Пелагея автор. Детские сказки онлайн

Пелагея Амосова.

Пелагея родилась деревне. Воспитывалась в строгости, матери перечить не смела. В то время в людях первым делом ценились руки: «Раньше ведь первым делом не на рожу смотрели, а какова у тебя спина да каковы руки.» Да и вообще с молодёжью тогда не церемонились - в лес не вышел, а к вечеру тебя уже в суд повели. Так и выросла Пелагея строгая, работящая, гордая, «железная», как говорили про неё окружающие, и она сама. Глаза у неё «Острые», «Сухие», «Строгие», это значит что и человек она настойчивый, целеустремлённый, и не слишком открытый. Но как только она попадает на пекарню, выражение её глаз меняется - «всё так и обнимала глазами», вот как любит она свою работу на пекарне. В любую стужу и дождь за реку шастает. Одна за трёх человек на пекарне работает. Как запомнила Алька, «у матери, не было другой радости. И только в те дни добрела и улыбалась (хоть и на ногах стоять не могла), когда хлеб удавался». Так любит она пекарню, что для того, чтобы попасть на это заветное место дала выспаться на её волосах Олеше, начальнику заречья, хоть и пообещала уходящему на войну мужу: «никому не расчёсывать моих волос кроме тебя».

Волосы у неё раньше были «золотые», крепкие. С восхищением говорит о них председатель Василий Игнатьевичь: «Какие волосы у тебя раньше были! Золото - не косу ты носила!» Да и сама Пелагея вспоминает: «Были, были у неё волосы. Бывало из бани выйдешь - не знаешь как и расчесать: зубья летят у гребня. А в школе учитель всё электричество на её волосах показывал». И тот самый Олеша признавался ей: «Ты, как золотой волной накрывшись... Искры от тебя летят...». Плюсом к этому и голосом обладала самым обволакивающим и радушным, что сам Пётр Иванович, чуть ли не самый и богатый человек в деревне, устоять не мог. Волосы такие означали женственность и красоту её, в них была некая волшебная, живительная сила, но за годы изнурительного труда растратила всё это Пелагея, теперь на её голове «жиденькая бесцветная куделька, собранная в короткий хвостик». «Хвостик - вот что осталось от прежнего золота» - подчёркивает Фёдор Абрамов.

Пелагея - пекарша, с зари до зари работающая в своей пекарне. Это, однако, не одна ее забота: еще надо и по дому справиться, и двор прибрать, и травы накосить, и за мужем, больным успеть приглядеть. У нее постоянно душа болит за дочь свою - Альку, которая не может усидеть на месте, целыми днями и ночами пропадает на гулянках, а между тем сама еще школу не закончила... Вся жизнь Пелагеи - это сплошная вереница одинаковых дней, проходящих в непосильном труде, она не может позволить себе хоть день отдыха: вся работа держится на ней.

Однако Пелагея Амосова - железная, работающая по-амосовски. Она пытается работать и жить на особицу, для себя. И когда Анисья приглашает ее на свой день рожденья, она решительно отказывается пойти, не пуская и Павла, а на замечание мужа о том, что надо бы уважить сестру, резко отвечает "По заслугам и почет". Всех людей Пелагея разделила на хороших и огрызков. Хорошие люди - это люди при власти, огрызки - это все те, от кого никакой пользы. С ними она могла быть резкой, но могла в нужный момент заговорить ласковым, обволакивающим и радушным голосом, против которого никто, даже сам Петр Иванович не мог устоять". Всю свою жизнь она равнялась на Петра Ивановича, бухгалтера, который был умен практическим умом, и вокруг которого собирались нужные люди.

Через него она пытается войти в сообщество с сельской "головкой" - председателем сельсовета, начальником сельпо, бухгалтером. И хитрит Пелагея, на себя наговаривая, себя роняя, их поднимая, для того, чтобы и за мужа похлопотать, и за дочь... Поэтому и собой поступилась, когда попросила в те давние послевоенные годы устроить ее на пекарню, так как знала, что это место в прямом смысле хлебное. И загребала мануфактуру - ситцы, да шелка в сундуки складывала. Она думала и даже была уверена, что тем самым обеспечивает все свое дальнейшее существование и жизнь своей семьи. Муж Павел работал с первого дня в колхозе, беззаветный труженик, пример для всех, но кто ценил его работу при жизни, кто хоть раз ему сказал спасибо? "Нет, надо правду говорить, она ни во что не ставила работу мужа... Да и как можно было во что-то ставить работу, за которую ничего не платили?"

Но муж умер, дочь сбежала с офицером в город и осталась Пелагея одна, без пекарни, без цели и без смысла в жизни. Силы постепенно оставляли ее. Работать она больше не могла, а жизнь без работы - не жизнь. Да и не могла она жить без своей пекарни. "Всю жизнь думала: каторга, жернов каменный на шее - вот что эта пекарня. А оказывается, без этой каторги, да без этого жернова ей и дышать нечем". Работу она ценила больше всего и работе отдавалась со всей страстью души. Хлебы она выпекала как экспериментатор." Бывало, чтобы хлеб духовитее был, чего только она ни делала! Воду брала из разных колодцев, дрова смоляные, муку требовала первый сорт. А насчет помела и говорить нечего, все перепробовала, и сосну, и елку, и вереск.

Поэтому нестерпимее всего была невозможность работать. "Не умела болеть Пелагея". Не могла она примириться с тем, что не та уже стала, как раньше.

Труд в её жизни действительно изнурительный. Так работает Пелагея, как никто не работает. Её одну из всех Амосовых выделят, переименовав межу из Амосовской в Паладьину. Мнёт она эту межу каждый день, да не один, а два, три раза на дню. «Никто, как деревня стоит, не прошёл по ней, сколько она прошла» - рассказывает потом Анисья Альке. Да, в силе Пелагея в ту пору (когда ещё волосы золотыми были), была, от своего никогда не отступала, вперёд на несколько лет заглядывала, всех на лопатки когда-то положила. И чем? Хлебом! Как на богомольню на пекарню собирается. Помимо пекарни и по дому успевает всё сделать, любит, чтобы в избе всё горело. Руки выворачивает, таская домой помои - борова откармливает. Бывало, с пекарни придет, близко к осени, уж темно, а она кузов на плечо да за травой, да еще по сторонам оглядывается - как бы кто не поймал. Вообще, жить - для Пелагеи означает находиться в движении.

А всё для чего? Что бы семье - Альке да Павлу хорошо жилось. Хоть и строга она, а любит их. Первенца потеряла, зачах, так уж для Альки то она в лепёшку расшибётся, жизнь свою укоротит, лишь бы ей хорошо жилось. И ворота она широкие поставила в видах Алькиной свадьбы - чтобы к самому крыльцу могли подъехать на машинах гости. В магазин любит ходить, как на праздник. Собирает крепдешины и ситцы, думает: не ситец да шёлк в сундуки складывает, а саму жизнь, сытные дни про запас для дочери, для мужа, да для себя. Но дочь её, Алька, т.к. из другого поколения, с другими ценностями. Разгулялась, и в один момент и уезжает из родного гнезда. Вот в этот момент Пелагея и ломается. Односельчане железной её называли, и сама она считает что «слёзы у печи выгорели», а плакать её ещё не раз приходится, «куда девается хвалёное железо?». Слёзы - знак женской слабости, они то и являются проявлением подавленной женственности, нежности, душевной красоты. Есть, есть в Пелагее и доброта и нежность, скрывается всё это поначалу за строгостью, твёрдостью, гордостью, огромным трудолюбием. И проявляется тогда, когда уезжает Алька, когда умирает Павел. Стареет она, от всех переживаний заболевает, но всё равно ходит по избе, дела по дому сделает, да по ягоды сходит, на пекарню любимую зайдёт. Постепенно Пелагея переосмысливает жизнь и понимает всё. И про тряпки, не нужные теперь на самом-то деле, и про «затюканного мужа» (как сама себя винит). Умирает Пелагея, достигши чистоты души.

Сверхзадача (в отрывке): Подготовка к молодёжному вечеру.

Павел Амосов.

Бригадир, из хорошей семьи. Добрый, мягкий, робкий, «сразу Пелагее в руки отдался».

Человек простой, работящий, прошедший войну, а за ней и голодуху - распространённую вещь в послевоенных деревнях. Вместе с женой «горы своротили» за годы совместной жизни, как рассказывает Анисья, сестра Павла. «Безотказно, как лошадь, как машина работал в колхозе». Всё для дочки да для жены. Жену свою любит безумно, уважает, заботится о ней, как может. Никогда не сидит без дела - и утром печь истопит, и корову обрядит, а если свободная минутка выпадет, и на пекарню прибежит: на неделю, на две дров наготовит. Благодаря ему и по дому Пелагея не знала хлопот. Павел был на пекарне, видел и знает, насколько тяжек труд у Пелагеи, и всегда, поможет, как только минутка свободная выдастся. Жену уважает и защитит, вступится когда надо! На горе, у реки каждый раз встречает её с пекарни, а осенью, в самую темень выходил с фонарём. Ставь жена ногу смело. Не упадёшь. Пелагея по ягоды любит ходить, так он в каждом ручье мостик да водопой ей устроил, берёзовых коробочек наделал. Всё для неё. Для неё да для Альки.

К остальным жителям деревни (к Мане Большой и к Мане Маленькой, к Петру Ивановичу и пр.) относится нейтрально. Павел никогда не сплетничает, не ругается, не жалуется, он спокойно живёт, работает. На приглашения в гости всегда согласится, пойдёт. Там посидит, повеселится вместе со всеми (отношения с людьми у него хорошие, никому он плохого ничего не сделал) да домой пойдёт. А на следующее утро вновь на работу. Работал много, и заболел на колхозной работе, с молотилки на санях привезли.

Заболев, Повел становиться ещё более чувствительным. Он становится немощным, и по этому поводу очень переживает. Первое время он мог хоть что-то по дому делать, по хозяйству, а когда и на пекарню к Пелагее прибежит, поможет, дров наколет. Потом, когда он заболел ещё больше и не мог даже на улицу выходить, всё равно по дому что-то делал, когда Пелагея отлучалась куда-то.

Равноценно жене Павел любил и свою дочь, Альку. Уезд её из дому заставил переживать его ещё больше. Всего этого он не смог пережить.

Так и жил Павел в безустанной работе да с безграничной любовью к семье.

режиссерский литературный творческий театральный

Рис. 1. План сцены

Федор Александрович Абрамов

Утром со свежими силами Пелагея легко брала полутораверстовый путь от дома до пекарни. По лугу бежала босиком, как бы играючи, полоща ноги в холодной травятной росе. Сонную, румяную реку раздвигала осиновой долбленкой, как утюгом. И по песчаной косе тоже шла ходко, почти не замечая ее вязкой, засасывающей зыби.

А вечером – нет. Вечером, после целого дня возня у раскаленной печи, одна мысль о возвратной дороге приводила ее в ужас.

Особенно тяжело давалась ей песчаная коса, которая начинается сразу же под угором, внизу у пекарни. Жара – зноем пышет каждая накалившаяся за день песчинка.

Оводы-красики беснуются – будто со всего света слетаются они в этот вечерний час сюда, на песчаный берег, где еще держится солнце. И вдобавок ноша – в одной руке сумка с хлебом, другую руку ведро с помоями роет.

И каждый раз, бредя этим желтым адищем – иначе не назовешь, – Пелагея говорила себе: надо брать помощницу. Надо. Сколько ей еще мучиться? Уж не такие это деньги большие – двадцать рублей, которые ей приплачивают за то, что она ломит за двоих-за троих…

Но так говорила она до той поры, пока пересохшими губами не припадала к речной воде. А утолив жажду и сполоснув лицо, она начинала уже более спокойно думать о помощнице. А на той стороне, на домашней, где горой заслоняет солнце и где даже ветерком слегка потягивает, к ней и вовсе возвращался здравый смысл.

Неплохо, неплохо иметь помощницу, рассуждала Пелагея, шагая по плотной, уже слегка отпотевшей тропинке вдоль пахучего ржаного поля. Худо ли – все пополам: и дрова, и вода. И тесто месить – не надо одной руки выворачивать. Да ведь будет помощница – будет и глаз.

А будет глаз – и помои пожиже будут. Не пабахтаешь в ведро теста – поопасешься. А раз не набахтаешь, и борова на семь пудов не выкормишь. Вот ведь она, помощница-то, каким боком выйдет. И поневоле тут поразмыслишь да пораскинешь умом…

У мостков за лыву – грязную осотистую озерину, в которой, отфыркиваясь, по колено бродила пегая кобыла с жеребенком, – Пелагея остановилась передохнуть. Тут всегда она отдыхает – и летом, и зимой, с сорок седьмого.

С той самой поры, как встала на пекарню. Потому что деревенская гора немалая – без отдыха не осилить.

На всякий случай ведро с помоями она прикрыла белым ситцевым платком, который сняла с головы, поправила волосы – жиденькую бесцветную кудельку, собранную сзади в короткий хвостик (нельзя ей показываться растрепой на люди – девья матерь), – затем по привычке подняла глаза к черемухову кусту на горе – там, возле старой, прокоптелой бани, каждый вечер поджидает ее Павел.

Было время, и недавно еще, – не на горе, у реки встречал ее муж. А осенью, в самую темень, выходил с фонарем. Ставь, жена, ногу смело. Не упадешь. А уж по дому своему – надо правду говорить – она не знала забот.

И утром печь истопит, и корову обрядит, и воды наносит, а ежели минутка свободная выпадет, и на пекарню прибежит: на неделю-на две дров наготовит. А теперь Павел болен, с весны за сердце рукой хватается, и все – и дом, и пекарня, – все на ней одной. Глаза у Пелагеи были острые – кажется, это единственное, что не выгорело у печи, – и она сразу увидела: пусто возле куста, нету Павла.

Она охнула. Что с Павлом? Где Алька? Не беда ли какая стряслась дома?

И, позабыв про отдых, про усталость, она схватила с земли ведро с помоями, схватила сумку с хлебом и зонко-звонко зашлепала по воде шатучими жердинами, перекинутыми за лыву.

Павел, в белых полотняных подштанниках, в мягких валяных бурках, в стеганой безрукавке с ее плеча, – она терпеть не могла этого стариковского вида! – сидел на кровати и, по всему видать, только что проснулся: лицо потное, бледное, мокрые волосы на голове скатались в косицы…

– На, господи, не вылежался! – выпалила она прямо с порога. – Мало ночи да дня – уже и вечера прихватываешь.

– Нездоровится мне ноне, – виновато потупился Павел.

– Да уж как ни нездоровится, а до угори-то, думаю, мог бы дойти. И сено, – Пелагея кивнула в сторону окошка за передком никелированной кровати, – срам людей с утра валяется. Для того я вставала ни свет ни заря? Сам не можешь – дочь есть, а то бы и сестрицу дорогую кликнул. Не велика барыня!

– День ангела у Онисьи сегодня.

– Большой праздник! Отпали бы руки, ежели бы брату родному пособила.

Хлопая пыльными, все еще не остывшими сапогами, которые плотнее обычного сидели на затекшей ноге, Пелагея оглянула комнату – просторную, чистую, со светлым крашеным полом, с белыми тюлевыми занавесками во все окно, с жирным фикусом, царственно возвышающимся в переднем углу. Взглядом задержалась на ярко-красном платье с белым ремешком, небрежно брошенном на стул возле комода, на котором сверкали новехонькие, еще ни разу не гретые самовары.

– А та где, кобыла?

– Ушла. Девка – известно.

– Вот как, вот как у нас! Сам весь день на вылежке, дочи дома не оследится, а мати хоть убейся. Одной мне надо…

Пелагея наконец скинула сапоги и повалилась на пол. Без всякой подстилки. Прямо на голый крашеный пол. Минут пять, а то и больше лежала она недвижно, с закрытыми глазами, тяжело, с присвистом дыша. Потом дыхание у нее постепенно выровнялось – крашеный пол хорошо вытягивает жар из тела, и она, повернувшись лицом к мужу, стала спрашивать его о домашних делах.

Самая главная и самая тяжелая работа по дому была сделана – Алька и корову подоила, и травы на утро принесла. Еще ей радость доставил самоварчик, который, поджидая ее, согрел Павел, – не все, оказывается, давил койку человек, справил свое дело и сегодня.

Она встала, выпила подряд пять чашек крепкого чаю без сахара – пустым-то чаем скорее зальешь жар внутри, потом приподняла занавеску на окне и опять посмотрела в огород. Лежит сено, целый день лежит, а ей уж не прибрать сегодня – отпали руки и ноги…

– Нет, не могу, – сказала она и снова повалилась на пол, на этот раз на ватник, услужливо разостланный мужем. – За вином-то сходил – нет? – спросила она немного погодя.

– Сходил. Взял две бутылки.

– Ну, то ладно, ладно, мужик, – уже другим голосом заговорила Пелагея. – Надо вино-то. Может, кто зайдет сегодня. Много ноне вина-то закупают?

– Закупают. Не все еще уехали к дальним сенам. Петр Иванович много брал. И белого и красного.

– Как уж не много, – вздохнула Пелагея. – Большие гости будут. Антонида, говорят, приехала, ученье кончила. Не видал?

– Приехала – поминал даве начальник орса. Из района, говорит, на катере вместе с военным ехала, с офицером, – вроде как на природу поинтересоваться захотела. А какая природа? Жениха ловит, взамуж выскочить поскорее хочет. – Пелагея помолчала. – А тебе уж ничего не говорил? Не звал на чашку чая?

Лето. В последний раз главная героиня Аля Амосова была в родной деревне Летовке в прошлом году, на похоронах матери. Теперь она хотела как можно больше узнать о новостях от тётки Анисьи и Мани, которых приехала навестить. Они рассказали ей о главном - строительстве нового клуба и замужестве Алькиной подружки.

Аля пару лет назад переехала в город и работала в столовой официанткой, куда её устроил Аркадий Семенович. Неплохо зарабатывала и начальника хвалила. Она рассказала, что больше не живет со своим кавалером Владиславом Сергеевичем. Узнала, что он платит алименты и поняла, что материально не сможет их обеспечивать.

Алька настолько соскучилась по родной деревне, что захотела испытать все прелести сразу: и в баньке помыться, и побывать за дорогой, у черемухового куста, возле которого она, бывало, с отцом поджидала возвращавшуюся с пекарни усталую мать; и на лугу под горой, где все утро заливалась сенокосилка; и у реки...

Во время прогулки Алька встретила своих знакомых: не сразу узнавшую её соседку, Пеку Каменного на машине, о которой тот долго мечтал; разыграла свою учительницу Евлампию Никифоровну, зашла в почти достроенный новый клуб, где ей всё очень понравилось. Встретилась с подружками, помогла им косить сено, а потом весело и с визгами купалась в реке. Алька была безумно рада вернуться в родную для неё деревенскую атмосферу.

Дома за обедом Аля обсуждала с собравшимися в тёткином доме старухами все подряд: пенсии, иконы, ягоды, пользу живой воды... Потом пошли с Анисьей по ягоды. В лесу особый запах листвы напомнил Але покойную мать и навеял грусть... Но выйдя на дорогу, она снова встретила Пеку и, разгово­рившись с ним, отвлеклась от воспоминаний о матери. Вернувшись с прогулки, Алька встретила старуху Христофоровну. Та рассказала, что тропу к реке переименовали Паладьиной тропой в честь Алиной матери. Труженицей она была еще той - никто столько не прошел по этой тропе, сколько она. Дойдя до пекарни, где работала мать, Алька опять загрустила, ведь пекарня эта и довела мать до гроба. Она стояла и ждала, что вот-вот в окне появится её мать. Но этого не произошло, и Аля направилась к местному магазину.

Магазины были страстью девушки. Там она встретила Серёжу, по которому ещё не так давно вздыхала. Он был пьян. Поболтав с продавщицей Настей, Аля пошла дальше. Из головы не выходил Серёжа. Она вспомнила, как ей было с ним хорошо, и сравнила с тем, какой он сейчас.

Затем главная героиня направилась к старой подруге Лидке. В её доме многое изменилось, да и сама она очень похорошела. Лидка встретила подругу очень тепло, и они всё время обсуждали растущий живот Лиды. Она была беременна как раз от того Мити, который долгое время ухаживал за Алей.

Вернувшись из гостей, Аля с тёткой Анисьей разговорились о мужчинах. Тётка все расспрашивала Алю об её ухажёрах. Затем снова обсуждали Митю Ермолова. Алька не выдержала и заплакала, склонившись на плечо к Анисье: «Тетка, тетка, ‹…› пошто меня никто не любит?» Алька верила в любовь и завидовала Лидке с Митей. Тётка пыталась успокоить племянницу, говорила, какая она красивая и что все у неё сложится, затем потихоньку уложила Алю спать.

На следующий день Альке показалось, что её зовёт мать, и она проснулась. Родной дом Али уже много лет пустовал, и поэтому Аля жила у тетки. Босая, она побежала к материнскому дому. Вбежала во дворик, где всё сделано, как хотела мать, пробежала через ворота, через сени, забежала в комнату, где стояла кровать, на которой умерла мать, и прошептала: «Мама, я пришла». Но кроме кота Бусика в доме никто не откликнулся. Кот не ушёл из дому даже после смерти матери, и Аля стала корить себя за то, что мать родную на город променяла. «Мама, мама, я останусь. Слышишь? Никуда больше не поеду... шептала Аля... Слезы текли по её щекам».

Аля была решительно настроена остаться в деревне. Первым делом она прибралась в родительском доме. Как же все-таки прекрасно с утра самой топить печь, самой мыть полы, самой греть самовар. А какое наслаждение ходить босиком по чистому, намытому дому! Аля долго думала, кем будет работать и решила, что станет дояркой. Теперь она не понимала, зачем уехала в людный город обслуживать пьяных дядек, когда дома столько прелестей жизни. Маня и Анисья были против такого решения Али, но всё-таки девушка поехала в город за вещами.

Приехав в квартиру, в которой они два года жили с подругой, первым делом Аля разболталась с Томкой. Та собиралась на вечеринку и звала Альку с собой, но та отказалась. Узнав, что Аля собралась уезжать обратно в деревню, Томка уговорила её остаться и попробовать поработать с ней стюардессой междуна­родного класса. Вся решимость Альки пропала, ведь она мечтала о такой работе. Она осталась.

Через два года осенью Анисье пришло письмо от Али. Краткое, без объяснений: продавай дом, высылай деньги. Анисья за всю свою жизнь ни Альке, ни матери её не перечила, а тут упёрлась, не дрогнула. Мать с отцом всю жизнь в этот дом столько сил вкладывали... Вскоре Анисья слегла. Она всё ждала, что вот-вот откроется дверь и на пороге появится беззаботная, улыбающаяся Алька.

Тетка, а я ведь нашла покупателя. Ну-ка, собирай скорее на стол, обмоем это дело...

Пересказала Екатерина Шарафиева для Брифли.

Сочинение

Есть женщины в русских селеньях…

Н. А. Некрасов

Повести Федора Абрамова — «Деревянные кони», «Пелагея» и «Алька» — были завершены почти одновременно — в 1969 и 1971 годах. Писатель придал им особое значение.

В этих повестях воплощена история русской деревни, многострадальной жизни крестьян и прежде всего русской женщины.

Трилогия начинается повестью «Деревянные кони». В ней рассказывается о жизни Милентьевны, русской крестьянки. Про жизнь ее мы узнаем из рассказов Евгении — невестки Милентьевны. И жизнь эта была далеко не легкой. Шестнадцати лет Милентьевну замуж выпихнули. От рассвета до заката — непосильная работа, заботы по дому. Двух сыновей на войне убили. Но выстояла Милентьевна, выдержала все невзгоды. И даже теперь, несмотря на свою старость, не могла сидеть без работы. Каждое утро уходила в лес за грибами. Возвращалась еле живая, но не хотела покоряться усталости, немощи и возрасту. (А шел Милентьевне уже седьмой десяток.) Однажды пришла она совсем больная и слегла. Но через два дня нужно было ехать ей домой (она гостила у одного из своих сыновей), так как внучке обещала приехать к «школьному дню». И вот, несмотря на свою болезнь, ливень и грязь за окном, несмотря на то, что сын не приехал за ней, пошла пешком, увязая в грязи, покачиваясь от порывов ветра и слабости. Ничто не могло помешать ей сдержать свое обещание, данное внучке.

Повесть «Пелагея» рассказывает нам о другой женской судьбе. Другой, но не менее тяжелой. Пелагея Амосова — пе-карша, с зари до зари работающая в своей пекарне. Это, однако, не одна ее забота: еще надо и по дому справиться, и двор прибрать, и травы накосить, и за мужем, больным успеть ухаживать. У нее постоянно душа болит за дочь свою — Альку. Эта непоседа и егоза, которая не может усидеть на месте, целыми днями и ночами пропадает на гулянках. А между тем сама еще школу не закончила…

Вся жизнь Пелагеи — это сплошная вереница одинаковых дней, проходящих в непосильном труде. Пелагея не может позволить себе хоть день отдыха: вся работа держится на ней. Да и не могла она жить без своей пекарни. «Всю жизнь думала: каторга, жернов каменный на шее — вот что эта пекарня. А оказывается, без этой каторги да без этого жернова ей и дышать нечем». Кроме непосильной работы, на Пелагею наваливаются и другие невзгоды: тяжелая болезнь и смерть мужа, бегство дочери в город вместе с офицером. Силы постепенно оставляли ее. Нестерпимее всего была невозможность работать. «Не умела болеть Пелагея». Не могла она примириться с тем, что не та уже стала, как раньше.

А жизнь готовит все новые и новые удары уже больной женщине: от дочери никаких вестей, пекарня, ее родная пекарня, запущена, в магазине ее обманули, подсунули давно вышедшие из моды плюшевики. С каждым новым ударом Пелагея понимает, что отстает она от жизни. «Да как тут жить дальше?» — ищет она ответа и не находит его.

Так и умерла Пелагея, не увидев новой цели в жизни, так и не поняв, как же можно жить, когда работать уже не можешь и силы оставляют тебя.

Заключительная повесть трилогии — «Алька». Героиня ее — Алька — дочь Пелагеи, но жизнь у нее совершенно другая, вольная, не закованная в железный обруч непосильной работы. Алька живет в городе и работает официанткой. Жизнь в деревне не для нее, она не хочет жить, как мать, добиваясь всего тяжелым трудом. Алька считает свою работу не хуже других и гордится тем, что работает в городе, в ресторане, зарабатывает большие деньги. В будущем она хочет стать стюардессой (и становится ею).

Алька — это тип совершенно другого человека, нежели ее мать. Она не приучена с детства к тяжелому труду в поле, ей чужда вся деревенская жизнь. Был момент, когда Алька была готова остаться в деревне. Она вспоминает об умершей матери, о том, как неустанно работала та всю жизнь ради нее, Альки, о том, что не приехала проводить свою мать в последний путь. И так горько становится на душе у Альки. В этот момент она решает остаться в деревне, даже бежит и сообщает об этом тетке Анисье. Надо только съездить в город, забрать пятьсот рублей, «остатки от распроданного родительского добра». Но именно эта поездка все изменяет. Снова окунувшись в городскую жизнь, она уже не тянется в деревню. Что деревенская жизнь по сравнению с городской! Да и не такой человек Алька, чтобы на веки вечные похоронить себя в деревне. «Жалковато стало всего этого великолепия, с которым не сегодня-завтра надо расстаться».

В трилогии очень ярко и живо показаны типы русской женщины тридцатых—семидесятых годов. Мы можем увидеть, как постепенно изменялся этот тип из поколения в поколение. Изначально женщина была «привязана» только к дому да работе на земле, но постепенно у нее появляются другие возможности.

Пелагея уже меньше привязана к земле, чем Милентьевна, но она еще не могла оторваться от нее, да ей это было и не нужно. Алька же сызмала не тяготела к деревенской работе и потому спокойно покидает деревню.

Трилогия интересна для читателя не только главными героинями, но и второстепенными, но не менее яркими. С какой живостью, например, выписаны образы Мани-болыпой и Мани-маленькой — двух подружек-пенсионерок — или тетки Анисьи.

Читая повести Федора Абрамова, живо представляешь картины деревенской жизни, взаимоотношения между людьми.

Трилогия Федора Абрамова мне очень понравилась. Написана она ярким, живым и в то же время простым языком. Несмотря на внешнюю простоту повестей, в них очень глубоко показана многострадальная судьба русской женщины.

Повести эти не только о деревне. Они о человеке, который в любых обстоятельствах должен оставаться человеком.

Федор Александрович Абрамов

Утром со свежими силами Пелагея легко брала полутораверстовый путь от дома до пекарни. По лугу бежала босиком, как бы играючи, полоща ноги в холодной травятной росе. Сонную, румяную реку раздвигала осиновой долбленкой, как утюгом. И по песчаной косе тоже шла ходко, почти не замечая ее вязкой, засасывающей зыби.

А вечером - нет. Вечером, после целого дня возня у раскаленной печи, одна мысль о возвратной дороге приводила ее в ужас.

Особенно тяжело давалась ей песчаная коса, которая начинается сразу же под угором, внизу у пекарни. Жара - зноем пышет каждая накалившаяся за день песчинка.

Оводы-красики беснуются - будто со всего света слетаются они в этот вечерний час сюда, на песчаный берег, где еще держится солнце. И вдобавок ноша - в одной руке сумка с хлебом, другую руку ведро с помоями роет.

И каждый раз, бредя этим желтым адищем - иначе не назовешь, - Пелагея говорила себе: надо брать помощницу. Надо. Сколько ей еще мучиться? Уж не такие это деньги большие - двадцать рублей, которые ей приплачивают за то, что она ломит за двоих-за троих…

Но так говорила она до той поры, пока пересохшими губами не припадала к речной воде. А утолив жажду и сполоснув лицо, она начинала уже более спокойно думать о помощнице. А на той стороне, на домашней, где горой заслоняет солнце и где даже ветерком слегка потягивает, к ней и вовсе возвращался здравый смысл.

Неплохо, неплохо иметь помощницу, рассуждала Пелагея, шагая по плотной, уже слегка отпотевшей тропинке вдоль пахучего ржаного поля. Худо ли - все пополам: и дрова, и вода. И тесто месить - не надо одной руки выворачивать. Да ведь будет помощница - будет и глаз.

А будет глаз - и помои пожиже будут. Не пабахтаешь в ведро теста - поопасешься. А раз не набахтаешь, и борова на семь пудов не выкормишь. Вот ведь она, помощница-то, каким боком выйдет. И поневоле тут поразмыслишь да пораскинешь умом…

У мостков за лыву - грязную осотистую озерину, в которой, отфыркиваясь, по колено бродила пегая кобыла с жеребенком, - Пелагея остановилась передохнуть. Тут всегда она отдыхает - и летом, и зимой, с сорок седьмого.

С той самой поры, как встала на пекарню. Потому что деревенская гора немалая - без отдыха не осилить.

На всякий случай ведро с помоями она прикрыла белым ситцевым платком, который сняла с головы, поправила волосы - жиденькую бесцветную кудельку, собранную сзади в короткий хвостик (нельзя ей показываться растрепой на люди - девья матерь), - затем по привычке подняла глаза к черемухову кусту на горе - там, возле старой, прокоптелой бани, каждый вечер поджидает ее Павел.

Было время, и недавно еще, - не на горе, у реки встречал ее муж. А осенью, в самую темень, выходил с фонарем. Ставь, жена, ногу смело. Не упадешь. А уж по дому своему - надо правду говорить - она не знала забот.

И утром печь истопит, и корову обрядит, и воды наносит, а ежели минутка свободная выпадет, и на пекарню прибежит: на неделю-на две дров наготовит. А теперь Павел болен, с весны за сердце рукой хватается, и все - и дом, и пекарня, - все на ней одной. Глаза у Пелагеи были острые - кажется, это единственное, что не выгорело у печи, - и она сразу увидела: пусто возле куста, нету Павла.

Она охнула. Что с Павлом? Где Алька? Не беда ли какая стряслась дома?

И, позабыв про отдых, про усталость, она схватила с земли ведро с помоями, схватила сумку с хлебом и зонко-звонко зашлепала по воде шатучими жердинами, перекинутыми за лыву.

Павел, в белых полотняных подштанниках, в мягких валяных бурках, в стеганой безрукавке с ее плеча, - она терпеть не могла этого стариковского вида! - сидел на кровати и, по всему видать, только что проснулся: лицо потное, бледное, мокрые волосы на голове скатались в косицы…

На, господи, не вылежался! - выпалила она прямо с порога. - Мало ночи да дня - уже и вечера прихватываешь.

Нездоровится мне ноне, - виновато потупился Павел.

Да уж как ни нездоровится, а до угори-то, думаю, мог бы дойти. И сено, - Пелагея кивнула в сторону окошка за передком никелированной кровати, - срам людей с утра валяется. Для того я вставала ни свет ни заря? Сам не можешь - дочь есть, а то бы и сестрицу дорогую кликнул. Не велика барыня!

День ангела у Онисьи сегодня.

Большой праздник! Отпали бы руки, ежели бы брату родному пособила.

Хлопая пыльными, все еще не остывшими сапогами, которые плотнее обычного сидели на затекшей ноге, Пелагея оглянула комнату - просторную, чистую, со светлым крашеным полом, с белыми тюлевыми занавесками во все окно, с жирным фикусом, царственно возвышающимся в переднем углу. Взглядом задержалась на ярко-красном платье с белым ремешком, небрежно брошенном на стул возле комода, на котором сверкали новехонькие, еще ни разу не гретые самовары.