Пятнадцатилетняя наркоманка. ​«Синяя трава» – диверсия или нравоучение

Мажена в очень тяжелом состоянии. Организм уже не принимает наркотики. Периодически ее забирают в больницу, а она каждый раз сбегает. Точно какая-то сила толкает ее к смерти. А ведь она не хочет умирать. Она никогда не верила, что кто-то может загнуться от наркотиков. Ей всегда казалось, что наркоманы умирали от чего-то другого. Наверное, мы уже окончательно утонули в этом нашем безумии. Я ничего о самой себе не знаю. Наркотики делают меня агрессивной. А какая была раньше? Не помню. Все мы очумели. Это уже помешательство.

«Зачем ты живешь на этом свете, если тебе здесь ничего не нравится?» Ты прав, Стед.

Наверное, все-таки существуют границы, которые переступать нельзя. Но я, кажется, уже переступила все границы. Я дегенератка. Психика разрушена наркотиками. А тело? Смешно называть это «телом». Разложение при жизни, биологический распад.

Мажену в тяжелейшем состоянии забрала «скорая».

Вечером я была у нее в больнице, но она еще не пришла в сознание. Врач сказал, что, если она выживет, это будет чудом. Неужели конец? Маженка, не умирай! Не оставляй меня одну.

Днем открывается дверь и входит… Мажена. Бледная, желтая, зеленая. Ее отпустили, врач сказал, что это был ее последний укол, следующий ей уже не пережить.

Мажена сказала, чтоб я за нее не волновалась, потому что она огранизует себе лечение.

Мажены больше нет. Она умерла вечером. Втайне от меня вколола себе этот последний укол, заперевшись в ванной. Я почувствовала: что-то случилось, высадила дверь. Это был конец. Я отнесла ее на кровать и вызвала «скорую». Ее пытались реанимировать, на какое-то мгновение сердце даже забилось. Но врач из «скорой» определил смерть.

Когда тело забрали, врач вызвал милицию. Я быстро улизнула.

Всю ночь шаталась по улицам как помешанная, и только подсознательно, где-то в глубине чувствовала какую-то чудовищную боль.

Я пошла к знакомым Мажены, к наркоманам. Они разрешили мне ненадолго у них остаться. Даже наркотики дают - боятся, как бы я у них не загнулась от «кумара».

А ведь именно этим все и кончится. Конец уже наступил, конец всему. С этим нужно смириться. Маженка, сестричка, нас с тобой соединили наши изуродованные жизни. Почему ты так рано ушла? Какая ты была?

Ты была такой же наркоманкой, как и я. Но прежде, чем стать наркоманкой, ты была бедным, несчастным человеком.

Вот и случилось. Было уже слишком поздно начинать жить, слишком поздно, чтобы бороться за себя. Но может быть, и не стоило это делать? А может, стоило?

Я предчувствовала ее смерть. Почему я ее не спасла? Маженка, ты ушла, оставила меня. Никто не смог тебе помочь.

Что такое бессилие? В комнату влетела стрекоза с очень нежными крылышками. Если я захочу ее выпустить, мне придется ее поймать, и тогда я могу ей что-нибудь повредить, и она погибнет. Но ночь в комнате она тоже не переживет. Выходит, я уже ничего не могу для нее сделать. Могу только сократить ее мучения, убить сразу. Она присела в уголке, наверное, устала бороться за свою жизнь. Я бессильна. Видишь, Баська, как глупо ты цепляешься за эту жизнь? Последняя ниточка - в твоих руках. Но это только твое дело.

Такое впечатление, что я все время ищу вину там, где ее нет. Почему Мажена должна была умереть? В голову лезут воспоминания.

Мы познакомились в Белой палате, и уже тогда вели разговоры о смерти. Мажена хотела, чтобы, когда она умрет, ее положили в белый гроб. Тогда, наверное, это были просто жутковатые шутки, но теперь - печальная реальность.

Смерть всегда ходила с ней рядом. Она боялась ее, ей хотелось жить. Но у нее не было шансов на другую жизнь. Маженка, я не была на твоих похоронах, мне все так же приходится прятаться. Наверное, у тебя была легкая смерть, тебя усыпил героин. Бессознательное ощущение - радость умирания. Куда ты так торопилась, куда ты ушла? Прощай, Маженка, прощай сестренка, подружка. Прости меня, я не сумела тебя спасти.

Милиция беснуется, меня ищут. Вернее, ищут ту девушку, которая жила вместе с Маженой. Я еще сама не знаю, докопались ли они до моего судебного приговора. Нельзя, чтобы меня поймали. Иначе упекут в психушку. Наркоманы трясутся от страха, ко пока еще разрешают у них жить. Потому что еще больше они боятся, что я их заложу. Им кажется, что я много знаю про их связи с Маженой. Каждый день выдают мне мою порцию товара, но боятся страшно. Они считают, что я с большим приветом. Я чувствую себя совсем одинокой в этом жестоком городе. Такого пронзительного одиночества еще никогда не было. Мне кажется, я проиграла эту жизнь еще до того, как начала в нее играть. Анна, как все это грустно. Я была глупая, упрямая, злобная и сама не знаю, какая еще.

Баська, возьми себя в руки. Так нельзя. Я знаю, что так нельзя. Но как можно выдержать эту чудовищную боль, себя?

Я окончательно развалилась. Надо как-то собрать себя по кусочкам. Приладить их все по очереди. Но я не могу вырваться из этого порочного круга. Наверное, из него уже нет выхода.

Другого пути, похоже, и не было. Даже если бы можно было повернуть все назад, вернуться в детство, то, кажется, все равно было бы все то же самое. Первая порция морфина в 14 лет - и экстаз от того, что входишь в мир наркоманов. Презрение к обыкновенным, заурядным людям. И я, такая важная, надутая говняшка, которая сама себе поклонялась, как идолу.

Может быть, кто-нибудь мог вернуть меня с этой дороги? Или нет? Я знаю только одно - что никогда не окажусь с ними по одну сторону.

Захотелось написать письмо Анне. Я даже уже начала его писать, но потом порвала. Что мне ей сказать? Мой рассказ, кажется, подошел к концу. Анна, ты боролась за меня до последнего. А я тихонько, тайком уничтожала себя, и с этим уже ничего нельзя было поделать. В МОНАРе у меня был шанс, если б я только no-настоящему захотела.

Наркотики больше не приносят мне никакого удовольствия. Но с ними мне все-таки не так плохо. Да, так-то оно так, если б я еще продолжала существовать, но ведь меня уже нет. Осталось еще кое-что чисто биологическое, с чем пора покончить, потому что это кое-что уже не имеет права на существование. Я увязла на самом дне. В зеркале видны только одни глаза, которые смотрят на мое падение. Мои глаза, которые когда-то так хотели смотреть на мир. Мне уже перестает быть страшно. Наверное, это потому, что я знаю, я давно уже знаю, что теперь делать. Когда-то я разучилась радоваться жизни, и теперь просто нужно довести дело до конца. На наркоманов я больше даже смотреть не могу. Но они еще несчастнее, чем я. Потому что я уже знаю.

Мне исполнился 21 год. Раньше я всегда думала, что, когда придется уходить, будет очень страшно. Потому что все-таки, несмотря ни на что, никому не хочется уходить слишком рано. Когда ты так молод, очень хочется жить. Жить вместе со всем, что ты любишь, с человеком, которого любишь. В этой проклятой жизни нужна любовь. Без нее - вечная пустота, которая тебя гложет, душит, убивает. Без нее ты не можешь быть самим собой. Ты сам для себя становишься чужим. Абсолютно и до кончиков волос чужим.

Я никогда никого не любила, не успела. Теперь уже и не успею. Я должна уйти, так нельзя жить, без надежды, без смысла. Я сама себя загубила. Хотела ли я этого? Господи, не знаю. О чем думаешь, что чувствуешь, когда наступает конец? Я умру в этой чужой квартире, в одиночестве, смертью наркоманки, бессмысленной смертью.

Мне не удалось найти себя в этой жизни,

Анна, прости меня.

Старенький Ил с тремя сотнями пассажиров на борту, преодолев половину маршрута, вошел в ночное небо Восточной Сибири. И как только пассажирам сообщили об этом событии, самолёт стал падать. Нет, оборудование, вплоть до двигателей, продолжало подмаргивать и похрюкивать как обычно, но, несмотря на это, самолет падал.

Немедленно проснувшийся немец тут же толкнул своего товарища в бок с криком:

– Эрих, что это?

– Не знаю, – ответил Эрих. Он тут же скорчил гримасу и схватился за живот. Третий их товарищ, Норберт, молчал. Рот его приоткрылся. Глаза смотрели в одну точку. Казалось, парень не дышал. Эрих попытался тереть ему виски, но сосед не реагировал на прикосновения. Сообразив, что проводницы подойти не смогут, Эрих ударил приятеля в живот. Это помогло. Норберта вырвало, спазм прошел и губы, ранее серые, стали обретать цвет.

Два француза вцепились в спинки впереди стоящих сидений и, не мигая, забормотали молитвы.

У летевшей по соседству русской семьи тихо заплакал малыш, и мамаша сунула ему грудь.

– Мама, меня тошнит, – заныла сидевшая рядом с ней девочка постарше.

– Потерпи, – ответила женщина.

Самая расторопная стюардесса просто взлетела к потолку, но сразу вернулась в своё кресло и пристегнулась. Минут через пять пропала связь. И звёзды.

Часть пассажиров стала интересоваться у экипажа причиной непривычных ощущений, а остальные просто блевали, пытаясь удержать содержимое желудков в наспех найденных пакетах и головных уборах, что в невесомости оказалось задачей практически неразрешимой.

– Уважаемые пассажиры, наш самолёт попал в воздушную яму, соблюдайте, пожалуйста, спокойствие и пристегните ремни! – раздался голос по радио.

Ещё через десять минут падения двигатели, наконец, перестали издавать какие-либо звуки, но аварийное освещение продолжало работать. Привыкшие к постоянному падению стюардессы раздали салфетки, но больше ничем помочь не могли. А самолёт продолжал падать во мраке черного тумана. Ещё через четыре часа тяжесть постепенно стала возвращаться и, после сильного толчка, самолет просто перестал двигаться, так и не разбившись.

Глава 1 (День первый)

Освещение работало. Через стекло было видно, что самолет находится на земле и заметно не пострадал. Лайнер лежал на гальке хвостом к какой-то реке, метрах в пятидесяти от неё. Кабина пилотов почти упиралась в обрывистый берег. Стюардессы немедленно начали эвакуацию через основные двери. Всем велели взять с собой одеяла, личные вещи и снять туфли на высоком каблуке. Нескольким мужчинам раздали фонари, и они отводили остальных пассажиров вниз по реке метров на двести. Ночь была прохладной, да и от воды тянуло сыростью, но люди были одеты по осеннему времени неплохо, так что терпели.

Ещё через час стало светать, и перед взором несчастных пассажиров предстала следующая картина. Самолет «приземлился» у широкой реки. Этот крутой берег, густо порос невысокой травой с небрежно раскиданными по ней небольшими кучками деревьев. Оставалась узкая прибрежная полоска перед водой вымощенная мелкой галькой, на которой лежал самолет. На север шла череда сопок, которая начиналась в нескольких сотнях метров от пассажиров и уходила ввысь. Собственно, эти-то горы и образовали правый берег реки. Ближе к сопкам деревьев становилось больше, а сами сопки поросли хвойным лесом так густо, что вершины их не просматривались. На противоположном берегу ландшафт несколько отличался. Степь, без конца и края уходила за горизонт, и лишь небольшие клочки деревьев вносили разнообразие в унылый степной пейзаж. Солнце всходило с хвоста самолёта, пробиваясь сквозь темно-серые тучи, придавая зловещий оттенок окружающей природе.

Эрих потянулся и приподнялся на локте. Он был заядлым мотоциклистом и даже участвовал в гонках, мечтал совершить пробег по Китаю с пятнадцати лет и вот, наконец, у него появилась такая возможность. Среди товарищей-спортсменов Эрих не сумел найти сообщников и предложил поучаствовать в путешествии своим университетским друзьям – Норберту и Маттиасу, которые любили путешествовать, вели активный образ жизни и неплохо держались в мотоцикле. Ребята уже пробовали совершать подобные путешествия по Германии и другим европейским странам, но для путешествия по Китаю им пришлось воспользоваться и дополнительным транспортом. Они заранее отправили свои мотоциклы поездом до Владивостока, а сами, спустя десять дней, поехали догонять их на самолете.

Старенький Ил с тремя сотнями пассажиров на борту, преодолев половину маршрута, вошел в ночное небо Восточной Сибири. И как только пассажирам сообщили об этом событии, самолёт стал падать. Нет, оборудование, вплоть до двигателей, продолжало подмаргивать и похрюкивать как обычно, но, несмотря на это, самолет падал.

Немедленно проснувшийся немец тут же толкнул своего товарища в бок с криком:

– Эрих, что это?

– Не знаю, – ответил Эрих. Он тут же скорчил гримасу и схватился за живот. Третий их товарищ, Норберт, молчал. Рот его приоткрылся. Глаза смотрели в одну точку. Казалось, парень не дышал. Эрих попытался тереть ему виски, но сосед не реагировал на прикосновения. Сообразив, что проводницы подойти не смогут, Эрих ударил приятеля в живот. Это помогло. Норберта вырвало, спазм прошел и губы, ранее серые, стали обретать цвет.

Два француза вцепились в спинки впереди стоящих сидений и, не мигая, забормотали молитвы.

У летевшей по соседству русской семьи тихо заплакал малыш, и мамаша сунула ему грудь.

– Мама, меня тошнит, – заныла сидевшая рядом с ней девочка постарше.

– Потерпи, – ответила женщина.

Самая расторопная стюардесса просто взлетела к потолку, но сразу вернулась в своё кресло и пристегнулась. Минут через пять пропала связь. И звёзды.

Часть пассажиров стала интересоваться у экипажа причиной непривычных ощущений, а остальные просто блевали, пытаясь удержать содержимое желудков в наспех найденных пакетах и головных уборах, что в невесомости оказалось задачей практически неразрешимой.

– Уважаемые пассажиры, наш самолёт попал в воздушную яму, соблюдайте, пожалуйста, спокойствие и пристегните ремни! – раздался голос по радио.

Ещё через десять минут падения двигатели, наконец, перестали издавать какие-либо звуки, но аварийное освещение продолжало работать. Привыкшие к постоянному падению стюардессы раздали салфетки, но больше ничем помочь не могли. А самолёт продолжал падать во мраке черного тумана. Ещё через четыре часа тяжесть постепенно стала возвращаться и, после сильного толчка, самолет просто перестал двигаться, так и не разбившись.

Освещение работало. Через стекло было видно, что самолет находится на земле и заметно не пострадал. Лайнер лежал на гальке хвостом к какой-то реке, метрах в пятидесяти от неё. Кабина пилотов почти упиралась в обрывистый берег. Стюардессы немедленно начали эвакуацию через основные двери. Всем велели взять с собой одеяла, личные вещи и снять туфли на высоком каблуке. Нескольким мужчинам раздали фонари, и они отводили остальных пассажиров вниз по реке метров на двести. Ночь была прохладной, да и от воды тянуло сыростью, но люди были одеты по осеннему времени неплохо, так что терпели.

Ещё через час стало светать, и перед взором несчастных пассажиров предстала следующая картина. Самолет «приземлился» у широкой реки. Этот крутой берег, густо порос невысокой травой с небрежно раскиданными по ней небольшими кучками деревьев. Оставалась узкая прибрежная полоска перед водой вымощенная мелкой галькой, на которой лежал самолет. На север шла череда сопок, которая начиналась в нескольких сотнях метров от пассажиров и уходила ввысь. Собственно, эти-то горы и образовали правый берег реки. Ближе к сопкам деревьев становилось больше, а сами сопки поросли хвойным лесом так густо, что вершины их не просматривались. На противоположном берегу ландшафт несколько отличался. Степь, без конца и края уходила за горизонт, и лишь небольшие клочки деревьев вносили разнообразие в унылый степной пейзаж. Солнце всходило с хвоста самолёта, пробиваясь сквозь темно-серые тучи, придавая зловещий оттенок окружающей природе.

Эрих потянулся и приподнялся на локте. Он был заядлым мотоциклистом и даже участвовал в гонках, мечтал совершить пробег по Китаю с пятнадцати лет и вот, наконец, у него появилась такая возможность. Среди товарищей-спортсменов Эрих не сумел найти сообщников и предложил поучаствовать в путешествии своим университетским друзьям – Норберту и Маттиасу, которые любили путешествовать, вели активный образ жизни и неплохо держались в мотоцикле. Ребята уже пробовали совершать подобные путешествия по Германии и другим европейским странам, но для путешествия по Китаю им пришлось воспользоваться и дополнительным транспортом. Они заранее отправили свои мотоциклы поездом до Владивостока, а сами, спустя десять дней, поехали догонять их на самолете.

– Вот это съездили покататься, – потягиваясь, обратился Норберт к товарищам. – Интересно, сколько нас отсюда вытаскивать будут? И сколько нам придется переплачивать за хранение мотоциклов?

– Ох, хоть бы наши мотоциклы вообще дождались нас, – отозвался Эрих. – Я немного беспокоюсь.

– Ладно вам, хорошо хоть живы остались, – сказал Маттиас и, покачиваясь, поднялся на ноги. – А то я вообще не понял, что это такое было. Только вот кушать хочется…. Умираю прямо.

– Это точно, индюшки бы… – замечтался Эрих.

– Прекрати, хоть бы блевотину для начала отмыть! Весь самолёт изгадили, – заметил третий парень.

Командир экипажа, Николай Рокотов, тридцати восьми лет, умылся в реке и, тяжело вздохнув, присел на камне. Под руку попалась маленькая палочка, и Николай возил ее краешком по камню туда-сюда, вырисовывая едва заметные бессмысленные символы. Бортинженер Максим и второй пилот Гарик молча сели рядом, стеклянными глазами уставившись в одну точку.

– Ну, что скажете, парни? – начал Рокотов. Они ничего не сказали.

– Обычно правый берег реки крутой, а левый – пологий. Солнце всходит с пологого берега. Значит, река бежит на юг, – задумчиво продолжил командир экипажа.

– Да, – подтвердил Гарик, второй пилот, после недолгого размышления.

– Странно, – заметил бортинженер, бросив палочку в воду и убедившись, что коллеги не врут. – Разве в Сибири есть какие-то реки, которые на юг текут? Там вроде и впадать-то не во что, кроме Байкала – Максим нахмурился и забормотал, рисуя в воздухе очертания материка и окружающих морей.

– Нет, – Рокотов помотал головой.

– И как тогда это можно объяснить? – спросил бортинженер.

– Положим, излучина может давать необычный ландшафт, – пожал плечами Гарик.

– А мне вот кажется странным, что сейчас конец сентября, а трава еще даже не пожухла, – ответил бортинженер. – Наверное, нас отнесло куда-то от Сибири, может, южнее.

– Может, микроклимат? – озвучил Гарик.

– Да какой микроклимат? – спросил Николай. – Ты видишь здесь гейзер или вулкан, или долину в горах? Обычная степь.

– Нет, не вижу… – второй пилот еще раз огляделся по сторонам.

– Радиомаяк включен, – заметил Максим.

– Но других радиостанций как будто в мире нет, – усмехнулся Рокотов. – Пассажиры, у которых есть GPS навигаторы, сразу заметят, что те не работают. Не могли же все спутники разом пропасть.

– Зато все навигаторы могли разом испортиться, – сказал второй пилот.

– Это уже слишком было бы, – не согласился бортинженер. Несколько минут они помолчали. Потом Максим воскликнул:

– Это еще что за чудо? Среди чахлой зеленой травы на гравийном берегу пробивались травинки с синими листочками.

– Ну, теперь уже точно ни о каких спасателях речь не идет, – подытожил Рокотов.

– Такой травы на Земле нет.

– А, может, это и не трава, а цветок такой интересной формы? – предположил Гарик.

– Ты когда-нибудь о таких цветах слышал? Или видел?

– И я не слышал.

Озорной бог не просто подвинул палочку в муравейнике, а не поленился перетащить ту палочку в другой муравейник.

При свете дня бортинженер осмотрел самолет, но никаких неисправностей не обнаружил. Топливо оставалось в баках.

Нужно было как-то обустраиваться на новом месте. Члены экипажа сложили спиртное и сигареты в кабину, прихватили с собой одну аптечку, ракетницу, четыре пистолета с патронами, сданные на время полёта пассажирами, все четыре топора и отправились общаться с пассажирами.

Все – фикция, и я тоже

Я – наркоманка. Пора, наконец, признаться в этом хотя бы самой себе. Да, теперь-то я знаю, как все это выглядит на самом деле. А ведь началось с развлечения, с глупого детского любопытства.

Мне 18 лет. Четыре года назад мне впервые вкололи наркотик! И пошло- поехало. Два года назад в первый раз отравили на лечение, потом еще раз. А теперь? В последнее время мне что-то нездоровилось. Лежала ceбе в постели и могла спокойно колоться. Правда, дозы немножко подскочили. О теперешнем моем занятии никто не знает. Родители думают, что этот кошмар их миновал. Я послушно хожу в школу и даже не хватаю двойки. Для них это, наверное, значает, что все в порядке. Смешно.

Я всегда мечтала быть свободным человеком, а превратилась в рабу заряженного шприца. Ловлю свой призрачный кайф. И это все, что у меня есть. Может я уже правда стала совсембезвольная, как мне внушают в милиции? Может, я на самом деле уже це способна за себя бороться? Наверное, я не умею сама себе помочь, да и чужой помощью воспользоваться тоже не умею. Столько раз сидела в психушках, но как только меня оттуда выпускали, в тот же день опять ходила подогретая. Кажется, я уже не верю, что смогу вылечиться.

Проснулась ночью и не могу больше уснуть. Со сном «большие проблемы. Когда действие морфина кончается, сна уже ни в одном глазу. Я не верю, что от наркомании можно вылечиться. А может, в этих психушках просто не умеют лечить наркоманов? Не знаю. Наверное, мне еще хочется немножко пожить, хотя все уже кажется бессмысленным.

Вколола себе больше обычного. Хотелось ничего не чувствовать. В такой день, как сегодня, мне всегда бывает грустно. Рождество. Громкие слова или ирония судьбы? Сама не знаю. Лишняя доза «майки» у меня уже приготовлена, и о’кей. Плевать мне на то, что делается вокруг. Через тот дурман, который я себе вкатила в канал, не очень-то и разберешь что к чему. Там, за дверями, сейчас, наверное, много чего происходит. Ради такого дня удалось даже товара побольше раздобыть, и за нормальную цену. Сегодня все наркоманы себя как-то по-особенному чувствуют. В такой день они делаются добрее.

В подворотне встретила одного парня, он был на кумаре. Его так трясло, что он даже не мог попасть себе в жилу. Я перетянула ему руку ремнем, и дело сладилось. Он мне только грустно улыбнулся.

Получила письмо от пани Мэрии. Она пишет, что мне нужно немедленно ложиться на лечение. Да, но как это сделать? Я не хочу снова пропускать школу. И потом, тогда придется рассказать все родителям. А это самое ужасное. Хотя, наверное, они согласятся. Даже наверняка, ведь они меня любят. Мне действительно надо «прочистить» кровь. Нельзя все время поднимать дозы И еще это проклятое одиночество. Колоться вместе с другими я не могу. Это болото. Предпочитаю тонуть в одиночку.

Что меня ждет в новом году? Вот если бы на самом деле стать свободным человеком. ЧЕЛОВЕКОМ. А не безвольным наркоманом. Когда это кончится?

Чувствую себя плохо. В школе до меня ничего не доходит. Пани Мария написала, чтобы (в феврале я приезжала в Варшаву. Это очень далеко. А здесь приходится жить от иглы до иглы. Опять нужно достать ампулы с «майкой», и побольше.

Пришлось глотать «коду» , потому что не хватило «майки». Проглотила и спокойно пошла в школу. Ко второму уроку раздулась, как пузырь. Все тело начало зудеть. Невозможно было терпеть, все чесалось, особенно руки и голова. Учительница послала меня к дерматологу. Наивное создание. Хотя откуда им, собственно, знать, в чем дело? Я боялась возвращаться домой, шаталась без цели по улицам. Слегка отпустило. В трамвае задремала и заехала черт знает куда. Но в конце концов какая-то добрая душа меня разбудила.

Дома все по-старому. И не уверена, изменится ли что-нибудь. Но я все равно их люблю. Только какой прок от этой любви? Разве что есть надежда, что будет кому поплакать на моей могилке.

Меня что-то мучает, настроение – хуже некуда. Все чаще думаю о самоубийстве. Я уже по горло сыта и школой, и своими примерными подругами из класса. Как это можно просто радоваться жизни?! Не понимаю.

Пошла за товаром. Милиция, похоже, взбесилась, людей на улице проверяют. В нашем городе страшно много наркоманов.

Кажется, мне нужна помощь. ПОМОЩЬ! Наширялась под завязку. Даже ручку в руке не могу удержать. Перед глазами кружится все мое царство. Сижу за столом, уставившись на это хозяйство: разбитые стекляшки, грязные насосы, забитые иглы. Надо бы прибраться. Но нет сил даже двинуться с места. Приросла к креслу. На бумагу капают слезы. Слезы?

Где-то там, глубоко, спрятан мой спасительный альпинистский канат. Он есть, я знаю. Я сама его куда-то запихала. Родителей нет, уехали на несколько дней. Нету сил, чтоб его отыскать.

Там, за окном, что-то происходит.

Ночью у меня начались какие-то глюки. Я кричала. Всех перебудила. Долго не могла успокоиться. Это было ужасно.

Появились деньги, и я, само собой, пошла прикупить себе еще «майки». Пришла туда к ним, все забалдевшие – накололись. Хотели, чтоб я осталась, хотя мне тут не очень-то доверяют, одиночек они не любят. Да, я наркоманка. Сама себя доканываю, но, кроме себя, я никого больше губить не собираюсь. А они втравляют других. Лучше быть одной. У меня даже парня нет. Наркомана я не хочу, а нормальный не станет связываться с наркоманкой. Может, я уже не верю в любовь?

Я простудилась. Настроение испортилось. Лежу, запертая в четырех стенах. Одиночество меня добивает. Даже книжки уже не интересуют. А когда-то я так любила читать. Слишком много думаю о всяких ненужных вещах. Мне снятся кошмарные сны. Сегодня уже два раза двинулась. Дальше – больше. Я уже не могу существовать без наркотиков, но и после них уже ни на что не гожусь. Судя по всему, от лечения не уйти. Опять психушка. Придется всю историю начинать сначала.

Когда-то один врач очень красочно расписал мне, что будет с моим организмом, если я не перестану колоться. Может, сразу покончить со всем этим? Достаточно только увеличить дозу. Нет, это тоже бессмысленно.

В школе – стодневка. У меня она только через год, если доживу, конечно. Но зачем мне это жалкое прозябание? Кончился товар. Глаза слезятся, все тело ломит. Я не смогу выдержать на кумаре, одной мне его не осилить. Надо переходить на «колеса» – подлечить жилы. Мне уже не во что колоться. Вот если бы можно было вставить в канал такой аппаратик, как у тех, которые лежат под диализом, тогда бы никаких проблем не было. Но это только мечты. Остается дырявить свои собственные жилы, каждый день, да еще по несколько раз.

Встретила своего старого знакомого, наркомана. Он посмотрел на меня и сказал: «Баська, спасайся, ты еще можешь. Бросай это скотство». Я глядела на него ничего не видящими глазами, и мне хотелось сказать ему то же самое. Мы молча пошли с ним к поставщику за товаром. Только когда я вколола себе иглу, до меня дошли его слова. Он прав, я еще могу, я еще все могу. Но стоит ли возвращаться на тот берег? Зачем туда возвращаться? Только для того, чтобы спасти какую-то одну несчастную человеческую жизнь? Чтобы спасти себя? Может быть, и стоило бы. Господи, только ведь в это еще надо поверить. А во что можно верить после трех лет наркотиков? С обожанием смотришь на этот чертов шприц и ненавидишь себя. А главное – ненавидишь весь остальной мир …

Я поехала в Варшаву. Была на консультации у психиатра, мне уже выделили место в психиатрическом санатории. Потом мы долго разговаривали с пани Марией. Она обещала поговорить с моими родителями. Я очень мучаюсь из-за того, что их опять ждет то же самое.

Когда мы начинали, жизнь без наркотиков казалась невозможной, но в то же время это было ужасное рабство.

Но я все равно рада, что снова принимаю наркотики.

Я счастлива! Счастлива!

Лучше всего было вчера вечером.

С каждым разом все лучше и лучше.

Синяя трава.

Дневник пятнадцатилетней наркоманки [«Дневник Алисы», или «Синяя трава. Дневник пятнадцатилетней наркоманки» (англ. Go Ask Alice), 1971, - книга о жизни девочки-подростка, ставшей наркоманкой. Имя автора неизвестно.]

Юг Бронкса, квартал Хайд Пирс

Пятнадцатилетняя Джоди Костелло проснулась в насквозь мокрых простынях. Ее знобило, тело сотрясала крупная дрожь. Джоди с трудом поднялась и поплелась к окну.

«Что я делаю в этой дыре?»

В любом путеводителе по Нью-Йорку сказано, что этот район лучше обходить стороной. Хайд Пирс расположен всего в нескольких километрах от великолепного Манхэттена, но это не мешает ему быть совершенно бандитским кварталом. Несколько многоквартирных домов, покрытых граффити, никаких магазинов, а вокруг пустыри, усеянные обгорелыми остовами машин, которые никто и не думает отсюда убирать.

У Джоди была ломка. Все болело. Ноги сводило судорогами, суставы трещали. Казалось, что кости крошатся на множество маленьких кусочков.

«Черт, черт, я должна достать дозу!»

Сердце билось все сильнее, грудь вздымалась. Джоди потела, ее бросало то в жар, то в холод. Живот крутило, почки болели так, словно их проткнули железной спицей.

«О черт!»

Джоди задрала ночную рубашку и метнулась к унитазу. В щербатом зеркале на двери туалета отражалось то, чего она предпочла бы не видеть. Когда Джоди была маленькой, ей часто говорили, что она очень хорошенькая. У нее были красивые золотые локоны и зеленые глаза. Но она знала, что теперь она стала совсем другой.

«Ты просто тряпка, ничтожество, сожранное наркотиками».

На ее истощенное тело было страшно смотреть. Спутанные, обесцвеченные перекисью волосы с синими и красными прядями свисали на лицо. Черные круги под глазами были похожи на потеки туши. Она высвободила волосы, застрявшие в серьге, которая украшала проколотый нос. Еще одна серьга была в пупке, и там, похоже, начиналось нагноение.

У нее больше не осталось сил. А ведь раньше она много занималась спортом. Она играла в баскетбол, потому что была высокого роста. Очень высокого. Но чувствовала она себя маленькой и хрупкой, как ребенок. Потому что в ее сердце была огромная незаживающая рана. Когда Джоди было пять лет, не стало ее матери, и эта смерть заставила Джоди узнать, что такое тоска и ужас. И она не выдержала этого испытания. Они с матерью были очень близки. Настолько, насколько могут быть близки мать и дочь, растущая без отца. Но Джоди не искала себе оправданий.

Сразу после того, как ее мать погибла, Джоди отдали в приемную семью, но из этого не вышло ничего хорошего. Все твердили, что она невыносима, и это, скорее всего, было правдой. Больше всего ее беспокоило чувство незащищенности, и она делала все возможное, чтобы заглушить его.

Когда Джоди было десять лет, она начала нюхать растворитель, который нашла в ванной комнате. А потом стала наведываться в домашнюю аптечку за транксеном. Приемная семья отказалась от нее, и ей пришлось вернуться в приют. Она стала воровать по мелочи - шмотки, дешевые украшения, но скоро попалась и провела полгода в закрытом учреждении для малолетних преступников.

Там Джоди узнала, что есть вещи гораздо круче растворителя. И стала употреблять все, что попадалось под руку: экстази, крэк, героин, траву, таблетки… С некоторых пор она жила только ради этого.

Она постоянно гналась за кайфом, чтобы заглушить страх. Когда она впервые попробовала наркотики, это было так потрясающе, что она захотела снова и снова испытать это удивительное чувство. Да, потом начнется ад, но первый раз прекрасен, к чему отрицать?

Короче, наркота стала для Джоди идеальным средством от невыносимых страданий. Она помогала скрывать чувства. Все считали, что Джоди невероятно крута, но это было не так. Ей все время было страшно. Она боялась жизни, каждого следующего дня, вообще всего на свете.

К сожалению, она очень быстро попала в зависимость от наркотиков. Неприглядная правда заключалась в том, что с каждым разом доза становилась все больше. И принимать ее приходилось все чаще.

Прежде чем попасть сюда, Джоди два месяца провела на улице. Она жила тут с девчонкой, с которой познакомилась, когда покупала наркотики. Выйдя из учреждения для малолетних преступников, Джоди в школу даже не заглядывала, хотя раньше училась хорошо. Она была очень развита для своего возраста, и учителя говорили ей, что она умная. Она очень любила читать, но книги не могли спасти ее от страха. Книги не помогали стать по-настоящему сильной. Или она читала не те книги.

Джоди уже давно не доверяла взрослым. Все, что копы и воспитатели говорили ей, сводилось к тому, что она плохо кончит. Спасибо большое, она об этом и сама догадывалась. Джоди прекрасно понимала, что неуклонно движется навстречу смерти. Однажды она даже приняла целую упаковку снотворного, собираясь совершить великий переход. Но таблетки оказались недостаточно сильнодействующими, и она целую неделю провела в полной отключке. Лучше было бы перерезать вены. Не исключено, что когда-нибудь…

А сейчас нужно раздобыть дозу. И это значит, что придется идти к Сирусу.

Джоди встала с унитаза и спустила воду. Живот уже не так болел, но зато теперь ее тошнило и голова кружилась. От нее воняло, но у нее не было сил принять душ. Она натянула замызганные джинсы, свитер и старую куртку военного покроя.

«Сколько у меня денег?»

Джоди вернулась в комнату. Накануне около Парк Слоуп она вырвала сумочку у какой-то японки. «И это даже не настоящая Прада». Она открыла кошелек. В нем оказалось всего двадцать пять жалких долларов.

Этого было мало, но у Сируса наверняка что-нибудь найдется и за эти деньги. И Джоди отправилась на улицу. На город с неба сеял мелкий ледяной дождь. Джоди прикрыла глаза рукой, чтобы хоть как-то защититься от ветра, который нес по улице распоротые пакеты и грязную бумагу из переполненных урн.

Единственным, кто когда-то помог Джоди, был тот коп, Марк Рутелли, бывший приятель ее матери. Однажды он даже пытался ее отмазать, когда она украла у врача бланки рецептов. Дело получило огласку, и Рутелли едва не потерял работу. С тех пор Джоди старалась не попадаться ему на глаза. Она не хотела, чтобы у него были неприятности, и не хотела, чтобы ее сравнивали с матерью.

Джоди направилась к дому, в котором все почтовые ящики были вырваны из стены. Растолкала подростков, толпившихся на лестнице, и наконец оказалась перед нужной дверью. Она долго звонила, но никто не открывал. Она слышала, что в квартире на полную мощность работают радио и телевизор. Тогда она начала стучать кулаком.

Сирус, открой!

Через несколько минут дверь распахнулась. На пороге стоял толстый чернокожий подросток. Он совсем недавно распрощался с детством, но был уже огромного роста.

Привет, крошка!

Дай мне войти.

Он схватил ее за руку и втащил внутрь. Телевизор орал так, что звонка в квартире просто не было слышно. В обшарпанной квартирке царил полумрак, повсюду валялись объедки, воздух был затхлым. Сирус вошел в комнату, которая служила ему гостиной, плюхнулся в старое продавленное кресло и убавил звук навороченной плазменной панели.

Он собирался открыть шторы и окна, чтобы впустить в дом свет и немного проветрить, но Джоди не дала ему этого сделать.

Что у тебя есть? - спросила она.

Это зависит от того, сколько ты принесла.

Двадцать пять.

Двадцать пять баксов? Ну, ты не Билл Гейтс…

Сирус порылся в кармане, достал полиэтиленовый пакетик и помахал им перед носом у Джоди. Она подошла поближе и презрительно посмотрела на то, что он ей предлагал.

Что, больше ничего нет?

Сирус широко улыбнулся.

За это нужно еще немного добавить, - ответил он, расстегивая джинсы.

И не мечтай.

Да ладно тебе, иди сюда, крошка…

Пошел ты! - крикнула Джоди, попятившись. Она еще никогда не занималась сексом за дозу. Это был последний рубеж, который она пока не перешла. Но она знала, что рано или поздно наступит день, когда у нее опять будет ломка и она явится в эту самую квартиру без единого доллара в кармане. И никто не знает, что тогда случится.

Джоди швырнула Сирусу деньги, он бросил ей пакетик, и она поймала его на лету.

Развлекайся, детка, - сказал он ей и, прибавив звук, начал подпевать рэперу, которого показывали по телевизору. Слова он знал наизусть.

Джоди захлопнула дверь и скатилась вниз по лестнице. Совсем окоченев, она бежала мимо одинаковых высоток. И всю дорогу ее преследовали ужасные мысли. Еще несколько метров, и можно уколоться. На худой конец, можно сделать это прямо во дворе. На стоянке, среди мальчишек, которые катаются на скейтах между мусорными баками. Джоди мечтала только об одном - зарядить дозу, расслабиться, отключиться. Ни о чем не думать. И через некоторое время почувствовать, что страх исчезает. Его просто больше нет.

Она взлетела по лестнице со скоростью света, пинком захлопнула дверь и ворвалась в ванную комнату. Трясущимися руками разорвала упаковку и вытряхнула на ладонь маленький коричневый комок. Тут было мало, чтобы покурить, и Джоди решила уколоться.

Конечно, был некоторый риск - этот придурок Сирус мог натолкать туда чего угодно: тальк, какао, толченые таблетки. А может, и крысиную отраву!

Тем хуже, значит, придется рискнуть. И надеяться, что смерть от передоза настигнет ее не сегодня.

Джоди открыла аптечку, которая висела над раковиной, и вытащила все, что нужно для укола. Она положила коричневый шарик в половинку стеклянной бутылки из-под кока-колы, добавила немного воды и несколько капель лимонного сока. Зажигалкой подогрела дно, профильтровала жидкость через клочок ваты. К счастью, один шприц завалялся у нее с прошлого раза. Очень удачно. Иглой она вытянула всю жидкость из ваты. Нащупала вену на руке. Поднесла к ней иглу. Воткнула и закрыла глаза. Глубоко вдохнула и выпустила содержимое шприца в вену.

Теплая волна прошла по всему телу, снимая напряжение. Джоди легла на пол, уткнувшись головой в ванну. Она почувствовала, что улетает, что вокруг медленно возникает нечто вроде шара. Ей казалось, что она отделяется от своего тела.

Хорошо, что ее мать никогда этого не увидит. Наверное, умирая, она думала, что ее дочь ждет прекрасная жизнь, полная любви и счастья.

«Очень жаль, мама, но я просто грязная наркошка».

В том, что твои родители умерли, есть свои плюсы. Например, ты никогда уже их не разочаруешь.

Джоди вытащила из кошелька единственную фотографию матери, которая у нее осталась. Ей самой тут три или четыре года. Мама держит ее на руках. За спиной у них озеро и горы. Наверное, это Рутелли снимал.

Медленно, круг за кругом, Джоди спускалась в лишенный всяких звуков ад, напевая песенку… Это была ария Гершвина, которую мать пела ей вместо колыбельной: «Someone to Watch over Me». [«Та, что присматривает за мной» (англ.). ]

Тучи за окном рассеялись. Солнечные лучи скользили по стенам домов, но Джоди их не видела.

Человеческая жизнь подобна дуновению.

Когда Сэм открыл дверь палаты номер 808, Маккуин заканчивал партию в шахматы на электронной доске.

Кто выиграл? - спросил Сэм, просматривая сведения о состоянии здоровья пациента.

Я ему поддался, - ответил Маккуин.

Поддались компьютеру?

Ну да, захотелось сделать ему приятное. Иногда у меня бывает такое настроение. А вы, похоже, сегодня не в духе.

Да, но тем не менее я врач…

А я болен раком.

Едва успев закончить фразу, Маккуин зашелся кашлем. Сэм забеспокоился, но старик махнул рукой.

Доктор, все в порядке, не волнуйтесь. Сегодня я не умру.

Я счастлив.

А знаете, чего бы мне хотелось?

Сэм сделал вид, что задумался.

Ну, не знаю… Гаванскую сигару? Стриптизершу? Бутылку водки?

Мне бы хотелось выпить с вами.

Но послушайте…

Доктор, я не шучу. Немного пива в мужской компании. Тут недалеко есть кафе «Портобелло»…

Леонард, даже не думайте.

И что мне помешает туда отправиться?

Правила поведения, принятые в нашей больнице.

Маккуин пожал плечами:

Ну же, доктор! Один стаканчик напоследок! Мы с вами, в настоящем прокуренном баре, где играет музыка…

Леонард, вы же с трудом держитесь на ногах.

Сегодня я отлично себя чувствую. У меня в шкафу есть пиджак и пальто. Подайте их мне.

Сэм покачал головой.

Маккуин был настоящим бизнесменом, предпринимателем. Сорок лет он создавал предприятия и руководил ими. Еще в молодости он сколотил целое состояние, разорился и снова поднялся на гребне волны. Он любил риск и обладал особым даром убеждать, который не изменил ему даже теперь, на пороге смерти, в больничных стенах.

Эй, это займет всего час. И назовите хоть одну причину, чтобы отказаться от нашей затеи.

Я с легкостью найду целую сотню причин, - ответил Сэм, не давая сбить себя с толку. - И первая из них: я рискую потерять работу.

Чушь! Обещаю не сыграть в ящик во время нашей вылазки.

Нет, это слишком рискованно.

Но вы все-таки согласны, да? Ведь вы отличный парень.

Сэм не выдержал и улыбнулся. Маккуин понял, что победил.

* * *

«ПОСОЛЬСТВО ФРАНЦИИ

КОММЮНИКЕ ДЛЯ ПРЕССЫ

Наша молодая соотечественница Жюльет Бомон в ближайшие часы предстанет перед Третьим трибуналом Квинса, который должен решить вопрос о ее освобождении. Полиция Нью-Йорка признала, что мадемуазель Бомон не имеет никакого отношения к авиакатастрофе, которая несколько дней назад повергла в траур Соединенные Штаты Америки.

Наше Генеральное консульство в Нью-Йорке и посольство в Вашингтоне предприняли энергичные меры для того, чтобы сложившаяся ситуация разрешилась к удовлетворению обеих сторон».

* * *

Сэм и Леонард сидели в тихом уголке, в самой глубине зала «Портобелло». Лампа, стоявшая посреди стола, мягко освещала их лица. Леонард наслаждался обстановкой и маленькими глотками пил пиво. Сэм заказал стопятидесятую чашку кофе за день.

Ну, доктор, что-то мне подсказывает, что у вас есть новости о главной женщине вашей жизни…

Почему вы так решили?

Я чувствую такие вещи.

Может, поговорим о чем-нибудь другом? - предложил Сэм.

Без проблем, - легко согласился Маккуин. - Вы так до сих пор и не собрались погостить у меня в Коннектикуте?

Обязательно заеду туда на днях, - пообещал Сэм.

Свозите туда вашу подружку, ей понравится…

Леонард!

Ладно-ладно, молчу. Но пообещайте, что, когда будете там, не забудете заглянуть в подвал.

И попробовать ваши знаменитые вина?

Совершенно верно. Там есть одна особенная бутылка: бордо «Шеваль Блан» тысяча девятьсот восемьдесят второго года, которую я хранил как зеницу ока. Потрясающее вино, просто фейерверк вкуса.

- «Шеваль Блан», - повторил Сэм с чудовищным акцентом.

- «White Horse», - перевел Леонард.

Это виски?..

Маккуин закатил глаза.

О боже. Вы вообще ничего не понимаете!

Ну да, - признал Сэм.

Ладно, неважно. Все равно выпейте это вино вместе с ней.

Она француженка, - сказал Сэм.

Значит, сможет оценить по достоинству.

Несколько минут никто не произносил ни слова.

Сэм сунул руку в карман и нащупал пачку сигарет, хотя знал, что закурить ему удастся не скоро. Маккуин спросил:

Почему вы не с ней сегодня вечером?

Потому что не могу.

Думаете, у вас еще будет время, да? Мы всегда так говорим, но…

Она в тюрьме.

Маккуин замолчал на полуслове.

Доктор, вы шутите?

Сэм покачал головой.

Я объясню… - И он рассказал старику, как влюбился в Жюльет с первого взгляда, рассказал о снегопаде, о сказочных выходных, о размолвке в аэропорту.

Я не понимаю, зачем она сказала, что она адвокат?..

Ну не будьте таким наивным! Она не призналась, что была официанткой, чтобы не казаться простушкой, которая заигрывает с богатым блестящим врачом.

Но я не богат, - возразил Сэм, - и я вовсе не блестящий. Обычный специалист, и все.

Хм, специалист? Тогда уж точно не в области женской психологии!

Сэм сначала возмутился, но все-таки признал, что Леонард прав.

Соврала не только Жюльет. Я сказал ей, что женат.

Маккуин вздохнул.

Опять ваша Федерика!

Сэм поднял руку, призывая его остановиться.

Я должен вам кое-что сказать.

И Сэм рассказал старику то, о чем не говорил еще никому. Рассказал историю их трудной любви с Федерикой. Маккуин внимательно слушал, и вскоре его обычное любопытство сменилось искренним сочувствием. Как правило, Сэм был не склонен откровенничать, но в тот вечер говорил без всякого стеснения. С Леонардом он был знаком не так давно, но что-то в нем вызывало доверие. Маккуин обладал той мудростью, которая открывается тем, кто смирился с близкой смертью, и это внушало Сэму уважение и задевало чувствительные струны в его душе.

Было уже поздно, когда он закончил свой рассказ. На улице стало меньше машин. Кафе скоро должно было закрыться, последние клиенты расходились. Маккуин и Сэм молча вернулись в больницу. Леонард устал. Сэм проводил старика в палату, незаметно поддерживая его. Перед тем как проститься, Маккуин указал на карман халата, в котором Сэм всегда носил маленький диктофон, которым пользовался во время обходов.

Думаю, вы должны рассказать Жюльет обо всем. Так, как рассказали мне.

* * *

Жюльет сидела в камере на койке, прислонившись к стене, опустив голову на руки. Она чудовищно устала и уже ничего не боялась. В голове теснились сотни вопросов. «Что такое жизнь и зачем она нужна? Что такое удача и от чего она зависит? Насколько мы вольны выбирать свою судьбу? Судьба или случай - что важнее?»

Чтобы выбить из Жюльет какие-то дикие признания, инспектор Ди Нови угрожал посадить ее на «Баржу», в плавучую тюрьму, стоявшую на якоре недалеко от Бронкса. Но она не сдалась. Сокамерницы, большей частью негритянки и латиноамериканки, называли ее Француженкой и не могли понять, за что ее тут держат.

Жюльет призналась, что подделала дату на визе, но этого было мало, чтобы считать ее террористкой. Она сделала это ради мужчины. Ради того, кто посмотрел на нее не так, как другие. Кто заставил ее почувствовать, что она особенная, удивительная, неповторимая.

И если бы понадобилось, она бы сделала это снова.

Потом Жюльет подумала о родителях, о сестре… Даже если ее выпустят из тюрьмы и отправят домой, это ничего не изменит. Она снова всех подвела. Что бы она ни делала, она никогда не будет соответствовать их высоким требованиям.

Она хотела стать кинозвездой, а стала официанткой. Она хотела понравиться мужчине, а попала в тюрьму. Просто неудачница…

Загремели ключи, охранник принес обед. Жюльет проковыляла к окошку, как птица с перебитым крылом. В горле пересохло. Она открыла бутылочку минеральной воды и выпила сразу половину.

Жюльет заметила свое отражение в металлическом подносе. Оно было мутным, но все равно было видно, что ее лицо стало бледным и осунулось, зрачки расширились от недосыпа. Грустно усмехнувшись, Жюльет вспомнила, сколько часов потратила, чтобы стать самой красивой. Сколько часов потеряно, чтобы соответствовать современным канонам красоты. «Почему считается, что за красивым фасадом обязательно скрывается прекрасная душа? Почему в наше время все хотят быть молодыми и стройными, хотя начиная с определенного возраста становится очевидно, что в этой борьбе невозможно победить?»