Цветаева и мандельштам история. "История одного посвящения" (Марина Цветаева и Осип Мандельштам)
Весной 1916-го, без года столетие назад, поэты Марина Цветаева и Осип Мандельштам гуляли по Москве. Марина "дарила" Мандельштаму, сознательную жизнь прожившему в Петербурге, Первопрестольную столицу.
Многие литературоведы отмечают, что этот "подарок" отразился на поэзии О. Мандельштама, а в каком-то смысле, возможно, и на всей его жизни.
Оба поэта в этот период пишут стихи - друг другу. И в стихах обоих повторяется образ "церковки знакомой" - Иверской часовни. Но почему им вспоминается именно это место в Москве и что оно в те времена значило для москвичей?
Поэты Марина Цветаева и Осип Мандельштам познакомились летом 1915 года в Коктебеле, затем встречались зимой в Петербурге. В феврале 1916-го Мандельштам приехал к Марине в Москву - начался период, по ее выражению, его "приездов и отъездов (наездов и бегств)".
Цветаева позже так вспоминала об этом времени: "Чудесные дни с февраля по июнь 1916 года, дни, когда я Мандельштаму дарила Москву. Не так много мне в жизни писали хороших стихов, а главное: не так часто поэт вдохновляется поэтом..."
И правда, ведь именно тогда Мандельштам пишет о своем приезде в Москву трепетное, весеннее, красочное, в чем-то отчаянное:
На розвальнях, уложенных соломой,
Едва прикрытые рогожей роковой,
От Воробьевых гор до церковки знакомой
Мы ехали огромною Москвой.
А в Угличе играют дети в бабки
И пахнет хлеб, оставленный в печи.
По улицам меня везут без шапки,
И теплятся в часовне три свечи.
Не три свечи горели, а три встречи -
Одну из них сам Бог благословил,
Четвертой не бывать, а Рим далече -
И никогда он Рима не любил.
Ныряли сани в черные ухабы,
И возвращался с гульбища народ.
Худые мужики и злые бабы
Переминались у ворот.
Сырая даль от птичьих стай чернела,
И связанные руки затекли;
Царевича везут, немеет страшно тело -
И рыжую солому подожгли.
На Воробьевых горах, 1950-е годы. http://oldmos.ru/old/photo/view/95076
Исследователь Л. М. Видгоф в книге-экскурсии "Москва Мандельштама", о которой я уже как-то рассказывала , пишет: "...В стихотворении "На розвальнях, уложенных соломой..." движение "от Воробьевых гор до церковки знакомой" есть спуск, именно погружение в в некую хтоническую, обволакивающую, поглощающую область. Москва, словно огромная воронка, засасывает".
На Воробьевых горах, 1959 год.
И далее: "Как мы видим, въезд в Москву в этих стихах - это спуск в низину, низину сырую, с тающими черными сугробами, влажной весенней далью... Это погружение в пучину, приобщение к стихии, стихии воды и цветаевской страсти, противостоящей и угрожающей строгой выверенности камня, архитектуры. Низина - пучина - стихия - Марина... И само морское, водное имя Цветаевой, и знакомство с ней именно на море, и ее стихийный характер - не сомневаемся, что все это окрасило первоначальное восприятие Москвы Осипом Мандельштамом".
Вид на Лужники и Воробьевы горы, 1908 год.
"Розвальни движутся по Москве "от Воробьевых гор до церковки знакомой" - в ней можно с немалым основанием опознать Иверскую часовню у Красной площади ("часовню звездную - приют от зол", как она названа в стихах Цветаевой)".
А теперь давайте вспомним и само это стихотворение из цикла "Стихи о Москве" того самого 1916 года:
Из рук моих - нерукотворный град
Прими, мой странный, мой прекрасный брат.
По церковке - все сорок сороков,
И реющих над ними голубков.
И Спасские - с цветами - ворота́,
Где шапка православного снята.
Часовню звёздную - приют от зол -
Где вытертый от поцелуев - пол.
Пятисоборный несравненный круг
Прими, мой древний, вдохновенный друг.
К Нечаянныя Радости в саду
Я гостя чужеземного сведу.
Червонные возблещут купола,
Бессонные взгремят колокола,
И на тебя с багряных облаков
Уронит Богородица покров,
Французский путешественник маркиз Астольф де Кюстин в своем бестселлере "Россия в 1839 году" так вспоминает эту "часовню звездную": “Над двухпроездными воротами, через которые я вошел в кремль, помещается икона Божией матери, написанная в греческом стиле и почитаемая всеми жителями Москвы.
Я заметил, что все, кто проходит мимо этой иконы – господа и крестьяне, светские дамы, мещане и военные, – кланяются ей и многократно осеняют себя крестом; многие, не довольствуясь этой данью почтения, останавливаются. Хорошо одетые женщины склоняются перед чудотворной Божией матерью до земли и даже в знак смирения касаются лбом мостовой; мужчины, также не принадлежащие к низшим сословиям, опускаются на колени и крестятся без устали; все эти действия совершаются посреди улицы с проворством и беззаботностью, обличающими не столько благочестие, сколько привычку”.
Фредерик де Ханен. У Иверской часовни, 1912 год.
Краевед Алексей Митрофанов поясняет : "Праздный турист, конечно, все напутал. Через Воскресенские ворота он вошел не в Кремль, а всего лишь на Красную площадь. Икона размещалась не над арками ворот, а в специально изготовленной часовне между ними. Да и обвинить благочестивых москвичей в простой привычке к поклонению Иверской иконе было, мягко говоря, решением поспешным.
Говорил же господину де Кюстину его слуга (из итальянцев, но довольно долго проживающий в России):
– Поверьте мне, синьор, эта мадонна творит чудеса, причем настоящие, самые настоящие чудеса, не то, что у нас: в этой стране все чудеса настоящие".
История этой "мадонны" такова. Более тысячи лет тому назад в Византии, близ города Никеи императорские иконоборцы пришли в дом благочестивой вдовы. Та хранила древнюю икону, по преданию, написанную апостолом Лукой. Они потребовали отдать им икону или откупиться. Женщина посулила воинам деньги и попросила время, чтобы их собрать, а сама тайком опустила икону с молитвой в море, понимая, что спасти ее невозможно. А образ вдруг встал на ребро и поплыл...
Сын этой женщины, спасаясь от преследований, ушел на Афонскую гору и стал монахом. С тех пор там бытовало предание об удивительной иконе, у которой была еще одна примета: императорский воин ударил по образу мечом, и из царапины пошла кровь...
А в XI веке икона сама приплыла к братии Иверского монастыря на Афоне. Монахи увидели на море огненный столп. Старец Гавриил пошел по воде и забрал образ в монастырь, как ему было велено во сне.
Три дня и три ночи братия молилась перед чудесно явившейся иконой, а потом ее поместили в главном храме монастыря. Но потом с удивлением обнаружили ее над монастырскими воротами. Несколько раз икону переносили обратно в церковь, и она каждый раз возвращалась на ворота. А затем старец Гавриил снова узнал во сне волю Богородицы: "Я не желаю быть охраняема вами, а хочу быть вашей Хранительницей не только в настоящей жизни, но и в будущей..."
Для чудотворной иконы был построен специальный надвратный храм, и образ стал называться Иверской иконой Божией Матери Портаитиссы (по-гречески -"Вратарница" или "Привратница"). Еще ее называют "заступницей" и говорят, что, когда она уйдет с выбранного ею места у ворот, это будет означать скорое Пришествие Господне.
Современный вид Иверской часовни, 2015 год. Апостол Петр с левой стороны от входа.
В XVII столетии с иконы сняли копию и отвезли в Москву. Говорят, государь Алексей Михайлович просил отдать оригинал, но монахи побоялись перечить воле иконы, самостоятельно выбравшей себе место.
Один из списков с чудотворного образа разместили в специально выстроенной для этого часовне при Воскресенских воротах Китай-города. Сначала Иверскую часовню соорудили деревянной, несколько раз по разным причинам заменяли. Возможно даже, изначально она была расположена с внутренней стороны стены.
А. Васнецов. Уличное движение на Воскресенском мосту в XVIII веке. 1926 г.
Чтобы не путаться (или уже сразу запутаться окончательно и расслабиться на эту тему) оговоримся, что ворота возле нынешнего Исторического музея многожды меняли свое название. Назывались они и Воскресенскими - по небольшому монастырю на Тверской (в большинстве других источников - по иконе Воскресения Христова на стене), Неглиненскими - по реке, протекавшей рядом, Куретными - по Курятному ряду, Львиными - по львам, жившим рядом в клетке, и наконец Иверскими. Впрочем, в разные времена бытовало также с пяток других названий.
В 1680-м над воротами надстроили ярус, увенчанный двумя высокими шатровыми башнями. Из надвратных светелок, соединявшихся переходами с Кремлем и смотревших окнами в обе стороны (и на площадь и за пределы стены) наблюдали торжественные процессии и въезды посольств цари - и, конечно, царицы, которым показываться на глаза всего народа было неприлично, а посмотреть на общественную жизнь тоже хотелось.
В 1791 году часовню заново перестраивает архитектор Матвей Казаков. Через несколько десятилетий постройка Казакова была "благолепно украшена" художником Пьетро Гонзаго. Снаружи ее обили жестью, декорировали медными вызолоченными пилястрами с капителями, гирляндами. Голубой купол часовни был усыпан звёздами, наверху установили позолоченную фигуру ангела с крестом.
Современный вид Иверской часовни, 2015 год.
"Редкий проходящий в город не зайдет в часовню для поклонения св. иконе. Отправляется ли кто в дорогу, приезжает ли в Москву, приступает ли кто к важному делу - всякий считает своей обязанностью просить благословения у Заступницы рода христианского. В скорби, в беде каждый москвич молит о Ее заступничестве, в радости он спешит благодарить Заступницу", - писал И. К. Кондратьев в книге "Седая старина Москвы" (1893 год).
Часовню называли "отрадным перепутьем для всех верующих", в Москве Иверская Заступница была настолько почитаема, что с просьбами к ней приходили не только православные, но и христиане других исповеданий, ничем не смущаясь. Студенты перед экзаменами приносили белые розы. Говорят, перед крупными делами заглядывали даже воры и бандиты, веря, что Вратарница никому не может отказать в помощи.
Именно благодаря Иверской часовне укрепился обычай вступать на Красную площадь и в Кремль через Воскресенские ворота. Ему следовали, приезжая в Москву на коронацию, все императоры, вплоть до императора Николая II. Перед возвращением в Северную столицу обязательно прощались с Иверским образом.
Выезд императора Николая II с семьей через Воскресенские ворота. Август 1912 года.
Портаитисса не только принимала к себе всех страждущих, но и сама посещала на дому больных, немощных и тех, кто нуждался в частной аудиенции. Путешествовала она в специальной закрытой карете, запряженной четверкой лошадей. Процессия, сопровождаемая форейтором с факелом, стала еще одной достопримечательностью Москвы. На место образа на это время ставили дополнительный список.
"В Москве, - рассказывает профессор-филолог Б. В. Варнеке в своем этнографическом очерке, опубликованном в 1915 году, - кроме бульваров, ночью царило оживление лишь около Иверской часовни на Красной площади... Привозили обратно икону в часовню часа в два ночи, и множество москвичей ждали ее возвращения, чтобы помочь монахам вынести икону из кареты. В ожидании этой минуты толпы собирались возле часовни часов с одиннадцати. Богомольцы сидели на ступеньках, на тумбочках мостовой. Здесь были старушки в затрапезных кофтах, чиновники в старомодных выцветших шинелях, девицы в скромных платочках, толстые купцы в длиннополых чуйках. В ожидании иконы велись разговоры. Каждый рассказывал про ту беду, которая привела его к Всепетой. Старушки жаловались чаще на запой мужа, непослушание сыновей или являлись, чтобы Владычица помогла найти пропавшую курицу. Девиц чаще всего приводила измена коварного жениха, который предпочел большое приданое верному и преданному сердцу. Чиновников волновали несправедливости начальства, а купцов - заминки в торговых делах. Вся эта пестрая толпа собиралась со всех концов Москвы, ожидая милостивого чуда и скорой помощи. Но были в толпе и такие, которые шли просто от безделья, чтобы посидеть в бессонную ночь на людях и послушать разных разностей в этом своеобразном клубе.
Как только из-за стен Александровского сада заслышится стук копыт и окрики мальчишки-форейтора, толпа преображалась. Все разговоры смолкали, кто дремал у стен Исторического музея, того сейчас же будили, и гораздо раньше, чем карета подъезжала к часовне, большинство опускались на колени и истово крестились. Со всех концов толпы начинали звучать слова молитв, у многих на глазах блистали слезы. Видно, каждую ночь много горя и забот сносила сюда Москва. Едва успеет из кареты выбраться толстый иеромонах в потертой ризе, сотни рук тянутся к карете, и каждому хочется хоть одним пальцем помочь выносить всеми чтимую икону. Кто не может достать до иконы, те стараются прикоснуться хоть до ризы монахов, которые на все стороны усердно кропят святой водой..."
В часовне лежала книга, где просители могли написать об исполненных при помощи Иверской Заступницы желаниях, - книга регулярно заменялась.
Однако на Бога надейся, а сам не плошай: приходящим к Иверской нужно было внимательно следить за своим кошельком. Саша Черный в своем ироничном обзоре "Руководство для гг., приезжающих в Москву " 1909 года советует: "У Иверской - береги свои карманы и не залезай в чужие". Еще раньше на это обращает внимание поэт Н. Ф. Щербина (1821-1869):
"Здесь воздух напоен дыханием молитвы",
Сюда мошенники приходят для ловитвы,
Здесь умиление - без носовых платков
И благочестие - нередко без часов.
А все-таки в периоды отчаянья, когда не у кого было попросить совета и не к кому обратиться, москвичи, несмотря ни на что, все же шли в "часовню звездную". В недавно вспоминаемом нами "Чистом понедельнике " И. А. Бунина к Иверской отправляется главный герой:
"Шел пешком по молодому липкому снегу, - метели уже не было, все было спокойно и уже далеко видно вдоль улиц, пахло и снегом и из пекарен. Дошел до Иверской, внутренность которой горячо пылала и сияла целыми кострами свечей, стал в толпе старух и нищих на растоптанный снег на колени, снял шапку... Кто-то потрогал меня за плечо - я посмотрел: какая-то несчастнейшая старушонка глядела на меня, морщась от жалостных слез.
- Ох, не убивайся, не убивайся так! Грех, грех!".
А. В. Ложкин. Иверская часовня. Начало XX века.
А ведь еще в начале повести удивлялся: "Странный город! - говорил я себе, думая об Охотном ряде, об Иверской, о Василии Блаженном. - Василий Блаженный - и Спас-на-Бору, итальянские соборы - и что-то киргизское в остриях башен на кремлевских стенах..."
Марина Цветаева не удивлялась, она все это хорошо знала и любила, все это было неотъемлимой частью ее жизни. Тем же 31 марта датируется еще одно из "Стихов о Москве" 1916 года:
Мимо ночных башен
Площади нас мчат.
Ох, как в ночи страшен
Рёв молодых солдат!
Греми, громкое сердце!
Жарко целуй, любовь!
Ох, этот рёв зверский!
Дерзкая - ох - кровь!
Мой рот разгарчив,
Даром, что свят - вид.
Как золотой ларчик
Иверская горит.
Ты озорство прикончи,
Да засвети свечу,
Чтобы с тобой нонче
Не было - как хочу.
1900-1915 годы
Иверская не только украшение, не просто "золотой ларчик", ведь самое главное, что она "горит", в ней горит "червонное сердце". Об этом Цветаева напишет уже позже, не весной, 8 июля (по старому стилю) 1916 года, на Казанскую.
Москва! - Какой огромный
Странноприимный дом!
Всяк на Руси - бездомный.
Мы все к тебе придём.
А вон за тою дверцей,
Куда народ валит, -
Там Иверское сердце
Червонное горит.
И льётся аллилуйя
На смуглые поля.
Я в грудь тебя целую,
Московская земля!
В "Православной энциклопедии " приводится обширный список других упоминаний Иверской часовни в русской художественной литературе: "У И. А. Бунина ("Воспоминания", "Чистый понедельник"), Б. К. Зайцева ("Голубая звезда"), И. С. Шмелёва ("Богомолье"), А. И. Солженицына ("Красное колесо"). В романе Л. Н. Толстого "Война и мир" Пьер Безухов "увидал - проехав по городу - эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами" и "почувствовал себя дома, в тихом пристанище". По свидетельству И. Д. Сытина, А. П. Чехов, приезжая в Москву, всегда занимал номер гостиницы "Большая Московская", выходивший окнами на Иверскую часовню, чтобы видеть ночной молебен, к которому собиралось много горожан".
Марина Цветаева вспоминала о тех весенних встречах с Мандельштамом: "Я взамен себя дарила ему Москву". Казалось бы, просто прогулки, разговоры о чем-то личном:
Ты запрокидываешь голову -
Затем, что ты гордец и враль.
Какого спутника веселого
Привел мне нынешний февраль!
Позвякивая карбованцами
И медленно пуская дым,
Торжественными чужестранцами
Проходим городом родным.
Чьи руки бережные трогали
Твои ресницы, красота,
Когда, и как, и кем, и много ли
Целованы твои уста -
Не спрашиваю. Дух мой алчущий
Переборол сию мечту.
В тебе божественного мальчика, -
Десятилетнего я чту.
Помедлим у реки, полощущей
Цветные бусы фонарей.
Я доведу тебя до площади,
Видавшей отроков-царей…
Мальчишескую боль высвистывай
И сердце зажимай в горсти…
- Мой хладнокровный, мой неистовый
Вольноотпущенник - прости!
Но вот "вместо себя" она дарит своему спутнику "золотой ларчик", а в ларчике том горящее "червонное сердце" - православное, народное. Теперь мы знаем, что за сокровища скрывает золотой ларчик со звездной крышкой. А ведь это всего один только дар, а Марина все перечисляет, перечисляет... Не зря же ехали "огромною Москвой", как пишет в приведенном в самом начале поста стихотворении Мандельштам.
А. В. Лентулов. У Иверской, 1916 год.
Поклонение Иверской иконе, включая торжественные выезды в город, продолжалось и после революции, вплоть до закрытия и сноса. В 1920 году английский фантаст Герберт Уэллс в книге "Россия во мгле" пишет: "Особенной популярностью пользуется знаменитая часовня чудотворной Иверской Божьей Матери возле Спасских ворот; многие крестьянки, не сумевшие пробраться внутрь, целуют ее каменные стены". А перед Рождеством 1923 года у часовни устроили "Коммунистическое Рождество", пародирующее и высмеивающее религиозные обряды всех конфессий. В ночь с 28 на 29 июля 1929 года часовню закрыли и снесли. Некоторое время на ее месте простояла фигура рабочего.
Воскресенские ворота ликвидировали чуть позже, летом 1931-го. К этому решению относится известная фраза Кагановича, первого секретаря Московского городского комитета ВКП(б): "А моя эстетика требует, чтобы колонны демонстрантов одновременно вливались на Красную площадь!".
Впрочем, как говорят старожилы, самой популярной демонстрацией на этом проезде было непрекращающееся паломничество в ГУМ.
В 1995 ворота и часовню восстановили, на Афоне сделали новый список Иверской иконы. Но трудно оказалось восстановить память и традиции. Теперь о богатой истории "золотого ларчика" и о его ценности для москвичей прошлого почти никто и не знает.
Посмотреть современные интерьеры . Фотографировать в часовне нельзя и копировать материалы с сайта, на который дана ссылка, увы, запрещено.
Марина Цветаева и Осип Мандельштам провели вместе - в прогулках и разговорах - всю весну 1916 года. Стихи Мандельштама, посвященные ей в тот период, она позже назовет "несколько холодных великолепий о Москве".
И встанешь ты, исполнен дивных сил…
Ты не раскаешься, что ты меня любил.
«Никто ничего не отнял!…» Марина Цветаева
О. Э. Мандельштаму
Никто ничего не отнял!
Мне сладостно, что мы врозь.
Целую Вас - через сотни
Разъединяющих верст.На страшный полет крещу Вас:
Лети, молодой орел!
Ты солнце стерпел, не щурясь,
Юный ли взгляд мой тяжел?Нежней и бесповоротней
Никто не глядел Вам вслед…
Целую Вас - через сотни
Разъединяющих лет.
Анализ стихотворения Цветаевой «Никто ничего не отнял!…»
Первая встреча Цветаевой и состоялась в 1915 году в Коктебеле. Тесно общаться они стали несколько позже — в начале 1916-го, когда поэтесса приехала в Петербург. Жажда проводить время вместе у молодых людей была настолько сильной, что Осип Эмильевич последовал в Первопрестольную вслед за Мариной Ивановной. В течение следующих шести месяцев он регулярно навещал Цветаеву. Летом Мандельштам фактически сбежал в Крым, не желая более искать свиданий с поэтессой. Впоследствии им приходилось пересекаться, но во встречах этих не было трепета, взаимного восхищения, влюбленности, как в период с февраля по июнь 1916 года. К тому времени относятся стихотворения, которые литераторы посвятили друг другу: три произведения Мандельштама и десять — цветаевских.
Именно Осипу Эмильевичу адресовано знаменитое «Никто ничего не отнял!..». В нем лирическая героиня уверена в невероятной силе настоящих чувств. Истинная любовь дает человеку возможность преодолеть все преграды, среди которых — расстояние в сотни верст, в сотни лет. Полное погружение в стихию чувств — важнейшая черта личности лирической героини. Ей необходимо буйство страстей, тогда и разлука будет нипочем. В стихотворении Цветаева называет Мандельштама «молодым Державиным». Спустя много лет она немного пояснит это сравнение в статье «Поэт-альпинист», посвященной практически забытому сейчас Николаю Гронскому. По мнению Марины Ивановны, «у Мандельштама Державин именно - традиция, словесная и даже словарная». То есть Осип Эмильевич пишет как Гавриил Романович, но не дышит его воздухом.
«Никто ничего не отнял!..» — произведение необыкновенно музыкальное, что вообще характерно для творчества Цветаевой. Сама поэтесса свои стихотворения сравнивала с песнями. Как-то раз она сказала короткую, но очень точную фразу: «Пастернак в стихах видит, а я слышу». Великий композитор Сергей Прокофьев в поэзии Марины Ивановны отмечал присутствие пульсирования ритма, ускоренного биения крови. Кроме того, стиль Цветаевой — воплощение в словах экзальтации, экстаза, надрыва. Поэтому в стихотворении «Никто ничего не отнял!..» — обилие восклицательных знаков и тире. Строки получаются энергичными, экспрессивными. Тем не менее, произведение выходит очень женским. Особенно ярко это выражено в заключительной строфе:
Нежней и бесповоротней
Никто не глядел Вам вслед…
Целую Вас - через сотни
Разъединяющих лет.
Никому еще толком не известный, бедный и по уши влюбленный поэт Осип Мандельштам приехал в Москву хмурым февральским утром 1916 года. На вокзальной площади он окликнул извозчика - до Борисоглебского переулка тот запросил полтинник. Поэт вяло поторговался и уступил, подумав, что это сущее безобразие: Москва - та же провинция, а извозчики дерут, как в Петербурге…
Он уселся в обитую потертой клеенкой пролетку, «ванька» щелкнул кнутом, и чахлая лошаденка затрусила по мостовой.
Фото: ИТАР-ТАСС
Мандельштам был петербуржцем, Москвы не знал, и ему не нравились узкие улицы, застроенные выкрашенными в желтый, розовый и салатный цвета приземистыми особнячками - не город, а какой-то кремовый торт...
Вот Арбат, а вот и Борисоглебский переулок... Извозчик остановился у довольно странного здания под номером 6: доходный дом на четыре квартиры прикидывался особняком. Мандельштам расплатился с извозчиком, вошел в парадное, поднялся по ступеням, держа в руках маленький потертый чемодан и понимая, что все это выглядит глупо. Прямо с вокзала он идет к малознакомой замужней даме, с которой его ничего не связывает. Что за вздор, конечно же она о нем забыла… На звонок в дверь ему открывает служанка в белом кружевном переднике.
Он поклонился:
Поэт Осип Мандельштам. Петербургский знакомый Марии Ивановны…
В небольшой гостиной взволнованный поэт неловко присаживается на жесткий диванчик. Филенчатая дверь отворяется, и появляется она - голубоглазая и золотоволосая, в темно-золотом длинном платье - такое можно увидеть на старинных портретах, но не в нынешнем 1916 году. На ее руке бирюзовый браслет, она улыбается так же, как в Коктебеле, когда они встретились в первый раз. Тогда стояла удушающая жара, они столкнулись в воротах сада - он вежливо посторонился, она прошла мимо, не повернув головы. Красивая, загорелая и чужая... Он подумал, что в такую женщину можно и влюбиться. И словно наворожил: позже они встретились в Петербурге, их наконец представили друг другу - там-то все и произошло…
Вставая и раскланиваясь, он подумал, что на самом деле не произошло ничего: в Петербурге они много разговаривали, читали друг другу свои стихи - а то, что Марина ему снится, никого, кроме него, не касается... У него не было повода ехать в Москву.
Мандельштам клюнул протянутую для поцелуя руку и услышал, что ему рады и хозяйка дома часто о нем думала. Тут он просиял: полуприкрытые тяжелыми веками глаза распахнулись, на впалых щеках появился румянец. Они перешли в столовую, появился кофейник, внесли еще теплые булочки, масло и варенье. Все было свежим и вкусным, он ел с аппетитом, теперь Москва уже не казалась ужасной. Доедая вторую булочку, Мандельштам сказал, что никогда еще не видел такого интересного дома - он похож на шкатулку с секретом.
Цветаева кивнула: «Да, это так. Потому мы сюда и перебрались. Квартира и в самом деле необыкновенная. Вы заметили, сколько здесь этажей?»
Ну конечно. В вашем доме два этажа.
Так кажется, если глядеть на него с улицы. Квартира трехэтажная - вот вам первый секрет нашей шкатулки. А ведь есть и другие... Я влюблена в этот дом и никуда отсюда не уеду.
Цветаева с мужем Сергеем Эфроном переехали в Борисоглебский переулок два года тому назад, в 1914-м. Дом ей сразу понравился: у одной из комнат был выход на плоскую крышу, в потолке другой - окно, еще тут были интересные узкие лесенки. Сергей хотел присмотреть квартиру побольше, в современном доходном доме: они могли позволить себе многое.
Зимой 1916 года молодой петербуржец Осип Мандельштам приезжает в Москву. Будущая бесспорная величина русской поэзии ХХ века тогда мало кому известен, беден. И страстно влюблён в Марину Цветаеву , знаменитую поэтессу, замужнюю даму. Они познакомились у Максимилиана Волошина в Коктебеле, потом виделись в Петербурге, где читали друг другу свои стихи... Мандельштам берёт извозчика и едет к ней (Борисоглебский пер., 6, ныне Дом-музей Марины Цветаевой) (1) . Боится, что Марина его и не вспомнит. Но глаза Цветаевой вспыхивают, когда она видит его. К тому моменту у неё только-только закончился яркий роман с талантливой поэтессой и переводчицей Софьей Парнок - у той появилась новая любовь. А Марина вернулась к мужу Сергею Эфрону и дочери.
По легенде, в доме-корабле в Борисоглебском Марина с мужем танцевали на крыше танго. Фото: АиФ/ Эдуард Кудрявицкий
Дом Цветаевой поражает Мандельштама. Это лабиринт, «шкатулка с секретом». Марина подтверждает: секрет и вправду есть - их с Эфроном квартира вовсе не двухэтажная, как кажется с улицы, а трёхэтажная - в одной комнате есть выход на крышу, где поэтесса любит размышлять. Считай, ещё один этаж, где небо - потолок.
«...Чудесные дни с февраля по июнь 1916 года, дни, когда я Мандельштаму дарила Москву. Не так много мне в жизни писали хороших стихов, а главное: не так часто поэт вдохновляется поэтом…» - напишет позже Цветаева.
Столица засасывает Мандельштама. Для него она - символ нутряной, допетровской России. А Марина олицетворяет для Мандельштама Москву - город, настолько непохожий на Петербург. Впрочем трудно найти и двух более непохожих людей. Осип - сын мастера перчаточного дела. Марина - дочь профессора.
На розвальнях, уложенных соломой,
Едва прикрытые рогожей роковой,
От Воробьёвых гор до церковки знакомой
Мы ехали огромною Москвой.
Московский Кремль - крепость в центре столицы и древнейшая часть Москвы (конец XV века) - официальная резиденция Президента Российской Федерации.
Фото: Почтовая открытка конца 19 - начала 20 веков. РИА Новости ; АиФ / Эдуард КудрявицкийМарина с Осипом гуляют по местам, которые дороги поэтессе. В первую очередь это, конечно, Кремль, который она боготворит (2) .
Часовню звёздную - приют от зол -
Где вытертый - от поцелуев - пол;
Пятисоборный несравненный круг
Прими, мой древний, вдохновенный друг.
И в дугах каменных Успенского собора
Мне брови чудятся, высокие, дугой.
Практически о каждом событии романа рассказывается в их стихах - как поставили свечку у гроба невинно убиенного царевича Дмитрия в Архангельском соборе, как бродили по набережным, по Замоскворечью. Даже Маринина шубка вызывает умиление у Мандельштама, он называет её «барсом».
И пятиглавые московские соборы
С их итальянскою и русскою душой
Напоминают мне явление Авроры,
Но с русским именем и в шубке меховой.
Без Марины жизни нет
Осип Мандельштам уезжает в Петербург и снова возвращается в Москву. Жить без Цветаевой он не может. А для Марины эти отношения не просто любовные - они окрашены ещё и восторгом перед «молодым Державиным», «юным принцем». Она преклоняется перед талантом Мандельштама и признаёт его превосходство над собой.
Я знаю, наш дар - неравен,
Мой голос впервые - тих
.
В доме в Старопименовском жили Тютчев и Иловайский. Фото: АиФ/ Эдуард Кудрявицкий
Всего же Цветаева своему возлюбленному посвятила несколько десятков стихотворений 1916 года.
В один из приездов Осипа Марина показывает ему здание в Старопименовском пер., 11/6 (3) . Там жил её дед Дмитрий Иванович Иловайский , знаменитый русский историк, автор пятитомной «Истории России», издатель газеты «Кремль». Так, благодаря поэтессе происходит соприкосновение Мандельштама с Историей. Осип от дома Иловайского в Старопименовском пер. в восторге - ещё бы, когда-то там жил сам Фёдор Иванович Тютчёв , его любимый поэт!
Второй раз Мандельштам соприкасается с Историей, знакомясь с шедеврами Музея изящных искусств им. императора Александра III (ныне ГМИИ им. Пушкина) (4) . Создатель и первый директор музея - отец Марины, Иван Владимирович Цветаев , знаменитый учёный-историк, профессор Москов-ского университета.
Создатель Музея изящных искусств - Иван Цветаев. Фото: АиФ/ Эдуард Кудрявицкий
Чтобы быть ближе к любимой, Осип пробует найти работу в столице, но ничего не выходит. Мандельштам мечется между двумя городами, что окончательно истощает его бюджет.
Летом 1916 года Осип навещает Цветаеву под Москвой, где она живёт с дочкой Ариадной. Он хочет объясниться. Неопределённость измотала поэта. Но... Заканчиваются отношения надрывом. Мандельштам уезжает в Коктебель, где они когда-то и познакомились. А Марина... Вот строки, которые она написала в первую неделю их романа. Они пророческие.
Нежней и бесповоротней
Никто не глядел Вам вслед...
Целую Вас - через сотни
Разъединяющих лет.
