Не вынесла душа поэта позора. Смерть поэта

В сентябре 1826 года московское общество было возбуждено двумя событиями: из южной ссылки вернулся Пушкин и он же, Пушкин, в тот же день вызвал на дуэль Федора Толстого, известного больше как Американец. Друзья Пушкина были в ужасе: в исходе дуэли никто не сомневался — поэт будет убит первым же выстрелом.

История сия началась шесть лет назад, еще в двадцатом году, когда в светских кругах кто-то распространил слух, будто Пушкин был выпорот в Тайной канцелярии.

«Я услышал сплетню последним, увидел себя опозоренным в общественном мнении, дрался на дуэли, ведь мне было 20 лет...», — писал Пушкин другу. На какой дуэли — неизвестно до сих пор. Уже в ссылке, в Кишиневе, Пушкин будто бы доподлинно установил, что позорящие его слухи распространил Федор Толстой и немедленно послал ему эпиграмму:

В жизни мрачной и презренной

Был он долго погружен,

Долго все концы вселенной

Осквернял развратом он.

Но, исправясь понемногу,

Он загладил свой позор.

И теперь он — слава Богу —

Только лишь картежный вор.

Толстой тотчас же ответил своей эпиграммой, Пушкин послал ему вызов, тот принял, но... их разделяло громадное пространство Российской империи. Современники считали, что все шесть лет южной ссылки Пушкин готовился к поединку с Американцем: ходил с тяжелой тростью, чтобы укрепить кисть, ежедневно упражнялся в стрельбе. Впрочем у Александра Сергеича, были все основания ежедневно готовиться и к другим дуэлям. Но об этом — позже.

Убийственный Американец

Федор Иванович Толстой был знаменитейшим человеком своего времени и своего круга. Хотя нам-то он известен всего лишь как личность, мерцающая отраженным светом своих великих современников — Грибоедова и Пушкина. Участник кругосветной экспедиции Крузенштерна, за мерзейшее поведение высаженный с корабля на берег Камчатки (потому и «Американец»), Федор Толстой слыл отчаянным «дуэлистом», первым «дуэлистом», лучшим стрелком и лучшим фехтовальщиком. Однако его бесстрашие проявлялось не только в поединках. В Великой Отечественной войне 1812 года он был простым ратником в ополчении, так как был разжалован в рядовые за дуэль с Нарышкиным (правда, документальных подтверждений той дуэли нет). От простого ратника он дослужился до полковника и Георгиевского кавалера 4-й степени!

На его счету было одиннадцать человек, убитых на дуэлях. Их имена он аккуратно заносил в свой «синодик». О хладнокровии Американца перед дулом пистолета ходили легенды. Например, такая, повторяемая в разных вариантах, но мы ее приводим в рассказе С.Л.Толстого. На одном из балов приятель Американца попросил его быть секундантом на дуэли завтра, в 11 часов. Утром он заехал за Толстым, а тот... спал!

«Разве ты забыл, что ты обещал мне быть моим секундантом?» — спросил приятель.

«Это не нужно, — зевнул Толстой. — Я его уже убил ».

Оказалось, что накануне Американец вызвал обидчика своего приятеля на поединок, назначил стреляться в шесть часов утра, убил его, вернулся домой и... лег спать... И уснул...

И вот такому человеку Пушкин, едва приехав, едва войдя в дом дяди Василия Львовича, не сняв даже дорожного платья, тотчас отправил гонцов с вызовом на дуэль! К счастью, Американца в те дни не оказалось в Москве. А там вступили в дело многочисленные друзья, помирили. И спустя три года Толстой уже как закадычный приятель Пушкина едет к Гончаровым — сватать Наталию Николаевну за Александра Сергеевича.

Бретёр Пушкин

Однако Американец — Американцем, а сам Пушкин тоже не был мирной овечкой. Его список дуэлей не менее внушителен. Правда, Бог хранил нашего гения — смертного греха, убийства человека на его душе нет.

Только-только выйдя из лицея, юный Александр вызвал на дуэль не кого-нибудь, а родного дядю Павла Исааковича Ганнибала. За то, что тот на балу отбил у него некую девицу Лошакову, в которую Пушкин мимолетно влюбился. Дело закончилось примирением, причем Павел Исаакович там же, на пирушке, сочинил и прочитал экспромт:

Хоть ты, Саша, среди бала

Вызвал Павла Ганнибала,

Но, ей-богу, Ганнибал

Ссорой не подгадит бал.

После чего Пушкин со слезами на глазах бросился в объятия дяди.

Хотя раскаяние вовсе не помешало ему через три месяца потребовать к барьеру опять же не кого-нибудь, а почтенного Николая Ивановича Тургенева.

Но три месяца — срок довольно большой. Вполне возможно, что в этот промежуток были и другие ссоры и поединки. Как писала Карамзина Вяземскому, «Пушкин каждый день имеет дуэли; благодаря Богу, они не смертоносны, бойцы всегда остаются невредимы».

Широко известна потомкам его дуэль с однокашником и другом Кюхлей — Вильгельмом Кюхельбекером. А сколько малоизвестных!

Причем, Пушкин отличался феноменальным самообладанием. Так, на знаменитой дуэли с генштабовским офицером Зубовым он стоял у барьера и ел черешни, сплевывая косточки. Зубов стрелял первым и промахнулся. «Вы довольны?» — спросил Пушкин и удалился.

Во время поединка с героем Отечественной войны командиром егерского полка Старовым вдруг поднялась метель. Ничего не видно. Стреляли по два раза. Решили отложить, хотя Пушкин бурно протестовал. Потом, после дуэли, заехав к приятелю и не застав того дома, Пушкин оставил знаменитую записку: «Я жив. Старов здоров. Дуэль не кончен.»

Понятно, острый язык, жалящее перо, чрезвычайная восприимчивость, наконец — африканский темперамент... Но только ли в личности отдельного Толстого или отдельного Пушкина следует искать истоки и причины такой буйной, бретёрской жизни? Нет, такой была атмосфера , нравы общества. И не только в России. Задолго до дуэлей в России.

Кодекс

Во Франции за 16 лет правления Генриха IV, то есть с 1594 по 1610 год на дуэлях погибло от 7 до 8 тысяч дворян! Истребительнее, чем на войне! И потому кардинал Ришелье, придя к власти через двенадцать лет после смерти Генриха, запретил дуэли, заявив: дворяне могут жертвовать жизнью только лишь во имя короля! Но, как мы знаем из литературы, а более всего по великим «Трем мушкетерам», никто кардинальского приказа не слушался. Наоборот, запрет на дуэли даже подстегивал молодых безрассудных дворян, придавал их буйству еще и соблазнительный оттенок вызова власти и всемогущему первому министру двора.

В 1679 году Людовик XIV ввел специальный суд маршалов для разрешения всех спорных вопросов чести. Но никто из дворян не спешил прибегать к его услугам. Таким образом, законы общества и мораль общества решительно разошлись. Причем все преимущества остались за общественным мнением и судом чести, которые в те времена были страшнее любых Бастилий. Да и как настаивать на незыблемости закона, если сами короли его нарушали. Известен случай, когда Франциск Iвызвал на дуэль германского императора Карла V. Еще характернее случай со шведским королем Густавом Адольфом. Он сгоряча оскорбил полковника своей армии. Полковник не мог ему ответить ничем, поскольку особ королевской крови на дуэль не вызывают. Оскорбленный офицер решил уехать из страны. Король Густав Адольф проводил его до границы и, переступив через границу, протянул полковнику пистолет и сказал: «Здесь Густав Адольф уже не король и здесь как честный человек я готов дать удовлетворение другому честному человеку!»

Кстати, неприкосновенность и невызываемость особ царственной крови на поединок привела в России к трагическому случаю. Имевшему потом известные последствия. Некий русский офицер, оскорбленный цесаревичем Александром, будущим императором Александром III, написал ему записку с требованием извинений. А в ином случае угрожал застрелиться. И, не получив извинений, покончил с собой. Император Александр II, узнав, страшно разгневался, отчитал сына и велел ему сопровождать гроб с телом офицера до кладбища.

Но это будет потом. В Россию дуэли придут с большим опозданием.

Три века в Западной Европе сверкали шпаги и гремели выстрелы на поединках чести. А в России было тихо. История засвидетельствовала, пожалуй, первую дуэль лишь в 1666 году. Да и то — между иностранцами, состоящими на русской службе. Это был офицер Гордон, впоследствии учитель и соратник царя Петра, и майор Монтгомери. Очевидно, что поединок между ними был как бы переносом их иностранных обычаев на русскую почву. Потому что ни до, ни после никто на дуэлях не дрался. Царевна Софья их запретила, а затем Петр в Воинском Уставе ввел самые суровые наказания для нарушителей.

Но таковых не было. Во-первых, в те времена русские дворяне немногим отличались от простолюдинов, еще не выработаны были правила и кодекс дворянской чести, правила поведения, нормы в быту. Прямо скажем, не до чести, когда царь не то что дворян — бояр за бороды таскал, и ничего. А во-вторых, силен был страх перед наказанием: все ведь знали, что такое застенки, «слово и дело», пытки на дыбе, зловещая фигура князь-кесаря и обер-палача Ромодановского...

И только в конце XVIII-начале XIXвеков дворянская молодежь стала избавляться от страха перед властью, полностью осознала свою сословную особость, в которой прежде всего — представления о дворянской чести и дворянском положении. «Береги платье снову, а честь смолоду», — наставляет Гринев-старший своего сына Петрушу в «Капитанской дочке». Есть богатые и знатные, а есть бедные и худородные, вот они-то больше всех и стремятся показать, сказать обществу: перед лицом чести все дворяне равны.

И как ни старались власти запретить, отменить дуэли, молодые российские дворяне решительно отвергли вмешательство государства в дела чести. Впоследствии это общее настроение русского дворянства четко сформулировал генерал Корнилов: «Душа — Богу, сердце — женщине, долг — Отечеству, честь — никому!»

Бедный Мартынов

Словом, в XIX веке общественное мнение России было целиком и полностью за дуэль. Не учитывать его было невозможно. И Николай I смягчает наказание за участие в поединке. Секунданты и врачи вообще освобождались от ответственности, а виновники заключались в тюрьму на 6-10 лет с сохранением дворянских прав. Но на деле в тюрьму не сажали, а отправляли на Кавказ, как Лермонтова за дуэль с де Барантом.

Проходит еще полвека — и Александр III официально разрешает дуэли в офицерской среде! Не сыграл ли здесь роль тот самый случай с самоубийством? Но «разрешение» — совсем не то слово. Правильнее будет сказать, что дуэль вводилась в обязательный офицерский обиход. Офицер, уклонившийся от дуэли, должен был в двухнедельный срок подать прошение об увольнении. Иначе его увольняли без всякого прошения.

При всем при том, при официальном введении дуэлей в военную среду, не было никаких официальных документов, регламентирующих дуэль!

Не было — не значит, что не думали. Думали, даже пытались разработать письменный дуэльный кодекс. Даже создавалась специальная комиссия. Но потом победил здравый смысл и нравственное чувство: в таком тонком деле важнее всего правила неписанные, какие есть. То бишь уже известные дуэльные кодексы графа Шатовильера и графа Верже, с некоторыми поправками повсеместно принятые в Европе. А, как известно, нет ничего жестче неписаных правил, особенно при тогдашнем уровне самосознания в дворянском обществе. Малейшие отступления от кодекса дворянской чести карались беспощадно — общественным презрением.

Здесь нет нужды останавливаться на отдельных пунктах дуэльных правил. Но обязательно следует упомянуть, что перед поединком Пушкина и Дантеса был составлен письменный документ с условиями. Так, пункт четвертый гласил: «Когда обе стороны сделают по выстрелу, то в случае безрезультатности поединок возобновляется как бы в первый раз ...».

Другими словами, мирно разойтись они не могли , иначе их обоих подвергли бы обструкции. Дуэль была договорена до крови. Увы, пролилась не просто кровь — случилась смерть.

Общественное мнение обязывало оскорбленного человека вызвать обидчика на дуэль. Даже если он предпочитал проглотить обиду, боялся. Но — не мог. Иначе презрение всех, руки не подадут. Но ведь можно и вызвать обидчика на дуэль — и выстрелить в воздух? И, таким образом, как бы и дуэль состоялась, и оскорбление можно считать смытым? Ан нет. Дуэльный кодекс предусмотрел такую хитрость: тот, кто вызывал на дуэль, не имел права стрелять в воздух. И это правильно, поскольку иначе поединок превращался в фарс.

Потому-то Мартынов не мог выстрелить в воздух на дуэли с Лермонтовым!

Это мы, идеологически настропаленные с детства, обрушили все проклятия на голову бедного Мартынова, вся вина которого в том, что он не гений и остался жив. Мы-то давно забыли, что перед честью все равны. А поединки чести, повторю, проходили по очень жестким правилам.

По команде «раз» дуэлянты начинают сходиться. По команде «два» они обязаны стрелять ! По команде «три» дуэль считается завершенной. Как установил исследователь Н.Кастрикин, в той кавказской дуэли после команды «раз» Лермонтов не двинулся с места. После команды «два» не прицелился, не выстрелил, а поднял дуло пистолета вверх — то есть принял позу того, кто уже выстрелил и ждет ответного выстрела!

По дуэльным правилам, это не просто оскорбление противника, но еще и уклонение от дуэли, то есть позор и бесчестье. И если бы Мартынов выстрелил и промахнулся, дуэль на этом бы не закончилась. По правилам секунданты Мартынова обязаны были расправиться с Лермонтовым!

Вот в какое положение поставил себя и всех Лермонтов.

От такого невиданного поведения секунданты так растерялись, что один из них тоже нарушил правило. Он выкрикнул слова, не предусмотренные никакими правилами. Он крикнул: «Стреляйте, или я вас разведу!» То есть как бы вынуждал Мартынова к выстрелу. И Мартынов выстрелил. Впоследствии он вспоминал: «Я вспылил и спустил курок. Дуэлью и секундантами не шутят».

Представим Мартынова в той ситуации. Отважный офицер, но бедный дворянин. Не такой знатный, не такой светский, не такой блестящий как Столыпин, Васильчиков, Лермонтов и прочие тамошние «львы». Как мы сейчас сказали бы — закомплексованный, затравленный издевательскими карикатурами и шуточками Лермонтова. А тут еще прямое оскорбление в ходе самого поединка. Да еще крик секунданта с угрозой развести. А это — позор. Ведь он, Мартынов, вызвал, и потому он не мог не стрелять и не мог стрелять в воздух. «С дуэлью и секундантами не шутят».

Все это — в мгновения. И Мартынов выстрелил.

Никто из свидетелей сразу же, по горячим следам, не рассказал полной правды. Потому что поведение Лермонтова в злоязыком обществе могли расценить как уклонение от дуэли, а, следовательно, позор. Но трусом Лермонтов никогда не был, и почему так повел себя, знал только он один. Наверное, свидетели тогда поступили правильно: ведь Лермонтов был мертв и уже не мог сказать ничего. Виноватым стал бедный Мартынов.

Закат

Четыре века дуэльной жизни Европы спрессовались в России в одном XIX. Это все равно что разом выстрелить из всех стволов Лепажа. Эффект был оглушительный. Вспомним пушкинскую повесть «Выстрел», монолог Сильвио: «В наше время буйство было в моде. Мы хвастались пьянством: я перепил славного Бурцева, воспетого Денисом Давыдовым. Дуэли в нашем полку совершались поминутно: я на всех бывал или свидетелем, или действующим лицом. Товарищи меня обожали, а полковые командиры, поминутно сменяемые, смотрели как на необходимое зло».

«Товарищи меня обожали....»

Время было такое, атмосфера . Вспомним литературных героев-дуэлистов: Онегин и Ленский, Печорин и Грушницкий, Пьер Безухов и Долохов, Базаров и Кирсанов… В один ряд с ними можно поставить и авторов: Пушкин, Лермонтов, Кюхельбекер, Грибоедов и Якубович, Дельвиг вызвал на дуэль Булгарина, молодой Лев Толстой — Тургенева, Бакунин — Маркса, и, наконец, как угасающее эхо XIX века — дуэль Максимилиана Волошина и Николая Гумилева, когда Волошин выстрелил в воздух, а Гумилев промахнулся. Но надо сказать, что угасание началось гораздо раньше.

В «Поединке» Куприна дуэль Ромашова и Николаева хоть и уныло, но совершается без проволочек, поскольку среда офицерская, тут отступления невозможны, хочешь не хочешь, а надо... А вот в «Дуэли» Чехова, когда стреляются фон Корен и Лаевский, никто из противников и секундантов толком уже не знает, как, по каким правилам устраиваются поединки, и пытаются вспомнить, как же это было у Лермонтова, в «Княжне Мэри...».

А времени-то между ними прошло, между Печориным и Лаевским, всего ничего... Яркое было пламя, да быстро угасло: мещанская жизнь всюду брала свое.

Кто знает, может, в России и произошел бы новый всплеск дуэлей как института защиты чести. Все тот же поединок Гумилева и Волошина мог стать сигналом, та же бретёрская слава думского лидера «октябристов» Гучкова могла дать новый импульс. Кстати, Гучков-то был не дворянин, а разночинец! То есть дуэльный кодекс чести примеряли к себе и другие сословия! Кто знает... Пришла революция и отменила все, что было прежде.

Эпилог

Автор раздвоен в мыслях и чувствах. С одной стороны, он никак не приемлет убийства человека другим человеком, ибо не мы даровали жизнь и не нам ее отнимать. А с другой стороны, он понимает, что дуэль — единственный действенный инструмент, который приучает людей вести себя прилично. Иначе восторжествует право силы, право кулака, наступит эра того самого грядущего хама.

Правда, есть и третий путь: вести себя как подобает не из страха быть вызванным к барьеру, а только лишь из принятого как непреложный закон чувства глубочайшего почтения к личности, чести и достоинству другого человека. Но опять-таки, автор никогда не писал фантастических произведений. Хотя знает, что таковые есть: и произведения, и их авторы. А, следовательно, есть люди, которые свято веруют, что мир со временем неизбежно станет лучше, чище, благородней...

Рощин «Невольник чести»

Снова и снова: Черная речка, снег, пистолеты, сани, Дантес, Натали, Никита вносит Пушкина на лестницу, на руках, сумерки, свечи, а утром еще никто ничего не знал, утром еще и секунданта у него не было (никак не мог найти). Как все быстро, тайно, а сейчас он уже «в опасности жизни», как будет сказано в полицейском протоколе. И – жизнь вся, конец, дальше – только бессмертие.…Снова и снова прокручиваются в нашем сознании эти мгновения…

«Погиб поэт!- невольник чести»,- воскликнет молодой Лермонтов и сразу попадет в самую точку: невольник чести! Уж, кажется, все сказано о Пушкине, но отчего-то вот это «невольник чести» затрагивает больше всего.

Молодой Лермонтов в день смерти заступился за Пушкина. Мы повторяем эти строки почти автоматически, привыкли, а ими, может быть, отмечено самое главное. Самое главное и в жизни Пушкина, и в тайне его гибели. Эти стихи – ответ, отповедь. К сожалению, за прошедшие десятилетия понятия о чести сильно увяли в нашем обществе. Пушкин дает нам возможность вспомнить, что есть честь, какова цена ее.

«Невольник чести» - пушкинские слова, не лермонтовские. В «Кавказском пленнике» читаем: «Невольник чести беспощадной,…вблизи видал он свой конец…» А помните эпиграф к «Капитанской дочке»: «Береги честь смолоду»?

Шестисотлетний род Пушкиных берет начало от Радши, упомянутого в летописи, и Пушкину всегда нравилось, что этого Радши летописец именует «мужем честным». Самолюбие, может быть, являлось одной из главных черт пушкинской натуры. Честь – глубокое и емкое понятие. Честь предполагает, прежде всего, самосознание, понятие человека о себе самом как о личности единственной и неповторимой, ценностной и значимой. Честь, достоинство предполагают наличие своей этики. Постепенно, все более сознавая себя Поэтом, Философом, Историком, Пушкин стал по-иному судить и о чести. Дело было уже не в родовитости, а в самом Пушкине, человеке и творце…

Пока Пушкин совершенствовался, общество окончательно дичало. Большинство подлинных людей чести были изгнаны из этого общества после 14 декабря 1825 года. За десять лет своего правления Николай 1 вполне успел в создании полицейского и фарисейского государства. Царь никогда не любил словесности и никогда не покровительствовал ей. Быть литератором и подозрительным человеком – в его глазах было однозначительно. С Пушкиным царь всегда играл, напуская на себя вид, что понимает что-то (он был всего на три года старше Пушкина). Общество разлагали лесть, казнокрадство, приспособленчество, официоз. Гоголь, между прочим, уже написал «Ревизора», а Грибоедов – «Горе от ума». Царю было позволительно все, подданные должны были стоять перед ним на задних лапках. В их числе должен был быть и камер-юнкер Пушкин.

Вспомним также, что красавцу Дантесу, французу, кавалергарду, любимцу салонов, в эту пору было 24 года, Натали Пушкиной тоже 24, весь « свет» ахает и охает двусмысленно, едва л они подойдут друг к другу, какая пара!

Подобное считается нормой, мужьям вообще таких вещей лучше не замечать! У Лермонтова: «Смеясь, он дерзко презирал земли чужой язык и нравы». Да мы забываем, что Дантес русского языка путем не знал! Никогда не прочел ни одной книги! Вся пошлятина, невежество, внешний блеск – все ненавидимое Пушкиным, все как нарочно сошлось в его противнике.

Пушкин – сын своего времени, вынужден был жить по его законам – как иначе? И жил, и служил, писал, гулял, страдал, и язвил, и нажил врагов. Но это все-таки не главное в развитии гениального писателя. Главное – следование себе, постоянство в осуществлении своей Идеи. Надо думать, что главной идеей Пушкина была Свобода. Он сам был Свобода. Таким родился, вырос, таким прожил всю жизнь. «Свободы, гения и славы палачи». Всю жизнь его гнули, притесняли, и всю он отбивался. Вот это и раздражало: смотрите, что себе позволяет! Но главное, конечно, это то, что каждая его строчка говорит о Свободе. Все написанное им вылито из свободной души. И, может быть, в этом секрет бессмертного пушкинского обаяния…

8 сентября 1826 года в Москву, где по случаю своей коронации находился новый император России Николай I, в сопровождении офицера фельдъегерской службы Вельша после шестилетней ссылки приехал опальный Александр Пушкин. Ожидалась важная встреча с государем, для поэта столь же желанная, сколь и непредсказуемая своими последствиями. Однако в тот же день Пушкин послал своего приятеля Сергея Соболевского передать графу Федору Толстому вызов на дуэль. Это был поступок более чем рискованный. Законы России предусматривали суровое, вплоть до смертной казни, наказание за дуэли. Но поэт не мог не воспользоваться представившейся возможностью и рассчитаться у «барьера чести» со злейшим своим врагом, нанесшим ему, как он считал, страшное оскорбление.

Еще до ссылки на юг, в начале двадцатого года, в светских кругах стал распространяться слух о том, что Пушкин «был выпорот в Тайной канцелярии». Сам поэт позже об этом писал так: «Я услышал сплетню последним, увидел себя опозоренным в общественном мнении, дрался на дуэли...» С кем дрался? Это осталось тайной.

Уже находясь в Кишиневе, Пушкин получил якобы неопровержимые доказательства того, что сплетню распустил известный аристократ, поэт, авантюрист и дуэлянт граф Толстой. Он тут же написал эпиграмму, в которой назвал своего обидчика «картежным вором», а его жизнь «мрачной и презренной». Ответ не заставил себя ждать. В ответной эпиграмме ссыльный поэт назван оскорбительным именем «Чушкин», а само послание содержало прозрачный намек на унижающую честь угрозу:
Примером ты рази,
А не стихом пороки
И вспомни, милый друг,
Что у тебя есть щеки.

Пушкин отправил графу вызов, который был с готовностью принят, но противников разделяли многие сотни километров. Пришлось запастись терпением и ждать удобного случая, который, как оба надеялись, скоро представится. Спасибо Провидению, судьба не спешила пересекать жизненные дороги недругов, оберегая тем самым для России ее национального гения.

Граф Федор Толстой, больше известный как Толстой-Американец, был противником опасным и серьезным. Расчетливый и холодный бретер, участник многочисленных поединков, одиннадцать из которых, как считают дуэльные знатоки, закончились смертельным исходом, он не знал раскаяний и сомнений.

Александр Сергеевич и сам был заядлым дуэлянтом, чему в немалой степени способствовал его взрывной, самолюбивый и обидчивый нрав.

Обучаясь в лицее, наш великий поэт, как известно, выдающихся способностей в науках не показал, кроме «превосходных» успехов «в российской и французской словесности, а также в фехтовании». Фехтовальщиком он был превосходным, лучшим, по утверждению свидетелей, учеником лицейского учителя этого предмета Александра Вальвиля, автора известной книги «Рассуждения об искусстве владеть шпагою». Любил верховую езду, свободно совершал пешие прогулки от Царского Села до Петербурга и обратно, зимой купался в ледяной воде, носил с собой тяжелую, весом около трех килограммов трость, тренируя руку, чтобы она, как сам сознавался, не дрожала при стрельбе. И отлично стрелял. В Михайловском даже приспособил погреб под стрелковый тир где, по свидетельству Алексея Вульфа, стараясь догнать Байрона в сем искусстве, ежедневно всаживал в мишени по сотне пуль.

Первая дуэль случилась еще в лицейскую пору. Добрый, смешной, нескладный Вильгельм Кюхельбекер, поэт, писавший тяжеловесным гекзаметром стихи, всеобщий любимец Кюхля, над которым, впрочем, потешались все лицеисты, посчитал себя смертельно оскорбленным пушкинской эпиграммой, точнее, двумя словами из нее – «и кюхельбекерно, и тошно» - и вызвал обидчика на дуэль. Попытки товарищей примирить стороны результатов не дали.

Любопытная деталь. Секундант Пушкина барон Антон Дельвиг стоял слева от Кюхельбекера, и, когда тот начал целиться из пистолета, Пушкин крикнул ему: «Дельвиг, стань на мое место, здесь безопаснее!» Кюхельбекер вздрогнул, сделал пол-оборота и едва не застрелил Дельвига - пуля пробила фуражку.

Завершился же поединок вполне мирно словами поэта: «Полно дурачиться, милый, пойдем пить чай». Противники обменялись дружеским рукопожатием.

В марте 1820 года жена Карамзина Екатерина Андреевна писала Петру Вяземскому: «Пушкин всякий день имеет дуэли...» А будущий декабрист Николай Басаргин оставил в записях совсем уж пророческую фразу: «Многие говорили, что рано или поздно, а умереть ему на дуэли».

Продолжая этот ряд, заметим, что и сам Пушкин не был свободен от мысли насильственной смерти. Известно, что он посещал петербургскую гадалку немку Александру Кирхгоф, предсказания которой имели свойство удивительным образом сбываться. Гадалка предостерегла поэта: ему надо опасаться белой лошади и белого человека… По воспоминаниям друзей, Пушкина часто вспоминал о предостережении гадалки с известной долей тревоги. Однако это не мешало ему едва ли не по любому поводу выходить к барьеру.

Но возможно в свидетельствах современников варьируются различные дуэльные ситуации, каких действительно было немало. К примеру, стычка с лицейским товарищем Модестом Корфом, проживавшим некоторое время в одном доме с Пушкиным. Как-то Корф позволил себе побить дядьку поэта Никиту Козлова, когда тот, выпив лишку, непрошеным завалился в гости и стал шумно объясняться с его камердинером. Возмущенный Пушкин послал бывшему однокурснику вызов. Корф картель не принял, ответив на него запиской: «Не принимаю твоего вызова не потому, что ты Пушкин, а потому, что я не Кюхельбекер». На том дело и решилось.

Примерно в то же время произошел конфликт с неким майором Денисевичем, вздумавшим преподать «мальчишке-поэту» правила хорошего тона и едва жестоко не поплатившимся за свою самоуверенность. Бывали случаи и довольно курьезные. Один из них произошел, когда выпущенный из лицея Пушкин упивался свободой и гостил у своего дяди Павла Исааковича Ганнибала. Племянник очень любил дядю, но это не помешало ему на домашней вечеринке вызвать Ганнибала на дуэль. Ссора произошла из-за пустячного повода: в одну из фигур котильона Павел Исаакович отбил у поэта его пассию - девицу Лошакову. Пикантность ситуации придавало то обстоятельство, что Лошакова была совершенной дурнушкой и, кажется, даже имела вставные зубы.

Ссора продолжалась не более четверти часа. Весельчак и остряк Ганнибал, умевший не намного хуже племянника рифмовать слова, улучил удобную минуту и произнес восхитительный экспромт:
Хоть ты, Саша, среди бала
Вызвал Павла Ганнибала,
Но, ей-Богу, Ганнибал
Ссорой не подгадил бал.
Сочинение дяди настолько покорило Пушкина, что он, забыв и о ссоре, и о своих чувствам к Лошаковой, при всей публике бросился ему в объятия. Тут же они помирились и под одобрение собравшихся направились воздать должное Бахусу.

Дуэльные ситуации, на какие толкали поэта его характер и обостренное понимание чести, не всегда имели идиллические завершения. Доходило и до барьера, где, слава Богу, обходилось без крови. Один из таких поединков произошел со шведом, гвардейским поручиком бароном Блюмом. И это все, что известно об этой дуэли.

Особенно много картелей было послано Пушкиным и получено от других в период нахождения в южной ссылке. Приведем отрывок из публикации знакомого Пушкина по Кишиневу (известного в литературе как Путешественник), которая появилась в одной из парижских газет через три недели после гибели поэта. «Из его многочисленных дуэлей нам особенно запомнились две, имевшие место одна вслед за другой. Первая - с французским эмигрантом, бароном де С., который, имея право избрать оружие, предложил ружье, ввиду устрашающего превосходства, с которым его противник владел пистолетом. Благодаря веселью, которое этот новейшего рода поединок вызвал у секундантов и противников, примирение было достигнуто, ибо Пушкин любил посмеяться. На другой день, очевидно, чтобы вознаградить себя за неудачу, постигшую его накануне, он затеял дело с другим французом, находившимся на русской службе, полковником Л. После того, как противники безуспешно обменялись четырьмя пулями, секунданты прекратили поединок, вопреки желанию обоих бойцов, и особенно Пушкина, удивленного и пристыженного своей неудачей и неутешного тем, что он вторично упустил случай».

Много слухов породила дуэль с офицером генерального штаба Кириллом (по другим данным - Николаем) Зубовым, присланным в Бессарабию для топографических изысканий. Поэт появился на «поле чести» с черешнями, которые не переставал поедать, пока противник целил в него из пистолета. Гвардеец промахнулся. «Довольны вы?» - спросил Пушкин вместо выстрела. Зубов было бросился к нему с объятьями, но поэт его остановил жестом: «Это лишнее...» И, не сделав своего выстрела, удалился.

О дуэли с Зубовым оставил воспоминания близкий товарищ поэта и его секундант Иван Липранди, характеризующие Пушкина с неожиданной стороны.

«Описываемое присутствие духа Пушкина на этом поединке меня не удивило. Я знал Александра Сергеевича вспыльчивым, иногда до исступления; но в минуту опасности, когда он становился лицом к лицу со смертью, когда человек обнаруживает себя вполне, Пушкин обладал в высшей степени невозмутимостью при полном сознании своей запальчивости, виновности, но не выражал ее. Когда дело дошло до барьера, к нему он являлся холодным, как лед. На моем веку, в бурное время до 1820 года, мне случалось не только что видеть множество таких встреч, но не раз и самому находиться в таком же положении, а подобной натуры, как у Пушкина, в таких случаях я встречал очень немного».

Из заслуживающих внимания «громких историй» поэта следует упомянуть стычку с мужем своей очередной возлюбленной цыганки Людмилы, помещиком Инглези, вызвавшим Пушкина на дуэль и не скрывавшим желания его убить во что бы то ни стало. Страсть мести обманутого мужа была настолько велика, что генерал Иван Никитович Инзов, начальник Пушкина, вынужден был прятать его десять суток на гауптвахте, а Инглези с женой отправить за границу.

Дуэльные ситуация у Александра Сергеевича случались и с людьми в высшей степени достойными, которых высоко ценил и уважал он сам. Именно такая ситуация, завершившаяся вызовом на дуэль сразу двух человек, произошла в биллиардной между поэтом и полковниками Федором Орловым и Алексеем Алексеевым. И тут нам ничего не остается, как воскликнуть вслед за Фигаро: «До чего ж глупы эти умные люди!..»

Пушкин из тех немногих людей, для кого выше, чем понятие чести, не было ничего. Воистину, он – «невольник чести». Заметим, кстати, эта формулировка принадлежит не Михаилу Лермонтову, а самому Александру Сергеевичу: «невольник чести беспощадной...», использованная им в поэме «Кавказский пленник».

Самой известной дуэлью поэта на юге считается его поединок с командиром егерского полка Семеном Старовым, боевым офицером, участником Отечественной войны 1812 года. В казино, служившем местом собраний, молодой егерский офицер приказал музыкантам играть кадриль, но вмешался Пушкин, потребовавший мазурку. Музыканты послушались поэта. Старов подозвал подчиненного и посоветовал обратиться к Пушкину за объяснением, находя его поступок оскорбительным для чести полка. Офицер замялся, тогда сам Старов направился к Пушкину.

На следующий день они стрелялись. Были страшная метель и мороз, оба промахнулись. Потребовав сблизить барьеры, вновь разрядили пистолеты. И снова дали промах. Вновь решили уменьшить расстояние, но тут воспротивились секунданты. Дуэль была отложена, а позже противников удалось примирить. При этом оба показали образец истинного благородства.

Я всегда уважал вас, полковник, потому принял ваш вызов, - произнес Пушкин.
- И хорошо сделали Александр Сергеевич, - ответил Старов. - Я должен сказать по правде, что вы так же хорошо стоите под пулями, как хорошо пишите...

И все же ни одна из проведенных Пушкиным дуэлей, не шла ни в какое сравнение с той, которая предстояла ему с Толстым-Американцем. Он был самым опытным, самым коварным противником. Поэт с нетерпением ждал возвращения Соболевского, готовый каждую минуту столкнуться в смертельном поединке со своим врагом.

Соболевский вернулся с малоутешительным для поэта известием: графа в Москве нет... Пройдет время, и друзьям удастся примирить давних противников.

После ссылки Пушкин несколько остепенится, станет уравновешеней, спокойней. В его жизни будет меньше конфликтов, меньше поводов требовать сатисфакцию. Так продлится до треклятого дня, когда он и его друзья получат по почте анонимные пасквили. Поэт нанесет удар тому, кого считал автором подметных писем. Дуэль станет неизбежной, но на нее выйдет названный сын высокопоставленного дипломата. Жорж Дантес служил кавалергардом и как все его товарищи ездил на лошади светлой масти. Сам он был высок и светловолос...

Отмщенья, государь, отмщенья!
Паду к ногам твоим:
Будь справедлив и накажи убийцу,
Чтоб казнь его в позднейшие века
Твой правый суд потомству возвестила,
Чтоб видели злодеи в ней пример.

Погиб поэт! – невольник чести –
Пал, оклеветанный молвой,
С свинцом в груди и жаждой мести,
Поникнув гордой головой!..
Не вынесла душа поэта
Позора мелочных обид,
Восстал он против мнений света
Один как прежде… И убит!
Убит!.. К чему теперь рыданья,
Пустых похвал ненужный хор
И жалкий лепет оправданья?
Судьбы свершился приговор!
Не вы ль сперва так злобно гнали
Его свободный, смелый дар
И для потехи раздували
Чуть затаившийся пожар?
Что ж? Веселитесь… – он мучений
Последних вынести не мог:
Угас, как светоч, дивный гений,
Увял торжественный венок.
Его убийца хладнокровно
Навел удар… Спасенья нет.
Пустое сердце бьется ровно,
В руке не дрогнул пистолет.
И что за диво?.. Издалека,
Подобный сотням беглецов,
На ловлю счастья и чинов
Заброшен к нам по воле рока;
Смеясь, он дерзко презирал
Земли чужой язык и нравы;
Не мог щадить он нашей славы;
Не мог понять в сей миг кровавый,
На что он руку поднимал!..
И он убит – и взят могилой,
Как тот певец, неведомый, но милый,
Добыча ревности глухой,
Воспетый им с такою чудной силой,
Сраженный, как и он, безжалостной рукой.
Зачем от мирных нег и дружбы простодушной
Вступил он в этот свет завистливый и душный
Для сердца вольного и пламенных страстей?
Зачем он руку дал клеветникам ничтожным,
Зачем поверил он словам и ласкам ложным,
Он, с юных лет постигнувший людей?..
И прежний сняв венок, – они венец терновый,
Увитый лаврами, надели на него:
Но иглы тайные сурово
Язвили славное чело;
Отравлены его последние мгновенья
Коварным шепотом насмешливых невежд,
И умер он – с напрасной жаждой мщенья,
С досадой тайною обманутых надежд.
Замолкли звуки чудных песен,
Не раздаваться им опять:
Приют певца угрюм и тесен,
И на устах его печать.
*
А вы, надменные потомки
Известной подлостью прославленных отцов,
Пятою рабскою поправшие обломки
Игрою счастия обиженных родов!
Вы, жадною толпой стоящие у трона,
Свободы, Гения и Славы палачи!
Таитесь вы под сению закона,
Пред вами суд и правда – всё молчи!..
Но есть и божий суд, наперсники разврата!
Есть грозный суд: он ждет;
Он не доступен звону злата,
И мысли и дела он знает наперед.
Тогда напрасно вы прибегнете к злословью:
Оно вам не поможет вновь,
И вы не смоете всей вашей черной кровью
Поэта праведную кровь!

Автограф полного текста стихотворения не сохранился. Имеются черновой и беловой автографы первой его части до слов «А вы, надменные потомки».

Стихотворение имело широкий общественный резонанс. Дуэль и смерть Пушкина, клевета и интриги против поэта в кругах придворной аристократии вызвали глубокое возмущение среди передовой части русского общества. Лермонтов выразил эти настроения в мужественных, исполненных поэтической силы стихах, которые разошлись во множестве списков среди современников.

Имя Лермонтова, как достойного наследника Пушкина, получило всенародное признание. В то же время политическая острота стихотворения вызвала тревогу в правительственных кругах.

По рассказам современников, один из списков с надписью «Воззвание к революции» был доставлен Николаю I. Лермонтова и его друга С. А. Раевского, участвовавшего в распространении стихов, арестовали и привлекли к судебной ответственности. 25 февраля 1837 г. по высочайшему повелению был вынесен приговор: «Л[ейб]-гв[ардии] гусарского полка корнета Лермантова… перевесть тем же чином в Нижегородский драгунский полк; а губернского секретаря Раевского… выдержать под арестом в течение одного месяца, а потом отправить в Олонецкую губернию для употребления на службу, по усмотрению тамошнего гражданского губернатора».

В марте Лермонтов выехал из Петербурга, направляясь в действующую армию на Кавказ, где в это время находился Нижегородский драгунский полк.

В стихах «Его убийца хладнокровно» и следующих речь идет о Дантесе – убийце Пушкина.

Жорж Шарль Дантес (1812–1895) – французский монархист, бежавший в 1833 г. в Россию после вандейского мятежа, был приемным сыном голландского посланника в Петербурге барона Геккерена.

Имея доступ в салоны придворной русской аристократии, участвовал в травле поэта, закончившейся роковой дуэлью 27 января 1837 г. После смерти Пушкина выслан во Францию.

В стихах «Как тот певец, неведомый, но милый» и следующих Лермонтов вспоминает Владимира Ленского из романа Пушкина «Евгений Онегин».
«А вы, надменные потомки» и следующие 15 стихов, по свидетельству С. А. Раевского, написаны позднее, чем предшествующий текст.

Это отклик Лермонтова на попытку правительственных кругов и космополитически настроенной знати очернить память Пушкина и оправдать Дантеса. Непосредственным поводом для создания последних 16 стихов, по свидетельству Раевского, послужила ссора Лермонтова с родственником, камер-юнкером Н. А. Столыпиным, который, навестив больного поэта, стал излагать ему «невыгодное» мнение придворных лиц о Пушкине и попытался защитить Дантеса.

Аналогичный рассказ содержится в письме А. М. Меринского к П. А. Ефремову, издателю сочинений Лермонтова. Существует список стихотворения, где неизвестный современник Лермонтова назвал ряд фамилий, позволяющих представить себе, о ком идет речь в строках «А вы, надменные потомки Известной подлостью прославленных отцов».

Это графы Орловы, Бобринские, Воронцовы, Завадовские, князья Барятинские и Васильчиковы, бароны Энгельгардты и Фредериксы, чьи отцы и деды добились положения при дворе лишь с помощью искательства, интриг, любовных связей.

Гвоздев 22 февраля 1837 г. написал ответ Лермонтову, содержавший строки, подтверждающие правильность первоначального чтения спорного стиха:
Не ты ль сказал: «Есть грозный суд!»
И этот суд есть суд потомства…

Отмщенье, государь, отмщенье!
Паду к ногам твоим:
Будь справедлив и накажи убийцу,
Чтоб казнь его в позднейшие века
Твой правый суд потомству возвестила,
Чтоб видел злодеи в ней пример.

Погиб поэт!- невольник чести —
Пал, оклеветанный молвой,
С свинцом в груди и жаждой мести,
Поникнув гордой головой!..
Не вынесла душа поэта
Позора мелочных обид,
Восстал он против мнений света
Один, как прежде… и убит!
Убит!.. К чему теперь рыданья,
Пустых похвал ненужный хор
И жалкий лепет оправданья?
Судьбы свершился приговор!
Не вы ль сперва так злобно гнали
Его свободный, смелый дар
И для потехи раздували
Чуть затаившийся пожар?
Что ж? веселитесь… Он мучений
Последних вынести не мог:
Угас, как светоч, дивный гений,
Увял торжественный венок.

Его убийца хладнокровно
Навел удар… спасенья нет:
Пустое сердце бьется ровно,
В руке не дрогнул пистолет.
И что за диво?… издалека,
Подобный сотням беглецов,
На ловлю счастья и чинов
Заброшен к нам по воле рока;
Смеясь, он дерзко презирал
Земли чужой язык и нравы;
Не мог щадить он нашей славы;
Не мог понять в сей миг кровавый,
На что он руку поднимал!..

И он убит — и взят могилой,
Как тот певец, неведомый, но милый,
Добыча ревности глухой,
Воспетый им с такою чудной силой,
Сраженный, как и он, безжалостной рукой.

Зачем от мирных нег и дружбы простодушной
Вступил он в этот свет завистливый и душный
Для сердца вольного и пламенных страстей?
Зачем он руку дал клеветникам ничтожным,
Зачем поверил он словам и ласкам ложным,
Он, с юных лет постигнувший людей?..

И прежний сняв венок — они венец терновый,
Увитый лаврами, надели на него:
Но иглы тайные сурово
Язвили славное чело;
Отравлены его последние мгновенья
Коварным шепотом насмешливых невежд,
И умер он — с напрасной жаждой мщенья,
С досадой тайною обманутых надежд.
Замолкли звуки чудных песен,
Не раздаваться им опять:
Приют певца угрюм и тесен,
И на устах его печать.
_____________________

А вы, надменные потомки
Известной подлостью прославленных отцов,
Пятою рабскою поправшие обломки
Игрою счастия обиженных родов!
Вы, жадною толпой стоящие у трона,
Свободы, Гения и Славы палачи!
Таитесь вы под сению закона,
Пред вами суд и правда — всё молчи!..
Но есть и божий суд, наперсники разврата!
Есть грозный суд: он ждет;
Он не доступен звону злата,
И мысли, и дела он знает наперед.
Тогда напрасно вы прибегнете к злословью:
Оно вам не поможет вновь,
И вы не смоете всей вашей черной кровью
Поэта праведную кровь!

Анализ стихотворения «Смерть поэта» Лермонтова

Стихотворение «Смерть поэта» было написано Лермонтовым спустя несколько часов после первого известия о смертельном ранении на дуэли. Оно очень быстро распространилось в обществе. В творческих кругах произведение вызвало бурю сочувственных откликов, в высшем свете – яростное негодование. В ответ Лермонтов пишет вторую часть («А вы, надменные потомки…»), обращаясь напрямую к тем, кого он считает виновными в смерти поэта. Это продолжение было невероятно дерзким и смелым поступком. Оно было расценено императором как прямое воззвание к революции. Незамедлительно последовала ссылка Лермонтова на Кавказ.

Стихотворение «Смерть поэта» стало переломным этапом в творчестве Лермонтова. Его потрясла нелепая и трагическая гибель человека, которого он считал своим учителем и наставником. За убийством на дуэли скрываются тайные причины. Лермонтов развивает тему противостояния поэта и толпы. Только на этот раз в образе толпы он усматривает не рядовую чернь, а высшее общество. Известно, с каким пренебрежением относились к великому таланту Пушкина сам император и его окружение. Поэт постоянно подвергался насмешкам и унижениям. Человек, значение которого для русской литературы трудно переоценить, был намеренно вовлечен в грязную сплетню.

Лермонтов с презрением описывает убийцу Пушкина, который не представлял себе «на что он руку поднимал!…». По крайней мере, Дантес был иностранцем. Ему действительно не было никакого дела до русского гения. Лермонтов считает его слепым орудием в руках настоящих убийц. На них он обрушивает всю свою ярость и негодование.

Преклонение перед Пушкиным особенно заметно в конце первой части стиха. Лермонтов проводит прямую аналогию между поэтом и Христом, принявшим мучительную и несправедливую смерть («венец терновый… надели на него»).

Вторая часть значительно эмоциональнее первой. Лермонтова буквально распирает от переизбытка чувств. Он переходит к прямому обращению к виновникам смерти Пушкина и называет их своими именами («Вы, жадною толпой стоящие у трона»). Лермонтов перечисляют и другие преступления «наперсников разврата»: обман для достижения богатства и высокого положения, подавление всех проявлений свободы и правды, использование власти в личных интересах.

Поэт вновь прибегает к религиозной символике. Он считает, что ничто не окажется безнаказанным перед лицом «грозного Судии». Преступники рано или поздно получат по заслугам.

Очень эффектна концовка произведения, основанная на резком противопоставлении: «черная кровь» преступников — «праведная кровь» гения и мученика.