С. Г

Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже

Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.

Подобные документы

Место лингвистики в системе современного научного знания. Связь языкознания с другими науками. Предмет социолингвистики. Важнейшие ученые социолингвистики. Роль социальных факторов в возникновении, развитии языка. Язык и политика, идеология, культура.

презентация , добавлен 16.01.2017


История возникновения, сущность и функции публицистического стиля, а также анализ его взаимосвязи с другими стилями русского языка. Общая характеристика специфических черт языка публицистики, особенности их функционирования в публицистическом стиле.

контрольная работа , добавлен 08.09.2010


Язык как полифункциональная система, имеющая дело с созданием, хранением и передачей информации. Характеристика главных функций языка как знаковой системы. Основные компоненты языка, грани языкового знака. Язык как система знаков и способов их соединения.

контрольная работа , добавлен 16.02.2015


Язык как знаковая система, объединение элементов, находящихся в отношениях и связях, образующих единство. Единицы, уровни и разделы языка; вопрос о функциях языка в связи с проблемой его происхождения. Условия функционирования книжной и разговорной речи.

реферат , добавлен 08.08.2010


Литературная и нелитературная формы русского языка. Культура речи и литературный язык. Нелитературный язык - понятие и роль в общении. Характеристика нелитературного языка: основные элементы и особенности. Диалекты и просторечия.

курсовая работа , добавлен 26.10.2003


Русский язык в современном обществе. Происхождение и развитие русского языка. Отличительные особенности русского языка. Упорядочение языковых явлений в единый свод правил. Главные проблемы функционирования русского языка и поддержки русской культуры.

реферат , добавлен 09.04.2015


Язык, как стихийно возникшая в человеческом обществе и развивающаяся система дискретных звуковых знаков, предназначенная для целей коммуникации и способная выразить всю совокупность знаний и представлений человека о мире. Соотношение языка и мышления.

реферат , добавлен 12.07.2011


Слово как одна из основных единиц языка, его роль и специфика взаимодействия друг с другом. Анализ различных связей между словами. Понятие лексикологии как науки о словарном составе языка, особенности ее разделов: семасиологии, этимологии, лексикографии.

ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ

Ф.П. СЕРГЕЕВ (Волгоград)

ИЗ ИСТОРИИ ВЗАИМООТНОШЕНИЙ ИДЕОЛОГИИ И ЯЗЫКА

Освещается проблема взаимоотношения идеологии и языка: язык как объект идеологической борьбы и язык как средство идеологического воздействия на народные массы в досоветское и советское время. Для решения поставленных задач привлекались данные лингвистических исследований, толковых словарей русского языка Х1Х-ХХ1 вв., материалы периодической печати.

Ключевые слова: идеология, идеологема, язык, функции идеологии и языка, экспрессия, лозунг, фразеологизм, деактуализация, советизм.

Рассмотрение данного вопроса предварим кратким толкованием понятий «идеология» и «язык» и их функций. Идеология (нем. Ideologie ^ греч. idea «понятие, представление»+ + logos «учение») рассматривается как «1) система взглядов, представлений, идей какого-либо общества, класса, политической партии, а также 2) совокупность связанных между собой идей, выступающих как основа конкретных действий» . Существование идеологии определяется потребностью в защите интересов тех или иных социальных общностей людей , поэтому ее главной функцией является определение целей и задач больших социальных групп или целых обществ и стимулирование организованных действий для их осуществления . Под языком понимается «исторически возникший и развивающийся сложный знаковый механизм (для общения людей. - Ф.С.), работающий (в своем речевом воплощении. - Ф.С.) в единстве и взаимодействии с сознанием и мышлением человека . Язык выполняет три фундаментальные функции: 1) коммуникативную (является средством человеческого общения), 2) познавательную - совместно с мышлением (используется как его опора) и 3) мыслевыражающую (служит орудием выражения мысли).

Язык нейтрален по отношению к идеологии: он может выражать (обслуживать) как прогрессивную, так и реакционную идеологию. Идеология же по отношению к языку не может быть нейтральной: партии, социальные группы используют его в своих интересах. Язык является средством объективизации различных форм идеологии, ее распространения в обществе. От того, какая идеология является господствующей в том или ином государстве, во многом зависит языковая политика в этом государстве, которая может быть демократичной и антидемократичной. В первом случае государственные органы учитывают как объективно существующую демографическую мощность идиомов (языковых образований) - число говорящих на каждом из идиомов в отношении к общему числу населения данного ареала, так и коммуникативную мощность идиомов - число коммуникативных сфер, обслуживаемых каждым идиомом в отношении к числу таких сфер. Здесь имеется в виду так называемая коммуникативная языковая сбалансированность; например, в Российской Федерации в каждой республике наряду с общегосударственным русским языком функционируют как государственные языки титульных наций: татарский, башкирский, калмыцкий, языки Дагестана и т.п. Языковая политика может быть антидемократичной. Например, на Украине со времени приобретения ею суверенитета государственным в ней был признан и конституционно закреплен только украинский язык, который должен использоваться во всех сферах общественной жизни, что привело к острой борьбе носителей других языков за признание и их языков официально значимыми в социальной сфере общения. Принимая во внимание сложившуюся непростую, довольно напряженную языковую ситуацию в стране, власти Украины были вынуждены пойти на уступки - удовлетворить требования касательно языкового статуса неукраиноязычной части населения. 9 августа 2012 г. президент Украины подписал закон «Об основах государственной политики», который расширяет права не только русского, но и десятка других языков национальных меньшинств этой страны. Теперь эти языки могут офици-

© Сергеев Ф.П., 2012

ально использоваться в тех местностях, где их считают родными не менее 10% проживающего там населения. Однако, несмотря на то, что русский язык получил статус регионального, а не официального* языка, борьба русскоязычного населения в Украине за утверждение этого языка как официального не прекратилась (Комс. правда. 2012. 10 авг.).

В разных сообществах язык использовался и используется и как объект идеологической борьбы, и как орудие (средство) выражения, передачи любой идеологии, как средство идеологической борьбы, идеологического воздействия. История культуры многих народов свидетельствует о том, что язык нередко становится объектом острой идеологической борьбы. Так, на заре славянской письменности Кирилл и Мефодий со своими сподвижниками вели борьбу с немецко-католическим духовенством, которое запрещало богослужение на славянском языке, уничтожало в Моравии славянские книги и тем самым пыталось остановить развитие славянской культуры и письменности. Несмотря на преследования, славянская письменность тайно сохранялась (в 893 г. царь Симеон признал славянский (староболгарский) язык официальным языком болгарской церкви и, собственно, официальным языком государства ).

В Италии в XГV-XV вв. развернулась борьба за утверждение в письменности итальянского народно-разговорного языка. Впервые в истории культуры нового времени

А. Данте поставил вопрос о народном и литературном языках. Он подчеркивал, что народный язык благороднее латыни, т.к. этот язык «природный», а латынь - «искусственный» («Божественную комедию» Данте написал не на латыни, как это было принято, а на итальянском языке ). Да и в России на протяжении всей первой половины

XVIII в. и ранее преподавание в Академии наук велось не на русском, а на греческом и латинском языках. Лишь в 1747 г. по распоряжению, подписанному императрицей Елизаветой, в утвержденном регламенте Академии наук официальными языками для Ака-

* Официальный язык - это не государственный язык, не конституционно закрепленный, а лишь рабочий язык органов управления, судопроизводства, школы, теле- и радиовещания и т.п. в местах проживания национальных меньшинств; на государственном же языке издаются все государственные акты страны и затем переводятся на русский язык и языки национальных меньшинств.

демии установлены два - латинский и русский. С 1767 г. началось регулярное чтение лекций на русском языке, хотя часть лекций читалась на латыни. Благодаря покровительству власти русские ученые в конце XVIII в. утвердили родной язык и в науке, и в преподавании .

Реакционные силы общества начиная с эпохи Средневековья всячески стремились помешать развитию литературных языков на народно-разговорной основе, тем самым удержать свои господствующие позиции в духовной жизни народа и не допустить, чтобы народные массы овладели таким важным орудием борьбы против невежества, мракобесия, как литературный язык. Прогрессивные деятели культуры вели активную борьбу за язык как орудие просвещения народных масс. К примеру, история русского литературного языка -это история борьбы за его естественное развитие на народно-разговорной основе против засорения архаизмами, канцеляризмами, против злоупотребления иностранными элементами, за усовершенствование его словарного состава, грамматического строя, выразительноизобразительных средств. Ее вели М.В. Ломоносов, В.А. Тредиаковский, А.Н. Сумароков, А.Н. Радищев, декабристы, А.С. Пушкин,

В.Г. Белинский, Н. Г. Чернышевский, Н.А. Добролюбов, А.И. Герцен и др.

Из истории русского литературного языка до октябрьского периода (1917 г.) известно немало случаев, когда слова ярко выраженного политического смысла оказывались объектом острой идеологической борьбы. Сторонники передового мировоззрения последовательно отстаивали право на употребление в русском языке таких слов, как прогресс, революция, гражданин, пролетариат, кризис и т.п., а носители официальной идеологии выступали против использования этих слов. По поводу слова прогресс хорошо сказал В.Г. Белинский: «Есть еще особенный род врагов прогресса, -это люди, которые тем сильнее чувствуют к этому слову ненависть, чем лучше понимают его смысл и значение. Тут уж ненависть собственно не к слову, а к идее, которую оно выражает, и на невинном слове вымещается досада на его значение . В конце 50-х гг. XIX в., как об этом пишет в своем «Дневнике» 31 мая 1858 г. цензор А.В. Никитенко, специальным распоряжением Александра II запрещено употреблять в печати и в официальных бумагах слово прогресс .

Тенденция изгонять «крамольные» слова из языка отчетливо проявилась в России в кон-

це ХУПІ-ХІХ вв. Павел I в 1797 г. отдал распоряжение, запрещавшее где бы то ни было употреблять слова революция, отечество (рекомендовалось государство), общество (вместо него - собрание), гражданин (следовало использовать житель, купец, мещанин), граждане (вместо него - жители, обыватели), караул (требовалось - стражи) и т.д. . Революционное звучание этих слов пугало ретроградов. Ср. упоминание об этом

А.С. Пушкина в «Послании цензору»: Ужели к тем годам мы снова обратимся, / Когда не смог никто Отечество назвать, /И в рабстве ползали и люди, и печать.

В письме к царю от 16 декабря 1825 г. декабрист П.Г. Каховский отметил: «Давно ли мы, русские, не смели писать и произнести слово отечество. В царствование императора Павла І оно было запрещено, слово государство заменяло его, и полковник Тарасов, не ведая запрещения, упомянув в одном письме к императору отечество, сидел за то в крепости» (цит. по: ). Консерватор А.С. Шишков решительно выступал против заимствований, особенно таких, как республика, революция и др., и вместе с тем активно возражал против таких калек, как переворот (эти слова несли в Россию новые идеи французской революции) .

В 40-60-х гг. XIX в. велась острая борьба вокруг слов, обозначающих новые политические и отчасти философские понятия. Передовые люди России отстаивали право использовать их в русском литературном языке. Представители же проправительственных кругов, видя за такими словами понятия передовой революционной идеологии, выступали за ограничение сферы употребления этих слов. Так, некий К. Зеленецкий в статье «Об особенностях языка русского и об отношении его к словам западноевропейским», содержащей намеки на В.Г. Белинского, резко возражает против слов цивилизация, прогресс, мораль, принципы, коллизия, реформа, кризис , поскольку, «вводя в русский язык без всякой существенной надобности новые иностранные слова, например, принцип, прогресс, доктрина, гуманность и проч.», представители передовой русской общественности якобы «портят язык» .

Наблюдалась тенденция лишить слово политического содержания, что хорошо просматривается в большинстве словарей иностранных слов, издававшихся в России в 5060-е гг. XIX в. Их составители, руководству-

ясь принципами официально-казенной идеологии, согласно которым назначение подобного рода словарей «должно состоять в единственно объяснительном <...> переводе значений иностранных слов, в русском языке употребляемых» , обращали внимание в основном на этимологическую сторону, дословный перевод на русский язык, а не на общественно-политическую характеристику слов-терминов.

Приведем несколько примеров. В «Сло-вотолкователе 30000 иностранных слов, вошедших в словарный состав русского языка», составленном И.Ф. Бурдоном, нет и намека на складывавшееся в то время политическое значение в слове пролетарий - ‘лишенный средств производства работник в условиях капиталистической действительности’, а дается его историческое значение: а) в Древнем Риме беднейший из низшего класса, отбывавший повинность свою государству не деньгами, а своими детьми; б) отсюда - нищий, бобыль, бесприютный человек . С политическим значением это слово использовалось уже в 40-е гг. XIX в. Например, у В.Г. Белинского (1844 г.): «Французский пролетарий перед законом равен с самым богатым собственником <.> и капиталистом <...>, но беда в том, что от этого равенства пролетарию нисколько не легче. Вечный работник собственника-капиталиста, пролетарий весь в его руках, весь его раб.» . Слово революция у Бурдона толкуется как ‘мятеж’. В 1860-е гг. в журналистике недемократического направления синонимом слова революция выступала лексема анархия . То же наблюдалось при толковании и использовании слов реакция, либерал .

В связи с этим нельзя не вспомнить высказывание К. Маркса и Ф. Энгельса: «Мысли господствующего класса являются в каждую эпоху господствующими мыслями. Это значит, что тот класс, который представляет собой господствующую материальную силу общества, есть в то же время и его господствующая духовная сила. Класс, имеющий в своем распоряжении средства материального производства, располагает вместе с тем и средствами духовного производства, и в силу этого мысли тех, у кого нет средств для духовного производства, оказываются в общем подчиненными господствующему классу. <...> Индивиды, составляющие господствующий класс., господствуют также и как мыслящие, как производители мыслей, они регулируют произ-

водство и распределение мыслей своего времени; а это значит, что их мысли суть господствующие мысли эпохи» .

Вот лишь один факт из истории русского литературного языка. Условия, в которых формировались речевые средства прогрессивной публицистики, были далеко не равноценны тем, в которых развивалась публицистика официально-казенная или либерально буржуазная. Из статей демократического направления (Н.А. Добролюбов, М.Е. Салтыков-Щедрин и др.) цензура устраняла многие слова и выражения, слова-лозунги: свобода, конституция, убеждение, право, освобождение человеческой личности, снимаются оковы (о крепостном праве), свобода слова, гласное выражение идей и др. .

Однако и в XX в., пишет Л.К. Граудина (ссылаясь на материалы из работы Н.А. Купиной «Тоталитарный язык» ), иллюстрации еще более разительны. Нельзя было говорить и думать, а тем более писать обо всем том, что не устраивало правящий режим. В советский период государством был создан специфический словарь идеологем и разработаны семантические сферы новой русской идеологии . Идеологема - метаязыковая единица, обозначающая определенную сущность явления сферы идеологии (ср. лингвистические единицы, содержащие элемент -ема и обозначающие сущность языкового явления: фонема, лексема, морфема, синтаксема и др.); ср. следующее определение этого феномена: под идеологемой понимается минимальный отрезок письменного текста или потока речи, предмет или символ, который воспринимается автором, слушателем, читателем как отсылка -прямая или косвенная - к метаязыку или к воображаемому своду мировоззренческих норм и фундаментальных идейных установок, которыми должно руководствоваться общество (см. дефиниции в ).

В проекте энциклопедического словаря-справочника «Культура русской речи» (автор статьи «Язык и идеология» А.Е. Данилин, 1996) подчеркивается значение сознательного воздействия государственной власти на язык. Так, отмечается, что формирование и поддержание особого идеологического языка является эффективным средством пропаганды, позволяющим создать определенную картину социальной действительности. Наличие или отсутствие термина как бы подтверждает наличие или отсутствие обозначаемого им явления (например, развитой социализм, новый

класс). «Каждая идеологема содержит предписанное официальной идеологией и поддерживаемое демагогическими текстами утверждение, суждение» .

В советское время идеологизации подверглась и ономастика: сейчас трудно найти город, любой населенный пункт в нашей стране, который не испытал на себе топонимической «советизации». Вот лишь один близкий нам факт такого процесса: Ленинград (до 1914 г. Санкт-Петербург, Петербург; в 1914 -1924 гг. Петроград; в 1924 - 2000 гг. - Ленинград; в 2000 г. городу было возвращено имя Санкт-Петербург); Сталинград (до 1925 г. -Царицын, до 1961 г. Сталинград; с 1961 г. -Волгоград); названия районов г. Волгограда: Ворошиловский, Советский, Краснооктябрьский, Красноармейский, Кировский, Дзержинский (были Ленинский, Сталинский); названия улиц и площадей: улица Ленина, проспект

В.И. Ленина (на табличках домов значится «имени В.И. Ленина проспект»), площадь Ленина, улица Советская, площадь Советская, улицы Коммунистическая, Социалистическая, Комсомольская, Пионерская, Красно-знаменская, Красноармейская, Дзержинская, КИМ (Коммунистический интернационал молодежи), имени (П.Л.) Войкова (один из руководителей борьбы за Советскую власть в Екатеринбурге, в 1918 г. один из участников цареубийства), Землячки (Землячка - Самойлова, урожденная Залкинд, Розалия Самойловна - «в Гражданскую войну возглавляла политотделы 8-й и 12-й армий; была одним из организаторов террора против бывших солдат П.Н. Врангеля и мирного населения» ; «... принимала участие в уничтожении белых офицеров в Крыму в 1919 г.» ). Некоторые личные имена (антропонимы) также несут на себе эксплицитные и имплицитные идеологизированные надбавки: Сталина, Октябрина, Нинель (обратное чтение Ленин), Владлен (Владимир Ленин) и т.п. Правда, сейчас налет «советскости» с них почти стерся и воспринимаются они как обычные, нейтральные онимы, «номенклатурные знаки-этикетки».

Л.К. Граудина отмечает: в соответствии с господствующими идеологическими установками, которые в той или иной мере приходилось отражать и в толковых словарях советской эпохи, были расставлены знаки оценки слов, относящихся к семантическому полю идеологии . Идеологическое давление на составителей словарей в советское время было весьма ощутимым. Вот лишь одно из

свидетельств: член-корреспондент Академии наук СССР Д.Н. Ушаков, под редакцией которого вышел 4-томный «Толковый словарь русского языка» (М., 1935-1940), при обсуждении проекта в первоначальном замысле 15-томного «Словаря современного литературного русского языка» сказал следующее: «Далее. Есть очень серьезное соображение насчет религиозных слов. Так вот в рецензии на наш первый том (имеется в виду “Толковый словарь русского языка”. Т. 1. М., 1935. - Ф.С.) в “Литературной газете” прямо говорится: “Словарь похабный” и проч. Этому очень скоро поверили, и все на нас косились. Года полтора мы прожили в таком положении, что и не знали, как быть дальше. Сейчас особенно доказывать это как будто не приходится, но все-таки иногда встречаются лица, которые советуют, что число их надо уменьшить. У нас статья на слово бог была полтора столбца. “Много!” - говорят. Ну давайте опустим фразеологию. А в боге-то фразеология и важна была. Мы ничего не могли сделать и выпустили очень много» .

Составители словарей 1990-х гг. - начала XXI в. освобождают дефиниции лексики общественно-политической сферы от «идеологических приращений», свойственной этой разновидности лингвистической литературы и неизбежной в изданиях до середины 80-х гг. XX в., отражая тем самым процессы, происходящие в современном русском языке и сознании его носителей. Однако не следует сбрасывать со счетов и тот факт, что господствующая в обществе система взглядов неизбежно (так или иначе) накладывает свой отпечаток на толкования значения слова общественно-политического характера . Проиллюстрируем это на примерах из словарей.

В 4-томном «Словаре русского языка» у слова белый указано следующее значение: «. 5. В первые годы Советской власти: контр-

революционный, действующий против Советской власти или направленный против нее: белая армия...» . В «Русском семантическом словаре» (под ред. академика Н.Ю. Шведовой) читаем: «Белый <... > В годы гражданской войны: участник белого движения - вооруженной борьбы за восстановление законной власти в России» . В «Толковом словаре русского языка» С.И. Ожегова и Н.Ю. шведовой (редакция этой статьи Н.Ю. шведовой): «Белая гвардия - в годы гражданской войны: общее название русских

военных формирований, боровшихся за восстановление законной власти в России» .

В сравниваемых словарях содержатся аналогичные толкования лексемы белогвардеец. В «Словаре русского языка» С.И. Ожегова: «Белогвардеец - контрреволюционер, враг Советской власти, сражавшийся против нее в рядах белой гвардии» . В «Русском семантическом словаре дается: «Белогвардеец <...> В годы гражданской войны: член Белой гвардии - русских военных формирований, сражавшихся за восстановление законной власти в России» . В настоящее время лексемы белый, белая гвардия, белогвардеец являются уже историзмами (в «Большом академическом словаре русского языка» они уже отсутствуют).

Потускнела и ранее свойственная слову красный положительная окраска. В «Словаре русского языка» С.И. Ожегова: «Красный <...> 2. Относящийся к революционной деятельности, к советскому социалистическому строю...» . В «Русском семантическом словаре»: «Красный - представитель или сторонник большевиков, коммунистов, их революционной диктатуры...» . Слово красный употреблялось и до революции 1917 г. в значении ‘левый по политическим убеждениям; революционно настроенный’; затем в значении ‘относящийся к революционной деятельности, революционной, связанной с Советской властью, с Красной Армией’ .

Сходная судьба у прилагательного советский, за которым после революции закрепилась торжественная стилистическая окраска. В «Словаре русского языка» С.И. Ожегова (1953 г.) одно из трех значений дано следующим образом: ‘идеологически выдержанный, преданный интересам и задачам социалистического строительства’ (ср. клишированный оборот: «Я же советский человек!»). В «Толковом словаре русского языка начала XXI века. Актуальная лексика» третье значение представлено несколько иначе: «Советский <...> «Неодобрит[ельно]. Xарактерный для СССР» . Это слово стало производящей базой для резко негативной номинации - совок (совковый); ср. его определение в названном выше толковом словаре: «Совок. Разг. Неодо-брит. 1. О Советском Союзе, советском строе <...> 2. О чем-либо, свойственном Советскому Союзу, советскому строю <...> 3. О советском человеке» (Там же, с. 931, 932); «Совковый <...> 2. Уходящий корнями в официаль-

ную идеологию советского строя, образа жизни (прост., неодобрит.)» .

Из сопоставительных толкований слов общественно-политической и иной социальной сферы в 4-томном «Словаре русского языка» (1981-1984) и «Толковом словаре русского языка начала XXI века» видно, что в первом содержатся идеологизированные компоненты (семы, доли, идеологические надбавки) в значениях слов, в словарях же 1990-х гг. -начала XXI в. они уже сняты. Приведем примеры.

Буржуазия - «. Господствующий класс капиталистического общества, владеющий средствами производства и эксплуатирующий наемный труд» (Там же); «... Слой состоятельных людей (о предпринимателях, финансовых олигархах и т.п.)» .

Капитализм - «. Общественно-экономическая формация, основанная на частной собственности на средства производства и эксплуатации наемного труда капиталом» ; «2. Общественный строй с высоким уровнем производства, гражданским обществом, развитым рынком и частной формой присвоения общественного продукта, прибыли» .

Бизнес - «. Разг. Деловое предприятие, ловкая афера и т.п. как источник личного обогащения, наживы» ; «1. Коммерц. Предпринимательская деятельность, связанная с коммерцией, производством и реализацией товаров, оказанием услуг населению и т.п.

2. Собир. Предпринимательские структуры; бизнесмены» .

Библия - «. Книга, содержащая мифы и догматы еврейской и христианской религии» ; «... Религ. Собрание книг Священного Писания христианства, состоящее из Ветхого и Нового Завета; Священное писание» .

Коран - «. Книга, содержащая изложение догм и положений мусульманской религии, мусульманских мифов и правовых норм» ; «... Рел. Священная книга ислама, содержащая изложение догматов мусульманской религии» .

С 1990-х гг. в связи со сменой общественнополитической и экономической системы в России происходил процесс деактуализации лозунгов, фразеологизмов, клишированных словосочетаний в современной русской речи (некоторые из них воспринимаются теперь с пейоративной окраской): Пролетарии всех стран, соединяйтесь!; Слава КПСС!, ум, честь и совесть нашей эпохи; Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма; ...Труд - дело чести, доблести и геройства; руководящая и направ-

ляющая; сила класса, мозг класса, совесть класса - вот что такое партия; вождь мирового пролетариата; отец народов; лагерь социализма; строители коммунизма; светлое будущее; социализм с человеческим лицом; дело живет и побеждает; идея овладевает массами; счастливое детство и др. .

Как показал рассмотренный материал, в истории сменявшихся социально-экономических формаций язык являлся не только объектом острой идеологической борьбы, но и одним из главных средств распространения идеологии в обществе, идеологического воздействия на сознание народных масс, их стимулирование организованных действий для осуществления целей и задач определенной идеологии.

Литература

1. Александров Емил. Документы дипломатической практики Первого болгарского государства // Ра1аеоЬи^апка-Старобългаристика. 1988. Т. XXII. №3.

2. Белинский В.Г. Собрание сочинений: в 3 т. М., 1948.

3. Бельчиков Ю.А. Интернациональная терминология в русском языке. М., 1959.

4. Березин Ф.М. История лингвистических учений. М., 1984.

5. Большой энциклопедический словарь. М., 2005.

6. Булыко А.Н. Большой словарь иностранных слов. М., 2006.

7. Бурдон И.Ф. Словотолкователь 30000 иностранных слов, вошедших в состав русского языка. М., 1866.

8. Веселитский В.В. Отвлеченная лексика в современном русском литературном языке. М., 1972.

9. Головин Б.Н. Введение в языкознание. 4-е изд. М., 1983.

10. Гусейнов Г.Ч. Материал к Русскому словарю общественно-политического языка XX века. М., 2003.

11. Ефимов А.И. История русского литературного языка. М., 1957.

12. Ефимов А.И. История русского литературного языка. М., 1971.

13. Зеленин А.В. Белые и красные // Рус. яз. в шк. 1999. № 4.

14. Истрин В.А. Возникновение и развитие письма. М., 1965.

15. Келле В.Ж. Познавательные и идеологические функции социологии // Социология и идеология. М., 1969.

16. Клушина Н.И. Как некоторые слова «ухудшают» свои значения // Рус. речь. 1998. № 3.

17. Кочетков В.В., Шапошников В.Н. Заметки о современных клише и ходячих выражениях // Рус. речь. 1998. № 6.

18. Культура русской речи. М., 1998.

19. Купина Н.А. Идеологическое состояние лексики русского языка // Русское слово в языке, тексте и культурной среде. Екатеринбург, 1997.

20. Купина Н.А. Тоталитарный язык: словарь и речевые реакции. Екатеринбург-Пермь: Урал. гос. ун-т, 1995.

21. Лемке М. Очерки по истории русской цензуры и журналистики XIX в. Спб.,1904.

22. Лемке М. Николаевские жандармы и русская литература 1826-1885. Спб., 1909.

23. Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. М., 1955.

24. Ожегов С.И. Словарь русского языка. М., 1986.

25. Ожегов С.И., Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка. 4-е изд. М., 2007.

26. Пихурова А.А. Судьба советизмов в русском языке конца XX-начала XXI века (на материале словарей и текстов) : автореф. дис. ... канд. фи-лол. наук. Саратов, 2006.

27. Российский энциклопедический словарь. М., 2001.

28. Русский семантический словарь / под ред. Н.Ю. Шведовой. М., 2000.

29. Словарь русского языка. 2-е изд. / гл. ред. А.П. Евгеньева. М., 1981-1984.

30. Сорокин Ю.С. Развитие словарного состава русского литературного языка. 30-90-е годы

XIX века. М., 1965.

31. Толковый словарь русского языка начала XXI века. Актуальная лексика / под ред. Г.Н. Скля-ревской. М., 2008.

32. Уледов А.К. Структура общественного сознания: теоретико-социологическое исследование. М., 1968.

From the history of interrelations between ideology and language

There is covered the issue of interrelations between ideology and language: language as the object of ideological struggle and language as the means of ideological influence on the mass in the pre-Soviet and the Soviet period. There is used the information from linguistic research, explanatory dictionaries of the Russian language of the XIX-XXI centuries, the materials from periodicals.

Key words: ideology, ideological unit, language, functions of ideology and language, expression, slogan, phraseological unit, deactualization, Sovietism.

н.Б. карданова

ПАЛЕОГРАФИЧЕСКОЕ оформление царских посланий к дожам венеции

На материале грамот царей Алексея Михайловича, Иоанна и Петра Алексеевичей и Петра I проведен анализ палеографического оформления царских посланий, отправленных к дожам Венеции в XVII в.

Ключевые слова: дипломатическая переписка, Россия, Венеция, грамота, палеография.

Царские грамоты, отправляемые за границу (в частности в Венецию), составлялись и оформлялись в соответствии с неким представлением о том, как должен выглядеть внешнеполитический документ. Среди документов Посольского приказа не сохранилось каких-либо распоряжений или напоминаний о том, как составлялись и оформлялись царские грамоты европейским государям. Мы имеем дело с некой традицией, однако неизвестно, была она кем-то установлена и принята или же постепенно сложилась в Посольском приказе, служащие которого были известны как профессиональные оформители изданий различного содержания .

В настоящей статье рассматривается совокупность признаков, отличающая царское послание иностранному адресату от документов других жанров. Под оформлением текста понимается как фиксированное расположение некоторых его частей (формуляр), так и собственно палеографические характеристики, а также особенности речевого этикета. Такой подход обусловлен тесным взаимодействием этих трех аспектов.

Палеография текста царского послания иностранному государю, существовавшего исключительно в виде рукописи (а именно в такой форме царская грамота существовала на протяжении веков - печатная шапка появилась лишь в XIX в. в грамотах Александра Ш), не только представляет интерес для истории языка (в том числе и истории пунктуации), но и непременно должна быть учтена при анализе содержания, структуры и стиля грамот русских царей, в частности к дожам Венеции.

Палеографические характеристики царских грамот включают описание типа бумаги, размера листа, использование декоративных

© Карданова Н.Б., 2012

Last week I pointed out that art and propaganda

are never quite separable, and that what are supposed

to be purely aesthetic judgements are

always corrupted to some extent by moral

or political or religious loyalties.

На прошлой неделе я заметил, что искус­ство и пропаганда неразделимы, и то, что обычно считает­ся чисто эстетиче­ским суждением, всегда в какой-то мере подпорчено моральным, полити­ческим или религи­озным предубеж­дением.

Джордж Оруэлл. «Толстой и Шекспир».

§1. Постановка вопроса и определение понятий

Прежде всего определим понятия идеологии, менталитета и их соотно­шение с культурой.

Идеология - система идей и взглядов: политических, правовых, нравственных, религиозных, эстетических, в которых осознается и оп­ределяется отношение людей к действительности, выражаются инте­ресы социальных групп (И).

Идеология - система идей, представлений, понятий, выраженная в различных формах общественного сознания (в философии, полити­ческих взглядах, праве, морали, искусстве, религии). Идеология явля­ется отражением общественного бытия в сознании людей и, раз воз­никнув, в свою очередь активно воздействует на развитие общества, способствуя ему (прогрессивная идеология) или препятствуя ему (СИ).

Идеология - система взглядов, идей, характеризующих какую-ни­будь социальную группу, класс, политическую партию, общество (О. и Ш.).

Английские словари определяют идеологию, а вернее то, что обо­значено словом ideology , следующим образом:

Ideology 1 - manner of thinking, ideas, characteristic of a person,

group, act as forming the basis of an economic or political system: bourgeois, Marxist and totalitarian ideologies (ALDCE).

Идеология 1 - образ мысли, идеи, характеристика человека, группы людей и т. д., образующие основу экономической или политической системы: буржуазная, марксистская и тоталитарная идеологии.

Ideology. An ideology is a set of beliefs, especially the political beliefs

on which people, parties, or countries base their actions (CCEED).

Идеология. Набор верований, преимущественно политических убеж­дений, которые лежат в основе действий народа, партии или страны.

Ideology - sometimes derog. a set of ideas, esp. one on which a political

or economic system is based: Marxist ideology | the free market ideology of the extreme right (DELC).

Идеология - иногда пренебр. набор идей, особенно такой, на котором основываются какие-то экономические или политические системы: Марксистская идеология, идеология свободного рынка крайних правых.

Ideology. Science of ideas; visionary speculation; manner of thinking characteristic of a class or indi­vidual, ideas at the basis of some economic or political theory or system, as Fascist, Nazi ~ (COD).

Идеология. Наука об идеях; умозрительные размышления; образ мышления класса или индивида; идеи, лежащие в основе экономиче­ской или политической теории или системы, например, фашистская, нацистская И.

Определения идеологии и ideology сходятся на том, что это некий набор (set), система идей и/или верований (beliefs). Далее определе­ния расходятся. Все английские концентрируют внимание на том, что этот набор идей лежит в основе политических и экономических теорий или систем. Иногда уточняется, что этот набор идей характерен для партий, народа, страны, группы и даже одного человека (a person, an individual).

Русские определения также говорят, хотя и довольно расплывчато, о неких «социальных группах», которые выражают свои интересы че­рез идеологию, но не упоминают ни политическую, ни экономическую системы, базирующиеся на идеологии и определяющие ею свою дея­тельность. Вместо этого акцент делается на отражении этой системы идей в разных формах общественного сознания.

Заслуживающим внимания моментом является некоторая негатив­ная окраска слова ideology : LDCE прямо указывает на это пометой «sometimes derog.» (то есть derogatory "пренебрежительный"). COD при­водит только негативные примеры фашистской и нацистской идеоло­гии. В английском языке и менталитете и марксистская идеология не вполне позитивна. Русское слово идеология - это общественно-поли­тический термин, оно вполне нейтрально и не имеет негативных стили­стических коннотаций.

Соотношение понятий «культура» и «идеология» более или менее ясно из определений. Идеология - явление авторское, то есть у нее имеются авторы или даже автор и, соответственно, «дата рождения». Этот последний аспект отражен в определении идеологии в «Современ­ном словаре иностранных слов» (СИ) деепричастным оборотом «раз воз­никнув». Культура выработана всем этносом, всем народом в течение продолжительного времени, это величина гораздо более постоянная, чем идеология.

С. С. Аверинцев в своем докладе в Московском государственном лин­гвистическом университете 16 апреля 1999 года привел следующий пример соотношения культуры и идеологии: «Древний Рим, завоевав Грецию, навязал ей свою идеологию, но культура Греции была настоль­ко сильнее римской, что она покорила римлян. Плененная Греция взя­ла в плен дикого победителя». Этим примером Аверинцев проиллюст­рировал мысль о том, что «нельзя сказать, что одна культура выше или лучше другой, но можно сказать, что она прагматически сильнее и кон­курентоспособнее».

Яркий пример, иллюстрирующий различие между культурой и идео­логией, представляет собой опыт современной России. Действительно, на наших глазах кардинально и молниеносно изменилась идеология (а с ней и идеологические науки): идеология капитализма легла в основу

политической и экономической систем, в полном соответствии с опре­делением слова ideology , придя на смену идеологии социализма (и в идеологических науках также).

Что же касается русской культуры, то, несмотря на некоторые, пусть существенные, новые влияния (интенсивное проникновение западной массовой культуры и т. п.), нельзя сказать, что она радикально и мгно­венно изменилась. Слава Богу, в своей основе русская культура, так же как и русский национальный характер, осталась прежней. Она развива­ется достаточно медленно и меняется достаточно неохотно.

Понятие менталитета включает в себя «склад ума, мироощущение, мировосприятие, психологию» (СИ). Иными словами, менталитет - это мыслительная и духовная настроенность как отдельного человека, так и общества в целом.

Mentality. The being mental or in or of the mind; (degree of) intellectual

power; (loosely) mind, disposition, character (COD).

Менталитет. Способность находиться в разуме, быть в своем уме; (уровень) интеллектуальных возможностей; (в широком смысле) склад ума, настроение, характер.

Идеология и менталитет соот­носятся с культурой как часть с целым, то есть культура в широком эт­нографическом смысле слова (именно такое толкование используется в этой книге) включает в себя и идеологию, и менталитет. Язык и идео­логия взаимодействуют друг с другом: идеология оказывает большое влияние на язык, но и язык влияет на идеологию.

(Заметки о теории, 12 )

Излишне доказывать: для исследователя литературы лингвистика и семиотика - базовое знание, все равно как геология для инженера-строителя или биология для медика. История этих родственных наук обязательно раскрывает что-то важное и в истории литературной теории. Поэтому, рассматривая здесь несколько новых книг о концепциях знака и языка, предлагавшихся в прошлом, мы не отойдем далеко от своей профессиональной проблематики.

Монография Елены и Данилы Ланиных «Идеи и знаки» 1 посвящена интеллектуальному движению, которое до сих пор почему-то крайне мало исследовано в отечественной науке, хотя, казалось бы, должно было привлекать советских историков своей прямой связью с Просвещением и Великой французской революцией. Видимо, на его недооценку повлияло то обстоятельство, что в основном его деятельность развернулась уже после падения якобинской диктатуры, при Директории и в наполеоновскую эпоху. Представлявшие его философы, историки, грамматисты, медики были также и видными государственными администраторами, благодаря их организационной работе во Франции были проведены реформы (например, системы образования), сделавшие необратимыми результаты революции. Для этих людей научное знание являлось не абстрактным предметом мысли, а средством и одновременно ориентиром в практическом преобразовании мира. Их одушевлял грандиозный замысел - создать общую рациональную теорию человеческого ума, которая позволила бы, говоря современным языком, оптимизировать его применение в обществе. Не довольствуясь ни традиционной метафизикой, ни еще только зарождавшимися позитивными науками, они «считали своей исторической миссией объединение всех естественнонаучных и “моральных” дисциплин на основе единой методологии» (с. 147). Такую «теорию теорий» лидер движения А.-Л.-К. Дестют де Траси окрестил новым словом «идеология», впоследствии далеко отошедшим от своего первоначального значения.

«Идеологи» наследовали традициям философии XVIII в., которая попыталась соединить две линии мышления - интеллектуализм Декарта и сенсуализм английских эмпириков. По мысли Кондильяка, человек не имеет врожденных идей, его идеи возникают из ощущений, формируются как их все более сложные комбинации и «превращения»; но, чтобы в сокращенном виде удерживать их в памяти (иначе пришлось бы при каждом мыслительном акте заново, «с нуля» проделывать все сложнейшие операции, которые привели к созданию используемых понятий), сознанию необходимы знаки, будь то знаки естественного языка или какие-либо другие; необходимо внешнее средство объективации, хранения и преобразования знаний, и именно в операциях со знаками фактически осуществляется интеллектуальная деятельность человека. На этом этапе просветительскую рефлексию подхватили «идеологи» конца XVIII в.; продолжая ее, они в ряде теоретических трактатов создали то, что их нынешние исследователи называют «семиотикой», подчеркивая ее нацеленность на изучение не только языка, но и знаков вообще.

Это очень странная семиотика, если соотносить ее с привычным нам современным стандартом этой науки. Прежде всего, это не позитивная, а философская, обобщенно-спекулятивная теория; «идеологии» еще только предстояло распасться в XIX столетии на отдельные, неспособные к самообъяснению науки, и она верила в возможность вывести все истины из одного умозрительного источника и перестроить человеческую мысль исходя из единого рационального принципа: «…“идеология” во всех своих разделах остается именно философской наукой, исследующей, хотя и вполне оригинальными методами, традиционные метафизические проблемы; нигде она не превращается в лингвистику или математическую логику, хотя много раз кажется, что это вот-вот произойдет» (с. 182).

Такой утопический проект естественно соотносится с рационализмом Просвещения и с картезианскими традициями «универсальной грамматики», которые у «идеологов» проявлялись, например, в предложениях создать идеально прозрачный и подходящий для всех языков алфавит.

Далее, эта семиотика, следуя Локку и Кондильяку, опирается на психологию восприятия и ощущения; по сути, это «совершенно своеобразная и новаторская версия сенсуализма, включающая в себя семиологическую теорию» (с. 153). Само понятие «идеи», вошедшее в самоназвание этой теории, отсылает именно к психологическим представлениям, образующимся в акте восприятия. Путь человеческого мышления имеет индуктивный характер: от частного к целому, от простых ощущений - к «преобразованным» сложным идеям, составленным из простых. У Кондильяка само сознание трактовалось как двойной перцептивный акт, «восприятие факта восприятия» (с. 74). В XIX в. оппоненты «идеологов» - спиритуалисты В. Кузен и М.-Ф.-П. Мэн де Биран (последний поначалу сам был участником «идеологического» движения) - критиковали их именно за редукцию мышления к «пассивному элементу» восприятия (с. 141); но и позднейший структуральный метод Соссюра, с которым авторы монографии все время соотносят «идеологию», тоже чужд ей, поскольку изучает целостные знаковые системы, получаемые индивидом от общества. Семиотика XX в. обычно рассматривает знаковые системы «сверху», как уже образованные, семиотика «идеологов» пытается конструировать их «снизу», в процессе становления человеческой мысли от простого к сложному; это материалистический аналог «наукоучения» Фихте, семиотика отдельного субъекта, а не социума.

Еще одна странность «идеологии» связана с функциями знаков: эти функции «не столько коммуникативные, сколько познавательные: знаки фиксируют уже имеющиеся идеи и позволяют продвигаться дальше, к идеям все более и более высокого уровня» (с. 168). Эта мысль многократно повторяется в книге Е. и Д. Ланиных: «Коммуникативная функция языка производна от его познавательной функции» (с. 102), «идеологи» вслед за Кондильяком признавали ее лишь при описании происхождения знаков. Знаки, в частности естественный язык, складываются в ходе общения людей, но их главная задача в другом - давать человеку возможность формировать, прояснять и усложнять свои идеи о мире, вообще говоря, вне всякого общения. У них коммуникативный генезис и когнитивное назначение: уместна была бы параллель не столько со структурной семиотикой, сколько с новейшими когнитивными науками.

Установка на познание лежала в основе всех семиотических идей «идеологов». Так, выдвигавшиеся ими проекты реформы письменности, «даже если они исходили от политиков и администраторов, обосновывались не прагматическими соображениями “удобства”, а общим для всей поздней сенсуалистической философии гносеологическим принципом…» (с. 216).

Из познавательной функции знаков следует привилегированное место, отведенное «идеологической» семиотикой, во-первых, анализу как универсальному механизму мышления («…анализ есть сам разум, и история человека как разумного существа есть не что иное, как история анализа им своих ощущений и идей», с. 226), а во-вторых, дискурсу , понимаемому «по-картезиански», как рассуждающая речь, и рассматриваемому как главный или даже единственный тип осмысленной знаковой деятельности вообще: для Дестюта де Траси дискурс «есть либо выражение суждений, либо бессмыслица» (с. 183).

Авторы монографии тут же отмечают, что таким самоограничением лидер «идеологов» и его единомышленники закрывали себе путь к структурному пониманию знаковых систем. Последнее, как известно, впоследствии добилось особенно впечатляющих успехов именно при анализе недискурсивных текстов (в частности, литературных - нарративных, поэтических и т.д.), в которых широко используются вторичные, коннотативные значения и которые стремятся не к выяснению истины, а к иным, бывает, даже противоположным целям. В этом смысле было бы полезно вернуться к разграничению, заявленному в самом начале книги Е. и Д. Ланиных, где картезианский проект рациональной «универсальной грамматики» противопоставляется представлениям о знаке, имевшим хождение в эпоху Возрождения: в этих «магических» представлениях язык понимался «как некая самостоятельная сила, как стихия, подчиненная лишь своим собственным законам» (с. 27), «в его толще распадаются и теряют силу любые истины, кроме собственных тайн языка» (с. 30). Взлет семиотики в XX в. проявился как раз в новом, уже не «магическом», а научном осознании этой непрозрачности языка и знаковых систем вообще, их способности не только являть, но и затемнять «любые истины, кроме собственных тайн» (я имею в виду, в частности, критику языка у Р. Барта). С другой стороны, стоило бы уточнить специфику «идеологической» семиотики, противопоставив ее не только пришедшему ей на смену романтическому интуитивизму, но и религиозной традиции толкования знаков. В самом деле, для соратников Дестюта де Траси, атеистов и рационалистов, участников Революции 2 , знаки носят имманентный характер, они создаются и совершенствуются человеком; вопрос о возможности знаков трансцендентных, отсылающих к чему-то недоступному, даже не возникает, его разработка оставляется на долю контрреволюционеров-эмигрантов вроде Жозефа де Местра с его теорией жертвоприношения как сакрального знака.

Французская «семиотика» рубежа XVIII-XIX вв., проанализированная в содержательной книге Е. и Д. Ланиных 3 , по своему культуростроительному и утопическому характеру может быть сближена с теориями языка, выдвигавшимися в другую революционную эпоху - в Советском Союзе первых десятилетий его истории. Эти теории стали темой международной конференции «Дискурс о языке в СССР в сталинскую эпоху (эпистемология, философия, идеология)», материалы которого изданы на французском языке в Швейцарии 4 .

Материал сборника очень неоднороден. Как видно из подзаголовка, в его состав входит «идеология», но, разумеется, уже не в эпистемологическом смысле Дестюта де Траси и даже не в социально-критическом смысле Маркса, а в репрессивно-догматическом значении, известном нам с позднесоветских времен. И в самом деле, значительная часть статей посвящена не свободной мысли, а советской государственной политике в области так называемого «языкового строительства», основными деятелями которой выступали безликие бюрократические органы и всевозможные «темные люди», проводившие эту политику на местах. Анализ их высказываний - не интеллектуальная, а чисто политическая история, где приходится принимать в расчет не столько идеи, сколько цели и интересы.

К сожалению, свойственные подобным высказываниям недоказуемость и преувеличенность иногда проникают в дискурс их историков и даже обличителей, которые сами начинают говорить на языке идеологических штампов. Примером тому в рецензируемом сборнике является статья грузинского лингвиста Теймураза Гванцеладзе. По его мнению, «во весь период существования СССР на всей территории этой “империи зла” (Р. Рейган) советские власти вели ожесточенную “языковую войну” против всех без исключения нерусских языков» (с. 134). «Стратегической целью этой “языковой войны” была подготовка почвы для планировавшегося коммунистами устранения с лица земли всех без исключения языков на планете кроме русского и английского…» (с. 135). Для реализации этого замысла осуществлялось «сужение сферы функционирования нерусских языков», «разрушение артикуляционных основ и базового лексического фонда нерусских языков», «борьба с чувством генеалогического родства и солидарности родственных народов» (с. 135) и т.д.

Столь широковещательные обобщения трудно поддаются рациональной критике. Впрочем, их фактически опровергает ряд других исторических статей, помещенных в сборнике. Отнюдь не отрицая и не оправдывая жестокий произвол советского режима, их авторы показывают, что как раз его языковая политика была неоднозначной, дифференцированной, часто весьма осторожной и, во всяком случае, не преследовавшей дьявольской цели истребления «всех без исключения нерусских языков». Задача была, судя по всему, более прагматическая - не уничтожение, а властный контроль, а его можно было осуществлять иногда методами подавления, а иногда и, наоборот, путем поддержки национальных языков. Как демонстрирует Александр Дуличенко (Тарту), проекты замены национальных языков одним всеобщим бытовали не столько на высоких этажах власти, сколько в узких кружках радикалов-энтузиастов, многие из которых сами же за это и пострадали (как, например, эсперантисты). Некоторым национальным языкам государство просто долгое время предоставляло свободу развития и самоорганизации - например, идишу (см. статью П. Векслера, Тель-Авив). Другим оказывалась реальная помощь в расширении их культурного функционирования, а ее относительные неудачи объяснялись не зависящими от властей причинами: скажем, в некоторых районах Севера само коренное население противилось тому, чтобы дети учились на родном языке («свой язык они и так знают - пусть лучше учат русский»; см. статью Николая Вахтина, Санкт-Петербург). Сходным образом, еще до начала репрессий против национальной интеллигенции в начале 1930-х гг., из-за внутренних проблем и конфликтов буксовали попытки нормализовать, «академизировать» белорусский язык (см. статьи Виржини Симаньек, Париж, и Курта Вулхайзера, Техас/Гарвард). Даже замене алфавита тюркских языков, которую сегодня осуждают как шаг к «разрушению их артикуляционных основ», предшествовал в 1926 г. первый тюркологический съезд в Баку, на котором звучали (см. статью Елены Симонато-Кокошкиной, Лозанна) аргументы не столько догматические, сколько технические (удобство того или иного алфавита для чтения, обучения, печати и т.д.) или же национально-политические - необходимость унифицировать письменность родственных народов, как раз для того, чтобы они могли свободнее общаться между собой и, стало быть, переживать свое «генеалогическое родство и солидарность». Словом, реальность, как всегда, богаче и сложнее идеологических схем.

Впрочем, все это относится не к теории языка, а к истории практической языковой политики. В сборнике, составленном П. Серио, есть и ряд других статей 5 , где анализируется настоящая, часто очень серьезная рефлексия о языке. Среди фигурирующих в них фамилий преобладают две - Марр и Бахтин.

«Новое учение о языке» Н.Я. Марра до сих пор вызывает к себе интерес у историков идей. Они признают, что многие концепции всемогущего академика были фантастическими и «магическими» 6 , а возглавляемая им школа скомпрометировала себя агрессивным политиканством. Однако его учение любопытно тем, что продолжало собой полигенетическую концепцию развития языков, отброшенную лингвистикой XX в.: согласно этой концепции, не существовало единого праязыка, современные языки образовались путем сложных скрещений изначально чуждых друг другу элементов 7 . При этом история языка получает не каузальную, а телеологическую обусловленность, и с такой точки зрения Патрик Серио в своей статье сближает учение Марра с осужденной в СССР за «идеализм» теорией номогенеза Л.С. Берга, с биологизирующей «морфологией» в знаменитой книге В.Я. Проппа о сказке, а также с евразийской лингвистикой Н.С. Трубецкого и Р.О. Якобсона, о которой он уже писал в своей переведенной на русский язык книге «Структура и целостность».

Екатерина Вельмезова (Лозанна) сопоставляет учение Марра с теориями его знаменитой ученицы (которая, впрочем, стала таковой лишь поздно, уже будучи самостоятельным ученым) - О.М. Фрейденберг. По ряду параметров их идеи различны. Так, Марр, вслед за А.Н. Веселовским, признавал изначальное синкретическое («диффузное») состояние искусства, из которого лишь затем выделились определенные жанры; напротив, Фрейденберг рассматривает литературные жанры с позиций полигенетизма - они изначально множественны, будучи обусловлены многоязычием древнего общества. Но, расходясь с Марром в трактовке частного вопроса о словесном искусстве, Фрейденберг в более широкой перспективе сближается с его лингвистическим полигенетизмом, о котором только что шла речь выше, а ее концепцию литературной эволюции Е. Вельмезова соотносит с номогенезом Берга. При чтении этой статьи возникает впечатление, что идеи Марра, Фрейденберг, Берга и т.д. образовывали какую-то «диффузную» интеллектуальную общность, элементы которой связаны отношением «семейного родства» по Витгенштейну, но не составляют жесткой системы. Единственная черта, действительно объединяющая этих разных ученых и мыслителей, - стремление искать универсальные законы, которые, как закон номогенеза, действовали бы и для природы и для культуры; стремление создать «интегральную науку» (с. 265), преодолевающую дисциплинарные перегородки.

Крейг Брандист (Шеффилд) сопоставил с марристским языкознанием литературоведческие идеи М.М. Бахтина, изложенные в работах 1930-х гг. (прежде всего в «Слове в романе»). По словам английского исследователя, после 1929 г. Бахтин пережил «интеллектуальную перестройку» и «принял основные пункты марристской программы» (с. 59), причем непосредственным образом на него повлиял цикл статей Л.П. Якубинского о социальном «разноязычии», напечатанных в 1930 г. в журнале «Литературная учеба». В кустанайской ссылке Бахтин, оторванный от непосредственного научного общения, оказывался «все более зависим от работы ленинградских лингвистов» (с. 61) из Государственного института речевой культуры (бывший Институт сравнительного изучения языков и литератур Запада и Востока - ИЛЯЗВ), которым руководил в ту пору Якубинский; журнал «Литературная учеба» был популярным изданием и мог доходить до Кустаная, а работы Якубинского Бахтин ценил уже давно - в частности, заимствовал из его статьи «О диалогической речи» (1923) свое ставшее знаменитым понятие «речевых жанров».

Согласно К. Брандисту, в свете теории Марра - Якубинского аргументы Бахтина «делаются гораздо яснее» (с. 73). В 1930-е гг. его главное сближение с марристами состоит в признании классового характера языка, социального «разноречия» (а не «разноязычия») в рамках национального языка. Кроме того, Якубинский писал, что в эпоху капитализма это социальное расслоение делается осознанным, «язык в себе» превращается в «язык для себя», а у Бах-тина такое осознание, творческое обыгрывание реального разноречия происходит не в языке вообще, а в романе .

Концепция К. Брандиста представляется столь же изобретательной, сколь и спорной. Вероятно, Бахтин мог читать статьи Якубинского в «Литературной учебе» (хотя и трудно утверждать с уверенностью, что он их действительно читал), но в любом случае большинство идей, сближающих его «Слово в романе» с идеями ленинградского лингвиста, может толковаться как прямое развитие его же собственных прежних построений. Даже если оставить в стороне участие Бахтина в книге В.Н. Волошинова «Марксизм и философия языка» (об этом см. ниже), идея разноречия - пусть не на макролингвистическом уровне, а на уровне индивидуального слова - явственно прослеживается в «Проблемах творчества Достоевского», книге Бахтина, по отношению к которой его «Слово в романе» явилось продолжением и теоретическим обобщением. В монографии о Достоевском «разноречие», взятое в перспективе межличностного общения, называлось «полифонией», а «полифонический роман» представлял собой именно ту художественную форму, в которой культура осознает, намеренно моделирует реальную неслиянность разных «голосов», звучащих в речи. Схождения Якубинского и Бахтина в 1930-е гг. было бы осмотрительнее объяснять не влиянием одного на другого, а конвергенцией взглядов, тем более естественной, что Бахтин, как уже сказано, знал и использовал более раннюю статью Якубинского о диалогической речи. Да и вообще, идея о социальном расслоении языка не была исключительным достоянием школы Марра, но встречалась, например, уже в 1920-е гг. в работах ее оппонента В.В. Виноградова; признать довольно очевидный факт сосуществования в национальном языке разных вариантов, в том числе «социальных говоров» (термин Виноградова из статьи «Задачи стилистики», 1925), еще не означало как-либо солидаризироваться с марровской школой.

Коллега К. Брандиста по Шеффилдскому университету Карин Збинден по-своему ставит примерно ту же проблему, что и он: в 1930-е гг. Бахтин резко и неотрефлектированно меняет свои воззрения на социальность в языке - раньше он считал ее всегда присутствующей в любом акте языковой коммуникации, теперь же стал связывать ее с особым литературным жанром романа. Однако К. Збинден объясняет такой переход от «социальности в себе» к «социальности для себя» сближением Бахтина не с марристами, а… с русскими формалистами, которых он резко критиковал в 1920-е гг., а затем перенял у них категорию сказа и сделал ее одной из базовых в своей теории романного слова. Как видим, контексты бахтинских идей могут быть самыми разнообразными, и разумнее всего было бы, вероятно, воздерживаться от труднодоказуемых суждений о «влияниях» и изучать общую логику мысли, которая могла - в определенные моменты и в известных пределах - сближать даже весьма разных по исходным установкам мыслителей.

Не буду подробно пересказывать здесь третью из «бахтинских» статей в швейцарском сборнике; ее автор, Бенедикта Вотье из Льежа, рассматривает не теорию языка, а эстетику Бахтина и соотносит ее не с лингвистикой, а с философией Гуссерля и особенно Дильтея. Соблюдая единство проблематики, лучше сразу перейти к еще одному участнику лозаннской конференции - московскому лингвисту В.М. Алпатову. Его доклад там был посвящен в основном не Бахтину, а марксистской лингвистике в СССР 1920-1930-х гг., но несколькими годами позже он выпустил в свет специальную монографию «Волошинов, Бахтин и лингвистика» 8 . Эту книгу уже подробно рецензировала в «НЛО» (№ 73) Р. Фрумкина, сосредоточившаяся на лингвистической стороне работы Алпатова; мне остается коротко охарактеризовать другую ее сторону - ту, что относится к личности Бахтина, его роли в гуманитарной теории и в общей интеллектуальной истории XX в.

В отличие от многих отечественных бахтиноведов, которые практикуют герменевтическое вникание в тайные помыслы Бахтина, исходят из единства и неизменности его мысли, а все ее вариации склонны объяснять «карнавальной» игрой и сложной социальной мимикрией 9 , В.М. Алпатов исповедует иной, более «позитивистский» подход. Он доверяет буквальному смыслу текста и не просто анализирует, но оценивает его, по-хозяйски отмечает, какие идеи прошлого важны для дальнейшего исследования, какие противоречивы, а какие просто смутны, слабо разработаны. Для его выводов типична такая, например, оценочная формула: в книге «Марксизм и философия языка» «общие идеи <…> гораздо более интересны и плодотворны, чем попытки как-то заняться конкретным материалом» (с. 183). Бахтин, как и его друзья из кружка 1920-х годов, «был не пророком, а ученым, он не был озарен светом истины, а искал ее» (с. 294), - исходя из такой рабочей гипотезы, автор монографии толкует и его эволюцию, и его диалог с различными идейными направлениями, в том числе и находившимися у власти (марксизм, марризм), и запутанную, не имеющую, по-видимому, достоверного документального решения проблему авторства так называемых «спорных» произведений. С точки зрения В.М. Алпатова, правдоподобнее всего, что эти произведения действительно создавались коллективно - в частности, текст работ, подписанных В.Н. Волошиновым, «вероятно, написан Волошиновым с учетом идей, формулировок, иногда, быть может, фраз и фрагментов, придуманных Бахтиным, и на основе общей концепции всего его круга» (с. 118), в рамках более или менее нормального сотрудничества между учителем и учениками, между лидером и ведомыми в исследовательской группе, между универсальным мыслителем и специалистами по конкретным областям культуры. По своему характеру, отмечает В.М. Алпатов, Бахтин был склонен к фрагментарному творчеству и плохо справлялся с завершением, целостным оформлением своих теорий - тут-то и оказывали ему поддержку друзья, «прописывая» необходимую конкретику, побуждая мэтра к продолжению и завершению работы. В конце концов, можно даже задаться совсем «еретическим» вопросом: «А не были ли таким же коллективным текстом и “Проблемы творчества Достоевского”?» (с. 117), не принимали ли участие в создании этой книги профессиональные литературоведы Л.В. Пумпянский и П.Н. Медведев?

На протяжении всей творческой биографии Бахтина и рано умершего Волошинова их исследователь прослеживает один и тот же познавательный проект, который можно охарактеризовать (по крайней мере, постольку, поскольку речь идет о теории языка ) как исследование проблемы «человек в языке». Во имя этой новой проблематики авторы «Марксизма и философии языка» осуждали «абстрактный объективизм» Соссюра и, шире, свойственную миро-вой лингвистике дегуманизацию, «ориентацию на текст как на исходную данность» (с. 23); с точки зрения той же проблематики Бахтин, уже оставшись в одиночестве, разрабатывал свои понятия речевых жанров, романного слова, оппозицию предложения/высказывания, идею металингвистики. В середине столетия, в пору подъема структурального метода эти идеи оказались не ко времени, зато сегодня очевидно, что в трудах Бахтина и Волошинова «мы имеем дело с одной из исторически первых и наиболее продуктивных попыток полемики со структурализмом в лингвистике до Хомского» (с. 146). Здесь был намечен путь, по которому впоследствии - зная или не зная тексты Бахтина и Волошинова - пошли многие видные теоретики языка.

В.М. Алпатов неоднократно подчеркивает «черту, свойственную всему волошиновскому циклу: максимализм, желание перейти сразу к решению проблем, не решаемых лингвистикой, при игнорировании проблем, ею решаемых» (с. 74). Этот максимализм приводил в 1920-е гг. не только к чрезмерной резкости размежеваний (которые Бахтин порой смягчал в своих позднейших текстах), но и к нарушению дисциплинарных границ, на что указала уже один из первых рецензентов «Марксизма и философии языка» московский лингвист Р.О. Шор. Критикуя современные тенденции в лингвистике, авторы этой книги фактически выходили за рамки лингвистики как таковой, постулируя какую-то новую науку между лингвистикой и литературоведением, которую современный исследователь склонен сближать с поэтикой. Там, где они от абстрактных идей обращаются к анализу конкретного материала, этот анализ «имеет крен в сторону литературоведческого анализа» (с. 183). Противопоставляя понимание целостного, экзистенциально и социально значимого высказывания лингвистическому развинчиванию фраз на «болты и гайки» (выражение Дж. Лакоффа), они осуществляют свой собственный утопический проект - «изучение высказываний “напрямую”, без опоры на уже описанные слова и предложения» (с. 306). В итоге получается не лингвистика, отвергаемая вместе с «решаемыми ею проблемами», но и не совсем литературоведение, а некая интегральная, трансдисциплинарная наука о культуре. Опять-таки вспоминается характер Бахтина, который «невысоко ставил профессионализм» и «больше всего уважал тех, кто <…> вырывался за рамки профессии» (с. 65); ему было неуютно в границах определенной научной дисциплины, так же как в пределах завершенного, законченного текста.

Откуда эта повторяющаяся тема «теории теорий», «интегральной науки», отказа от узкого профессионализма, которая вновь и вновь встречается нам в работах, рассматриваемых в этом обзоре? Может быть, дело тут в максимализме русской культуры, побуждающей русских историков идей искать и находить близкие себе тенденции даже у иностранных авторов (скажем, французских «идеологов»)? А может быть, в какой-то мере этой трансгрессии границ способствует сама специфика науки о языке, то есть специфика ее предмета, в сущности единственного из научных предметов, который коэкстенсивен миру в целом и противится попыткам ставить ему искусственные пределы? Язык говорит все и обо всем - оттого-то такой соблазн, вопреки здравым традициям новоевропейской науки, предощущать в нем возможность познания «всего и сразу».

__________________________________________________________________

1) Ланина Е.Е., Ланин Д.А. ИДЕИ И ЗНАКИ: СЕМИОТИКА, ФИЛОСОФИЯ ЯЗЫКА И ТЕОРИЯ КОММУНИКАЦИИ В ЭПОХУ ФРАНЦУЗСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ. СПб.: Лики России, 2004. 246 с. 1000 экз. (Межрегиональный институт экономики и права).

2) «Идеологи» избегали называть себя «философами» - вероятно, потому, что это название было уже занято, обозначая во французском языке XVIII в. мыслителей-вольнодумцев, борцов с религиозными предрассудками. Для послереволюционной мысли эта задача оказывалась уже в прошлом - на повестке дня стояло не вольтеровское сокрушение «гадины», а строительство новой, светско-республиканской культуры.

3) Издание, к сожалению, содержит довольно много описок и опечаток. Приведу только самые серьезные случаи: на с. 17 искажены (в русском написании) фамилии сразу двух известных французских исследователей - Франсуа Фюре и Рене Балибар, а на с. 127 об одном из «идеологов» (Д.-Ж. Гара) говорится: «…в 1785 году в своем курсе “Анализ мыслительных способностей” в Эколь Нормаль…», между тем речь идет об учебном заведении, основанном лишь в 1794 г.! Очень недостает также указателя имен, каковых в книге упоминается множество. Надеюсь, эти недостатки будут устранены в большой общей монографии об «идеологии», которая должна осветить все, не только семиотические, аспекты этой теории и над которой, как сказано в предисловии к нынешней книге, работают ее авторы.

4) LE DISCOURS SUR LA LANGUE EN URSS A L’EPOQUE STALINIENNE (EPISTEMOLOGIE, PHILOSOPHIE, IDEOLOGIE) / Editйpar Patrick Sйriot // Cahiers de l’Institut de linguistique et des sciences du langage de l’Universitйde Lausanne. 2003. № 14. 356 p. Я уже упоминал эту книгу в одном из своих предыдущих теоретических обзоров. Ее составитель Патрик Серио - активно работающий историк русской лингвистики; помимо его собственных публикаций, стоит указать на электронную библиотеку русских языковедческих текстов (порой редких), составленную по его инициативе и расположенную по следующему адресу: http://www. unil.ch/slav/ling/textes/index.html.

5) Их, к сожалению, нелегко сразу выделить по оглавлению, так как тексты размещены не по тематическому принципу, а в алфавитном порядке фамилий авторов.

6) Притчей во языцех служит, например, его заявление, что в своих основах русский язык ближе к грузинскому, чем к другим славянским языкам. Может быть, именно это имел в виду грузинский обличитель Марра, утверждая, что своими теориями тот подрывал «генеалогическое родство и солидарность» палеокавказских народов? Странный, однако, способ подрыва - сближать «подавляемые» языки национальных окраин с господствующим языком империи…

7) Очерк истории подобных воззрений в языкознании XVIII-XIX вв. см.: Olender M. Les Langues du Paradis. Paris: Hautes Etudes; Gallimard; Le Seuil, 1989.

8) Алпатов В.М. ВОЛОШИНОВ, БАХТИН И ЛИНГ-ВИСТИКА. М.: Языки славянских культур, 2005. 432 с. 1500 экз. (Studia philologica).

9) Такая изощренная герменевтика «масок» ведет к парадоксальному результату - исчезновению самого предмета толкования. Если Бахтин никогда не говорил прямым текстом, все время изъясняясь «под маской», «карнавально», как бы в кавычках, то в нем вообще становится невозможно усмотреть какую-либо реальную, равную себе и интеллектуально ответственную личность - получается какой-то «Бахтин» в кавычках…