Ппж в вов. Походно-полевые жёны на фронте: как это было

В войсках на фронте находилось немало женщин. Много их было в медицинских учреждениях, в войсках связи, некоторое количество в дорожных частях и тыловых службах. Наряду с мужчинами они переносили все тяготы военной походной жизни, им только приходилось труднее прежде всего из-за физиологических особенностей; даже уединиться им можно было не всегда, чтобы сделать свои естественные отправления и невольно приходилось поступаться своей природной стыдливостью.
Женщина на войне - это большая тема, не достаточно правдиво освещенная в нашей литературе. Большинство женщин честно выполняло свои служебные обязанности; но кроме этих обязанностей мужчины, особенно начальники, требовали от них интимных отношений, и в этом трудно было отказать, так как от начальника зависело не только положение, но и сама жизнь. Уже в первые недели войны многие командиры на фронте обзавелись любовницами, которые получили название ППЖ (полевые подвижные жены). Я был поражен, когда летом 41-го года, явившись с докладом к уважаемому мною комдиву Швецову, увидел в его землянке совсем молоденькую девушку, которая жила с ним. Подобные девочки были и у комиссара Шабалова, у начальника штаба Фролова, у командиров полков и других начальников. Говорили, что для этих целей мобилизовались девушки в прифронтовых районах. Основным поставщиком ППЖ в нашу дивизию был врач Мордовин, да и сам он жил с фельдшерицей саперного батальона, несколько отошедши от нашего дружного коллектива. Сами женщины, в основном, смотрели на это просто: сегодня живу, завтра убьют, а если забеременею или заражусь, пошлют в тыл.
Были и приятные исключения. Так в дивизионной полевой хлебопекарне служила санинструктором Наташа, молодая, красивая девушка из интеллигентной семьи. Несмотря на домогательства мужчин, она осталась непреклонной. В дивизии она пользовалась большим уважением и любовью.
В результате фронтовых связей распалось много семей, после войны многие начальники привезли с собой молодых жен, а старым дали отставку.

Весной 1942 года вместо Швецова, назначенного командиром корпуса, нашей дивизией стал командовать Завадовский, человек грубый, несдержанный, допускающий по отношению к подчиненным рукоприкладство. Ранее он командовал кавалерийской дивизией. К работникам тыла он относился с большим предубеждением, и мы очень жалели об отъезде Швецова.
В июне по окончании годичного кандидатского срока я был принят в члены ВКП(б). В конце июня 1942 года был получен приказ о моем назначении эпизоотологом Ветеринарного отдела 49-й армии. Мне жаль было расставаться с фронтовыми друзьями, с привычной обстановкой и покидать дивизию, в которой я прослужил более трех лет, и, хоть это и было повышением, 1-го июля я без особой охоты уехал к месту новой службы.
Управление тыла армии располагалось в двадцати пяти километрах к востоку от Юхнова. Здесь в лесу, в большом блиндаже и находился вместе с другими тыловыми службами Ветотдел армии, возглавляемый военветврачом 1-го ранга Боровковым. Уже на следующий день я уехал в дивизии и части, входящие в состав 49-ой армии.
Началась моя бродячая жизнь. Где на попутной машине, где верхом, где пешком из дивизии в дивизию, из полка в полк, из ветлазарета в ветлазарет колесил я по этой скудной, разоренной войной Калужской земле. 49-я армия, в состав которой входили четыре дивизии (18-я гвардейская, 42-я, 194-я и 217-я стрелковые) занимала оборону шириной в сорок километров по линии фронта. Кроме боевых частей в армии имелось много частей и учреждений связи, саперных и тыловых, где имелись лошади и ветеринарный состав. Непосредственно Ветотделу подчинялись армейский и эвакуационный ветлазареты. Все эти части и учреждения размещались в тыловом районе армии глубиною сорок километров, и вся моя работа заключалась в бесконечных скитаниях, осмотрах лошадей и оказании помощи работникам подчиненной мне ветеринарной службы.
На нашем участке Западного фронта в это лето шли бои местного значения, и было сравнительно спокойно. Свой главный удар немцы нанесли на юге. Прорвав фронт и разбив наши войска, они заняли всю Украину, Кубань, Северный Кавказ и вышли к перевалам Большого Кавказского хребта и к Волге в районе Сталинграда.
С наступлением осенних холодов Управление тыла армии переместилось в расположенную рядом деревню Бойцово, где ветотдел занял небольшой, довольно убогий домик. К этому времени я вполне освоился с обстановкой армейского тыла. Коллектив ветотдела был небольшой и дружный. Начальник отдела Боровков - старый служака, несколько суетливый, чуть заикающийся, был симпатичным и культурным человеком. Терапевта Щелева я знал по Дретуньскому лагерю, где он был дивизионным ветеринарным врачом 5-ой стрелковой дивизии в Полоцке. Он был скромным, молчаливым, добродушным человеком, и с ним у меня сложились дружеские отношения. Старший помощник начальника Мушников - обрусевший грузин, весельчак, анекдотист был душой нашего коллектива; он мог найти подход к каждому и умел хорошо устраиваться в жизни. Помощником начальника отдела по снабжению был Шамин - молодой, веселый, общительный парень. Должность делопроизводителя выполнял ветфельдшер, фамилию которого, к сожалению, я не помню. Кроме того, был шофер грузовой машины и солдат для обслуживания.

Прошли Октябрьские праздники, конечно, не без выпивки, благо спирт ветотдел всегда мог достать за счет ветеринарного снабжения. Вскоре после праздника мне привалило неожиданное счастье. Боровков дал мне отпуск на пятнадцать дней; на это он имел право, а печать и проездные документы у нас были свои. И вот в середине ноября я уехал в Новосибирск.
До Москвы доехал на попутной машине вместе с какими-то политработниками. Где-то на окраине города я нашел семью Щелева, которой передал от него письмо и небольшую посылку. Остался у них ночевать. Какое это счастье - лечь в чистую постель, на пуховую подушку, укрыться теплым одеялом! Утром через военного коменданта на Ярославском вокзале я достал железнодорожный билет в положенный мне мягкий вагон. Поезд до Новосибирска шел четверо суток. Питался на больших станциях по талонам, выданным вместо пайка. Кормили скудно какой-то баландой и постной кашей. Чем ближе я подъезжал к Новосибирску, тем большее нетерпение охватывало меня. Казалось, что поезд идет слишком медленно. Душа рвалась туда, вперед, к любимой жене и сыну, которых я не видел полтора года. И вот наступил этот радостный день 20 ноября 1942 года.
Знакомый город, глубокий овраг перед военным городком, полутемная лестница, ведущая на третий этаж. Как бьется сердце, будто хочет выпрыгнуть из груди. Здравствуй, дорогая, любимая! Здравствуй, сын мой родной! Вот и пришел я с войны живой, невредимый, пришел, чтобы увидеть вас, принес неизбывный, нерастраченный запас любви своей. Разве горечью долгой разлуки, тяжелых лишений, опасных скитаний по дорогам войны не заслужил я радости этой встречи?
Говорят, что бочку меда может испортить ложка дегтя. И в этом большом моем счастье свидания была капля горечи. В один из этих счастливых вечеров к нам пришел генерал Добровольский, начальник Новосибирского пехотного училища, в котором работала Ольга, принес бутылку спирта, мы выпили, закусили. Он очень скоро опьянел, начал нести всякий вздор, намекнул на интимную близость с моей женой. Я сказал: "Товарищ генерал, вы пьяны. Уходите, пожалуйста" и сунул в карман его шинели недопитую бутылку. Жалею, что тогда его пьяного не вытолкал в шею и не спустил с лестницы. Он оскорбил не только меня, он оскорбил и унизил мою жену.
Ослепленный любовью, я не до конца тогда понял обиду свою. Я - тугодум, живу задним умом, и тогда не осознал всей этой пошлой грязи, запятнавшей нашу жизнь. На следующий день Женя, за что-то рассердившись на мать, сказал ей в сердцах:
- Тебе бы только с Добровольским целоваться!
Ему тогда шел тринадцатый год, и для его неискушенной натуры это, может быть, было более глубокой раной, чем для меня. Не тогда ли в отношениях между матерью и сыном возникла трещина недопонимания, отчужденности, которая сказалась потом? Конечно, в те суровые дни войны, когда в тылу было очень голодно, в борьбе за жизнь свою и сына, за чашку похлебки, за право снимать пробу в курсантской столовой жена могла изменить мне. Я мог простить это ей; но хамство этого неумного генерала и его визит ко мне с бутылкой спирта простить не могу.
Странно, что тогда я все простил ей, а теперь мне невозможно сделать это. С того времени прошло около четверти века, я вспоминаю об этом, и мне становится больно.
Быстро пролетели эти пять счастливых дней, и вот опять надо собираться ехать на фронт. Вечером 25 ноября Оля проводила меня на вокзал. Томительная, длинная дорога с полупустым желудком, холодная и пустынная Москва, Киевский вокзал, Мятлево - наша станция снабжения, а там уж до нашей деревушки рукой подать. Здесь за время моего отсутствия ничего не случилось. И опять началась фронтовая страда - скитание по заснеженным дорогам, ночевки в землянках фронтовой полосы под гул артиллерийской канонады.

Во многих советских / российских кинофильмах о войне есть забавные сцены, когда некий «Ромео окопный» в промежутке между боями пытается ночью посетить землянку медсестры или кухарки, и та непременно треснет его чем-то, отгоняя от себя, после чего раздается хохот остальных солдат. На самом деле за такими эпизодами скрывается глубокий трагизм военной судьбы советских женщин.

Ведь, как вспоминают фронтовички, такое явление тогда было распространенным, и некоторые из них, чтобы оградить себя от него, вынуждены были сожительствовать с кем-то одним. Желательно с офицером, который мог защитить от назойливых поклонников. Эта категория женщин среди солдат получила название «походно-полевая жена» или сокращенно ППД.

Иными словами, ППД — это любовницы офицерского состава Красной армии, которые в обмен на опеку со стороны мужчин должны были заменять им жен — прежде всего удовлетворять сексуально. Распространенным такое явление было в тылу армии, а не на передовой. После войны любовники практически всегда расставались, и мужчины возвращались к своему довоенному образу семейной жизни. Хотя были и исключения из правил.

Ветеран Исаак Кобылянский в воспоминаниях пишет, что среди военных командиров действовал неписаный порядок: о всех прибывших в полк женщинах строевая часть сначала докладывала командиру, его заместителям и начальнику штаба. По итогам доклада, «смотрин», а порой и короткого собеседования определялось, куда (это часто означало, кому в постель) направят новую однополчанку.

Обычно зачисление в штат происходило на должности, которым женщины не соответствовали по навыкам, что в определенной степени затрудняло работу в штабах, но кадровики должны были мириться с таким положением вещей. Фронтовой переводчик Ирина Дунаевская писала в дневнике, что в декабре 1943 года после ранения ее отправили в расположение нового полка, но достаточно быстро отправили обратно, потому что возвращалась из больницы предыдущая переводчица. Попытки кадровика оставить ее в штабе за счет заимствованной в одном из полков штатной должности переводчика не дали результатов. «Выяснилось, что хоть переводчиков действительно нет, должностей тоже нет — на них числятся командные ППД, разные там секретарши, машинистки».

Ветеран войны Н.Посылаев, вспоминая это явление, говорил: «Пусть простят меня фронтовички, но говорить буду о том, что видел сам. Как правило, женщины попав на фронт, быстро становились любовницами офицеров. А как иначе, если женщина сама по себе, домогательствам не будет конца. Другое дело, когда при ком-нибудь… «походно-полевые жены» были практически у всех офицеров … ».

Военные одной из частей Калининского фронта во время отдыха, 1941-1942.

Конечно, в высказываниях мужчин-ветеранов есть определенный процент преувеличения (например, трудно поверить, чтобы у каждого офицера на фронте была ППД), но факт наличия такого института в красной армии опровергнуть сложно.

Эта тема специфическая и раздражительная для постсоветского общества. Представляется, что в этом вопросе мы стали заложниками советской традиции писания о войне в идеалистическом ключе, избегая фронтовой реальности и выкристаллизовывая некий благородный образ солдата. Скажем, англичанина или американца фактами о сексе между военными во Второй мировой войне не удивишь. Они понимают, что это нормальное природное явление.

Для наших людей среднего возраста половая жизнь на фронте — сенсация. Ведь война в привычных для них советских фильмах и книгах — это только героизм и доблесть тогдашних солдат. О том, что солдат мог на фронте спать с женщиной, даже не представляли. Хотя половое влечение к противоположному полу — нормальное явление для здорового человека, даже на войне. Другое дело — соответствует ли оно принципам нравственности, все ли происходит по обоюдному согласию без принуждения и шантажа.

Отрицательным моментом была невозможность для красноармейца легально снять сексуальное напряжение. В других армиях распространенным было использование борделей, но в советской армии их не было. Правда, по словам генерала Николая Антипенко летом 1944 года для советских офицеров были открыты с согласия верховного командования два борделя. Назывались они «дома отдыха». Эксперимент быстро провалился. Первая группа офицеров после 3-недельного отдыха вернулись на фронт, прихватив с собой своих новых подружек.

Не было в советском армии и практики отпусков — в отличие от вермахта, когда солдаты могли несколько недель отдохнуть от боевых действий, побыть с женами или невестами.

В красной армии даже ходили слухи, что женщин направляют на военную службу специально, с целью удовлетворять сексуальные потребности мужчин.

Собственно это является одной из причин появления ППД среди советских военных. Другая причина — ощущение постоянной угрозы жизни, что часто приводило к деморализации. Известная российская оперная певица Галина Вишневская (на фронте служила в штабе ПВО) в своих воспоминаниях «История жизни» довольно точно описала состояние женщин и солдат в то время: «В те страшные годы, когда на плечи женщин легла такая непомерная нагрузка, много было разрушено жизней. Женщины пили наравне с мужчинами, курили махорку… Потеря мужей и женихов приводила к моральному падению многих».

Однако, по мнению автора, главной причиной существования института ППД в красной армии была проблема морального разложения ее командного состава и руководства СССР. И оно произошло не в ходе Второй мировой войны, а еще в 1920-1930-х годах. Германо-советская война лишь усугубила и обнажила эту проблему.

В те времена большинство партийных руководителей имели любовниц и не стеснялись этого. Обычно любовные приключения коммунистическим бонзам вспоминали, когда они попадали в опалу.

Аморальности в жизни партийных вождей хватало. Иосиф Сталин еще в начале политической деятельности жил с 14-летней девочкой Лидой Перепригиной, отбывая ссылку в Туруханском крае. Несовершеннолетняя даже родила от него двоих детей, но будущий «вождь народов» не признал их своими. Такие факты из жизни Сталина описаны в секретном письме руководителя КГБ Ивана Серова Никите Хрущеву от 18 июля 1956 года. Со второй половины 1930-х годов любовницами вождя были актрисы, певицы и балерины Большого театра: Наталья Шпиллер, Валерия Барсова, Вера Давыдова, Марина Симонова, Ольга Лепешинская.

О сексуальных «подвигах» Лаврентия Берии в ЦК ходили легенды. В своих притязаниях он не останавливался ли не перед чем. Так, одна из его любовниц Нина Алексеева уверена, что по приказу Берии расстреляли ее жениха.

Не лучше была ситуация в среде высшего военно-командного состава Красной армии. «Походно-полевых жен» имели большинство военных от маршалов до офицеров. Среди маршалов это были Георгий Жуков, Андрей Еременко, Иван Конев, Родион Малиновский, Константин Рокоссовский. Двое последних после войны свои отношения оформили брачными узами.

Маршал Родион Малиновский с женой Р.Курченко, а также деятели УССР Л.Г.Мельников и Д.С.Коротченко (в центре) на вокзале в Киеве, 27 октября 1948 года.

Малиновский во время войны был вдовцом. Со второй женой познакомился на фронте летом 1943 года, при вручении орденов солдатам и сержантам (Раиса была среди награжденных). Она настолько понравилась генералу, что он выяснил, где девушка служит и приказал перевести ее к себе в штаб. Женщина была моложе его на 17 лет. Сначала она была его ППД. Однако в июне 1945 они вместе прибыли на «победный» прием в Кремль. Ни один из присутствующих маршалов и генералов не был замечен там со своей ППД. В 1946 пара поженилась, в браке прожили 25 лет, имели двоих детей.

В общем, в ходе войны, проблема ППД разрослась до огромных размеров, о чем свидетельствуют даже архивные документы. В начале руководство пыталось бороться с этим явлением. Пары разводили, разводя по разным дивизиях и фронтам. Но так было где-то до конца 1942 года, затем на них «махнули рукой». Лев Копелев пишет в мемуарах, что тогда по войскам прошел слух, будто Сталин сказал: «Не понимаю, почему наказывают боевых командиров за то, что они спят с женщинами. Ведь это естественно, когда человек спит с женщиной. Вот если человек спит с мужчиной, то это неестественно, и тогда нужно наказывать. А так зачем? »

Обычно рядовые бойцы к ППД относились с презрением, слагали о них пошлые анекдоты и непристойные стишки. Вина за это частично лежала на самых «держателях» ППД. Ведь эти мужчины, имея большую власть, создавали любовницам очень комфортные по фронтовыми меркам условия. «Жены», находясь на воинских должностях, часто жили при штабе в тылу и о войне имели смутное представление. Получали военные награды без надлежащих оснований — чаще всего медаль «За боевые заслуги», известную в солдатском фольклоре как медаль «За половые услуги».

Военные одной из частей Юго-Западного фронта во время отдыха, 1941-1942

В первые послевоенные годы женщин, вернувшихся с фронта, советское общество встречало с прохладцей. Их делили на «правильных» и «неправильных», ППД или не ППД, а практически всех называли «фронтовичка» или «фронтовая». Тогда эти слова, в отличие от сегодняшнего времени, вызывали не уважение, а скорее осуждение, так как содержали обвинения в доступности, безнравственности. Тем более, что многие из них вернулись с фронта беременными. Понятно, что большинство «тыловых» женщин предполагали, что «фронтовичка» могла в теории спать с ее мужем, а это вызвало ревность, злость и презрение.

«Нам даже говорили: «Чем заслужили свои награды, туда их и вешайте». Поэтому сначала не хотели носить ни ордена, ни медали. Вот как нас сначала встретили», — вспоминала Юдифь Голубкова. Ветеранка Нина Афанасьева отмечает, что в первые послевоенные годы отношение к ним было плохим: «От посторонних можно было услышать: «фронтовая», «фронтовичка». Лет пять после войны это продолжалось. Многие не говорили, что воевали, стеснялись».

И что с того, что в среде, где некоторое время находится много молодых людей противоположного пола, трудно избежать сексуальных отношений, романов и притязаний?

Фотографии — с ЦГКФФА Украины им. Г.С.Пшеничного.

Автор книги «Прямой наводкой по врагу» - Исаак Кобылянский начал воевать в 1942 году под Сталинградом. Он был тогда сержантом, командиром орудийного расчета батареи 76-мм полковых пушек, носивших прозвище «Прощай, Родина!» за их открытые позиции у переднего края. В отличие от многих военных мемуаров книга не утомит читателя описаниями баталий, в ней рассказано лишь о нескольких драматически сложившихся боях. Гораздо больше места уделено искреннему рассказу о восприятии войны поначалу неопытным городским парнем, верившим официальной пропаганде. Откровенные, с долей юмора рассказы о собственных заблуждениях и промахах, о многих «нештатных» ситуациях на войне вызывают улыбку, но чаще заставляют задуматься. Вместе с автором героями книги стали его однополчане. С неподдельной теплотой он описывает самых близких друзей, подлинных героев войны.

Вы видели фильм «Военно-полевой роман» Петра Тодоровского? Он, как и Исаак Кобылянский тоже фронтовик, а то, что Вы сегодня прочтете, это, по сути, то, что осталось за кадром этого фильма, в части любовных отношений между командирами и понравившимися им подчиненными женщинами. «Грязно?» - скажите Вы. А я не осуждаю ни тех, ни других. Я не имею такого морального права. Людям всегда хочется любить и быть любимыми… Даже на войне. И это правда.

Вместе с нами они мерзли и мокли, рядом с нами, когда удавалось, отогревались и просыхали у костра. Было их в полку около двадцати: телефонистки, медсестры, две машинистки.

Большая часть «подруг» попала в полк после окончания краткосрочных курсов медсестер или связисток. Лишь старший врач санроты Вера Михайловна Пенкина перед войной окончила медицинский институт.

Почему немало девушек шло в армию, на фронт добровольно? Было на это, думаю, несколько совершенно разных причин. Некоторыми руководили патриотические мотивы, другим надоели лишения, на которые был обречен тыл. Существовал еще один несомненно серьезный мотив: мужчины в тылу стали редкостью, а на фронте можно было запросто найти своего суженого или, на худой конец, временного, как теперь говорят, партнера.

Наименее опасными для жизни, если позволительно говорить о безопасности на фронте, местами службы девушек были штаб полка (на должностях машинистки или телефонистки) и полковая санитарная рота (от врача до санитарки). Самой серьезной опасности подвергались девушки, служившие в санитарных взводах батальонов, те, кто перевязывал раненых на поле боя, кто выносил беспомощных (и таких тяжелых!) солдат из-под огня противника. Здесь девушки были редкостью, большинство санитаров составляли пожилые мужчины.

Попадая в такое место, как наш полк, каждая девушка с первой минуты становилась предметом откровенного вожделения десятков, если не более, изголодавшихся по женщинам мужчин. Редкой случалось остаться без партнера, еще реже были те, кто отказывались от сожительства по моральным соображениям.

Оля

Вглядевшись, я узнал Олю. Санитары рассказал и, что она погибла, когда ползла, чтобы помочь раненому.

* * *

Имеется в виду, что многие становились «полевыми походными женами» (сокращенно - ППЖ) офицерского состава. Существовал негласный порядок, по которому обо всех прибывших в полк женщинах строевая часть сначала докладывала командиру полка, его заместителю и начальнику штаба. По результатам доклада, «смотрин», а иногда и короткого собеседования определялось, куда (это нередко означало, к кому в постель) направят служить новую однополчанку. Если высокий начальник был в данный момент «холостяком» и предвидел, что сумеет сделать ее своей ППЖ, то он приказывал будущему номинальному командиру новоприбывшей: «Зачисли в свой штат и отправь в мое распоряжение». Обычно от такой судьбы не отказывались, соглашались охотно, хотя разница в возрасте часто достигала четверти века, а то и больше. Редко кого из этой категории девушек останавливало также семейное положение и наличие детей у будущего покровителя. Было наперед ясно, что с точки зрения быта, снабжения, питания, да и безопасности ППЖ командира будет в привилегированном положении. Совершая такой выбор, девушка питала надежду стать в конце концов настоящей женой этого человека и, как могла, старалась завоевать его сердце. Мне известно несколько случаев, когда ППЖ добивались своего, но чаще они оказывались покинутыми и, как правило, оставались одинокими до конца дней.

Не всегда, однако, девушки покорно подчинялись выбору начальства и принимали заманчивые предложения. Бывало, поступая по велению сердца, они выбирали себе офицера рангом пониже, хотя это грозило неприятными последствиями. Вот какой «военно-полевой любовный треугольник» сложился и существовал довольно долго в нашем полку.

Тася

Вера Михайловна

Осмотревшись, Вера Михайловна сама выбрала «друга фронтовой жизни». Им стал тридцатилетний командир минометной батареи старший лейтенант Всеволод Любшин. Хорошо сложенный, кареглазый симпатичный мужчина, он происходил из кубанских казаков, до войны жил в Казахстане, преподавал военное дело в средней школе.

Вера Михайловна (она приучила всех офицеров полка обращаться к ней по имени и отчеству) не прогадала с выбором друга. Всеволод создал ей почти идеальные по фронтовым условиям и его возможностям удобства существования. В распоряжении командира батареи имелось несколько повозок, одна из которых во время ночных переходов зачехлялась брезентом и служила Вере спальней. О такой роскоши в своей санроте она могла бы только мечтать, тем более что время от времени в повозку ненадолго забирался «согреться» (или «отдохнуть») ее неутомимый любовник. Вера Михайловна была темпераментной особой, и нередко ездовой и шагавшие рядом с повозкой солдаты батареи на слух определяли, что происходит под брезентом.

Когда мы находились во втором эшелоне, и, если в санроте все было спокойно, Вере удавалось проводить целые дни в расположении полковых артиллеристов (командиры наших батарей были друзьями, и мы всегда располагались рядом). Здесь она могла насладиться вкусной, по ее заказу приготовленной едой, выпить наравне с мужчинами «наркомовской» водки или какого-нибудь трофейного напитка. Подвыпив, Вера Михайловна «дурела», становилась обозленной, вовсю сквернословила. До сих пор помню ее безобразный поступок «под градусом», совершенный в конце января 1945 года, когда мы остановились на сутки в каком-то прусском имении.

За предшествовавшие полгода нам удалось собрать на территории Литвы, Латвии и Восточной Пруссии небольшую коллекцию патефонных пластинок с хорошими мелодиями, но главную ценность составляли неизвестные доселе записи песен в исполнении русских эмигрантов. Обзавелись патефоном и, как только случался спокойный часок, с наслаждением по многу раз слушали «свою» музыку. И патефон, и пластинки находились в общей собственности обеих батарей. И вот, после хорошего коллективного возлияния в просторном особняке, Вера Михайловна учинила Севе громкий скандал и, чтобы почувствительнее досадить ему, схватила наше сокровище - стопку пластинок, вознесла ее над головой и изо всей силы шмякнула оземь. (В эти трагические секунды мы все оцепенели и выглядели, наверное, как персонажи гоголевской «немой сцены». Только Любшин, протянув руки к своей ППЖ и пытаясь ее успокоить, бормотал: «Вера, стой, Вера, стой...»)

О некоторых нравах, царивших на фронте, свидетельствует событие, происшедшее с участием Веры и Всеволода в одну из ночей второй половины марта 1945 года.

В этот период мы готовились к штурму Кенигсберга, назначенному на начало апреля. Полк размещался в лесу, и жили мы в хорошо оборудованных землянках.

Примерно за месяц до события, о котором хочу рассказать, к нам прибыл новый командир полка (тринадцатый по счету, начиная от Туймазы). Это был рослый, под 190 см, черноволосый скуластый мордвин подполковник Купцов. Спустя день-два после его появления досужие языки стали рассказывать, что подполковник прибыл не один: в его землянке безвыходно обитает весьма упитанное юное существо женского пола (лица ее никто не видел). У входа в землянку всегда стоял автоматчик, так что никаких подробностей о подруге Купцова в полку не знали. (Это, кстати, еще один вариант женской доли на фронте - ППЖ-затворница.)

Знакомясь поочередно с подразделениями полка, Купцов побывал и в санроте. Там он не мог не обратить внимания на привлекательную Пенкину, которая в качестве старшего врача, приветливо улыбаясь, представляла важному посетителю весь медицинский персонал и со знанием дела отвечала на вопросы. Судя по тому, что произошло позже, Вера Михайловна произвела на командира полка сильное впечатление. На следующие сутки, около полуночи, Купцов из своей штабной землянки позвонил в санроту и передал распоряжение: капитану медслужбы Пенкиной немедленно прибыть в штаб, ее будет сопровождать связной командира полка. Вера Михайловна, естественно, ночевала у Севы, так что, не обнаружив ее в санроте, связной долго блуждал по лесу, пока нашел, где расположились минометчики. Добравшись наконец до землянки Любшина и разбудив ее хозяина, связной несколько раз повторил недоумевавшему командиру батареи, кого и куда вызывают. Минут через десять из землянки вышли Сева с Верой и последовали за связным.

У входа в штабную землянку Купцова, которую охранял автоматчик, связной попросил их подождать, сам вошел и через минуту вернулся со словами «Приказано войти только гвардии капитану». Вера пошла в землянку, а Всеволод закурил и, нервничая, стал расхаживать взад-вперед, не удаляясь от автоматчика больше чем на десять метров. Выбросив окурок «Беломора», он начал раскуривать вторую папиросу, но в это время из землянки раздался вопль: «Сева!» Любшин вмиг расстегнул кобуру и достал пистолет, плечом оттолкнул автоматчика и ворвался в землянку.

Направив пистолет на Купцова, он взял за руку растрепанную Веру и вместе с ней покинул логово несостоявшегося насильника. (О подробностях случившегося Любшин рассказал мне спустя тридцать лет, во время юбилейной встречи ветеранов дивизии в Севастополе. Тогда же он вспоминал, что Купцов не простил ему своего поражения, но мстить начал, когда война уже закончилась.)

«Военно-полевой роман» Любшина и Пенкиной завершился за три недели до конца войны. Втайне от Всеволода Вера Михайловна оформила документы на увольнение в запас и, когда все было готово, сказала ему: «Севушка, спасибо, дорогой, за все, что ты дал мне в эти годы, спасибо за твою любовь, за твои ласки! Но, милый, ты должен понять, что мы с тобой - не пара для жизни на «гражданке». Ты найдешь свое счастье, а я - свое. Прощай, Севушка, и будь счастлив!» Многие, в том числе и я, были ошеломлены неожиданным финалом, сочли ее поступок чуть ли не предательством. А ведь, пожалуй, она была права.

Любшин прослужил в армии еще несколько лет, женился, в середине 80-х переехал из Казахстана в Крым, позже овдовел. Сейчас ему под девяносто, живет в Уральске. Вера Михайловна покинула Москву в 1948 году, такие сведения дала мне Мосгорсправка, когда я пытался разыскать свою однополчанку.

Аня

Сначала Аниным «другом» был командир стрелковой роты (фамилии не помню), но его через месяц ранило, а затем она надолго сошлась с командиром другой роты Ремизовым, обыкновенным солдафоном, главными достоинствами которого были зычный голос и умение много выпить, не пьянея. Анины невезения продолжались: летом 1944 года она заболела сыпным тифом. (Это удивляло. Ведь вши, главный разносчик тифа, буквально кишевшие на нас до весны 1943 года, уже пошли на убыль.) Из госпиталя Аня возвратилась остриженной наголо, жаль было на нее смотреть. Но как только волосочки на голове немного отросли, стало заметно другое: Аня - беременна. И вот она уже покидает фронт, едет к маме рожать. (Все происходило в полном соответствии с бытовавшим тогда анекдотом из серии «Ответы Армянского радио на вопросы радиослушателей». Вот его подлинный текст: «Нас спрашивают, в чем разница между авиабомбой и фронтовичкой? Отвечаем: авиабомбу начиняют в тылу и отправляют на фронт, а фронтовичку начиняют на фронте и отправляют в тыл».)

Главные Анины страдания начались с момента приезда в родную деревню на Калининщине. (Ее письмо-исповедь я получил в 1968 году, когда случайно узнал адрес однополчанки и написал ей короткое приветственное письмо.) В первую же минуту встречи мать протянула дочери недавно полученное письмо от Ремизова. Сообщая о скором возвращении Ани, автор письма решительно отказался от возможного отцовства, ссылаясь на то, что «у нее таких, как я, были десятки, а я вообще очень давно с ней дела не имел». Аня была потрясена подлостью своего недавнего сожителя, но природа продолжала действовать по своему расписанию, и вскоре в семье Корнаковых появился третий человек - сын Ани.

Когда ребенку исполнилось три года и он несколько раз спросил у Ани об отце, она собрала вещички и на последние деньги отправилась с сыном в село, где жил с новой семьей Ремизов и куда она до этого уже посылала письма, остававшиеся без ответа. Как и следовало ожидать, их не впустили даже на порог ремизовского дома. Возвращаться к матери Аня не решилась и осела в Калинине, работала медсестрой в госпиталях, а к старости - медработником в детском саду. В 1950 году вышла замуж, казалось, обрела счастье, но муж через три года умер. Сын Ани, похоже, пошел в отца…

Две Жени

Второй брак имел предысторию. Молодой, довольно интересный, по фронтовым меркам - рафинированный интеллигент, врач полковой санроты Дудников был неравнодушен к медсестре харьковчанке Жене Лифнер и она была близка к тому, чтобы ответить взаимностью. Однако, на беду Дудникова, Женя понравилась упоминавшемуся выше капитану Казинскому, жена которого погибла в оккупации, и тот решил избавиться от конкурента. Пользуясь своими возможностями, Казинский добился того, что Дудникова перевели на более высокую должность в медсанбат дивизии. Теперь оставалось завоевать Женино сердце. На это ушло несколько месяцев. После войны Казинские жили в Черновцах. Станислав заведовал отделом в облисполкоме, затем перешел на работу в системе промкооперации. Женя до пенсии работала старшей медсестрой в местной больнице. В 1980 году Казинский умер.

* * *

Вспомним описание затянувшегося ночного марша перед боем у хутора Вишневого. Там были слова: «В эту ночь колонна полка часто останавливалась, на каждом скрещении дорог сонное начальство долго разбиралось, по какому пути следовать дальше». Приношу извинение читателю - это правда, но не вся. Долгие, иногда до получаса, остановки происходили из-за того, что упомянутое начальство лежало под брезентом в повозках со своими ППЖ, а чины пониже, не знавшие толком маршрута, не решались прерывать в неподходящий момент любовные утехи начальников. Вынужденные подолгу стоять в колонне и догадывавшиеся о причинах этих остановок, солдаты роптали. Абсолютно ясно помню, что сказал тогда Тетюков: «Запомните, хлопцы, мои слова - не видать России победы, пока в армии будут бабы». Увидела Россия Победу, а вот Тетюкову не пришлось, он погиб через несколько часов. И, может быть, действительно из-за «баб». Ведь если бы мы пришли в Вишневый до рассвета, успела бы пехота окопаться, нам не пришлось бы идти на смертельный риск, и храбрый артиллерист мог бы уцелеть…

* * *

* * *

А ведь нашим боевым подругам (какими только прозвищами, от снисходительных и ласковых до обидных и оскорбительных, их не наделяли однополчане!) приходилось терпеть и такие лишения, которых не знали мужчины. Помимо особых неудобств в известные периоды жизнедеятельности женского организма, для наших фронтовичек, почти всегда находившихся в окружении сотен мужиков, существовала повседневная проблема «сходить до ветру», особенно когда мы находились в чистом поле.

В общем, за редкими исключениями, женщинам на фронте приходилось невероятно тяжело. Так что теперь, встречая престарелую участницу войны, я мысленно отвешиваю ей низкий поклон не только за ее личный (мне неизвестный) вклад в нашу победу, но и за те лишения, которые она заведомо испытала на фронте. И мне совсем неважно, какие амурные приключения с ней случались в те далекие годы ее молодости.

Полностью книгу можно

Журналист и писатель Василий Сарычев уже пятнадцать лет записывает воспоминания старожилов, фиксируя историю западного края Беларуси через их судьбы. Его новый рассказ, написанный специально для TUT.BY, посвящен советским женщинам, которых в 1941 году советская власть оставила на произвол судьбы. Во время оккупации они были вынуждены выживать, в том числе и с помощью немцев.

Василий Сарычев работает над циклом книг «В поисках утраченного времени». Как отмечает автор, это «история Европы в зеркале западнобелорусского города, которую рассказали старики, пережившие шесть властей» (Российская империя, немецкая оккупация времен Первой мировой войны, период, когда Западная Беларусь находилась в составе Польши, советская власть, немецкая оккупация времен Второй мировой войны и снова советская власть).

Сбор средств на издание новой книги Сарычева из цикла «В поисках утраченного времени» заканчивается на краудфандинговой платформе «Улей». На странице этого проекта можно ознакомиться с содержанием, изучить список подарков и поучаствовать в издании книги. Участники получат книгу в подарок уже на новогодние праздники.

TUT.BY уже публиковал Василия о невероятной судьбе простого человека, попавшего в жернова большой политики, «вежливых людях» из 1939 года и о побеге нагишом из тюрьмы. Новая история посвящена женам советских командиров.

Когда Западная Беларусь была присоединена к СССР, они приехали в нашу страну в качестве победителей. Но потом, когда их мужья отступили на восток с действующей армией, оказались никому не нужны. Как они выживали при новой власти?

Я на тебе, как на войне. Брошенные

«Пусть Сталин твой тебя кормит!»

Много лет назад, в шестидесятые, на проходной брестской фабрики был случай. Предприятие больше женское, после смены работницы лавиной спешили домой, и в давке случались конфликты. На лица не смотрели: передовица ли, депутатка — прикладывали с пролетарской прямотой.

На турникете, как в бане, все равны, и жена командира из Брестской крепости, возглавлявшая фабричный профсоюз — еще не старая, двадцати лет с войны не прошло, пережившая оккупацию — толкалась на общих основаниях. Может, задела кого — локтем или при распределении — и молодая ткачиха, слыхавшая от подруг такое, о чем не пишут в газетах, хлестнула наотмашь: «Проститутка немецкая!» — а та схватила за грудки и прохрипела: «Будь у тебя дети малые…»

Вот так в одной фразе — вся правда о войне, с множеством оттенков, от которых нас заботливо уводили.

В беседах с людьми, пережившими оккупацию, я поначалу не мог понять, когда делали ремарку «это уже после войны» — и принимались рассказывать про немцев. Для брестского обывателя военные действия мелькнули в одно утро, а дальше — другая власть, три с половиной года глубокого немецкого тыла. У разных категорий граждан — местных, восточников, поляков, евреев, украинцев, партсовработников, выбравшихся из-за проволоки пленных, командирских жен, солтысов, полицаев — у каждого была своя война. Одни пережили беду дома, где соседи, родня, где стены помогают. Совсем худо было тем, кого лихолетье застало в чужом краю.

Они приехали перед войной в «освобожденный» западный край барыньками — вчерашние девчата из русской глубинки, вытащившие счастливый билет (речь идет о событиях 1939 года, когда Западная Беларусь была присоединена к СССР. — TUT.BY). Выйти замуж за лейтенанта из дислоцированного полка означало рвануть в статусе. А тут — «освободительный поход» и вообще другой мир, где люди при встрече приподнимают край шляпы и обращаются «пане», где в магазине без записи велосипеды с чудно выгнутыми рулями, и частники коптят десяток сортов колбас, и за копейки можно взять хоть пять отрезов на платье… И все эти люди глядят на них с мужем с опаской — правильно глядят…

Нина Васильевна Петручик — к слову, двоюродная племянница Федора Маслиевича, о судьбе которого уже в главе «Вежливые люди 1939 года», вспоминала ту осень в местечке Волчин: «Жены командиров были в сапогах, ситцевых платьях в цветочек, черных жакетках под бархат и огромных белых платках. На базаре они стали покупать вышитые ночные рубахи и по неведению надевали вместо платьев…»

Может, погода была такая — я про сапоги, но по одежке встречают. Так их увидела одиннадцатилетняя девочка: очень бедный народ приехал. Люди, посмеиваясь, сбывали ночнушки, но смех смехом, а прибывшие стали хозяевами жизни в полтора предвоенных года.

Но жизнь высчитывает за случайное счастье. Именно эти женщины, с неприязнью воспринимаемые, с детьми на руках, с началом войны остались одни в чуждом мире. Из привилегированной касты вдруг превратились в парий, выбрасываемых из очередей со словами: «Пусть Сталин твой тебя кормит!».

Так было не со всеми, но было, и не нам теперь судить способы выживания, которые молодые женщины выбирали. Самым простым было найти опекуна, что согреет и детей подкормит, а где-то и защитит.

«К зданию подъезжали лимузины с немецкими офицерами и увозили молодых женщин, обитательниц этого дома»

Мальчишка времен оккупации Василий Прокопук, шнырявший с приятелями по городу, вспоминал, что на бывшей Московской (речь об одной из брестских улиц. — TUT.BY) можно было видеть молодиц с солдатами, прогуливавшихся в направлении крепости. Рассказчик убежден, что «спацировали» под ручку не местные девушки, которым такие ухаживания принять труднее: были родители, соседи, на глазах которых росла, церковь, наконец. Может, польки раскованнее? — «Что вы, у полек гонор! — отвечали мои респонденты. — Был случай, паненку увидели флиртующей с оккупантом — ксендз ввернул в проповедь такое…»

«Война гуляет по России, а мы такие молодые…» — три с половиной года большой срок в коротком бабьем веку. Но не это было главным мотивом — дети, их вечно голодные глаза. Бедовые мальчишки в тонкости не вникали, цедили презрительно о женщинах из бывших домов офицерского состава: «Понаходили себе…»

«В центре двора, — пишет автор, — стоял довольно экзотичный флигель, в котором жил немецкий майор, наш теперешний начальник, вместе с красивой молодой женщиной и ее маленьким ребенком. Вскоре мы узнали, что это бывшая жена советского офицера, оставленная на произвол судьбы в трагические для Красной армии дни июня 41-го года. В углу казарменного двора стояло трехэтажное кирпичное здание, заселенное брошенными семьями советских офицеров. По вечерам к зданию подъезжали лимузины с немецкими офицерами и увозили молодых женщин, обитательниц этого дома».

Ситуация допускала варианты. К примеру, не свезли ли командирских жен насильно? По словам Ивана Петровича, «это была маленькая казарма, переделанная в жилой дом, по нескольку квартир на этаже. Здесь жили молодые женщины, в большинстве с малыми детьми. Не исключено, что и до войны это был дом комсостава, где семьи застала война: я не видел охраны или каких-то примет принудительного содержания.

Не раз и не два я оказывался свидетелем, как вечером сюда подъезжали немцы: наш лагерь был через плац от этого дома. Иногда заглядывали к коменданту, другой раз прямиком. Это не был поход в бордель — они ехали к дамам. Те о визите знали, улыбались, как добрым знакомым. Обычно немцы приезжали под вечер, поднимались наверх или женщины сами выходили приодетыми, и кавалеры увозили их, можно предположить, в театр или ресторан. Застать возвращения мне не приходилось, с кем были дети, знать не могу. Но о том, что это жены командиров, в лагере знали все. Понимали, что для женщин это было средством выживания».

Вот ведь как вышло. В последние дни перед войной командиров и партсовработников, желавших вывезти семьи из города, обвиняли в паникерстве и исключали из партии — а теперь оставили женщин в пользование офицерам вермахта.

Сына звали Альбертом, пришли немцы — стал Адольфом

Неправильно будет утверждать, что оставленные женщины поголовно искали такой опоры, это был лишь один из способов выживания. Непопулярный, с перешагиванием черты, за которой — сплетни и колющие взгляды.

Женщины, приехавшие в Западную Беларусь с востока, чаще жили по две, по три, так легче выживать. Ходили по дальним (в ближних уже не давали) деревням, но одной милостыней не проживешь, устраивались мыть вагоны, казармы, солдатские общежития. Жене политработника из артполка немец раз подарил большую открытку, и она, чтоб украсить комнату, повесила на стену. Много лет после войны минуло, а бабоньки картинку припоминали — зорко в войну друг за дружкой поглядывали.

Жена комбата стрелкового полка, стоявшего до войны в крепости, в начале оккупации переписала маленького сына из Альберта в Адольфа, такой придумала ход, а после освобождения вновь сделала Альбертом. Другие вдовы от нее отодвинулись, отвернулись, но для матери главным было не это.

Кому-то будет ближе ее правда, кому-то — героической Веры Хоружей, настоявшей отправиться в оккупированный Витебск во главе подпольной группы, оставив в Москве младенца и маленькую дочь.

Жизнь многогранна, и пережившие оккупацию разное вспоминали. И романтически настроенную особу, выходившую из страшного здания СД явно не после пыток, и любовь немца к еврейской девушке, которую прятал до последнего и пошел за нее в штрафную роту, и работницу городских плантаций, наскоро ублажавшую солдат вермахта рядом в парке, пока ее не застрелил клиент, подхвативший нехорошую болезнь. В каждом случае было свое: где прокорм, где физиология, а где-то — чувство, любовь.

За пределами службы немцы становились галантными обеспеченными самцами. Яркая в молодости красотка Н. рассказывала: хоть за порог не выходи - клеились как клещи.

Статистика не ответит, сколько рыжих малышей появилось на свет в войну и после изгнания немцев с временно оккупированной территории, как, впрочем, и со славянской внешностью в Германии в начале 46-го… Деликатная это тема, чтобы брать глубоко, и ушли мы куда-то в сторону…

Может, зря вообще про командирских жен — хватало неприкаянных женщин всех статусов и категорий, и вели себя все по-разному. Кто-то старался скрыть свою красоту, а кто-то, напротив, обращал на пользу. Жена командира разведбатальона Анастасия Кудинова, возрастом постарше, делила кров с молоденькими напарницами, тоже потерявшими мужей в крепости. Все трое с детьми — такой сад-ясли. Стоило показаться немцам, вымазывала подруг сажей и держала подальше от окна. За себя не боялась, подруги шутили, старая наша дева… Тянули материнскую свою лямку и выживали без вражьего плеча, потом включились в борьбу.

Не они одни, многие остались верны, ждали мужей всю войну и позже. Впрочем, противопоставления — приехавшие, здешние — не вполне верны. Везде есть люди культурные и не очень, с принципами и стелющиеся, чистые и порочные. И есть в любом человеке глубины, куда лучше не заглядывать, намешала природа всяко-разного, а что проявится с большей силой — во многом зависит от обстоятельств. Так вышло, что с 22 июня 1941 года самыми обездоленными, оглушенными этими обстоятельствами оказались «восточницы».

Другого бы не упустить — причину. Как произошло, что до Смоленска и дальше пришлось бежать, оставляя оружие, склады, всю кадровую армию, а в приграничных районах — еще и жен на радость офицерам вермахта?

Потом была ярость благородная, наука ненависти в публицистическом исполнении и реальная, удесятерявшая силы в бою. Ненависть эта помогала выполнять боевые задачи, но удивительным образом не перекладывалась на прямых виновников многих страданий.

У генерала Власова до перехода на сторону врага были две походно-полевые жены: военврач Агнесса Подмазенко и повар Мария Воронова. Подмазенко даже забеременела от Власова, и генерал отправил ее рожать в тыл. Она родила ему сына и получила 5 лет лагерей «за связь с изменником родины».
Присутствие походно-боевых жён на фронте знаменовалось следующими событиями:
- ненависть законных жен из тыла к фронтовым подругам;
- презрение простых солдат;
- страх «ссылки» в горячую точку и трибунала.
Женщина, которая забеременела, лишалась аттестата. Для простых санитарок это означало катастрофу. История фронтовой любви зачастую имела временный характер. Она заканчивалась смертью или разлукой после окончания войны. Только некоторым походно-полевым женам все же удалось зарегистрировать свои отношения с «боевыми» товарищами.

Несмотря на наличие в тылу законной жены офицеры Красной армии вступали в отношения с временными сожительницами. При этом многие старались не предавать подобные ситуации широкой огласке или присваивать ей статус моральной низости. Интересно, что маршал Жуков предпринял решительные действия в борьбе с моральным разложением солдат и издал приказ по удалению из штабов и командных пунктов практически всех женщин.

«СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО.
Приказ
войскам Ленинградского фронта
№ 0055
гор. Ленинград 22 сентября 1941 В штабах и на командных пунктах командиров дивизий, полков имеется много женщин под видом обслуживающих, прикомандированных и т. п. Ряд командиров, потеряв лицо коммунистов, просто сожительствуют… Приказываю: Под ответственность Военных Советов армий, командиров и комиссаров отдельных частей к 23.09.41 г. года удалить из штабов и командных пунктов всех женщин. Ограниченное количество машинисток оставить только по согласованию с Особым отделом. Исполнение донести 24.09.41 г. Подпись: Командующий Ленинградским фронтом Герой Советского Союза генерал армии Жуков.»

Знаменитый советский поэт Симонов в своем стихотворении «Лирическое» называл военно-полевых жен утешительницами:

Мужчины говорят: война...

И женщин наспех обнимают.

Спасибо той, что так легко,

Не требуя, чтоб звали милой,

Другую, ту, что далеко,

Им торопливо заменила.

Она возлюбленных чужих

Здесь пожалела, как умела,

В недобрый час согрела их

Теплом неласкового тела.

За такое произведение его едва не лишили партбилета.

Правовых регуляторов отношений между военнослужащими разных полов не существовало, пишет полковник юстиции Вячеслав Звягинцев. Сожительства в воинских коллективах часто квалифицировались как бытовое разложение и заканчивались наложением на виновных дисциплинарных и партийных взысканий либо осуждением офицерским судом чести. Но в архивах военно-судебного ведомства остался след и более сложных коллизий между мужчинами и женщинами, которые разворачивались в военное время. Вплоть до судебного преследования.

Например, в докладе председателя военного трибунала Северного фронта приведен следующий пример. Командир 3 взвода прожекторного батальона гвардии старший лейтенант Баранов Е.Г., сожительствовавший с женщиной-красноармейцем Ш., и, видимо, закативший ей сцену ревности, сопровождавшуюся избиением, обвинялся органами следствия по ст. ст. 74 ч.2, 193-17 п. "д" и 193-2 п. "г" УК РСФСР. Военный трибунал 82 дивизии дело прекратил в подготовительном заседании только потому, что Баранов к этому времени вступил с Ш. в законный брак.