Воспоминания из дневников во время войны. Из дневника Анатолия Седельникова

Совершенно разные по фактуре, дневники детей наряжают соседством «большого» – и «малого»: «Зубрил алгебру. Наши сдали Орёл». Это настоящие эпосы, «Война и мир» – в ученической тетради. Удивительно, как держится детский взгляд за мирные «мелочи», как чувствуется биение «нормальной» жизни даже в оккупации и блокаде: девочка пишет о первой помаде, мальчик – о первом влечении. Дети – поголовно! – пишут о книгах: Жюль Верн и Горький, школьная программа и семейное чтение, библиотеки и домашние реликвии.... Они пишут о дружбе. И конечно – о любви. Первой, осторожной, несмелой, не доверяемой до конца даже интимному дневнику...

Вообще у них, у наших героев, всё – впервые. Впервые дневник, впервые - война, у них нет опыта старших поколений, нет прививки жизни, у них всё – на живую нитку, взаправду, и нам кажется, что их свидетельства – они самые честные в том, что касается внутреннего мира и отражения в себе мира большого.

Собранные нами дневники разные не только по содержанию, разные они и по «исполнению». В нашем распоряжении и листы перекидного календаря, и записные книжки, и общие тетради в коленкоровых обложках, и школьные в клеточку, и альбомчики с ладонь... У нас есть дневники длинные и короткие. Подробные и не очень. Хранящиеся в запасниках архивов, фондах музеев, есть семейные реликвии на руках у читателей газеты.

Один из читателей, услышав наш призыв предоставить детские дневники, сел и за выходные записал свои юношеские воспоминания, бережно принеся их в понедельник в редакцию. И нам подумалось: ведь может быть и так, что никто за все эти годы не спросил его: «Дед, а как оно было там?», ему не довелось никому доверить детского, сокровенного, больного...

Акция сопричастности – вот что такое труд, который взял на себя «Аиф». Не просто показать войну глазами ребёнка, сквозь призму детского восприятия мира – невинного, трогательного, наивного и так рано возмужавшего, а протянуть ниточку от каждого бьющегося сейчас сердца к сердцу, пережившему главную катастрофу XX века, к человеку даже если и погибшему – но не сдавшемуся, выдюжившему, человеку маленькому, может быть, ровеснику, но видевшему самые страшные страницы истории, которая была, кажется, недавно, а может, уже и давно... Эта ниточка привяжет. И, может быть, удержит. Чтобы не оборвался мир. Такой, оказывается, хрупкий.

Редакция еженедельника «Аргументы и факты»

Дети переносят войну иначе, чем взрослые. И записывают эту войну и всё, что с нею связано, все её ужасы и потрясения они по-другому. Наверное, потому, что дети – безоглядны. Дети наивны, но в то же время они и честны, в первую очередь перед самими собой.

Дневники военных детей – это свидетельства удивительной наблюдательности и беспощадной откровенности, часто невозможной взрослому человеку. Дети замечали явления быта, приметы войны более точно, чем взрослые, лучше реагировали на все происходящие перемены. Их дневники ближе к земле. И потому их свидетельства, их доказательства подчас горазда важнее для историков, чем дневники взрослых.

Одна из самых страшных глав этой книги – самая первая. Ужаснее всего для детей в блокадном Ленинграде, насколько я мог заметить тогда, были бомбёжки и артобстрелы, тёмные улицы и дворы, где ночью не было никакого освещения. Разрывы бомб и снарядов – это была смерть видимая, наглядная, к которой они не могли привыкнуть.

А вот смерть человеческую, окружавшую их на улицах и в домах, они воспринимали спокойнее, чем взрослые, и не ощущали такого страха и безысходности перед ней, может быть, просто потому, что не понимали её, не соотносили с собой.

Но были у детей свои, собственные страхи. А ужаснее всего, как выяснилось, для них был голод. Им гораздо труднее, чем взрослым, было перетерпеть его, они ещё не умели заставлять себя, уговаривать, и от того больше страдали. Вот почему так много строк и страниц в их дневниках посвящено мыслям о еде, мукам голода – и последующих муках совести...

Чем эти дневники были для них, тех, кто их писал? Почти в каждом дневнике прочитывается: «мой лучший друг», «мой единственный советчик»... В дневник не пишут – с дневником говорят. Нет на Земле ближе существа, чем эта тетрадь в коленкоровой обложке, чертёжный блокнот,альбомчик с ладонь... И эта близость, эта потребность – зачастую она возникает именно в первый день войны, когда и были начаты многие из опубликованных в этой книге дневников.

Соприкосновение с детским миром тех военных лет – дело для меня глубоко личное.

Работая над «Блокадной книгой» мы с Алесем Адамовичем поняли, что наиболее достоверно чувства, поведение блокадников выражены именно в детских дневниках. Разыскать эти дневники было непросто. Но несколько поразительно подробных мы всё же нашли. И выяснилось, что как правило, дневник человек вёл, даже не надеясь выжить. Но вместе с тем он понимал исключительность ленинградской блокады и хотел запечатлеть своё свидетельство о ней.

В эпоху переоценки самых важных человеческих ценностей, когда по Европе снова маршируют факельные шествия нацистов, такие свидетельства, как дневники детей войны, крайне важны. Они возвращают нас к себе, к земле, на которой мы родились... И если сегодня кого-то не пронимают свидетельства взрослых, то, может быть, проймут слова детей. И детям нынешним слышнее будут голоса их сверстников, а не взрослых, которые вещают с высоких трибун. Ведь одно дело, когда учитель у доски рассказывает тебе о войне, и совсем другое – когда это делает твой школьный товарищ. Пусть и с разницей в 70 лет.

Конечно, все мы боимся, страшимся, не хотим новой войны. Читая дневники детей, переживших войну минувшую, понимаешь этот ужас ещё сильнее. И поневоле задумываешься: неужели мы смогли прожить без войны всего семь десятилетий? Всего семь десятилетий мира! Ведь этого так мало.

Даниил ГРАНИН, писатель, участник Великой Отечественной войны, почётный гражданин Санкт-Петербурга

Мы жили на Петроградской стороне в когда-то самом прекрасном и богатом городе мира, бывшей столице Российской империи.

Это было нестерпимо давно. Но как будто вчера. А иногда мне кажется, что и сегодня, – настолько всё явно перед глазами... Завывание сирены. Тиканье метронома, которое доносилось из репродукторов. Это было предупреждение об артобстреле города или о его бомбёжке. А затем метроном всегда сменяла бравурная, весёлая музыка, которая действовала на наши души, как реквием. Голод. Вначале, несмотря на огромную слабость, голова была очень ясной... Потом временами начинаешь терять сознание, восприятие реальности нарушается...

В 1947 г. в Голландии был издан «Дневник Анны Франк», переведённый потом на 67 языков мира. А не так давно Дом-музей Анны Франк выпустил книгу с детскими дневниками времён Второй мировой войны. А в России ни в одном книжном магазине не найти ни одной книги, где были бы собраны самые страшные документы той войны - детские дневники военных лет! А мы ещё хотим, чтобы мир уважал и чтил нашу память о войне. Что же сами её тогда убиваем?!

Живая книга

«Что будет с тобой — то будет с этими записками», — говорила Маше мама. И 14-летняя Маша учила свой дневник наизусть, став сама живой книгой. Маму и младших брата и сестру проводила на «сортировке» — скорее всего, в Освенцим. Сама прошла два фашистcких концлагеря. Ее живая книга — спаслась. И вышла в печать под названием «Я должна рассказать».

«Литовская Анна Франк», еврейская девочка из вильнюсского гетто, она полжизни — той, в которой не было ворот, через которые евреев увозили к глубоким ямам, не было проверок на аппель-плаце, не было колючей проволоки и холодного трупа соседки, уткнувшись в который она проснулась однажды утром, — эти полжизни она прожила в Ленинграде. Она и сейчас живет в Петербурге, у метро «Площадь Мужества». И продолжает рассказывать.

Маша Рольникайте. Фото из личного архива

Зачем? Спрашивали меня. Зачем сейчас слушать Машу Рольникайте? Писательницу, знаменитую одним своим трудом — дневником, надиктованном самой себе за стенами гетто и потом на нарах, в смраде лагерной ночи, под страхом смерти. «Воскресенье — долголетие! Может быть, доживу до вечера». Снискавшую славу девчоночьим дневником — переведенным на 18 языков мира. «Она же уже все сказала!» Мне отвечала сама Мария Григорьевна: «Ведь сколько ни утекло воды со времен, о которых я рассказываю, а люди не стали друг друга больше любить. Возьмите отношение к гастарбайтерам, возьмите братские народы русских и украинцев! Везде, то вспыхивая, то стихая, бушует вражда. И для меня это больное место — то, что люди продолжают ненавидеть друг друга. Я не знаю, откуда берется эта желчь. Но я должна рассказать! Иначе надо — повеситься».

Дневник Маши Рольникайте: «Набожные люди уверяют, что земля не хочет принимать невинные жертвы и выбрасывает их назад. Поэтому из земли торчат руки... Но, как объяснила мама, все гораздо проще: большинство расстрелянных валятся в яму ранеными. Они задыхаются и распухают. Их очень много — слой земли, которым засыпаны ямы, лопается. Вот в щелях и виднеются руки, ноги, головы...»

Это — о расстрелах жителей вильнюсского гетто в местечке Понары, куда были вывезены тысячи людей. Там нет дат, в этом дневнике. Текст — сплошной, в настоящем времени. Как будто все происходит сейчас. Вот — концентрационный лагерь Штуттгоф:

«Подходим к одной женщине, которая умерла сегодня утром. Беру ее холодную ногу, но поднять не могу, хотя тело умершей совершенно высохшее(...) Надзирательница бьет меня резиновой палкой по голове и сует в руки ножницы и плоскогубцы: я должна буду раздевать и вырывать золотые зубы...»

На построениях и работах, в темноте ночи и днем, под носом у полицаев, она твердила свои строчки. «Что будет с тобой — то будет с этими записками», — напоминала мама. Мамы не стало. С Машей было вот что: крайняя степень истощения, бритые волосы и выбитые лагерным надсмотрщиком передние зубы, распыленная в прах семья — такой она вернулась после войны в Вильнюс. Восстановила по памяти все записки — получилось три тетрадки. Перевязала черной лентой, положила в нижний ящик стола.

— А потом началось: новая волна антисемитизма, убийство Михоэлса, ликвидация Антифашистского комитета, «дело врачей»... Как будто не было 6-ти миллионов людей, расстрелянных и задушенных в газовых камерах! В мире все оставалось по-прежнему, как и предсказывала мне моя лагерная подруга, учительница Маша Механик, за несколько минут до смерти: тогда из лагеря был совершен побег и отбирали сотню, чтобы казнить в наказание. Вперед вызывали каждого третьего. «Маша, я девятая», — прошептала ей я, стоя в строю. «Нет, девятая я», — сказала она. И уже сделав шаг вперед, оставила мне последние слова, абсолютно ледяным тоном, которые я слышу и сейчас: «Что ты думаешь, от того, что не станет какой-то Маши Механик, в мире что-то изменится?» Моя подруга оказывалась права... И я достала три тетрадки из-под кровати.

«Ужасно грязно. Воды не дают. Умывальни закрыты. Не перестает мучить страшная жажда. Так называемый суп, в котором лишь изредка попадается кусок гнилого листка капусты или шелухи сладковатой, мерзлой картошки, странно острый, будто в него всыпали перец. Он сушит, жжет рот; мы сосем грязный, вытоптанный снег. А ведь тут же, у барака, вырыта яма, заменяющая туалет. Досок, чтобы ее накрыть, не дают. Край скользкий. Одна женщина недавно упала в яму. Мы ее еле вытащили».

Заключенные в лагере смерти

Прошлое не отпускает

Осень 2014-го, Петербург, я выбираю хризантемы для Маши Рольникайте. Стою у желтых, беру сиреневые. Светлый ум, — 87-лет! — острый язык: она берет букет и говорит, что «Желтый цвет и полосатая одежда — это больше не про меня». Она еще долго боролась с фантомами пережитого: никогда не садилась спиной к двери, сходила с тротуара, спохватившись: «Нам же, евреям, можно только по проезжей части!», задергивала шторы, проснувшись ночью в гостинице города Эрфурта, куда была приглашена на презентацию своей свежеотпечатнной на немецком языке книжки — ей на миг показалось, что она опять за стенами гетто: «Но нет, вот мое праздничное платье на стуле, вот газета «Известия» из самолета...» — а по телу холодный пот.

— Прошлое — не отпускает. И я сама не хочу его отпускать. Ведь эти 6 миллионов убитых уже не могут ничего рассказать. Значит, должна я.

«Плачущие женщины с полуголыми, завернутыми в одеяла детьми... Мужчины, сгорбившиеся под тяжестью узлов и чемоданов... Дети, вцепившиеся в одежду взрослых... Их толкают, бьют, гонят. Вспыхивает карманный фонарик и освещает испуганные лица. Фонарик гаснет, и снова двигаются только силуэты...» Это гетто. Желтые звезды, синие номерки, розовые удостоверения — так обраковывали людей «второго сорта».

«Ножницы переходят из рук в руки. Получаю и я. Разрезаю платье. Под ним такая худоба, что даже страшно дотронуться(...) Снять башмаки женщина вообще не позволяет — будет больно. Я обещаю верх разрезать, но она не дает дотронуться. Уже две недели не снимает башмаков, потому что отмороженные, гноящиеся ступни приклеились к материалу».

А это лагерь. Ботинки в результате снимет надсмотрщица: «Смотрю, в руке надзирательницы башмаки с прилипшими к материалу кусками гниющего мяса».

Она должна была рассказать.

«Когда расстреливают — это больно?»

Ее часто спрашивают, как она выжила. Что ее спасло. Случай? Судьба? Может, Бог? Но она не знает, что такое судьба — и не верит в Бога.

— Одни набожный человек мне сказал, что Бог сохранил меня ради того, чтобы все это передать. Но почему, скажите мне, почему тогда он не спас маму и маленьких Раечку с Рувиком (брата и сестру)?! Я ведь до сих пор, вот здесь, под щекой, на шее, чувствую дыхание спящего Рувика, когда он лежал у меня на руках за несколько часов до того, как их навсегда увели налево, а меня, еще способную работать, с тысячей еще таких же работяг — направо, в немецкие лагеря. Раечка была постарше, не спала: она все спрашивала: «Мама, а когда расстреливают — это больно?»

Маша спаслась. Напечатала свои записки, закончила Литературный институт, вышла замуж за ленинградского инженера. И осталась — все там же, на той же ноте, в том же строю рядом с учительницей Машей Механик. Прошлое — не отпускает.

Длинный писательский стол у окна, за которым —петербургская осень, пузатая матовая лампа — она пишет от руки, мелким почерком, потом долго набирает текст на компьютере. Писательница Рольникайте всегда пишет на одну тему — даже когда отходит от документалистики, вся ее художественная проза, все ее герои — оттуда. Из застенков гетто, с лагерных нар.

Мне как-то сказали: «Ну почему вы все пишите о грустном, Мария Григорьевна? Пишите о любви!» У меня ком встал в горле.

Потому что она вся — о любви. Несбывшейся, затоптанной, расстрелянной, убитой. Полной надежды — что когда-нибудь люди станут другими. «Иначе — надо повеситься».

Странички из дневников

Таня Савичева, 12 лет

9 страниц дневника, на каждой - дата смерти близких: мамы, бабушки, брата, сестры, дяди. Последняя запись: «Савичевы умерли. Умерли все. Осталась одна Таня».

Таня умерла в эвакуации в 1944 г. от туберкулёза. Дневник обнаружила её сестра Нина. Он был предъявлен на Нюрнбергском процессе. 8 стел-страниц стали частью мемориала «Зелёный пояс Славы» под Санкт-Петербургом.

Лена Мухина, 17 лет

«3/I 42. Голодные, спотыкающиеся, шатающиеся люди рыскают по булочным с 7 утра, но везде их встречают пустые полки».

«8/II 42. Вчера утром умерла мама. Я осталась одна».

«13/II 42. Я одна... Хочется выть, визжать, биться головой об стенку, кусаться! Как же я буду жить без мамы?»

Е. Мухина умерла в 1991 г. Её дневник хранится в Центральном госархиве историко-политических документов Санкт-Петербурга. В 2011 г. был выпущен при помощи историка С. Ярова.

Таня Вассоевич, 13 лет

«Февраль 1942 г. На похоронах брата была тётя Люся, я и Толя Таквелин - Вовин лучший друг и одноклассник. Толя плакал - это растрогало меня больше всего. На похоронах мамы была я и Люся. Вова и мама похоронены в настоящих гробах, которые я покупала на Среднем проспекте у второй линии. Худяков (сторож на кладбище. - Ред.) вырыл могилы за крупу и хлеб. Он хороший, и был добр ко мне».

Т. Вассоевич умерла в 2012 г. Её дневник пытается издать её сын профессор А. Вассоевич.

Галя Зимницкая, 14 лет

«14 декабря 41 г. Днём в булочной видела ужасную сцену. Мальчишка лет десяти выхватил у старушки пайку хлеба и сразу начал есть. Женщины бросились отнимать, а он лёг на пол, лицом вниз, и, не обращая внимания на обрушившиеся удары, доел хлеб на грязном полу. Самое ужасное в том, что никто не заступился за ребёнка. Полежав немного, воришка встал, вытер рукавом слёзы и кровь и ушёл грязный, оборванный, совсем одинокий. Сейчас мне его жалко до боли в сердце. Где же я была тогда? Стояла, смотрела и молчала».

Г. Зимницкая умерла в 1996 г. Её дневник можно прочитать на сайте «Молодая гвардия».

Где блокадные дневники детей?

Милена Третьякова, замдиректора по науке Государственного мемориального музея обороны и блокады Ленинграда:

Полного издания детских блокадных дневников у нас действительно ещё нет, хотя такой проект очень нужен! Это должна быть серия из нескольких томов с научными комментариями и снимками фотохроники. Ведь блокадные дневники не всегда понятны неподготовленному читателю. Их авторы - рядовые жители города, их воспоминания образны и впечатляющи, но порой отрывочны и неполны. Известный дневник Тани Савичевой звучит как символ трагедии, потому что он очень короткий, и в этом его сила.

В 2014 г. на базе наших музейных фондов была издана книга «Ленинградцы. Блокадные дневники», где есть дневник 16-летнего Бори Капранова (в то время бойца противопожарного полка) и воспоминания Зинаиды Кузнецовой, которой 22 июня 1941 г. исполнилось 13 лет. Не опубликованные пока дневники детей-блокадников экспонируются на выставках, с ними работают исследователи. Но я думаю, что в музеях и архивах представлены ещё не все рукописи жителей блокадного Ленинграда. Иногда нам их приносят и отдают в дар неравнодушные люди.

«Страшное счастье» всколыхнуло Петербург

Андрей Вассоевич, профессор Санкт-Петербургского госуниверситета:

«Почти год назад, в канун 70-летия полного снятия блокады Ленинграда, «АиФ» рассказал многомиллионной аудитории о дневнике моей мамы - Тани Вассоевич, который она начала вести 22 июня 1941 г., будучи 13-летней школьницей. В блокаду на её долю выпало потерять брата и мать, но сама Таня чудом выжила. Когда стало модным говорить о том, что в Ленинграде процветал каннибализм, а люди потеряли человеческий облик, маму это возмущало. Для неё и погибшего брата Вовы главным было чувст-во долга и верность дружбе. Когда мама узнала, что умер отец её подруги Иры, жившей в эвакуации, она похоронила его рядом со своим братом. А ведь за погребение надо было отдавать последнее из еды.

Статья «Страшное счастье» всколыхнула Петербург: я получил массу откликов, люди хотели прочитать все страницы военного дневника. Нашлись даже спонсоры, но... издание затянулось. Сегодня есть лишь 4 сигнальных экземпляра, подготовленных издательством «Аврора». Бог даст, в канун победного юбилея государство поймёт, что именно на таких человеческих документах и нужно воспитывать молодёжь».

Немецкая открытка и тетрадь, изъятые при аресте военнопленных

Меня призвали на военную службу.

В боях под Ревелем 20 августа пал за свое отечество Ферди Валбрекер. Последнее воскресенье сентября мы Ганс и я - провели в Аахене. Было очень приятно увиден, немцев: немецких мужчин, женщин и немецких девушек. Раньше, когда мы только прибыли в Бельгию, разница мне не бросилась в глаза… Чтобы действительно полюбить свою родину, нужно сначала побыть вдали от нее.

1941 год. Октябрь. 10. 10. 41.

Я в карауле. Сегодня переводили в действующую армию. Утром читали список. Почти исключительно люди из строительных батальонов. Из июльских новобранцев — только несколько минометчиков. Что поделаешь? Я могу лишь ждать. Но в следующий раз, вероятно, и меня коснется. Зачем мне проситься добровольно? Я знаю, что там будет труднее выполнять свой долг, гораздо труднее, но все же…

14. 10. 41.

Вторник. В воскресенье из 1 взвода отбирали пулеметчиков. Среди них был я. Мы должны были проглотить 20 пилюль хинина; проверялась годность к службе в тропических условиях. В понедельник получил ответ: годен. Но я слышал, что отправка отменена. Почему?

Сегодня у нас был смотр. Его проводил наш командир роты. Все это только театральное представление. Как можно было заранее предвидеть, все сошло хорошо. Отпуск в Люттих на 18-19.10 устроен.

22. 10. 41.

Отпуск уже миновал. Хорошо было. Военного священника мы еще застали. При богослужении я ему прислуживал. После обеда он показывал нам Люттих. День был приятный. Я чувствовал себя опять среди людей.

Ганс, Гюнтер и Клаус уехали. Кто знает, увидимся ли мы.

Дома от моего брата уже много недель (7-9) нет вестей. После того как я получил известие о смерти Ферди Вальбрекера, у меня такое чувство, как будто и мой браг тоже будет убит. Да предохранит от этого Господь Бог, ради моих родителей, особенно ради матери.

Вернер Кунце и Косман убиты. Об Африке ничего больше не слышно.

Написал Фриде Грислам (отношение к правительству и к народу; солдат и женщина в настоящее время).

1941 год. Ноябрь.

20. 11. 41.

Пять дней в Элтфенборне миновали. Служба была там очень легкая. Кроме стрельбы взводом, мы, практически, ничего не делали. Но мы были в Германии, и это было приятно. В Элтфенборне я посетил священника.

То, как держатся немцы в бывшем Эйфен-Мальмеди, можно понять; мы ожидали другую Германию. Не такую антихристианскую. Но там имеются и валлонские деревни, и не мало. Во время стрельб кто-то разжег костер. Когда так стоишь и смотришь на пламя, то всплывают старые воспоминания. Как это было раньше. Для меня ничего лучшего не могло бы сейчас быть, чем отправиться с несколькими парнями в путь, но…

П… тоже писал о потере времени; теперь, когда мы в расцвете своих сил и хотим их использовать. Над чем бы только не потрудились?

Какие задачи ожидают нас! Говорят, опять формируются два маршевых батальона. Из дому известие: Вилли Вальбрекер тоже убит. Мы тоже принесли свою жертву. Вилли четвертый. Я спрашиваю: кто следующий?

26.11. 41.

Вилли Шефтер в лазарете. Это был настоящий товарищ. Все чаще мне приходит в голову мысль, что я бесцельно теряю здесь свое время. Я колеблюсь, кем хочу быть: Африка; техническая профессия; или же священником только для Бога.

Товарищеских отношений у нас в комнате не найти. Я хотел бы скорее попасть на фронт. Это будет хорошо для меня.

25. 11. 41.

Вчера утром неожиданно для всех пришел приказ об отправке. Теперь никто не хотел этому верить, когда нас собрали. Но это так. День прошел в обмундировке. Наконец пришло то, чего я ожидал, и я твердо верю, что еще придет. Наступает более труд­ное, но лучшее (если это подходящее выражение) время. Теперь предстоит показать: мужчина ты или трус. Я надеюсь, что это переживание будет для меня приобретением на всю жизнь; я стану более зрелым.

Об общем воодушевлении, которое сказалось в пьянстве, писать не хочу; его не хватит надолго.

1941 год. Декабрь. 8. 12. 41.

На этой неделе я написал разные вещи, и можно было бы еще много писать. Об общем воодушевлении, о долге в настоящий момент и т. д. Дюссельдорф! Для тебя это не хорошо. Нет!

В среду была здесь и Магдалина (в прошлое воскресенье здесь были мои родители). Гестапо сделало обыск и забрало мои письма и другие вещи. Комментарии излишни. В воскресенье я получу отпуск и узнаю об этом еще. От меня они пошли к Дилеру и забрали там много вещей. Вправе ли они, ведь мы живем в Германии; Дилер был забран в…, а оттуда отправлен в Дортмунд, где он находится в предварительном заключении. До воскресенья они еще сидели. Иоган тоже там. Считаю, что там сидит человек 60-100.

12.12. 41. Пятница.

Со среды мы в пути. Говорят, что мы 13.12. будем в Инстербурге, а 15.12 - по ту сторону границы.

Америка тоже вступила в войну.

Здесь в вагоне тесно. Попадем ли мы на Южный фронт, теперь, пожалуй, сомнительно. Относительно Гестапо я был у нашего капитана; он обещал мне полную поддержку. Я составил письмо, но тут еще некоторые мелочи, посмотрим. Где-то мы будем на Рождество.

13.12. 41. Суббота.

Письмо в Гестапо написал. Капитан, вероятно, подпишет ходатайство. Чего еще желать. Я изложил все по-деловому. Успех сомнителен. Мы в Инстербурге.

Вост. Пруссия почти вся позади. Не брился я с понедельника. «Небритый и вдали от родины». Товарищеских отношений все еще не встречал. Надеюсь, что на фронте в этом отношении лучше; иначе это было бы для меня большим разочарованием.

16. 12. 41. Вторник.

Литва, Латвия - позади. Мы в Эстонии. В у нас была длительная остановка. Я был в городе. Ничего интересного. Рига была уже лучше. К сожалению, мы не могли попасть в город.

У нас в вагоне настроение ужасное! Вчера подрались двое; сегодня опять двое. Товарищеские отношения здесь - иллюзия, утопия.

Литва - ровная страна, широко простирается перед нашим взором. Бедная эта страна. Повсюду деревянные хижины (домами их нельзя назвать), крытые соломой. Внутри маленькие и тесные.

Латвия не такая ровная. Одна часть гористая, покрытая лесом. Дома даже в деревнях здесь лучше, выглядят уютнее. В Эстонии тоже много леса и холмов.

Население здесь очень симпатичное. Языка совершенно не понять. Здесь тоже всего мало. Водки нет. Продовольственные карточки.

В Риге, говорят, расстреляли 10 000 евреев (немецких евреев). Комментарии излишни. За грабеж расстреляли трех человек, я это поддерживаю, как бы это ни было сурово. Чтобы это не распространилось, необходимо реши­тельное вмешательство. Это ошибка: во вторник мы еще не были в Эстонии (18.12.)

18.12. 41.

В России. Эстонию проехали очень быстро. Россия - ровная бесконечная страна. Тундра. Получили патроны.

Мы ехали по следующему маршруту: Рига - Валк (Эстония) - Россия; в Псков. Псков, говорят, третий по красоте город России.

Я читаю Шекспира: «Венецианский купец» и «Гамлет». Мы нахо­димся в 10 км. от Пскова и, вероятно, долго здесь пробудем. Шекспир мне нравится.

19.12. 41.

Мы все еще под Псковом. Дело в том, что русские сильно повредили железнодорожное хозяйство и здесь мало паровозов.

Я дал нескольким русским хлеба. Как благодарны были эти бедные люди. С ними обращаются хуже, чем со скотом. Из 5000 русских осталось приблизительно 1000. Это позор. Что сказали бы Двингоф, Этиггофер, если бы они узнали это?

Затем я «посетил» одного крестьянина. Когда я дал ему папиросу, он был счастлив. Я посмотрел кухню. Беднота! Меня угостили огурцами и хлебом. Я оставил им пачку папирос. Из языка не понятно ни слова, кроме: «Сталин», «коммунист», «большевик».

Кольцо вокруг Петербурга несколько дней тому назад прорвано русскими. Русские прорвались на 40 км. Против танков… ничего не могли сделать. Русские здесь чрезвычайно сильны. Замкнуто ли кольцо со стороны озера, это сомнительно. Наших войск там слишком мало. Когда падет Ленинград? Война! Когда придет ей конец?

21. 12. 41.

Сегодня воскресенье. Это ни в чем не заметно. Поездка кончи­лась. В Гатчине (балтийской) нас выгрузили. Население осаждало наши вагоны, просили хлеба и т. п. Это хорошо, когда можешь доставить радость ребенку, женщине или мужчине. Но их слишком много.

Мы находимся в 6 км. от вокзала. В одной комнате с 4 широкими кроватями нас 16 человек; на каждую кровать - 3 человека, а остальные четыре..?

О последних днях в вагоне не хочу ничего писать. От солдатской дружбы - ни следа. В одном лагере для пленных, говорят, в течение одной ночи умерло больше 100 пленных. 22. 12. 41.

Наша квартира хороша. Хозяйка (финка) очень любезна, но бедна. Мы даем ей довольно много. Ведь лучше давать, чем брать.

24. 12. 41.

Сегодня сочельник… В Гатчине большая часть церквей разру­шена немецкими летчиками, а не красными. На дворце еще и сейчас стоит крест.

(Бра)ухич ушел в отставку, или его отставили. Что это означает?

27. 12. 41.

Рождество прошло. На самом деле это были очень, очень грустные дни, настоящего рождественского настроения не могло быть.

Говорят, что 1 дивизия, так как она участвовала в очень тяжелых боях, будет отправлена на юг Франции. Мы поэтому попадем, вероятно, в 12 дивизию. Я надеюсь на это. Другие хотели бы тоже попасть на юг Франции.

Сегодня мы видели семь вагонов с солдатами, которые прибыли из кольца под Ленинградом. Эти солдаты выглядели ужасно. Таких картин в кинохронике не видно.

Здесь постепенно становится холодно. 20 градусов.

Написал кое-что о солдатской жизни. Я много думаю о Дилере, Иоганне и вещах, связанных с ними.

30. 12. 41.

Сегодня или завтра нас отправляют, и притом в 1 дивизию… Что-то там будет с Дилером, Иоганном и другими…

1942 год. Январь. 03. 01. 42.

Наступил Новый год. Окончится ли война в 1942 году? 31.12.41 г. мы выступили из Гатчины. Когда мы прошли 15-20 км, подъехали два автобуса и один грузовик, которые сразу же доставили 60 чел. в 1 дивизию. Среди этих 60-ти были также я, Вунтен и Цуйцинга. В дивизии нас сразу же распределили по полкам; мы трое попали в 1 полк. В тот же вечер нас направили в 3 батальон, где мы провели ночь в холодном, как лед, блиндаже. Это было новогодним подарком. Затем нас распределили по ротам. Вунтен и я попали в 10 роту. Мы сдали на кухню свои продукты и «потопали» к роте, которая в течение пяти дней была на отдыхе и как раз 1.1.42. вечером возвращалась на передовую.

И вот мы находимся в блиндаже. 6-7 часов в день стоим на посту. В остальное время лежим или едим. Жизнь, недостойная человека.

Мы находимся здесь между Ленинградом и Шлиссельбургом, у Невы, там, где она делает резкий изгиб. Переправа все еще в русских руках. Мы находимся влево от нее. Блиндаж сносный (по сравнению с другими). Здесь спокойно. Изредка стреляют минометы. Вчера вечером был убит один человек. Сегодня во втором взводе убит один.

Наша жизнь находится в руках Бога. 10 дней мы должны оставаться на передовой, а затем - 5 дней отдыха.

Рота насчитывает 40-50 чел. От дивизии (15000) осталось в живых только 3000. Кольцо вокруг Ленинграда не сомкнуто (пропаганда). Питание очень хорошее.

04. 01. 42.

Выглядишь как свинья. Это не слишком сильно сказано. Умываться нельзя. И вот, в таком виде кушать. Я пишу так не для того, чтобы жаловаться. Это просто должно быть зафиксировано.

Вчера мы принесли убитого - «Мы не несем клада, мы несем мертвеца». Остальные не обращают на это внимания. Это оттого, что видишь слишком много мертвых.

Дружба! Придет ли она еще? Не знаю. Или я еще не освоился с новой обстановкой?

Иоганн и Дилер, что это может быть? Часто приходишь в бешенство, когда думаешь об этой подлости. Если затем подумаешь, что находишься здесь на фронте, то возникают вопросы, на которые хотелось бы получить ответ. Но существует разница между прави­тельством и народом. В этом - единственное решение.

07. 01. 42.

Вчера прибывало еще пополнение из 4 маршевой роты. Ходят разговоры, что нас в ближайшие дни сменят!?!

«Товарищи» поют часто красивую песню:

«Хайль Гитлер, хайль Гитлер.
Целый день — хайль Гитлер
И по воскресеньям хайль Гитлер
Хайль Гитлер, хайль Гитлер».

Они поют эту песню на мелодию «Тетка Гедвига, тетка Гедвига, машина не шьет»… Комментарии излишни.

В нашем отделении имеется один солдат. Он католик. Ему 35 лет. Крестьянин (6 коров, одна лошадь). Он из Альтенбурга; от Буршайда 2,5 часа ходьбы. Может быть, его можно будет как-то использовать для группы, или..?

(?). 1. 42

Вчера шел разговор, что мы отсюда уходим. Обоз будто бы уже погрузили. Все верят в это. Я тоже считаю, что это правда. Я называю это большим свинством. «Товарищи» радуются. Я понимаю тех, которые с самого начала здесь. Но мы, которые только что прибыли, и уже обратно; это прямо скандал. Но мы ничего не можем в этом изменить. Куда отправляют, никто не знает. В Кенигсберг? В Фин­ляндию, ходить на лыжах?

13. 1. 42.

Мы на отдыхе. Если это можно назвать отдыхом. Во всяком случае, лучше, чем на передовой. Насчет смены: за Мгой, где находится обоз, строится новая позиция.

18. 1. 42.

Мы снова на десять дней на передовой. На этот раз на правой позиции (южной). Мы должны выставлять несколько больше постов. Блиндаж маленький, холодный. Разговоры действительно были попусту. Наверное, это продлится долго. Но мы полагаем, что весной при наступлении нас не будет здесь, так как тогда мы пропали, говорят все.

С дружбой получается смешно. Иногда бываешь доволен, а иной раз опять самый нетоварищеский и эгоистичный поступок, какой только может быть. В ближайшее время опять буду собирать папиросы, так как товарищи действительно не заслуживают, чтобы им всегда дарить папиросы.

30. 1. 42.

Лишь сегодня у меня нашлось время писать дальше. Вместо десяти дней получилось тринадцать, но в блиндаже было довольно хорошо… В течение этого времени я одни раз брился и «мылся» в крышке с водой (1/4 литра). Фон Лееб тоже ушел, или его отстрани­ли. Рейхенау умер. Неизвестно, как это надо понимать. Я тоже не против того, чтобы попасть в Германию.

1942 год. Февраль.

02. 02. 42.

Два дня отдыха очень скоро кончились. Еще в воскресенье, 31.1, пришел приказ. В 18 часов мы вышли и опять обратно. Мы должны были быть здесь лишь на следующее утро, в 6 часов. Ночью сменили белье и «умывались». Мы находимся дальше на восток от старой позиции. Снова у Невы. Участок спокойнее и лучше. Блиндажи все довольно удобные. Рота занимала 1800 метров (вероятно - длина участка обороны - прим. ред.). В нашем отделении 4 человека. Мы выставляем на ночь одного человека. Это было бы ничего, если бы нас днем не занимали слишком много другими делами (таскание боеприпасов).

Говорят, мы останемся здесь до наступления? Мы не получаем окопного пайка. Это неправильно.

15. 2. 42.

Я опять в другом отделении. Завтра мы переходим в другое место. Эрвин Шульц был ранен 7.2 осколком мины. Из-за этого мы вынуждены стоять на посту втроем. Это многовато, но другие отделения стоят все столько же. Так что нужно быть довольным. Здесь еще все спокойно. Я радуюсь каждому письму из дому. Об Иоганне и Дилере я теперь знаю наконец… Кончаю. Молитву нельзя забывать. Я буду рад тому времени, когда я буду свободен от военной службы и смогу жить так, как я хочу - не так, как все другие.

Да здравствует Москва! Рот фронт!

22. 2. 42.

Мы все еще на той же позиции. Стало снова холоднее. Почтой я доволен. Гестапо была у нас. Они хотели узнать, адрес. Надеюсь, что я скоро услышу что-нибудь об этом.

27. 2. 42.

Сегодня мне исполняется 19 лет. Ефрейтор Шиллер прибыл из Мги. Ранение было не страшное, оно было причинено не русскими, а Домераком.

Я уже сейчас радуюсь тому дню, когда я смогу начать работать, свободный от военной службы.

Унтер-офицер Ридель, кажется, большая свинья. О Гестапо еще ничего не слышно. Если бы как-нибудь несколько дней совсем ничего не слышать из всего того, что так противно.

1942 год. Март. 09. 03. 42.

Снова прошло несколько дней. Было бы хорошо выспаться несколько ночей. Пищи мне не хватает - слишком мало хлеба. Ходят дикие разговоры о Вене, Кобленде и др.

12. 03. 42.

С 9.30 до 10 час было проведено приблизительно 100-200 выстрелов на винтовку, по 600-1000 выстрелов на пулемет; кроме того, была выпущена масса осветительных ракет. После 10 час - тишина. Днем мы не должны были показываться. Это было проделано на участке от переправы до Шлиссельбурга (15 км.) Командование хотело привлечь таким путем перебежчиков или вызвать высылку разведотряда, так как нужны были пленные, чтобы получить показания.

В ночь с 9.3. на 10.3. на левом крыле нашей роты пришел человек - перебежчик или нет, в этом мнения очевидцев расходятся. Он многое рассказал: позиции защищены плохо, кушать нечего, командир роты будто бы еврей и т. п. Правда ли это - сомнительно. Сколько русских попало в наши руки на указанном участке, я не знаю.

Было еще сказано, что если мы не получим пленных, то придется выслать через Неву разведотряд, который, можно сказать, является командой смертников. Добровольцы, вперед! Нужно привести пленных!

О Гестапо еще ничего не слыхал.

20. 3. 42

В 20-30 нас погрузили и перевезли на грузовиках в Шапки (немного дальше).

21. 3. 42

Разведотряд в лесу.

24. 3. 42

Около 3 часов. Приказ: приготовиться. Теперь в качестве резерва батальона сидим в блиндажах, в которых «солнце светит». Хуже всего - артиллерийский огонь.

10 рота - потери 9 чел.

10, 11, 12 роты- потери 60 чел.

9 рота - потери 40%.

Наша позиция — омега (возможно, Мга — прим. сост.}. Питание - лучше. Пасха. Что будет на Пасху?

Перевел: шехн. интендант I ранга - Зиндер.

Дневник Екатерины Павловны Безруких

Екатерина Павловна Безруких , 1922 г. р., выпускница Пит-Городской средней школы Северо-Енисейского района, студентка Томского горного института, добровольно ушла на фронт в 1942 году. Для друзей и родных - Катенька, на фронте звали Катюшей.

Из фронтовых писем Екатерины Безруких:

14 апреля 1942 года. Здравствуйте, мама, папа, Кеша! Еду на фронт. Остановились недалеко от Рязани. Мама, если достанете вещи, которые оста-- лись на квартире в Томске, не рвите письма, которые там связаны.

26 апреля 1942 года. Пишу с дороги, ближе к фронту. Настроение хорошее. Кушаем сухари, но я даже поправилась, стала немного толще…

11 августа 1942 года. Ничего особого в моей жизни нет. Нас почему-то не сильно обстреливают. «Бросает» немного правее нас и левее тоже. В общем, живу спокойно.

5 октября 1942 года. Здравствуйте, мама, папа, Кеша! Третьего дня (это третьего октября) меня ранило в ногу. Сейчас наступать не могу, но долго болеть не думаю. Мама, ты только не плачь, это я плачу, вспоминая, как ты ухаживала за мной во время болезни. Я больше писать не могу, плачу. Ваша Катя.

17 октября 1942 года. Начинаю ходить и думаю, что дня через 3-4 заброшу совсем костыль. Ребята написали мне такое письмо: «Мы тебя считаем своей сестрой… Пожалуйста, не считай, что ты одна. Считай, что мать, отец, братья, сестры - мы все с тобой!» Я читала, смеялась и плакала…

28 октября 1942 года. Сегодня я выписываюсь из госпиталя. Меня оставляли работать здесь, но я решила все-таки пойти обратно в часть.

Осень 1942 г. Мама, вчера я вместе с бригадой праздновала годовщину ее боевых действий. Бригада танковая. Народ боевой и к тому же очень хороший во всех отношениях… Было большое торжество, после чего выступал армейский ансамбль. Бывает у нас и кино. Иногда. В общем, живу ничего. Сейчас дует ветер, стоим мы в лесу, пусто, опадают желтые листья и почти сплошь покрывают землю. Скоро зима, но еще пока ходим в гимнастерках.

29 декабря 1942 года. Имею одну радость для вас - получила награду - медаль «За отвагу».

4 февраля 1943 года. Идет наша Красная Армия вперед, поэтому о настроении говорить не приходится - прекрасное. Вчера перевязывала трех военнопленных, обмороженных. Но так было противно! Такое зло брало, что таких гадких, вшивых злодеев приходится лечить. Когда послушаешь от населения (мы идем по территории, ранее занятой фашистами) и посмотришь в доказательство, то, кажется, стреляла бы в каждого, какой злодей попадется первым.

23 февраля 1943 года Катя сообщает родным еще одну радостную весть - ее приняли кандидатом в члены ВКП(б).

Май 1943 года. Хочется увидеть вас всех, поговорить. Ведь скоро три года, как я не видела вас. Уехала, когда мне было 17 лет, а теперь уже скоро 21 стукнет. А я все та же маленькая, тоненькая Катька. Только здесь меня бойцы и командиры называют Катюша. И хожу я в гимнастерке и в юбке защитного цвета. На голове меховая шапка, на ногах чулки и маленькие брезентовые сапожки. Вот мой портрет. Конечно, обязательно с ремнем и всеми застегнутыми пуговицами.

9 сентября 1943 года. Мама, можешь меня поздравить: член партии! Вчера вручили партийный билет!

11 октября 1943 года , через месяц после вступления в партию, в 2 часа дня, Екатерина Безруких была тяжело ранена осколком мины. Верная своему долгу коммуниста, Катя шла впереди с наступающей цепью.

Последнее письмо с фронта пришло от командира части:

Уважаемая Акулина Петровна! От всей души благодарим Вас за вашу дочь! Вашей дочерью мы гордимся все, и весь народ будет ею гордиться! Правительство отметило ее подвиг наградами: медалью «За отвагу», орденом Красной Звезды. Имеет она на своем счету вынесенных с поля 300 человек, которым лично оказала первую помощь. Представлялась к званию Героя Советского Союза. Ваша дочь получила тяжелое ранение. Я, как командир, отправил ее в госпиталь. В 8 часов вечера собрал митинг своей части - бойцов и командиров. Рассказал о случившемся, о большой скорби и печали, постигшей нас. Много выступало на митинге командиров и бойцов, и все заявляли, что мы отомстим врагу за любимую Катю, которая спасла жизнь многим из нас.

И.Н. Симоненко

Красноярский краевед В. Пентюхов писал: «Я несколько раз перечитывал письмо, пытаясь вникнуть в суть. Некоторые фразы в нем вызывали недоумение. Почему И.Н. Симоненко собрал митинг по поводу ранения Кати? Ведь подобное обычно проводится после гибели солдата. Может быть, ранение было настолько тяжелым, что всем стало ясно: она не выживет. Но все равно заживо не хоронят. Это не в русском духе».

Официального похоронного извещения о гибели дочери Акулина Петровна Безруких так и не получила. Гораздо позднее пришло извещение, что Екатерина Безруких, старшина 14-й танковой бригады, пропала без вести. Где? Как? При каких обстоятельствах? Ничего не известно. Отправленная в госпиталь Катя исчезла без следа. Архив медицинских документов сообщил, что Е.П. Безруких осенью 1943 года в госпиталь не поступала.

Долгих 35 лет жительница села Богучаны Красноярского края Акулина Петровна Безруких задавала себе один и тот же вопрос: «Где ты, моя донюшка? Где твоя могилка?»

Лишь в декабре 1978 года, после многолетних поисков и бесчисленных запросов, пришло письмо из Киево-Святошинского объединенного военного комиссариата Киевской области:

«Доношу, что старшина Безруких Е.П, 1922 года рождения, занесена в списки погибших воинов в годы Великой Отечественной войны по братской могиле хутора Шевченко. Белгородскому сельсовету дано указание занести старшину Безруких Е.П. на мемориальную доску».

В. Пентюхов писал в газете «Ангарская правда» от 23 февраля 1980 года: «А если кто из наших читателей будет в Киеве, посетите, пожалуйста, могилу Кати Безруких и поклонитесь ее праху. А доехать туда можно так: от железнодорожного вокзала на метро до станции «4-я просека», потом от автостанции «Дачная» автобусом «Киев - Белгородка» до остановки «Больница». Здесь обратиться к председателю сельсовета».

Имя Екатерины Павловны Безруких можно прочитать на обелиске поселка Пит-Городок Северо-Енисейского района Красноярского края.

Дневник Анатолия Васильевича Седельникова

Анатолий Васильевич Седельников родился 1 мая 1919 года в поселке Туруханске Красноярского края. Среднее образование получил в школе № 19 г. Красноярска в 1938 году. Анатолий мечтал поступить в Литературный институт, поэтому после окончания школы он работал разъездным корреспондентом газеты «Большевик Енисея». В феврале 1940 года его призвали в Красную Армию. Он служил в Иркутске и здесь начал вести свой дневник, которому доверял свои мысли, сомнения, размышления о жизни. Тяжелая служба, разлука с женой и сыном – все это объясняет то настроение, которое можно прочитать в его стихах:

Сегодня мне минуло двадцать два.

И в этот день порадоваться нечем.

Концы с концами сводятся едва,

А за спиной судьба орлянку мечет...

Когда началась Великая Отечественная война, воинская часть, в которой служил Анатолий, среди первых прибыла на фронт. Жестокие бои, окружение, побег из плена…

В 1942–1944 годах Анатолий воевал в составе партизанского отряда, командиром которого был Георгий Матвеевич Линьков. За участие в операциях «Рельсовая война» и «Концерт» Анатолия наградили орденом Ленина, а Линькову присвоено звание Героя Советского Союза.

Командир разведгруппы партизанского отряда Анатолий Седельников погиб 11 ноября 1944 года на территории Польши, в районе города Лутутув, при разведке немецких тылов.

Из дневника Анатолия Седельникова:

«31 марта 1941 года. Работать хочется много, но не всегда это возможно. Однако совсем перестать писать не могу... в этом мое утешение, моя радость, мое забвение».

Последний лист дневника:

Я чувствую, что скоро придется уехать на фронт.

Сегодня я хочу отправить эту тетрадь вместе с фотографиями и стихами к Н. Пусть она хранится в ее надежных руках. Когда-нибудь я продолжу свой дневник, и маленькая книжечка стихов будет заполнена новыми стихами.

Вечер. В небе безоблачно и тихо. Величаво стоят дубы, и широколистные клены не шелохнутся.

Я снова пересмотрел все письма к Н. Много в них задушевного и теплого, есть и горестные строки. Я их хранил сколько мог. Больше хранить невозможно – завтра на фронт. Сейчас я их сожгу. Пусть сгорит бумага, но все лучшее и искреннее этих писем несгораемо. И будет храниться оно в глубине души моей.

Прощайте милые строки, больше я вас не увижу!

Ст. Рада, Тамбовская обл.»

Мечта Анатолия Васильевича Седельникова стать журналистом не сбылась, но ее осуществил его внук – журналист Виталий Трубецкой.

Девятнадцатая школа

Мы по жизни пойдем по отцовским заветам,

Отдавая все силы любимой стране.

Ни суровой зимой и ни солнечным летом

Не забыть нашу школу в родной стороне.

Красноярская школа и первый урок,

Вы нам открыли столько дорог.

Годы бежали – и нас провожает

Последний звонок.

Нам лететь далеко по космическим трассам.

На дорогах мечты нашей песне звенеть.

И клянемся сейчас нашей школе всем классом,

Что за нас никогда не придется краснеть.

И останутся в памяти вечер веселый

И директора слово – в дорогу наказ.

До свиданья, любимая красноярская школа,

По хорошим делам ты услышишь о нас.

1941 года. Анатолий Седельников

Письмо А.В. Седельникова к жене:

«Здравствуй, милая Роднуля!

Сейчас я нахожусь под Москвой, так км в 10 от нее. Ожидаем дальнейшего продвижения. Вчера мы мчались с такой бешеной скоростью, что буквально в несколько часов от станции мы приехали в Москву. Так км за 100 от Москвы начинаются дачные места. Какая бурная здесь, шумная жизнь. Люди отдыхают летом на лоне природы. Все время тянутся санатории, дома отдыха. Ходят пригородные поезда. Каждый день москвичи проводят в тени лесов, а к вечеру уезжают в Москву, а там есть что посмотреть. На протяжении всего пути нас провожают все. Машут дети, старики, почтенные супруги, девушки. Но особенно тепло нас провожают москвичи. Все жители санаториев, домов отдыха, дач выбегали к ж.-д. полотну и в едином порыве махали нам, кланялись, снимали шляпы и кепки. Молодежь бросала игру в волейбол и тоже бежала к полотну. Как развит здесь патриотизм. Сейчас осеннее утро. Вот промчался электровоз. Голубые вагоны до отказа набиты людьми – москвичи спешат на работу. Вчера было воскресенье. Люди были все одеты повыходному. Когда смотришь на них, радуется душа и думается, как мало и нескладно я прожил. Почти ничего не видел, ничего не знал. На протяжении всего моего странствия, я никогда ничему не завидовал, а здесь просто позавидовал – как хорошо живут люди.

Вагон трясет, потому я так плохо пишу.

Когда мы поедем отсюда – не знаю.

Целую вас крепко мои милые, дорогие».

Твой Анатолий. Москва 7.7.41 г

Дневник живописца Бориса Ряузова

Славное военное прошлое было и у Красноярского Союза художников. Многие из тех, кто входил в товарищество «Художник» (1939-1940), кто накануне войны стал членом Красноярской краевой организации Союза художников, вынуждены были сменить кисть живописца, резец скульптора, карандаш графика на винтовку. Среди тех, кто, недоучившись, мечтая о творчестве, пошел защищать Родину, был молодой и талантливый живописец Борис Ряузов.

Из фронтовой записи Б.Я. Ряузова: «8 мая 1945 г. Курляндия. Майский вечер. Над притихшей землей незабвенное. Еще вчера громыхал фронт упрямыми боями. Поднебесье вздыхало холодными отсветами снарядных разрывов, и вечерние сумерки плавились заревом сигнальных ракет. Даже сегодня утром и в полдень здесь, где сейчас покой, бухала, скрежетала кипела война. Все кончилось. Долгожданная Победа! Отдыхай, первый мирный майский вечер. Благоухай, весна, рождением земного».

Сейчас имя Народного художника России, действительного члена Российской академии художеств, лауреата Государственной премии РСФСР им. И.Е. Репина Бориса Яковлевича Ряузова (1919- 1994) - это целая эпоха в сибирской живописи второй половины XX века. Его исторический пейзаж самобытное явление, отмеченное сильным талантом и яркой индивидуальностью автора. Это сейчас, а шел художник к этим вершинам через тернии нелегких фронтовых лет, через великий труд и веру в себя.

В 1939 году сбывается мечта Ряузова - он поступает учиться в Омское художественное училище. Два года учебы были трудным, но счастливым временем его жизни. Но в 1940 году учебу пришлось прервать, на то было много причин. В начале 1941 года начинающий художник приезжает в Красноярск, и с этого времени город на Енисее становится его родным городом на всю жизнь.

Жизнь стала налаживаться, были огромные планы, бесконечное желание работать, была сила, молодость, а впереди большая жизнь, которая обещала прекрасное будущее.

Но все оборвалось сразу, в один день, самый скорбный день - началась Великая Отечественная война. Страна встала на военные рельсы. Многие художники с первых же дней военных действий были демобилизованы, оставшиеся, в том числе и Борис Ряузов, отдавали свои/силы, свое мастерство фронту. В 1942 году Бориса Яковлевича Ряузова приняли в Союз художников. Это было настоящее признание его как профессионального живописца. Но он считал, что его место на передовой, а не здесь, в глубоком тылу. Так, летом 1942 года он, отказавшись от положенной ему брони, пишет заявление с просьбой зачислить его в Сибирскую добровольческую 78-ю отдельную стрелковую бригаду. Художник навсегда запомнил последний день перед отправкой на фронт.

Из дневника художника: «Первое печатное слово обо мне было в 1942 году. Я уезжал на фронт. Над городом стоял тревожный закат. Друзья принесли мне на дорогу булку хлеба, завернутую в газету. А в газете, оказывается, было напечатано сообщение о том, что в Новосибирске открылась художественная выставка, и среди ее участников добрым словом упоминалось имя молодого художника из Красноярска - Ряузова. Нельзя забыть тот закат и тот вечер. И хочется написать картину об этом, и боишься, что не сумеешь выразить все, что волновало тогда».

Начались нелегкие военные будни. Кровь, смерть, которой глядишь в глаза каждый день, каждый час и глубокая вера в победу.

Из письма Б.Я. Ряузова красноярским художникам: «Здравствуйте, Иван Иванович!" ... Нелегка борьба, но когда видишь каждый день порушенные дома, разметанные взрывами деревья, исковерканные снарядами сады и поля, обездоленных жителей освобожденных городов и деревень, вкусивших гитлеровского «порядка», жажда святой мести переполняет сердце. И веришь, что заслуженная кара неминуемо настигнет гитлеровского вандала. 8.12.42».

До конца войны он служил артиллеристом-разведчиком 19-го Гвардейского Сибирского стрелкового корпуса. Война для всех, кто связан с ней - бесконечная тяжесть, тревога, потеря товарищей, но для артиллериста-разведчика война - это тяжесть вдвойне, это не просто быть на передовой, а на шаг, часто смертельный шаг впереди. В задачу артиллериста-разведчика входило: приблизиться к передовым позициям противника на предельно короткую дистанцию, запомнить, отметить расположение огневых точек, передвижения и т.д. Все выявленное нанести на артиллерийскую панораму. Здесь глаз художника был незаменим.

Борис Ряузов прошел через горнило войны по самому опасному ее краю. Но даже в огне войны художник не расставался с любимым занятием: в редкие свободные минуты он делал краткие наброски боевых сцен, рисовал своих товарищей. Нам даже трудно представить, как, когда, в каких условиях делались эти зарисовки, но как дороги они сейчас! Б. Ряузов привез с войны чемодан набросков, зарисовок, живописных этюдов. Эти листы и сегодня бережно сохраняются близкими Бориса Яковлевича, совсем недавно вдова Бориса Яковлевича Нина Васильевна Ряузова передала их в музей художника.

Из письма Б.Я. Ряузова красноярским художникам: «Фронт. 1944. Апрель. Район села Михайловское. Пушкинские места. Вдали Михайловское. Ночью с высоты далеко видны пожарища. Война. Война. А луна все та же, пушкинская. Через день-два будем рвать оборону противника».

Из письма Б.Я. Ряузова красноярским художникам: «Иван Иванович! Вам мой гвардейский привет... Сейчас вовсю лупим фрицев. Гоним проклятых... Мой альбом рисунков, набросков, акварелей доходит уже до двухсот. Есть много интересных проработанных вещей»...

Всю войну прошел молодой художник, закончил в звании старшего сержанта гвардии. За ратный труд Ряузов неоднократно награждался: орденом «Красной Звезды», медалями «За боевые заслуги», «За Победу над Германией в Великой Отечественной войне».

Как ждали солдаты Победы, каким счастьем стал последний день войны!

Дневник Антона Ивановича Зубковского

Антон Иванович Зубковский , правнук декабриста Н. Мозгалевского, родился в Красноярске в 1903 году. На фронт призывался из Абакана в мае 1942 года. Демобилизован в августе 1945 года. Участник битвы под Сталинградом, освобождения Запорожья, Польши, Восточной Пруссии, Германии.

У Антона Ивановича дома остались жена и трое сыновей. Вместе он называл их «моя любимая четверка». Самому младшему из сыновей, Борису, было два года, когда папа ушел на фронт. -Единственный способ общения – письма. Единственная возможность выразить свою любовь – рисовать папе слонов, цветы, военную технику картины сражений. Сначала Боря диктовал, а мама писала письмо для папы. Потом Боря выучил буквы и сам аккуратно выводил их в слова на обратной стороне своих рисунков: «ненаглядный мой папочка», «папа, посмотри, хорошо ли я нарисовал», «поздравляю с 1 маем и желаю, чтобы ты к нам приехал». Есть даже стихи.

Здравствуй папа, как живешь,

как ты немцев крепко бьешь,

как ты бьешься на войне,

напиши скорее мне.

«Я все смотрю и смотрю на кошечек, что ты мне прислал… – папин подарок прибили к кроватке мальчика, и он имел возможность каждый день ими любоваться. Позже мама пишет: «Рисовал кошек», «Боря просит сразу же отправить письмо».

Маленький мальчик прекрасно понимал, что папе там тяжело, и потому старался не расстраивать его своими проблемами, но иногда выходили и «промахи»: Боря рисует папе горы, пишет о том, что все у него хорошо, и случайно вырывается фраза, на которую не обратила внимания даже мама: «Видел горы из окна больницы». Борис подхватил скарлатину и находился на лечении, о чем папе говорить не собирался вовсе.

Сам папа писал каждому члену семьи свое собственное письмо.

И Боря бережно хранил открытки, присланные папой с фронта именно ему: «С Новым годом, мой дорогой маленький Борискин!», «Скажи, что папа приедет в Новом 1945 году, открыточка американская» .

Папа не отставал от сына и тоже сочинял стишки: «Здравствуй, Бобка! Как живешь? Что без шапочки идешь? Или в драке потерял? На коне кой-как удрал».

В сорок пятом открытки приходят уже из Германии. Борис вспоминает, что лошадка очень полюбилась сразу всему семейству и перекочевала в альбом с фотографиями.

В мае сорок пятого Борис получает из Германии как никогда радостные вести:

Здравствуй, Бобкин мой родной!

Скоро я вернусь домой.

Расскажу, где папка был.

Где и как германцев бил.

Вместе будем все тогда.

Мама, Сашик, ты, Жук и я.

А пока что шлю привет

Ожидаю твой ответ.

Всю четверку дорогую

Крепко много раз целую.

Мой Борискин молодец.

Любящий тебя отец.

Папу встречали на вокзале всей семьей. Боря, конечно же, плохо помнил, как выглядел отец. И вот вышел мужчина в форме и... заплакал. Это очень поразило мальчика – он просто не представлял себе, что солдат умеет плакать.

Война осталась в прошлом, семья осталась в полном составе – и это самое большое счастье. Боря вырос красивым парнем, пошел в армию. Но как напоминание о той поре всю жизнь хранятся вот эти письма и фотографии.

Письмо к сыну с фронта

Здравствуй, Бобка, сын родной,

Здравствуй, мальчик дорогой.

Как здоров и как живешь?

Как ты песенки поешь?

Расскажи, «козявка», мне,

Видишь папку ли во сне,

И рисуешь ли для папки

Самолеты, пушки, танки,

Пароходы, поезда

И зеленые леса.

Груши яблоки, лимоны –

Наши Красные колонны,

Как идут в бой на врага,

На фашистские войска.

Твой отец всегда готов

В бой идти на всех врагов.

Станет грудью он своей

За советских за людей,

Со своим родным народом

В бой пойдет с немецким сбродом

И за вас готов, ребятки,

Обломать врагу все пятки,

Не щадя их медных лбов,

Ваш отец всегда готов.

Но когда, сынок мой милый,

Будет враг разбит спесивый

И окончится война –

Мне дороженька одна!

И пешком, и на санях,

И верхом на лошадях,

На лихих автомобилях,

Отвоевывая мили,

На коровах, на волах,

На курьерских поездах,

На верблюдах, на оленях,

Сидя, стоя, на коленях, –

Нет такого мне пути,

Чтобы мимо вас пройти.

Через горы и овраги,

По болотам, по лугам,

Через лес и по степям,

По асфальтовым дорогам,

По железным по путям –

Все идут дороги к вам. -

Только поезд даст свисток

Отправляюсь на Восток.

Приказ строгий будет дан:

Прямо в город Абакан!

И тогда, мой милый Бобик,

Поцелую тебя в лобик

И в курносый милый носик;

Здесь же будет Бобкин песик -

Приласкаю и его,

И котишку твоего.

Ну а маму и Санятку,

И Жука – всех вас, ребятки,

Поцелую сотни раз,

Не жалея губ и глаз.

А пока здоровым будь,

Мы на Запад держим путь!

А.И. Зубковский

Отрывки из военного дневника работника завода № 703 Сергея Петровича Чернышева

В 1941 году он вместе с заводом эвакуировался из Люберец. Жена Серафима Андреевна и дети приехали позже. С того времени жизнь семьи Чернышевых связана с Красноярском. Здесь они отпраздновали золотую свадьбу, здесь живут их дети.

5 января 1942 г., четверг. Мороз 30 градусов. Работаю в ОГМ (отделе главного механика) с 8 утра о 6 вечера. Обед в 3.05, ужин в 9 часов. Был в бане. Получил песку сахарного 0,5 кг, достал 2 коробки спичек, да 200 грамм хлеба. Ходил в аптеку за содой, но не достал. С 5 вечера болит желудок невтерпеж. Пил молоко с сухарями. Читал в газете статью о немецких похождениях в Ясной Поляне 29-31 октября. Возмущен.

30 января 1942 года. Морозный с вихрем день. Составлял перепись кузнечного и литейного оборудования …К концу дня дал для НКВД сводку еще не установленных станков.

31 января. 142 года. Мороз 36 градусов. …Взял билет в баню, очередь № 157. Вернулся из бани в 11 часов, пил чай и ел рыбу. В 11.30 писал письмо Симе в связи с 15-ой годовщиной супружества…

2 февраля 1942 г., понедельник. 15 лет как женат… Мороз 26 градусов, работал в ОГМ, составлял заявку на смазочные материалы по цехам. В обед опоздал на работу на 25 минут, потому что 50 мин. Простоял в очереди за талонами на обед, 10 мин. за хлебом, 15 минут обедал, 5 мин. стоял за пряниками. Был у врача с желудком, сказали надо есть белый хлеб, масло, молоко. Прописали соду.

16 февраля 1942 г., понедельник. Получил получку 311 руб. 98 коп. Из них перевел Симе по телеграфу 150 рублей.

16 марта 1942 года, понедельник. … В обед писал объявление по просьбе Тюленева о слушании дела Ревтрибуналом над Юренским за самовольный уход с работы. Вечером его судили, дали 7 лет. После обеда расписался в объявлении об обязательном прохождении всеобуча через день по 2 часа с 9 до 11 вечера.

28 марта 1942 года. Встал в 6.30. Пилил дрова с хозяином. Сходил за молоком 0,5 за 6.50. Желудок побаливает, но могу работать. Взял белье из стирки, ходил в баню. Ужинал картошку с молоком. В бане видел Чичеленкова, вспоминали о Люберцах…

Отрывки из воспоминаний рабочего завода № 703 Федора Станиславовича Дэки

Мне хорошо помнится 1944 год. Снега совсем не было, зима была суровая, доходило до 50 градусов. В то время был семнадцатилетним юношей. 20 января меня и многих других товарищей привезли на завод 703. Все мы были из разных городов и разных районов края. Привели в отдел кадров, где начальником был Хлебович. Меня направили в транспортный цех лишь потому, что я из колхоза и сибиряк.

… Начальник цеха со мной побеседовал, но на первый взгляд меня встретил радушно, после беседы отправил в столовую на ужин и дал мне 2 стахановских талона. Столовая была барачного типа, все сидели одевши, курили. Неумытые. На полу валяется все, что угодно, кроме хлеба. Здесь же и базар – продают хлеб: 100 гр. по 10 рублей, также продают и талоны на ужин. Я оплатил за ужин в кассу, получил талон, занял очередь, чтобы сесть за стол. …меня обслужили очень быстро. Но я продолжал сидеть, ждал ужин. …мне ответила официантка: «Вам ужин подали». «А где он?». …указала мне 2 тарелки, которые стояли на столе. На меня все обратили внимание. В тарелке было так много, что я не заметил, что за ужин там был. Мерзлая отварная свекла.

… Направился в общежитие, которое размещалось на ул. Диктатуры пролетариата, 53. Мне повезло, шли со смены грузчики указали мне дорогу…. Мои попутчики, не раздеваясь, во всей одежде легли под одеяло спать. А я разделся, но спать не мог. Было очень холодно. Щели покрылись снегом, печи не в состоянии были держать комнатную температуру.

…Вечером отправились мы на работу. Транспорта не было, ходили пешком. …отправили меня в бригаду к Степанову, грузить мины в вагон. За один день я об ящики порвал бушлат и стер плечо до крови. На второй день мне дали подушку на плечи. Стало легче, а боль во время работы ощущать было некогда.

Вскоре на завод привезли моего дядю Евгения Петровича, работали мы с ним в одной бригаде, да и койки были рядом. Но мы в общежитие ходили редко….работали по 12 часов, смены менялись один раз в месяц….так и спали по зауглам в траншеях отопления, кто где может…мы ночевали около механического, там было очень много чугунной стружки, она была горячей… в нее закопаешься и спишь… тепло, хорошо и мягко… как мураши на куче.

…утром в заводской столовой давали мерзлую картошку с запахом бензина – на машине возили и мусор, и горючее, и продукты… на обед варили крапиву…ее никто не ел, а зеленую соленую водичку выпивали через край …

Весной люди от усталости и отощения стали болеть. Мой дядя, как сейчас помню, нес чугунную чушку, упал, а подняться не смог. Мы его увезли в больницу, но напрасно – на второй день умер.

… Но война закончилась. Завод на глазах выправлялся и вскоре стал неузнаваем – кругом зелень, цветы. Я иногда прохожу мимо тех мест и вспоминаю мою чугунную койку, где я так сладко спал, а на сердце становится очень тяжело.

Младшему сержанту Аркадию Федоровичу Ахтамову , из поселка Северо-Енисейского, ушедшему на фронт восемнадцатилетним пареньком, выпало счастье, пройдя через все испытания войной, дожить до светлого часа Победы, вернуться домой. Но слишком короткой была жизнь этого человека – сказались тяжелые ранения. Умер он вскоре после войны…

У родственников Аркадия хранится бесценный документ военного времени – фронтовой дневник. Он вел его с октября 1943 по февраль 1944 годов. Нет записи только за 4 дня – пока был в госпитале без сознания. С пожелтевших листков дневника; идет правдивый, скромный рассказ воина. Раскрывается образ умного, мужественного, честного до мелочей человека. Такими они были! «О поколении судят по героям, к которому они принадлежат», – сказал один из поэтов-фронтовиков.

21 октября 1943 года. Забежал в госпиталь, взял вещи, простился со своим другом Мих. Смоленцевым и побежал на станцию, т. к. все уже ушли туда. В 4 часа выехали со ст. Пески, а в 7 утра были в Москве. По Москве проехали в метро, сходили в баню и легли спать.

22 октября. До обеда перебирали картошку на распредпункте. После обеда приехал приемщик. Направляемся в батальон выздоравливающих. Шли 4 км пешком. Там встретил 2 ребят из госпиталя, выписанных раньше. Расположились в клубе. Ночью один со стороны стал у нас отбирать соломенную подстилку. Пришлось принять меры.

1 ноября. Сидим без хлеба, картошка тоже выходит. На наше счастье после обеда опять стали разгружать картошку. Пополнили запасы…

3 ноября. После подъема была проверка. Командир роты был не в духе. После обеда подали паровоз, поехали ближе к фронту. Остановились в гор. Малоярославец. Здесь продал рубаху за булку хлеба. Выехали дальше.

6 ноября. Ехали очень быстро, но часа в 2 ночи остановились. На станции пусто, после боев все разбито. Достать ничего нельзя. Утром была лекция о 26-й годовщине Октябрьской революция. «Ур-ра» вышло не дружно, потому что все замерзли и думали скорее попасть в вагоны. Вечером ходили к девчатам, что живут неподалеку. Живут плохо, девушки все в лаптях.

7 ноября. Сегодня праздник, но встречать его нечем, даже хлеба нет. Вечером пошли вчетвером в деревню. Достали кадушку соленых грибов, картошки. Пришли, а нас лейтенант чуть на «губу» не посадил.

13 ноября. Прибыли в свой батальон, на место назначения. Расположились в одной землянке оба взвода 40 человек. Тесно. Негде повернуться.

19 ноября. Утром встали. Лейтенант немного покричал на нас. Перед обедом писал списки. После обеда вызвал начальник штаба и назначил командиром 3-го отделения 2-го взвода. Поехали на автомашине ремонтировать дороги.

22 ноября. Ночью отдыхал. Первый раз за много-много дней спал раздевшись. С утра опять уехали на ремонт дороги.

23 ноября. После завтрака было построение. Комроты объявил благодарность мне и еще некоторым товарищам за хорошую работу. Работали до вечера.

10 декабря. Опять задание – минировать передний край обороны. Выехали часов в 6 вечера. С наступлением темноты начали минировать. Работали всю ночь. Фрицы стреляли редко.

11 декабря. Часа в 4 утра подорвались на своей противотанковой мине Чесноков и Карпухин. Их сразу вынесли и, положив на автомашину, увезли в медсанбат. Начало светать, поехали в свое расположение. Днем отдыхали. В 5 часов вечера выехали на работу.

12 декабря. Фрицы днем заметили наши мины и всю ночь не давали покоя. Строчили из пулеметов и автоматов все время. Всю ночь бил по нам один миномет. Ночью ранило в ноги двух бойцов моего отделения. Машины не было. Пришлось везти на санках, километра четыре.

16 декабря. Долго не писал. Не мог. Со мной произошла большая неприятность. 13 декабря мы опять работали на минировании. Немец не давал покоя. Несколько раз уходили, но опять приказ идти. В первом часу ночи я вел свою линию мин дальше. Но получилась задержка – мы потеряли одну линию мин из 4 и долго ее искали. Потом решили вести 3 линии. Только я поднял шнур, чтобы его переместить на 2-й ряд, как немцы дали очереди из пулеметов и автоматов. Меня словно кто оглушил. В глазах потемнело, искры полетели, и я упал. Кричать было нельзя, так как подведешь товарищей. Я потихоньку охнул. …Очнулся на операционном столе. Шла подготовка к операции. Сделали замораживание и стали долбить череп. Сначала было еще терпимо, но под конец стал просить, чтобы скорее кончили, т. к. боль была нестерпимой. Закончили операцию, перевязали и поместили в палату. Лежу в полевом госпитале, неподалеку от деревни Ляди. Лежу уже четвертый день. Надоело, но эвакуации все нет. Послал письмо домой и Надежде Волковой.

22 декабря. Капитан медсанбата, который делал операцию, ходил узнавать насчет машин, но не обещают. Днем продолжаю читать «Педагогическую поэму».

27 декабря. После завтрака неожиданно прилетело 2 самолета. Меня быстро положили на носилки, одели и потащили на улицу. На санях повезли на аэродром. Положили в правое кресло. Летели минут сорок. Было тепло, даже душно. Во время полета испортилась погода. Сели наугад и как раз попали на аэродром в самом дальнем его конце. Подрулили к старту. Второй самолет так и не прилетел. Ждали и, не дождавшись, уехали в Смоленск. Подвезли к госпиталю. Два санитара стали вытаскивать из машины. Один показался знакомым. Разглядел – Карпухин, который в первую ночь подорвался на мине.

31 декабря 1943 года . Санитарного поезда нет. Скоро не обещают. Обед был поздно. До ужина рассказывали истории. Легли в 9 часов после ужина. Но долго не спалось. Ведь завтра начинается новый год. Что он мне сулит?

1 января 1944 года. Завтрак был часов в 11, ввиду того, что медсестры всю ночь гуляли. Обед был в 6 часов вечера. Дали по 50 г вина, но нам, раненным в голову, не дали ни капли.

2 января. П осле завтрака раздали номера вагонов. Мой – десятый. Обед выдали сухим пайком. пообедали – пришли машины. Сел на первую и попал в вагон.

5 января. Ночью ехали быстро, останавливал редко. После обеда въехали в Москву. С Белорусского вокзала на машинах повезли в госпиталь, который находился на ул. Ямская-Тверская. Помыли и положили в 3-е отделение. Читал книгу «Суворов».

……..

5 февраля. До обеда был врачебный обход нашей палаты. Кажется, назначен на комиссию. Это я заключил потому, что врачи между собой о чем-то переговорили и записали себе в тетрадь. Вечером был доклад о Сталинградской битве и кино «Сталинград»…

Автор дневника В. П. Аргировский, сын священника, родился в 1890 г. в селе Ухтома Череповецкого уезда Вологодской губернии, окончил Новгородскую духовную семинарию, затем в 1915 г. Императорскую Петербургскую Духовную Академию, получив степень кандидата богословия первого разряда. С 1915 по 1917 гг. - студент историко-филологического факультета Петроградского университета. В советское время преподавал русский язык в фотокинотехникуме. Преподавателем русского языка и литературы стала и его жена Елизавета Леонидовна (урожд. Григорьева), выпускница Бестужевских курсов.

Дневник долгие годы хранился в семейном архиве его дочери Татьяны Васильевны, единственной из семьи, кому удалось выжить в годы блокады. Её родной брат Сергей пропал без вести на Ленинградском фронте в начале 1942 года. Родители пережили его лишь на несколько месяцев.

Вчера в Москве закончилась конференция трехдержав: СССР, США и Англии. Обыватели многого ждали от этой конференции; говорили, что после конференции изменится внутренняя политика СССР. По официальным газетным сообщениям, конференция обсуждала исключительно вопросы по снабжению вооружением. Но мне кажется, что там не обошли молчанием и вопрос о совместных военных действиях. Сейчас для России момент очень серьезный: на волоске висит Ленинград, занята половина Украины, враг угрожает Донбассу и Крыму. Если сейчас союзники не окажут нам быстрой и серьезной помощи, то немцы могут нас победить. А тогда Гитлер заставит на себя работать 100 миллионов взрослого населения России, использует с немецкой расчетливостью наши природные богатства и так усилится, что может завоевать весь мир. Это должны были учесть наши союзники.

На Ленинградском фронте дело идет медленно. Хотя, по газетам, немцы и потеряли на подступах к Ленинграду 100 тысяч, но они продолжают наступать. Наши сдерживают наступление, переходя в контратаки. Выбить немцев из занятых позиций очень трудно. Говорят, Пушкин четыре раза переходил из рук в руки. Наконец, за нашими остался вокзал, но за три дня они продвинулись от вокзала только на 300 метров. Осада Ленинграда может очень затянуться, между тем съестных запасов в городе только на полтора месяца. Ленинград и ленинградцев от голодной смерти может спасти только сильный удар. Защитники города такого удара нанести не могут, он должен быть нанесен с востока.

Каждый вечер налетами разрушается по несколько домов. Стрельба по городу из тяжелых орудий слышна и днем, и ночью. Иногда она бывает очень интенсивна.

Не спим третью ночь из-за воздушных налетов. Враг, выискивая военные объекты и промышленные предприятия, не то случайно, не то ошибочно, но беспощадно разрушает и жилые дома, убивая массу людей. С прямой целью убийства несколько дней тому назад сбросил много осколочных бомб. Вчера уничтожил несколько цехов на заводе «Новый арсенал», куда переведена значительная часть Путиловского завода… сегодня поджег и разрушил часть «Треугольника». От налетов пострадало много прекрасных зданий: дом Елисеева, Мариинский театр, Синод и др. Противнее всего то, что два-три самолета безнаказанно терроризируют город, в котором сейчас с беженцами население достигает четырех миллионов.

Надоела передаваемая по радио болтовня митинговых ораторов о том, что Ленинграда немцам не взять. Так же говорили в Киеве. Надоели унтер-офицерские подвиги, о которых сообщает Информбюро: там-то взяли 5 бронемашин, там-то уничтожили 3 танка. Существенных успехов на фронте нет вообще, а на Лениградском в особенности. Можно думать, что Правительство недостаточно знает о том, что делается в Ленинграде. Правители города и командиры армии, по свойственной нам идиотской хвастливости, могут преуменьшать наши тихие успехи на фронте и тяжелое положение в городе.

Немцы были в двухстах <километрах> от города, в Ульяновке, сбросили десант в Красненьком, который обстрелял из пулемета Путиловский завод. Ведутся бои за Неву. Две немецкие дивизии стоят треугольником между Мгой и Ивановским. Они хотят переправиться на правый берег и соединиться с финнами. Наши с левого берега препятствуют переправе. Немцы окружены, но им на самолетах подвозят продовольствие и боеприпасы. По Октябрьской дороге враг в 6 верстах от Колпина; половина Пушкина наша. А вообще получается впечатление безнадежности и обреченности на гибель.

В прошлое воскресенье, 5-го октября, Сережу(1) вызвали в военный стол 28 отд. милиции; на повестке было написано: «по мобилизации». Домой он не вернулся. Вчера получили извещение, чтобы взяли его вещи. Сегодня в Московских казармах (К. Маркса 65) я получил его штатскую одежду, а от него самого пока нет никакого известия. Боюсь, что его постигнет судьба его дядюшки, Александра Павловича, на которого он похож характером. Убыль в наших войсках под Ленинградом, несомненно, очень большая, и пополнять ее приходится исключительно за счет населения города. Поэтому уже мобилизованы родившиеся в 1923 г. (18 л.), говорят, что скоро возьмут 24-й год, т. е. 17-ти летних.

С фронта нет никаких вестей. Даже не врут ничего утешительного. Одно время хорошо рассказывали про операции Кулина, теперь замолчали и про него. А действительность очень непривлекательна: голодно, холодно, с неделю уже не высыпаемся из-за ночных тревог и спим не раздеваясь. На днях в Красненьком (Второе Автово) был выброшен большой парашютный десант, но был уничтожен огнем нашей артиллерии. Заботит меня Ф. П.,(2) положение которого еще хуже нашего; он еще повредил себе ногу – растяжение сухожилий.

21-е октября, вторник. Бомбоубежище Института киноинженеров.

Давно я не писал дневника, так как эта тетрадь несколько времени терялась в нашем тетрадочном хаосе. Пишу во время ночного дежурства.

Сережа дней 10 проходил военное обучение на ст. Всеволожская, а теперь попал в маршевую роту и находится в Колтушах. Писал, что жестоко страдал от холода, так как выдали только летнее обмундирование и за 15 дней только в первый раз попал на ночлег в теплую избу. Возмущен гнусной компанией, в которой он находится и которой руководит ломовик с Лиговки. Послали ему кой-какие теплые вещи. Его роту, вероятно, скоро направят на фронт. Мать говорит: «Убьют мальчишку». Это возможно, но как тяжело об этом думать! Дети – это куски сердца и потеря их разрывает сердце на части. Настроение у Сережи хорошее: спокойное, несколько философское.

Таня(3) живет в Ильинском относительно хорошо: сыта и в безопасности. Из Ильинского глухо писали, что Тихвин потрепали. Там стояли воинские части, и, вероятно, его немцы бомбили. По линии Северной дороги немцы, по слухам, занимают пространство до Волховстроя. Вообще правый берег всего Волхова наш, левый – немецкий.

Положение на фронтах такое, что, кажется, СССР близок к разгрому подобно Франции, хотя у нас нет ни Бонне, ни Даладье, ни Лавалей(4) . За это время сдали Чернигов, Полтаву, Орел, Брянск, Киев, Мелитополь, Вязьму. Информбюро не решилось сказать, что сдали Одессу и только сообщило об эвакуации оттуда войск. Сейчас немцы идут на Таганрог и на Москву. Появились направления: Калининское, Можайское и Малоярославецкое. Получается впечатление, что нет крепости, которой не могли бы взять немцы, и нет силы, которая могла бы остановить немецкую армию. На подступах к Москве ведутся жестокие бои с огромными потерями с обеих сторон, но враг еще не остановлен. Он хотя медленно, но все же продвигается вперед. Конечно, наше командование делает большие промахи, предвидя планов врага и допуская такие прорывы, как к югу от Москвы в направлении Тулы. В связи с нажимом на Москву, мне кажется, ослабел нажим на Ленинград. Многие части от нас переброшены на Западный фронт. Этим, конечно, должно было бы воспользоваться командование Северо-западного фронта, чтобы отогнать немцев от Ленинграда, но у нас, по-прежнему плохо обстоит дело с вооружением. Когда наши вздумают пойти в атаку, то немцы развивают такой бешеный огонь, что у нас из батальона остается по 40 человек, как недавно было под Стрельной. Возможно, что немцы не станут тратить своих сил на взятие Ленинграда. На днях они с самолетов сбросили прокламации, в которых написано: «Когда ленинградцы съедят весь горох и всю чечевицу, то сдадутся сами». Немцы знают, что продовольственных запасов в Ленинграде только на месяц – полтора. А потом взять голодную армию и голодный город будет взять нетрудно. Чтобы скорее наступил такой момент, немцы, говорят, сбросили много продовольственных карточек группы Р (рабочий), вследствие чего пришлось произвести перерегистрацию всех карточек по учреждениям, предприятиям и домохозяйствам.

В Англии лорд Бивербрук выступал по радио с речью, в которой сказал, что та помощь, которая была намечена на октябрь, России оказана, все уже доставлено. Между тем мы не ощущаем реально этой помощи, которая, по выражению немцев, больше похожа на «теоретическую». Все это наводит на размышления о московской конференции трех держав. По обывательским разговорам, на этой конференции Англия и Америка предложили нашему правительству такие условия, согласие на которые грозило бы коммунизму самоубийством. На самоубийство наши правители, конечно, не пошли, и тогда союзники, вместо реальной помощи, как они обещали, ограничились минимальной официальной помощью, которую они обязаны оказать как союзники. Но есть еще и другой вариант догадок: союзники выжидают того момента, когда и СССР и Германия во взаимной войне истощатся до последней степени; тогда они пришлют свои войска и на нашей территории покончат с фашизмом. Но расчетливые англо-американские купцы могут просчитаться: немцы возьмут Ленинград, Москву, дойдут до Волги, захватят Донбасс и заставят Сталина подписать мир, несмотря ни на какие договоры с союзниками. Такой прецедент уже был во Франции. Тогда Гитлер настолько усилится, что завоюет весь мир.

В начале октября Березовский техникум(5) эвакуировался в г. Кугдымар, Молотовской обл., бывш. Пермской губ. Туда с эшелоном уехал и Владим<ир> Никол<аевич> Каченовский(6) Его Борис(7) на фронте под Ленинградом, он прислал письмо Сереже от 27 сент. Глеб(8) – на военизированных лесозаготовках в Тихвинском районе.

Андрея Григорьева(9) опять призвали в армию. Тамара(10) в Осташкове, но, в связи с военными действиями в Калининском направлении, их базе, вероятно, придется Осташков покинуть. Ее муж в Левашове военным комендантом. Относительно Володи Ваучского(11) никаких сведений не имею, так как с 15 сент. выключены частные телефоны, а явиться лично к Екатерине Ивановне не представляется возможным. Оля Легас(12) из Череповца выехала в Свердловск; Валя(13) уехала туда несколько раньше; Всеволод(14) и Николай Александрович(15) здесь; последний живет у своего брата(16) .

Из-за воздушных тревог второй месяц спим не раздеваясь. Если ночью нет налетов, то бухают дальнобойные орудия, причем не понять, чьи. Квартира не отапливается, живем в двух комнатах, одну из которых отравляет трупным запахом тетка Катя(17) . Она уже не встает с кровати, но, по-моему, в лежачем положении она проживет еще долго. Устроить ее сейчас в больницу оч<ень> трудно, так как больницы сейчас переполнены ранеными.

В субботу, 25 окт., около 5-ти час. веч. тихо скончалась тетя Катя. В последнюю неделю она очень страдала. На ней можно было наблюдать, как умирает постепенно организм: перестали действовать ноги, плохо повиновались руки, начал плохо работать мозг и орган речи, наконец, остановилось сердце. Завтра похороны на Волковом кладбище.

Получили две открытки от Сережи. В первой он пишет, что его сделали телефонистом. Во второй писал, что его повезли на аэродром; возможно, что отправят на Московский фронт. На сутки с Финского фронта приезжал Боря Каченовский. Там затишье, финны не идут вперед.

Немцы в Донбассе. Сегодня сообщили о сдаче Сталина, это, должно быть, бывшая Горловка. Ожесточенные бои в Харьковском направлении. Под Москвой атаки врага отбиты. Как будто бы наступление на Москву остановлено. На Ленинградском фронте затишье: немцы оттянули все силы к Москве. Пользуясь этим, говорят, наши собираются перейти в наступление. С другой стороны, по слухам, в Ленинград направляются эшелоны с хлебом. Может быть, и не умрем с голоду, как казалось в одно время. Английские и наши войска, оккупировавшие Персию, будто бы все направляются на Кавказ для защиты Баку. На Дальнем Востоке против СССР выступила Япония, но США послали ей ультиматум о прекращении военных действий против России; в противном случае США угрожали выступить против Японии. Ультиматум возымел действие. Группа немецких войск, которой командованием было поручено взять Ленинград, находится в ужасных условиях. Страдая от холода, так как они не взяли с собой шинелей, немцы воюют, завернутые в одеяла. Командование отказалось от них и не шлет продовольствия, так что они съели всех кошек и собак. Иногда сдаются в плен, но по Красной Армии дан приказ в плен не брать, вследствие которого были расстреляны два сдавшиеся нам полка. Среди населения Кронштадта царит такой голод из-за отсутствия подвоза, перед которым положение у нас в Ленинграде кажется очень хорошим.

Редко мне приходится в дневнике. Получается какая-то странность: уроков у меня в этом году очень мало – 14 в неделю в первом семестре, а во втором будет еще меньше – а между тем часто не хватает времени на то, чтобы написать страничку дневника. Жизнь ведем крайне примитивную, между тем она требует много мелочных хлопот и забот; времени свободного очень мало. По вечерам много времени отнимают воздушные тревоги, когда приходится часами сидеть в бомбоубежище. А сил, вследствие недостаточного питания, становится все меньше; темпы работы замедляются; много времени тратится на то, что выполнялось быстро.

В половине октября по новому стилю началась необыкновенно ранняя зима. В природе чувствуется настоящий зимний режим. В учреждениях не топят. Дома дров мало; живем в средней комнате, расположенной между двух холодных, поэтому сильно страдаем от холода; этому способствует отсутствие жиров в наших организмах и в пище. Голод дает себя чувствовать. Продовольственное положение Ленинграда все ухудшается, так как подвоза ниоткуда нет. Наше командование как будто бы собирается к серьезным наступательным операциям, чтобы уничтожить немецкое окружение; в противном случае городу с четырехмиллионным населением грозит голодная смерть. Есть основание предполагать, что наши хотят напасть на немцев с тыла, так как при лобовых атаках мы отодвигаем немцев от Ленинграда только на несколько метров. Такими темпами врагов не отбить от осажденного голодающего города. Часть войск из Ленинграда на аэропланах перебрасывается в район Тихвина. Мы получили от Сережи письмо от 24 Х уже из Тихвина. Куда-то на восток перебросили и младшего сына портного Камнева. От 25 Х получили письмо из Ильинского. Антонина Леонидовна(18) пишет, что у них стало тревожно; возможно, что им придется куда-нибудь уехать. Эти факты говорят за то, что предполагается наступление с востока. Ленинград, конечно, ждал, что ему на выручку придет армия из Вологды или из-под Москвы, но в связи с наступлением немцев на Москву эти надежды отпали, и ленинградскому командованию приходится самому приискивать средства разбить немецкое кольцо. Таким средством и является нападение с тыла, причем базой для этой операции будет район Тихвина. Немцы укрепляются со стороны Ленинграда, со стороны Тихвина у них тыл: обозы, кухни; мастерские, склады. Нападение на тыл имеет, конечно, большие резоны. Если это нападение будет удачным, немцы будут отступать в Ленинград. В ожидании этого на наших улицах, выходящих на Обводный канал, строятся баррикады, во многих местах роют доты. Неприятель часто подвергает город артиллерийскому обстрелу, разрушая дома и убивая жителей. По вечерам ежедневно воздушные налеты с зажигательными и фугасными бомбами и неизбежными жертвами. Все это очень надоело, и все ждут какого-то конца.

В дневнике в следующий раз мне хочется записать свои мысли по таким вопросам: 1. работа красноармейца во время войны и 2. причины современной войны. О последнем вопросе я много думал особенно потому, что только что перечитал «Войну и мир» Толстого и его рассуждения о причинах войн вообще и войны 1812 года в частности.

Можайская 49, 6

(продолжение следует - кликни вверху страницы на раздел "Дневники")

ПРИМЕЧАНИЯ

18 Антонина Леонидовна Остроумова (урожд. Григорьева), сестра Е. Л. Аргировской; жила в Ильинском (погост Ильинский), в 30 км от к западу от Тихвина по Ленинградскому шоссе.