Пастернак Б. стихотворения по годам. Стихотворение Пастернака Б. Л. «Детство
Борис Пастернак, без сомнения - один из ведущих деятелей литературы ХХ века не только в нашей стране, но и во всём мире. Он вторым среди отечественных литераторов получил Нобелевскую премию - в 1958 году, что красноречиво свидетельствует о масштабах заслуг поэта и писателя перед мировой культурой.
Несмотря на все трения с властью, Пастернак так и не эмигрировал. Он родился в Москве, и умер в Подмосковье - 30 мая 1960 года, в возрасте 70 лет. Прямо заявлял, в том числе обращаясь к генсеку Никите Хрущёву, что Родину не покинет никогда. Гонения со стороны власти классики нашей литературы терпели во все времена, и никогда это не снижало их популярности, не мешало вписать свои имена в историю. Вот и стихи Бориса Пастернака, а также его прозаические произведения, знают и любят по всему миру до сих пор.
Детство, юность и молодость Пастернака
Пастернак, родившийся 29 января (10 февраля по новому стилю) 1890 года, происходил из творческой семьи. Его отец являлся известным художником, состоял в Петербургской Академии Художеств, а мать была пианисткой. Они переехали в Москву из Одессы в 1889 году.
Атмосфера в доме царила самая творческая - Пастернаки поддерживали отношения с виднейшими деятелями искусств того времени. В их доме бывали Исаак Левитан, Лев Толстой, Сергей Рахманинов, и многие другие. Неудивительно, что в таком окружении у Бориса рано проявились склонности к творчеству. Помимо литературы, он с детства увлекался музыкой и философией. Впрочем, в юные годы он не публиковался.
Пастернак поступил в Московский Университет в 1909, а в 1912 учился в Германии и путешествовал по другим европейским странам.
Борис Пастернак стихи впервые опубликовал в 1913 году, через год впервые издал сборник, уже влившись в модное движение футуристов. Родители Пастернака покинули страну в 1921, о чём лично ходатайствовал Луначарский. Они обосновались в Германии. Сам же Пастернак, оставшийся в России, вскоре женится на Евгении Лурье, у них родился сын.
Вплоть до 1930-х годов власть относилась к Пастернаку весьма лояльно: он состоял в Союзе Писателей, стихи Бориса Пастернака постоянно печатали, Бухарин даже называл его «лучшим поэтом СССР». До 1935 он даже выезжал за границу - позже такой возможности не будет. В 1932 году он женился во второй раз.
Пастернак в сталинскую эпоху, «Доктор Живаго»
Отношение власти к Пастернаку быстро испортилось: по мнению руководителей государства, его мировоззрение не соответствовало эпохе. К счастью, до серьёзных разногласий и репрессий дело не дошло. Борис Пастернак стихи писал и в военные годы: их он провёл в эвакуации, выпустив в это время книгу «На ранних поездах» - компиляцию из нескольких циклов, довоенных и написанных недавно.
В течение примерно десяти лет после войны Борис Пастернак работал над, пожалуй, центральным произведением в своём творчестве - романом «Доктор Живаго». Роман, безусловно, был весьма антисоветским. Издали его в Европе - сначала в Италии, затем в Великобритании, и он быстро принёс Пастернаку мировую известность.
Конечно, вслед за этим последовала жесточайшая критика. Многие призывали выслать Пастернака из СССР.
Нобелевская премия
В 1958 году, через год после первого издания «Доктора Живаго», Пастернак получил Нобелевскую премию по литературе. Несмотря на то, что присуждена она была Пастернаку в первую очередь за его стихи, в СССР это решение Нобелевского комитета восприняли как политическое, связанное со знаменитыми романом.
Была развёрнута чрезвычайно масштабная кампания по травле поэта. Его исключили из Союза Писателей, с осуждениями выступили многие видные представители культуры, а также масса людей, не имеющих никакого отношения к литературе - именно тогда родилась критика по принципу «не читал, но осуждаю». Пастернака даже грозили осудить за измену Родине.
Несмотря на все гонения, оставаясь членом Литфонда, Пастернак до самой смерти продолжал писать и публиковаться. Хотя его кончину переживания этого периода, конечно, сильно приблизили.
Poembook, 2013
Все права защищены.
В книгу вошли повести "Детство Люверс", "Охранная грамота" и автобиографический очерк "Люди и положения".
Авторы комментариев - Пастернак Елена Владимировна, Пастернак Евгений Борисович; художник - Иващенко Петр Васильевич.
Для старшего возраста.
Пастернак Борис Леонидович
Предисловие
Охранная грамота детства
В одну из своих ранних поэтических книг, "Темы и вариации" (1923), классик русской литературы XX века Борис Леонидович Пастернак (1890–1960) включил стихотворение "Так начинают. Года в два…":
Так начинают. Года в два
От мамки рвутся в тьму мелодий,
Щебечут, свищут, - а слова
Являются о третьем годе…Что делать страшной красоте
Присевшей на скамью сирени,
Когда и впрямь не красть детей?
Так возникают подозренья…Так открываются, паря
Поверх плетней, где быть домам бы,
Внезапные, как вздох, моря.
Так будут начинаться ямбы.Так в ночи летние, ничком
Упав в овсы с мольбой: исполнься,
Грозят заре твоим зрачком.
Так затевают ссоры с солнцем.Так начинают жить стихом.
Когда создавались эти стихи, Пастернак давно уже закончил работу над повестью "Детство Люверс" (1918), рассказывающей о взрослении девочки Жени, нервных изломах ее детского мира, о первом пробуждении в ней "маленькой женщины". А до создания автобиографической прозы "Охранная грамота" (1930) и тем более продолжающего ее очерка "Люди и положения" (1957) было еще далеко. И все равно стихотворение предсказало грядущее родство этих очень разных произведений - рассказа о девочке с первых лет ее жизни до внезапного трагического повзросления и повествования о поэте - также с младенчества до трагически-просветляющего кризиса в творчестве. Ибо в нем найдены единственно верные и, при всей их сложности, простые слова для глубинной философии детства, устремленного во взрослый творческий мир, и поэтического творчества, укорененного в детстве. После этого стихотворения уже не кажутся неожиданными прямые сюжетные переклички между вымышленной повестью и автобиографической прозой, у их героев есть общий "знаменатель" - обостренное чувство тайны, мучительное ощущение "страшной красоты" мира, причастность "тьме мелодий", из которой рождаются слова. Между девочкой и поэтом, "гением и красавицей" (говоря рыцарственным языком самого Пастернака) здесь стоит знак равенства.
Недаром "Детство Люверс" открывается эпизодом, который почти слово в слово повторяет первую строфу стихотворения. Внезапно проснувшаяся Женя с ужасом чувствует: "…нипочем нельзя было определить того, что творилось на том берегу… у того не было названия… Женя расплакалась… Объяснение отца было коротко:
Это - Мотовилиха…
…Только это ведь и требовалось: узнать, как зовут непонятное, - Мотовилиха". Слово, явившееся крошечной Жене "о третьем годе", что-то очень важное меняет в ее жизни: "В то утро она вышла из того младенчества, в котором находилась еще ночью…" И точно таким же эпизодом открывается очерк "Люди и положения": Пастернак вспоминает, как в гости к его отцу, будущему академику живописи Л. О. Пастернаку, в 1894 году - также "о третьем годе"! - приехал Лев Толстой и состоялся домашний концерт, в котором приняла участие мать будущего поэта, Р. И. Кауфман. Посреди ночи, вспоминает Пастернак, "я проснулся от сладкой, щемящей муки, в такой мере ранее не испытанной… Эта ночь межевою вехой пролегла между беспамятностью младенчества и моим дальнейшим детством". Полное родство ощущений! Ибо "нормальное" творчество, по Пастернаку, должно питаться запасами детской открытости "тьме мелодий", а "нормальное" детство должно тянуться во взрослый мир, как тянется к солнцу росток.
Но ни то ни другое не дается просто так, само собою. Нетрудно заметить, что настроение в "Так начинают. Года в два…" - тревожно, что обычной безмятежности и умиленной идилличности интонации, с которой принято говорить о детях, здесь нет и в помине. Напротив - таинственная мука, ночная атмосфера, "тьма мелодий" переполняют стихотворение. Точно так же и повести о девочке Жене и поэте Пастернаке отнюдь не радужны: ребенок и художник живут в "страдательном залоге" и драматические "кривые" их судеб практически совпадают. И он, и она - все время в борении с собой, все время на переломе, в состоянии перехода от одного призвания к другому.
Как было сказано, мы встречаемся с Женей Люверс в миг, когда она из младенца превращается в девочку. Затем вместе с ней переживаем процесс "прорастания" в девичество. А расстаемся именно тогда, когда она, пережив горечь двух утрат, вдруг ощущает себя взрослой девушкой, "маленькой женщиной", - и детство навсегда покидает ее.
Рассказ о себе и своем поколении Пастернак в "Охранной грамоте" и "Людях и положениях" тоже начинает с эпизода, открывающего в его младенческом сознании новое измерение, - со встречи со Львом Толстым. Кульминационное ударение сюжета делает на истории своего внезапного разрыва с мечтой всей молодости, философией и разрыва с прежней любовью. А завершает прощанием с Маяковским, другом и оппонентом.
Сплошная цепь утрат - и там и тут, причем самого дорогого, а иначе что бы это были за утраты.
Вторая часть "Детства Люверс" - "Посторонний" - посвящена странной встрече Жени с прихрамывающим незнакомцем, "посторонним". Она случайно замечает его в соседском саду, потом столь же случайно сталкивается с ним в книжной лавке и, сама не зная почему, выделяет его из толпы, начинает думать о нем. Слово "влюбленность" не произнесено в повести, оно подразумевается, но совершенно не подходит для определения чувства, пробудившегося в Жениной душе! Вообще в художественном мире Пастернака самые важные вещи не принято называть вслух, на них позволено лишь намекать. Ибо то, чему дано имя, перестает быть тайной: вспомним Мотовилиху. И недаром Женя не хочет вымолвить фамилию постороннего - Цветков, а называет его в третьем лице: "этот". В разговоре о тайне неопределенность точнее прямоты.
Но вот что особенно важно. Незнакомец, едва войдя в Женину жизнь, тут же "выходит" из нее. Жеребец, запряженный в экипаж родителей, "вздыбился, сбил и подмял под себя случайного прохожего" - этим погибшим прохожим и оказался Цветков. Мало того: после пережитого у Жениной мамы начались преждевременные роды и на свет появился мертвый братец Жени Люверс. Все это от нее пытаются скрыть, отселяют к знакомым Дефендовым, но она догадывается о произошедшем, и тайна смерти, подобно тайне любви, входит в ее сознание также "без слов", намеком. Однако воздействие она оказывает на девочку отнюдь не косвенное. Женя "вдруг почувствовала, что страшно похожа на маму… Чувство это было пронизывающее, острое до стона. Это было ощущение женщины, изнутри или внутренне видящей свою внешность и прелесть".
В самом начале второй части мы встречаем Женю, читающую Лермонтова. В самом конце мы видим, как "без дальнейших слов Лермонтов был тою же рукой втиснут назад в покосившийся рядок классиков". Вместе с Лермонтовым задвинуто в прошлое и Женино детство, а значит, исчерпан сюжет повести, названной "Детство Люверс".
Мне четырнадцать лет.
ВХУТЕМАС
Еще школа ваянья.
В том крыле, где рабфак,
Наверху,
Мастерская отца.
В расстояньи версты,
Где столетняя пыль на Диане
И холсты,
Наша дверь.
Пол из плит
И на плитах грязца.
Это дебри зимы.
С декабря воцаряются лампы.
Порт-Артур уже сдан,
Но идут в океан крейсера,
Шлют войска,
Ждут эскадр,
И на старое зданье почтамта
Смотрят сумерки,
Краски,
Палитры
И профессора.
Сколько типов и лиц!
Вот душевнобольной.
Вот тупица.
В этом теплится что-то.
А вот совершенный щенок.
В классах яблоку негде упасть
И жара, как в теплице.
Звон у флора и лавра
Сливается
С шарканьем ног.
Как-то раз,
Когда шум за стеной,
Как прибой, неослаблен,
Омут комнат недвижен
И улица газом жива, -
Раздается звонок,
Голоса приближаются:
Скрябин.
О, куда мне бежать
От шагов моего божества!
Близость праздничных дней,
Четвертные.
Конец полугодья.
Искрясь струнным нутром,
Дни и ночи
Открыт инструмент.
Сочиняй хоть с утра,
Дни идут.
Рождество на исходе.
Сколько отдано елкам!
И хоть бы вот столько взамен.
Петербургская ночь.
Воздух пучится черною льдиной
От иглистых шагов.
Никому не чинится препон.
Кто в пальто, кто в тулупе.
Луна холодеет полтиной.
Это в нарвском отделе.
Толпа раздается:
Гапон.
В зале гул.
Духота.
Тысяч пять сосчитали деревья.
Сеясь с улицы в сени,
По лестнице лепится снег.
Здесь родильный приют,
И в некрашеном сводчатом чреве
Бьется об стены комнат
Комком неприкрашенным
Век.
Пресловутый рассвет.
Облака в куманике и клюкве.
Слышен скрип галерей,
И клубится дыханье помой.
Выбегают, идут
С галерей к воротам,
Под хоругви,
От ворот - на мороз,
На простор,
Подожженный зимой.
Восемь громких валов
И девятый,
Как даль, величавый.
Шапки смыты с голов.
Спаси, господи, люди твоя.
Слева - мост и канава,
Направо - погост и застава,
Сзади - лес,
Впереди -
Передаточная колея.
На Каменноостровском.
Стеченье народа повсюду.
Подземелья, панели.
За шествием плещется хвост
Разорвавших затвор
Перекрестков
И льющихся улиц.
Демонстранты у парка.
Выходят на Троицкий мост.
Восемь залпов с Невы
И девятый,
Усталый, как слава.
Это -
(слева и справа
Несутся уже на рысях.)
Это -
(дали орут:
Мы сочтемся еще за расправу.)
Это рвутся
Суставы
Династии данных
Присяг.
Тротуары в бегущих.
Смеркается.
Дню не подняться.
Перекату пальбы
Отвечают
Пальбой с баррикад.
Мне четырнадцать лет.
Через месяц мне будет пятнадцать.
Эти дни, как дневник.
В них читаешь,
Открыв наугад.
Мы играем в снежки.
Мы их мнем из валящихся с неба
Единиц
И снежинок
И толков, присущих поре.
Этот оползень царств,
Это пьяное паданье снега -
Гимназический двор
На углу поварской
В январе.
Что ни день, то метель.
Те, что в партии,
Смотрят орлами.
Это в старших.
А мы:
Безнаказанно греку дерзим,
Ставим парты к стене,
На уроках играем в парламент
И витаем в мечтах
В нелегальном районе грузин.
Снег идет третий день.
Он идет еще под вечер.
За ночь
Проясняется.
Утром -
Громовый раскат из кремля:
Попечитель училища...
Насмерть...
Сергей александрыч...
Я грозу полюбил
В эти первые дни февраля.
у стихотворения ДЕТСТВО аудио записей пока нет...
Детство |
"Детство"
Мне четырнадцать лет.
ВХУТЕМАС
Еще школа ваянья.
В том крыле, где рабфак,
Наверху,
Мастерская отца.
В расстояньи версты,
Где столетняя пыль на диане
И холсты,
Наша дверь.
Пол из плит
И на плитах грязца.
Это дебри зимы.
С декабря воцаряются лампы.
Порт-артур уже сдан,
Но идут в океан крейсера,
Шлют войска,
Ждут эскадр,
И на старое зданье почтамта
Смотрят сумерки,
Краски,
Палитры
И профессора.
Сколько типов и лиц!
Вот душевнобольной.
Вот тупица.
В этом теплится что-то.
А вот совершенный щенок.
В классах яблоку негде упасть
И жара, как в теплице.
Звон у флора и лавра
Сливается
С шарканьем ног.
Как-то раз,
Когда шум за стеной,
Как прибой, неослаблен,
Омут комнат недвижен
И улица газом жива, -
Раздается звонок,
Голоса приближаются:
Скрябин.
О, куда мне бежать
От шагов моего божества!
Близость праздничных дней,
Четвертные.
Конец полугодья.
Искрясь струнным нутром,
Дни и ночи
Открыт инструмент.
Сочиняй хоть с утра,
Дни идут.
Рождество на исходе.
Сколько отдано елкам!
И хоть бы вот столько взамен.
Петербургская ночь.
Воздух пучится черною льдиной
От иглистых шагов.
Никому не чинится препон.
Кто в пальто, кто в тулупе.
Луна холодеет полтиной.
Это в нарвском отделе.
Толпа раздается:
Гапон.
B зале гул.
Духота.
Тысяч пять сосчитали деревья.
Сеясь с улицы в сени,
По лестнице лепится снег.
Здесь родильный приют,
И в некрашеном сводчатом чреве
Бьется об стены комнат
Комком неприкрашенным
Век.
Пресловутый рассвет.
Облака в куманике и клюкве.
Слышен скрип галерей,
И клубится дыханье помой.
Bыбегают, идут
С галерей к воротам,
Под хоругви,
От ворот - на мороз,
На простор,
Подожженный зимой.
Восемь громких валов
И девятый,
Как даль, величавый.
Шапки смыты с голов.
Спаси, господи, люди твоя.
Слева - мост и канава,
Направо - погост и застава,
Сзади - лес,
Впереди -
Передаточная колея.
На каменноостровском.
Стеченье народа повсюду.
Подземелья, панели.
За шествием плещется хвост
Разорвавших затвор
Перекрестков
И льющихся улиц.
Демонстранты у парка.
Выходят на троицкий мост.
Восемь залпов с невы
И девятый,
Усталый, как слава.
Это -
(слева и справа
Несутся уже на рысях.)
Это -
(дали орут:
Мы сочтемся еще за расправу.)
Это рвутся
Суставы
Династии данных
Присяг.
Тротуары в бегущих.
Смеркается.
Дню не подняться.
Перекату пальбы
Отвечают
Пальбой с баррикад.
Мне четырнадцать лет.
Через месяц мне будет пятнадцать.
Эти дни, как дневник.
В них читаешь,
Открыв наугад.
Мы играем в снежки.
Мы их мнем из валящихся с неба
Единиц
И снежинок
И толков, присущих поре.
Этот оползень царств,
Это пьяное паданье снега -
Гимназический двор
На углу поварской
В январе.
Что ни день, то метель.
Те, что в партии,
Смотрят орлами.
Это в старших.
А мы:
Безнаказанно греку дерзим,
Ставим парты к стене,
На уроках играем в парламент
И витаем в мечтах
В нелегальном районе грузин.
Снег идет третий день.
Он идет еще под вечер.
За ночь
Проясняется.
Утром -
Громовый раскат из кремля:
Попечитель училища...
Насмерть...
Сергей александрыч...
Я грозу полюбил
В эти первые дни февраля.
