Афанасий Фет — Ель рукавом мне тропинку завесила: Стих. Возможно вам будет интересно

Чичиков познакомился с Ноздревым раньше, на одном из приемов в городе NN, но встреча в трактире – первое серьезное знакомство с ним как Чичикова, так и читателя.

Мы понимаем, к какому типу людей принадлежит Ноздрев, сначала видя его поведение в трактире, его рассказ о ярмарке, а затем прочитав непосредственную авторскую характеристику этого «разбитного малого», «исторического человека», имеющего «страстишку нагадить ближнему, иногда вовсе без всякой причины». Чичикова мы знаем как совсем другого человека – степенного, серьезного, собранного. Однако существует гипотеза, что все помещики, которых посещает Чичиков, являются в какой‑то степени его двойниками, со всеми ними его что‑то объединяет. В частности, с Ноздревым объединяет их то, что оба они так или иначе плуты, но Ноздрев – плут «бескорыстный», а Чичиков – плут‑предприниматель. Впрочем, при сходстве этого внутреннего зернышка характеры их и манера поведения различны. Это можно проследить уже на материале эпизода в трактире.

Чичиков останавливается в трактире с определенной и естественной целью – дать отдохнуть лошадям и подкрепиться самому. Относился он к «господам средней руки», которые обладают прекрасным желудком – «завидным даянием неба», как говорит о нем автор. Поэтому Чичиков заказывает блюдо серьезное – поросенка, да чтоб непременно с хреном и сметаною. За едой он расспрашивает хозяйку обо всем, что касается ведения трактира, ее семейного достатка, разузнает, какие в окружности живут помещики. В общем, ни на минуту не забывает о своем основном деле. Зачем остановился у трактира промотавшийся, проигравшийся, не имеющий денег заплатить даже за рюмку водки Ноздрев, так и не становится понятным. Скорее всего остановился потому, что просто не может проехать мимо какого‑либо трактира, зная, что там нередко можно повстречать кого‑нибудь, положить начало очередному приключению.

Так и случилось. Ноздреву «посчастливилось» встретить Чичикова, последнему же можно лишь посочувствовать, потому что для него это была завязка приключения вряд ли интересного и желанного. Ноздрев, зайдя в трактир, тут же будто заполняет собой все пространство, на задний план уходят и Чичиков, и зять Ноздрева, и хозяйка, которой удается предложить новому посетителю, забывшему, что в трактирах принято обедать, лишь рюмку анисовой. Ноздрев безмерно рад видеть Чичикова, представляет его зятю как человека родственного и приятного ему, убеждает, что видит в их знакомстве и встрече чуть ли не вмешательство самой судьбы: «Мижуев, смотри, вот судьба свела: ну что – он мне или ему?». Правда, никакого уважения в его отношении не видно: обращается он исключительно на «ты», называет нашего героя «брат Чичиков» и за весь разговор не дает ему вставить практически ни слова. Не дождавшись даже ответа на приветствие, Ноздрев заявляет, что он с ярмарки, да так проигрался, что приехал на «обывательских», при этом он сам нагибает голову Чичикова, чтобы тот в окно увидел его «экипаж». И дальше следует рассказ о том, какова была ярмарка, кто и как кутил. При этом иногда Ноздрев забывает, что Чичиков не знаком ни с его друзьями, ни с обстоятельствами его жизни: «Я ему сулил каурую кобылу, которую, помнишь, выменял у Хвостырева… Чичиков, впрочем, отроду не видел ни каурой кобылы, ни Хвостырева». А иногда приписывает Чичикову такие свойства, которыми последний вовсе не обладает, но которые сам Ноздрев хотел бы в нем видеть. В частности, он убежден в том, что Чичиков непременно бы сошелся с поручиком Кувшинниковым, да так, что не расставался бы с ним. Между тем Кувшинников – плут и кутила, картежник, который «и в гальбик, и в банчишку», волокита, отпускающий дамам комплименты на французском и пошло называющий это «попользовать насчет клубнички». Уж никак не смог бы Чичиков сойтись с таким человеком. Для Ноздрева человек хорош или плох в зависимости от того, сколько он способен выпить и прокутить. Чем большего масштаба разгул свойствен человеку, тем лучше он кажется Ноздреву. Поэтому прекрасны Кувшинников, штаб‑ротмистр Поцелуев, называющий бордо «бурдашкой», и поэтому неодобрительным смехом отмечает он намерение Чичикова ехать к Собакевичу – ведь у Собакевича не найдешь ни «банчишки», ни «доброй бутылки какого‑нибудь бонбона». Так, подчиняясь уговорам неугомонного Ноздрева и своему желанию выманить у него мертвые души, решает Чичиков заехать к «гостеприимному» помещику. Вряд ли бы он решился бы на это, откройся ему хоть на секунду, чем обернется это гостеприимство.

«Ель рукавом мне тропинку завесила…» Афанасий Фет

Ель рукавом мне тропинку завесила.
Ветер. В лесу одному
Шумно, и жутко, и грустно, и весело,-
Я ничего не пойму.

Ветер. Кругом все гудёт и колышется,
Листья кружатся у ног.
Чу, там вдали неожиданно слышится
Тонко взывающий рог.

Сладостен зов мне глашатая медного!
Мертвые что мне листы!
Кажется, издали странника бедного
Нежно приветствуешь ты.

Анализ стихотворения Фета «Ель рукавом мне тропинку завесила…»

Последний период творчества Афанасия Фета неразрывно связан с именем Марии Лазич – польской красавицы, в которую поэт был когда-то влюблен. Он не пожелал связывать свою жизнь с этой девушкой из разорившейся семьи и предпочел разорвать с ней отношения, о чем потом горько сожалел. Ситуация усугублялась тем, что вскоре Мария Лазич погибла на пожаре, и Афанасий Фет винил себя в ее смерти.

Если ранние стихи этого поэта были пронизаны легкостью бытия и наивной восторженностью, то после гибели Марии Лазич ее образ стал незримо присутствовать практически в каждом произведении того автора. Стихотворение «Если ель рукавом мне тропинку завесила…» написанное в 1891 году, в этом отношении не является исключением. Оно появилось на свет уже после того, как был написан целый цикл покаянных произведений, посвященных возлюбленной. Фет в полной мере вкусил горечь этой потери и, по утверждению очевидцев, даже повредился в рассудке на почве горя. Однако никто, включая законную супругу поэта, до самой его смерти не мог разгадать тайну его довольно странного поведения, ведь стихи, посвященные Марии Лазич, Фет отказывался публиковать.

Впрочем, произведение «Если ель рукавом мне тропинку завесила…» увидело свет еще при жизни поэта и вошло в сборник «Вечерние огни». Объясняется это тем, что в стихотворении содержится лишь косвенный намек на Марию Лазич, уловить который человеку непосвященному просто невозможно. Со стороны кажется, что Фет, одно время увлекшийся философской тематикой, вновь вернулся к пейзажной лирике. Действительно, автор мастерски описывает заснеженный лес, в котором чувствует себя «и жутко, и грустно, и весело». Поднимается буря, из-за которой последние осенние листья «кружатся у ног», однако в шуме ветра поэту чудится «тонко взывающий рог».

Этот звук так мил и приятен Фету, что он готов поддаться соблазну и отправиться на зов «глашатая медного», который воспринимает, как глас судьбы. Но мало кто догадывается, что в последней строчке этого стихотворения кроется разгадка. Поэту кажется, что «издали странника бедного нежно приветствуешь ты», и в этой фразе речь идет о Марии Лазич. Фет мечтает о встрече с ней, хотя прекрасно понимает, что для этого ему придется расстаться с жизнью. Впрочем, подобная перспектива его нисколько не пугает, и он готов с радостью подчиниться таинственному зову, который влечет его в вечность .

Древние говорили - поэтами рождаются. И Фет действительно родился поэтом. Замечательная художественная одаренность составляла суть его сути, душу его души. Уже с детства был он "жаден до стихов", испытывал ни с чем не сравнимое наслаждение, "повторяя сладостные стихи" автора "Кавказского пленника" и "Бахчисарайского фонтана". В немецком пансионе ощутил он первые "потуги" к поэтическому творчеству: "В тихие минуты полной беззаботности я как будто чувствовал подводное вращение цветочных спиралей, стремящихся вынести цветок на поверхность; но в конце концов оказывалось, что стремились наружу одни спирали стеблей, на которых никаких цветов не было. Я чертил на своей аспидной доске какие-то стихи и снова стирал их, находя их бессодержательными".
Ель рукавом мне тропинку завесила.
Ветер. В лесу одному
Шумно, и жутко, и грустно, и весело, -
Я ничего не пойму.
Огромный успех лирические стихи Фета встречали все же преимущественно в литературных и потому довольно узких кругах. Это прямо должен был признать тот же Боткин, отмечая, что хотя в журналах тех лет о лирике Фета отзывались с "сочувствием и похвалами, но тем не менее, прислушиваясь к от зывам о ней публики не литературной, нельзя не заметить, что она как-то недоверчиво смотрит на эти похвалы: ей непонятно достоинство поэзии г. Фета. Словом, успех его, можно сказать, только литературный: причина этого, кажется нам, заключается в самом таланте его".
Последнее справедливо лишь отчасти. Истинная причина заключалась не столько в характере фетовского поэтического дарования, сколько в резком, еще более остро обнаружившемся несоответствии его с "духом времени". В отличие от гениального выразителя этого "духа" -- Некрасова лира Фета на всем протяжении его творчества не была переозвучена "на другой лад".
Ветер.
Кругом все гудёт и колышется,
Листья кружатся у ног.
Чу, там вдали неожиданно слышится
Тонко взывающий рог.
В суженное художественного мира фетовской поэзии - в отсутствии в нем не только гражданских мотивов, но и вообще связи с общественными вопросами, ставившимися "духом времени" и остро волновавшими современников, - видели критики-шестидесятники коренной недостаток Фета. Все это знаменовало окончательный разлад между Фетом и "духом времени".
Уход от неудовлетворяющего реального мира в мир, создаваемый искусством, от борьбы со злом, от "битв" - в эстетическую созерцательность, - все это характерные черты того типа литературного романтизма, который Горький называл "пассивным" и родоначальником которого в России был В.А.Жуковский. В лирике Фета, несомненно, имеются родственные Жуковскому черты, возникшие в результате как исторической преемственности, так и типологических совпадений. Но имеется и существеннейшее между/ними различие.
В идеальном мире"лирики Фета, в противоположность Жуковскому, нет ничего мистически-потустороннего. Извечным объектом искусства, считает Фет, является красота. Но эта красота не "весть" из некоего нездешнего мира, это и не субъективное приукрашивание, эстетическая поэтизация действительности - она присуща ей самой. "Мир во всех своих частях равно прекрасен, - утверждал Фет. - Красота разлита по всему мирозданию и, как все дары природы, влияет даже на тех, которые ее не сознают, как воздух питает и того, кто, быть может, и не подозревает его существования. Но для художника недостаточно бессознательно находиться под влиянием красо ты или даже млеть в ее лучах. Пока глаз его не видит ее ясных, хотя и тонко звучащих форм, там, где мы ее не видим или только смутно ощущаем, - он еще не поэт... Итак, поэтическая деятельность, очевидно, слагается из двух элементов: объективного, представляемого миром внешним, и субъективного, зоркости поэта - этого шестого чувства, не зависящего ни от каких других качеств художника. Можно обладать всеми качествами известного поэта и не иметь его зоркости, чутья, а следовательно, и не быть поэтом... Ты видишь ли, или чуешь в мире то, что видели или чуяли в нем Фидий, Шекспир, Бетховен? "Нет". Ступай! Ты не Фидий, не Шекспир, не Бетховен, но благодари Бога и за то, если тебе дано хотя воспринимать красоту, которую они за тебя подслушали и подсмотрели в природе".
Представлению о "красоте", как о реально существующем элементе мира, окружающего человека, Фет остается верен до конца. "Целый мир от красоты, от велика и до мала", - читаем в одном из позднейших его стихотворений, примыкающих к периоду "Вечерних огней". И в этом отношении Фет идет не за Жуковским, а за Пушкиным, во всеохватывающем творчестве которого среди бесчисленных семян и побегов, прорастающих в последующей русской литературе, есть и несомненное и по-своему весьма значительное "фетовское" зерно.
Сладостен зов мне глашатая медного!
Мертвые что мне листы!
Кажется, издали странника бедного
Нежно приветствуешь ты.
О блеске, силе, остроте, глубине и одновременно поэтичности ума Фета свидетельствуют и его критические статьи и образцы его художественной прозы. И все это интеллектуальное богатство, все напряжение воли, все силы души он обратил на достижение поставленной цели, идя к ней всеми путями, не различая добра и зла, жертвуя своей идее-страсти всем самым близким и дорогим.

Творчество Афанасия Фета отличает утонченный лиризм, выразительность образов, красота и мелодичность слога. Стихотворение «Ель рукавом мне тропинку завесила» написано в ноябре 1891 года семидесятилетним поэтом за год до кончины. При этом оно поразительно свежо и удивляет непосредственностью эмоциональных переживаний, которые испытывает поэт.

Главная тема стихотворения

Тема стихотворения, как и в большинстве лирических миниатюр Фета, воспроизведение эмоционального настроения лирического героя через описание природы. Поэт передает свое душевное волнение и неясные предчувствия перемен. При этом настроение автора полностью соответствует тому состоянию, в котором находится окружающая его природа. Очутившись в осеннем лесу, застигнутый ветряным шквалом, автор пытается разобраться в душевных порывах, которые происходят и в нем самом.

Стихотворение сюжетно делится на две части. В первой описывается картина природы: осенний лес шумит, гудит и роняет листья под напором ветра. Здесь же дается описание состояния самого лирического героя, который ассоциируется с автором: «шумно, и жутко, и грустно, и весело…» При этом рассказчик уточняет, что ему не разобраться в том, что же происходит в его душе, какие эмоции доминируют. Главное здесь - ощущение, что что-то должно произойти. Возможно, поэт ждет какого-то чуда и его приход предопределен. Далее, сюжетно это вторая часть произведения, автор «неожиданно» слышит звук «тонко взывающего рога». Вот и чудо! Ведь это воспринимается, как приветствие «страннику бедному» от нежного друга. И уже не страшна лесная шумная глушь и «мертвые что мне листы». Зов глашатая сладостен.

В жизни Фета была трагически завершившаяся любовь. Он сам отказался от счастья провести жизнь с любимой, но небогатой женщиной. А вскоре и она навсегда ушла из этого мира, не оставив ему надежды даже на случайную встречу. Фет помнил о своей любимой всегда, до конца жизни. Не ее ли нежный зов услышал он в бушующем от ветра осеннем лесу? Поэт доверчиво открывает читателю душу, просто, без прикрас и самолюбования рассказывает о смятении в душе и сладостной надежде на встречу с любимым другом, которую подарил донесшийся сквозь шум ветра зов медного рога.

Структурный анализ стихотворения

Стихотворение написано в излюбленном Фетом жанре поэтической миниатюры. Это зарисовка, наподобие тех, которые пишет художник, но в виде литературного произведения. Сходство с произведением живописи ему придает использование ярких образов: «ель рукавом… завесила», «глашатая медного», «мертвые… листы». Доминирующим образом в произведении становится ветер. Этим словом начинаются две строфы стиха, и для большего эффекта восприятия оно выделено в однословное предложение. Чередование коротких и длинных строф создает особый порывистый ритм стихотворения, ассоциирующийся со шквалами ветра, сбившимся шагом человека и прерывистым от волнения дыханием. Произведение, как и многие у Фета, очень музыкально. Оно таит в себе некую мелодию, которую, кажется, только и нужно, что записать нотами.

Удивителен талант Фета легко и непринужденно умевшего выразить в стихотворных строках невесомые, едва улавливаемые душевные движения. Поражает и изящная легкость, с которой создан одухотворенный образ природы и чувство гармонии с ней человека.