельвиг , А.Мицкевич и многие другие поэты, писатели и журналисты. Василий Львович приглашал их к обеду и ужину записочками в стихах, угощал их не только литературной беседой, но и гастрономическими изысками - недаром он гордился своим поваром.
В доме дядюшки на Старой Басманной бывал Александр Пушкин.
Василий Львович, первый литературный наставник будущего великого поэта, рано оценил его поэтическое дарование. «Мы помним то время, - писал в 1830 году П.И.Шаликов, - когда никто еще не знал Александра Сергеевича и когда только начальные опыты сего поэта появились в Российском Музеуме , изданном В.В.Измайловым; Пушкин-дядя говаривал неоднократно: “Посмотрите, что будет из Александра!”» 33 Дядя гордился славой племянника, сопереживал его радостям и печалям, вступался за него, обиженного несправедливой критикой. Пожалуй, именно дяде принадлежит самая верная характеристика А.С.Пушкина: «…я надеюсь, что в нашем поэте толк будет. Необузданная ветреность пройдет, а талант его и доброе сердце останется в нем навсегда» (270). Талант и доброе сердце…
Когда 8 сентября 1826 года Пушкин приехал из Михайловской ссылки в Москву, после аудиенции у императора Николая I в Кремле, он поспешил на Старую Басманную , в дом к любимому дяде. Ведь с ним были связаны детские годы, поездка в Лицей, первые шаги в поэзии. С ним были связаны воспоминания о талантливом стихотворце, добром и веселом человеке, достойном представителе родной Москвы; сегодня же и мы без Василия Львовича Пушкина нашу Москву просто не мыслим…
Вечером я иду по Старой Басманной . Мимо едут троллейбусы, спешат машины. В доме Василия Львовича горит свет. Мне хочется заглянуть в окна. Я знаю, что увижу там славного хозяина дома - он декламирует стихи. П.А.Вяземский улыбается ему. А.С.Пушкин о чем-то задумался. А П.И.Шаликов, не теряя времени даром, спешит записать в альбом свои вирши. Мне очень хочется заглянуть в окна, но я этого не делаю, потому как неприлично. И я иду дальше.
На следующий день я снова на Старой Басманной . Из дорогого мне дома выходит на прогулку московский стихотворец: голова его тщательно завита, на лице сияет радостная улыбка. Как я хотела бы подойти к нему и сказать, как его друг П.А.Вяземский: «Василий Львович, милый, здравствуй!» Но и этого нельзя, и потому я только почтительно кланяюсь и говорю: «Здравствуйте, господин Пушкин!»
Пушкин Василий Львович родился 27.IV(8.V).1770 г. в Москве - поэт, родной дядя А. С. Пушкина .
Первоначальное образование получил дома. В совершенстве владел французским языком, писал и читал на английском, немецком, итальянском, латинском языках, прекрасно знал европейскую литературу, любил поэзию и театр, нередко сам играл на домашней сцене. Молодость Василия Львовича прошла в Петербурге , где он служил в гвардии (Измайловский полк). Здесь он сблизился с петербургской «золотой молодежью» и вошел в общество «Галера». В Петербурге Василий Львович занимался литературой и много писал.
В поэзии Василий Львович был продолжателем И. И. Дмитриева , в чем признавался сам. Он культивировал малые формы (мадригалы, эпиграммы, буриме), характерные для сатирической поэзии карамзинистов, в которых не требовалось широких обобщений, но обязательны хороший вкус, способность к легкому остроумию, изящному изложению, незлобивой «домашней» шутке.
В элегиях Пушкин утверждал легкость языка, разговорную речь, лиричность, повышенную эмоциональность.
В посланиях он предстает чувствительным собеседником и непринужденным острословом.
Его басни представляют собой короткую жанровую сценку или рассказ, исполненный в манере шутливого повествования, чуждого аллегории и сатире. Вслед за Дмитриевым он сближает басню с лирическими жанрами. Все это противоречило принципам классицизма, которые отстаивал А. С. Шишков и с которым Василий Львович вступил в полемику. В ответ на критику А. С. Шишкова, задетого в послании к Жуковскому, Пушкин написал «Послание Дашкову», а в поэме «Опасный сосед» высмеял своего оппонента:
Позволь, Варяго-Росс, угрюмый наш певец,
Славянофилов кум, взять слово в образец.
Поэма «Опасный сосед» принесла Пушкину В.Л. наибольшую известность. Современники сразу же оценили легкость, остроумие, веселую непринужденность этой правдивой картины «низких нравов», отметив «изящество» формы. Для современников была ясна и жизненная достоверность Буянова - героя поэмы. Поэма «Опасный сосед» (1811) выдержала несколько изданий у нас и за рубежом. При жизни автора она не могла быть напечатана в России ввиду ее фривольного содержания, но быстро разошлась в списках. В 1815 она была впервые издана за границей, в Мюнхене, но автор об этом даже не знал.
