Космодемьянская повесть о зое и шуре читать. Зоя космодемьянская

Подвиг Зои Космодемьянской бесспорен, хрестоматичен и свят. С именем этой семнадцатилетней, зверски казненной девочки шли врукопашную, поднимали в огненное небо самолеты и ложились на вражеские амбразуры. В 1944 году на экраны вышел фильм, рассказывающий о подвиге московской комсомолки. Картина «Зоя» стала лидером мирового проката за тот, военный год, собрав у экранов миллионы зрителей.

Роль бесстрашной партизанки блестяще сыграла Галина Водяницкая, став лауреатом Госпремии СССР. Ее кинозвезда блеснула на киногоризонте и незаметно сошла в тень. Сегодня, в свои почти восемьдесят семь лет, Галина Владимировна в потрясающей физической форме. Живет в самом центре Москвы, в престижной «сталинке», выглядит максимум на семьдесят очень ухоженных лет. За время нашего разговора она часто повторяла одну и ту же фразу: — Как вы меня нашли? Это первое интервью за последние тридцать лет...

— Галина Владимировна, после фильма «Зоя» вы проснулись знаменитой?

— В сентябре 1944 года эта картина вышла большим тиражом во многих странах мира. Помню, в 1945 году, после победы, по всей Болгарии, где я была, висели афиши с «Зоей». Меня везде узнавали.

— Бремя славы тяжело?

— Я не была этим озабочена, ведь наше поколение романтичное и патриотичное. Я воспринимала работу как свой долг. Фильм снимался в суровых условиях в военной Москве — в павильонах было минус пять градусов. Так что я уже была артисткой, закаленной во всех отношениях.

— Как вы попали на эту роль?

— Я была студенткой ВГИКа, который в войну эвакуировался в Алма-Ату. После выхода знаменитой повести Лидова «Таня», рассказывающей о подвиге Зои Космодемьянской, сразу родилась идея снять о ней фильм. Я, переболев брюшным тифом, была худющая и коротко стриженная. Ассистент режиссера, увидев меня, сфотографировал, потом пригласили на кинопробы. Проб было очень много, решающим стало слово Любови Тимофеевны Космодемьянской, матери Зои, — она выбрала меня.

— Картина получилась жесткая, я бы даже сказал — жестокая.

— В этой картине жестоких людей не было. Жестокий фильм был сделан добрыми руками. Ростислав Плятт играл там главного немца, который меня мучил. В жизни же это добрейший и интеллигентнейший человек. В картине он бил меня, жег мне лицо. Эта сцена давалась Плятту очень тяжело. Режиссер кричал ему: «Ну ударь ты ее, ударь наконец...» У Плятта долго ничего не получалось — воспитание не позволяло... Сцену повешения Зои первоначально снимали в Семипалатинске. Потом в съемки вмешался ЦК ВЛКСМ, и нашу съемочную группу перевели работать в Москву под бдительное идеологическое око.

— Какой осталась в вашей памяти мать Зои Космодемьянской?

— С Любовью Тимофеевной мы сблизились на съемках, я бывала у нее дома. Очень мужественный человек, я до сих пор поражаюсь ее силе воли. Она мне показывала много Зоиных фотографий, живой и казненной. Любовь Тимофеевна уже это все перестрадала, и для нее смерть дочери была судьбой, с которой ничего не поделаешь. Говорят, что мать Зои слишком много выступала в публичных местах. В данном случае слишком много не бывает. Она выступала ровно столько, сколько ее просили, и очень хорошо говорила. Ее постоянно приглашали на отсмотр материала снимаемой картины. Она не требовала стопроцентного сходства и не придиралась к каким-то деталям. Любовь Тимофеевна понимала: фильм посвящен не только Зое, а всем девочкам и мальчикам, погибшим в войну.

— Музыку к фильму писал Шостакович?

— Да, Дмитрий Дмитриевич был другом режиссера Лео Арнштана, их дружба была еще с Ленинграда. Шостакович — потрясающий мастер: вначале он все отсматривал, засекая сцены по секундомеру, и приносил музыкальные куски, написанные точь-в-точь под сцены. Композитор не ошибался ни на секунду.

— Как жила Любовь Космодемьянская, мать двух Героев Советского Союза?

— Очень скромно, у нее не было даже отдельной квартиры, лишь комната в коммуналке, правда в центре Москвы.

— В деревне Петрищево, где казнили Зою, снимали какие-то сцены?

— Нет. Тогда вся деревня была в шоке от происшедшего, и там работать было очень трудно. Нашли похожую деревню, простые люди приходили сниматься в массовке. Когда я перед казнью обращалась к ним с последним словом, то видела у них в глазах слезы. Для простых жителей это было настоящим потрясением.

— Вы тогда еще молодая артистка, где брали эту правду, чтобы так сыграть?

— Я тогда не чувствовала себя артисткой, я была той Зоей, очень сострадала своей героине, потому глубоко вжилась в образ. Сцена повешения была самая неприятная. Снимали все по-настоящему, выбивали табурет, и я повисала на тоненькой страховке. Было два дубля, и все смотрелось очень физиологично. Я была спортсменка, и у меня был спортивный кураж: выдержу или нет. Это очень важно, чтобы актер умел управлять своим телом.

— Вы ходили к ней на могилу, ездили ли на место ее казни в послевоенное время?

— Я даже в этом году была в Петрищеве, меня партизаны Подмосковья приглашали. Там, возле памятника Зое, мне вручили знак «Партизан Московской области». Приятно, что эти мужественные люди приняли меня в свою среду. Часто бываю на Новодевичьем кладбище, на Зоиной могиле. Я почти всю жизнь прожила с ее образом в сердце.

— Сегодня некоторые называют Зою Космодемьянскую сумасшедшей...

— Ах, она поджигала дома, вопят некоторые. У нее задание было такое, она обязана была это делать. Фашистов выкуривали всеми способами. Главное — ее мужество, как она себя вела на допросах. Много кто в семнадцать лет способен смотреть смерти не в глаза, а в самые зрачки?..

— По жизни вы продолжали общаться с Любовью Тимофеевной?

— После выхода картины некоторое время наши пути часто пересекались. Потом мне позвонила одна женщина и сказала, что Любовь Тимофеевна хочет меня удочерить. Я сказала, что моя мама живая, а в жизни двух мам не бывает. Полагаю, мать Зои обиделась: с тех пор мы больше не виделись.

— Ваша киношная жизнь оказалась очень короткой.

— После «Зои» у режиссеров срабатывал стереотип, и мне давали похожие роли — Жанну д’Арк предлагали играть. А моим кумиром стала Серафима Бирман, и мне хотелось играть так же, как она. Но... Своей киношной жизнью я довольна. Дай бог, каждой актрисе сыграть роль, подобную моей «Зое». Эта картина навсегда вошла в историю мирового кино, что бы там ни говорили.

— Скажите, на что вы потратили свою Сталинскую премию?

— Я получила двадцать пять тысяч и купила несколько отрезов на платье. Хорошая портниха пошила мне чудные туалеты. На этом закончилась моя Сталинская премия (смеется). Зато в Каннах блистала.

— Звание «Лауреат Сталинской премии» в жизни помогало?

— Реально ничего это звание не давало. Может, морально по молодости тешило самолюбие. Знаю одно, что вначале меня представляли к премии II степени. Сталин, посмотрев картину, сказал: «Почему вторую? Надо первую степень дать». Возражать ему не смели.

— Потом вы выпали из актерской жизни?

— Бывают в жизни моменты, когда приходится выбирать. Я выбрала семью и материнство и о своем выборе ни грамма не жалею. У меня выросла замечательная дочка. Большую часть жизни я занималась режиссурой дубляжа, озвучивала зарубежные фильмы. Моим голосом говорят Марлен Дитрих и Анна Маньяни.

— Ностальгии об актерском ремесле не было?

— Для меня важнее было быть женой и матерью. Быть женой Сергея Васильева и Лео Арнштана — это тоже неплохой выбор судьбы (улыбается). У меня трое потрясающих внуков, правнук уже есть. Компания очень неплохая. Все меня безумно любят. Это дороже любого звания и гонорара.

Одна известная актриса, узнав, что я иду на интервью с вами, удивленно воскликнула: «А она что, еще живая?» (Смеется. ) Это потому, что я нигде не появляюсь — ни на каких тусовках, сборищах. В феврале была на фестивале «Дух огня» в Ханты-Мансийске. Спину держала прямо, улыбалась и шутила. Никто, правда, не догадывался, какой ценой мне это далось. Но я же артистка, играла... Это мне давало определенный адреналин, который в восемьдесят шесть лет нелишний. Кстати, я никогда не скрывала свой возраст. Я самодостаточна, чтобы бояться своих лет.

— Простите, вам скоро девяносто лет, а вы потрясающе выглядите. В чем секрет?

— В молодости очень много занималась спортом. Хорошо плавала. Мне охранник нашего дома как-то сказал: «А вы еще женщина!» Я сначала опешила, потом рассмеялась. Комплимент. Не знаю никаких секретов, диет не соблюдала, и сегодня могу рюмку коньяка выпить.

Зоя Анатольевна Космодемьянская родилась 13 сентября 1923 года в селе Осино-Гай Гавриловского района Тамбовской области, в семье потомственных местных священников.

Её дед, священник Пётр Иоаннович Космодемьянский, был казнен большевиками за то, что прятал в церкви контрреволюционеров. Большевики в ночь на 27 августа 1918 года схватили его, и после жестоких истязаний утопили в пруду. Отец Зои Анатолий учился в духовной семинарии, но не окончил её. Он женился на местной учительнице Любови Чуриковой, и в 1929 году семья Космодемьянских оказалась в Сибири. По некоторым утверждениям, они были сосланы, но по словам матери Зои - Любови Космодемьянской - бежали от доноса. В течение года семья жила в селе Шиткино на Енисее, затем сумела переехать в Москву - возможно, благодаря хлопотам сестры Любови Космодемьяской, служившей в Наркомпросе. В детской книге «Повесть о Зое и Шуре» Любовь Космодемьянская также сообщала, что переезд в Москву произошёл после письма сестры Ольги.

Отец Зои - Анатолий Космодемьянский - умер в 1933 году после операции на кишечнике, и дети (Зоя и её младший брат Александр) остались на воспитании матери.

В школе Зоя училась хорошо, особенно увлекалась историей и литературой, мечтала поступить в Литературный институт. Однако, ее отношения с одноклассниками не всегда складывались самым лучшим образом - в 1938 году её избрали комсомольским групоргом, но потом не переизбрали. По свидетельству Любови Космодемьянской Зоя болела нервным заболеванием с 1939 года, когда переходила из 8-го в 9-й класс… Сверстники ее не понимали. Ей не нравилось непостоянство подруг: Зоя часто сидела одна, переживала это, говорила, что она - одинокий человек, и что не может подобрать себе подругу.

В 1940 году она перенесла острый менингит, после которого проходила реабилитацию зимой 1941 года в санатории по нервным болезням в Сокольниках, где подружилась с лежавшим там писателем Аркадием Гайдаром. В том же году она окончила 9 классов средней школы № 201, несмотря на большое количество пропущенных по болезни занятий.

31 октября 1941 года Зоя, в числе 2000 комсомольцев-добровольцев, явилась к месту сбора в кинотеатре «Колизей» и оттуда была доставлена в диверсионную школу, став бойцом разведывательно-диверсионной части, официально носившей название «партизанской части 9903 штаба Западного фронта». После трёхдневного обучения Зоя в составе группы была 4 ноября переброшена в район Волоколамска, где группа успешно справилась с минирование дороги.

17 ноября вышел приказ Сталина № 0428, предписывавший лишить «германскую армию возможности располагаться в сёлах и городах, выгнать немецких захватчиков из всех населённых пунктов на холод в поле, выкурить их из всех помещений и тёплых убежищ и заставить мёрзнуть под открытым небом», с каковой целью «разрушать и сжигать дотла все населённые пункты в тылу немецких войск на расстоянии 40-60 км в глубину от переднего края и на 20-30 км вправо и влево от дорог».

Для исполнение этого приказа, 18-го (по другим сведениям 20-го) ноября командиры диверсионных групп части № 9903 П.С.Проворов (в его группу вошла Зоя) и Б.С.Крайнев получили задание сжечь в течение 5-7 дней 10 населённых пунктов, в их числе деревню Петрищево (Рузский район Московской области). Участники групп имели по 3 бутылки с зажигательной смесью, пистолет (у Зои это был «наган»), сухой паёк на 5 дней и бутылку водки. Выйдя на задание вместе, обе группы (по 10 человек в каждой) попали под обстрел у деревни Головково (в 10 километрах от Петрищева), понесли тяжёлые потери и частично рассеялись. Позже их остатки объединились под командованием Бориса Крайнева.

27 ноября в 2 часа утра Борис Крайнев, Василий Клубков и Зоя Космодемьянская подожгли в Петрищеве три дома жителей Кареловой, Солнцева и Смирнова, при этом у немцев погибли 20 лошадей.

О дальнейшем известно, что Крайнев не дождался Зои и Клубкова в условленном месте встречи и ушёл, благополучно вернувшись к своим. Клубков был схвачен немцами, а Зоя, разминувшись с товарищами и оставшись одна, решила вернуться в Петрищево и продолжить поджоги. Однако, и немцы, и местные жители уже были настороже, причём немцы создали охрану из нескольких петрищевских мужчин, которым было поручено следить за появлением поджигателей.

С наступлением вечера 28 ноября, при попытке поджечь сарай С.А.Свиридова (одного из назначенных немцами «стражников») Зоя была замечена хозяином. Вызванные им квартировавшие немцы схватили девушку около 7 часов вечера. Свиридов за это был награждён немцами бутылкой водки и впоследствии приговорён советским судом к расстрелу. На допросе Космодемьянская назвалась Таней и не сказала ничего определённого. Раздев догола, её пороли ремнями, затем приставленный к ней часовой на протяжении 4 часов водил её босой, в одном белье, по улице на морозе. К истязаниям над Зоей пытались присоединиться также местные жительницы Солина и Смирнова (погорелица), бросившие в Зою котелок с помоями. И Солина, и Смирнова впоследствии были приговорены к расстрелу.

В 10:30 следующего утра Зою вывели на улицу, где уже была сооружена висельная петля, на грудь ей повесили табличку с надписью «Поджигатель». Когда Зою подвели к виселице, Смирнова ударила её по ногам палкой, крикнув: «Кому ты навредила? Мой дом сожгла, а немцам ничего не сделала…».

Саму казнь одна из свидетельниц описывает следующим образом: «До самой виселицы вели её под руки. Шла ровно, с поднятой головой, молча, гордо. Довели до виселицы. Вокруг виселицы было много немцев и гражданских. Подвели к виселице, скомандовали расширить круг вокруг виселицы и стали её фотографировать… При ней была сумка с бутылками. Она крикнула: «Граждане! Вы не стойте, не смотрите, а надо помогать воевать! Эта моя смерть - это моё достижение». После этого один офицер замахнулся, а другие закричали на неё. Затем она сказала: «Товарищи, победа будет за нами. Немецкие солдаты, пока не поздно, сдавайтесь в плен». Офицер злобно заорал: «Русь!» «Советский Союз непобедим и не будет побеждён», - все это она говорила в момент, когда её фотографировали… Потом подставили ящик. Она без всякой команды стала сама на ящик. Подошёл немец и стал надевать петлю. Она в это время крикнула: «Сколько нас не вешайте, всех не перевешаете, нас 170 миллионов. Но за меня вам наши товарищи отомстят». Это она сказала уже с петлёй на шее. Она хотела ещё что-то сказать, но в этот момент ящик убрали из-под ног, и она повисла. Она взялась за верёвку рукой, но немец ударил её по рукам. После этого все разошлись».

Приведённые кадры казни Зои сделал один из солдат вермахта, который был вскоре убит.

Тело Зои провисело на виселице около месяца, неоднократно подвергаясь надругательствам со стороны проходивших через деревню немецких солдат. Под Новый 1942 год пьяные немцы сорвали с повешенной одежду и в очередной раз надругались над телом, исколов его ножами и отрезав грудь. На следующий день немцы отдали распоряжение убрать виселицу и тело было похоронено местными жителями за околицей деревни.

Впоследствии Зоя была перезахоронена на Новодевичьем кладбище в Москве.

О судьбе Зои стало широко известно из статьи Петра Лидова «Таня», опубликованной в газете «Правде» 27 января 1942 года. Автор случайно услышал о казни Зои Космодемьянской в Петрищеве от свидетеля - пожилого крестьянина, которого потрясло мужество неизвестной девушки: «Её вешали, а она речь говорила. Её вешали, а она всё грозила им…». Лидов отправился в Петрищево, подробно расспросил жителей и на основе их расспросов опубликовал статью. Утверждали, что статью отметил Сталин, якобы сказавший: «Вот народная героиня», - и именно с этого момента берёт своё начало пропагандистская кампания вокруг Зои Космодемьянской.

Её личность была вскоре установлена, об этом сообщила «Правда» в статье Лидова от 18 февраля «Кто была Таня». Ещё раньше, 16 февраля, был подписан указ о присвоении ей посмертно звания Героя Советского Союза.

Во время и после перестройки, на волне антикоммунистической пропаганды, в печати появлялась и новая информация о Зое. Как правило, она основывалась на слухах, не всегда точных воспоминаниях очевидцев, а в некоторых случаях, и домыслах - что было неизбежно в ситуации, когда документальная информация, противоречащая официальному «мифу», продолжала держаться в секрете или только-только рассекречивалась. М.М.Горинов писал по поводу этих публикаций, что в них «отразились некоторые факты биографии Зои Космодемьянской, замалчивавшиеся в советское время, но отразились, как в кривом зеркале, - в чудовищно искажённом виде».

Одни из этих публикаций утверждали, что Зоя Космодемьянская страдала шизофренией, другие - что она самовольно поджигала дома, в которых не было никаких немцев, и была схвачена, избита и передана немцам самими петрищевцами. Было выдвинуто также предположение, что на самом деле подвиг совершила не Зоя, а другая комсомолка-диверсантка - Лиля Азолина.

Некоторые газеты писали о том, что у неё подозревали шизофрению, основываясь на статье «Зоя Космодемьянская: Героиня или символ?» в газете «Аргументы и Факты» (1991, № 43). Авторы статьи - ведущий врач Научно-методического центра детской психиатрии А.Мельникова, С.Юрьева и Н.Касмельсон - писали: «Перед войной в 1938-39 годах 14-летняя девочка по имени Зоя Космодемьянская неоднократно находилась на обследовании в Ведущем научно-методическом центре детской психиатрии и лежала в стационаре в детском отделении больницы им. Кащенко. У неё подозревали шизофрению. Сразу после войны в архив нашей больницы пришли два человека и изъяли историю болезни Космодемьянской».

Других свидетельств либо документальных подтверждений подозрений на шизофрению в статьях не упоминалось, хотя в воспоминаниях матери и одноклассников действительно рассказывалось о поразившей её в 8-9 классе (в результате упомянутого конфликта с одноклассниками) «нервной болезни», по поводу которой она проходила обследования. В последующих публикациях газеты, ссылавшиеся на «Аргументы и факты», часто опускали слово «подозревали».

В последние годы существовала версия, что Зою Космодемьянскую предал её товарищ по отряду (и комсорг) Василий Клубков. Она основывалась на материалах дела Клубкова, рассекреченных и опубликованных в газете «Известия» в 2000 году. Клубков, явившийся в начале 1942 года в свою часть, заявил, что он был взят в плен немцами, бежал, снова был схвачен, снова бежал и сумел добраться до своих. Однако на допросах в СМЕРШе изменил свои показания и заявил, что был схвачен вместе с Зоей и выдал её. Клубков был расстрелян «за измену Родине» 16 апреля 1942 года. Его показания противоречили показаниям свидетелей - жителей деревни, и к тому же были противоречивы.

Исследователь М.М.Горинов предполагал, что СМЕРШевцы заставили Клубкова оговорить себя либо из карьерных соображений (чтобы получить свою долю дивидендов с разворачивавшейся пропагандистской кампании вокруг Зои), либо из пропагандистских (чтобы «оправдать» попадание Зои в плен, недостойное, согласно тогдашней идеологии, советского бойца). Впрочем, в пропагандистский оборот версия предательства так и не была запущена.

В 2005 году о Зое Космодемьянской был снят документальный фильм «Зоя Космодемьянская. Правда о подвиге».

Your browser does not support the video/audio tag.

Текст подготовил Андрей Гончаров

Использованные материалы:

Материалы сети Интернет

ДРУГОЙ ВЗГЛЯД

"Правда о Зое Космодемьянской"

История подвига Зои Космодемьянской еще с военной поры является по сути дела хрестоматийной. Как говорится, об этом писано-переписано. Тем не менее в прессе, а в последнее время и в Интернете, нет-нет да и появится какое-нибудь «откровение» современного историка: Зоя Космодемьянская была не защитницей Отечества, а поджигательницей, которая уничтожала подмосковные деревни, обрекая местное население на гибель в лютые морозы. Поэтому, мол, жители Петрищево её сами схватили и предали в руки оккупационных властей. А когда девушку привели на казнь, крестьяне якобы даже проклинали её.

«Секретная» миссия

Ложь редко возникает на пустом месте, её питательная среда - всяческие «секреты» и недомолвки официальных трактовок событий. Некоторые обстоятельства подвига Зои были засекречены, а из-за этого и несколько искажены с самого начала. До недавних пор в официальных версиях не было даже чётко определено, кем она была, что конкретно делала в Петрищево. Зою называли то московской комсомолкой, отправившейся в тыл врага мстить, то партизанкой-разведчицей, схваченной в Перищево при выполнении боевого задания.

Нет так давно я познакомился ветераном фронтовой разведки Александрой Потаповной Федулиной, которая хорошо знала Зою. Старая разведчица рассказала:

Зоя Космодемьянская никакой партизанкой не была.

Она являлась красноармейцем диверсионной бригады, которой руководил легендарный Артур Карлович Спрогис. В июне 1941 года он сформировал особую воинскую часть № 9903 для проведения диверсионных действий в тылу вражеских войск. Её основу составили добровольцы из комсомольских организаций Москвы и Подмосковья, а командный состав набран из слушателей Военной академии имени Фрунзе. Во время битвы под Москвой в этой воинской части разведотдела Западного фронта было подготовлено 50 боевых групп и отрядов. Всего за сентябрь 1941- февраль 1942 года ими было совершено 89 проникновений в тыл противника, уничтожено 3500 немецких солдат и офицеров, ликвидировано 36 предателей, взорвано 13 цистерн с горючим, 14 танков. В октябре 1941 года мы учились в одной группе с Зоей Космодемьянской в разведшколе бригады. Потом вместе ходили в тыл врага на спецзадания. В ноябре 1941 года я была ранена, а когда вернулась из госпиталя, узнала трагическую весть о мученической смерти Зои.

Почему же о том, что Зоя являлась бойцом действующей армии, долгое время умалчивалось? - поинтересовался я у Федулиной.

Потому что были засекречены документы, определявшие поле деятельности, в частности, бригады Спрогиса.

Позже мне довелось ознакомиться с не так давно рассекреченным приказом Ставки ВГК № 0428 от 17 ноября 1941 года, подписанным Сталиным. Цитирую: Необходимо «лишить германскую армию возможности располагаться в сёлах и городах, выгнать немецких захватчиков из всех населённых пунктов на холод в поле, выкурить их из всех помещений и тёплых убежищ и заставить мерзнуть под открытым небом. Разрушать и сжигать дотла все населенные пункты в тылу немецких войск на расстоянии 40-60 км в глубину от переднего края и на 20-30 км вправо и влево от дорог. Для уничтожения населённых пунктов в указанном радиусе действия бросить немедленно авиацию, широко использовать артиллерийский и минометный огонь, команды разведчиков, лыжников и диверсионные группы, снабженные бутылками с зажигательной смесью, гранатами и подрывными средствами. При вынужденном отходе наших частей... уводить с собой советское население и обязательно уничтожать все без исключения населённые пункты, чтобы противник не мог их использовать».

Вот такую задачу выполняли в Подмосковье бойцы бригады Спрогиса, в том числе красноармеец Зоя Космодемьянская. Наверное, после войны руководителям страны и Вооруженных сил не хотелось муссировать информацию о том, что бойцы действующей армии жгли подмосковные деревни, поэтому вышеназванный приказ Ставки и другие документы такого рода долгое время не рассекречивались.

Конечно, этот приказ раскрывает очень болезненную и неоднозначную страницу Московской битвы. Но правда войны бывает значительно более жестокой, чем наши сегодняшние представления о ней. Неизвестно, чем бы закончилось самое кровопролитное сражение Второй мировой войны, если бы фашистам дали полную возможность отдыхать в натопленных деревенских избах и откармливаться колхозными харчами. К тому же многие бойцы бригады Спрогиса старались взрывать и поджигать только те избы, где квартировались фашисты и размещались штабы. Нельзя не подчеркнуть и того, что когда идёт борьба не на жизнь, а на смерть, в действиях людей проявляются, как минимум, две правды: одна - обывательская (выжить любой ценой), другая - героическая (готовность к самопожертвованию ради Победы). Именно столкновение этих двух правд и в 1941 году, и сегодня происходит вокруг подвига Зои.

Что произошло в Петрищево

В ночь с 21 на 22 ноября 1941 года Зоя Космодемьянская перешла линию фронта в составе специальной диверсионно-разведывательной группы из 10 человек. Уже на оккупированной территории бойцы в глубине леса напоролись на вражеский патруль. Кто-то погиб, кто-то, проявив малодушие, повернул назад и лишь трое – командир группы Борис Крайнов, Зоя Космодемьянская и комсорг разведшколы Василий Клубков продолжили движение по ранее определённому маршруту. В ночь с 27 на 28 ноября они достигли деревни Петрищево, где, помимо других военных объектов гитлеровцев, предстояло уничтожить тщательно замаскированный под конюшню полевой пункт радио- и радиотехнической разведки.

Старший, Борис Крайнов, распределил роли: Зоя Космодемьянская проникает в южную часть деревни и бутылками с зажигательной смесью уничтожает дома, где квартируют немцы, сам Борис Крайнов – в центральную часть, где разместился штаб, а Василий Клубков – в северную. Зоя Космодемьянская успешно выполнила боевое задание - бутылками «КС» уничтожила два дома и вражеский автомобиль. Однако при возвращении обратно в лес, когда она уже была далеко от места диверсии, её заметил местный староста Свиридов. Он вызвал фашистов. И Зоя была арестована. Свиридову благодарные оккупанты налили стакан водки, как об этом рассказали после освобождения Петрищево местные жители.

Зою долго и зверски пытали, но она не выдала никакой информации ни о бригаде, ни о том, где должны ждать её товарищи.

Однако вскоре фашисты захватили Василия Клубкова. Он проявил малодушие и всё, что знал, рассказал. Борис Крайнов чудом успел уйти в лес.

Предатели

Впроследствии Клубкова фашистские разведчики перевербовали и с «легендой» о побеге из плена отправили назад в бригаду Спрогиса. Но его быстро разоблачили. На допросе Клубков рассказал о подвиге Зои.

«- Уточните обстоятельства, при которых вы попали в плен?

Подойдя к определённому мне дому, я разбил бутылку с «КС» и бросил ее, но она не загорелась. В это время я увидел невдалеке от себя двух немецких часовых и, проявив трусость, убежал в лес, расположенный в метрах 300 от деревни. Как я только прибежал в лес, на меня навалились два немецких солдата, отобрали у меня наган с патронами, сумки с пятью бутылками «КС» и сумку с продзапасами, среди которых также был литр водки.

Какие показания вы дали офицеру немецкой армии?

Как меня только сдали офицеру, я проявил трусость и рассказал, что нас всего пришло трое, назвав имена Крайнова и Космодемьянской. Офицер отдал на немецком языке какое-то приказание немецким солдатам, они быстро вышли из дома и через несколько минут привели Зою Космодемьянскую. Задержали ли они Крайнова, я не знаю.

Вы присутствовали при допросе Космодемьянской?

Да, присутствовал. Офицер у неё спросил, как она поджигала деревню. Она ответила, что она деревню не поджигала. После этого офицер начал избивать Зою и требовал показаний, но она дать таковые категорически отказалась. Я в её присутствии показал офицеру, что это действительно Космодемьянская Зоя, которая вместе со мной прибыла в деревню для выполнения диверсионных актов, и что она подожгла южную окраину деревни. Космодемьянская и после этого на вопросы офицера не отвечала. Видя, что Зоя молчит, несколько офицеров раздели её догола и в течение 2 - 3 часов сильно избивали резиновыми палками, добиваясь показаний. Космодемьянская заявила офицерам: «Убейте меня, я вам ничего не расскажу». После чего её увели, и я её больше не видел».

Из протокола допроса А.В.Смирновой от 12 мая 1942 года: «На другой день после пожара я находилась у своего сожженного дома, ко мне подошла гражданка Солина и сказала: «Пойдем, я тебе покажу, кто тебя сжёг». После этих сказанных ею слов мы вместе направились в дом Куликов, куда перевели штаб. Войдя в дом, увидели находившуюся под охраной немецких солдат Зою Космодемьянскую. Я и Солина стали её ругать, кроме ругани я на Космодемьянскую два раза замахнулась варежкой, а Солина ударила её рукой. Дальше нам над партизанкой не дала издеваться Валентина Кулик, которая нас выгнала из своего дома. Во время казни Космодемьянской, когда немцы привели её к виселице, я взяла деревянную палку, подошла к девушке и на глазах у всех присутствующих ударила её по ногам. Это было в тот момент, когда партизанка стояла под виселицей, что я при этом говорила, не помню».

Казнь

Из показаний жителя деревни Петрищево В.А.Кулика: «Ей повесили на грудь табличку, на которой было написано по-русски и по-немецки: «Поджигатель». До самой виселицы вели её под руки, поскольку из-за пыток она уже не могла идти самостоятельно. Вокруг виселицы было много немцев и гражданских. Подвели к виселице и стали её фотографировать.

Она крикнула: «Граждане! Вы не стойте, не смотрите, а надо помогать армии воевать! Моя смерть за Родину - это моё достижение в жизни». Затем она сказала: «Товарищи, победа будет за нами. Немецкие солдаты, пока не поздно, сдавайтесь в плен. Советский Союз непобедим и не будет побеждён». Все это она говорила в момент, когда её фотографировали.

Потом подставили ящик. Она без всякой команды, набравшись откуда-то сил, встала сама на ящик. Подошел немец и стал надевать петлю. Она в это время крикнула: «Сколько нас ни вешайте, всех не перевешаете, нас 170 миллионов! Но за меня вам наши товарищи отомстят». Это она сказала уже с петлёй на шее. Она хотела ещё что-то сказать, но в этот момент ящик убрали из-под ног, и она повисла. Она инстинктивно ухватилась за веревку рукой, но немец ударил её по руке. После этого все разошлись».

Целый месяц провисело в центре Петрищево тело девушки. Лишь 1 января 1942 года немцы позволили жителям похоронить Зою.

Каждому - своё

Январской ночью 1942 года во время боев за Можайск несколько журналистов оказались в уцелевшей от пожара деревенской избе в районе Пушкино. Корреспондент «Правды» Петр Лидов разговорился с пожилым крестьянином, который рассказал, что оккупация настигла его в деревне Петрищево, где он видел казнь какой-то девушки-москвички: «Её вешали, а она речь говорила. Её вешали, а она всё грозила им...»

Рассказ старика потряс Лидова, и той же ночью он ушёл в Петрищево. Корреспондент не успокоился до тех пор, пока не переговорил со всеми жителями села, не разузнал все подробности гибели нашей русской Жанны д`Арк - так называл он казнённую, как он считал, партизанку. Вскоре он вернулся в Петрищево вместе с фотокорреспондентом «Правды» Сергеем Струнниковым. Вскрыли могилу, сделали фото, показали партизанам.

Один из партизан Верейского отряда узнал в казнённой девушку, встреченную им в лесу накануне разыгравшейся в Петрищево трагедии. Та назвала себя Таней. Под этим именем и вошла героиня в статью Лидова. И лишь позже открылось, что это псевдоним, которым Зоя воспользовалась в целях конспирации.

Настоящее же имя казнённой в Петрищево в начале февраля 1942 года установила комиссия Московского городского комитета ВЛКСМ. В акте от 4 февраля констатировалось:

«1. Граждане села Петрищево (следуют фамилии) по предъявленным разведотделом штаба Западного фронта фотографиям опознали, что повешенной была комсомолка Космодемьянская З.А.

2. Комиссия произвела раскопку могилы, где похоронена Космодемьянская Зоя Анатольевна. Осмотр трупа... еще раз подтвердил, что повешенной является тов. Космодемьянская З.А.».

5 февраля 1942 года комиссия МГК ВЛКСМ подготовила записку в Московский городской комитет ВКП(б) с предложением представить Зою Космодемьянскую к присвоению звания Героя Советского Союза (посмертно). А уже 16 февраля 1942 года увидел свет соответствующий Указ Президиума Верховного Совета СССР. В результате красноармеец З.А.Космодемьянская стала первой в Великой Отечественной войне женщиной-кавалером Золотой Звезды Героя.

Староста Свиридов, предатель Клубков, пособники фашистов Солина и Смирнова были приговорены к высшей мере наказания.

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Космодемьянская Любовь Тимофеевна
Повесть о Зое и Шуре

Любовь Тимофеевна Космодемьянская

Повесть о Зое и Шуре

Дети Л.Т.Космодемьянской погибли в борьбе с фашизмом, защищая свободу и независимость своего народа. О них она рассказывает в повести. По книге можно день за днем проследить жизнь Зои и Шуры Космодемьянских, узнать их интересы, думы, мечты.

Вступление

Осиновые Гаи

Новая жизнь

Снова дома

Горькая весть

Брат и сестра

"Людей посмотреть, мир повидать!"

Неизгладимый след

В путь-дорогу

Год спустя

Все вместе

Праздник

Вечером...

По дороге в школу

Новоселье

Новая школа

Греческие мифы

Любимые книги

Новое пальто

"Челюскин"

Старшая и младший

Сергей Миронович

"А кто у нас был!"

Чудесное путешествие

"Взвейтесь кострами, синие ночи!"

Дневники

"Белая палочка"

Девочка в розовом

Татьяна Соломаха

Первый заработок

Вера Сергеевна

Высокая мера

"Отлично" по химии

Наедине с собой

"Само собой разумеется"

Дом по Старопетровскому проезду

Под Новый год

Тяжелые дни

Аркадий Петрович

Одноклассники

"Зеленый шум"

Двадцать второе июня

Военные будни

Первые бомбы

"Чем ты помог фронту?"

Прощанье

Записная книжка

В Петрищеве

Как это было

Рассказ Клавы

Со всех концов страны

"Пожелай мне доброго пути!"

Вести из Ульяновска

Военный корреспондент

Пять фотографий

"Я очень хочу жить!"

От всего сердца

Смертью героя

Они должны быть счастливыми!

ВСТУПЛЕНИЕ

Апрель 1949 года. Огромный зал Плейель в Париже. Конгресс защитников мира. Флаги всех наций украшают трибуну, и за каждым флагом – пароды и страны, человеческие надежды и человеческие судьбы.

Алый флаг нашей страны. На нем – серп и молот, символ мирного труда, нерушимого союза между теми, кто работает, строит, созидает.

Мы, члены советской делегации, все время ощущаем, что нас окружает горячая любовь участников конгресса. Нас встречают так сердечно, нас приветствуют так радостно! И каждый взгляд, каждое рукопожатие словно говорит: "Мы верим в вас. Мы надеемся на вас. Мы никогда не забудем того, что вы сделали..."

Как велик мир! Это с особенной, поражающей силой чувствуешь здесь, в просторном, высоком зале, глядя на белые, желтые, оливково-смуглые лица, лица всех цветов и оттенков – от молочно-белого до черного. Две тысячи человек со всех концов земли собрались сюда, чтобы от имени народа сказать свое слово в защиту мира, в защиту демократии и счастья.

Я смотрю в зал. Тут много женщин. На их лицах страстное, неотступное внимание. Да и может ли быть иначе! Призыв к миру несется поистине со всех концов земли, и в нем – надежда всех жен и матерей.

Сколько услышала я здесь рассказов о людях, которые пожертвовали жизнью для того, чтобы победить фашизм, чтобы минувшая война закончилась победой света над тьмой, благородного над подлым, человеческого над бесчеловечным!

И я думаю: неужели кровь наших детей пролилась напрасно? Неужели мир, добытый ценою жизни наших детей, ценою наших слез – слез матерей, вдов и сирот, – будет вновь нарушен по воле злобных и гнусных сил?

На трибуну конгресса поднимается наш делегат – Герой Советского Союза Алексей Маресьев. Его встречают бурей аплодисментов. Для всех присутствующих Алексей Маресьев олицетворяет русский народ, его мужество и стойкость, его беззаветную отвагу и выдержку.

– Каждый человек должен спросить себя: "Что я делаю сегодня в защиту мира?" – несутся в зал слова Алексея Маресьева. – Нет сейчас более почетной, более благородной, более высокой цели, чем борьба за мир. Это обязанность каждого человека...

Я слушаю его и спрашиваю себя: что же я могу сделать сегодня для дела мира? И отвечаю себе: да, я тоже могу вложить свою долю в это великое дело. Я расскажу о своих детях. О детях, которые родились и росли для счастья, для радости, для мирного труда – и погибли в борьбе с фашизмом, защищая труд и счастье, свободу и независимость своего народа. Да, я расскажу о них...

ОСИНОВЫЕ ГАИ

На севере Тамбовской области есть село Осиновые Гаи. "Осиновый гай" значит "осиновый лес". Старики рассказывали, что когда-то здесь и вправду росли дремучие леса. Но в пору моего детства лесов уже не было и в помине.

Кругом далеко-далеко расстилались поля, засеянные рожью, овсом, просом. А у самого села земля была изрезана оврагами; с каждым годом их становилось все больше, и казалось – крайние избы вот-вот сползут на дно по крутому, неровному откосу. В детстве я побаивалась зимними вечерами выходить из дому: все холодно, неподвижно, всюду снег, снег без конца и края, и далекий волчий вой – то ли он слышится на самом деле, то ли мерещится настороженному детскому слуху...

Зато весной как преображалось все вокруг! Зацветали луга, земля покрывалась нежной, словно светящейся зеленью, и всюду алыми, голубыми, золотыми огоньками вспыхивали полевые цветы, и можно было целыми охапками приносить домой ромашки, колокольчики, васильки.

Село наше было большое – около пяти тысяч жителей. Почти из каждого двора кто-нибудь уходил на заработки в Тамбов, Пензу, а то и в Москву клочок земли не мог прокормить бедняцкую крестьянскую семью.

Я росла в большой и дружной семье. Мой отец, Тимофей Семенович Чуриков, был волостной писарь, человек без образования, но грамотный и даже начитанный. Он любил книгу и в спорах всегда ссылался на прочитанное.

– А вот, помнится, – говорил он собеседнику, – пришлось мне прочитать одну книгу, так там насчет небесных светил объяснено совсем по-другому, чем вы рассуждаете...

Три зимы я ходила в земскую школу, а осенью 1910 года отец отвез меня в город Кирсанов, в женскую гимназию. Более сорока лет прошло с тех пор, но я помню все до мелочей, словно это было вчера.

Меня поразило двухэтажное здание гимназии – у нас в Осиновых Гаях не было таких больших домов. Крепко держась за руку отца, я вошла в вестибюль и остановилась в смущении. Все было неожиданно и незнакомо: просторный вход, каменный пол, широкая лестница с решетчатыми перилами. Здесь уже собрались девочки со своими родителями. Они-то и смутили меня больше всего, больше даже, чем непривычная, показавшаяся мне роскошной обстановка. Кирсанов был уездным купеческим городом, и среди этих девочек, пришедших, как и я, держать экзамены, мало было крестьянских детей. Мне запомнилась одна, по виду настоящая купеческая дочка – пухлая, розовая, с ярко-голубой лентой в косе. Она презрительно оглядела меня, поджала губы и отвернулась. Я прижалась к отцу, а он погладил меня по голове, словно говоря: "Не робей, дочка, все будет хорошо".

Потом мы поднялись по лестнице, и нас стали одну за другой вызывать в большую комнату, где за столом сидели три экзаменатора. Помню, что я ответила на все вопросы, а под конец, забыв все свои страхи, громко прочла:

Отсель грозить мы будем шведу,

Здесь будет город заложен

Назло надменному соседу...

Внизу меня ждал отец. Я выбежала к нему, не помня себя от радости. Он сразу поднялся, пошел мне навстречу, и лицо у него было такое счастливое...

Так начались мои гимназические годы. Я сохранила о них теплое благодарное воспоминание. Математику у нас ярко, интересно преподавал Аркадий Анисимович Белоусов, русский язык и литературу – его жена, Елизавета Афанасьевна.

В класс она всегда входила улыбаясь, и устоять перед улыбкой ее мы не могли – такая она была живая, молодая и приветливая. Елизавета Афанасьевна садилась за свой стол и, задумчиво глядя на нас, без всякого вступления начинала:

Роняет лес багряный свой убор...

Мы могли слушать ее без конца. Она хорошо рассказывала, увлекаясь и радуясь красоте того, о чем говорила.

Слушая Елизавету Афанасьевну, я поняла: учительский труд – большое искусство. Чтобы стать хорошим, настоящим учителем, надо иметь живую душу, ясный ум и, конечно, надо очень любить детей. Елизавета Афанасьевна любила нас. Она никогда не говорила об этом, но мы это знали без всяких слов – по тому, как она смотрела на нас, как иной раз сдержанно и ласково клала руку на плечо, как огорчалась, если кого-нибудь из нас постигала неудача. И нам все нравилось в ней: ее молодость, красивое вдумчивое лицо, ясный, добрый характер и любовь к своему труду. Много позже, уже став взрослой и воспитывая своих детей, я не раз вспоминала любимую учительницу и старалась представить себе, что сказала бы она мне, что посоветовала бы в трудную минуту.

И еще одним памятна мне кирсановская гимназия: учитель рисования нашел у меня способности к живописи. Рисовать я очень любила, но даже себе боялась признаться, что хотела бы стать художницей. Сергей Семенович Помазов однажды сказал мне:

– Вам надо учиться, непременно надо учиться: у вас большие способности.

Он, как и Елизавета Афанасьевна, очень любил свой предмет, и мы на его уроках узнавали не только о цвете, линиях, пропорциях, о законах перспективы, но и о том, что составляет душу искусства – о любви к жизни, об умении видеть ее повсюду, во всех ее проявлениях. Сергей Семенович первый познакомил нас с творениями Репина, Сурикова, Левитана – у него был большой альбом с прекрасными репродукциями. Тогда в моей душе зародилась еще одна мечта: поехать в Москву, побывать в Третьяковской галерее...

НОВАЯ ЖИЗНЬ

Весть об Октябрьской революции застала меня еще в Кирсанове. Признаться, тогда я не очень поняла, что произошло. Помню только одно радостное ощущение: настал большой народный праздник. Город шумит и ликует, плещутся на ветру красные флаги. На митингах выступают простые люди солдаты, рабочие.

Когда я вернулась в родное село, брат Сергей, друг моего детства и старший товарищ, сказал мне:

– Начинается новая жизнь, Люба, понимаешь, совсем новая! Пойду добровольцем в Красную Армию, не хочу оставаться в стороне.

Сергей был всего двумя годами старше меня, во я рядом с ним была еще совсем девчонкой. Он больше знал, лучше разбирался в происходящем. И я видела, что решение он принял твердое.

– Сережа, а мне что делать? – спросила я.

– Учительствовать! Конечно, учительствовать, – ни секунды не колеблясь, ответил брат. – Знаешь, теперь, школы начнут расти как грибы. Думаешь, в Осиновых Гаях по-прежнему будет только две школы на пять тысяч жителей? Ну нет! Все учиться будут, вот увидишь. Народ больше без грамоты жить не станет.

Через два дня после моего приезда он ушел в Красную Армию, а я, не откладывая дела в долгий ящик, пошла в отдел народного образования и тут же получила назначение: в деревню Соловьянку, учительницей начальных классов.

Соловьянка была в трех верстах от Осиновых Гаев: бедная, неприглядная деревенька, убогие избы, крытые соломой.

Немного утешила меня школа. Бывший барский дом стоял на краю деревни, утопая в зелени. Листва деревьев уже была тронута желтизной, но еще издали так весело и приветливо алели кисти рябины, вытянувшейся перед самыми окнами, что я невольно повеселела. Дом оказался довольно крепким и вместительным. Кухонька, прихожая и две комнаты: одна, побольше, – класс, другая – маленькая, с железными ставнями, – предназначалась мне. Я тут же разложила на столе привезенные с собой тетради, буквари и задачники, карандаши, ручки и перья, поставила бутыль с чернилами и пошла по деревне. Надо было переписать всех ребятишек школьного возраста – мальчиков и девочек.

Я заходила подряд во все избы. Встречали меня в первую минуту с недоумением, но потом разговаривали приветливо.

– Учительница, стало быть? Ну, учи, учи! – сказали мне высокая худая старуха с густыми и, показалось мне, сердито сдвинутыми бровями. – А только девчонок напрасно записываешь. Не к чему им учиться. Ткать да прясть, а там и замуж – для чего тут грамота?

Но я твердо стояла на своем.

– Теперь не прежнее время. Теперь совсем новая жизнь начинается, сказала я словами брата Сергея. – Учиться всем надо.

На другой день класс был битком набит – пришли все тридцать ребят, записанных мною накануне.

В крайнем ряду, у окон, сидели малыши – первоклассники, в среднем ряду – ученики второго класса, с другого края, у стены, – самые старшие, четырнадцатилетние, их было всего четверо. На первой парте, передо мной, сидели две девочки, обе светловолосые, веснушчатые и голубоглазые, в одинаковых цветастых платьях. Они были самые младшие, звали их Лида и Маруся Глебовы. Четыре старших мальчика у стены чинно встали, за ними поднялись и остальные.

– Здравствуйте, Любовь Тимофеевна! – услышала я нестройный хор детских голосов. – С приездом вас!

– Здравствуйте. Спасибо! – ответила я.

Так начался мой первый урок, а потом дни пошли за днями. Мне было очень трудно справляться одновременно с тремя разными классами. Пока малыши старательно писали палочки, а старшие решали задачи на именованные числа, я рассказывала среднему ряду, отчего день сменяется ночью. Потом я проверяла задачку у больших, а вторая группа писала существительные женского рода с мягким знаком после шипящих. Тем временем малыши уставали выводить свои палочки, я возвращалась к ним, и они начинали читать, во все горло выкликая по складам: "Ау, ма-ма!" Или: "Ма-ша е-ла ка-шу!"

Я с головой ушла в работу. Мне было весело и хорошо с моими ребятами. Дни пролетали незаметно. Раза два приходил ко мне из соседней деревни учитель, у которого был огромный, по моим тогдашним понятиям, опыт: он преподавал в школе уже целых три года! Он сидел у меня на уроках, слушал, а потом давал советы и на прощанье всегда говорил, что дела мои идут хорошо.

– Детишки любят вас, – пояснял он, – а это самое главное.

СНОВА ДОМА

В Соловьянке я учительствовала одну зиму. С нового учебного года меня перевели в Осиновые Гаи. Жалко мне было расставаться с соловьянскими ребятишками – мы успели привыкнуть друг к другу, – но переводу я обрадовалась: хорошо быть снова дома, среди родных!

Вернувшись в Осиновые Гаи, я снова встретилась с товарищем детства Толей Космодемьянским. Он был моим сверстником, но казался много взрослее: по серьезности, по жизненному опыту я не могла равняться с ним. Анатолий Петрович около года служил в Красной Армии, а теперь заведовал в Осиновых Гаях избой-читальней и библиотекой.

Тут же, в избе-читальне, собирался на репетиции драматический кружок: молодежь Осиновых Гаев и окрестных деревень, школьники и учителя ставили "Бедность не порок". Я играла Любовь Гордеевну, Анатолий Петрович – Любима Торцова. Он был и нашим руководителем и режиссером. Объяснения он давал весело, интересно. Если кто-нибудь путал, перевирал слова Островского или начинал вдруг кричать не своим голосом, неестественно таращить глаза и размахивать руками, Анатолий Петрович так остроумно, хоть и беззлобно, передразнивал его, что у того сразу пропадала охота становиться на ходули. Смеялся он громко, весело, неудержимо – ни у кого больше я не слышала такого искреннего, радостного смеха.

Вскоре мы с Анатолием Петровичем поженились, и я переселилась в дом Космодемьянских. Анатолий Петрович жил с матерью – Лидией Федоровной – и с младшим братом Федей. Другой брат – Алексей – служил в Красной Армии.

Жили мы с Анатолием Петровичем хорошо, дружно. Он был человек сдержанный, не щедрый на ласковые слова, но я в каждом его взгляде и поступке чувствовала постоянную заботу обо мне, и понимали мы друг друга с полуслова. Очень обрадовались мы, узнав, что у нас будет ребенок. "Непременно будет сын!" – решили мы и вместе придумывали мальчугану имя, гадали о его будущем.

– Ты только подумай, – вслух мечтал Анатолий Петрович, – как это интересно: впервые показать ребенку огонь, звезду, птицу, повести его в лес, на речку... а потом повезти к морю, в горы... понимаешь, впервые!

И вот родился он, наш малыш.

– С дочкой вас, Любовь Тимофеевна, – сказала ходившая за мной старушка. – А вот и сама она голос подает.

В комнате раздался звонкий плач. Я протянула руки, и мне показали крошечную девочку с белым личиком, темноволосую и синеглазую. В эту минуту мне показалось, что я вовсе никогда и не мечтала о сыне и всегда хотела и ждала именно ее, вот эту самую девочку.

– Назовем дочку Зоя, – сказал Анатолий Петрович.

И я согласилась.

Может быть, тому, у кого никогда не было детей, кажется, что все младенцы на один лад: до поры до времени они ничего не понимают и умеют только плакать, кричать и мешать старшим. Это неправда. Я была уверена, что узнаю свою девочку из тысячи новорожденных, что у нее особенное выражение лица, глаз, свой, не похожий на других голос. Я могла бы, кажется, часами было бы только время! – смотреть, как она спит, как сонная вытаскивает ручонку из одеяла, в которое я ее туго завернула, как открывает глаза и пристально смотрит прямо перед собою из-под длинных густых ресниц.

А потом – это было удивительно! – каждый день стал приносить с собой что-то новое, и я поняла, что ребенок действительно растет и меняется "не по дням, а по часам". Вот девочка стала даже среди самого громкого плача умолкать, услышав чей-нибудь голос. Вот стала улавливать и тихий звук, и поворачивать голову на тиканье часов. Вот начала переводить взгляд с отца на меня, с меня на бабушку или на "дядю Федю" (так мы после рождения Зои стали шутя называть двенадцатилетнего брата Анатолия Петровича). Пришел день, когда дочка стала узнавать меня – это был хороший, радостный день, он запомнился мне навсегда. Я наклонилась над люлькой. Зоя посмотрела на меня внимательно, подумала и вдруг улыбнулась. Меня все уверяли, будто улыбка эта бессмысленная, будто дети в этом возрасте улыбаются всем без разбору, но я-то знала, что это не так!

Зоя была очень маленькая. Я ее часто купала – в деревне говорили, что от купанья ребенок будет расти быстрее. Она много бывала на воздухе и, несмотря на то что приближалась зима, спала на улице с открытым личиком. На руки мы ее попусту не брали – так советовали и моя мать, и свекровь Лидия Федоровна: чтоб девочка не разбаловалась. Я послушно следовала этому совету, и, может быть, именно поэтому Зоя крепко спала по ночам, не требуя, чтобы ее укачивали или носили на руках. Она росла очень спокойной и тихой. Иногда к ней подходил "дядя Федя" и, стоя над люлькой, упрашивал: "Зоенька, скажи: дя-дя! Дай! Ну, говори же: ма-ма! Ба-ба!"

Его ученица широко улыбалась и лепетала что-то совсем не то. Но через некоторое время она и в самом деле стала повторять, сперва неуверенно, а потом все тверже: "дядя", "мама"... Помню, следующим ее словом после "мама" и "папа" было странное слово "ап". Она стояла на полу, совсем крошечная, потом вдруг приподнялась на цыпочки и сказала: "Ап!" Как мы после догадались, это означало: "Возьми меня на руки!"

ГОРЬКАЯ ВЕСТЬ

Стояла зима, такая жестокая и морозная, какой не помнили старики. В моей памяти этот январь остался леденяще холодным и темным: так изменилось и потемнело все вокруг, когда мы узнали, что умер Владимир Ильич. Ведь он был для нас не только вождь, великий, необыкновенный человек. Нет, он был словно близкий друг и советчик для каждого; все, что происходило в нашем селе, у нас дома, было связано с ним, все шло от него – так понимали и чувствовали все.

Прежде у нас было всего две школы, а теперь их больше десяти – это сделал Ленин. Прежде бедно и голодно жил народ, а теперь он поднялся на ноги, окреп, зажил совсем по-другому, – кого же, как не Ленина, благодарить нам за это? Появилось кино. Учителя, врачи и агрономы беседовали с крестьянами, читали им лекции: полно народу было в избе-читальне и в Народном доме. Быстро росло село, светлее и радостнее становилась жизнь. Кто не умел грамоте – научился; кто овладел грамотой – подумывает о дальнейшем ученье. Откуда же все это, кто принес нам эту новую жизнь? На этот вопрос у всех был один ответ, одно дорогое и светлое имя: Ленин.

И вдруг нет его... Это не укладывалось в сознании, с этим нельзя было примириться.

– Какой человек умер!.. Ильичу бы жить да жить, до ста лет жить, а он умер... – говорил старик Степан Корец.

Через несколько дней в Осиновые Гаи приехал рабочий Степан Забабурин, наш бывший деревенский пастух. Он рассказал о том, как со всех концов страны потянулись люди к гробу Владимира Ильича.

– Мороз, дыханье стынет, – говорил он, – ночь на дворе, а народ все идет, все идет, краю не видно. И детишек с собой взяли, чтоб посмотрели в последний раз.

– А мы вот не увидим его, и Зоюшка не увидит, – с грустью сказал Анатолий Петрович.

Мы не знали тогда, что у вечной Кремлевской стены будет выстроен Мавзолей и еще через много лет можно будет прийти и увидеть Ильича.

Анатолий Петрович любил, сидя за столом, брать Зою к себе на колени. За обедом он обычно читал, а дочка сидела совсем тихо, прижавшись головой к его плечу, и никогда ему не мешала.

Как и прежде, она была маленькая, хрупкая. Ходить она стала к одиннадцати месяцам. Окружающие любили ее, потому что она была очень приветлива и доверчива. Выйдя за калитку, она улыбалась прохожим, и если кто-нибудь говорил шутя: "Пойдем ко мне в гости?" – она охотно протягивала руку и шла за новым знакомым.

К двум годам Зоя уже хорошо говорила и часто, вернувшись "из гостей", рассказывала:

– А я была у Петровны. Знаешь Петровну? У нее есть Галя, Ксаня, Миша, Саня и старый дед. И корова. И ягнята есть. Как они прыгают!

Зое не было еще и двух лет, когда родился ее младший братишка, Шура. Мальчуган появился на свет с громким, заливистым криком. Он кричал басом, очень требовательно и уверенно. Был он гораздо крупнее и здоровее Зои, но такой же ясноглазый и темноволосый.

После рождения Шуры Зое часто стали говорить: "Ты старшая. Ты большая". За столом она сидела вместе со взрослыми, только на высоком стуле. К Шуре относилась покровительственно: подавала ему соску, если он ронял ее; покачивала его колыбель, если он просыпался, а в комнате никого не было. И я теперь нередко просила ее помочь мне, сделать что-нибудь.

– Зоя, принеси пеленку, – говорила я. – Дай, пожалуйста, чашку.

– Ну-ка, Зоя, помоги мне убрать: убери книжку, поставь стул на место.

Она делала все очень охотно и потом всегда спрашивала:

– А еще что сделать?

Когда ей было года три, а Шуре шел второй год, она брала его за руку и, захватив бутылочку, отправлялась к бабушке за молоком.

Помню, раз я доила корову. Шура вертелся рядом. С другой стороны стояла Зоя с чашкой в руках, дожидаясь парного молока. Корову донимали мухи; потеряв терпение, она махнула хвостом и хлестнула меня. Зоя быстро отставила чашку, одной рукой схватила корову за хвост, а Другой стала прутиком отгонять мух, приговаривая:

– Ты зачем бьешь маму? Ты маму не бей! – Потом посмотрела на меня и прибавила, не то спрашивая, не то утверждая: – Я помогаю тебе!

Забавно было видеть их вместе: хрупкую Зою и толстого увальня Шуру.

О Шуре на селе говорили: "У нашей учительницы мальчонка поперек себя шире: что на бок положи, что на ноги поставь – все одного роста".

И впрямь: Шура был толстый, крепко сбитый и в свои полтора года много сильнее Зои. Но это не мешало ей заботиться о нем, как о маленьком, а иногда и строго покрикивать на него.

Зоя сразу стала говорить чисто, никогда не картавила. Шура же лет до трех не выговаривал "р". Зою это очень огорчало.

– Ну, Шура, скажи: ре-ше-то, – просила она.

– Лешето, – повторял Шура.

– Нет, не так! Повтори; "ре".

– Не "ле", а "ре"! Какой ты бестолковый мальчишка! Давай снова: режь.

– Корова.

– Колова.

Раз, выйдя из терпения, Зоя вдруг стукнула брата ладонью по лбу, но двухлетний ученик был куда сильнее четырехлетней учительницы: он возмущенно тряхнул головой и оттолкнул Зою.

– Отстань! – крикнул он сердито. – Чего делешься!

Зоя посмотрела на него удивленно, но не заплакала. А немного погодя я уже снова слышала:

– Кловать.

Не знаю, понимал ли Шура, что он младший в семье, но только с самых ранних пор он умел этим пользоваться. "Я маленький!" – то и дело жалобно говорил он в свою защиту. "Я маленький!" – требовательно кричал он, если ему не давали чего-нибудь, что он непременно хотел получить. "Я маленький!" гордо заявлял он иногда без всякого повода, но с сознанием собственной правоты и силы. Он знал, что его любят, и хотел всех – и Зою, и меня, и отца, и бабушку – подчинить своей воле.

Стоило ему заплакать, как бабушка говорила:

– А кто обидел моего Шурочку? Поди ко мне скорей, дорогой! Вот я что дам своему маленькому внучку!

И Шура с веселой, плутоватой мордочкой забирался на колени к бабушке.

Если ему в чем-нибудь отказывали, он ложился на пол и начинал оглушительно реветь, бить ногами или жалобно стонать, всем своим видом ясно говоря: "Вот я, бедный маленький Шура, и никто меня не пожалеет, не приголубит!.. "

Однажды, когда Шура начал кричать и плакать, требуя, чтобы ему дали киселя до обеда, мы с Анатолием Петровичем вышли из комнаты. Шура остался один. Сначала он продолжал громко плакать и выкрикивал время от времени: "Дай киселя! Хочу киселя!" Потом, видно, решил не тратить так много слов и кричал просто: "Дай! Хочу!" Плача, он не заметил, как мы вышли, но, почуяв тишину, поднял голову, огляделся и перестал кричать: стоит ли стараться, если никто не слушает! Он подумал немного и стал что-то строить из щепочек. Потом мы вернулась. Увидев нас, он снова попробовал покричать, но Анатолий Петрович строго сказал:

– Если будешь плакать, мы оставим тебя одного, а сами жить с тобой не будем. Понял?

И Шура замолчал.

В другой раз он заплакал и из-под ладошки поглядывал одним глазом: сочувствуем мы его слезам или нет? Но мы не обращали на него никакого внимания: Анатолий Петрович читал книгу, я проверяла тетради. Тогда Шура потихоньку подобрался ко мне и влез на колени, как будто ничего не произошло. Я потрепала его по волосам и, спустив на пол, продолжала заниматься своим делом, и Шура больше мне не мешал. Эти два случая его вылечили: капризы и крики прекратились, как только мы перестали им потакать.

Зоя очень любила Шуру. Она часто с серьезным видом повторяла слова, сказанные кем-нибудь из взрослых: "Нечего ребенка баловать, пускай поплачет – беда невелика". Выходило это у нее очень забавно. Но, оставшись одна с братишкой, она была с ним неизменно ласкова. Если он падал и начинал плакать, она подбегала, брала его за руку и старалась поднять нашего толстяка. Она вытирала ему слезы подолом своего платья и уговаривала:

– Не плачь, будь умным мальчиком. Вот так, молодец!.. Вот, держи кубики. Давай построим железную дорогу, хочешь?.. А вот журнал. Хочешь, покажу тебе картинки? Вот, посмотри...

Любопытно: если Зоя чего-нибудь не знала, она сразу честно признавалась в этом.

Шура же был необычайно самолюбив, и слова "не знаю" просто не шли у него с языка. Чтоб не признаться, что он чего-нибудь не знает, он готов был на любые уловки.

Помню, купил Анатолий Петрович большую детскую книжку с хорошими, выразительными картинками: тут были нарисованы самые разные животные, предметы, люди. Мы с детьми любили перелистывать эту книгу, и я, показывая на какой-нибудь рисунок, спрашивала Шуру: "А это что?" Знакомые вещи он называл тотчас, охотно и с гордостью, но чего только не изобретал, чтобы увернуться от ответа, если не знал его!

– Что это? – спрашиваю я, показывая на паровоз.

Шура вздыхает, томится и вдруг говорит с хитрой улыбкой:

– Скажи лучше сама!

– А это что?

– Курочка, – быстро отвечает он.

– Правильно. А это?

На картинке – незнакомое, загадочное животное: верблюд.

– Мама, – просит Шура, – ты переверни страницу и покажи что-нибудь другое!

Мне интересно, какие еще отговорки он изобретет.

– А это что? – говорю я коварно, показывая ему бегемота.

– Вот сейчас поем и скажу, – отвечает Шура и жует так долго, так старательно, словно вовсе не собирается кончить.

Тогда я показываю ему картинку, на которой изображена смеющаяся девочка в голубом платье и белом фартучке, и спрашиваю:

– Как зовут эту девочку, Шурик?

И Шура, лукаво улыбнувшись, отвечает:

– А ты спроси у нее сама!

Дети очень любили ходить в гости к бабушке Мавре Михайловне. Она встречала их весело, поила молоком, угощала лепешками. А потом, улучив свободную минуту, играла с ними в их любимую игру, которая у них так и называлась: "Репка".

– Посадила бабка репку, – задумчиво начинала бабушка, – и говорит: "Расти, репка, сладкая, крепкая, большая-пребольшая". Выросла репка большая, сладкая, крепкая, круглая, желтая. Пошла бабка репку рвать: тянет-потянет, вытянуть не может... (Тут бабушка показывала, как она тянет упрямую репку.) Позвала бабка внучку Зою (тут Зоя хваталась за бабушкину юбку): Зоя за бабку, бабка за репку – тянут-потянут, вытянуть не могут. Позвала Зоя Шуру (Шура только того и ждал, чтобы уцепиться за Зою): Шурка за Зою, Зоя за бабку, бабка за репку – тянут-потянут (на лицах у ребят – восторженное ожидание)... вытянули репку!

И тут в руках у бабушки появлялось неведомо откуда взявшееся яблоко, или пирожок, или настоящая репка. Ребята с визгом и смехом повисали на Мавре Михайловне, и она вручала им гостинец.

– Баба, потянем репку! – просил Шура, едва переступив бабушкин порог.

Когда года через два кто-то попытался рассказать ребятам эту сказку, начав ее обычными словами: "Посадил дед репку..." – оба они дружно запротестовали:

– Бабка посадила! Не дед, а бабка!

Всю свою жизнь моя мать работала от зари до зари. На руках у нее было все хозяйство – дом, поле, шестеро ребят; всех надо было одеть, умыть, накормить, обшить, и мама гнула спину, не жалея себя. С нами, ребятами, а позднее с внуками, она всегда была неизменно ровна и ласкова. Она не говорила просто: "Уважайте старших", – она всегда старалась, чтобы мысль ее стала понятна детям, дошла до ума и до сердца. "Вот мы в дому живем, говорила она Зое и Шуре, – его старики построили. Вот печь нам Петрович какую хорошую сложил! Петрович – старый, умный, руки у него золотые. Как же старых-то не уважать?" Мать была очень добра. Бывало, еще в дни моего детства увидит странника – в ту пору много ходило бездомных людей, непременно зазовет, напоит, накормит, даст какую-нибудь старую одежду.

Однажды отец полез в сундук, долго рылся в нем, а потом спросил:

– Мать, а где же моя голубая рубашка?

– Не сердись, отец, – смущенно ответила мама, – я ее Степанычу отдала (Степаныч был старик-бобыль, неухоженный и хворый, мать навещала его и помогала чем могла.)

23 января 2015 года Районная интернет-газета Марьина Роща СВАО Москвы

Зоя Космодемьянская ушла в диверсионный отряд из Марьиной рощи, с завода «Борец»

Вконтакте

Одноклассники

В конце лета-начале осени 1941 года Зоя Космодемьянская работала на Складочной улице, на заводе «Борец»

«Пойдем на «Борец» учениками токаря»

Завода «Борец» в Москве больше нет, в 2008 году он перебазирован в Краснодар. На Складочной остался лишь отдел приема заказов — несколько сотрудников. Мемориальную доску с именем Зои и Александра Космодемьянских с бывшей проходной планируют перенести на одно из почетных мест в районе.

— Это вторая по счету мемориальная доска «Борца» в честь Космодемьянских, ее поставили в 1976 году, — говорит бывший директор музея школы № 201 в Коптеве, где учились Зоя и и ее младший брат Александр. — Наталья Косова, которая долгое руководила – Первую доску установили к 20-летию со дня Победы, в 1965 году, за десять лет она пришла в негодность.

Если верить «Повести о Зое и Шуре», которая вышла из печати еще в сталинское время, инициатива пойти работать на «Борец» принадлежала 16-летнему Шуре. Вернувшись 22 июля 1941 года с рытья противотанковых рвов под Москвой, он про трудовой фронт ничего не рассказывал, но сказал сестре «Я знаю, что мы с тобой сделаем, пойдем на «Борец» учениками токаря».

Собирали желуди и варили кофе

— Все не совсем так, перед войной на заводе «Борец» около года проработала Любовь Тимофеева, — говорит историк, занимающаяся изучением героев Великой Отечественной войны, Екатерина Иванова. – После смерти отца – в 1933 году, от рака – семья Космодемьянских жила очень бедно. Иной раз нечего было есть, дети собирали желуди в Тимирязевском парке, из них варили кофе. Любовь Тимофеевна преподавала русский язык, работала сразу в двух школах, но учительской зарплаты на двух детей старшеклассников не хватало. К бытовым расходам добавилась еще одна статья: ввели плату за обучение в 8-10 классах. И женщина, которой было под сорок, решилась на отчаянный шаг: пошла на производство, освоила рабочую профессию – машиниста компрессора. «Я работала на заводах № 20, 330, «Красный металлист», «Борец»,- сказано в автобиографии Любови Тимофеевны, хранящейся в Центральном архиве общественно-политической документации.

Сегодня добираться от Александровского проезда (в 1970-м году его назвали улицей А. и З. Космодемьянских.) до Складочной долго и неудобно: через Ленинградский проспект, Третье транспортное кольцо или Бутырский вал. В конце 30-х – самом начале 40-х годов из Коптева в Марьину рощу ходил трамвай № 5. Чуть дальше, на Михалковском шоссе, можно было сесть на 12-й, 29-й, 41-й, которые ехали через Вятскую улицу и Бутырскую заставу до Сущевского вала. В первые же дни войны «Борец» вместо компрессоров начал выпускать мины крупного калибра и реактивные снаряды для «Катюш».

Для диверсионной работы нужна неброская внешность

На «Борце» Зоя работала недолго.

— Она рвалась на фронт и пошла в горком комсомола, где отбирали молодежь для заброски в тылу врага, — рассказывает Наталья Косова. — Сначала ее не хотели брать, она была очень привлекательная, для диверсионной работы предпочтительнее незаметная внешность. Но Зоя убедила в том, что справится, и первого секретаря МГК Александра Шелепина, который беседовал со всеми добровольцами, отправляющимися в тыл врага, и командира разведывательно-диверсионной части № 9903, куда ее зачислили. 31 октября новобранцев тут же отправили в Кунцево, где проходила Московская линия обороны. В тот же день началась военная подготовка.

Последний раз Зоя была в Москве 12 ноября 1941 года – бойцов отпустили повидаться с родными. Подруга Зои по военной службе Клавдия Милорадова вспоминала, что их на грузовике привели на Чистые пруды, к кинотеатру «Колизей», где позже разместился театр «Современник». До «Сокола» добрались на метро. Ни матери, ни Шуры дома не оказалось, комната была заперта. Зоя расстроилась, написала записку и положила ее на притолку, где обычно оставляли ключ, но в тот раз его не было. «Обратно ехали на трамвае, долго - вместо того, чтобы сойти у «Сокола», поехали до Белорусского вокзала, и всё молчали», — вспоминала Клавдия Александровна.

Квартиру на Звёздном дали в середине 60-х

Мать Зои и Шуры после войны жила в соседнем Останкине. В дом № 5 на Звездном бульваре она переехала в середине 60-х.

— В двухкомнатной квартире на третьем этаже все было очень скромно, — рассказывает Наталья Косова, ее мама – учительница той же 201-й школы — много раз бывала на Звездном. — Любовь Тимофеевна состояла в первичной парторганизации в нашей школе, с возрастом приезжать на собрания и для уплаты членских взносов ей становилось все труднее, и мама ездила к ней.

В квартире на Звездном почти каждый день были гости – люди приезжали поговорить с матерью героини, увидеть, выразить почтение и благодарность.

«Зачем ее как деревенскую рисуют»

Он же свидетельствовал о том, что Любови Тимофеевне не нравились многие портреты и изваянии дочери:

— Зачем они ее в платке рисуют, как деревенскую, она уходила ведь в шапке, значит, неправильно! И памятники все такие массивные, зачем, она худенькая была стройная.

Тем, кто просил — и, соответственно, знал о том, что он есть — Любовь Тимофеевна показывала альбом с вклеенными фотографиями. Он лежал в нижнем ящике, она отпирала его ключом. Пяти фотографий, найденных в вещах убитого немца, и тринадцать, сделанных корреспондентом газеты «Правда». Виселица с повешенной Зоей, голова свесилась на грудь; девушка лежит у могилы, тело исколото, фашисты продолжали издеваться над ней и после смерти; разрытая могила – в феврале 42-го года была эксгумация.

— Перелистывая страницы, Любовь Тимофеевна объясняла, что изображено на снимках и добавляла то, чего не знает никто, кроме матери, — вспоминал Николай Рымаранс. — Показывая рукой, она объяснила, что пять фотографий были маленькими в виде открыток, потом их увеличили.

«Фотографии страшные, те, что были напечатаны в газетах в январе 1942 года, щадили читателя», — писала в своих воспоминаниях Клавдия Милорадова.

— Пока позволяло здоровье, Любовь Тимофеевна выступала – в школах, вузах, пионерских лагерях, ездила по всей стране, вела переписку. Ходили слухи о больших гонорарах, но все деньги она отправляла в Фонд мира – общая сумма составила 4 тысячи рублей.

С возрастом она начала сдавать. Ухудшался слух, сдавало сердце, тяжелее было выходить на улицу. Но в квартире всегда был порядок. В особенности – в документах, письмах, архивах. По воспоминаниям близких, представители ЦК ВЛКСМ обещали Любови Тимофеевне, что впоследствии – когда ее не станет — в квартире на Звездном откроется музей Зои и Александра.

Обещали открыть музей

Любовь Тимофеевна умерла в канун 33–го дня Победы, 7 мая 1978 году. 3-го числа почувствовала стало плохо с сердцем, её положили в Боткинскую больницу. Через четыре дня её не стало. Хоронили 12 мая, на Новодевичьем кладбище, рядом с сыном. Прах Зои – ее кремировали — покоится напротив, через дорожку.

После поминок, на них была Валентина Терешкова, в квартиру пришли действительно «комсмольцы». Как вспоминает муж двоюродной сестры Любови Тимофеевны Константин Ланге, уже через три недели в комнатах оставалась лишь старая мебель, посуда, самовар и несколько сувениров. Все архивы отправили в ЦК ВЛКСМ. Что-то из вещей взяли родственники и знакомые.

Музей организовывать никто не стал.

Через некоторое время, путем сложного обмена в освободившуюся квартиру въехала семья из соседнего подъезда.

Любовь Тимофеевна Космодемьянская (1900-1978) известна как мать двух Героев Советского Союза, Александра и Зои Космодемьянских, погибших во время Великой Отечественной войны.

Александр Анатольевич был танкистом, командиром батареи самоходных установок, и дошел с боями до Кёнигсберга, где был убит 13 апреля 1945 года - меньше чем за месяц до великой победы. А Зоя стала для всей огромной страны больше, чем бесстрашным бойцом - с её именем солдаты шли в атаку, её мужество было тем знаменем, которое подхватили другие бойцы, а её мученическая смерть в подмосковном Петрищево жгла сердце брата и всех советских воинов желанием отомстить.

Но до трагических дней войны семья Космодемьянских, скромная и интеллигентная, никак не выделялась среди других. Любовь Тимофеевна родилась в селе Чернавка Кирсановского уезда Тамбовской губернии, а вскоре, вместе с родителями, переехала в деревню Осиновые Гаи. Там она училась в земской школе, а после - в женской гимназии города Кирсанова. Образование со временем позволило Любови Тимофеевне самой стать учительницей, работала она в начальной школе деревни Соловьянка и в Осиновых Гаях. Там, на родине отца и матери, в 1922 году Люба познакомилась с Анатолием Петровичем Космодемьянским. Её будущий муж был сыном убитого бандитами сельского священника. В Осиновых Гаях Анатолий Космодемьянский служил заведующим избой-читальней и сельской библиотекой.

13 сентября 1923 года у семейной пары родилась дочка Зоя, а 27 июля 1925 года - сын Александр. Космодемьянским не раз пришлось менять место жительства - возможно, из-за происхождения Анатолия Петровича, а может быть, потому, что он не раз высказывался против "перегибов" советской власти в селе. Некоторое время супруги с детьми жили в Сибири (д. Шиткино Енисейского округа), а потом переехали в Москву, где у Любови Тимофеевны были брат и две сестры.

Любовь Космодемьянская рано стала вдовой: Александр Петрович, работавший бухгалтером в Тимирязевской сельскохозяйственной академии, скоропостижно умер в 1933 году. Дети, Зоя и Шура, учились в одном классе, и Любовь Тимофеевна полностью посвятила себя им и работе в школе в две смены. Сына и дочь она воспитывала в патриотическом духе, и, когда началась Великая Отечественная война, оба ушли на трудовой фронт.

Восемнадцатилетней Зое этого казалось мало, и она настойчиво просила в военкомате, чтобы ее зачислили в разведывательно-диверсионную часть. Немцы подступали к Москве, и хрупкая девочка, которая совсем недавно тяжело болела менингитом, ушла вместе с группой диверсантов в морозный ноябрьский лес. Зоя получила задание проникнуть в деревню Петрищево и сжечь дома, в которых квартировали немцы. 28 ноября 1941 года начался ее крестный путь...

О последних днях своей девочки Любовь Тимофеевна узнала из публикации в газете "Правда". Немцев отбросили от Москвы, Петрищево освободили, и фронтовой корреспондент П. Лидов во всех подробностях описал подвиг неизвестной комсомолки, назвавшейся Таней, которую во время выполнения боевого задания схватили немцы. Девушка перенесла нечеловеческие пытки, но никого не выдала и была повешена. Статью иллюстрировали фотографии, на которых была Зоя... В свой самый страшный час она назвалась именем Татьяны Соломахи, своей любимой героини, погибшей на Гражданской войне.

Зою и Александра похоронили на Новодевичьем кладбище, и с того дня Л. Космодемьянская жила только памятью о них. В 1949 году в свет вышла ее книга "Повесть о Зое и Шуре", которая была переведена на многие языки. Мать двух героев бесконечно просили выступать с рассказами о своих легендарных детях, Любовь Тимофеевна получала сотни писем, и никогда не отказывалась выступать, отвечать на вопросы - эта миссия стала смыслом ее существования.

7 мая 1978 года земной путь этой выдающейся женщины оборвался, и спустя несколько дней Любовь Тимофеевну Космодемьянскую похоронили рядом с ее детьми.

На нашем книжном сайте Вы можете скачать книги автора Космодемьянская Любовь Тимофеевна в самых разных форматах (epub, fb2, pdf, txt и многие другие). А так же читать книги онлайн и бесплатно на любом устройстве – iPad, iPhone, планшете под управлением Android, на любой специализированной читалке. Электронная библиотека КнигоГид предлагает литературу Космодемьянская Любовь Тимофеевна в жанрах военные мемуары, мемуары.