Закрой глаза думай об англии. Закрой глаза и думай об англии

Райкер поддается на ее уговоры с третьего раза. Поддается, обманывает маму, отца, Рокки, и идет с ней в клуб. Туда, где быть не должен, хотя, чего скрывать, был и даже не раз.

Там всем наплевать, кто мы, - щебечет Райдел, но все же цепляет на нос круглые солнечные очки. Натягивает ему почти до носа капюшон серой толстовки и, будто случайно, пробегает пальчиками по колким щекам - никто не бреется по вечерам.

Она тычет в экран телефона и говорит, что он, Райкер, не пожалеет. Райкер жалеет немедленно, не сходя с места, но ничего не говорит, лишь аккуратно тянет ее за локоть, уводя из-под прямого столкновения с веселой пьяной компанией.

Фейс-контроль они проходят быстро, стоит всего лишь подойти к охране и чуть открыть лицо - Райкер желанный гость и он это знает.

Потрясающе, - восторженно кричит Райдел, глядя на мигающую светомузыку и танцовщиц в откровенных нарядах.

Райкер не видит ничего, чем можно было бы восхищаться, но крепко хватает ее за талию, прижимая спиной к своей груди. Это успокаивает его, а сама Делл ничего не замечает, рассматривая бармена, который жонглирует бутылками.

Райкер ведет ее по клубу быстро, так словно уйти отсюда - это лучшее, о чем он может сейчас мечтать. Капюшон снова натянут до глаз, поэтому его навряд ли кто узнает, и можно не опасаться дурацких клубных знакомых.

Райк! - она выворачивается в его руках, ловко обвивая за шею, и с горящими глазами шепчет, что у пульта тот, ради кого они пришли.

Музыка громкая, почти оглушающая, и шепот Райдел вынуждено влажный, почти интимный, до той степени, когда ее губы при разговоре касаются его кожи. И Райкер не сказать, что особо расстроен этим фактом. Он вообще-то удивлен, что дышит с ней одним воздухом и остается трезвым - и правда, весьма необычно; его ведет даже от случайного касания локтей на семейной кухне, после чего требуется срочное уединение в туалете.

Райдел не пытается отстраниться, не хочет танцевать одна, изгибаясь, как одна из танцовщиц наверху. Она может не хуже размалеванных кукол в крошечных купальниках - Райкер знает это, как никто другой. Райдел цепляет руки в замок за его шеей и качает бедрами - она может не хуже тех недо стриптизерш крутиться возле мужчин, как у шеста; Райкер знает это, как никто другой.

Райкер не любит электро, не разбирается в различных ди-джеях и желания Делл сходить конкретно сегодня именно на этого «реально нереального чувака» он не разделяет. Но басы бьют в пол, и сквозь толстые подошвы кроссовок вибрация проступает по ногам, а капюшон намокает от пота. Людей слишком много, чужое дыхание жаркое, совсем чужое, и родных светлых глаз тоже нет - все скрыто под идиотскими круглыми очками. А на Райкере капюшон.

И если бы не очки, то навряд ли он бы пошел за сестрой к туалетам. У Райкера есть голова на плечах. У Райдел - нет.

Райдел не нужно пить, чтобы совершать дурные поступки. В общем-то, она их дурными не считает - все в этом мире относительно, отвечает Делл.

Она тянет его на себя, опираясь спиной на стену, заставляет утыкаться лицом в ее ключицы, пышную, поднятую корсетом грудь. За капюшоном и ее уловками совсем не видно Райкера - никто не узнает.

Вообще-то, это довольно глупая игра, потому что отыметь собственную сестру для Райкера перестает быть шуткой уже как пару лет назад. И изредка он порывается сказать Делл, что не единственный на этом свете; что он ущербный и не сможет дать ей детей и счастливую семью; что надо найти кого-нибудь хорошего, умного, красивого, не его.

Закрой глаза и думай об Англии, - обычно говорит ему Райдел, целуя в уголок рта и просовывая указательный и средний пальцы в шлевки джинс.

Райкер слушается и тщательно запирает двери в свою комнату - братья напоминают щенят золотистого ретривера с безумным любопытством в огромных круглых глазах.

Биты "того самого" ди-джея все ещё бьют под ноги, и, когда Райкер наощупь скользит рукой по стене, натыкась на дверь, то тишина мужского туалета непривычна от слова «совсем». Стены практически звуконепроницаемы, потому что музыка доносится отдаленно, как будто играет на соседней улице.

Ладошки Райдел забираются под капюшон, оглаживая щеки, подбородок, и цепляя настырную челку, которую Райкер не стрижет ради нее. Она касается его лица везде, где только можно, теребит мочки ушей и наконец целует, сладко лизнув нижнюю губу.

Райкеру не хочется ничего делать; хочется вечность стоять неподвижно, чувствовать, как ее язык щекочет нёбо и плевать на всю рефлексию, что раскручивается в нем с каждым днем все сильнее.

Он отрывается от нее и смотрит жалобно, почти умоляюще. Большие пальцы его рук обводят аппетитные ямочки на спине, надавливая там, где нужно. Райдел выгибается под немудреными ласками и тянет его обратно, успокаивающе проговаривая:

Закрой глаза и думай об Англии.

В штанах становится тесно, а член болезненно упирается в застегнутую ширинку, и Райкер готов думать хоть о книгах Харпер Ли или распаде группы Битлз, лишь бы больше не чувствовать умопомрачающего раскаянья, что так быстро сменяется похотью.

И когда Райкер открывает глаза, то у Райдел масляный взгляд, как у кошки, которой отдали банку сметаны. Не тронутую и полную до краев.

Закрой глаза и думай об Англии, - повторяет она ему на ухо, мазнув накрашенными губами по шершавой щеке, и легко опускается на колени, нетерпеливо расстегивая кожаный ремень.

Райкер пытается нагнуться, пытается поднять ее с ужасного грязного пола, но Делл по-прежнему в очках, которые так мешали целоваться, и без взгляда светлых невинных глаз, идея о минете в туалете клуба кажется вполне себе ничего. Райкер упирается рукой в дверь кабинки, в которую его затолкала сестра, и позволяет себе запустить руку в светлые пряди ее волос.

Райдел таки сбрасывает опостылевшие очки, но те уже отыграли свою роль. Она берет в рот может и не особо умело, но у Райкера, готового кончить от одной только мысли о Делл на коленях, подкашиваются ноги и сердце начинает стучать слишком быстро.

Он не может сдержать глухого, позорно-девчачьего стона, когда усилия Делл завершаются успехом. Его передергивает, как от электрического разряда, и через мгновение он сумбурно шепчет:

Прости, прости, прости...

Они редко практикуют оральный секс - Райкеру стыдно об этом просить, а на Делл нечасто находят подобные затмения.

Но сейчас Райдел улыбается, не открывая рта, а после ребячески высовывает язык, перекатывая белесую жидкость на нем. И сглатывает, облизывая испорченную линию губной помады.

Райкер нелепо подает ей руку, стоя со спущенными штанами, и она поднимается, дергая его белье вверх. От нее исходит пряный аромат недавнего секса, а на донышке тех самых светлых глаз таится какое-то странное самоудовлетворение.

Райкер понимает, что ни разу не услышал имени того ди-джея, ради которого они пришли.

Мы можем снять номер в следующий раз, - снисходительно говорит он, и Райдел, причмокнув губами, вновь цепляет очки на свой нос.

«Если думать об Англии чаще, то может имеет смысл снять недорогую квартиру на постоянный срок», размышляет Райкер и позволяет сестре слизать соль со своей шеи, чтобы после опрокинуть шот текилы.

Вкратце про отношения викторианок к сексу можно прочесть под катом. Источник - все так же Joan Perkin, "Victorian Woman." Как всегда, я рада любой дополнительной информации.

Angelo Morbelli, Young Couple

Когда мы думаем о сексуальной жизни викторианской женщины, то зачастую представляем себе чопорную даму, которая в разгар действия неподвижно лежит в постели и разглядывает лепнину на потолке. Действительно, секс-бомбами викторианских домохозяек не назовешь. Но откуда им, бедняжкам, было узнать про разнообразие половой жизни, если обсуждение секса было под запретом. О нем не поговоришь на светском рауте, с подругой или даже с родной матушкой. Такие слова как «клитор» или «оргазм» были табу. Они никогда не всплывали в беседе – более того, большинство женщин не знали что они обозначают и удивились бы, наткнувшись на них в медицинском журнале. Хотя пособия для новобрачных существовали, зачастую они были написаны не врачами а проповедниками и особой научной ценностью не отличались. Так что прочитать про секс тоже было негде (а порнографическими открытками приличные барышни не баловались). Когда в романах упоминалась измена, писатели не вдавались в подробности – где, как, сколько раз. Даже шекспировские пьесы, в которых велись чересчур откровенные разговоры, были «подчищены» доктором Боудлером и его сестрой.

Респектабельные родители считали, что только невежество убережет их дочерей от падения. Но девочки из среднего класса могли узнать «про это» несколькими способами – например, найти в родительском столе интересную и познавательную литературу, понаблюдать за уличными кошками в марте, подслушать болтовню служанок. Узнавая про секс и в особенности про деторождения, девочки нередко приходили в ужас. Потом, уже после замужества, они старались избежать половых сношений любой ценой, притворялись фригидными только бы не заводить еще детей. Тем не менее, многие девицы так и выходили замуж, не зная что их ждет на брачном ложе. Про секс мало кто думал. Романтичные особы воображали объятия и поцелуи, более практичные – возможность сбежать от родительского гнета, обзавестись мужем, который будет их обеспечивать, и обрести хоть какую-то свободу. Взять к примеру Мари Стоупс, 1880года рождения, чья мать -суфражистка закончила университет (редкий случай в те годы!) и боролась за женские права. Но своей дочери она так и не удосужилась рассказать про половую жизнь. Мари отучилась в университете и вышла замуж в возрасте 31 года, в 1911м. Только через два года она узнала из книги, что оказывается у них с мужем никогда не было брачной ночи! И все это время их отношения были исключительно платоническими. То-то она наверное удивлялась, что аист до сих пор никого не принес. В 1917 году их брак бы аннулирован, а Мари позже написала книгу «Married Love» («Любовь в Замужестве»), надеясь помочь другим женщинам справится с их проблемами. В ответ она получила 5 тысяч писем, в которых читатели просили советов по тем или иным аспектам половой жизни. Подобной неосведомленностью отличалась и мать Эвелин Паркер. Жена биржевого брокера, до замужества она занималась благотворительностью, помогая «падшим девушкам» и при этом даже не подозревая, в чем именно заключалось их падение. Когда ей было 80, она спросила свою дочь Эвелин что такое выкидыш. Другая молодая женщина на 8 месяце беременности поинтересовалась у тетушки, откуда же появится ребенок. Тетка была удивлена, но так ничего и не прояснила.

Перед девушками из рабочего класса, и уж точно перед молодыми крестьянками, такие проблемы не стояли. Чтобы жить на ферме, где телятся коровы, и не узнать про секс, нужно очень сильно постараться. Суровость морали колебалась от одной деревни к другой. Некоторые общины отличались строгостью нравов. Половая распущенность сурово порицалась. Например, в одном шахтерском поселении возле Шеффилда был обычай возить по улицам соломенную куклу, изображавшую оступившуюся женщину, и швырять в нее грязью. А несколько столетий назад в тележке могла оказаться сама виновница торжества. Пуританское отношение к сексу наблюдалось и среди той части рабочего класса, которая считала себя «солью земли.» Несмотря на тяжкие условия труда, на скудную еду и тесные жилища, такие семьи стремились к определенной респектабельности. Они хотели быть порядочными. Не хуже других. Мужья не напивались и не сквернословили, жены экономно вели хозяйство – многократно перешитые рубашки на детях всегда были починены и выстираны. По воскресеньям вся семья отправлялась в церковь, послушать проповедь про Спасение. Неудивительно, что в таких семьях дочерей воспитывали в строгости и целомудрии. Нелли Боултон, родившаяся в 1909 году, писала что в их доме мужчины и женщины всегда были разделены. Сестры никогда не могли зайти в спальню к братьям - «Я никогда не видела голого мужчину. У меня семь братьев, но я даже не знала что у них есть лодыжки.»

Девушки из таких семей стремились выйти замуж девственницами, но в других деревнях наблюдалась иная ситуация. На фермах, где в изобилии водилось молоко, еда и работа, даже незаконнорожденный ребенок не был обузой, поэтому и секс до брака не считался за грех. Более того, существовала традиция «проверок» - парень брал в жены девушку лишь после рождения первого ребенка. Суть «проверки» заключалась в том, чтобы доказать плодородие невесты. А то еще женишься на бесплодной, а потому мучайся с ней весь век! В деревнях, где практиковались "проверки", родить ребенка до брака не было позором. Настоящий позор наступал, если за рождением ребенка не следовала свадьба, но это было нечто из ряда вон выходящее и случалось крайне редко. Согласно официальной статистике, в 19м веке около трети женщин выходили замуж уже беременными.

Выйдя замуж, женщины относились к сексу по-разному. Некоторые с радостью открывали для себя эту новую страницу жизни. Например, через неделю после свадьбы королева Виктория написала премьер-министру лорду Мельбурну, «Я никогда не могла и подумать, что мне будет уготовано столько счастья.» Не все женщины разделяли ее энтузиазм. Для многих секс был чем-то болезненным и постыдным, неестественным и навязанным. Они намеренно отказывались от половой жизни, тем самым как бы доказывая свое превосходство над мужчинами, которые повиновались зову плоти. Кроме того, поскольку контрацепция не отличалась эффективностью, частые половая связь означало большое количество детей. Хотя идеалом по-прежнему оставалась многодетная семья, не все женщины были в восторге от этой идеи. Таким образом, воздержание было лучшим способом регулировать число детей. Ну а если муж не понимал намеков и продолжал скрестись в дверь, всегда можно было закрыть глаза и... Да-да, именно. Авторство бессмертной фразы приписывается королеве Виктории, якобы такой совет она дала свой дочери перед первой брачной ночью. На самом деле, ее написала леди Хиллингтон в 1912 году:

Я рада, что теперь Чарльз навещает мою спальню реже, чем раньше. Сейчас мне приходится терпеть только два визита в неделю и когда я слышу его шаги у моей двери, я ложусь в кровать, закрываю глаза, раздвигаю ноги и думаю об Англии.

David Walkley, Country Romance

Лежи и думай об Англии
Часть 1

Эдварда безумно раздражала его жена, раздражали ее молчаливая покорность и вечная слезливость, ее неприметность и невзрачность. Но особенно его раздражало, как она вела себя в постели. Конечно, он понимал, что английских девочек воспитывают в строгости и внушают, что их задача покорно лежать под мужем, пока он выполняет свой супружеский долг. Возможно, он бы даже посочувствовал ей и проникся ее проблемами, будь их брак заключен по любви. Но Эдвард Каллен жену не любил. Более того, она была ему неприятна. Ее отец буквально навязал свою дочь Эдварду, и тому ничего не оставалось, как жениться на ней, чтобы остаться у власти в Ост-Индской компании и продолжать увеличивать свои богатства. Девушка ему не понравилась. Была она слишком хрупкой, слишком скромной. Всегда была одета в какие-то невзрачные цвета, которые только подчеркивали бледность ее кожи и невыразительность черт. Ее большие карие глаза могли бы считаться красивыми, если бы не взгляд, как у теленка: испуганный, влажный, наивный. До того, как Эдварду пришлось вступить в брак, он уже два года жил в Индии и успел насладиться прелестями восточных женщин, их яркостью, гибкостью, роскошными телами и умением ублажать мужчину в постели. Эдвард за эти два года совсем отвык от чопорных английских дам, и когда увидел Беллу, был неприятно поражен. Впрочем, сначала Эдвард думал, что брак не будет ему в тягость. В глубине души он полагал, что скромность Беллы заставит ее находиться на заднем плане его жизни, никуда не вмешиваясь. К тому же ему казалось, что наличие рядом покорного женского тела для снятия сексуального напряжения тоже будет в плюс. Но реальность оказалась гораздо более мрачной.

Разумеется, как воспитанная девушка из благородной семьи, она оказалась девственницей, и когда он слишком резко вошел в нее в первый раз, позабыв, как вести себя с неопытными девушками, она не вскрикнула, но напряглась, а потом он почувствовал, что она беззвучно плачет. Чертыхнувшись про себя, Эдвард вышел из нее, хотел было зажечь свет, чтобы попытаться оценить ущерб и успокоить девушку. Хоть он и не любил жену, все же он не был злым человеком и не собирался причинять ей боль. Но Белла, поняв, что он потянулся к лампе, запричитала:

– Нет-нет, господин! Не зажигайте свет!

– Но почему? – удивился он.

– Вы не должны меня видеть обнаженной. Я… я стесняюсь.

Он попытался ее вразумить и объяснить, что раз они муж и жена, они вполне могут видеть друг друга в обнаженном виде, и что в этом нет ничего неприличного. Но она в ответ только сжималась, плакала и пыталась натянуть на себя простыню. Все его возбуждение прошло. Ему совсем не улыбалось заниматься сексом с испуганной и плачущей молодой женщиной. В раздражении он встал и ушел к себе. Смыв со своего члена ее кровь, он испытал некое подобие чувства вины, которое, впрочем, быстро сменилось привычным раздражением. Видит бог, он не хотел ее обидеть и даже пытался утешить. Все женщины проходят через опыт дефлорации и не делают из этого трагедию.

Эту ночь Эдвард провел в своей постели, к утру решив обзавестись наложницей. Если раньше он мог позволить себе общаться с разными девушками, то теперь ему, как женатому человеку, не пристало вести разгульный образ жизни. В Англии женатый мужчина заводил себе постоянную любовницу, и Эдвард не видел причин не сделать того же в Индии, раз удовольствия от секса с женой ему получать не придется.

Решив для себя этот вопрос таким образом, Эдвард постарался выкинуть мысли о неудавшейся брачной ночи из головы и заняться более приятными делами. Некоторое время он даже умудрялся не видеть жену совсем, так как вставал рано и уезжал по делам, а возвращался поздно и сразу проходил к себе. Наложницу он себе пока не нашел, но присматривался. К сожалению, в то утро он встал несколько поздно из-за того, что вечером слишком долго играл в карты и слишком много выпил. Спустившись к завтраку, он застал там жену, которая, увидев его входящим в столовую, как-то странно вздохнула и потупила глаза. «Или опять смущается, вспомнив ночь секса, или боится меня», – подумал Эдвард и снова испытал раздражение. Чувствовать себя монстром было неприятно. Да и в самом деле, что такого он сделал, чтобы ее напугать?

Он равнодушно бросил «Доброе утро», считая своим долгом быть хотя бы вежливым с женой, и уселся за стол. На нее он больше не смотрел, целиком погрузившись в чтение утренней газеты. Но вдруг неожиданно для него тишина была нарушена дрожащим голосом его жены:

– Мистер Каллен, могли бы вы уделить мне минуту вашего внимания?

Эдвард подавил вздох раздражения и отложил газету:

– Да, конечно, миссис Каллен, я вас слушаю, – вежливо проговорил он.

Она скомкала в руках салфетку, отводя взгляд, покраснела, судорожно вздохнула и произнесла прерывающимся голосом:

– Мистер Каллен, я считаю своим долгом вам сообщить, что мое здоровье уже в порядке.

– Здоровье? – недоуменно произнес Эдвард. – Разве вы были больны? Простите мою невнимательность, но вы могли бы передать мне через слуг, если что-то было нужно…

– Нет-нет, – отчаянно краснея, пролепетала она. – Я имела ввиду… Я хотела сказать… Первая брачная ночь… Вы… Я…

До Эдварда, наконец, дошло, что жена пыталась ему сообщить.

– Поверьте, я очень рад известию, что с вами теперь все в порядке. Еще раз приношу свои извинения, что невольно послужил причиной вашего недомогания.

Белла кивнула, чем вызвала новое раздражение Эдварда. Муж просит у жены прощения за то, что лишил ее девственности. Неслыханная вещь!

Он снова взялся за газету, считая, что разговор окончен, но жена опять начала лепетать, заставив его стиснуть зубы и снова обратить на нее внимание.

– Мистер Каллен, вы…

Она снова замолчала, а Эдвард ждал, кипя от возмущения. На поверку тихая покорная Белла оказалась на редкость нудной особой.

Она опять вздохнула и почти прошептала:

– Я считала своим долгом сказать, что уже в состоянии принять вас у себя в спальне, если вам угодно будет навестить меня.

Эдвард ушам своим не поверил. Она что, действительно хочет, чтобы он пришел к ней? Стараясь не напугать, он, тщательно подбирая слова, спросил:

– Миссис Каллен, вы уверены, что хорошо себя чувствуете? Я никоим образом не хочу навредить вам снова, поэтому, может быть, нам стоит подождать?

Эдвард давал ей шанс отказаться, предполагая, что на самом деле она совершенно не хочет его видеть в своей постели. Так оно и оказалось. Белла облегченно вздохнув, ответила:

– Спасибо, что заботитесь о моем самочувствии. В самом деле, подождать еще некоторое время было бы лучшим решением.

Закончив завтрак, он встал, коротким кивком попрощался и тут же уехал из дома, выбросив по пути из головы все мысли о жене.

Время шло. Эдвард прекрасно проводил время, стараясь как можно меньше появляться дома. Иногда они все же сталкивались то в гостиной, то в столовой, при этом Эдвард вежливо кивал, справлялся о самочувствии и быстро ретировался, ссылаясь на дела. Дела, конечно, у него были, но не настолько много, как он изображал. Все это время Эдвард был занят поисками наложницы, которые неожиданно оказались затруднительными. Слишком много требований предъявлял Эдвард к женщине, которая должна будет согревать его постель. Ему хотелось иметь самую лучшую наложницу, раз уж судьба оказалась к нему столь не благосклонной и наградила такой неудачной женой. Иногда он посещал других женщин, но редко, стараясь это делать как можно более скрытно. Все же правила приличия не были ему чужды.

В тот вечер он как раз вернулся от женщины, был пьян и весел. Видимо, именно этим сочетанием можно объяснить то, что он не сумел вовремя удрать из холла от неожиданно появившейся перед ним жены, одетой в пеньюар, скромности которого позавидовала бы даже монашка.

– Добрый вечер, мистер Каллен, – тихо произнесла женщина.

– Добрый вечер, точнее ночь, миссис Каллен, – глумливо ответствовал Эдвард.

– Надеюсь, ваш вечер прошел удачно, – так же тихо промолвила она.

– Несомненно, – усмехаясь, ответил Эдвард, с удовольствием вспоминая утехи, которым он предавался с кареглазой индианкой пару часов назад.

Его жена снова вздохнула и, потупив глаза, почти прошептала:

– Вы говорили, что навестите меня, когда я буду чувствовать себя хорошо. Я теперь в полном порядке.

– Дорогая, но зачем вам это? – удивился Эдвард. – Мне кажется, вы совсем не испытываете удовольствия при мысли, что я вас навещу. Зачем вы себя мучаете?

– Мой долг – произвести на свет наследника, – комкая в руке край пеньюара, пролепетала его жена.

– О! – только и смог ответить Эдвард.

Что ж, он может уважать свою жену за ответственность и сильное чувство долга. В его голове и теле еще бродили отзвуки страсти, испытанной недавно в объятиях красивой женщины, и, видимо, поэтому мысль о сексе с женой не показалась ему на тот момент раздражающей.

– Хорошо, идите к себе, – ответил Эдвард. – Я через некоторое время вас навещу.

Постучавшись в ее дверь, он услышал невнятное «Войдите», и, толкнув дверь, шагнул в темноту. Снова испытав глухое раздражение, он, стараясь быть, вежливым, произнес:

– Дорогая, я рискую свернуть себе шею, так и не добравшись до вас. Может быть, зажжем ночную лампу?

– Нет! – услышал он сдавленный писк и, мысленно чертыхаясь, стал добираться до кровати, ориентируясь на услышанный звук ее голоса. Пару раз споткнувшись, он достиг постели, скинул халат и обнаженный нырнул к жене под одеяло. Она лежала на спине тихо как мышь. Эдвард решил в этот раз смягчить свое вторжение, памятуя о том, что она наверняка не готова к соитию. Не то, чтобы ему доставляло удовольствие прикасаться к Белле и ласкать ее, но он посчитал это своим долгом. Целовать ее ему не хотелось, поэтому он ограничился тем, что погладил ее по плечам, потом постепенно осторожно спустил ладонь к груди, но как только коснулся ее округлости, сразу почувствовал вцепившуюся в его ладонь руку Беллы. Впрочем, она тут же ее убрала. «Наверное, посчитала своим долгом разрешить мужу делать наследника тем способом, который его устраивает», – хмыкнул про себя Эдвард, но руку на грудь не вернул. Раз уж она так этого боится, зачем ее пугать?

Он ограничился тем, что гладил ее руки, талию, потом повел руку ниже по бедру и сразу почувствовал, как женщина напряглась. Он снова убрал руку, начиная злиться. Как он может подготовить ее к соитию, если она не позволяет ему ее ласкать? Может рискнуть и попробовать преодолеть ее сопротивление? Он развел руками ее бедра, она покорно подчинилась. Но как только он положил руку ей между ног и попытался нащупать бугорок в ее складках, его кисть тут же была сжата ее бедрами, да так сильно и под неудобным углом, что ему показалось, что она вывернута. От боли и неожиданности он зашипел и довольно зло произнес:

– Дорогая, пожалуй, мне стоит уйти.

– Нет-нет, мистер Каллен. Я прошу вас извинить мой страх и мою неопытность. Я буду покорной и не буду вам мешать.

Эдвард сжал зубы и решил, что просто сделает то, что должен. Все равно с этой женщиной по-другому не получится. Да, ей будет больно, но она сама виновата. В конце концов, он честно старался ее подготовить.

Он лег на нее и вставил в нее свой член, сразу почувствовав, как напряглось ее тело. Правда, при этом она не издала ни звука, так что Эдвард решил, что все в порядке, и начал двигаться. Внутри она была очень тесной и сухой, член жестко терся. Мелькнула мысль об использовании масла для смазки, но тут же исчезла, так как оргазм не замедлил придти, и Эдвард излился в лоно жены. Не желая ее более напрягать, он вышел из нее и откатился на спину, приходя в себя. Через некоторое время он скорее догадался, чем услышал, что она снова плачет. Да что же такое? Ну как можно заниматься сексом с этой женщиной, если она соитие воспринимает как казнь?

– Извините, миссис Каллен. Но я вас предупреждал, что так будет.

– Нет-нет, мистер Каллен, – пролепетала его жена. – Все в порядке.

Ну, в порядке так в порядке. В любом случае, он ничего не может изменить. Эдвард поднялся, нащупал свой халат, накинул на себя и, пожелав жене спокойной ночи, отправился восвояси.

Дни пролетали за днями, недели за неделями. Жизнь Эдварда текла по привычному руслу. Он все так же старался избегать жены. Слава богу, просьбами навестить ее она больше не надоедала. Порой в голове Эдварда мелькали мысли о необходимости произвести наследника, но он отмахивался от них, полагая, что еще молод, и насущной потребности в этом на данный момент нет.

Иногда им с женой приходилось посещать какие-то светские рауты и званые вечера, и тогда он ее сопровождал. Она была почти все время безмолвна, иногда односложно отвечая на его вопросы, которыми он не особенно беспокоил ее. Она всегда была одета скромно, и ему было порой очень стыдно, что он вынужден выводить в свет такое невзрачное существо, и что именно это существо – его жена. Но он быстро отбрасывал эти мысли, переходя к более приятным.

Поиски наложницы увенчались успехом. Наконец-то он нашел женщину, которую не стыдно было бы назвать своей. Это была индийская женщина, смуглая, стройная, с тонкой талией и округлыми бедрами. Имя ее было слишком сложно для английского произношения, Ришабха, и поэтому Эдвард, не мудрствуя лукаво, стал называть ее Розали. Она была умной, и Эдварду нравилось беседовать с ней. Но самое большое удовольствие получал Эдвард, предаваясь с Розали сексуальным утехам. Она воплощала в жизнь все его смелые фантазии, а иногда и удивляла, потому что англичане, по мнению индийцев, мало понимали в искусстве любви. Эдвард не оставался в долгу и был очень щедр с ней.

Нет, чувство вины перед женой Эдварда не мучило. Он считал, что был ей хорошим мужем, позволяя ей делать все, что она хочет, открыв на ее имя неограниченный счет и не напрягая выполнением супружеских обязанностей. Он никогда не сказал ей худого слова, неизменно был вежлив, не надоедал своим присутствием. В свете всегда был ей опорой и поддержкой и никогда не позволил себе сказать о ней ни одного дурного слова. Друзья, знавшие о его вынужденной женитьбе, подшучивали по поводу ее внешности, но он не поддерживал их шутки, молча выслушивая и переводя разговор на другие темы. Поэтому Эдвард возмутился, когда Белла попыталась предъявить ему претензии.

Она встала необычно рано в тот день, и когда Эдвард по обыкновению спустился в столовую, жена была уже там. Он, конечно же, удивился, но не подал вида, вежливо ее поприветствовал и сел на свое место. Некоторое время они молча завтракали, но, наконец, Белла решилась.

– Мистер Каллен, могу я у вас спросить?

– Да, конечно, миссис Каллен, – ответствовал Эдвард, вздыхая. – Я весь внимание.

– Правда ли, что вы… Что у вас… Что вы проводите время в обществе одной женщины индийского происхождения?

И вот тут Эдвард рассердился. Какое ее дело до того, с кем он проводит время? «Я что, лезу в ее дела? – думал он. – Нисколько».

– Да, правда, – невозмутимо ответил он. – А вы что-то имеете против женщин индийского происхождения?

– Нет, что вы, – ответила его жена, опуская глаза.

– Вот и славно, – ответил Эдвард, подумывая, как бы скорее закончить завтрак и покинуть столовую. Решил, что не стоит пить чай, хоть сам и был любителем крепкого индийского напитка.

– Простите, что я говорю об этом, я понимаю, что я слишком неудачная для вас жена, – тихо проговорила Белла. – Но я хотела вам сказать, что раз слухи о ваших отношениях появились, они могут достичь и моего отца. А он будет очень недоволен, если узнает.

«Ах, ты, стерва! – разозлился Эдвард. – Я что, так и буду всю жизнь плясать под дудку мистера Суона? Мало того, что он шантажировал меня, намекая, что я могу лишиться места в Ост-Индской компании, если не женюсь на его дочери, так теперь этим же занялась и она? И я должен отказаться от девушки, которая привносит хоть какое-то удовольствие в мою жизнь?»

Эдвард слишком резко бросил салфетку на стол, но потом заставил себя сдержаться. Не стоит терять лицо ни в какой ситуации. И ответил вполне спокойно:

– Дорогая, ваш отец не имеет никакой возможности повлиять на меня. Что он может сделать? Лишить меня места? Ради бога! Я один раз уже пошел у него на поводу. Аннулировать наш брак? Знаете, я нисколько не огорчусь!

– И вы, думаю, не огорчитесь тоже. В самом деле, отец оказал вам плохую услугу, выдав замуж за меня. Я совершенно не подхожу вам.

А затем он поднялся и покинул столовую.

Приехав к Розали, Эдвард был вне себя, а потому позволил себе то, что не позволял никогда раньше: принялся обсуждать с ней свой брак и свою жену.

Розали внимательно слушала Эдварда, одновременно массируя ему ступни и делая по ходу его рассказа весьма разумные замечания. «Все же индийцы очень мудры в отличие от нас, англичан. Английская жена никогда бы не позволила разговаривать с ней о другой женщине, потому что это неприлично, – думал Эдвард, а потом поразился пришедшей ему в голову мысли: – К ак было бы здорово, если бы моей женой была Розали! Красивая, нежная, внимательная, страстная!»

Эдвард привлек девушку к себе и начал целовать, медленно освобождая от одежды. С ней не было никаких запретов. Она не смущалась танцевать перед ним в обнаженном виде, и его чресла пылали, когда он наблюдал за покачиванием ее божественных грудей или изгибом крутых бедер. Когда она исполняла танец живота, и он видел мелкую рябь, проходящую по ее телу, в нем просыпался зверь, и он забывал, что он сдержанный англичанин, контролирующий свои порывы. В такой момент ему хотелось повалить ее на пол и овладеть ею. А потом овладевать ею еще и еще, и еще, пока его мужская сила его не покинет. Но, казалось, в присутствии Розали такого прискорбного казуса не может произойти.

Так случилось и в этот раз. Начав целовать свою любимую, Эдвард не смог остановиться, и вскоре она сидела на нем верхом в позе наездницы, а его ствол пронзал ее насквозь. И она стонала и кричала, извиваясь на нем, а Эдвард стонал и кричал ей в такт. Пока мужчина отдыхал от соития, Розали умащивала его ароматическими и, как она говорила, пробуждающими страсть, маслами, не забывая и о его мужском жезле. Через некоторое время тот снова наполнился силой и соками и был готов вновь подарить радость возлюбленной. В этот раз Розали захотела предаться утехам в позе «лотоса». Это была ее любимая поза, и Эдварду она тоже нравилась. Он мог любоваться совершенным телом женщины, сидящей в его объятиях, он мог обнимать ее гибкий стан, жадно припадать губами к ее грудям. Придерживая ее за ягодицы, мог контролировать силу проникновения его члена в ее истекающее соками лоно, чувствуя, как она сжимает его внутри.

Тем ужаснее было его состояние, когда, вернувшись домой, он снова наткнулся на свою жену.

– Мистер Каллен, – тихо произнесла она. – Могу я с вами поговорить до того, как вы уйдете к себе?

– Дорогая, – поморщился Эдвард, – ради бога, избавьте меня от ваших упреков. Да, я вернулся от другой женщины, я даже не намереваюсь от вас это скрывать. А вы вольны поступать так, как вам заблагорассудится. Можете уведомить об этом своего отца, а он может обрушить справедливую кару на мою голову. Это все равно не заставит меня отказаться от Розали.

Глаза Беллы наполнились слезами, на мгновение заставив Эдварда испытать чувство вины, но он тут же сказал себе, что никто не заставлял ее выходить за него замуж. К его облегчению, жена сумела сдержаться и не заплакать, снова тихо заговорив:

– Нет-нет, мистер Каллен. Это ваше право проводить ваше свободное время так, как вам захочется. И я, насколько это от меня зависит, постараюсь скрыть от отца факт ваших отношений с… другой женщиной.

Эдвард растерялся.

– Дорогая, я, безусловно, благодарен вам за вашу лояльность. Но, извините, я все равно не смогу быть вам хорошим мужем. Мы не подходим друг другу.

– Да, я понимаю, – с готовностью кивнула Белла. – Простите меня, мистер Каллен, что вновь вам надоедаю, но… Могли бы уделить мне еще немного вашего внимания? Я имею ввиду, что… – она сглотнула, но все-таки заставила себя продолжать, – возможно, моя жизнь не казалась бы такой пустой, если бы у меня был ребенок.

Эдвард почувствовал себя ошарашенным. А ведь действительно, в ее жизни нет ничего хорошего. Он никогда не любил свою жену, но ведь обещал заботиться о ней и быть ей хорошим мужем, а получается, не сдержал обещания. Если ей хочется ребенка, что ж, пусть будет ребенок. В конце концов, Эдварду нужен наследник. Ничего страшного, если его родит Белла. Ведь женщина – это всего лишь сосуд для вынашивания плода, произрастающего из семени мужчины.

– Дорогая, – наконец отмер Эдвард, – я всегда готов пойти навстречу вашим желаниям. Но вы же понимаете, что я невольно могу стать причиной новой боли для вас.

– Нет-нет, мистер Каллен, – поспешно ответила Белла. А потом начала вдохновенно врать: – Мне вовсе не было больно. Я буду рада, если вы навестите меня… сегодня вечером.

В конце фразы ее голос затих, и мужчина подумал, насколько эта девушка боится той боли, которую он может ей причинить, и насколько она мужественна, что готова пойти на это, чтобы только заполучить то, что ей на данный момент хочется.

– Хорошо, дорогая, – ответил Эдвард. – Я скоро приду к вам.

Мужчина долго ломал голову, как поступить. Ему совершенно не улыбалось вновь причинять боль Белле, но в то же время он не представлял, как мог бы расслабить ее, если она не позволяет к себе прикасаться. Так не найдя никакого верного решения, Эдвард обратился к старому испытанному средству: решил ее напоить.

Некоторое время спустя он, держа в руке бутылку вина и два бокала, постучал в дверь своей жены. Дождавшись ее испуганного приглашения, он шагнул в темноту комнаты и сказал:

– Знаете, миссис Каллен, я тут подумал… Нам нужно просто поговорить, чтобы расслабиться. На отвлеченные темы. Может быть, вы накинете пеньюар или просто закутаетесь в простыню, чтобы не смущаться, а я зажгу лампу?

– Я одет.

– Я вижу, – нервно хмыкнула Белла, и мужчина сообразил, что в дверном проеме на фоне тусклого света в коридоре ей виден его силуэт в халате.

– Хорошо, – наконец произнесла она. – Я накрылась простыней. Зажигайте свет.

Эдвард закрыл дверь, сразу потерявшись в темноте.

– Может быть, вы сами зажжете? Лампа рядом с вами, а я боюсь, что пока доберусь, не один раз упаду.

– Хорошо, – отозвалась она, и через некоторое время ее спальню осветила ночная лампа, стоящая на столике рядом с ее кроватью, а мужчина успел заметить тонкую руку, которую она спрятала под простыню.

Эдвард подошел к ней и сел на край кровати, поставив вино на столик.

– Чтобы расслабиться, думаю, нам нужно выпить, – произнес он. – Надеюсь, вы не против?

– Не против, – нерешительно произнесла Белла.

Эдвард налил вина и подал один из бокалов жене. Белла выпростала тонкую руку из-под простыни и приняла его, задумчиво глядя на поверхность жидкости.

– Пейте, – сказал Эдвард.

– Кажется, вы хотели поговорить? – спросила Белла, продолжая следить за жидкостью в бокале. – Или вы хотите меня напоить, чтобы я расслабилась? Что ж, думаю, можно попробовать этот способ.

И она поднесла бокал к губам. Эдвард был поражен ее проницательностью, что впрочем, его не порадовало. Раз уж она такая разумная, тем более непонятно ее смущение и слезы в спальне. Эдвард опустошил свой бокал и снова налил себе. Белла отпила еще только половину. Беседа не клеилась.

«Надо все же сделать над собой усилие! – мрачно подумал Эдвард, иначе мы так ничего не добьемся. Но о чем с ней говорить? Что ее может заинтересовать? Она говорила, что хочет ребенка. Можно побеседовать об этом».

– Вы любите детей? – спросил он.

– Люблю ли я детей? – растерянно переспросила Белла. – Право, я не задумывалась об этом, мистер Каллен. Полагаю, любая женщина стремится стать матерью и любит детей.

– Уверяю вас, далеко не любая, – пробормотал Эдвард, а про себя отметил, что, видимо, и ребенок не стал бы большой любовью ее жизни, слишком уж холодной и малоэмоциональной была его жена. В который раз Эдвард с тоской подумал, как несправедливо устроена жизнь. Он никогда не сможет жениться на девушке, которую любит по-настоящему, и которая любит его. Зря они все это затеяли, потому что никакого желания сейчас ложиться с Беллой в постель он не испытывал.

Машинально он подлил ей вина, когда она протянула ему бокал. Край простыни сполз с ее плеча и ключицы, и он увидел часть груди Беллы. Оказывается, она была не настолько маленькой, как ему казалось ранее, когда он оценивал ее размеры через одежду. Эдвард посмеялся над собой мысленно. «Мы женаты уже столько времени, а я впервые вижу ее грудь, и то не полностью». Он отвел взгляд, не желая ее смущать, и мучительно пытался найти тему для разговора, как вдруг Белла спросила:

– Мистер Каллен, расскажите мне о… вашей подруге.

– Но что вы хотели бы услышать? – удивился Эдвард.

– Все, что вы могли бы мне рассказать. Наверняка, она лучше меня, раз ее общество для вас предпочтительнее, чем мое.

– Дорогая, не начинайте, – поморщился Эдвард. – Мне и так нелегко, а вы опять хотите все испортить.

– Испортить? – эхом откликнулась Белла. – Я не должна говорить о ней? Да, простите, мистер Каллен, жена не должна спрашивать мужа о… – она смешалась, не зная, какое слово подобрать. – Со своей подругой вы, наверное, никогда не говорите обо мне. Словно меня нет.

Неожиданно Эдвард вновь испытал чувство вины. Не далее как сегодня он как раз беседовал с Розали о Белле. Впрочем, разница в их разговорах была огромной. Розали выслушивала и сочувствовала, тогда как Белла только упрекала его и жаловалась. Вот и сейчас. «Словно меня нет». Она переживает, что пустое место для него? Но что она делает для того, чтобы это исправить? Все же Эдвард счел своим долгом утешить жену:

– Говорили? – вскинула Белла на него глаза, ожидая продолжения. – И что же?

Эдвард постарался дать дипломатичный ответ:

– Я сочувствовал вашему положению, полагая, что оказался для вас никудышным мужем. Впрочем, я совершенно не представляю, как исправить ситуацию. Жаль, что в свое время мы пошли на поводу у… – Эдвард осекся, неожиданно подумав, что не представляет, по какой причине Белла вышла за него. Неужели отец заставил ее?

– Белла, а почему вы вышли за меня замуж? Неужели ваш отец был так жесток, что принудил вас? Мне казалось, он искренне вас любит.

– Нет, отец не принуждал меня, – тихо ответила Белла, избегая встречаться глазами с Эдвардом. – Я вышла за вас замуж, посчитав, что… Ну… Вы были достойным претендентом, а ведь любая девушка должна выйти замуж.

«Скорей всего, я был единственным претендентом», – осознал Эдвард. Чарльз Суон, чертов сукин сын, был разумным человеком и понимал, что у Беллы не будет большого наплыва претендентов на ее руку, а замуж ее выдавать было нужно. Вот он и воспользовался своим влиянием, чтобы женить на ней Эдварда. Молодой мужчина снова испытал глухое раздражение, вспомнив о своем браке, но постарался выкинуть мысли об этом из головы.

Он снова подлил жене вина. Белла протянула руку, и простыня раздвинулась еще больше, позволив Эдварду на мгновение увидеть розовый маленький сосок, который тут же спрятался, когда она поднесла бокал к губам.

«Но ведь она просто женщина. Такая, как все, – подумал Эдвард. – Да, она боится секса и не испытывает никакого желания. Она ничего не знает и не умеет. Ее невозможно научить, потому что она сопротивляется и не позволяет ни видеть себя, ни трогать в интимных местах. И все же она не исчадие ада. Зачем же я на нее так злюсь?»

Видимо, вино сыграло с Эдвардом шутку, заставив его сочувствовать своей нелюбимой жене. Впрочем, как перейти к сексуальным утехам от распития спиртных напитков, он по-прежнему не представлял. Если выключить свет, Белла сразу вспомнит, ради чего они встретились, и снова напряжется. Если свет не выключать, а просто попытаться как-то ее приласкать, то… тоже ничего хорошего не выйдет. Эдвард даже мысленно заскрипел зубами от осознания своего бессилия. Еще ни с одной женщиной ему не было так трудно. «В конце концов, почему я один должен мучиться? – вдруг пришла ему в голову мысль. – Если она хочет ребенка, пусть сделает над собой усилие и пойдет мне навстречу».

– Дорогая, я хотел бы вам кое-что сказать, – начал он.

– Я слушаю вас, мистер Каллен, – тихо ответила она.

– Вы сказали, что хотите ребенка. – Белла кивнула, а Эдвард продолжил: – Вы, я думаю, понимаете, что я гораздо опытнее вас и знаю, как правильно провести… процесс…

Белла кивнула опять.

– Мне было бы гораздо проще, если бы вы не мешали делать то, что я должен, не хватали бы меня за руки, не сопротивлялись и не отталкивали. – Белла покраснела и снова кивнула. – И было бы хорошо, если бы вы делали то, что я говорю, как и положено себя вести покорной жене.

Белла снова кивнула.

– Вы согласны меня слушаться?

– Да, мистер Каллен, – почти беззвучно ответила она.

– Допивайте вино, – приказал он. Она поднесла бокал к губам и начала мелкими быстрыми глотками опустошать бокал. Когда она закончила, Эдвард забрал его у нее из рук и поставил на столик. А затем сказал:

– Снимите с себя простыню.

Белла замерла, снова покраснела и прошептала:

– Мы погасим свет?

– Да, погасим, если хотите, – невозмутимо ответил Эдвард, – но потом. Сначала я хочу вас увидеть. Дорогая, вы же обещали слушаться.

– Но зачем вам меня видеть? – чуть не плача, сказала Белла. Эдвард, пытаясь держать себя в руках, начал терпеливо объяснять:

– Дорогая, мужчина так устроен, что ему нужно видеть перед собой обнаженную женщину, которая вызовет у него определенные чувства, позволяющие ему… стать готовым выполнять супружеский долг.

– Но, – нерешительно начала Белла дрожащим голосом, не понимая, что раздражает Эдварда все больше, – вы же не видели меня раньше, а супружеский долг выполняли.

– Из-за того, что я вас не видел, мне пришлось представлять образы других моих женщин, чтобы мой организм был готов, – уже не заботясь о смущении Беллы, ответил Эдвард. – Так вы хотите ребенка или нет?

– Да, хочу, – поспешно ответила Белла. – Только я боюсь, что вид моего тела не вызовет в вас те определенные чувства… о которых вы говорили.

– Что с вашим телом не так? – удивился Эдвард и тут же прикусил язык. Может, у нее была какая-нибудь травма, и ее тело изуродовано? В их предыдущие ночи он слишком мало ее касался, чтобы сказать наверняка, так это или нет. И как поступить?

– Хорошо, давайте тогда сделаем по-другому. Я погашу свет и не буду на вас смотреть, но вы будете спокойно лежать и позволять мне трогать вас так, как я посчитаю нужным.

Белла закрыла глаза, пытаясь справиться с волнением, и кивнула.

Эдвард потянулся мимо нее к лампе, нечаянно задев грудь жены, прикрытую простыней. Белла тут же отшатнулась, и последнее, что увидел Эдвард перед тем, как спальня погрузилась в темноту, была ее закушенная губа.

– Снимайте простыню и ложитесь, – скомандовал Эдвард. Послышалось легкой шуршание, и он почувствовал, как Белла растянулась рядом с ним на кровати. Он скинул с себя халат и лег рядом с женой, осторожно погладил ее шею, провел рукой по плечам, затем, помедлив, накрыл одной рукой грудь Беллы, вспоминая ее округлость и розовый сосок, которые успел сегодня увидеть. Белла лежала, не издавая ни звука и не пытаясь убрать его руку. Эдвард осторожно ласкал женскую грудь, стараясь не испугать, потом, видя, что Белла не сопротивляется, пальцами взялся за сосок и слегка сдавил его. Белла издала порывистый вздох.

– Больно? – спросил Эдвард.

– Нет, – тихо ответила она.

Эдвард еще немного поиграл с ее грудями, а потом опустил руку Белле на живот, начал легкими круговыми движениями гладить его, постепенно спускаясь ниже. И почувствовал, что ее тело снова начинает напрягаться.

– Раздвиньте ноги.

Белла покорилась. Эдвард прикоснулся пальцами к ее лепесткам, с удивлением и некоторым удовольствием ощутив, что они увлажнились. Эдвард раскрыл складки Беллы и, отыскав маленький бугорок, начал его поглаживать, а губами прикоснулся к ее груди, вспоминая, как таким же образом ласкал Розали. Белла продолжала неподвижно лежать, но Эдвард почувствовал, что ее тело слегка расслабилось. Его пальцы продолжали совершать круговые движения вокруг средоточия ее женственности, тогда как губы нашли сосок и начали его посасывать, а Белла лежала под ним все так же неподвижно. Эдвард чувствовал, что жена достаточно увлажнилась, а значит, можно было переходить непосредственно к акту.

Эдвард лег сверху и вставил свой член. Сегодня погружение было гораздо более мягким и легким. Мужчина с удовольствием начал двигаться, неожиданно осознав, что секс с женой может быть вполне приятным. Некоторое время он продолжал овладевать своей женой, пока она лежала, лишь слегка подаваясь под его натиском. Наконец он излился в нее и откатился в сторону, удовлетворенно заметив:

– Сегодня уже было получше.

– А как часто мы должны делать это, пока я не смогу понести? – тихо спросила Белла, а в Эдварде тут же вспыхнуло забытое раздражение. Она по-прежнему не испытывает никакого удовольствия от любовных утех, лишь ждет, когда сможет забеременеть Она готова терпеть натиск мужа, но предпочитает, чтобы это было не столь часто. «Можно подумать, я сильно жажду секса с ней! – мрачно подумал Эдвард. – Я ей одолжение делаю, а она еще чем-то недовольна». Впрочем, он сдержался и вежливо ответил:

– Думаю, раз в неделю будет нормально. Скажем, по пятницам. Вечер пятницы у меня свободен. Вас устроит такой график?

– Да, устроит, – услышал Эдвард прерывающийся голос и понял, что Белла снова плачет. Он поморщился, благо Белла его не видела, встал, надел свой халат, пожелал жене спокойной ночи и ушел.

* Авторство бессмертной фразы приписывается королеве Виктории, якобы такой совет она дала свой дочери перед первой брачной ночью. На самом деле выражение "Lie back and think of England" (лежи и думай об Англии) появилось в начале 20 века. По распространенной версии, такой совет давали британским женщинам, чтобы научить их выдерживать сексуальные запросы мужей, так как деторождение рассматривалось как долг государству, и женщина не должна была получать удовольствие от секса. Сейчас данное выражение сходно по значению с "grit the teeth" (стискивать зубы).

Эту фразу написала леди Хиллингтон в 1912 году:

Я рада, что теперь Чарльз навещает мою спальню реже, чем раньше. Сейчас мне приходится терпеть только два визита в неделю, и когда я слышу его шаги у моей двери, я ложусь в кровать, закрываю глаза, раздвигаю ноги и думаю об Англии.

Когда речь заходит об Англии времен правления королевы Виктории (1837-1901 гг.), на ум многим приходят пуританские нравы, чопорная сдержанность и забота о целомудрии.

“Умный журнал” объясняет, как в Англии XIX века благопристойность уживалась с расцветом проституции и какие еще пороки лицемерное общество прятало за закрытыми дверями.

Генитальный капкан

Одной из главных добродетелей викторианской эпохи было воздержание, в том числе когда дело касалось самоудовлетворения.

Целые поколения юношей и девушек росли уверенными, что мастурбация ведет к слепоте, безумию и навевает печаль.

Но отвадить молодых людей от онанизма одними лишь историями о плачевных последствиях не получилось бы, потому в XIX веке были изобретены специальные устройства против рукоблудия и ночной эрекции.

Корсет с металлическим мешочком для пениса “препятствовал доступу к яичкам”, а специальное устройство остужало “орган размножения” при помощи холодной воды “подавляющей эрекцию и предотвращающей семяизвержение”.

Существовали и особые кольца с шипами, использующиеся, чтобы предотвратить у мальчиков ночной онанизм. По сути эти кольца представляли собой “медвежий капкан” с шипами внутри, которые были призваны сделать нежелательную эрекцию болезненной.

“Ужас половой жизни”

Многие слышали фразу: “Закрой глаза, раздвинь ноги и думай об Англии!”. Ее нередко приписывают самой королеве Виктории, будто бы это напутствие она дала своей дочери перед первой брачной ночью. По другим данным, цитата была обнаружена в дневнике некой Леди Хиллингтон в записи от 1912 года:

“Я рада, что теперь Чарльз посещает мою спальню реже, чем раньше. И когда я слышу его шаги у своей двери, я ложусь на кровать, закрываю глаза, раздвигаю ноги и думаю об Англии”.

Но кому бы высказывание ни принадлежало, оно как нельзя лучше описывает отношение к женской сексуальности в Викторианскую эпоху.

Этикет предписывал жене допускать супруга до своего тела, но стараться по возможности избегать этого и не провоцировать специально. Получать же удовольствие от процесса считалось и вовсе неприличным.

В основном половой акт воспринимался обществом и церковью как вынужденная для деторождения необходимость.

В книге 1894 года “Секс-советы для мужей и жен” Рут Смитерс пишет, что брачная ночь - это расплата за брак, в результате которой невеста “вынуждена впервые испытать весь ужас половой жизни”.

“Большинство мужчин, если им не отказывать, требовали бы половой жизни почти каждый день. Мудрая жена будет разрешать самое большее два коротких соития в неделю в первые месяцы супружества. С течением времени она будет прилагать все усилия к тому, чтобы уменьшить эту частоту. Наилучшую службу может сослужить жене имитация недомогания, желания спать и головной боли”.

Проституция “во благо семьи”

Мужчин, как нетрудно догадаться, мало устраивало, что жены их откровенно терпят и ведут себя отстраненно-прохладно, не говоря уже о запрете на секс во время беременности.

Считалось неприличным оскорблять супруг приставаниями, против природы, как известно, не попрешь, поэтому для мужчины того времени считалось допустимым обращаться к услугам проституток “во благо семьи”.

Проститутками обычно становились фабричные работницы, портнихи, матери-одиночки, горничные или вдовы. Такой способ заработка помогал получить хоть какую-то финансовую независимость.

Бордели были не очень распространены - клиентов по негласным правилам было принято искать в игорных домах, театральных фойе, на улицах.

В тот же период популярность набирает детская проституция, впрочем, девушки 13-15 лет по тем временам считались чуть ли не совершеннолетними. Нередко их родители и сами с радостью избавлялись от лишнего рта, продавая дочь для работы в борделе.

Всякий, кто пользовался услугами проституток, рисковал заразиться сифилисом или другой венерической болезнью.

Один из современников позволил себе грубое, но вполне справедливое высказывание о “ночных бабочках”: “Шлюха - это все равно что ночной горшок, - емкость для всякого рода нечистот. Она как кресло цирюльника: едва один встал, другой тут же сел”.

По некоторым данным, к концу XIX века каждый третий-четвертый житель Европы хоть раз в жизни переболел гонореей.

В рамках борьбы с инфекционными заболеваниями “работницу” могли даже насильно подвергнуть медицинскому осмотру, если у нее было заподозрено наличие болезни.

Нелегальная любовь

До XIX века проявления однополой любви грозили смертной казнью. Лишь в 1861 году казнь была заменена 10-летним тюремным сроком.

При этом гомосексуализм встречался в аристократической среде, на флоте и армии, а также в закрытых школах - Итоне, Оксфорде, Кембридже и так далее.

Гомосексуализм мог и не стать большой проблемой, если отношения не выносились на публику.

Однако с 1885 года сам факт однополой любви (даже за закрытыми дверями) снова стал наказываться тюрьмой.

Так произошло, например, с поэтом и писателем Оскаром Уайльдом, который в 1896 году был обвинен в “грубой непристойности с лицами мужского пола” и осужден на два года каторжных работ.

Оскар Уайльд с любовником Альфредом Дугласом

Титул свободного гражданина лондонского Сити дает владельцу множество древних привилегий: венчаться в соборе святого Павла, вытаскивать меч из ножен на территории Сити, право прогонять стадо своих овец через Лондонский мост и быть повешенным на шелковой веревке.

За что могли казнить в Англии 18-го века?
- за охоту на оленя;
- за кражу кроликов;
- за (незаконную) вырубку деревьев на улице или в саду;
- за поджог стогов сена;
- за стрельбу по людям;
- за вымогательство;
- за помощь при побеге заключенного;
- за ложную присягу для получения пенсии моряка;
- за повреждение мостов на Темзе;
- за подделку записей в приходских книгах;
- за использование маскировки при грабеже (а именно - за вымазывание лица сажей);
- за пребывание в течение месяца с цыганами.
При этом уголовная ответственность наступала с 7 лет. Так, в 1814 году в один день казнили 5 детей в возрасте от 7 до 14 лет. В 1833 году казнили 9-тилетнего за кражу краски стоимостью 2 пенса, а вот 12-тилетнего, укравшего пирожных на 2 пенни вывезли из страны на 7 лет.
Правда, стоит все же указать, что ко второй половине 19-го века правила наказания были очень смягчены по сравнению с изложенными.

В Америку (ту, которая нынче США) раньше можно было попасть довольно просто. Достаточно было совершить определенное преступление, и билет в один конец тебе был бы обеспечен. Так, англичане депортировали своих уголовников в Америку ещё в 17-м столетии, а вот после окончания местной гражданской войны дело пошло довольно плохо - слишком высоко стали цениться здоровые мужики, а плантаторы, к которым обычно уголовники попадали в руки, желали, естественно, видеть у себя здоровых работников.
В 1717 году Георг I включил в Акт о пиратстве статью, распространявшую вывоз в Америку на различных воров и контрабандистов шерсти. В 1718 году вывоз распространили на браконьеров (за убийство оленя). После этого количество преступлений, за которые высылали в Америку, постоянно росло. В 1751 году разрешили вывозить тех, кто крал тела казненных, в 1753 - тех, кто женился вне церкви, чуть позже - мошенников, а также воров из шахт по добыче свинца и т.д. (насильники, грабители, бунтовщики, грабители почт и барж, незаконно стрелявшие (?), воры овец, фальшивомонетчики, конокрады, поджигатели...).
Высылали на срок от 7 до 14 лет, а те, кто незаконно возвращались в Англию досрочно, подлежали смертной казни.
При этом осужденных продавали судовладельцам по 3 (позднее по 5) фунтов, а те, в свою очередь, продавали их плантаторам по 10 фунтов (женщин, правда, по 8 фунтов). Вот так вот, не просто высылали, а ещё и с выгодой.
Все это затихло из-за Семилетней войны и отделения США, хотя уже в 1786 году в Австралии начали строить первую колонию для уголовников, куда ссылали (но уже не в частные руки) до 1867 года.

Кража трупов

Кстати, вы можете спросить себя, - а зачем кому-то могло понадобиться красть труп казненного?
Всё дело в деньгах.
В 1540-м году актом Парламента анатомическим школам было позволено ежегодно получать четыре трупа казненных для практики. Но медицина требует жертв в виде тел, на которых можно тренироваться, а потому в 1752 году актом Парламента школам анатомии для практики передавались тела всех повешенных (за исключением тех, кто должен был висеть до полного разложения). Спрос на тела во всё это время был довольно велик, ибо тел для практики требовалось много. Спрос рождает предложение, и в Англии были распространены случаи продажи трупов (казненных; выкопанных с кладбищ; просто убитых). Так, к примеру в 1827 и 1818 году (уже в более-менее цивилизованные времена) в Эдинбурге Профессор Роберт Нокс давал 8 фунтов безо всяких вопросов.
Когда в 1831 году случилось дело об убийстве мальчика-попрошайки и попытке продажи тела убитого эскулапам, Парламент стал "работать над проблемой". Результатом работы стал Анатомический Акт 1832 года, разрешавший вскрывать тела умерших только в случае, если на то было их согласие при жизни.

Если до 1832 года тела казненных могли быть использованы по-разному (тела убийц отдавались медикам для опытов, все остальные - как придется), то после 1832 года казненных хоронили на территории тюрем, где их казнили. При этом существовало правило - во время оглашения приговора суда перед осужденным обязательно указывалось, где будет захоронено тело.
В 1840-м году в Ирландии судья приговорил двух человек к смертной казни. Однако он забыл указать в приговоре, где хоронить тела. Через несколько дней он заметил ошибку и исправил её во время заседания суда, но на этот раз заседание прошло без осужденных. Это стало причиной для признания приговора недействительным и освобождения двух счастливчиков.
Вот такая вот судебная казуистика.

Сожжение

Женщин в Англии казнили не путем четвертования, а сжигали по причине "деликатности их пола, которая не позволяет публично терзать их тела". И если в древние дикие времена Генриха VIII сжигали обязательно живьем, то при Марии I позволили казнимым просить повесить на шею сумку с порохом - для ускорения смерти (от взрыва, как я понимаю). В более поздние, цивилизованные времена, перед сожжением казнимого душили.
Последний раз такой вид наказания был применен в 1789 году, а с 1790-го года формально запрещен.

Позорный столб

Одной из форм наказания в Англии было пребывание у т.н. pillory - позорного столба, который представлял собою доску с отверстиями для рук и головы. Наказуемого ставили возле столба, вставляли голову и руки в отверстия, а потом на протяжении определенного времени кто угодно мог бросать в наказуемого чем угодно.
Так, в 1732 году миссис Беар в наказание за подстрекательство другой миссис к отравлению мужа была приговорена к стоянию у позорного столба. Настолько она была испугана, что тихонько надела под свой чепчик оловянный горшок. Горшок был найден, снят, а миссис Беар была закидана настолько, что после окончания наказания представляла собою "объект, на который не стоило смотреть".
В 1777 году Анна Морроу, которая выдавала себя за мужчину и таким образом женилась на трех женщинах, была подвергнута подобному наказанию и вследствие этого лишилась зрения.
Стояние у столба не ограничивалось одними камнями и гнилыми репками. Иногда наказуемый подвергался пригвождению уха к столбу с последующим отрезанием уха. Так, в 1731 году 70-летний Джозеф Кук, уличенный в поделке документов, простоял два часа у столба на Чаринг-Кросс с прибитым ухом, которое потом отрезали.
В одном случае (но это ещё в 16-м веке, в 1552 году), наказуемый должен был сам отрезать себе ухо.
Кстати, в 1703 году Даниэль Дефо был приговорен к трем дням позорного столба за свой памфлет The Shortest Way with the Dissenters. Пока он ожидал наказания, он написал ещё один памфлет - The Hymn to the Pillory, который так хорошо продавался, что все три дня пока мистер Дефо стоял у столба, в него кидали только цветы.
Само наказание было отменено в 1837 году.

Висельники на дорогах

Интересно, что до 1834 года все дороги вокруг Лондона (равно как и по всей Англии) имели довольно оригинальные украшения в виде виселиц с черными гниющими телами в цепях. Дело в том, что зачастую повешенных оставляли висеть до полного разложения их тел - в назидание, так сказать. А чтобы тела быстро не портились, их покрывали дегтем. Правда, эта мера имела и другую сторону - повешенных можно было легко поджечь (это иногда было единственным выходом для родственников, желавших захоронить тело казненного). Последнее такое тело было вывешено на выезде из Лестера в 1832 году.

Добывание признания для следствия

Вплоть до 1827 года каждый, кому предъявлялось обвинение в совершении преступления, должен был признать себя виновным либо невиновным (за исключением дел в государственной измене, где молчание считалось признанием вины). При этом далеко не все хотели насильно признаваться. Для того, чтобы ускорить процесс правосудия, с 1406 года применялся довольно интересный способ - peine forte et dure - т.е. "прессование". Обнаженного обвиняемого клали на горизонтальную поверхность, приковывали, а сверху на него клали грузы до тех пор, пока обвиняемый не начнет что-то говорить.
При этом обвиняемого кормили и поили, но раздельно - день только вода, день - только еда.
Так, в 1586 году при использовании такого способа добычи сведений была раздавлена Маргарет Клифероу. В 1712 году Вильям Спигот пролежал полчаса под 350 фунтами веса, потом ему добавили ещё 50, после чего он начал говорить.
Такое средство добычи информации использовалось до 1741 года и было отменено в 1772 году.
Так что у выражения "попрессовать кого-то" есть свои корни.

(У историй, кроме первой, (с)