Людвиг берне цитаты легко скрыть. Кронпринц Людвиг Баварский, будущий король Людвиг I, и Тереза Саксен-Хильдбургхаузенская

После суда в Берне

Карл Людвиг Берне.

Берне, Карл Людвиг (собственно Барух Леб) - известный публицист, сын Якова Баруха (см.), род. 6 мая 1786 г. во Франкфурте-на-М., умер в Париже 12 февраля 1837 г. Детство Б. провел в душной атмосфере исключительных законов, и чуткий, впечатлительный мальчик рано проникся ненавистью к притеснителям. Однако его учитель Яков Сакс, прекрасный педагог, горячий приверженец идей просветительной эпохи, сумел внушить ему, что бесправное положение евреев в Германии есть только частный факт среди всеобщего угнетения слабых сильными, что виновато в нем не христианство, а человеческий эгоизм и предрассудки, и что следует ненавидеть самый источник зла, а не отдельные его проявления, - и возмущение притеснениями евреев перестало сопровождаться в Б. чувством мести и приняло характер страстной любви к свободе. «Да, оттого, что я родился рабом, я умею любить свободу больше, чем вы!… Да, оттого, что я не родился ни в каком отечестве, я стремлюсь к отечеству пламеннее, чем вы, и оттого, что моя родина не простиралась дальше «еврейской улицы», за которой начиналась для меня уже чужая земля, мне теперь недостаточно иметь отечеством один город, один округ, одну провинцию, - лишь все необъятное германское отечество, все места, где только звучит немецкая речь, может удовлетворить меня!» Чтение произведений Шиллера, Жан-Поля Рихтера и других, а также отголоски великих событий, потрясавших Францию, еще более усилили в нем стремление к свободе, равенству и справедливости; он стал тяготиться домашней обстановкой с ее меркантильными интересами и рвался в тот мир, который знал лишь по книгам и который манил его прелестью неизведанных ощущений. 14 лет Б. был отправлен в Гиссен к ориенталисту Гецелю для подготовки к университету, через два года стал изучать в Берлине у Mapкуса Герца (см.) медицину, а потом продолжал эти занятия до 1807 г. в Галле; однако медицина надоела ему, и Берне поступил в Гейдельберге сначала на юридический факультет, а потом на философский (по отделу камеральных наук), который окончил в 1809 г., защитив диссертацию «Ueber die geometrische Vertheilung der Staatsgebiete» (напечатана в научном журнале Germania, III, с лестным отзывом декана факультета Крома); в то же время он поместил в органе Гарта «Der Cameral-correspondent» исследование экономического характера «Von dem Gelde». Меткий, изобилующий остроумными афоризмами слог этих двух работ во многом уже напоминал будущего блестящего политического писателя; точно так же высказанная в диссертации мысль ο братском единении между Францией и Германией повторялась Б. неоднократно и впоследствии в журнале «Balance». Вернувшись во Франкфурт, Берне вскоре занял место полицейского актуария, посвящая свободное время общественной деятельности (в качестве члена масонской еврейской ложи) и литературе; его статьи в «Frankfurter Journal» благодаря необыкновенной силе и образности языка производили огромное впечатление, и имя полицейского чиновника сделалось одним из самых популярных во Франкфурте. По своим убеждениям Б. примыкал к националистам-патриотам и звал народ на борьбу с поработителем Германии - Наполеоном. «Мы хотим быть свободными немцами и, чтобы иметь возможность остаться ими, не желаем господствовать над рабскими и лишенными всякой воли народами; мы хотим быть немцами, серьезными, спокойными, не пресмыкающимися по земле в тупой апатии и не пытающимися взлететь к Солнцу на восковых крыльях». Освобождение от Наполеоновского ига дало, однако, Германии не свободу, а тупое тевтонофильство, первыми жертвами которого сделались евреи. По поручению отца, Б. составил для Венского конгресса докладную записку (Aktenmässige Darstellung des Bürgerrechts aer Israeliten in Frankfurt am M.), в которой доказывалось несправедливое лишение франкфуртских евреев купленных ими прав (Яков Барух передал эту записку Меттерниху), и в то же время, опять-таки по поручению отца, он написал против мелкой, лавочной вражды франкфуртских патрициев памфлет (Die Juden und ihre Gegner), который ввиду чересчур резкого тона был уничтожен отцом Б.; в другом памфлете (Für die Juden), относящемся к тому же времени, проводилась мысль, что нелюбовь к евреям вытекает не из рассудка, а из какого-то тупого и слепого чувства: «Дело евреев надо превратить из предмета чувства в предмет рассуждения, и тогда доброе дело будет сделано, ибо кто в состоянии обдумывать свои грезы, тот перестает грезить». Однако «слепое чувство» не поддавалось скорому «лечению», и Б., уже удаленный из полицейского управления за свое еврейство, обрушивается на тевтонофильство, негодует по поводу обвинения евреев в сочувствии французам в то время, как его брат Филипп находится в качестве волонтера немецкой армии в Париже, и высмеивает немцев, перенесших столько страданий и дважды осаждавших Париж для того, чтобы вернуться к старым, ветхим порядкам. В ряде статей в газетах «Staatsristretto» и «Zeitschwingen», произведших переворот в немецкой журналистике, Б., приписывая страшный упадок немецкоий литературы той ненормальной политической системе, которая господствовала тогда в Германии, страстно борется с холопством немцев, при врожденных им храбрости и мужестве, перед сильными, с их детской страстью к титулам («если бы я был немецким государем, я осчастливил бы всех своих подданных: я произвел бы их всех в гофраты»), с их грубостью и неразвитостью при массе ученых центров, а больше всего с полным отсутствием у них политического смысла. Писательский талант Б. креп постепенно, а вместе с ним расширялось и его миросозерцание; он теперь уже убежден, что «тот, кто хочет действовать в пользу евреев, не должен изолировать их: это - тактика их врагов, желающих им вреда; чтобы помогать евреям, необходимо соединить их дело с правами и требованиями общей свободы»; он теперь любит «не еврея и не христианина, а людей, которые рождены для свободы, потому что свобода - душа моего пера, пока оно не притупится или пока не парализуется моя рука»; он начинает теперь понимать - и его желание вбить это в голову «просвещенному народу», - что немцы потому «поставлены на страже евреев, что страж, как и пленный, одинаково прикованы к тюрьме, и что разница между ними лишь та, что одна дверь запирается плотнее, другая - слабее»; он, наконец, уразумел, что правительство «бросает рассвирепевшему народу еврейское мясо с тем, чтобы он, насытившись им, впал в политическую спячку и дал ему возможность крепко-накрепко связать себя». Слив еврейское дело с общегерманским и любя второе не менее первого, или, вернее, видя в них нечто единое, Б., в целях устранения возможного возражения, что он, как еврей, не имеет права участвовать в борьбе немцев за свободу, принял 5 июня 1818 г. лютеранство, ο чем, впрочем, впоследствии сожалел («напрасно потерял 5 луидоров»). Уход из еврейства не означал для Б. разрыва с ним: он и впоследствии неоднократно гордился своим еврейским происхожднием: «Я не был бы достоин наслаждаться солнечным светом, если бы ради отвращения от себя жалких насмешек я заплатил черной неблагодарностью за великую милость, которую оказал мне Господь, сделав меня одновременно и евреем, и немцем… Пожалуйста, не презирайте евреев; еслибы вы были, как они, вы были бы не лучше. Вы лишили евреев воздуха, но это предохранило их от гниения; вы сыпали им в сердце соль вражды, но это сохранило их сердце в свежести; вы всю зиму держали их в глубоком погребе, заткнув отдушину навозом, но сами, не защищаемые ничем от холодного ветра, полузамерзли; когда наступит весна, мы увидим, кто зазеленеет раньше…».

Особенной популярности Б. достиг благодаря своим театральным заметкам в «Весах» (Die Wage, eine Zeitschrift für Bürgerlehen, Wissenschaft und Kunst). В них он проводил не только свои взгляды на искусство, но и свое политическое мировоззрение, доказывая, что там, где нет свободы и борьбы за свободу, нет и не может быть ни национальной литературы, ни национального театра. Успех «Весов» сделал опасным пребывание Б. во Франкфурте, и он в начале 1819 г. отправился в Париж, который, однако, вследствие тоски по родине вскоре покинул. Вернувшись во Франкфурт, он был арестован, а по освобождении стал скитаться по Германии; но через некоторое время Б. бежал из этой страны, где нужно быть «преследователем или преследуемым, волком или бараном», и снова очутился в Париже, откуда стал посылать в «Morgenblatt» свои «Картины из парижской жизни», которые благодаря остроумной и изящной форме и художественной отделке читались нарасхват во всей Германии. Тогда же он написал статью «Вечный жид», направленную против Гольста (см. Антисемитизм в Германии), заметку ο книге Зодена, заканчивающуюся словами: «Кто не может быть дворянином, чтобы смотреть сверху вниз на буржуа, желает быть, по крайней мере, христианином, чтобы иметь ниже себя иудеев», и наконец, страстную флиппику против антисемитов с угрозой, что он не отстанет от них до тех пор, пока не будет ими уличен во лжи. В 1825 г., уже будучи в Штутгарте, Б. выпустил свое знаменитое «Надгробное слово Жан-Полю Рихтеру», по художественной законченности, по богатству образов и по чудному, гармоническому языку являющееся одним из лучших произведений Б. Ему Жан-Поль был дорог не только потому, что был замечательным стилистом, но и потому, что был «поэтом низкорожденных: он не пел во дворцах вельмож и не забавлял своей лирой богачей, сидевших за пышной трапезой». С этой точки зрения Б. судил и ο произведениях Шиллера и Гете, относясь крайне враждебно к последнему, который «ни разу не произнес ни малейшего словечка в пользу своего народа и лишь срывал золотые яблоки Гесперид, удерживая их для себя». Весть об июльской революции побудила Б. снова отправиться в Париж; здесь он принимал участие в газете Распайля «Le Réformateur», издавал в видах сближения Германии с Францией собственный журнал «La Balance» и написал свои «Парижские письма», являющиеся венцом его славы и доставившие ему громкую европейскую известность. Передавать содержание «Парижских писем» нет возможности: это - ряд быстро меняющихся картин из политической, общественной и литературной жизни Франции с лирическими отступлениями, личными воспоминаниями, блестящими характеристиками различных деятелей, резкими выпадами против литературных противников, мастерскими параллелями между Германией и Францией, сопровождающимися едким негодованием по адресу политических порядков первой и восторженным преклонением пред второй. Наряду с энтузиазмом «Парижские письма» вызвали и негодование, а главное, обвинение Б. в том, что он, как еврей, умышленно старался унизить Германию и возвеличить ее вечную соперницу - Францию. «Где это вы вычитали, умные люди, - отвечает Б., - что я считаю французов титанами, а немцев презираю, как пигмеев?… Если я оцениваю богатство скверного банкира, здоровье глупого мужика, ученость геттингенского профессора - разве я этим признаю, что они счастливцы и что я хотел бы с ними поменяться?… Я желал бы только обладать их преимуществами; мне они послужили бы на пользу, им они служат во вред, так как это их единственные блага». Когда Вольфганг Менцель, бывший радикал, перешедший на сторону реакции, выступил против Б. с обвинением в распространении любви к Франции под видом борьбы за свободу, с тем, чтобы совершенно офранцузить Германию, он, «усталый, как гончая собака», выпускает свой знаменитый памфлет «Менцель-французоед», написанный «не словами и чернилами, а кровью сердца и соком нервов». Эпиграфом для этого сочинения Б. взял слова Фенелона: «J’aime mieux ma famille que moi, ma patrie que ma famille et l’univers que ma patrie». - «Хотя, - писал по этому поводу Гейне, - «Менцель-французоед» есть защита космополитизма против национализма, однако из этой защиты видно, что у Б. космополитизм был только в голове, а патриотизм пустил глубокие корни в сердце, тогда как у его противника патриотизм засел в голове, а в сердце зевало одно лишь холодное равнодушие». «Менцель-французоед», наиболее едкое и остроумное произведение Б., было его лебединой песней: через несколько месяцев Б. похоронили на парижском кладбище Пер-Лашез. - Произведения Б. навсегда сохранят значение, как драгоценный культурно-исторический материал, освещающий, правда, односторонне, но в высшей степени талантливо и живо предшествовавшую мартовской революции эпоху; а вечной заслугой самого Б. перед немецкой литературой и обществом будет тот несравненный и неподражаемый слог, который совершил целый переворот в журналистике, и то страстное едкое негодование, которым он заклеймил и пригвоздил к позорному столбу все пошлое, низменное и филистерское. Кристально-чистый, светлый образ Берне будет постоянно служить путеводной звездой для всех борцов за свободу и справедливость. - Еще при жизни Б. вышли его «Gesammelte Schriften» (8 тт., 1829-34); в 1844-1850 гг. они были дополнены «Nachgelassene Schriften» (6 тт.); полное собрание его сочинений в 12 томах вышло в 1862-63 гг., 2-е изд. 1868; в 1842 году с предисловием Корменена вышли его французские статьи под названием «Fragments politiques et littéraires» (немецкий перевод Веллера в 1847 г.); на русском языке сочинения Б. были изданы под редакцией П. Вейнберга в 1869 г. (2 тома) и в 3 тт. под ред. А. Трачевского и М. Филиппова (год не указан); к обоим русским изданиям приложена вступительная статья. - Ср.: Schulman, Mimekor Israel; K. Gutzkow, Börne’s Leben, 1845; Alherti, L. Börne, 1886; Gervinus, L. Börne’s Briefe aus Paris, в Historische Schriften, 1838; Steinthal, в Westermanns Monatshefte, 1886; Holzmann, Ludwig Borne, sein Lehen und sein Wirken, 1888; Критикус в «Восходе», 1886; Утин, «Политическая литература в Германии», в «Вестн. Евр.», 1870; Порозовская, «Людвиг Берне», 1893; Брандес, «Главнейшие течения в немецкой литературе 19 в.», 1902; Proelss, Das junge Deutschland, 1892.