Толстой повесть детство полное содержание по главам. Краткая характеристика Карла Ивановича из повести «Детство»

12 августа 18** г. десятилетний Николенька Иртеньев просыпается на третий день после своего дня рождения в семь часов утра. После утреннего туалета учитель Карл Иваныч ведёт Николеньку и его брата Володю здороваться с матушкой, которая разливает чай в гостиной, и с отцом, отдающим в своём кабинете хозяйственные указания приказчику.

Николенька чувствует в себе чистую и ясную любовь к родителям, он любуется ими, делая для себя точные наблюдения: «...в одной улыбке состоит то, что называют красотою лица: если улыбка прибавляет прелести лицу, то оно прекрасно; если она не изменяет его, то лицо обыкновенно; если она портит его, то оно дурно». Для Николеньки лицо матушки - прекрасное, ангельское. Отец в силу своей серьёзности и строгости кажется ребёнку загадочным, но бесспорно красивым человеком, который «нравится всем без исключения».

Отец объявляет мальчикам о своём решении - завтра он забирает их с собой в Москву. Весь день: и учёба в классах под надзором расстроенного от полученного известия Карла Иваныча, и охота, на которую берёт детей отец, и встреча с юродивым, и последние игры, во время которых Николенька чувствует что-то вроде первой любви к Катеньке, - все это сопровождается горестным и печальным чувством предстоящего прощания с родным домом. Николенька вспоминает счастливое время, проведённое в деревне, дворовых людей, беззаветно преданных их семейству, и подробности прожитой здесь жизни предстают перед ним живо, во всех противоречиях, которые пытается примирить его детское сознание.

На другой день в двенадцатом часу коляска и бричка стоят у подъезда. Все заняты приготовлениями к дороге, и Николенька особенно остро чувствует несоответствие важности последних минут перед расставанием и всеобщей суеты, царящей в доме. Вся семья собирается в гостиной вокруг круглого стола. Николенька обнимает мать, плачет и ни о чем не думает, кроме своего горя. Выехав на большую дорогу, Николенька машет матери платком, продолжает плакать и замечает, как слезы доставляют ему «удовольствие и отраду». Он думает о маменьке, и любовью к ней проникнуты все воспоминания Николеньки.

Уже месяц отец с детьми живут в Москве, в бабушкином доме. Хотя Карл Иваныч тоже взят в Москву, детей учат новые учителя. На именины бабушки Николенька пишет свои первые стихи, которые читают прилюдно, и Николенька особенно переживает эту минуту. Он знакомится с новыми людьми: княгиней Корнаковой, князем Иван Иванычем, родственниками Ивиными - тремя мальчиками, почти ровесниками Николеньки. При общении с этими людьми у Николеньки развиваются главные его качества: природная тонкая наблюдательность, противоречивость в собственных чувствах. Николенька часто оглядывает себя в зеркале и не может представить, что его кто-то может любить. Перед сном Николенька делится своими переживаниями с братом Володей, признается, что любит Сонечку Валахину, и в его словах проявляется вся детская неподдельная страстность его натуры. Он признается: «...когда я лежу и думаю о ней, бог знает отчего делается грустно и ужасно хочется плакать».

Через полгода отец получает из деревни письмо от маменьки о том, что она во время прогулки жестоко простудилась, слегла, и силы её тают с каждым днём. Она просит приехать и привезти Володю и Николеньку. Не медля, отец с сыновьями выезжают из Москвы. Самые страшные предчувствия подтверждаются - последние шесть дней маменька уже не встаёт. Она даже не может попрощаться с детьми - её открытые глаза ничего уже не видят... Маменька умирает в этот же день в ужасных страданиях, успев лишь попросить благословения для детей: «Матерь божия, не оставь их!»

На другой день Николенька видит маменьку в гробу и не может примириться с мыслью, что это жёлтое и восковое лицо принадлежит той, кого он любил больше всего в жизни. Крестьянская девочка, которую подносят к покойнице, страшно кричит в ужасе, кричит и выбегает из комнаты Николенька, поражённый горькой истиной и отчаянием перед непостижимостью смерти.

Через три дня после похорон весь дом переезжает в Москву, и со смертью матери для Николеньки заканчивается счастливая пора детства. Приезжая потом в деревню, он всегда приходит на могилу матушки, недалеко от которой похоронили верную до последних дней их дому Наталью Савишну.

Детство Льва Толстого сложно назвать безоблачным, но воспоминания о нем, изложенное в трилогии, имеют трогательный и чувственный характер.

Семья

Его воспитанием в основном занимались опекунши, а не родные мама и папа. Лев Николаевич родился в благополучной дворянской семье, где стал четвертым ребенком. Его братья Николай, Сергей и Дмитрий были старше совсем ненамного. При родах последнего ребенка, дочери Марии, мать будущего писателя скончалась. На тот момент ему еще не исполнилось и двух лет.

Детство Льва Толстого прошло в Ясной Поляне, родовом Ненадолго после смерти матери отец с детьми переехал в Москву, но спустя некоторое время скончался, и будущий писатель с братьями и сестрой были вынуждены вернуть в Тульскую губернию, где их воспитанием продолжила заниматься дальняя родственница.

После смерти отца к ней присоединилась графиня Остен-Сакен А.М. Но и это было непоследнее в череде пережитого. В связи со смертью графини все семейство переехало на воспитание к новому опекуну в Казань, к сестре отца Юшковой П.И.

"Детство"

С первого взгляда можно сделать вывод, что детство Льва Николаевича Толстого прошло в тяжелой, гнетущей обстановке. Но это не совсем верно. Дело в том, что именно свои детские годы описал в одноименном рассказе граф Толстой.

В нежной, чувственной манере он рассказал о своих переживаниях и тяготах, о мыслях и первой влюбленности. Это был непервый опыт в написании рассказов, но именно «Детство» Льва Толстого было опубликовано первым. Это произошло в 1852 году.

Повествование ведется от имени десятилетнего Николеньки, мальчика из благополучной состоятельной семьи, образованием которого занимается строгий наставник - немец Карл Иванович.

В начале повествования ребенок знакомит читателей не только с главными героями (мама, папа, сестра, братья, прислуга), но и со своими чувствами (влюбленность, обида, стеснение). Описывает уклад и быт обычной дворянской семьи и ее окружения.

В последних главах рассказа повествуется о скоропостижной кончине матери Николая, о его восприятии страшной действительности и резком взрослении.

Творчество

В будущем из-под пера автора выйдут знаменитейшие «Война и мир», «Анна Каренина», огромное количество статей, рассказов и размышлений на тему жизненного уклада, личного отношения к мирскому. «Детство» Льва Толстого, кстати, не только было его трогательным воспоминанием о прошедшем, но и стало стартовым произведением для создания трилогии, в которую вошли «Юность» и «Отрочество».

Критика

Важно отметить, что первая критика на эти произведения была далеко не однозначна. С одной стороны, были опубликованы восторженные рецензии на трилогию, которую написал Лев Толстой. «Детство» (отзывы на него вышли первыми) получило одобрение маститых на тот момент литературных деятелей, но спустя время, как ни странно, некоторые из них мнение поменяли.

Лев Николаевич Толстой

(Главы)

Счастливая, счастливая, невозвратимая пора детства! Как не любить, не лелеять воспоминаний о ней? Воспоминания эти освежают, возвышают мою душу и служат для меня источником лучших наслаждений.

Набегавшись досыта, сидишь, бывало, за чайным столом, на своем высоком креслице; уже поздно, давно выпил свою чашку молока с сахаром, сон смыкает глаза, но не трогаешься с места, сидишь и слушаешь. И как не слушать? Maman говорит с кем-нибудь, и звуки голоса ее так сладки, так приветливы. Одни звуки эти так много говорят моему сердцу! Отуманенными дремотой глазами я пристально смотрю на ее лицо, и вдруг она сделалась вся маленькая, маленькая – лицо ее не больше пуговки; но оно мне все так же ясно видно: вижу, как она взглянула на меня и как улыбнулась. Мне нравится видеть ее такой крошечной. Я прищуриваю глаза еще больше, и она делается не больше тех мальчиков, которые бывают в зрачках; но я пошевелился – и очарование разрушилось; я суживаю глаза, поворачиваюсь, всячески стараюсь возобновить его, но напрасно.

Я встаю, с ногами забираюсь и уютно укладываюсь на кресло.

– Ты опять заснешь, Николенька, – говорит мне maman, – ты бы лучше шел наверх.

– Я не хочу спать, мамаша, – ответишь ей, и неясные, но сладкие грезы наполняют воображение, здоровый детский сон смыкает веки, и через минуту забудешься и спишь до тех пор, пока не разбудят. Чувствуешь, бывало, впросонках, что чья-то нежная рука трогает тебя; по одному прикосновению узнаешь ее и еще во сне невольно схватишь эту руку и крепко, крепко прижмешь к губам.

Все уже разошлись; одна свеча горит в гостиной; maman сказала, что она сама разбудит меня; это она присела на кресло, на котором я сплю, своей чудесной нежной ручкой провела по моим волосам, и над ухом моим звучит милый знакомый голос:

– Вставай, моя душечка: пора идти спать.

Ничьи равнодушные взоры не стесняют ее: она не боится излить на меня всю свою нежность и любовь. Я не шевелюсь, но еще крепче целую ее руку.

– Вставай, мой ангел.

Она другой рукой берет меня за шею, и пальчики ее быстро шевелятся и щекотят меня. В комнате тихо, полутемно; нервы мои возбуждены щекоткой и пробуждением; мамаша сидит подле самого меня; она трогает меня; я слышу ее запах и голос. Все это заставляет меня вскочить, обвить руками ее шею, прижать голову к ее груди и, задыхаясь, сказать:

– Ах, милая, милая мамаша, как я тебя люблю!

Она улыбается своей грустной, очаровательной улыбкой, берет обеими руками мою голову, целует меня в лоб и кладет к себе на колени.

– Так ты меня очень любишь? – Она молчит с минуту, потом говорит: – Смотри, всегда люби меня, никогда не забывай. Если не будет твоей мамаши, ты не забудешь ее? не забудешь, Николенька?

Она еще нежнее целует меня.

– Полно! и не говори этого, голубчик мой, душечка моя! – вскрикиваю я, целуя ее колени, и слезы ручьями льются из моих глаз – слезы любви и восторга.

После этого, как, бывало, придешь наверх и станешь перед иконами, в своем ваточном халатце, какое чудесное чувство испытываешь, говоря: «Спаси, Господи, папеньку и маменьку». Повторяя молитвы, которые в первый раз лепетали детские уста мои за любимой матерью, любовь к ней и любовь к Богу как-то странно сливались в одно чувство.

После молитвы завернешься, бывало, в одеяльце; на душе легко, светло и отрадно; одни мечты гонят другие, – но о чем они? Они неуловимы, но исполнены чистой любовью и надеждами на светлое счастие. Вспомнишь, бывало, о Карле Иваныче и его горькой участи – единственном человеке, которого я знал несчастливым, – и так жалко станет, так полюбишь его, что слезы потекут из глаз, и думаешь: «Дай Бог ему счастия, дай мне возможность помочь ему, облегчить его горе; я всем готов для него пожертвовать». Потом любимую фарфоровую игрушку – зайчика или собачку – уткнешь в угол пуховой подушки и любуешься, как хорошо, тепло и уютно ей там лежать. Еще молишься о том, чтобы дал Бог счастия всем, чтобы все были довольны и чтобы завтра была хорошая погода для гулянья, повернешься на другой бок, мысли и мечты перепутаются, смешаются, и уснешь тихо, спокойно, еще с мокрым от слез лицом.

Вернутся ли когда-нибудь та свежесть, беззаботность, потребность любви и сила веры, которыми обладаешь в детстве? Какое время может быть лучше того, когда две лучшие добродетели – невинная веселость и беспредельная потребность любви – были единственными побуждениями в жизни?

Где те горячие молитвы? где лучший дар – те чистые слезы умиления? Прилетал ангел-утешитель, с улыбкой утирал слезы эти и навевал сладкие грезы неиспорченному детскому воображению.

Неужели жизнь оставила такие тяжелые следы в моем сердце, что навеки отошли от меня слезы и восторги эти? Неужели остались одни воспоминания?

Охота кончилась. В тени молодых березок был разостлан ковер, и на ковре кружком сидело все общество. Буфетчик Гаврило, примяв около себя зеленую сочную траву, перетирал тарелки и доставал из коробочки завернутые в листья сливы и персики.

Сквозь зеленые ветви молодых берез просвечивало солнце и бросало на узоры ковра, на мои ноги и даже на плешивую, вспотевшую голову Гаврилы круглые колеблющиеся просветы. Легкий ветерок, пробегая по листве деревьев, по моим волосам и вспотевшему лицу, чрезвычайно освежал меня.

Когда нас оделили мороженым и фруктами, делать на ковре было нечего, и мы, несмотря на косые, палящие лучи солнца, встали и отправились играть.

– Ну во что? – сказала Любочка, щурясь от солнца и припрыгивая на траве. – Давайте в Робинзона.

– Нет… скучно, – сказал Володя, лениво повалившись на траву и пережевывая листья, – вечно Робинзон! Ежели непременно хотите, так давайте лучше беседочку строить.

Володя заметно важничал: должно быть, он гордился тем, что приехал на охотничьей лошади, и притворялся, что очень устал. Может быть и то, что у него уже было слишком много здравого смысла и слишком мало силы воображения, чтобы вполне наслаждаться игрою в Робинзона. Игра эта состояла в представлении сцен из «Robinson Suisse», которого мы читали незадолго пред этим.

– Ну, пожалуйста… отчего ты не хочешь сделать нам этого удовольствия? – приставали к нему девочки. – Ты будешь Charles, или Ernest, или отец – как хочешь? – говорила Катенька, стараясь за рукав курточки приподнять его с земли.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

«Швейцарский Робинзон».

Лев Николаевич Толстой

УЧИТЕЛЬ КАРЛ ИВАНЫЧ

12 августа 18..., ровно в третий день после дня моего рождения, в который мне минуло десять лет и в который я получил такие чудесные подарки, в семь часов утра - Карл Иваныч разбудил меня, ударив над самой моей головой хлопушкой - из сахарной бумаги на палке - по мухе. Он сделал это так неловко, что задел образок моего ангела, висевший на дубовой спинке кровати, и что убитая муха упала мне прямо на голову. Я высунул нос из-под одеяла, остановил рукою образок, который продолжал качаться, скинул убитую муху на пол и хотя заспанными, но сердитыми глазами окинул Карла Иваныча. Он же, в пестром ваточном халате, подпоясанном поясом из той же материи, в красной вязаной ермолке с кисточкой и в мягких козловых сапогах, продолжал ходить около стен, прицеливаться и хлопать.

«Положим, - думал я, - я маленький, но зачем он тревожит меня? Отчего он не бьет мух около Володи ной постели? вон их сколько! Нет, Володя старше меня; а я меньше всех: оттого он меня и мучит. Только о том и думает всю жизнь, - прошептал я, - как бы мне делать неприятности. Он очень хорошо видит, что разбудил и испугал меня, но выказывает, как будто не замечает... противный человек! И халат, и шапочка, и кисточка - какие противные!»

В то время как я таким образом мысленно выражал свою досаду на Карла Иваныча, он подошел к своей кровати, взглянул на часы, которые висели над нею в шитом бисерном башмачке, повесил хлопушку на гвоздик и, как заметно было, в самом приятном расположении духа повернулся к нам.

Auf, Kinder, auf!.. s"ist Zeit. Die Mutter ust schon im Saal, - крикнул он добрым немецким голосом, потом подошел ко мне, сел у ног и достал из кармана табакерку. Я притворился, будто сплю. Карл Иваныч сначала понюхал, утер нос, щелкнул пальцами и тогда только принялся за меня. Он, посмеиваясь, начал щекотать мои пятки. - Nun, nun, Faulenzer! - говорил он.

Как я ни боялся щекотки, я не вскочил с постели и не отвечал ему, а только глубже запрятал голову под подушки, изо всех сил брыкал ногами и употреблял все старания удержаться от смеха.

«Какой он добрый и как нас любит, а я мог так дурно о нем подумать!»

Мне было досадно и на самого себя и на Карла Иваныча, хотелось смеяться и хотелось плакать: нервы были расстроены.

Ach, lassen sie, Карл Иваныч! - закричал я со слезами на глазах, высовывая голову из-под подушек.

Карл Иваныч удивился, оставил в покое мои подошвы и с беспокойством стал спрашивать меня: о чем я? не видел ли я чего дурного во сне?.. Его доброе немецкое лицо, участие, с которым он старался угадать причину моих слез, заставляли их течь еще обильнее: мне было совестно, и я не понимал, как за минуту перед тем я мог не любить Карла Иваныча и находить противными его халат, шапочку и кисточку; теперь, напротив, все это казалось мне чрезвычайно милым, и даже кисточка казалась явным доказательством его доброты. Я сказал ему, что плачу оттого, что видел дурной сон, - будто maman умерла и ее несут хоронить. Все это я выдумал, потому что решительно не помнил, что мне снилось в эту ночь; но когда Карл Иваныч, тронутый моим рассказом, стал утешать и успокаивать меня, мне казалось, что я точно видел этот страшный сон, и слезы полились уже от другой причины.

Когда Карл Иваныч оставил меня и я, приподнявшись на постели, стал натягивать чулки на свои маленькие ноги, слезы немного унялись, но мрачные мысли о выдуманном сне не оставляли меня. Вошел дядька Николай - маленький, чистенький человечек, всегда серьезный, аккуратный, почтительный и большой приятель Карла Иваныча. Он нес наши платья и обувь. Володе сапоги, а мне покуда еще несносные башмаки с бантиками. При нем мне было бы совестно плакать; притом утреннее солнышко весело светило в окна, а Володя, передразнивая Марью Ивановну (гувернантку сестры), так весело и звучно смеялся, стоя над умывальником, что даже серьезный Николай, с полотенцем на плече, с мылом в одной руке и с рукомойником в другой, улыбаясь, говорил:

Будет вам, Владимир Петрович, извольте умываться.

Я совсем развеселился.

Sind sie bald fertig? - послышался из классной голос Карла Иваныча.

Голос его был строг и не имел уже того выражения доброты, которое тронуло меня до слез. В классной Карл Иваныч был совсем другой человек: он был наставник. Я живо оделся, умылся и, еще с щеткой в руке приглаживая мокрые волосы, явился на его зов.

Карл Иваныч, с очками на носу и книгой в руке, сидел на своем обычном месте, между дверью и окошком. Налево от двери были две полочки: одна - наша, детская, другая - Карла Иваныча, собственная . На нашей были всех сортов книги - учебные и неучебные: одни стояли, другие лежали. Только два больших тома «Histoire des voyages», в красных переплетах, чинно упирались в стену; а потом пошли длинные, толстые, большие и маленькие книги, - корочки без книг и книги без корочек; все туда же, бывало, нажмешь и всунешь, когда прикажут перед рекреацией привести в порядок библиотеку, как громко называл Карл Иваныч эту полочку. Коллекция книг на собственной если не была так велика, как на нашей, то была еще разнообразнее. Я помню из них три: немецкую брошюру об унавоживании огородов под капусту - без переплета, один том истории Семилетней войны - в пергаменте, прожженном с одного угла, и полный курс гидростатики. Карл Иваныч большую часть своего времени проводил за чтением, даже испортил им свое зрение; но, кроме этих книг и «Северной пчелы», он ничего не читал.

В числе предметов, лежавших на полочке Карла Иваныча, был один, который больше всего мне его напоминает. Это - кружок из кардона, вставленный в деревянную ножку, в которой кружок этот подвигался посредством шпеньков. На кружке была наклеена картинка, представляющая карикатуры какой-то барыни и парикмахера. Карл Иваныч очень хорошо клеил и кружок этот сам изобрел и сделал для того, чтобы защищать свои слабые глаза от яркого света.

Как теперь вижу я перед собой длинную фигуру в ваточном халате и в красной шапочке, из-под которой виднеются редкие седые волосы. Он сидит подле столика, на котором стоит кружок с парикмахером, бросавшим тень на его лицо; в одной руке он держит книгу, другая покоится на ручке кресел; подле него лежат часы с нарисованным егерем на циферблате, клетчатый платок, черная круглая табакерка, зеленый футляр для очков, щипцы на лоточке. Все это так чинно, аккуратно лежит на своем месте, что по одному этому порядку можно заключить, что у Карла Иваныча совесть чиста и душа покойна.

Бывало, как досыта набегаешься внизу по зале, на цыпочках прокрадешься наверх, в классную, смотришь - Карл Иваныч сидит себе один на своем кресле и с спокойно-величавым выражением читает какую-нибудь из своих любимых книг. Иногда я заставал его и в такие минуты, когда он не читал: очки спускались ниже на большом орлином носу, голубые полузакрытые глаза смотрели с каким-то особенным выражением, а губы грустно улыбались. В комнате тихо; только слышно его равномерное дыхание и бой часов с егерем.

Повесть «Детство» стала первым произведением 24-летнего Льва Николаевича Толстого и сразу же открыла ему дорогу не только в русскую, но и в мировую литературу. Молодой писатель отправил ее главному редактору самого известного в ту пору литературного журнала «Современник», Николаю Алексеевичу Некрасову, вместе с деньгами на случай возврата рукописи, но поэт не мог не увидеть, что ему в руки попало творение настоящего таланта. Хотя последующие книги Толстого принесли ему еще большую славу, «Детство» нисколько не померкло в сравнении с ними. В произведении была и глубина, и нравственная чистота, и мудрость.

Главным героем произведения является 10-летний Николенька Иртеньев. Мальчик растет в дворянской семье в деревенском поместье, его окружают самые близкие и любимые люди: учитель, брат, сестра, родители, нянька.

Читатели знакомятся с миром Николая через его рассказ, причем многие поступки анализируются уже выросшим молодым человеком, но для которого воспоминания детства настолько ярки, что он пронес их через много лет. А ведь они и формируют личность. Уже на ранних этапах взросления становится вполне ясно, что ты будешь собой представлять.

Что же можно сказать про Николеньку? Он умен, но ленив, поэтому обучение не всегда проходит гладко. Однако совестливость и доброта мальчика сполна компенсируют недостаток прилежания. Он очень привязан к близким людям, тонко чувствует их настроение. Особенно трогательная его нежность к матери. Кроме того, он склонен к рассудительности и рефлексии: любит копаться в себе, разбирать по полочкам мысли и чувства. Но в нем еще не выработался твердый характер: например, он идет на поводу у друга и совершает низкий поступок.

В маленьком Николае было все самое лучшее, что позже сформировало взрослую личность. Но он сокрушается, куда делись чистота и чувствительность, которые были в избытке в детстве, и которых он не находит сегодня в себе? Неужели они исчезли бесследно? Нет, просто в мире, где эмоции принято сдерживать, искренние порывы были заперты глубоко в душе.

Карл Иванович

Первую главу повести Толстой посвящает учителю, Карлу Ивановичу, которого маленький Николай очень любит, хотя по-детски иногда и сердится на него. Мальчик видит доброе сердце наставника, чувствует его огромную привязанность, он описывает его как человека с чистой совестью и спокойной душой. Воспитанник жалеет своего дорогого педагога и искренне желает ему счастья. Его сердце откликается в ответ на чувства старика.

Но Коля вовсе не идеальный, бывает, что он злится, бранит про себя своего учителя или няньку, не хочет учиться, много думает о себе и ставит свое «я» выше других, участвует в издевательствах вместе с другими над Иленькой Грапом. Но кто в детстве не делал того же? Читатель во многом узнает себя: как хочется поскорее повзрослеть и перестать делать уроки, как мечтается стать красавцем, ведь это тогда очень важно, как и любая оплошность воспринимается трагедией. Поэтому учителю были присущи терпение и сдержанность, а также чувство юмора и искренняя привязанность к мальчику.

Мама

Николай — очень чувствительный ребенок, он сильно любил свою мать, но помнит только ее добрые глаза, ласку и любовь. Просто находиться с ней рядом, чувствовать прикосновение ее рук, млеть от ее нежности было для него настоящим счастьем. Она рано умерла, именно тогда и закончилось его детство. Повзрослевший герой думает, что если бы он мог видеть улыбку maman в самые трудные моменты своей жизни, то никогда бы не узнал горя.

У десятилетнего мальчика очень богатая внутренняя жизнь, в нем часто борются эгоизм и любовь к близким, добро и зло, и все-таки уже заложенная нравственность помогает сделать правильный человеческий выбор уже в подсознании. В нем много совести и стыда. Он очень глубоко анализирует свои чувства, любые их внешние проявления часто подкреплены внутренним противоречием. Николай замечает, что его слезы приносят ему удовольствие, что, потеряв мать, он горюет как будто напоказ. Его молитвы всегда за здоровье и благополучие близких, за маменьку и папеньку, за бедного Карла Ивановича, он просит, чтобы Бог дал счастья всем. Именно в этом сострадательном порыве проявляется влияние матери, которой писатель уделяет не так уж много внимания. Он показывает ее через сына, добрая душа не канула в лету, когда умерло тело, она осталась на земле в ребенке, который перенял ее отзывчивость и нежность.

Папа

Отца Николенька тоже очень любит, но это чувство отличается от нежности к маме. Папа – несомненный авторитет, хотя мы видим перед собой человека со множеством недостатков: он игрок, мот, бабник.

Но обо всем этом герой рассказывает без всякого осуждения, он гордится своим отцом, считая его рыцарем. Хотя папа, несомненно, строже, жестче мамы, но у него такое же доброе сердце и безграничная любовь к детям.

Наталья Савишна

Это женщина преклонного возраста, находящаяся на службе в семье Николая (была няней его матери). Она — крепостная крестьянка, как и другие слуги. Наталья Савишна добра и скромна, ее взгляд выражал «спокойную печаль». В молодые годы она была полной и здоровой девушкой, а в старости сгорбилась и осунулась. Отличительная ее черта — самоотверженность. Она все силы посвящала заботам о господской семье. Николай часто говорит о ее трудолюбии, усердии, добронравии.

Главный герой доверял старушке свои переживания, ведь ее искренность и честность были несомненны. Она гордится лишь тем, что никогда не воровала у господ, поэтому они поручают ей самые ответственные дела. Любовь героини ко всей семье была тем более удивительной, ведь дед Николеньки запретил ей выходить замуж за любимого человека. Однако обиды она не затаила.

Соня, Катя и Сережа

Коля находится еще в том возрасте, когда игра в Робинзона, где можно плыть по воображаемой реке, ходить охотиться в лес с палкой-ружьем, приносит удовольствие, без такого ребячества ему сложно представить свою жизнь.

Герой описывает не очень большой период своего детства, но успевает влюбиться три раза: в Катеньку, Сережу и Соню. Это совершенно разные чувства, но они по-детски чистые и наивные. Любовь к Сереже заставляла подражать ему и приклоняться перед ним, и это привело к очень жестокому поступку. Николай не заступился за Иленьку Грапа, которого они несправедливо обидели, хотя мог сострадать даже раненой птичке. Будучи взрослым, он считает это самым неприятным воспоминанием светлого счастливого детства. Ему очень стыдно за свою черствость и грубость. Любовь к Кате была очень нежным чувством, он два раза поцеловал ее руку и расплакался от переполняемых эмоций. Она была для него чем-то очень милым и родным.

Чувство к Соне было очень ярким, сделало его другим: уверенным, красивым и очень обаятельным. Оно мгновенно переполнило его всего, все, что было до нее, стало незначительным.

Детство Николая окунает каждого читателя в свои светлые воспоминания и дает надежду, что не может совсем уйти доброта, любовь, чистота, которая была там. Она живет в нас, стоит просто не забывать то счастливое время.