Батеньков гавриил степанович модель государственного управления. Г.С

Писатель.

Биография

Родился в семье тобольского дворянина обер-офицера Степана Герасимовича Батенькова (ок. 1738 - 1808), мать - урожд. Урванцева. У своего отца был 20-м ребенком.

Родился он «почти мертвым» (по легенде только при похоронах, уже в гробике, обнаружил признаки жизни). С детства отличался чрезвычайной нервностью, был близорук, хотя обходился без очков, был слаб голосом, услышанный в детстве звук большого колокола расстроил его слух.

Воспитывался в Тобольском военно-сиротском отделении, а также в народном училище и гимназии. С 1810 (или 1811) года - в Дворянском полку при 2-м кадетском корпусе в Петербурге . Однокашник В. Ф. Раевского . 21 мая 1812 года выпущен прапорщиком в 13-ю артиллерийскую бригаду.

Отечественная война 1812 года

В Петербурге

Указом от 28 июля 1821 года назначен в Особый сибирский комитет с переводом в Петербург. 29 января 1823 года назначен по особым поручениям по части военных поселений, а затем - членом Совета главного над военными поселениями начальника - А. А. Аракчеева . 25 января 1824 года произведён в подполковники . С 10 июля 1824 года - старший член Комитета по отделениям военных кантонистов. Участвовал в разработке устава об управлении инородцев , определявшего правовой статус и внутреннее самоуправление коренных народов Сибири до Февральской революции.

Вышел в отставку вследствие разных неприятностей по службе.

Проявил себя как архитектор. Наиболее показателен дачный комплекс на Степановке для виноторговца Степана Егоровича Сосулина : большая дача с террасой (сгорела в 1927 году) [ ] , с надворными постройками, с оранжереей; помещения для мыловаренного, свечного, кожевенного заводов; деревянная церковь. Рядом с комплексом возвёл себе дом - «Соломенный дворец». Ни одна из построек не сохранилась.

Последние годы жизни

Похоронен в с. Петрищево.

Основные идеи и произведения

Оставил много (по большей части неопубликованных) работ (в том числе «Повесть собственной жизни»), был незаурядным поэтом (при жизни издана только поэма «Одичалый», ряд произведений напечатаны в первой половине XX века) и критиком. Известна его статья, написанная по поводу сообщения о предполагавшемся выходе в свет 2-го тома «Мёртвых душ» Н. В. Гоголя .

В 1970-е годы А. А. Илюшин издал ряд ранее неизвестных философских стихотворений Батенькова, вызвавших высокую оценку критики и литературоведения 1970-1980-х годов; они вошли в несколько антологий и неоднократно переиздавались. Рукописи этих стихотворений в настоящее время неизвестны. Ученик Илюшина М. И. Шапир в 1990-е годы выдвинул гипотезу о том, что эта часть корпуса батеньковской поэзии (по объёму почти половина) представляет собой мистификацию, сочинённую Илюшиным, и посвятил данной проблеме объёмный труд , однако признал, что при существующих филологических методах не может этого строго доказать.

Избранные труды

Источник - .

• Батеньков Г. С. О египетских письменах. - СПб. : тип. Н. Греча, 1824. - 109 с.
• Батеньков Г. С. Письма // Письма Г. С. Батенькова, И. И. Пущина и Э. Г. Толля / Под общ. ред. Б. П. Козьмина. - М .: Всес. б-ка им. В. И. Ленина, 1936.
• Батеньков Г. С. Сочинения и письма / Отв. ред. С. Ф. Коваль. - Иркутск: Вост.-Сиб. кн. изд-во, 1989. - Т. 1: Письма (1813-1856). - 525 с. - («Поляр. звезда»: Документы и материалы). - 50 000 экз. - ISBN 5-7424-0037-3 .

Награды

Орден Святого Владимира 4 степени с бантом (1814)

Памятные места

В Санкт-Петербурге

• лето 1821 года - гостиница «Демут» - набережная реки Мойки, 40;
• вторая половина 1822 года - квартира З. П. Тизенгаузен в Училище правоведения - набережная реки Фонтанки, 6;
• 1823-1825 годы - дом Армянской церкви святой Екатерины - Невский проспект, 42.

В Калуге

• 1856-1863 - в доме, где жил Гавриил Степанович Батеньков, создан музей «Мемориальный дом Г. С. Батенькова » - улица Суворова , 42.

В Томске

• 1846-1856 годы

Напишите отзыв о статье "Батеньков, Гавриил Степанович"

Литература

• // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). - СПб. , 1890-1907.
• Бородавкин А. П., Шатрова Г. П. Декабрист Г. С. Батеньков. - Томск: Кн. изд-во, 1960. - 91 с. - 5000 экз.
• Илюшин А. А. Поэзия декабриста Г. С. Батенькова. - М .: Изд-во МГУ, 1978. - 168 с. - 16 350 экз.
• Карцов В. Г. Декабрист Г. С. Батеньков. - Новосибирск: Наука, 1965. - 239 с. - 775 экз.
• Надточий Ю. С. Пробуждение: [О декабристе Г. С. Батенькове]. - Свердловск: Сред.-Урал. кн. изд-во, 1991. - 234 с. - (Наши земляки). - 20 000 экз. - ISBN 5-7529-0250-9 .
• В. Юшковский , «Батеньков в Томске», Томск, 2004 г.
• Г. С. Батеньков (К 200-летию со дня рождения).//«Сибирская старина». 1993, № 4. Томск
• Гордость Томска: Сб. очерков (Сост. А. К. Черненко , С.П. Федотов ). -- Новосибирск: Западно-Сибирское книжное издательство, 1982. -- 288 с., 15 ил. С. 9--32.

Примечания

Ссылки

• в библиотеке Максима Мошкова
• // Русский биографический словарь : в 25 томах. - СПб. -М ., 1896-1918.
• . Музей декабристов (29 января 2012). Проверено 29 марта 2012. .
• Коллектив авторов под рук. С.И. Гольдфарба. . Иркутск. Историко-краеведческий словарь . Сибирская книга (2011). .
• . .

Отрывок, характеризующий Батеньков, Гавриил Степанович

В пятницу Ростовы должны были ехать в деревню, а граф в среду поехал с покупщиком в свою подмосковную.
В день отъезда графа, Соня с Наташей были званы на большой обед к Карагиным, и Марья Дмитриевна повезла их. На обеде этом Наташа опять встретилась с Анатолем, и Соня заметила, что Наташа говорила с ним что то, желая не быть услышанной, и всё время обеда была еще более взволнована, чем прежде. Когда они вернулись домой, Наташа начала первая с Соней то объяснение, которого ждала ее подруга.
– Вот ты, Соня, говорила разные глупости про него, – начала Наташа кротким голосом, тем голосом, которым говорят дети, когда хотят, чтобы их похвалили. – Мы объяснились с ним нынче.
– Ну, что же, что? Ну что ж он сказал? Наташа, как я рада, что ты не сердишься на меня. Говори мне всё, всю правду. Что же он сказал?
Наташа задумалась.
– Ах Соня, если бы ты знала его так, как я! Он сказал… Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня зависит отказать ему.
Соня грустно вздохнула.
– Но ведь ты не отказала Болконскому, – сказала она.
– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.

Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.

Памятник поэту-декабристу А. Одоевскому в Лазаревском

Все они красавцы, все они таланты, все они поэты… (Б.Окуджава)

И это действительно так. Со школьной скамьи мы знаем о поэтах-декабристах К. Рылееве, В. Кюхельбекере, А. Одоевском, писателе А.М. Бестужеве-Марлинском … Возможно, кто-то назовет еще несколько имен. А между тем почти каждый второй из них был поэтом, писателем, художником или музыкантом. Среди них были исследователи, переводчики, ученые, этнографы, изобретатели, просветители и учителя. Многие оставили свои воспоминания о сибирской ссылке, о восстании и его причинах, о товарищах, с которыми они были в изгнании. Некоторые из них отошли от идей декабризма, а некоторые остались верны им до конца жизни, несмотря на все испытания, которые пришлось им пережить.

Без преувеличения можно сказать, что эти люди были особыми, и это были не единичные личности, а целое поколение в нашей истории. Они доказали свою особенность даже не тем, что, выйдя на Сенатскую площадь, сознательно подписывали себе приговор, а всей своей последующей жизнью, в том числе на каторге. Поразительно: они были так молоды, но уже настолько зрелы, чтобы думать о переустройстве общества; так дерзки в своих действиях, но благородны по отношению друг к другу; так наивны в своей вере в возможность изменения государственного строя, но, по словам Н. Бестужева, «видели необходимость действовать, чувствовали необходимость пробудить Россию».

Они были очень талантливы. И еще хочется сказать о том, что, когда их называют государственными преступниками, забывают: большинство из них, несмотря на молодость, участвовало в Отечественной войне 1812 г., некоторые были ранены, многие награждены за храбрость в боях. Они победителями вошли в Париж!

В ссылке проявились все их лучшие качества, раскрылись таланты, проявились способности – в результате для регионов Сибири и Урала они сделали больше, чем мечтали сделать для России: здесь ими были открыты школы для простого народа, созданы кружки поэзии и живописи; они занимались огородничеством и садоводством, знакомили с ним местное население, вывели новые сорта для сурового уральского и сибирского климата. В Туринске декабристы посадили парк, сохранившийся до сих пор. Простому народу не столь были важны их политические взгляды, как добрые дела, они просвещали, лечили и даже материально поддерживали народ.
Память о них сохраняется в этих местах до сегодняшнего дня, причем память благодарная, а не официально навязанная.

Н. Бестужев. Автопортрет

Как уже было сказано выше, многие оставили воспоминания о событиях 14 декабря 1825 г., о членах тайных обществ, о жизни декабристов в Сибири. Так, например, известны «Записки декабриста» А.В Поджио , «Воспоминания» М.И. Муравьева-Апостола , «Воспоминания» Е.П. Оболенского , «Письма из Ялуторовска» И.И. Пущина , мемуары С. Волконского, М.А. Бестужева , «Записки» И.И. Горбачевского , «Записки декабриста». И. Д Завалишина , мемуары Н.И. Лорера , Н.О. Мозгалевского , «Записки» А.Е. Розена , мемуары С. Трубецкого, М.А. Фонвизина , неоконченная «Повесть собственной жизни» Г.С. Батенькова , серия писем, адресованных сестре (фактически история движения декабризма) М. Лунина , «Записки» Н.В. Басаргина. До сих пор историю декабрьского восстания изучают по «Запискам» Н. Басаргина. С ним после амнистии 1856 г. встречался и беседовал Лев Толстой, задумав писать роман «Декабристы». «Записки» А.Ф. Фролова , воспоминания об Отечественной войне 1812 г. В.С. Норова , мемуары А.М. Муравьева (младшего брата Никиты Муравьева), «Записки» М.А. Назимова , «Записки о Туруханском крае» Ф.П. Шаховского , мемуары Н.Р. Цебрикова , «Воспоминания» В.И. Штейнгеля, «Записки» И.Д.Якушкина . Кроме того, известны «Записки» М. Волконской и Полины Гебль (Анненковой).

Вот как об их творчестве говорит историк В.О. Ключевский: «Очень многие из них оставили после себя автобиографические записки; некоторые даже вышли недурными писателями. На всех произведениях лежит особый отпечаток, особый колорит, так что вы, вчитавшись в них, даже без особых автобиографических справок, можете угадать, что данное произведение писано декабристом. Я не знаю, как назвать этот колорит. Это соединение мягкой и ровной, совсем не режущей мысли с задушевным и опрятным чувством, которое чуть окрашено грустью; у них всего меньше соли и желчи ожесточения; так пишут хорошо воспитанные молодые люди, в которых жизнь еще не опустошила юношеских надежд, в которых первый пыл сердца зажег не думы о личном счастии, а стремление к общему благу».

Художник-декабрист П. Борисов "Букет сибирских цветов"

Некоторые декабристы были одарены, кроме литературного, и другими талантами: Н. Бестужев был не только прозаиком, мемуаристом, но и историком флота и замечательным художником. Он создал галерею портретов декабристов и членов их семей. П.А. Катенин – поэт, литературный критик, а также режиссер, автор и переводчик театральных пьес. А.И. Якубович – литератор. Н. Тургенев – автор книги «Россия и русские». М.Ф. Орлов – автор книги «О государственном кредите», сочинений по политической экономии и теории финансов. В 1814 г. он, будучи видным военачальником, принимал и подписывал акт о капитуляции Парижа, хотя ему было в то время только 26 лет. А.О. Корнилович – автор исторических сочинений. Ф.Ф. Вадковский – замечательный музыкант и поэт. П. Борисов – тонкий и романтичный художник. А.Е. Розен , кроме мемуаров, известен как автор других сочинений, он составил сборник стихов А. Одоевского.

Г.С. Батеньков был всесторонне образованным человеком, он писал стихи, известна его научная работа «О египетских письменах», он составлял проекты некоторых зданий и инженерных сооружений. К.П. Торсон писал статьи об изобретательстве. А.П. Барятинский – поэт. П.С. Бобрищев-Пушкин писал басни и лирические христианские стихи. И.И. Пущин – автор известных «Записок о Пушкине». В.Ф. Раевский, Ф.Н. Глинка – поэты. Глинка известен также написанными в жанре путешествия «Письмами русского офицера».

Как видно, одно только перечисление фамилий декабристов и их литературных трудов занимает немалое место. Объем статьи не позволяет рассказать подробно о творчестве каждого. Расскажем о творчестве только некоторых из них: как более известных, так и тех, чье творчество известно меньше.

«Горька судьба поэтов всех племен; Тяжеле всех судьба казнит Россию…» (В. Кюхельбекер)

Александр Иванович Одоевский (1802-1839)

А. Одоевский. Неизвестный художник

Струн вещих пламенные звуки
До слуха нашего дошли,
К мечам рванулись наши руки,
И - лишь оковы обрели.

Но будь покоен, бард!- цепями,
Своей судьбой гордимся мы,
И за затворами тюрьмы
В душе смеемся над царями.

Наш скорбный труд не пропадет,
Из искры возгорится пламя,
И просвещенный наш народ
Сберется под святое знамя.

Мечи скуем мы из цепей
И пламя вновь зажжем свободы!
Она нагрянет на царей,
И радостно вздохнут народы!

Поэзия Одоевского отличается эмоциональностью и живописностью, а также верой в человека, патриотизмом.

А.И. Одоевский родился 26 ноября 1802 г. в княжеской семье, получил хорошее домашнее образование. Интерес к литературе проявился рано, дружил с А.С. Грибоедовым, писателями В.Ф. Одоевским, А.А. Бестужевым-Марлинским. Стихов, написанных до 1825 г., сохранилось мало, т.к. поэт был требователен к своему творчеству и если считал произведение слабым, то просто уничтожал его.

Одоевский служил в Конногвардейском полку, когда вступил в Северное тайное общество. Один из самых молодых участников движения декабристов, с не устоявшимися еще политическими взглядами, он был полон энтузиазма и немедленной готовности к действиям. А когда пришло время действий, он по-мальчишески воскликнул: «Ах, как славно мы умрем!»

На Сенатской площади Одоевский командовал заградительной цепью, после поражения восстания был арестован и посажен в Петропавловскую крепость. Его мысли и переживания этого времени отразились в стихах «Утро», «Что мы, о Боже?..»:

А. Одоевский. Гравюра Г. Грачева

Что мы, о Боже?- В дом небесный, Где сын твой ждет земных гостей, Ты нас ведешь дорогой тесной, Путем томительных скорбей, Сквозь огнь несбыточных желаний! Мы все приемлем час страданий Как испытание твое; Но для чего, о бесконечный! Вложил ты мысль разлуки вечной В одноночно е бытие?

Был приговорен к 12 годам каторги и в кандалах отправлен в Сибирь. Позже срок каторжных работ был сокращен, и с 1833 по 1837 год он находился на поселении в Елани (близ Иркутска), а затем в Ишиме Тобольской губернии.

Именно в годы каторги и ссылки расцветает его талант, в основе которого неисчезающий в его творчестве мотив «вольности святой». Он часто обращается к летописным источникам, житиям, связанных с историей вольного Новгорода, Пскова, Смоленска («Зосима», «Неведомая странница», «Старица-пророчица»). Значительна в его творчестве тема поэта и поэзии («Сон поэта», «Тризна», «Умирающий художник», «Элегия на смерть А.С. Грибоедова»):

Где он? Кого о нем спросить? Где дух? Где прах?.. В краю далеком! О, дайте горьких слез потоком Его могилу оросить, Ее согреть моим дыханьем; Я с ненасытимым страданьем Вопьюсь очами в прах его, Исполнюсь весь моей утратой, И горсть земли, с могилы взятой, Прижму — как друга моего! Как друга!.. Он смешался с нею, И вся она родная мне. Я там один с тоской моею, В ненарушимой тишине, Предамся всей порывной силе Моей любви, любви святой, И прирасту к его могиле, Могилы памятник живой… (отрывок) 1929, Чита

Он пишет стихи, посвященные женам-декабристкам («По дороге столбовой», «Кн. М.Н. Волконской»):

Был край, слезам и скорби посвященный, Восточный край, где розовых зарей Луч радостный, на небе том рожденный, Не услаждал страдальческих очей; Где душен был и воздух вечно ясный, И узникам кров светлый докучал, И весь обзор, обширный и прекрасный, Мучительно на волю вызывал. Вдруг ангелы с лазури низлетели С отрадою к страдальцам той страны, Но прежде свой небесный дух одели В прозрачные земные пелены. И вестники благие провиденья Явилися, как дочери земли, И узникам, с улыбкой утешенья, Любовь и мир душевный принесли. И каждый день садились у ограды, И сквозь нее небесные уста По капле им точили мед отрады… С тех пор лились в темнице дни, лета; В затворниках печали все уснули, И лишь они страшились одного, Чтоб ангелы на небо не вспорхнули, Не сбросили покрова своего. 25 декабря 1829, Чита

В 182901830 гг. Одоевский создает историческую поэму «Василько», которая дошла до нас не полностью, в которой говорит о необходимости единения Руси и осуждает княжеские междоусобицы. Та же идея в стихотворении «Славянские девы», «Недвижимы, как мертвые в гробах…»

В 1837 г. Одоевского определяют в действующую армию на Кавказ рядовым.

Здесь он знакомится с М.Ю. Лермонтовым, Н.П. Огаревым.

Умер Одоевский 15 августа 1839 г. от малярии в укреплении Псезуапе (сейчас это поселок Лазаревское недалеко от Сочи). Лермонтов посвятил ему стихотворение «Памяти А.И. Одоевского:

В толпе людской и средь пустынь безлюдных В нем тихий пламень чувства не угас: Он сохранил и блеск лазурных глаз, И звонкий детский смех, и речь живую, И веру гордую в людей и в жизнь иную.

Гавриил Степанович Батеньков (1793-1863)

Г.С. Батеньков. Художник неизвестен

Из семьи тобольского дворянина. Учился в гимназии, с 1811 г. – в Дворянском полку при кадетском корпусе в Петербурге.

Участник Отечественной войны 1812 г. и заграничных походов. Был тяжело ранен и попал в плен в сражении при Монмирале. В плену находился до 1814 г. По состоянию здоровья уволен с военной службы в 1816 г.

Получил второе образование и стал инженером путей сообщения. С 1817 г. возглавлял инженерно-технические работы в Томске. Был помощником М.М. Сперанского по управлению Сибирью.

Затем был переведен в Петербург, получил чин полковника, занимал высокие государственные посты. Дружил с братьями Бестужевыми, К. Рылеевым, что и привело его в Северное общество. Участвовал в разработке плана восстания, его намечали даже кандидатом в члены Временного правительства. Батеньков был приговорен к вечной каторге, но долгие годы (1827-1846) содержался в одиночной камере Александровского равелина Петропавловской крепости, где ему было запрещено всякое общение и чтение (кроме Библии). С 1846 г. ссылка в Томск и после амнистии в 1856 г. – жизнь в Калуге. Умер от воспаления легких и похоронен в селе Петрищево Белевского уезда Тульской губернии.

Оставил после себя большое литературное наследство, но в большей части не оконченное. Был прозаиком («Повесть собственной жизни»), замечательным поэтом и литературным критиком. При жизни было опубликовано только одно его произведение – поэма «Одичалый».

Интересна его интерпретация 30-ой оды Горация Non exegi monumentum («Не воздвиг памятника» лат.). Эту тему разрабатывали Ломоносов, Державин, Пушкин («Я памятник себе воздвиг нерукотворный…»). Батеньков интерпретировал эту тему по-своему:

Себе я не воздвиг литого монумента, Который бы затмил великость пирамид; Неясный облик мой изустная легенда В народной памяти едва ли сохранит. Но весь я не умру: неведомый потомок В пыли минувшего разыщет стёртый след И скажет: «Жил поэт, чей голос был негромок, А всё дошёл до нас сквозь толщу многих лет». Узнают обо мне в России необъятной Лишь те безумцы, чей мне сродствен странный дух. Ни славой, ни молвой стоустой и превратной Не отзовётся вдруг прошелестевший слух. О чём сей слух? О том, что, в сумрачной Сибири Влача свой долгий век, я истину искал, Что был я одинок, но счастлив в этом мире И в дни душевных гроз стихи свои слагал. О Муза! Не гордись тяжёлым вдохновеньем Вошедшего в твой храм угрюмого жреца: Снискать не суждено его песнотвореньям Вечнозелёный лавр для твоего венца. 1856

Изданы письма Г.С. Батенькова, которые являются ценными материалами о декабристском движении, публицистическая статья «Развитие свободных идей».

В Петропавловской крепости написал стихотворение «Узник»:

Не знаю, сколько долгих лет Провел в гробу моей темницы… Был гордый дух вольнее птицы. Стремящей в небо свой полет. Вчера, в четверг. Мой ум померк, Я к горлу гвоздь приставил ржавый. Творец мольбы мои отверг — Вершись же смело, пир кровавый! Не довелось: Земная ось Качнулась с силою чрезмерной. Все затряслось, И выпал гвоздь Из длани слабой и неверной. Качаюсь в каменном мешке — Дитя в уютной колыбели… Смеюсь в неистовом весельи И плачу в горестной тоске. Час предрассветный. На исходе Угарной ночи кошемар. Нет, не погас душевный жар Во мне. несчастном сумасброде! Стихами пухнет голова, Я отыскал свой гвоздь любимый И на стене неумолимой Пишу заветные слова: «И слез и радости свидетель, Тяжелый камень на пути. Мой гроб и колыбель, прости: Я слышу скрып могильных петель». Но нет же, нет! К чему сей бред? Еще мне жить, дождаться воли! Десятки лет И сотни бед Мне суждены в земной юдоли… Небес лазурь Душевных бурь Тщета затмила в день весенний. Чела высокого не хмурь, Мой падший гений!.. Падший гений… Светлеет небо над Невой, Авроры луч зажегся алый, А где-то в камере глухой Томится узник одичалый.

Михаил Сергеевич Лунин (1787 -1845)

П. Соколов "Портрет М. Лунина"

В Урике под Иркутском рядом с Волконскими, Трубецкими, Юшневскими жили декабристы братья Александр и Иосиф Поджио, доктор Ф.Б. Вольф, Ф.Ф. Вадковский, П.А. Муханов, братья Борисовы, М.С. Лунин и др. Лунин особо выделялся среди них и пользовался большим уважением. Это был прекрасно образованный человек, знавший французский, английский, польский, латинский и греческий языки. Служил в Кавалергардском полку и принимал участие в известных сражениях Отечественной войны 1812 г., в частности, в Аустерлицком сражении, в знаменитой атаке кавалергардов, описанной Толстым в «Войне и мире». Отличался отчаянной храбростью не только в военных действиях, но и вообще в жизни: протестовал всегда открыто и никогда не мирился с недостатками. В 1815 г. он ушел в отставку, год жил в Париже, а после смерти отца вернулся в Россию. В 1816 г. вступил в Союз спасения, затем в Союз благоденствия, а позднее стал членом тайного Северного общества.

С 1822 г. служил в лейб-гвардии Гродненского гусарского полка, был адъютантом Великого князя Константина Павловича, отошел от идей декабризма, хотя всегда считал необходимым изменение политического строя в России и отмены крепостного права. В декабрьских событиях 1825 г. участия не принимал, т.к. в это время находился при Великом князе в Варшаве. Был арестован последним из декабристов, в апреле 1826 г., и заключен в Петропавловскую крепость, но факт своего участия в тайных обществах не отрицал и поименно никого не называл. Был осужден за участие в плане цареубийства 1816 г., когда он заявлял, что Александра I легко можно убить на Царскосельской дороге, где он обычно ездит.

Был приговорен к пожизненной каторге. Но затем срок был сокращен до 20 лет, потом до 15 лет с поселением впоследствии в Сибири навечно. В 1832 г. срок каторги сократили до 10 лет. После пребывания в крепости он был отправлен в Читинский острог, откуда был переведен в Петровский завод, а затем на поселение в Урик. Здесь он пробовал заниматься сельским хозяйством, как и другие декабристы, но это было не его дело. Его ум требовал другой пищи, и сам он, как всегда иронично, говорил об этом: «Платон и Геродот не ладят с сохой и бороной. Вместо наблюдения над полевыми работами я перелистываю старинные книги. Что делать? Ум требует мысли, как тело пищи». В его библиотеке ссыльного было около тысячи книг на разных языках.

Все декабристы очень любили Лунина не только за его всестороннюю образованность, но и за его доброту, живость характера, веселый нрав и мужество. И. Анненков так писал о нем: «Человек замечательного, непреклонного нрава и чрезвычайной независимости». Это была романтическая личность, всегда стремящаяся к борьбе, к подвигам. Его письма с каторги являются настоящими образцами критической публицистики, его афоризмы полны иронии, меткости, они широко распространялись среди декабристов и даже доходили до царя, чем очень раздражали его.

Еще будучи на свободе, он выписал из Парижа печатный станок и надеялся распространять на нем свои сочинения, но при обыске станок, который находился у Трубецкого, был обнаружен жандармами.

Свои письма он обращал к сестре, К. Уваровой, но фактически это была острая публицистика. Представление о характере Лунина дает уже одна только запись на первой странице его записной книжки: «Я любил справедливость и ненавидел несправедливость и поэтому нахожусь в изгнании». И далее: «В России два проводника: язык до Киева, а перо до Шлиссельбурга».

Приведем некоторые афоризмы из «Записок» М.С. Лунина.

«Топор палача превращает осужденного в свидетели «за» или «против» его судей перед «судом потомства».

«Вообще права бывают трех родов: политические, гражданские и естественные. Первые не существуют в России, вторые уничтожены произволом, третьи – нарушены рабством».

«Тело мое испытывает в Сибири холод и лишения, но мой дух, свободный от жалких уз, странствует… Всюду я нахожу Истину и всюду счастье».

Афоризмы из писем:

«Из вздохов заключенных рождаются бури, низвергающие дворцы».

«Народ мыслит, несмотря на свое глубокое молчание».

На следствии на вопрос, откуда он заимствовал свободный образ мыслей, Лунин ответил: «Свободный образ мыслей образовался во мне с тех пор, как я начал мыслить, к укоренению же оного способствовал естественный рассудок».

А. Гессен в книге «Во глубине сибирских руд…» пишет: «Когда после Свеаборгской крепости он был переведен в Выборгскую, там было тесно, сыро, к тому же протекала крыша. Генерал-губернатор Закревский, обходя каземат, задал ему глупый вопрос: «Есть ли у вас все необходимое?» Лунин посмотрел на него в упор и ответил:

— Я вполне доволен всем, мне недостает здесь только зонтика.

В Урике он написал «Разбор донесения Следственной комиссии» и «Взгляд на русское Тайное общество с 1816 по 1826 год». Его сочинения распространяли в Иркутске, один чиновник снял копию и переслал Бенкендорфу. В ночь на 27 марта 1841 г. Лунин был арестован и сослан в Акатуй, а его сочинения были изъяты.

В.К. Кюхельбекер

Необъятную тему о декабристах писателях уместно закончить известным стихотворением В. Кюхельбекера «Участь русских поэтов»:

Горька судьба поэтов всех племен; Тяжеле всех судьба казнит Россию; Для славы и Рылеев был рожден; Но юноша в свободу был влюблен… Стянула петля дерзостную выю. Не он один; другие вслед ему, Прекрасной обольщенные мечтою,- Пожалися годиной роковою… Бог дал огонь их сердцу, свет уму, Да! чувства в них восторженны и пылки: Что ж? их бросают в черную тюрьму, Морят морозом безнадежной ссылки… Или болезнь наводит ночь и мглу На очи прозорливцев вдохновенных; Или рука любезников презренных Шлет пулю их священному челу; Или же бунт поднимет чернь глухую, И чернь того на части разорвет, Чей блещущий перунами полет Сияньем облил бы страну родную. 1845

Гавриил Степанович Батеньков (1793-1863) — русский офицер, декабрист, писатель. Участник войны 1812 года и заграничных походов. С 1819 по 1821 год — ближайший помощник М.М. Сперанского по управлению Сибирью. 29 января 1823 г. назначен по особым поручениям по части военных поселений, а затем членом Совета главного над военными поселениями начальника — А. А. Аракчеева. 25 января 1824 г. произведён в подполковники. С 10 июля 1824 — старший член Комитета по отделениям военных кантонистов.

На следствии по делу декабристов заявил о принадлежности к тайному обществу и согласии с его планами, писал, что выступление 14 декабря — «не мятеж, как к стыду моему именовал его несколько раз, но первый в России опыт революции политической, опыт почтённый в бытописаниях и в глазах других просвещённых народов». Был приговорён к вечной каторге, но с 1827 по 1846 год содержался в одиночной камере Алексеевского равелина Петропавловской крепости. В крепости ему не разрешалось ни с кем общаться, из книг разрешено было читать только Библию. В 1846 году был выслан в ссылку в Томск. После амнистии (1856 года) жил в Калуге и скончался от воспаления лёгких. Похоронен в с.Петрищево Белёвского уезда Тульской губернии.

Масонские воспоминания

Давно существует и распространено масонское братство как с отдельными по конституции своей, более или менее тайными ложами, так и соединенными в государствах под управлением их «великих востоков». Однако о существенном их отправлении мало что известно в народной жизни, даже собственная их литература печатная, но не публичная, в последнее время имеет более ученое, нежели истолковательное свойство. Много есть понятных причин такому состоянию дела, между прочим и то, что для вникновения в него недостаточно простой пытливости, нескромности лиц или наружного обозрения. Надобно быть, знают в точности одни и весьма немногочисленные адепты, всецело и всем своим существом преданным своему призванию. Сознаюсь, однако, что общество это мирное, безвредно для общей жизни, человеколюбиво; в лучших членах своих умно, нравственно, чуждо суеверия, друг света и чтит Бога как причину всего существующего.

В моей юности я любим был одним из усерднейших адептов, и здесь привожу мои воспоминания из отрывочных по временам разговоров с ним. Сказывал он, что при первом вступлении в ложу его поразила глубокая тишина и серьезное настроение собрания. Он почувствовал, несмотря на простоту обстановки, пребывание некоего особого древнего света — пред ним предстояло таинство. Обозрев символические вещи, заметил, что они прошли через веки и люди их не касались. Приняв звание ученика, он смутился, видя необходимость сложиться вновь. Его поразило, что никто не может произнести слова, не получив на то позволение мастера, и наблюдаемая обязанность безмолвно и внимательно слушать, что говорит один из прочих. Все движения должны иметь геометрическую правильность.

Символ ученика есть грубый булыжный камень, и упражнение его должно состоять в отвердении, чтобы быть годным в здание храма, посвященного вечному духовному Существу. Самое это понятие должно быть приобретено вниманием к ходу работ и не преподается извне словами. Оно внедряется по временам легальными, испытующими, краткими вопросами мастера и обрядами приема, непрестанно напоминающими о важности и неизбежности смерти. Клятвы и присяги не дается, но напоминается, что должно быть твердо и неизменно «честное слово», хотя бы и жизни то стоило. Так ученик должен упражняться, чтоб выработать в себе дисциплинарный склад и понимать речи братьев. Он должен вступить совершеннолетним. Для того это, чтоб человек занялся обработкой самого себя в зрелости дарований и сил и не стеснял своего ума и воли, избегал направлять их к внешнему авторитету.

II
Когда ничего нет вредного в масонстве, почему же оно так старательно скрывается и избегает всякой известности? На такой вопрос дан был ответ, что это перешло от таинств древнего мира. Самый образ работ, требующий тишины и углубления в самого себя, не может происходить в виду общей жизни и при открытых дверях. Притом требует такой осторожности хранимый ложею великий свет знания космической причины всему — бытия самобытного вседействутощего Бога. Это тайна от мира, не могущего устроить себя сообразно с познанием истины. Оно профанируется самою речью, употребляемою в общежитии, наполовину ложною и двусмысленною. Посему никакой рассказ о масонстве не дает точного и ясного понятия, для сего требуется быть масоном и употреблять те определенные термины, тот язык, который, подобно математическому, выработан и возделывается трудами мысли множества поколений. Обязанность таинств есть передать достигнутые понятия чрез смерть поколений для их продолжения в целостности и чистоте.

В обыкновенной жизни оставляется между поколениями большой промежуток в знании, правах и направлении. Таинство хранит последовательность, не выкидывает ничего полезного и не препятствует прогрессу, наблюдая его как вывод и без скачков. Должно стоять на незыблемой почве. Таким образом, таинство необходимо для всякого долговечного общества, составляет его регулятор и критериум и, будучи основано на истине и человеколюбии, ничего кроме света и блага, потребных для собственного себя сохранения, содержать в себе не может. К этому неспособны страстные увлечения общей жизни. Так, пред началом работ, чрез особенного члена удостоверяется мастер, тщательно ли закрыты двери. Этот обычай наблюдался и в древней христианской церкви, где, и по прекращении гонений, пред совершением освящения даров, напоминается возгласом: «Двери, двери!» Человек, основываясь на достигнутых понятиях истин и приобретенных познаний, обозревая всю задачу, предлагаемую состоянием и явлениями вселенной, убеждается, что в краткий свой век познать он может весьма малую часть из всей целости. Посему масонство внедряет разумное смирение, не возбуждает зависти, будучи чуждо гордости, и хотя нередко подвергалось гонениям от неразумной тирании, но сохранилось чрез многие века незапятнанным юридическим обвинением. Как познание самого себя и устройство жизни, чрез смерть проходящей, масонство называет себя работою и искусством, прилагая часто эпитет царственного...

VI
Масоны сохраняют предание, что в древности убит злодеями совершенный мастер, и надеются, что явится некогда мастер, не умом только перешедший через смерть, но и всем своим бытием. Такое предание, должно быть весьма не новое, и составляет стимул надежды на высшее на земле просвещение и цивилизацию, на освобождение от неотвратимого жала смерти, при шествии судеб человеческих к свету и правде чрез тьму и рожденную в ней отрицательную природу зла, и ставят это в соответствие учению о прирожденном грехе. Как бы то ни было, но такой способ мышления и склада жизни не заслуживает презрения. Я могу представить из опыта два значительных факта, избавившие меня от верной смерти.

1. В одном из сражений в 1814 году в холодном и сыром январе месяце во Франции, я, потерпевший многие раны и оставленный с трупами на поле сражения, был неприятельскими солдатами раздет до рубашки. Вслед за ними явились верхом два офицера французской гвардии и обратили на меня внимание, приникнув к лицу, удостоверились, что я жив, тотчас покрыли (меня) плащом убитого солдата и на своих руках донесли до шоссе, чрез расстояние не менее полуверсты. Там сдали на фуры, собиравшие раненых, и строго приказали отвести в госпиталь ближайшего города и передать особенному попечению медика. Впоследствии я узнал, что обязан спасением положению своей руки, которою покрывал одну из главных ран случайно в виде масонского знака. Крайне горестно, что я не знаю имен своих благодетелей.

2. Пробыв двадцать лет в секретном заключении во всю свою молодость, не имея ни книг, ни живой беседы, чего никто в наше время не мог перенести, не лишась жизни или по крайне мере разума, я не имел никакой помощи в жестоких душевных страданиях, пока не отрекся от всего внешнего и не обратился внутрь самого себя. Тогда я воспользовался методом масонства к обозрению и устройству представшего мне нового мира. Таким образом укрепил я себя и пережил многократные нападения смерти и погибели.

БАТЕНЬКОВ, Гавриил Степанович - поэт-декабрист. Детство и отрочество провёл в Тобольске. Участвовал в Отечественной войне 1812, был тяжело ранен.

После войны служил инженером-путейцем. Вошёл в Северное общество. Ему отводилась видная роль в предстоящей организации нового правления в случае цареубийства. После разгрома декабрьского восстания 1825 был приговорён к каторжным работам, но вместо этого по не вполне ясным причинам 20 лет находился в одиночном заключении, сначала в Свартгольмской крепости (Финляндия, Аландские острова), потом в Петропавловской. Перенёс там психическую болезнь. После тюрьмы 10 лет жил на поселении в Томске, после амнистии 1856 - в Калуге и Белевском уезде Тульской губернии.

До ареста Батеньков писал шуточные стихотворения, хотя стиль «лёгкой» поэзии давался ему с трудом. В Свартгольме в 1827 создал поэму «Одичалый» - трагическую исповедь заживо погребённого узника, теряющего все связи с миром. Сказавшееся в «Одичалом» отчаяние ещё более усилилось в Петропавловской крепости. Батеньков был близок к помешательству, самоубийству, каждую ночь ждал смерти, не надеясь дожить до утра. В одну из таких ночей написал на стене камеры стихи: «И слёз и радости свидетель, / Тяжёлый камень на пути. / Мой гроб и колыбель, прости, / Я слышу скрып могильных петель».

Преодолевая пессимизм, Батеньков сочиняет «Тюремную песнь» (1828), в которой нет ни слова о тюрьме: это размышления узника, впервые познавшего восторг, - о мироздании, человеке, искусстве. А в некоторых стихотворениях тюрьма даже поэтизируется: «Темницы тишина святая / Сосредоточила мой дух». Однако душевная болезнь Батенькова продолжалась, временами принимая острые формы, что особенно сказалось в «Писаниях сумасшедшего» (1845-1846): это тюремный дневник и одновременно философский трактат, во многом недоступный пониманию. Вылечился Батеньков лишь на свободе. В Томске он пишет стихотворения, посвящённые родному городу, реке Томи, дружеские и любовные послания, стихотворные отклики на события Крымской войны. Подводит итоги своего творческого пути в вольном переложении 30-й оды Горация: (1856). Несколько раз начинает писать мемуары, занимается переводами из французской историографии. В последние годы, вернувшись с поселения, пишет философские оды, пейзажные стихотворения.

Батеньков оставил неоконченную драму из времён Бориса Годунова, стихотворные переложения псалмов и молитв, заметки о литературе, в частности о «Мёртвых душах» Н. В. Гоголя, переводы научных трудов и свои собственные исследования в разных областях знания. Интересовался русскими поэтами XVIII в. (М. В. Ломоносовым , И. Ф. Богдановичем , Г. Р. Державиным ), продолжал и развивал их одописные традиции. Из поэтов-современников Батеньков имел контакты с В. А. Жуковским , памяти которого посвятил стихотворение «12 апреля 1862» (к 10-летию со дня смерти поэта), с декабристом В. Ф. Раевским, адресовавшим ему дружеские послания в стихах.

Батеньков был склонен к филологическому экспериментаторству со стиховыми формами. В «Одичалом» виртуозно использует внутреннюю рифмовку, в «Писаниях сумасшедшего» некоторые сбивчивые мысли излагает ритмической прозой, создавая иллюзию скороговорки юродивого, бормочущего заговор или заклинание; интересны опыты описания и батальных сцен (наброски-этюды на темы Крымской войны): «Стащу стопушечные с суши / И в сто узлов пущу бежать». Хоры девушек в неоконченной драме - опыты фольклорной стилизации. В «Тюремной песни» Батеньков средствами иносказания создаёт волнующий патетический пейзаж - с ковылём, с торжественным закатом: «Светися, красная, светися / В холмах седых, Россия-мать!» Батеньков смело сочетает, а иногда сталкивает разнородные стили: интонации романтической скорби с характерно классицистическими нотами восторга, пафоса; лексика молитв, торжественных покаяний перемешана с научными (Батеньков - астроном, математик) и даже техническими терминами: «Служить бессмертью уповаю, / Хаоса сплавливая гарь», «Страстей нечищенным волненьем…» Примечательна упорная приверженность Батенькова к традиционной строфической форме - одическому 10-стишию и его различным видам. Хотя далеко не все рискованные опыты удавались поэту, всё же экспериментаторство Батенькова никогда не выливалось в бездушную и искусственную изощрённость, не ослабляло серьёзности и трагизма (биографически мотивированного) лучших его произведений.

При жизни и многие годы после смерти Батенькова - поэт был известен лишь как автор «Одичалого» (опубликованного в 1859), ассоциировавшегося в сознании некоторых современников с «Шильонским узником» Дж. Г. Байрона - В. А. Жуковского . Остальные стихотворения, поэмы, а также письма и отрывки из «Писаний сумасшедшего» публиковались в XX веке и воспринимались как параллели-аналоги к философским построениям Л. Шестова, к теории экзистенциализма (мотивы одиночества, отчуждённости, ощущение себя на грани жизни и смерти, обретение внутренней свободы своего «я» как следствие решающего выбора в экстремальной ситуации), хотя исторически экзистенциализм опирался на традиции иных, более известных своих «предшественников» XIX в. В последние годы фигура Батенькова привлекала также внимание современных писателей: роман Ю. Н. Сбитнева «Частная кара», поэма П. В. Вегина «Non exegi monumentum».

Соч.: Письма Батенькова со стихотворениями // Русские Пропилеи. - М., 1916. - Т. 2; Батеньков, И. И. Пущин, Э.-Г. Толь. Письма. - М., 1936; Одичалый, отрывки из «Тюремной песни» // Поэзия декабристов. - Л., 1950; Полн. собр. стихотв. // Вступ. ст. А. А. Илюшина. - М., 1978; Стихотворения // Декабристы. Избр. соч.: В 2 т. - М., 1987.

Лит.: Снытко Т. Г. Г. С. Батеньков-литератор // Литературное наследство. - М., 1956. - Т. 60. - Кн. I; Базанов В. Г. О стихотворении «Одичалый» // Базанов В. Г. (Очерк декабристской литературы. Поэзия. - М.; Л., 1961; Карцов В. Г. Декабрист Г. С. Батеньков. - Новосибирск. 1965; Илюшин А. А. Поэтическое наследство Г. С. Батенькова // Вестник МГУ. - Филология. - М., 1966. - No 3; Мейлах Б. С. «Тюремная песнь» Г. С. Батенькова - поэма мужества и любви к родине // Декабристы и русская культура. - Л., 1975; Рабкина Н. А. Отчизны внемлем призыванье. - М., 1976; Немзер А. С. Голос услышан // Вопросы литературы. - 1980. - No 2.

А. А. Илюшин

«Русские писатели». Биобиблиографический словарь. Том 1. А-Л. Под редакцией П. А. Николаева. М., «Просвещение», 1990

Но первый раз он прибыл в Томск молодым и не в качестве арестанта. Несколько лет Батеньков отработал в Томске инженером, возведя в том числе деревянный мост через Ушайку, на месте нынешнего Каменного моста.


Литературное наследие, оставленное Батеньковым, ничтожно. Он писать не любил, а от рассказов о своей богатой опытом и превратностями жизни всегда уклонялся. То немногое, что им написано, не предназначалось для печати. Его «Повесть собственной жизни» составлена по настоятельной просьбе Елагина, сына закадычного друга Батенькова, а «Масонские воспоминания» опять-таки составлены но настоянию проф. Ешевского, с которым Батеньков встречался в Казани. Ничего другого, принад­лежащего перу Батенькова, в литературе нет. А автобиография так составлена, что меньше всего говорит о ее авторе, а главное, не касается самого интересного и большого периода его жизни - событий предшествовавших и сопровождавших 14 декабря 1825 года, периода заключения и ссылки. Он говорит лишь о годах раннего детства и юности. Но зато друзьями и др. лицами Батенькову и рассказам о нем посвящено немало статей. Благодаря этим материалом выяснено точное место, где родился Батеньков (Тобольск, а не Томск) и даже точное написание его фамилии Батеньков, а не Батенков).

Родился он 25 марта 1793 года от 60-летнего старика отца отставного обер-офицера. Это был последний его ребенок, по счету 20-й. Родился он «почти мертвым» (рассказывают, что только в гробике обнаружил признаки жизни) и в раннем детстве отличался чрезвычайно нервной, хрупкой организацией. Он был близорук, хоть до старости обходился без очков; обладал слабым голосом; звук большого колокола навсегда расстроил его слух; был пуглив, робок и жалостлив. Страшно впечатлительный, религиозный, вдумчивый и любознательный, он непрестанно занимался самообразованием, и эти качества, вместе с выдающимся трудолюбием и строгой честностью, остались характерными чертами его жизни до самого конца. Впоследствии здоровье его окрепло и закалилось так, что он выдержал самые тяжкие испытания. С 1813 года до конца 1815 года он провел в походах и боях во время отечественной войны, большею частью в пределах Франции, заявив себя отменно храбрым офицером, неоднократно раненным. Батеньков три раза был в руках у смерти.

В 1816 г. он оставил военную службу и поступил во вновь учрежденное ведомство инженеров путей сообщения. Его прямота и честность явились помехой для некоторых лиц, и Батенькова, как «беспокойного человека», назначили на службу в Сибирь управляющим вновь открываемым X округом путей сообщения, с резиденцией в Томске. Об этом периоде жизни Батенькова сведения отличаются большой скудостью. Известно только, что участвовал в проектированиии постройке моста через Ушайку у Магистратской улицы. Сближается со Сперанским, который приглашает его к себе на службу и едет с ним в Петербург. Живя в Петербурге, он сблизился с членами тайного общества Ал. Бестужевым и Рылеевым и разделял их мысль о неудовлетворительности существующего порядка и необходимости введения в России конституции. Совершилось событие 14 декабря 1825 г. Через две недели после этого Батеньков был арестован. Приговором верховного уголовного суда он занесен был в 3 разряд (вместе с бароном Штейнгелем) государственных преступников, обвиняемых в том, что «знали об умысле на цареубийство, соглашались на умысел бунта и приготовляли товарищей к мятежу планами и советами». Вечная каторга для 3-го разряда была заменена 20-летней, но Батеньков, как сибиряк, был сначала отвезен в форт Свартгольм на Аландских островах, где просидел полгода, а потом перемещен в Алексеевский равелин Петропавловской крепости. Ящик в 10 шагов длиной и 6 шириной стал его жилищем. Всякое общение с людьми было прервано. Время для него остановилось, и он утратил представление о смене дня и ночи, дней недели, месяцев и лет, так что в одиночном заключении около 20-ти лет, до 1846 г.

Для живого, восприимчивого, привыкшего к напряженной умственной деятельности Батенькова одиночное заключение в равелине грозило гибелью. Владея древними языками - еврейским, латинским и греческим, а из новых - французским и немецким, он занялся сличением переводов Библии, так как ничего другого ему не давали читать; его друг и боевой товарищ Елагин доставлял ему библию на всех языках.

По словам И. Л. Фуксмана, знавшего Батенькова и его томскую обстановку и имевшего случай читать его записки, который погибли, о чем будет рассказано ниже, Батеньков, сидя в равелине, постоянно занимался гимнастикой, выучился ходить на руках. Однажды в камере появился мышонок. Батеньков ему обрадовался, стал его кормить и так приучил к себе, что мышонок забирался к нему на ладонь, а Батеньков с ним вел нескончаемые беседы. Эта дружба с единственным живым существом продолжалась несколько лет.

Но все эти занятия чтением, письмом, гимнастикой и пр. не могли заменить живого общения с людьми, и ум Батенькова стал мутиться. По рассказу И. Л. Фуксмана, Батеньков в конце своего заточения написал Императору Николаю прошение, из которого Фуксман помнит такую фразу: «Наконец, сжалься над бедным стариком, силы которого начинают слабеть». Прошение было доставлено по назначению с докладом о том, что Батеньков помешался, что удостоверил и комендант крепости. Николай приказал спросить у Батенькова, в какой из городов Сибири он желает ехать на поселение. Батеньков назвал Томск.

Снабдив Батенькова волчьей, крытой сукном, шубой и всем необходимым на дорогу, его отправили из крепости в начале 1846 г., в сопровождении жандарма, при бумаге губернатору, в которой было написано: «По высочайшему повелению препровождается Гавриил Батеньков на жительство в Томск; на обзаведение ему назначено 500 руб., которые он и получит здесь вскоре по прибытии». Батеньков рассказывал, что на второй станции от Петербурга он встретил какую-то женщину; не видав в течение 20 лет живого женского лица, он обрадовался ей, как малый ребенок, обнял ее и расцеловал. «Вероятно, прибавлял Б., эта женщина приняла меня за пьяного или сумасшедшего».

В начале марта 1846 г. Батеньков прибыл в Томск. Жандарм, поместив его в единственной в то время гостинице «Лондон», содержавшейся англичанином Краулеем, на другой день уехал в Петербург. Краулей, не имея конкурентов, поставил новому квартиранту очень тяжелые условия. Из этого положения Батенькова выручили люди, когда-то его знавшие или о нем слыхавшие. Уже на другой день, когда разнеслась весть о его приезде в Томск, его поместили в семье Николая Лучшева, бывшего в то время, кажется, исправником. По словам Алекс. Лучшева, Батеньков прожил первые два месяца в одной с ним комнате, а вообще все время пребывания своего в Томске, в течение 10 с половиной лет, жил в их семье.


В этом доме Николая Лучшева и жил Батеньков в Тосмке.
Но, странное дело, за такой, сравнительно, большой период времени его жизни в Томске не осталось сколько-нибудь значительных следов пребывания такого крупного человека, как Батеньков. Не осталось даже достаточно полных записей о его жизни, точно он старался вычеркнуть себя из нее.

Батеньков не сразу вошел в местное общество, которое его не понимало, считая даже помешанным. И не мудрено. В обществе появился человек, у которого было, в буквальном смысле слова, вычеркнуто 20 лет предшествующей жизни. Он говорил исключительно о высоких, нравственно-религиозных и философских предметах, пересыпая свою речь научными терминами и латинскими фразами. О политике же и общественных делах говорил неохотно, а о событиях 1825 г. и своем заточении совершенно избегал разговоров. Впоследствии отношения эти сгладились, установилось взаимное понимание, и Батеньков пользовался общим уважением за свой ум, высокую нравственность, простоту и доброту. Губернаторы Аносов и Бекман, с которым Б. был особенно дружен, архиерей, крупные капиталисты, как Асташев, Горохов, Поповы и мн. др., принимали Батенькова радушно, и сами бывая у него запросто.


Церковь на площади Батенькова, была раньше, сейчас на ее месте памятник ему.

Не имея никаких средств к жизни и чувствуя себя обязанным за гостеприимство Лучшевых, он вел до крайности скромную жизнь, учил грамоте детей Лучшевых, помогал им в домашних постройках и в ведении сельского хозяйства на даче, в «Соломенном», где проводил большую часть лета. Вставал он рано и, не смотря ни на какую погоду, шел купаться на Томь, что продолжалось до морозов; почти весь день проводил на ногах, спал мало. По праздникам, а иногда и по будням ходил в церковь, после чего шел к знакомым. Любил читать газеты, особенно французские, выписывавшиеся Асташевым, и делал из них извлечения.


Это также здание на площади Батенькова было когда-то.

Попав в общество, Батеньков любил заводить горячие споры, особенно с дамами. Приведу одно характерное на этот счет место из его письма к Ник. Алекс. Бестужеву, декабристу и писателю, от 17 марта 1855 г.: «Сам я здесь типически один. Дня два-три в неделю живу совершенным аскетом, на даче, версты за четыре; остальные дни в городе, семьянином, и всегда с людьми, между которыми приметно составляю какую-то притчу во языцех. Дряхлеть еще не начинал, и потому увиваюсь около женщин. Я и в самом деле их люблю, даже единично кое-кого; но hоnnу sоit qui mal y реncе! - все это в качестве деда». И. Л. Фуксман говорил мне, что девицы Засухины, Кобылины, Сосулины были воспитанницами Батенькова, постоянно у него бывали и находились под его влиянием.

Стол его отличался большой умеренностью и состоял из яичницы, икры, зелени, плодов и ягод; водки он не пил вовсе, изредка употребляя виноградное вино. В одном письме к своему другу «и брату», барону Вас. Ив. Штейнгелю Батеньков по этому поводу пишет: «...Я даже не кормлю себя; мяса и рыбы не ем слишком 30 лет и хотя дома непрерывно стол на 5, на 6 человек, но я обедаю всегда в гостях, а ужинать не привык».

Своих больших знаний и опыта, как инженера и строителя, Батеньков почти не применял за этот период жизни в Томске. Единственной большой работой его такого рода остается «Степановка», где все первые постройки, как церковь, дача Сосулина и все другие его постройки возведены по плану Батенькова и под его руководством. Сосулин, очевидно, удовлетворенный работой Батенькова, подарил ему участок земли в 55 десятин, рядом со Степановкой, который принадлежит теперь Л. Фуксману.

Сюда-то Лучшевы и перенесли свой старый дом из Томска и при деятельном сотрудничестве Батенькова завели здесь небольшое хозяйство - кур, огород, садик, цветник и пр. Эту дачу Батеньков назвал «Соломенным Хутором» и любил в уединении проводить здесь время. «Я гощу теперь у себя, пишет он Штейнгелю 24 мая 1856 г., с неделю еще не загляну в город. Эта мена уединения и общежития стала для меня порядком; но если нужно будет его изменить, то уже, конечно, в пользу уединения».
Старый холостяк, бессребреник, до последней степени скромный в своих привычках, он все, что имел, отдавал Лучшевым, считая себя членом этой семьи.

С переменой царствования, в нем просыпается надежда на свободу, мечта о которой сквозит чуть не в каждом письме его к друзьям.
В августе 1856 г., по случаю коронования Александра II, декабристы получили разрешение выехать из Сибири, хотя и с большими ограничениями. 4 октября Батеньков покинул Томск, направляясь в село Петрищево Тульской губернии, к семье своего умершего друга Елагина, куда и прибыл 19 ноября, останавливаясь в Тобольске, Казани и Москве. Тяготясь жить на счет хотя бы и близких ему людей, Батеньков стал хлопотать о возвращении отобранного у него в 1825 г. имущества, ценность которого, с наросшими процентами, определялась слишком в 20 тысяч р. Хлопоты эти удались, он получил деньги и на часть их купил в Калуге небольшой домик, а за тем выписал из Томска вдову Эпенета Лучшева с двумя ее детьми, которых поместил в гимназии. Это было в 1857 г.
В октябре 1863 г. он скончался от воспаления легких на 71 году. Дом и все свое имущество он завещал вдове Лучшева, приказав похоронить себя в Петрищеве, рядом со своим другом и боевым товарищем Ал. А. Елагиным, что и было исполнено.

Один из близких томских приятелей Батенькова, Прядильщиков, так описывает его наружность и характер: Гавриил Степанович был довольно высокого роста, хорошо сложен, но от преклонных лет немного сутуловат. Черты лица имел правильные, несколько похожие на наполеоновские - тот же лоб, прямой нос и подбородок. Взгляд задумчивый. Что касается характера, то редко можно было встретить человека, который бы так умел сдерживать свои страсти. Никогда ни о ком Г. С. не отзывался резко, видимо, со всеми желая хранить согласие. Память о Г. С. Батенькове наиболее свято чтила в Томске вдова Ник. Ив. Лучшева - Анна Михайловна, урожденная Любимова (сестра знаменитого томского полицеймейстера). Она хранила, как святыню, оставшиеся у нее мемуары Батенькова, которые, по словам И. Л. Фуксмана приходилось ему не только видеть, но и читать, когда Лучшева жила в семье Фуксмана. А. М. Лучшева, больная старушка, после своей поездки за границу для лечения, поселилась, по возвращении в Томск, в семье купца Макарова (Макаровский переул.). Чувствуя приближение смерти, она зашила записки Батен­кова в шелковую подушку и приказала положить их в гроб, под ее голову, когда она умрет. Несмотря на все увещания окружающих не делать этого, Лучшева взяла клятву с Пальмиры Альбертовны, второй жены Макарова, исполнить ее требование. «Это святой человек», - заметила она.
Клятва была дана и исполнена.

Такова вкратце жизнь этого замечательного человека, единственного сибиряка среди декабристов. Очень жаль,что в Томске нынешнем осталось мало из того, что строил. Но нужно сказать, что томичи помнят его и чтят. Улицу, где он жил носит его имя, а также и рядом лежащая площадь, где стоит его памятник. Читала, что в Степановке, где он строил много и жил, сохранились несколько деревьев им посаженных. Сегодня хочу съездить на площадь Батенькова и снять самой его памятник. А как-нибудь и в Степановку возможно прогуляюсь на велосипеде.

Информация в основном отсюда.