Вложения для Гааз Фёдор Петрович. Кошки в штате аптечного управления

Га́аз Фёдор (Иванович) Петро́вич (Фридрих-Иосиф, нем. Friedrich-Joseph Haass; 24 августа (4 сентября) 1780, Бад-Мюнстерайфель - 16 августа 1853, Москва) - русский врач немецкого происхождения, филантроп, известный под именем «святой доктор», католик.

Москвичи шутили, что доктору Гаазу, его кучеру и лошадям не менее 400 лет! Подаренную благожелателями новую карету и тройку лошадей он распорядился продать, а деньги перечислить на помощь бедным. Десятки лет ходил он в старомодном черном, порыжевшем от старости фраке, кружевном ветхом жабо, заштопанных чулках, вызывая недоумение, сожаление, а то и злую насмешку. Немногие тогда понимали, что перед ними – настоящий подвижник.

Фридрих-Йозеф Гааз родился 24 августа 1780 г. в Германии в городке Мюнстерейфеле близ Кельна в Германии. Дед его был доктором медицины, отец – скромным аптекарем. Это была благочестивая семья, в которой росло 8 детей. Несмотря на скромные средства, все пятеро братьев получили хорошее образование.Окончив католическую церковную школу, Фридрих поступил в Йенский университет, где посещал лекции по математике и философии, был учеником Шеллинга. В Вене он получил медицинское образование, специализировался по глазным болезням.

Из обобщенных воспоминаний современников о молодом преуспевающем докторе: «Учен не по летам. В медицинских науках всех превзошел. Латынь и греческий не хуже немецкого и французского знает; в математике, физике, астрономии весьма сведущ; по философии, по богословию любого ученого монаха за пояс заткнет. В Священном Писании начитан редкостно, все Евангелия наизусть помнит. А уж богобоязнен, благонравен… Однако не ханжа: своими добродетелями не чванится, чужих грехов не судит…Напротив, о любом и каждом норовит сказать что-нибудь доброе, похвальное. Ласков, приветлив без корысти; с сильными и богатыми не искателен; с простолюдинами, с прислугой кроток и милостив…»

В качестве главного врача военного госпиталя, Гааз ездил по Северному Кавказу, где открыл, исследовал и подробно описал источники целебных минеральных вод, вокруг которых позднее возникли известные курорты: Железноводск, Пятигорск, Ессентуки и Кисловодск.

Когда армия Наполеона вторглась в Россию, доктор сопровождал русские войска в походах от Москвы до Парижа: оперировал, лечил больных, контуженных, раненых, переводил с французского, беседовал с солдатами и офицерами о Божьем Промысле и медицине, ближе узнавал жизнь русского народа. И все больше чувствовал себя его частью…

Федор Петрович, так стал называться московский доктор Гааз стал главным врачом всех городских больниц. За свои заслуги он был награжден орденом Святого Владимира четвертой степени, удостоен чина надворного советника, был желанным гостем во многих аристократических домах. Был состоятельным человеком, владельцем каменного дома, деревни, крепостных крестьян, суконной фабрики. Но все его доходы уходили на помощь бедным. Не щадя себя, боролся Федор Петрович за справедливость, за права больных, чье положение в больницах было ужасающим. Доктор Гааз гневно укорял нерадивых, обличал наживающихся на бедах людей чиновников, писал пространные записки в высшие инстанции. И, конечно, нажил себе немало врагов – на него писали доносы, уверяли начальство, что он находится «не в здравом душевном состоянии», насмехались, издевались над ним…Гааз вынужден был подать в отставку, но он не был сломлен: «И один в поле воин!» – был убежден неугомонный доктор.

В 1828 г. произошло событие, окончательно поставившее его на крестный путь святого служения самой обездоленной части русского общества, а в их лице – Господу Богу.

По предложению своего друга, генерал-губернатора князя Голицына, Федор Петрович Гааз становится членом и главной движущей силой «Комитета попечительства о тюрьмах». Комитет был учрежден по особому указу императора, и в него входили многие именитые люди, в том числе московский митрополит Филарет. За четверть века доктор пропустил лишь одно из 253 ежемесячных заседаний комитета, когда сам уже тяжело заболел.

Положение арестантов в московских тюрьмах было страшным: грязь, сырость, отсутствие нар, переполненные камеры, где лица, виновные лишь в нарушении паспортного режима, содержались вместе с настоящими преступниками, больные вместе со здоровыми, дети вместе со взрослыми, а женщины, зачастую, вместе с мужчинами. В тюремных лазаретах больные лежали по двое-трое на одной кровати, содержались они впроголодь, так как надзиратели бессовестно обкрадывали несчастных.

Периодически из Москвы по бесконечной дороге, ведущей в Сибирь, отправлялись сотни каторжан. В год через Москву проходило примерно 4500 ссыльнокаторжных и столько же «бродяг», которых в кандалах вели к месту жительства. По воспоминаниям Герцена, «Гааз ездил каждую неделю в этап на Воробьевы горы, когда отправляли ссыльных….В качестве доктора…он ездил осматривать их и всегда привозил с собой корзину всякой всячины, съестных припасов и разных лакомств: грецких орехов, пряников, апельсинов и яблок для женщин. Это возбуждало гнев и негодование благотворительных дам, боящихся благотворением сделать удовольствие».

Гааз сумел добиться отмены так называемого «прута» – фактически орудия пытки, которое использовали для предупреждения побегов идущих по этапу. Прикованные намертво к железному пруту, со стертыми до крови руками, медленно шли больные и здоровые, старики и дети, мужчины и женщины. Тех, кто падал, волокли остальные, мертвых на привале отстегивали, заменяя их живыми; арестанты, скованные по пять человек по обе стороны прута, вмести шли, сидели, дремали, ели, справляли нужду. Всем идущим по этапу брилась половина головы. Благодаря Федору Петровичу, прут для всех, идущих по этапу через Москву, был заменен легкими индивидуальными, так называемыми «гаазовскими», кандалами; в тех губерниях, где прут еще сохранялся, наручники стали обшиваться кожею или сукном. Надев на себя облегченные кандалы, доктор ходил в них по своей комнате вокруг стола, считая круги, пока не «проходил» 5-6 верст. Так он испытывал на себе собственное изобретение. Гааз добился отмены поголовного бритья, которое осталось обязательным только для каторжных.

Доктор руководил постройкой новых тюремных больниц, преобразовывал, расширял и переоборудовал больницы для всех неимущих, крепостных и городской бедноты.

По его настоянию партии ссыльных, приходящих в Москву, оставались в ней на неделю. Он посещал каждую партию не менее четырех раз, обходил все помещения пересылаемых, говорил с ними, расспрашивал о нуждах, осматривал. Заболевшие, уставшие не только физически, но и душевно, отделялись от партии, помещались в открытую Гаазом больницу при пересыльной тюрьме. Нарушая существующие законы, Гааз оставлял даже здоровых арестантов, если заболевал кто-либо из членов его семьи, сопровождающей ссыльного в Сибирь. Для того, чтобы семьи не разлучались, доктор выкупал крепостных – жен и детей, чтобы они могли сопровождать своих близких. Все это требовало огромных расходов. Федор Петрович активно привлекал благотворителей, так как его дом, деревня, суконная фабрика давно уже были проданы, деньги пожертвованы на дела милосердия, а сам он много лет жил при больницах, отказывая себе даже в новом платье.

Будучи глубоко верующим человеком, доктор понимал, как важна для его подопечных духовная поддержка. Гааз устраивал тюремные библиотеки, школы для детей заключенных. Снабжал их букварями, Евангелиями, сам сочинил и издал несколько брошюр с «добрыми наставлениями и советами». Его «Азбука христианского благонравия» содержит тексты из 4-х Евангелий, Посланий Апостольских, проповедующих любовь, прощение, мир, кротость. Гааз развивал эти тексты, подкреплял их выписками из духовных книг, назидательными рассказами. Автор убеждал читателей не гневаться, не злословить, жалеть людей. Всем уходящим по этапу доктор собственноручно вешал на грудь сумочку с этой книжкой. Добился и того, чтобы иноверцы получали духовную литературу на родных языках.

Жена английского посла, посетившая пересыльную тюрьму в 1847 г. вспоминала: «…Когда я вошла в тюрьму, один арестант стоял на коленях перед Гаазом и, не желая встать, рыдал надрывающим душу образом…Перед отходом партии была перекличка. Арестанты начали строиться, креститься на церковь; некоторые поклонились ей до земли, потом стали подходить к Гаазу, благословляли его, целовали ему руки и благодарили за все доброе, им сделанное. Он прощался с каждым, некоторых целуя, давая каждому совет и говоря ободряющие слова…»

Помогая обездоленным, Гааз никогда не интересовался их происхождением, национальностью, религией. Среди спасенных им людей – православные, лютеране, мусульмане, раскольники, иудаисты…

Чтобы помогать невинно осужденным и облегчать участь виновных, доктор Гааз вникал во все юридические подробности тогдашнего законодательства, писал бесконечные ходатайства, обращался с жалобами, требованиями справедливости. Для достижения своих благородных целей он, не считаясь с субординацией, мог обратиться и к царю, и к митрополиту, и даже к королю Пруссии (дабы тот через свою сестру, русскую императрицу, повлиял на царя Николая I и он помог бы в решении вопроса о пруте). Он мог встать на колени и плакать, унижаться, требовать. Доказывая свою правоту, он часто выглядел нелепо – суетился, хватался за голову, размахивал руками и притоптывал на месте. Невозможно без слез читать о том, как однажды на приеме у городского главы, после того, как тот строго отчитал его и попытался запретить увеличивать до бесконечности количество мест в тюремной больнице (тех, кто уже не умещался там, доктор устраивал у себя на квартире), Гааз, не имея уже никаких аргументов в «оправдание» своей филантропии, в слезах упал перед генерал-губернатором на колени. Он не мог жить по-другому. Его считали юродивым, сумасшедшим, писали на него бесконечные доносы, оговаривали. Все его благородные начинания упирались в стену непонимания, отчуждения, а то и непримиримой ненависти.

Конечно, были и помощники, которые, жалея несчастных, уважая самого Гааза, от всей души помогали ему в делах милосердия. Но не было никого, кто по-настоящему понимал его. Потому что святой доктор видел и слышал человеческое горе не только глазами и ушами, но, прежде всего, сердцем и душой. Жил так, будто, подобно апостолам, принял Евангельскую истину из рук Самого Христа.

Доктор Гааз не имел своей семьи, его детьми и братьями были его больные, страдающие и беззащитные.

Спасая во время эпидемий холерных больных, он, желая приободрить личным примером молодых врачей, сам мыл, обертывал и даже целовал зараженных. Этим он хотел доказать, что холера не передается от человека к человеку, что у нее «другие пути». Рискуя жизнью, ходил по Москве, шел на площади, где шумели толпы, возбужденные слухами, будто «начальство и лекари пускают холеру», беседовал с людьми, учил, как вести себя, чтобы уменьшить вероятность заражения. И этим спас тысячи людей.

Москвичи узнавали его, выражали свою любовь, заказывали молебны о здравии «раба Божия Фёдора».

Однажды в больницу привезли крестьянскую девочку, умиравшую от волчанки. Страшная язва на её лице была настолько уродлива и зловонна, что в помещение, где находилась эта одиннадцатилетняя мученица, не мог войти никто, даже родная мать. И только доктор Гааз ежедневно подолгу сидел у ее постели, целовал девочку, читал ей сказки, не отходил, пока она не умерла.

Его вера в человека не имела границ. После восстания декабристов в московских салонах много говорили о высоких идеалах свободы, равенства, братства. Доктор Гааз всегда возражал на это: «Свобода всегда была, везде есть, свободу нам дал Спаситель Христос. Каждый человек может свободно решать: хорошее дело он хочет делать или дурное, доброе или злое. И равенство всегда было и есть, равенство перед Небом. И братство всегда было. И всегда может быть; надо лишь помнить уроки Спасителя. Каждый христианин есть брат всем людям».

Когда его бессовестно обманывали, он никогда не сожалел, что доверял человеку. «Да, бывают настоящие плуты-обманщики, кои крестятся и врут без совести…Такая ложь есть очень большой грех. Но если человек говорит и крестится, а я не хочу верить – это уже мой грех. А если он говорил неправду, а я верил, и он это видел, он, может быть, потом будет стыдиться и каяться…», – рассуждал доктор Гааз.

Известен случай, когда его пытался обокрасть бродяга, которого доктор взялся вылечить от какого-то недуга. Когда кража обнаружилась и сторож больницы отправился за квартальным, Гааз отпустил вора, дав ему полтинник и напутствовав пожеланием помнить Бога и исправить свою жизнь.

Однажды морозной ночью доктор спешил к какому-то больному. Двое преградили ему дорогу с требованием отдать им шубу и деньги. Гааз обещал это сделать, только просил сначала проводить его до нужного дома, дабы он не замерз по дороге раздетым. Один из грабителей узнал известного всем святого доктора и, попросив прощения, разбойники проводили Федора Петровича до места, чтобы никто не мог посягнуть на него.

Духовным завещанием святого доктора можно считать его «Призыв к женщинам», переведенный с французского языка лишь спустя много лет после смерти автора.

В этом призыве говорится: « ….Вы призваны содействовать возрождению общества…Не останавливайтесь в этом отношении перед материальными жертвами, не задумывайтесь отказываться от роскошного и ненужного. Если нет собственных средств для помощи, просите кротко, но настойчиво у тех, у кого они есть. Не смущайтесь пустыми условиями и суетными правилами светской жизни. Пусть требование блага ближнего одно направляет ваши шаги! Не бойтесь возможности уничижения, не пугайтесь отказа …Торопитесь делать добро!»

Черты доктора Гааза угадываются в образе князя Мышкина, о нем же он пишет вполне документально в 3 части «Идиота»: « В Москве жил один старик “генерал”, то есть действительный статский советник, с немецким именем; он всю жизнь таскался по острогам и по преступникам; каждая пересыльная партия в Сибирь знала заранее, что на Воробьевых горах ее посетит “старичок-генерал”. Он делал свое дело в высшей степени серьезно и набожно; он являлся, проходил по рядам ссыльных, которые окружали его, останавливался перед каждым, каждого расспрашивал о его нуждах, наставлений не читал почти никогда никому, звал всех «голубчиками» . Он давал деньги, присылал необходимые вещи… приносил иногда душеспасительные книжки и оделял ими каждого грамотного … Все преступники у него были на равной ноге, различия не было. Он говорил с ними, как с братьями, но они сами стали считать его под конец за отца. Если замечал какую-нибудь ссыльную женщину с ребенком на руках, он подходил, ласкал ребенка… Так поступал он множество лет, до самой смерти; дошло до того, что его знали по всей России, то есть все преступники»/

Из выступления доктора Гааза на очередном заседании «тюремного комитета» в 1833 г.: «…Когда я стою здесь, в сей прекрасной теплой зале перед столь досточтимыми особами, взирая на благородные добродетельные лица, и знаю, что после нашего заседания поеду к себе в благоустроенный дом или, ежели пожелаю, поеду в гости к доброму приятелю, то я не смею забывать, что в это самое мгновение, две-три версты отсюда, страдают люди в оковах, в холоде, в грязи, в тесноте между суровых и злодейских лиц своих невольных спутников, с которыми не могут ни на миг расставаться, никуда ни на один шаг не могут отдалиться, ибо все двери и ворота замкнуты, и нет у них никаких радостей, никаких облегчений, ни даже надежд на облегчение…»

Уже через много лет после смерти святого доктора председатель Петербургского тюремного комитета Лебедев писал: «Гааз, в двадцать четыре года своей деятельности, успел сделать переворот в нашем тюремном деле. Найдя тюрьмы наши в Москве в состоянии вертепов разврата и унижения человечества, Гааз не только бросил на эту почву первые семена преобразований, но успел довести до конца некоторые из своих начинаний и сделал один, не имея никакой власти, кроме силы убеждения, более, чем после него все комитеты и лица, власть имевшие».

Когда митрополит Филарет приехал проститься с умирающим Федором Петровичем, тот диктовал дополнения к завещанию. Митрополит прочел первый лист: «Я все размышляю о благодати, что я так покоен и доволен всем, не имея никакого желания, кроме того, чтобы воля Божия исполнилась надо мною. Не введи меня во искушение, о Боже Милосердный, милосердие Коего выше всех Его дел! На него я, бедный и грешный человек, вполне и единственно уповаю. Аминь.» Неожиданно для себя самого, владыка бережно, ласково погладил судорожно напряженные болью плечи умирающего, перекрестил его несколько раз и произнес: «Господь благословит тебя, Федор Петрович. Истинно писано здесь, благодатна вся твоя жизнь, благодатны твои труды. В тебе исполняется реченное Спасителем: “Блаженны кроткие…Блаженны алчущие и жаждущие правды…Блаженны милостивые…Блаженны чистые сердцем…Блаженны миротворцы…” Укрепись духом, брат мой Федор Петрович, ты войдешь в Царствие Небесное…»

Хоронили Федора Петровича Гааза на казенный счет. Более 20 тысяч москвичей вышли проводить святого доктора в последний путь. Гроб несли на руках до самого немецкого кладбища на Введенских горах. В православных храмах служились панихиды по немцу-католику. И никого это не удивляло.

А.Ф.Кони писал: «Мы мало умеем поддерживать сочувствием и уважением тех немногих действительно замечательных деятелей, на которых так скупа наша судьба. Мы смотрим обыкновенно на их усилия, труд и самоотвержение с безучастным и ленивым любопытством, “со зловещим тактом,- как выразился Некрасов, – сторожа их неудачу”. Но когда такой человек внезапно сойдет со сцены, в нас вдруг пробуждается чувствительность, очнувшаяся память ясно рисует и пользу, принесенную усопшим, и его душевную красоту, – мы плачем поспешными, хотя и запоздалыми слезами…Каждое слово наше проникнуто чувством нравственной осиротелости. Однако все это скоро, очень скоро проходит…Через год-другой горячо оплаканный деятель забыт, забыт совершено и прочно...У нас нет вчерашнего дня. Оттого и наш завтрашний день всегда так туманен и тускл….Будем, однако, надеяться, что память о Фёдоре Петровиче Гаазе не окончательно умрет и в широком круге образованного общества. Память о людях, подобных ему, должна быть поддерживаема как светильник, льющий кроткий, примирительный свет…Люди, подобные Гаазу, должны быть близки и дороги обществу, если оно не хочет совершенно погрязнуть в низменной суете эгоистических расчетов».

Более 150 лет прошло с тех пор. Современница доктора Гааза так описывает атмосферу тогдашней России: «У того общества …не было ни энтузиазма, ни веры, ни жара; оно было невозмутимо… неподвижно… окостенелое и равнодушное… Оно умело только глумиться и глумиться безразлично… но смеяться безразлично – признак мертвенности, отсутствия всяких высших интересов, симптом растления, нравственной порчи». Вам ничего это не напоминает? Похоже, хороших времен не бывает, просто жизнь всегда держится на таких вот подвижниках, кротких и бескорыстных, осмеянных и оплеванных, с восторгом кладущих душу свою за ближних и считающих саму возможность приносить себя в жертву высшей наградой.

В заключение хочется привести одну из последних дневниковых записей иеромонаха Василия (Рослякова): «Господи, Ты дал мне любовь и изменил меня всего, и я теперь не могу поступать по-другому, как только идти на муку во спасение ближнего моего. Я стенаю, плачу, устрашаюсь, но не могу по-другому, ибо любовь Твоя ведет меня, и я не хочу разлучаться с нею, и в ней обретаю надежду на спасение и не отчаиваюсь до конца, видя её в себе». Эти простые и пронзающие душу слова как нельзя лучше объясняют жизнь немца-католика Федора Петровича Гааза.

ГААЗ ФЁДОР ПЕТРОВИЧ - врач-филантроп, католический общественный деятель.

Настоящее имя Фридрих Йозеф. Родился в семье аптекаря, окончил медицинский факультет Гёттингенского университета , в 1805-1806 годах специализировался по глазным болезням. После успешного лечения княгини В.А. Репниной-Волконской (1770-1864 годы), домашним врачом которой он стал, Гааз отправился в Россию и поселился в Москве (с 1806 года).

Занимался частной практикой, а также работал в бесплатных больницах и богоугодных заведениях для неимущих.

В 1807 году был взят на государственную службу и назначен главным врачом Павловской больницы, однако продолжал посещать больных в различных московских богоугодных заведениях.

В 1809-1810 годах совершил 2 поездки на Кавказ, где занимался изучением целебных вод минеральных источников, в 1811 году издал книгу по результатам исследований, сделал предложения по устройству медицинских учреждений на курортах. Во время Отечественной войны 1812 года находился в русской армии, участвовал в европейском походе.

После получения отставки ненадолго уехал на родину. Похоронив отца, окончательно вернулся в Россию (1813 год). В 20-х годах имел обширную врачебную практику, в совершенстве овладел русским языком, взял русское имя. В 1825 году по предложению генерал-губернатора Москвы князя Д.В. Голицына Гааз возглавил медицинское ведомство города. Боролся со злоупотреблениями чиновников, чем вызвал их недовольство.

Впервые в России Гаазом были разработаны основные положения о работе городской неотложной медицинской помощи: в 1826 году он ходатайствовал об учреждении в Москве особого врача для наблюдения внезапно заболевших и организации особого попечения о нуждающихся в немедленной помощи. Московские власти отрицательно отнеслись к этой просьбе, сочтя ее «излишней» и «бесполезной». Гааз был вынужден подать в отставку.

В 1829 году Гааз стал членом попечительного комитета о тюрьмах и главным врачом московских тюрем. Выступал за отмену пересылки арестованных «на пруте», введенной в 1825 году для предупреждения побегов (группы осужденных по 8-10 человек прикреплялись наручниками к одному пруту, который не снимался даже по ночам) и за облегчение кандалов (Гааз добился того, что своей властью мог заменять прут на кандалы).

Он также разработал новые кандалы меньшего веса с кожаными подкандальниками, препятствовавшими образованию язв и отморожению конечностей (с 1836 года «гаазовские» кандалы были введены повсеместно). В 1830 году Гааз был назначен членом Временного медицинского совета для борьбы с эпидемией холеры в Москве. В 1833 году на средства Гааза был частично перестроен Московский тюремный замок (ныне Бутырская тюрьма); там было введено регулярное питание. Гааз постоянно ходатайствовал о пересмотре дел осужденных и изменениях в законодательстве, часто спорил по этому поводу со святейшим Филаретом (Дроздовым), митрополитом Московским.

Гааз уделял особое внимание судьбам детей арестованных, боролся против разлучения их с родителями. На собранные им средства в пересыльной тюрьме на Воробьёвых горах была учреждена больница для арестантов (1832 год) и при ней открыта школа для арестантских детей (1836 год). Гааз осуществлял разработанную им программу духовного просвещения заключенных, снабжал их за свой счет печатными изданиями Библии, духовно-нравственной литературой, в том числе составленной и изданной им самим брошюрой «А. Б. В. христианского благонравия» (1841 год).

Арестанты с уважением относились к Гаазу, называли его «святым доктором». В Нерчинском остроге в память о нем ссыльными была установлена икона великомученика Феодора Тирона. О Гаазе с уважением и теплотой писали Ф.М. Достоевский , А.П. Чехов, М.Горький.

В 1840 году Гааз был назначен главным врачом Екатерининской больницы. Его стараниями в Москве была организована Полицейская больница для бедных и беспризорных, где впервые был введен женский медицинский персонал (1845 год). При больнице находилась маленькая квартирка из 2 комнат, где поселился Гааз. Когда в больнице не хватало места для новых больных, Гааз размещал их в своей квартире, ухаживал за ними. В этой больнице княгиней Н. Б. Шаховской была организована Московская община сестер милосердия «Утоли моя печали» (1853 год).

Гааз умер в нищете. Организованные за казенный счет похороны Гааза на Введенском кладбище превратились в общественное событие. В Москве находятся 2 памятника Гаазу: на Введенском кладбище и во дворе бывшей Полицейской больницы (современный адрес - М. Казённый переулок, дом 5).

В 1897 году А.И. Полем была опубликована книга, написанная Гаазом, «Призыв к женщинам» (М., 1912). В этом своего рода духовном завещании автора изложены нравственные и религиозные начала его жизни. Философское сочинение «Problèmes de Socrate» (Вопросы Сократа), которое Гааз также завещал опубликовать доктору Полю, не сохранилось. 31 марта 1998 года от Конгрегации канонизации святых было получено разрешение начать процесс беатификации Гааза.

Сочинения:

Ma visite aux eaux d"Alexandre en 1809 et 1810. М., 1811 (рус. пер.: Мое путешествие на Александровские воды // Доктор Гааз: Сб. Ставрополь, 1989);

Призыв к женщинам. М., 1897;

Азбука христ. благонравия: Об оставлении бранных и укоризненных слов... М., 1898;

Изречения. [М., 1912].

Иллюстрация:

Ф.П. Гааз. Литография. XIX век.

Подлинные чудеса доктора Гааза

Минувшим летом в московском католическом храме Непорочного зачатия св. Девы Марии начался процесс беатификации немецкого доктора Фридриха-Йозефа Гааза. Для непосвященного человека это звучит как абракадабра: почему немца канонизируют в Москве? Но ничего странного в этом нет. Уроженец Германии и католик, Гааз являл чудеса именно в России, и именно здесь его объявили святым еще при жизни и тем более, когда эгоистическое сознание, унавоженное материальными ценностями, не способно быть общественным, порождает врачей-рвачей и всевозможных нравственных уродов, бессмертный дух доктора Гааза нужен современной России, как свет, разрывающий духовную тьму, скрывающуюся за высокими технологиями и должностями.

«Старичок-генерал», или Об «излишней» филантропии

«В Москве жил один старик «генерал», то есть действительный статский советник, с немецким именем; он всю жизнь таскался по острогам и по преступникам; каждая пересыльная партия в Сибирь знала заранее, что на Воробьевых горах ее посетит «старичок-генерал». Он делал свое дело в высшей степени серьезно и набожно; он являлся, проходил по рядам ссыльных, ...останавливался перед каждым, каждого расспрашивал о его нуждах, наставлений не читал,.. звал всех «голубчиками». Давал деньги, присылал необходимые вещи, приносил иногда душеспасительные книжки и оделял ими каждого грамотного… Он говорил с ними, как с братьями, но они сами стали считать его под конец за отца. Дошло до того, что его знали по всей России, то есть все преступники».

Так, с документальной точностью, отразив даже нотку пренебрежения, какое иные из современников испытывали к предмету описания, представил Гааза Достоевский в 3-й части романа «Идиот». Имен автор не называл, к моменту выхода книги доктора уже 20 лет как не было в живых, однако причудливый образ ни для кого не остался тайной. «Утрированный филантроп», как называли Гааза москвичи, был известен не только преступникам. Одни видели в нем чудака и упрекали в «излишней благотворительности», другие почитали святым, но, как бы к нему ни относились, «старичок-генерал» стал легендой еще при жизни. «Спешите делать добро!» В шутку и всерьез мы часто повторяем эти слова, не задумываясь, кому они принадлежат. А это девиз доктора Гааза, который он поднял на щит и с которым прошел жизнь.

Как Фридрих-Йозеф стал Федором Петровичем

Современник Пушкина и Гоголя, живой пример для «инженера-бессребреника» Игнатия Брянчанинова, сподвижник митрополита Филарета и военный врач в армии Кутузова, Фридрих-Йозеф Гааз родился 24 августа 1780 г. в Бад-Мюнстерайфеле близ Кельна в Германии. В 15 лет он окончил католическую школу в Бад-Мюнстерайфеле, в 17, досрочно, - Йенский университет, где обучался математике и философии у самого Шеллинга, в 20 получил медицинское образование и приобрел практику в Вене, став вскоре известным специалистом по глазным болезням. В столице Австрии случай свел его с русским посланником князем Репниным, которого он спас от слепоты, и тот зазвал доктора в Москву, посулив ему обширную практику. Так, в 1802 году Фридрих-Йозеф оказался в России.

Все вышло так, как и предсказывал вельможа. Гааз получил не только практику, но и место терапевта в трех московских больницах - Павловской, Староекатерининской и Преображенской. Вскоре слухи о нем достигли высочайших ушей. В 1806 году личным указом императрицы Марии Федоровны он был пожалован орденом Святого Владимира и «определен в Павловской больнице над медицинской частью главным доктором».

В 1809 и 1810 гг. Гааз дважды побывал на Кавказе, где изучил уже известные минеральные ключи и обнаружил новые. Собранные сведения изложил в небольшом трактате «Ma visite aux eaux d’Alexandre en 1809 et 1810» («Мое путешествие на Александровские воды»), с которого, собственно, и началось освоение источников и образование вокруг них городов-курортов. Впоследствии этот период истории Казминвод назвали Петровско-Гаазовским (первым обратил на них внимание Петр I). Источник №23 в Ессентуках до сих пор носит имя открывшего его немца.

В начале 1910-х дела Гааза идут в гору. Он надворный советник, у него дом в Москве, картинная галерея, собственный выезд цугом (подарок влиятельных друзей) и подмосковное имение с суконной фабрикой. В ту пору Гааз увлекался астрономией, много читал, был вхож в лучшие дома древней столицы, - словом, вел респектабельную жизнь, подобную той, что вели тысячи его мастеровитых соотечественников, поставивших свои талант, знания, опыт на службу новому отечеству. Но наступил грозный 1812 год. Получив известие о болезни родителей, Гааз отправился в Германию, однако узнав, что Наполеон объявил войну России, вернулся и пошел врачом в армию Кутузова. Он лечил раненых под Смоленском и при Бородино, с войсками дошел до Парижа и лишь на обратном пути вновь оказался в Бад-Мюнстерайфеле. Два месяца доктор провел у постели отца, собственной рукой закрыл глаза его и засобирался в обратный путь. Близкие оставляли его на родине, но он возразил, что его родина отныне Россия.

В Москву доктор вернулся в 1813 г. и уже не Фридрихом-Йозефом, а «Фёдпетровичем», как нарекли его москвичи. До сих пор Гааз едва понимал по-русски, изъясняясь на немецком и латыни. За время похода он так освоил новый язык, что не только говорил на нем, но даже поправлял русских собеседников. Москвы он уж больше не покидал.

Главврач Москвы

К началу 1820-х «Фёдпетрович» становится известнейшим в городе персонажем, и ни одно значимое предприятие в области общественной медицины столицы не обходится без его участия. В 1825 году военный генерал-губернатор Москвы князь Дмитрий Голицын поручил доктору пресечь эпидемию тифа в Губернском Тюремном замке (ныне Бутырская тюрьма), и когда тот справился с задачей, представил его к должности штадт-физика Медицинской конторы - главного врача Москвы. Гааз долго отказывался, но в конце концов принял предложение и со всей немецкой энергией и педантизмом взялся за переустройство медицинского дела столицы. В течение года он навел чистоту во всех больницах, починил аптекарские склады и официально зачислил в их штат кошек, избавивших помещения от мышей и крыс. При этом сам доктор оставался в штате недолго. Главной напастью медицинских учреждений того времени были вовсе не крысы, а тотальное воровство. Спустя год административное рвение нового штадт-физика стало помехой для его подчиненных, и хотя многие перестройки Гааз осуществлял за собственный счет, а от положенных 2225 руб. в год оклада и квартирных отказался в пользу своего предшественника на этом посту, на него посыпались доносы. Начались тяжбы, Федор Петрович уволился, суды, в которые его втянули, длились еще 10-12 лет. Все их он выиграл.

Между тем в 1826 году Москву постигла новая напасть - эпидемия глазной болезни в отделении для кантонистов. Московский градоначальник вновь прибегает к услугам Гааза, а затем предлагает ему войти в Особый Комитет по устройству глазной больницы - той самой, что ныне располагается в Мамоновском переулке в центре столицы. «Уверенность моя в Ваших познаниях, - писал князь, - и убеждение в отличных качествах Вашего сердца,.. обратились в сильнейшее для меня побуждение предложить Вам звание члена вышеупомянутого Комитета». Через пять месяцев больница была открыта во временном помещении. Гааза назначили членом ее Совета и до самой смерти он оставался в этом звании, консультируя больных и собирая пожертвования для лечения.

В 1830 году Федор Петрович спасает Москву от азиатской холеры, известной, в частности, по описаниям Пушкина, которого она несколько месяцев держала в болдинском карантине. Гааз вошел во временный Медицинский совет под председательством губернатора Голицына. Все время эпидемии совет собирался в доме градоначальника ежедневно, а то и дважды в день. Не оставляя своей повседневной работы в других больницах и прием пациентов на дому, доктор принимал участие в его заседаниях, а также выполнял обязанности инспектора временного холерного лазарета и заведовал регистрацией заражений в Москве. В иные месяцы их насчитывали до 5 тыс. случаев. Работы было так много, что в помощь Федору Петровичу назначили его соотечественника доктора Кетчера и целый отряд волонтеров - студентов Московского университета. В результате, произведя колоссальные опустошения в столице, за ее пределы болезнь не распространилась. В ходе второй эпидемии 1847-1848 гг., сопровождавшейся «холерными бунтами», по просьбе следующего московского головы, графа Закревского, доктор еще и разъезжал по городу, развеивая слухи, что-де «начальство и лекари специально насаждают болезнь». Жесткий и неумный правитель, Закревский не жаловал Гааза, но, признавая его авторитет, понимал, что он один сумеет вразумить толпу ввиду угрозы волнений.

«Святой доктор» не боялся проникать в самые зараженные районы, общался с больными, не только оказывая им медицинскую помощь, но и принося духовное утешение. К тому же он призывал и своих помощников-врачей. Сохранились свидетельства, что, убеждая их в безопасности такого общения, 70-летний Гааз сел в ванну, из которой только что был вынут умиравший холерный. «У болезни иные пути», − говорил Федор Петрович и продолжал свое святое дело. И опасность щадила его, обходила стороной. Известен еще один случай. Однажды в Москву привезли 11-летнюю девочку, пораженную волчанкой. Недуг был сильно запущен, язва смердила так, что мать несчастной не заходила в комнату, где она лежала. Только Гааз не покидал девочку, оказывая ей врачебную помощь, читая вслух, целуя и успокаивая до самой ее смерти.

Почему у доктора никогда не было денег

В 1840 году московский губернатор Сенявин предложил Гаазу возглавить Екатерининскую больницу. Заступив на должность, он принимается за ее ремонт, сооружение водопровода и обустройство больничного двора. Чтобы избежать злоупотреблений при постройках, в 1842 году он просит сделать его подрядчиком всего последующего строительства и в качестве такового снижает его начальную стоимость. Некоторые из объектов он проектирует сам с учетом последних достижений европейской медицины. Так, под руководством Гааза в Екатерининке были построены первые в России шкаф для серных ванн, души и дождевые ванны.

Средств на ремонт выделяли мало, и кроме отпускаемых сумм в ходе работ Гааз тратил собственные накопления. Впоследствии в своем духовном завещании он напишет: «Я часто удивлялся, что, приобретая иногда деньги, имевши тогда практику, не расходуя на себя ничего особенного, я все находил себя без денег». Впрочем, деньги были важны для него, поскольку они могли служить ближним. Приведенный случай отказа от жалованья не единственный в жизни доктора. Поступая так, он объяснял, что, «имея доход, в средствах не нуждается». В последний раз Федор Петрович отказался от денег в 1850 году. Обсуждая проект новых штатов тюремных больниц, Тюремный комитет положил увеличить его оклад с 514 до 1000 рублей в год. Доктор подал письменное мнение: «На счет прибавления жалованья служащим в больницах согласен, но не желаю сам пользоваться им. Имею честь изъясниться, что размышляя о том, что мне остается только мало срока жизни, решился не беспокоить комитет никакими представлениями сего рода». В то время Федор Петрович жил на казенной квартире, носил драную волчью шубу и ездил на лошадях, предназначенных для бойни. Он специально выбирал таких: другие были не по карману.

Известны также истории, как Федор Петрович подбрасывал кошельки на улице, - точь-в точь как св. Николай Мирликийский. Он делал это тайно, но несколько раз был узнан благодаря высокому росту (185 см) и той самой шубе.

Больница для всех

Доктору Гаазу принадлежит еще одно серьезное начинание в области общественной медицины России - создание службы неотложной помощи. Еще в 1825 году Федор Петрович пытался открыть лечебное заведение для внезапно заболевших людей. Однако осуществить этот замысел ему удалось лишь два десятилетия спустя. Сравнительно с первоначальным планом позднейший оказался расширенным. Теперь он мечтал о лечебном учреждении для всех пациентов, не могущих рассчитывать на место в обыкновенной палате, - неимущих, бездомных, бывших заключенных. Доктор и так оказывал им помощь - безвозмездно размещая их тайком от начальства в вверенных ему лазаретах и даже у себя дома. Однако проблемы это не решало. Между тем в конце 1844 года во временное распоряжение Екатерининской больницы поступил казенный дом близ Покровки. Гааз воспринял это как дар свыше. Ни перед кем не отчитываясь, он стал принимать туда бесприютных и постепенно, слезами и унижениями перед начальством, добился негласного узаконения нового лечебного заведения. Так, без официального соизволения, благодаря одному лишь самочинству «Фёдпетровича», 2 мая 1845 г. больница для бесприютных начала свою деятельность. Это было необыкновенное заведение. В него принимали бродяг, обмороженных, пострадавших в дорожных происшествиях, сирот, нищих. Оказав помощь, их не выставляли на улицу, но оплачивали дорогу домой, пристраивали на службу или в богадельни. В больнице действовал негласный устав трезвости, за хулу и ложь штрафовали как сотрудников, так и пациентов с их посетителями. Сразу по открытии ее назвали Полицейской, потом переименовали в Александровскую (в честь императора Александра III), но до начала XIX века москвичи называли ее «Газовской». Федор Петрович стал ее старшим врачом и занял в ней маленькую квартирку из двух комнат (дом, имение, фабрика к тому времени давно проданы, и вырученные средства пущены на дела благотворительности). С тех пор и до самого конца жизнь доктора неразрывно связана с этим учреждением.

Как Федор Петрович оказался в тюремном комитете

Великое служение Федора Гааза, благодаря которому еще при жизни его нарекли «святым доктором», началось в 1828 году, когда он вошел в состав Попечительского о тюрьмах комитета. Явление этого органа стало одним из главных мероприятий государственных реформ Александра I. История его вкратце такова.

В 1770-х Россию посетил известный путешественник англичанин Джордж Говард. Исследуя тюрьмы Европы, он разработал комплекс мер по преобразованию существующей пенитенциарной системы с целью ее гуманизации. России англичанин посвятил особую записку, на основании которой уже после его смерти (Джон Говард умер от холеры в Херсонской губернии за год до рождения Гааза) император Александр I распорядился провести тюремную реформу и в 1818 году учредил Всероссийское тюремное попечительство. Московское его отделение - Попечительский о тюрьмах комитет - открылось лишь через 9 лет. Его возглавили столичный генерал-губернатор Дмитрий Владимирович Голицын и митрополит Московский Филарет (Дроздов). Гааз занял должности секретаря Комитета и главного врача московских тюрем.

Святой в остроге

Положение в российских пенитенциарных учреждениях в середине XIX века было плачевным. Автор биографического этюда о Гаазе и статьи о нем в энциклопедии Брокгауза и Эфрона юрист Анатолий Федорович Кони характеризует его так: «Даже в столицах полутемные, сырые, холодные и невыразимо грязные тюремные помещения были свыше всякой меры переполнены арестантами... Отделение мужчин от женщин осуществлялось очень неудачно; дети и неисправные должницы содержались вместе с проститутками и закоренелыми злодеями. Все это тюремное население было полуголодное, полунагое, лишенное почти всякой врачебной помощи.
В этих школах взаимного обучения разврату и преступлению господствовали отчаяние и озлобление, вызывавшие крутые и жестокие меры обуздания: колодки, прикование к тяжелым стульям, ошейники со спицами, мешавшими ложиться и т.п. Устройство пересыльных тюрем было еще хуже, чем устройство тюрем срочных».

Ежегодно через столицу проходили 4500 каторжных и столько же бродяг, отправляемых к месту жительства. «Препровождение ссыльных в Сибирь совершалось на железном пруте, продетом сквозь наручники скованных попарно арестантов, - продолжает Кони. - Подобранные случайно, без соображения с ростом, силами, здоровьем и родом вины, ссыльные, от 8 до 12 человек на каждом пруте, двигались между этапными пунктами, с проклятиями таща за собою ослабевших в дороге, больных и даже мертвых».

Шли по три часа кряду с перерывами по 10 минут. В день проделывали от 15 до 25 км. Весь путь до места заключения занимал от трех до шести лет (в срок наказания они не входили). Наконец ни в тюрьмах, ни на этапах преступников не кормили. Еду приносили родственники или давали сокамерники. Случаи голодной смерти не были редкостью.

Столкнувшись с этим впервые, Гааз испытал душевное потрясение. Отныне все его мысли и попечения были направлены на изменение этого устройства. За 23 года своего секретарства из 243 заседаний Комитета Федор Петрович пропустил всего одно - и то накануне кончины, когда он сам был тяжело болен.

В Москве в ту пору было пять тюрем. Свои реформы доктор начал с переустройства Владимирской пересыльной, что на Воробьевых горах. В ней содержались заключенные из 23 российских губерний, которые проводили здесь два-три дня, и затем отправлялись во Владимирскую губернию. Гааз продлил это пребывание до недели, расширил бараки, снабдил их системой отопления, ввел раздельное проживание заключенных сообразно их полу, возрасту и тяжести преступления. В камерах не было спальных мест, арестанты отдыхали на полу. Доктор установил нары, снабдил их матрацами и подушками и распорядился набивать их балтийскими водорослями, обладающими бактерицидными свойствами. При тюрьме доктор устроил больницу на 120 мест с трехразовым питанием и маленькую церковь.

Другим триумфом Федора Петровича стала отмена арестантского прута. День, когда это произошло, 8 апреля 1829 года, он назвал «счастливейшим в своей жизни». Победа эта далась ему относительно легко: в те годы во главе Москвы еще стоял знаменитый Дмитрий Голицын - сын пушкинской «Пиковой дамы» княгини Натальи Петровны Голицыной, просвещенный губернатор, любивший Гааза и от всей души сорадевший его начинаниям. Как-то Федор Петрович пригласил его посмотреть, как заключенных приковывают к пруту. Узрев это, глубоко тронутый губернатор стал также ратовать об отмене чудовищной процедуры. С доктором и митрополитом Филаретом они обращались к Николаю I и даже писали прусскому королю, брату императрицы Александры Федоровны, с тем, чтобы тот повлиял на государя. В результате совместных усилий в Москве и Московской губернии прут был заменен на цепь.

Сложнее было добиться облегчения самих оков, чему особо противилось Министерство внутренних дел. Ручные весили около 16 кг, ножные - 6 кг. Провожая заключенных пешком иногда до самой Балашихи, в какие-то дни доктор надевал кандалы на себя, чтобы испытать эту тяжесть, а испытав, решил во что бы то ни стало добиться ее облегчения. Он разработал собственную модель оков и на свои деньги (средств на это не выделяли) начал их производство. Вес новых «гаазовских» кандалов не превышал 7 кг. С внутренней стороны они подбивались кожей. Цепь, соединяющая арестантов, крепилась не к ногам, как ранее, а к поясу заключенных. С 1836 года эта модель стала применяться ко всем пересылаемым в России.

Опасаясь «недобросовестных и равнодушных рук», Гааз провожал каждый этап лично. Женщин и престарелых он не позволял заковывать вовсе, недужных и павших духом оставлял до выздоровления в тюрьме, снабжал заключенных книжками, которые писал сам и издавал вместе со своим другом, известным петербургским негоциантом и благотворителем Мерилизом, настоял на отмене бритья половины головы женщинам и ссыльным, добился перестройки московского губернского тюремного замка и сам разработал его план. Согласно ему, в центре тюрьмы помещалась церковь, а камеры располагались так, чтобы их обитатели могли слушать и наблюдать службу. Во дворе и вокруг замка были посажены первые в Москве сибирские тополя, очищающие воздух, при тюрьме открылись мастерские для заключенных (в т.ч. мебельная, которая действует по сей день), а также школа для их детей и дешевые квартиры для близких.

На деньги купца Рахманова доктор устроил рогожский полуэтап, где каторжные могли отдохнуть на выходе из Москвы, и распорядился вырыть кюветы вдоль значительной части тракта. Тогда же вдоль дороги были возведены навесы, под которыми арестанты могли укрыться от непогоды. Еще один друг Гааза, булочник Филиппов, пек по его просьбе для ссыльных свои знаменитые калачи. На них шла лучшая мука, они не портились, и их хватало на добрую часть пути. Почин прижился. Вслед за Филипповым хлеба для «несчастненьких» стали привозить другие московские хлебопеки, купцы и простые горожане. Об этом вспоминает Владимир Гиляровский в книге «Москва и москвичи».

Распрощавшись с арестантами, Гааз не оставлял их своей заботой, он переписывался с ними, встречался с их близкими, высылал деньги и книги, собирал средства для снабжения их одеждой и сам оплачивал бандажи для страдающих грыжей.

Будучи не в силах исполнить все просьбы, в 1834 году Федор Петрович настоял на учреждении комитета «справщиков» по арестантским делам, и, когда те, по выражению Кони, «очень скоро охладели к этой обязанности», в течение 20 лет «один за всех хлопотал по судам, канцеляриям и полицейским участкам». В архивах московского тюремного комитета сохранилось 142 предложения Гааза о пересмотре дел или смягчения наказания. Рассказывают, что раз, при посещении Николаем I Тюремного замка, доктор пал на колени перед государем, умоляя о прощении 70-летнего ссыльного, оставленного им по болезни и дряхлости в Москве, и не вставал, пока не получил для него помилования.

Многие арестанты из крепостных были сосланы по распоряжению помещиков. Иногда они следовали с детьми, иногда родители шли в Сибирь одни. С 1830 по 1853 г. по ходатайству доктора были выкуплены 74 взрослых осужденных и безвозмездно отпущены 200 детей. Наконец по предложению Федора Петровича, с 1830 года Тюремный комитет ежегодно выделял средства на искупление несостоятельных должников и помощь их семьям.

Такое отношение к ссыльным производило чудеса. Преступники меняли образ жизни и ступали на путь исправления. В благодарность они прозвали Гааза «святым доктором» и на свой счет соорудили в Нерчинском остроге икону св. Феодора Тирона в его честь.

Врач и святитель

По делам арестантов справщики разъезжали по всей России. Поскольку средств у Комитета было в обрез, Федор Петрович обратился к митрополиту Филарету, и тот дал распоряжение всем православным монастырям пускать справщиков бесплатно.

Врача и святителя связывали особые отношения. Поначалу они не ладили. Известен случай, когда оба повздорили на одном из заседаний Комитета. Доктор вступался за всех подряд, и Филарету наскучили его не всегда обоснованные просьбы. «Вы все говорите, Федор Петрович, о невинно осужденных, - молвил святитель. - Таких нет. Если человек подвергнут каре, значит, есть за ним вина». Гааз взвился: «Да вы о Христе позабыли, владыко!» Все замерли, - митрополит был влиятельной особой, и так с ним никто не говорил, - но Филарет опустил голову и замолчал. Выдержав паузу, он ответил: «Нет, Федор Петрович! Когда я произнес мои поспешные слова, не я о Христе позабыл, - Христос меня позабыл!..» Сказав это, он благословил всех и вышел. С этого дня началась дружба между ними.

Министерство внутренних дел тормозило тюремную реформу. Но чины и ранги не производили на Гааза никакого впечатления, и он все время подставлял себя под удар. Как-то, в очередной раз отказав доктору в замене тяжелых кандалов, министр заметил, что «они сносны, к тому же металл делается теплым и зимой согревает арестантов». Ничтоже сумняшеся, доктор отвечал: «А вы попробуйте, поносите их не себе». И тюремному начальству Федор Петрович был как кость в горле. Оно строчило кляузы, а однажды даже затеяло уголовное дело, обвиняя доктора в организации побега. Если бы не заступничество Филарета, Гааз сам мог оказаться за решеткой. Святитель ходатайствовал за доктора перед государем, погашал жалобы, и после смерти Голицына был его единственным заступником перед властью.

Федор Петрович всю жизнь хранил верность католическому вероисповеданию, посещал службы в соборе Петра и Павла каждый день. При этом он любил и ортодоксальные храмы, и в день православной Пасхи христосовался со всеми, включая обитателей тюрем, которых он одаривал яйцами и куличами. Филарет часто навещал доктора в его квартире при Полицейской больнице, и, зная тягу его к православию, приносил освященные просфоры, толковал о вере. Когда Гааз был при смерти, главный священник Полицейской больницы о. Алексей Орлов обратился к святителю - можно ли служить за католика? «Бог благословил молиться за всех живых», - ответил митрополит.

Доктор умирал при открытых по его желанию дверях в окружении друзей. Семьи у него не было - всего себя он посвятил людям.

Гааз умер 16 апреля 1854 года. Хоронили его на казенный счет - своих денег у него не было. В последний путь «старичка-генерала» провожали более 20 тыс. человек - из 170 тыс. всего населения Москвы. Гроб несли на руках до самого немецкого кладбища на Введенских горах. В православных храмах служили панихиды по католику, и ничего странного в этом не было.

Святой или филантроп?

Директор Общественного благотворительного фонда им. доктора Ф.П. Гааза Андрей Лихачев.

- Как, по-вашему, достаточно ли знают доктора Гааза сегодня?

Слова Гааза «Спешите делать доб-ро» цитируют все, но то, кому они принадлежат, знают, вероятно, 5% от этих всех. Именно поэтому мы и занимаемся его активной популяризацией. При жизни доктор был очень известен, его называли «святым доктором». Но после смерти, как водится, скоро забыли, и возрождение его памяти случилось только через 50 лет благодаря публикации юриста Анатолия Кони. В советский период имя доктора опять кануло в Лету, и обратились к нему лишь в конце 1990-х, когда инициативная группа российских католиков подняла вопрос о его беатификации. В 2002 году на русском и немецком языках появилась монография «Врата милосердия», составленная писателем Александром Нежным. Тогда же прошла одна из первых конференций, посвященных доктору Гаазу. В общем, это было началом активной популяризации его имени. Потом мы, т.е. уже наш фонд, провели еще несколько мероприятий под эгидой доктора Гааза и его девизом «Спешите делать добро». Их темой были дела милосердия, благотворительности и добровольчества в современном обществе. 1 октября 2009 года исполнилось 100 лет памятника Федору Петровичу во дворе бывшей Полицейской больницы. В этот день мы возродили традицию, начатую ее главврачом и большим почитателем Гааза доктором Пучковым. Две весны подряд, в 1910 и 1911 годах, он собирал около этого памятника детей из московских приютов. Детям раздавали подарки, звучал детский духовой оркестр, была игровая программа. Мы повторили эту схему, дополнив ее торжественным открытием при участии Правительства Москвы, Министерства культуры, посла Германии и представителя Ватикана. Все празднества заняли четыре дня. В первый день прошли мероприятия у памятника для детей, второй был посвящен конференции, в третий состоялся концерт для детей-сирот и детей из многодетных семей и отдельный концерт в другом зале для взрослых, которых мы приглашали через Комитет соцзащиты. В завершение мы провели экскурсии по гаазовским местам для детей и для взрослых. Правительство Москвы выделило автобусы, и на них, с опытными экскурсоводами-волонтерами, от памятника мы отправились на Воробьевы горы, где доктор провожал заключенных, и потом на Введенское (немецкое) кладбище, на его могилу. Участники и организаторы праздника все были добровольцами, нам помогали студенты из многих вузов Москвы, волонтеры префектуры ЦАО. Все мероприятия были добровольческими. Мы получали только небольшую помощь от правительства Москвы и спонсоров в виде детских подарков. Все остальное - артисты, залы - нам доставалось бесплатно. В таком формате гаазовский праздник проводился уже трижды. Мы решили сделать его ежегодным, и правительство Москвы, префектура, управа нас в этом поддерживают. В позапрошлом году, в августе, отмечали 230 лет со дня рождения Гааза. Наш фонд провел совместную конференцию вместе с католиками и два больших концерта для детей из детдомов и интернатов и социально незащищенных взрослых (оба - в одном из залов Дома музыки, который нам выделило Правительство Москвы). Тогда же Свердловская киностудия сняла о докторе документальный фильм, и вот уже два года, как мы стараемся его всем показывать.

Его называли филантропом при жизни. Мы считаем его святым и считаем, что традиция им создана, но традиция духовная. Она будет иметь продолжение. Например, у нас при ФСИН учреждена медаль им. доктора Гааза, которой награждают врачей в колониях и тюрьмах. Во Втором Медицинском институте первая лекция, которая читается, - это лекция о Гаазе. В наше время у нас не так много святых мирян. Канонизируют, что католики, что православные, в основном монахов. Мирянин же святой - это большая редкость. К тому же доктор является связующим звеном между православной и католической церковью. Это очень важная его заслуга. Все православные его признают. Владыки говорят, что дела милосердия не имеют конфессионального лица. Если человек такой великий, благородный, то не имеет значения, католик он или православный. Его отношение к детям, к нуждающимся, к людям, отвергнутым обществом, возвышает его надо всеми различиями. Наконец доктор Гааз был главным двигателем тюремной реформы в России. Сегодня, когда мы вновь возвращаемся к этой теме уже на современном этапе, уроки доктора в этой области для нас большое подспорье. Но надо все это раскручивать. Надо делать так, чтобы люди знали об этом, и тогда они начнут меняться. Участники нашего проекта и вообще те, кто сталкивается с доктором так или иначе, - все обязательно меняются.

«Рождение» Фёдора Петровича Гааза

Фридрих Иосиф Гааз (1780-1853) родился в старинном живописном городе Мюнстерейфеле близ Кельна.Фридрих Йозеф Хаас родился в небогатой и многодетной семье аптекаря. Закончив в Кельне католическую церковную школу, а затем, прослушав курсы физики и философии в Йенском университете, Хаас едет в Геттинген, где получает медицинское образование. Далее, в Вене он знакомится в 1803 году с русским дипломатом - князем Репниным, который и убеждает его поехать в Россию. Россия казалась молодому человеку совершенно иным, неизведанным миром.

1802 год. Вена. Русский дипломат Репин рассыпался благодарностями в адрес молодого врача:

Вы так чувствительны, любезный доктор Гааз! От одного вашего прикосновения я ощущаю, как хворь покидает меня.

Мой долг, мое предназначение, господин посол, дать совет скорбящему и вселить надежду на благополучный исход, - зарделся двадцатидвухлетний окулист и хирург.

Смею утверждать, любезный доктор, вы далеко пойдете, - продолжал Репин. - Вас ожидает мировая слава, правда, не здесь, в умытой Вене, а в другом месте. Я предлагаю вам послужить великой России, там вы сможете дать волю своему уму и сердцу. И она вас щедро отблагодарит, обессмертит ваше имя.

Преуспевающий венский доктор не устоял перед елейной атакой русского дипломата.

В 1802 году Гааз поселяется в Москве, быстро приобретя известность и практику. Со временем он хорошо овладеет русским языком, назовется Фёдором Петровичем и будет считать Россию своим «вторым отечеством». Назначенный в 1807 году главным врачом Павловской больницы, Гааз в свободное время лечил больных в богадельнях, приютах, за что и был награжден Владимирским крестом IV cтепени, которым очень гордился. В 1809-1810 годах совершил две поездки на Кавказ, составив описание минеральных вод, признанное «первым и лучшим в своем роде», после которого начали свою историю Железноводск и Кисловодск. Идея переустройства казенных лечебниц и аптек не давала Гаазу покоя. Он строил грандиозные планы по созданию в Москве стройной системы медицинской помощи. И вдруг разразилась Отечественная война 1812 г. Гааз без колебаний отправился в действующую армию для организации медицинского обеспечения русских воинов, вместе с которыми и дошел до Парижа. Не мешало бы отдохнуть. Но Гааз возвращается в сожженную врагом Москву. Подавляющее большинство населения осталось без крова и медицинской помощи. Гааза назначают штадт-физиком - главным врачом Московской медицинской конторы, главой всех казенных медицинских учреждений и аптек. Их было не так много, и все они нуждались в расширении и развитии.

В 1814 году Гааз был зачислен в действующую русскую армию, был под Парижем. После окончания заграничного похода русских войск вышел в отставку.

По возвращении в Москву Гааз занимается частной практикой, становясь одним из известнейших врачей. Приглядевшись ко второй родине, Гааз понял, что в российской столице мало быть сердобольным доктором, надо стать еще необыкновенно деятельным организатором, чтобы сделать медицину доступной и эффективной. И когда ему предложили возглавить Павловскую больницу, что у Серпуховской заставы, без колебания принял предложение.

С первых же дней пребывания в новой должности Федор Петрович (так величали его в России) развил необычайно бурную деятельность. Развил и столкнулся с потрясающим равнодушием чиновников к медицинским проблемам. Беспокойному доктору пришлось употребить весь жар своего пылкого сердца, невероятное упорство, свой авторитет врача, воина, генерала, чтобы достойно представить интересы больных во властных структурах города. И как результат титанических усилий - открытие сначала глазной больницы, а затем и больницы для чернорабочих. Это дало толчок к реализации новых задумок.

Стыдом и болью главного врача Москвы были места не столь отдаленные. В тюрьмах свирепствовали болезни - заключенные гнили в буквальном смысле этого слова, сам тюремный уклад оказывал разрушающее влияние на их здоровье.

Доктор-мыслитель не только побеждал, но и терпел горькие поражения. Попытался упорядочить в городе продажу лекарств - власти “осадили”, предложил учредить службу скорой помощи - сочли не нужным, потребовал ввести в Москве оспопрививание - бумаги затерялись у столоначальников... Но когда в памяти всплывали картины холерных бунтов, горечь мгновенно отступала, улетучивалась. В организации мероприятий по укрощению холеры Гаазу не было равных. Разъяренные толпы были убеждены, что разносчиками заразы являются лекари. Однако, прослушав убедительные речи Гааза, бунтующие расходились по домам и начинали делать то, что “доктор прописал”. Жители безоглядно верили генералу в белом халате.

Возобновленная частная практика позволила Гаазу приобрести дом в Москве и подмосковное имение с устроенной там суконной фабрикой. Гааз вел спокойную жизнь обеспеченного, благополучного человека: одевался по европейской моде, имел великолепный выезд, много читал, переписывался с философом Шеллингом. Жизнь его круто изменилась в 1827 году, когда сорокасемилетний Гааз вошел в число членов новоучрежденного «тюремного комитета». Гааз был убежден, что между преступлением, несчастьем и болезнью есть тесная связь, поэтому к виновному не нужно применять напрасной жестокости, к несчастному должно проявить сострадание, а больному необходимо призрение.

Святой доктор

В ранг “святого доктора” Гааза возвели заключенные, когда тот стал главным врачом московских тюрем. На этом, пожалуй, самом трудном, поприще генерал-медик трудился почти двадцать пять лет. Гааз внес в тюремный миропорядок столько нового, гуманного и неординарного, что его идеи сохраняют свою актуальность до настоящего времени.

При пересыльном пункте на Воробьевых горах открыл тюремную больницу, которой заведовал сам. Специальное арестное отделение Федор Петрович организовал в Староекатерининской больнице, куда наведывался ежедневно.

Гааз отдавал себя службе без остатка. Служение и долг были для него двумя сторонами одной медали. Он служил исключительно по велению сердца.

Бескорыстие, обостренное чувство сострадания и участие в судьбах заключенных снискали Гаазу поистине легендарную славу. О “святом докторе” знали все каторжане. Федор Михайлович Достоевский, отбывая наказание в Сибири, воочию убедился в прочности любви арестантов к своему заступнику. Исследователи полагают, что прототипом князя Мышкина был Гааз.

Большинство того положительного, что на протяжении своей работы сделал Московский тюремный комитет, было связано исключительно с деятельностью в нем доктора Гааза. Он добился строительства при пересыльной тюрьме на Воробьевых годах тюремной больницы (1832 год), а в усадьбе Нарышкиных в Малом Казённом переулке - организации полицейской больницы. На его средства была реконструирована тюремная больница, покупались лекарства, хлеб, фрукты. Пребывание в больнице было благом для больных и измученных арестантов, которых Гааз под любым предлогом всегда задерживал на лечение. Часть тюремного замка, перестроенного на деньги Гааза, приняла образцовый характер: помимо больницы, здесь располагались школа для детей и мастерские - переплетная, столярная, сапожная, портняжная и даже по плетению лаптей.

Очень много сделал Ф. П. Гааз и для маленьких детей арестантов, чаще всего сосланных крепостных. В делах Московского тюремного комитета насчитывалось 317 ходатайств Гааза, умоляющих господ помещиков не разлучать детей и родителей. Если увещевания не помогали, Гааз неизменно упоминал о некоем анонимном благотворителе, готовом оплатить помещику его милосердие. В результате дети воссоединялись с родителями. Добился Гааз и организации школ для детей арестантов.

27 апреля 1829 года доктор Гааз впервые выступает в тюремном комитете против нечеловеческих условий этапирования заключенных. Можно было на что-то надеяться, однако в 1844 году скончался вечный заступник и сторонник гуманистических идей Гааза князь Дмитрий Владимирович Голицын. В отчаянии, что все благие дела могут пойти прахом, Гааз пишет письмо прусскому королю Фридриху-Вильгельму IV, в котором просит монарха сообщить о варварстве в тюремном деле своей сестре - жене Николая I, с тем чтобы она о том рассказала своему царственному супругу.

Опасения Гааза оправдались - в ноябре 1848 года новый генерал-губернатор Москвы Закревский своими распоряжениями ограничил полномочия тюремного врача и практически лишил Гааза возможности влиять на тюремное дело. Но врач продолжал протестовать, обращаться с прошениями, предложениями о помиловании заключенных, предложениями о выкупе за казенный счет из долговой тюрьмы, о поддержке деньгами этих должников.

За период с 1829 по 1853 год только официально зарегистрировано 142 прошения Гааза о помиловании заключенных или смягчении им меры наказания. И, несмотря на запреты, до последних своих дней Фёдор Петрович делал всё так, как считал нужным. Для Гааза не имело значения, что чиновники его ругали «утрированным филантропом» и призывали «сократить». Самыми счастливыми днями в своей жизни он считал день замены «прута» (железный стержень около метра длины, к которому прикреплялись наручниками 8-10 арестантов; на многие месяцы следования ссыльных по этапу прут соединял совершенно различных по возрасту, росту, здоровью и силам людей) «индивидуальными кандалами» и день открытия Полицейской больницы для бродяг и нищих. Двадцать лет Гааз провожал из Москвы все арестантские партии. Каждый понедельник в старомодной, известной всей Москве пролетке, доверху нагруженной припасами для пересыльных, появлялся доктор Гааз. О Гаазе вспоминал в «Былом и думах» Герцен, прекрасный очерк о нем написал Анатолий Кони. «Личность «святого доктора» очень интересовала Достоевского, писавшего: «В Москве жил старик, один «генерал», то есть действительный статский советник, с немецким именем, он всю свою жизнь таскался по острогам и по преступникам; каждая пересыльная партия в Сибирь знала заранее, что на Воробьевых горах ее посетит «старичок генерал» («Идиот», 6-я глава 3-й части). Максим Горький был убежден, что «О Гаазе нужно читать всюду, о нем всем надо знать, ибо это более святой, чем Феодосий Черниговский». И лишь Лев Толстой заявил: «Такие филантропы, как, например, доктор Гааз, о котором писал Кони, не принесли пользы человечеству».

Спешите делать добро!

Федору Петровичу перевалило за семьдесят. Годы не малые, да и здоровье не то, что было раньше, - пора бы угомониться. Но не тут-то было! Гааз всю жизнь мечтал о строительстве больницы для неимущих, для тех, кто внезапно заболел или получил увечье. В конце концов он превратил мечту в реальность. Продал свой дом, вложил все свои сбережения в строительство - больница была возведена. По сути это было первое учреждение скорой медицинской помощи в России.

Гаазовская больница в Малом Казенном переулке на Покровке принимала больных круглосуточно и в неограниченном количестве. Когда однажды Федору Петровичу доложили, что мест нет, все 150 коек заполнены, а больных везут, он распорядился размещать их в своей квартире.

В мемуарах московского «почт-директора» Александра Булгакова читаем: «Хотя Гаазу было за 80 лет, он был весьма бодр и деятелен, круглый год (в большие морозы) ездил всегда в башмаках и шелковых чулках. Всякое воскресенье ездил он на Воробьевы горы и присутствовал при отправлении преступников и колодников на каторжную работу в Сибирь. Александр Тургенев, который был весьма дружен с Гаазом, познакомил меня с ним. Они уговорили меня один раз ехать с ними на Воробьевы горы. Я охотно согласился, ибо мне давно хотелось осмотреть это заведение. Стараниями Гааза устроена тут весьма хорошая больница, стараниями его и выпрашиваемым им подаянием ссылочные находят здесь все удобства жизни. Гааз обходится с ними, как бы нежный отец со своими детьми... Цепь колодников отправлялась при нас в путь, бо’льшая часть пешком... Гааз со всеми прощался и некоторым давал на дорогу деньги, хлебы и библии». Кстати, всем уходившим из Москвы по этапу он раздавал еще и две собственноручно написанные и изданные книжечки: «Азбука христианского благонравия» и «Призыв к женщинам» - о милосердии, сострадании и любви.

Еще одна красноречивая страница из воспоминаний Булгакова. «Говоря уже о докторе Гаазе, не могу не поместить анекдот, который может заменить целую биографию его. Это случилось во время генерал-губернаторства князя Дмитрия Владимировича Голицына, который очень Гааза любил, но часто с ним ссорился за неуместные и незаконные его требования. Между ссылочными, которые должны были быть отправлены в Сибирь, находился один молодой поляк. Гааз просил князя приказать снять с него кандалу. «Я не могу этого сделать, - отвечал князь, - все станут просить той же милости, кандалы надевают для того, чтобы преступник не мог бежать». «Ну прикажите удвоить караул около него; у него раны на ногах, они никогда не заживут, он страдает день и ночь, не имеет ни сна, ни покоя». Князь долго отказывался, колебался, но настояния и просьбы так были усилены и так часто повторяемы, что князь наконец согласился на требования Газа.

Несколько времени спустя, отворяется дверь князева кабинета, и можно представить себе удивление его, видя доктора Гааза, переступающего с большим трудом и имеющего на шелковом чулке своем огромную кандалу. Князь не мог воздержаться от смеха. «Что с вами случилось, дорогой Гааз, не сошли ли вы с ума?», - вскричал князь, бросив бумагу, которую читал, и вставши со своего места. «Князь, несчастный, за которого я просил вас, убежал, и я пришел занять его место узника! Я виновен более, чем он, и должен быть наказан». Не будь это князь Дмитрий Владимирович Голицын, а другой начальник, завязалось бы уголовное дело, но отношения князя к Государю были таковы, что он умел оградить и себя, и доктора Гааза, которому дал, однако же, прежестокую нахлобучку. Он вышел из кабинета, заливаясь слезами, повторяя: «Я самый несчастный из смертных, князь сказал, чтобы я никогда не смел больше просить его ни о какой милости, и я не смогу больше помочь ни одному несчастному!

До конца жизни Гааз доказывал личным примером, что любовью и состраданием можно воскресить то доброе, что сохранилось в озлобленных людях. Ни канцелярское бездушие, ни ироническое отношение сильных мира сего, ни горькие разочарования не останавливали его. Общественность не всегда понимала сострадание к преступнику, полагая, что «лучше помогать доброму отцу семейства, вдове, сиротам, нежели какому-нибудь отъявленному злодею».

«Вы всё говорите, Фёдор Петрович, о невинно осужденных», - однажды сердито выговорил Гаазу митрополит Московский Филарет, - а таких нет. Если человек подвергнут каре - значит, есть за ним вина». «Да вы о Христе позабыли, владыко!», - вне себя вскричал Гааз.

После нескольких минут томительной тишины митрополит Филарет тихо ответил: «Нет, Фёдор Петрович! Когда я произнес эти мои поспешные слова, не я о Христе - Христос меня позабыл...»

Фёдор Петрович Гааз приехал в Россию довольно богатым человеком, а затем и приумножил свое богатство при помощи обширной практики среди зажиточных пациентов, однако всё его имущество ушло на благотворительность. «Быстро исчезли белые лошади и карета, с молотка пошла оставленная без «хозяйского глаза» и заброшенная суконная фабрика, бесследно продана была недвижимость» (из очерка А. Ф. Кони). Гааз работал и жил в Главном доме усадьбы Полицейской больницы, вплоть до своей смерти. Похоронен он был за казенный счет, на средства полицейского участка, поскольку его собственных средств не осталось даже на погребение. Фёдор Петрович Гааз не оставил наследников, но в последний путь его провожало почти 20 тысяч москвичей всех сословий и состояний - небывалая для тогдашней Москвы толпа. По прошествии почти полувека простой народ в Москве называл Полицейскую больницу «Гаазовской» и навещал на Введенском кладбище могилу доктора с кандалами на железной ограде. Теми самыми «гаазами», облегчившими жизнь тысяч каторжников.

Жизнь после смерти

В августе 1853 г. Федор Петрович заболел. Домой возвратился поздно. Перед сном долго смотрел на бездонное небо. А утром Гааза не стало. Остановилось безмерной доброты сердце врача-подвижника. Безмолвно покоилась на столе рукопись с удивительными словами: “Спешите делать добро”.

Раздав все, что имел, Федор Петрович умер в нищете и одиночестве. В его квартире была лишь старая мебель и подзорная труба. Хоронила Гааза полиция за свой счет. Прах Федора Петровича покоится на Немецком кладбище в Москве.

Спустя сорок лет после смерти Гааза москвичи на пожертвования соорудили памятник знаменитому доктору. Его открыли 1 октября 1909 г. во дворе легендарной “гаазовки”. Газета “Русский врач” писала: “Скульптор Н. А. Андреев за свою работу ничего не взял”. На постаменте выбили надпись: “Спешите делать добро”.

На Введенском кладбище в Москве - жители окрестных улиц называют его еще по-старому, Немецким - есть могила: темно-серый камень с темно-серым крестом, черная ограда; чугунные стояки-колонки, темные прутья, а поверх них свисают кандалы - цепи с широкими наручниками и "накожниками". На камне выбито: 1780-1853 и несколько строк латыни. Слова из Евангелия по-русски звучат так: "Блаженны рабы те, которых господин, пришедши, найдет бодрствующими; истинно говорю вам, он перепояшется и посадит их и, подходя, станет служить им".

Гаазовские кандалы и разорванные цепи - один из главных элементов надгробья на могиле "святого доктора". Ограда, как и памятник в Малом Казенном переулке в Москве, выполнена выдающимся скульптором Н. А. Андреевым.

"Во все времена года на этой могиле лежат цветы живые, матерчатые и бумажные, иногда пышные букеты, чаще скромные пучки ландышей, ромашек или просто одна гвоздика, тюльпан.

Полтораста лет назад Федора Петровича Гааза знали все московские старожилы. Когда он ехал в тряской пролетке или шел по улице, высокий, чуть сутулый, большеголовый, в черном фраке с кружевным жабо - ветхим, пожелтевшим, но тщательно разглаженным, в коротких черных панталонах и таких же старомодных башмаках с большими железными пряжками, с ним приветливо здоровались на московских улицах сановные аристократы, ехавшие в каретах с гербами, и нищие на церковных папертях, генералы, офицеры, "будочники" с алебардами, извозчики, мастеровые, университетские профессора и студенты, дворовые слуги известных московских бар, купцы, охотнорядские приказчики и нарядные светские дамы.